Ранние новеллы Томаса Манна и вопросы литературного антисемитизма
Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2018
Евгений Михайлович Беркович — публицист, историк, издатель. Окончил физический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова, кандидат физико-математических наук, доктор естествознания (Германия). Создатель и главный редактор журнала «Семь искусств» и ряда других сетевых изданий. Автор книг «Заметки по еврейской истории» (М., 2000), «Банальность добра. Герои, праведники и другие люди в истории холокоста» (М., 2003), «Революция в физике и судьбы ее героев. Томас Манн и физики ХХ века» (М., 2017), «Революция в физике и судьбы ее героев. Альберт Эйнштейн в фокусе истории ХХ века» (М., 2018) и др. Публиковался в журналах «Нева», «Новый мир», «Знамя», «Иностранная литература», «Вопросы литературы», «Человек» и многих других изданиях.
Томас Манн и еврейский мир
В отечественном литературоведении еще со второй половины ХХ века Томас Манн представляется убежденным антифашистом, непримиримым борцом с националистическими предрассудками, прежде всего с антисемитизмом и расизмом. Наиболее полно эта сторона характера и особенность творчества писателя отражены в сборнике «Томас Манн о немцах и евреях» [Дымерская—Фрадкина, 1990]. В этом сборнике представлены и острые антигитлеровские памфлеты, и пламенные обращения к немецким слушателям с критикой нацизма в годы Второй мировой войны, и обличения антисемитизма в Мюнхене, и полный горечи доклад «О гибели евреев Европы»…
Примерно так же обстояли дела до недавнего времени и на родине Томаса Манна, где его по праву считают одним из столпов немецкой культуры и где ежегодно выходят десятки книг, проводятся многочисленные семинары, конференции, посвященные жизни и творчеству Волшебника, как его называли в семье. Любые сомнения в безупречной репутации нобелевского лауреата по литературе и в отношении к нацистской Германии, и в отношении евреев долгое время рассматривались как злейшая крамола и попытка подорвать авторитет человека, считавшегося символом «новой Германии» как в ФРГ, так и в ГДР. Общее мнение, господствовавшее в немецкоязычном литературоведении того времени, выразил известный издатель, писатель и литературный критик Мартин Флинкер (Martin Flinker) в книге «Политические размышления Томаса Манна в свете сегодняшнего времени»:
Связывать имя Томаса Манна с антисемитизмом — значит его совсем не понимать, его совсем не знать и отрицать ценность его работ [Flinker, 1959].
Положение изменилось в XXI веке. Первый коллоквиум по теме «Томас Манн и евреи» прошел в Берлине в 2002 году, почти через пятьдесят лет после смерти писателя. Оказалось, что наряду с «убежденным филосемитом», как писатель назвал себя в эссе «Решение еврейского вопроса» [Mann, 1974], есть другой Томас Манн, который рисовал в художественных произведениях персонажей-евреев, как правило, только черными красками, допускал в спорах с литературными оппонентами-евреями грязные антисемитские ярлыки и штампы, а первые законы Гитлера, направленные против евреев, воспринимал с одобрением, находя в них рациональное зерно…
Тема «Томас Манн и еврейский мир» перестала быть запретной. Ей посвящены, в частности, мои статьи, опубликованные в течение последнего десятилетия в «Заметках по еврейской истории» [Беркович, 2007], в журнале «Студия» [Беркович, 2008], в «Иностранной литературе» [Беркович, 2011], «Вопросах литературы» [Беркович, 2012], «Неве» [Беркович, 2016a] и других литературных и литературоведческих журналах.
Приходится признать правоту Голо Манна, сына писателя, утверждавшего, что от антисемитизма его отец «никогда не избавился (его брат тоже нет)» [Golo Mann-Ranicki, 2000, с. 76].
Предлагаемая читателю работа продолжает тему литературного антисемитизма, начатую статьей в «Неве», №5 за 2016 год [Беркович, 2016].
В плену стереотипов
До встречи с Прингсхаймами никакого серьезного опыта общения с евреями у Томаса не было. В любекской гимназии имени Катарины с ним учились три мальчикаеврея, о которых он писал в очерке 1921 года «К еврейскому вопросу» [Mann, 1974a], но сын городского сенатора, патриций, не имел с ними почти ничего общего. В городе жило всего шесть сотен евреев, и вне школы особых контактов с ними будущий писатель не имел.
Тем не менее «Кровь Вельзунгов» — вовсе не первый текст Томаса Манна, в котором появились евреи. Неудивительно, что в ранних новеллах Томаса Манна образы евреев, как правило, умозрительные, в их создании использованы распространенные штампы, клише и юдофобские предрассудки. В реальный мир богатых и образованных евреев Мюнхена Томас погрузился только после знакомства с Прингсхаймами и их окружением.
Показательна новелла «Воля к счастью» («Der Wille zum Glück») [Манн, 2011a], написанная в том же 1896 году, когда автор еще сотрудничал с журналом «Двадцатый век». Герой новеллы, болезненный юноша Паоло Гофман, знакомит рассказчика с отцом любимой девушки, бароном Штайном, который представляет так называемое «денежное дворянство»:
Барон вел дела на бирже, раньше имел в Вене огромное влияние, вращался исключительно среди их сиятельств и тому подобное… Потом вдруг ударился в декаданс, вышел из дела — поговаривают, примерно с миллионом — и вот живет здесь, пышно, но со вкусом [Манн, 2011a, с. 45].
Богатый парвеню сразу вызывает подозрение: не еврей ли? Паоло пытается смягчить впечатление о бароне:
Он вроде нет. Жена скорее всего да. Впрочем, могу только сказать, что в высшей степени приятные, утонченные люди [Манн, 2011a, с. 45].
Тем не менее автор новеллы достаточно бесцеремонно намекает читателю, что барон — крещеный еврей:
По его наружности нельзя было с уверенностью определить, принес ли он в жертву баронскому титулу несколько слогов фамилии [Манн, 2011a, с. 45].
Как обычно, о финансовом успехе евреев свидетельствует какое-нибудь дорогое украшение, в случае барона это «толстый золотой браслет», который Штайн «с неподражаемой манерой» умел «стряхивать обратно в манжету» [Манн, 2011a, с. 47].
Происхождение жены барона Томас Манн называет прямо и не церемонится при описании внешности:
Супруга <…> представляла собой просто-напросто низенькую уродливую еврейку, одетую в безвкусное серое платье.
И сразу за этим следует характерная деталь, на которую часто обращает внимание Томас Манн в портретах евреев и евреек (можно вспомнить бриллиантовое ожерелье и брошь госпожи Ааренхольд в «Крови Вельзунгов»): «В ушах у нее [супруги барона Штайн] сверкали большие бриллианты» [Манн, 2011a, с. 47].
Внешность дочери Штайна, героини новеллы баронессы Ады, тоже представлена в новелле набором штампов:
Лицо с полными влажными губами, мясистым носом, над которым дугой выгнулись мягкие темные брови, хотя и не оставляло ни малейших сомнений относительно ее, по крайней мере частично, семитского происхождения, отличалось весьма необычной красотой [Манн, 2011a, с. 46].
Эта томно-чувственная девушка со «зрелыми для ее возраста формами» и «блестящей чернотой волос» вызвала в Паоло необыкновенную страсть. Но и сама Ада не осталась равнодушной, любовь утонченного юноши зажгла ее ответное чувство. Любовь к Аде поддерживает в Паоло стремление жить, без любви он бы умер, болезнь давно живет в нем. Теперь же он излучал спокойствие и энергию. «Он напоминал <…> изготовившуюся к прыжку пантеру» [Манн, 2011a, с. 48]. Пять лет барон был против брака дочери с бедным и нездоровым художником, но видя, что чувства молодых людей не угасают, дает согласие на брак. Наконец влюбленные смогли соединиться. Паоло торжествует. Но счастье было недолгим: молодой муж скончался наутро после свадебной ночи, можно сказать, в саму свадебную ночь. Воля к счастью, которой он был жив все последние годы, исполнилась, «у него не было больше предлога жить» [Манн, 2011a, с. 58].
В целом еврейская семья Штайн описана не так негативно, как можно было бы ожидать по первым фразам новеллы. Происхождение Ады отошло на задний план. Она показана просто любящей и страдающей женщиной, поклявшейся в верности своему больному возлюбленному и сдержавшей клятву. Барон в конце повествования проявил отцовскую любовь и сострадание к мучениям дочери. Зачем же вообще понадобилось автору делать героиню своей новеллы еврейкой? По-видимому, для того, чтобы придать образу женщины, охваченной любовью и ради нее готовой на все, дополнительный колорит. Жаркий римский ветер, раздувающий страсть Паоло, насыщается пряными ароматами цветущей пустыни, а сама Ада, в соединении с которой молодой художник видит залог счастья, выглядит волшебницей Востока.
Независимо от того, позитивно или негативно описываются евреи у Манна, все они невысокие, приземистые, с черными глазами и густыми волосами, у них полные выпяченные губы, нос крючком, который нависает над верхней губой. Как правило, они уродливы, особенно женщины в преклонном возрасте. Так показана жена Барона Штайна, мало от нее отличается и супруга Ааренхольда из «Крови Вельзунгов». Исключением являются молодые, обольстительные и чувственные женщины, вроде Ады Штайн или Зиглинды Ааренхольд.
Существенной чертой евреев, фигурирующей во всех антисемитских стереотипах, является тяга к богатству, предпочтение материального духовному, банальная алчность. В новеллах Томаса Манна эта черта проявляется в вызывающе роскошных украшениях из золота и бриллиантов, которые евреи и еврейки носят без вкуса и меры, явно отличаясь этим от скромных немцев.
Эти клише, распространенные среди современников писателя, изображали очень узкую прослойку разбогатевших торгашей и банкиров, но по умолчанию переносились на всех евреев, служили их «визитной карточкой», по ним читатель безошибочно определял, о ком идет речь.
Когда юный Томас Манн описывал представителей немецкой буржуазии, купцов, промышленников, он знал, о ком пишет, ведь сам писатель вышел из их среды. И образы их выходили из-под его пера живые, с характерными для каждого чертами и особенностями. С евреями же он был практически незнаком, почти с ними не встречался, поэтому широко использовал ходячие стереотипы и штампы, не сомневаясь в их достоверности. Из богатого репертуара антиеврейской традиции он выбирал заготовки, которые легко узнавались воспитанными в этой традиции читателями. Писателю не нужно было прямо указывать происхождение героя, достаточно привести знакомую публике его характерную черту, вроде крючковатого носа или картавости речи, и все понимали, о ком идет речь. При этом бедность фактического материала, имевшегося в распоряжении писателя, приводила к схематичности его еврейских образов, будь это торговцы, капиталисты, врачи, юристы или интеллектуалы.
В написанной в 1903 году новелле «Вундеркинд» (Das Wunderkind), в русском переводе названной «Удивительный ребенок», мельком упомянут один из слушателей концерта юного дарования. Слушатель, названный «предпринимателем с носом, как у попугая», постоянно думает о деньгах:
А он, кстати, ловко стрижет купоны. Мест по двенадцать марок продали прилично: это уже шестьсот, плюс все остальное. Если вычесть аренду зала, освещение и программки, остается недурная тысяча марок чистыми. Вполне можно жить [Манн, 2011b, с. 355].
К распространенным стереотипам в изображении евреев относится и потребительское отношение к культуре, приземленность, сведение высокого искусства на уровень развлечения:
Искусство… — думает предприниматель с носом, как у попугая. — Да-а, ничего не скажешь, привносит в жизнь некоторый блеск, немного звона и белого шелка [Манн, 2011b, с. 355].
Читателю не нужно больше объяснять, кто по происхождению этот персонаж. Три стандартных клише из антисемитского арсенала — крючковатый нос, меркантильность и презрение к высокому, — и портрет еврея готов.
Теми же тремя красками изображен владелец крупного художественного салона, «просторного магазина красоты» М. Блютенцвейг из новеллы «Gladius Dei», написан ной в 1902 году. Его обхождение с богатым покупателем, собирающимся купить бронзовую статуэтку девушки, выражает заинтересованность в прибыли, превосходящую нормальное желание продать товар: Блютенцвейг, «потирая руки, суетился вокруг него, нахваливая молодую девушку всеми вокабулами, какие только мог подобрать» [Манн, 2011c, с. 203]. Внешность хозяина салона, мужчины «с короткой каштановой бородкой и карими же блестящими глазами», тоже лежит в русле стереотипов о евреях. Автор, как водится, обращает внимание читателя на нос персонажа, в данном случае «нос его чуть распластался по верхней губе, так что он постоянно с легким шипением сопел в усы» [Манн, 2011c, с. 203].
Меркантильное отношение к произведениям искусства и святым для верующего человека символам страстно обличает юноша Иероним, словно скопированный с портрета Савонаролы: «Искусство — не бессовестный обман, зазывно подталкивающий к укреплению и утверждению жизни во плоти!» [Манн, 2011c, с. 208].
Евреи-дельцы, как и члены их семей, крайне неприятны Томасу Манну, и он наделяет их несимпатичными чертами, повторением привлекая к этим чертам внимание читателя. Так мельком изображен Эрвин Иммерталь, сын директора банка в рассказе «Тонио Крёгер»: «кривоногий, с раскосыми глазами» [Манн, 2011d, с. 274]. Через пару страниц кривые ноги Иммерталя снова упоминаются автором [Манн, 2011d, с. 276].
В изображении Томасом разбогатевших евреев-предпринимателей много общего с «экономическим антисемитизмом» старшего брата времен редакторства в журнале «Двадцатый век».
Нет ничего удивительного, что юного литератора Томаса Манна интересовали деловые люди, представители нового бюргерства, как по-немецки звучало французское слово «буржуазия». Название «бюргер» возникло в немецком средневековье для обозначения городского жителя, занятого каким-то ремеслом. Тогда же определились и качества, присущие «идеальному бюргеру»: трудолюбие, бережливость, любовь к порядку, пунктуальность, честность, чувство долга… Все, что мешало ремеслу, относилось к порокам: лень, расточительство, распущенность, безответственность, прожигание жизни, чтение романов, тунеядство… Оправданием существования бюргера являлись результаты его трудов, выгода, полученная от работы. Каждый день жизни должен быть результативным.
В XVIII веке слово «бюргер» стало наполняться новым содержанием, у него появилось еще одно значение — гражданин. Общество в европейских странах все более становилось гражданским. Бюргер из представителя какого-то цеха, профессионального сообщества, превращался в гражданина государства, обретал политические права. Отсюда уже недалеко до идеалов французской революции — «свобода, равенство и братство» — и Декларации прав человека и гражданина, принятой Национальным учредительным собранием Франции в 1789 году.
Во Франции два смысла изначального бюргерства оформились в самостоятельные слова: буржуа (Bourgeois) как субъект экономики и гражданин (Citoyen) как субъект общества. В немецком языке слово бюргер (Bürger) сохранило в себе оба эти смысла, часто противоречащие друг другу. В зависимости от политических взглядов говорящего это слово могло восприниматься с ностальгией как образец для подражания, а могло критически, и тогда оно заменялось словом «филистер».
Для Томаса Манна, бюргера по происхождению, хотя и оторвавшемуся от этого сословия, идеалы прежнего бюргерства были очень близки. Всю жизнь он стремился к порядку, старался демонстрировать выдержку, хорошие манеры, тактичность, скромность даже в то время, когда жил в богемном районе Швабинг в Мюнхене. В описании любовных переживаний, своих и собственных литературных героев, Томас предельно целомудрен и скромен. К писательской работе он относился как добросовестный немецкий мастер-ремесленник, не одним талантом, но еще и прилежанием и усидчивостью добивавшийся высокого качества текстов.
Правда, бюргерство Томаса Манна имело одну особенность, связанную с его любекским происхождением. В отличие от большинства немецких городов, «вольный» Любек уже сотни лет управлялся республиканским сенатом, здесь не было единовластного властителя, короля или князя, как в других частях раздробленной Германии. Поэтому революция 1848 года, ограничившая вмешательство в экономику правителей отдельных немецких королевств и княжеств, воспринималась в Любеке с юмором, как давно пройденный исторический этап. И хотя в конкуренции с более успешным портовым Гамбургом Любек становился все более и более провинциальным, правящие кланы, чьи представители входили в сенат, все еще ощущали себя городской аристократией. Пусть, с точки зрения богатых и утонченных Прингсхаймов, «Будденброки — никакие не господа», все же Томас Манн гордился принадлежностью к бюргерам-патрициям и как личную трагедию воспринимал распад традиционного бюргерского уклада жизни. Этой болью пронизан его первый роман, хотя автор признает историческую неизбежность новых экономических отношений.
Томас Манн ставил себе в заслугу тот факт, что «самостоятельно, безо всяких книг, в результате непосредственного наблюдения выпестовал, выносил мысль о том, что современный капиталистический человек заработка, буржуа со своей аскетической идеей профессионального долга является порождением протестантской этики, пуританизма и кальвинизма» [Манн, 2015, с. 133].
По его словам, лишь спустя годы он познакомился с трудами ученых, которые исследовали источники и составные части капитализма с позиций социологии. Здесь нужно назвать два главных направления. Первое представляли Макс Вебер (Max Weber) и его последователь Эрнст Трельч (Ernst Troeltsch), рассуждавшие о «протестантской этике и духе капитализма», а второе — Вернер Зомбарт (Werner Sombart), трактовавший в книге «Буржуа» «капиталистического дельца как синтез подвижника, торговца и бюргера» [Манн, 2015, с. 133].
В первом романе младшего Манна глава фирмы Томас Будденброк, верный старым бюргерским традициям, соответствует анализу Вебера. Образы евреев-нуворишей в других его ранних произведениях полностью отвечают взглядам Зомбарта, отдававшего евреям главную роль в становлении капитализма. Позиция Зомбарта в отношении к евреям окончательно сформулирована в книге «Евреи и хозяйственная жизнь» [Sombart, 1911].
Зомбарт полагает, что «основные идеи капитализма и основные идеи еврейского существования совпадают в действительно поражающем объеме» (с. 328), что «капитализм, либерализм и иудаизм тесно друг с другом породнены» (с. 329), «для евреев деньги — абсолютное средство достижения целей, так как деньги как нельзя лучше соответствуют их абстрактной интеллектуальности, их целеустремленности и отвечает их сверхнормальной способности приспосабливаться» (с. 325).
Мимикрия, считает Зомбарт, позволяет евреям просочиться в народную среду, войти в доверие к «народу-хозяину», ибо «стойкость и гибкость издавна присущи еврейскому существованию» [Sombart, 1911, с. 324].
Мудрый Фридрих фон Хайек, лауреат Нобелевской премии по экономике, недаром отнес Зомбарта к тем социалистам, которые, выйдя из марксистов, стали предшественниками национал-социализма [Хайек, 2005, с. 168].
Томас Манн в художественных произведениях создает образы евреев-буржуа, близкие к тому, как их представлял Зомбарт в своих псевдосоциологических штудиях. Возможно, писатель был знаком с работами Зомбарта и до выхода в свет в 1911 году монографии «Евреи и хозяйственная жизнь». Но если они оба, и писатель, и социолог, пришли к сходным выводам независимо друг от друга, то только потому, что они были детьми своего времени, оба широко и некритично пользовались глубоко укоренившимися в немецком обществе антиеврейскими предрассудками и стереотипами.
Взрывоопасная смесь
Переехав девятнадцатилетним юношей в насыщенный культурой Мюнхен и занявшись вплотную литературной деятельностью, Томас Манн познакомился с еще одной категорией евреев, ставших прототипами героев его ранней прозы. Речь идет о богемной элите: художниках, писателях, поэтах, философах и журналистах, которые населяли квартал Швабинг, где поселился начинающий писатель из провинциального Любека. Отношение к еврейским представителям интеллектуальной богемы у Томаса Манна тоже отрицательное, как и к разбогатевшим евреям делового мира. Но теперь вместо «экономического антисемитизма» впору говорить об антисемитизме эстетическом.
Типичный пример — Детлеф Шпинель, смешной персонаж новеллы «Тристан». Словно подчеркивая, что мы имеем дело с иным типом людей, не связанных с биржей, торговлей или банками, писатель наделяет Шпинеля «странной внешностью». Вместо привычных черных блестящих глаз, крючковатого носа и густой растительности на голове и теле мы видим «брюнета лет тридцати с небольшим, хорошо сложенного, с заметно седеющими у висков волосами, на круглом, белом, чуть одутловатом лице которого нет даже намека на бороду. Лица он не брил — это сразу бросалось в глаза, — мягкое, гладкое, мальчишеское, оно только кое-где было покрыто реденьким пушком» [Манн, 2011e, с. 219].
Глаза у господина Шпинеля тоже блестящие, но не черные, а светло-карие. Вот с носом Томас Манн решил не отходить от привычной модели: «нос у него был короткий и, пожалуй, слишком мясистый» [Манн, 2011e, с. 219].
Супруга господина Клетериана, недавно приехавшая в санаторий «Эйнфрид», где лечится Шпинель, приняла его за итальянца, но доктор Леандер поправил ее: «он всего-навсего из Львова» [Манн, 2011e, с. 221].
Так, между делом, автор сообщает понимающему читателю национальность своего героя. В оригинале родной город Шпинеля назван его старым именем Лемберг, это столица Галиции, откуда были родом многие евреи, переселившиеся в Австрию и Германию. Откровенное пренебрежение к своему пациенту доктор Леандер даже не скрывает, а автор подчеркивает: «он отнюдь не дорожил писателем» [Манн, 2011e, с. 220].
Кстати, и фамилия героя (шпинель — драгоценный камень) указывает на его еврейство. В век эмансипации, когда европейские евреи стали наконец получать паспорта, им начали выдавать фамилии, без которых они до того обходились. В качестве фамилий часто использовались названия минералов, драгоценных и полудрагоценных камней, тканей и т. п. (ср., например, с именем доктора Плюша из «Королевского высочества») [Tyroff, 1975, с. 67].
Писатель Шпинель был автором одной-единственной книги. Это был «не очень объемистый роман с в высшей степенью странным рисунком на обложке, напечатанный на бумаге одного из тех сортов, которые употребляются для процеживания кофе, шрифтом, каждая буква которого походила на готический собор» [Манн, 2011e, с. 220]. На большее Шпинель оказался неспособным. Он довольно едко показан в рассказе Томаса Манна как оторванный от жизни эстет, который то и дело восклицает: «Как красиво! Боже мой, подумать только, как красиво!» [Манн, 2011e, с. 231].
Этот безобидный, не очень умный, смешной и неловкий парень из новеллы Томаса Манна 1903 года является предвестником целой плеяды образов еврейских интел лектуалов, созданных писателем за долгую творческую жизнь. Это уже не безобидные, как Детлеф Шпинель, а крайне опасные для общества носители экстремистских идей. Один из таких вербовщиков «готового идти на смерть воинства для покорения шара земного» (VII, 291) показан в новелле «У пророка», написанной в 1904 году.
Имя героя новеллы «Даниэль», как и само название «У пророка», отсылают читателя к библейским временам. Связь иудаизма с христианством подчеркивают стоящие на столе «распятие, семисвечник, чаша с красным вином и ломоть булки с изюмом на тарелке» (VII, 288). «Пророк» из новеллы описан в виде «молодого человека лет тридцати с необыкновенно высоким, покатым и белесым лбом, чье костлявое, чем-то напоминавшее хищную птицу лицо дышало сосредоточенной одухотворенностью» (VII, 287).
Через много лет после публикации новеллы младший брат писателя Виктор Манн спросил Томаса, кто был прототипом Даниэля. Уж не Штефан ли Георге (Stefan George), знаменитый в начале века поэт, сторонник течения «искусство для искусства», реформатор языка, представитель немецкого модернизма? Вокруг него образовалась экстравагантная группа последователей, известная как «кружок Георге». В кружок входили такие разные люди, как писатель Карл Вольфскель, философ Людвиг Клагес и будущий участник заговора против Гитлера граф Клаус фон Штауффенберг. Взгляды Георге интересовали Томаса Манна, но он опасался сближения с его кружком, так как Штефан открыто воспевал гомоэротические связи, чего Томаса всячески избегал.
В письме от 20 февраля 1948 года Томас ответил брату, что не Георге был прототипом Даниэля, а Людвиг Дерлет (Ludwig Derleth), принадлежавший «кружку Георге» [Mann, 1965, с. 23]. Дерлет был более известен не как поэт, а как автор «Прокламаций», выдержанных в мистическом духе. Он выступал от имени какого-то высшего существа, формирующего армию своих солдат, которым отдаст на разграбление весь земной шар.
Виктору Манну имя Дерлета было знакомо. В воспоминаниях «Нас было пятеро» брат писателя рассказывает, что гостем салона его матери нередко бывала Анна Дерлет, сестра Людвига, некрасивая и «бедная как церковная мышь» девушка, боготворившая своего брата [Mann Viktor, 1994a, с. 83]. Бывал ли сам Дерлет в салоне Юлии Манн, Виктор не помнит, но так как Анна всегда говорила только о нем, называя его
«Орлом», то Людвиг как бы «незримо присутствовал» на всех вечерах, когда там бывала Анна1.
В апреле 1904 года Томас Манн посетил одно частное собрание, на котором Дерлет читал свои «Прокламации» [Heine-Schommer, 2004, с. 34]. Впечатления от этого чтения и легли в основу новеллы «У пророка». Сестра пророка носит в новелле тоже библейское имя Мария-Иозефа.
В отличие от библейского пророка Даниила, герой новеллы — опасный шарлатан, проводник взглядов, которые позднее назовут фашистскими. И по форме, и по содержанию «Прокламации» напоминают нам выступления Муссолини или Гитлера несколько десятилетий спустя:
Поучения, притчи, тезисы, догмы, видения, пророчества, отдававшие приказом по войскам, обращения к пастве следовали друг за другом пестрой нескончаемой вереницей, в которой выспренние обороты, заимствованные из Псалтыря и благовествований, перемежались со специальными военно-стратегическими и философскими терминами. Горячечное, донельзя рассерженное Я, одинокое и одержимое манией величия, становилось на цыпочки и обрушивало на мир поток уничтожа ющих слов, <…> обнародовало указы, ставило свои неумолимые условия; бедности и целомудрия требовало оно и исступленно, с каким-то противоестественным сладострастием вновь и вновь настаивало на обете беспрекословного послушания [Манн, 2011f, с. 367].
Семья Дерлет не имела к еврейству никакого отношения, но Томасу Манну нужно было сделать героя новеллы евреем, чтобы обыграть сходство с библейским пророком Даниилом, истолковавшим слова «мене, мене, текел, упарсин», начертанные таинственной рукой на стене во время Валтасарова пира. Об этом эпизоде из «Книги пророка Даниила» напоминает в новелле «похожий на кенгуру философ», который
«длинным кривым указательным пальцем время от времени чертил в воздухе какие-то иероглифы» [Манн, 2011f, с. 368].
Образ «пророка», хоть и не показанного явно, но «незримо присутствующего» в новелле, открывает в произведениях Томаса Манна череду опасных еврейских интеллектуалов, угрожающих миру. Мы уже говорили о том, что в новелле «Кровь Вельзунгов» писатель предупреждает об опасности еврейского интеллекта, вооруженного «стальной и абстрактной диалектикой». Об этом же он пишет в дневнике 2 мая 1919 года, в период послевоенных беспорядков в Германии, неудачных попыток установить в Мюнхене, в Берлине и некоторых других городах советскую власть по образу и подобию российской:
Сидел перед ужином с К[атей]. <…> Мы говорили также о типе русского еврея, вождя мирового движения, представляющего собой взрывоопасную смесь интеллектуального еврейского радикализма и славянской христианской мечтательности. Если у мира осталось чувство самосохранения, то он должен со всей возможной энергией и в ускоренном порядке выступить против такой породы людей [Mann, 1979, с. 223].
Этот тип еврейского интеллектуала найдет свое крайнее выражение в образе проводника нацистской идеологии, выведенного Томасом Манном под видом еврея, доктора Брейзахера, в романе «Доктор Фаустус».
Возвращаясь к ранним новеллам Томаса Манна, можно сказать, что и в них, как и в статьях журнала «Двадцатый век», не ощущается никакой амбивалентности, никакой двойственности по отношению к изображаемым в них еврейским персонажам. Они написаны с использованием стандартных антисемитских клише и стереотипов, отражают либо насмешливое, либо негативное отношение автора, в очень малой степени основаны на личном знакомстве писателя с представителями еврейского мира.
Потребуется сильнейший душевный кризис, связанный со скандалом вокруг новеллы «Кровь Вельзунгов», созданной сразу после женитьбы Томаса на Кате Прингсхайм, чтобы писатель пересмотрел свои взгляды на «еврейский вопрос». Именно после этого кризиса у Томаса Манна начинает проявляться эта пресловутая амбивалентность: в публицистике он становится «убежденным филосемитом», сохраняя при этом все черты «литературного антисемитизма» в художественных произведениях.
Литература
Flinker, Martin. Thomas Mann’s politische Betrachtungen im Licht der heutigen Zeit. Gravenhage: Mouton, 1959.
Mann Golo, Reich-Ranicki, Marcel. Enthusiasen der Literatur. Ein Briefwechsel. Aufsätze und Portraits. Frankfurt a. M.: S. Fischer Verlag, 2000.
Heine Gert, Schommer Paul. Thomas Mann Chronik. Frankfurt a.M. : Vittorio Klostermann, 2004.
Mann, Thomas. Briefe 1948—1955 und Nachlese. Hrsg. von Erika Mann. Frankfurt a. M.: Fischer Verlag, 1965.
Mann, Thomas. Die Lösung der Judenfrage. [авт. книги] Mann Thomas. Gesammelte Werke in dreizehn Bänden. Band XIII, 459—462. Frankfurt a. M.: S. Fischer Verlag, 1974.
Mann, Thomas. Tagebücher. 1918—1921. Herausgeben von Peter de Mendelssohn. Frankfurt a. M.: S.Fischer Verlag, 1979.
Mann, Thomas. Zur jüdischen Frage. Gesammelte Werke in dreizehn Bänden. Band XIII, S. 466—475. Frankfurt a. M.: S. Fischer Verlag, 1974.
Mann, Viktor. Wir waren fünf. Bildnis der Familie Mann. Frankfurt a. M.: Fischer Taschenbuch Verlag, 1994.
Sombart, Werner. Die Juden und das Wirtschaftsleben. Leipzig: Duncker und Humblot, 1911.
Tyroff, Siegmar. Namen bei Thomas Mann in den „Erzählungen“ und den Romanen „Buddenbrooks“, „Königliche Hoheit“, „Der Zauberberg“. Frankfurt a. M.: P. Lang, 1975.
Беркович Евгений. Новелла Томаса Манна «Кровь Вельзунгов» и проблемы литературного антисемитизма. Нева. 2016. № 5, с. 122—145.
Беркович Евгений. Работа над ошибками. Заметки на полях автобиографии Томаса Манна. Вопросы литературы. 2012. № 1.
Беркович Евгений. Томас Манн в свете нашего опыта. Иностранная литература. 2011. №9.
Беркович Евгений. Томас Манн и Альфред Прингсхайм: писатель и математик под одной крышей. Нева. 2016а. № 3, с. 174—189.
Беркович Евгений. Томас Манн: меж двух полюсов. Студия, с. 73—96. 2008. № 12.
Беркович Евгений. Томас Манн: между двух полюсов. Заметки по еврейской истории. 2007. № 18 (90).
Томас Манн: о немцах и евреях. Статьи, речи, письма, дневники. Составители Л. Дымерская-Цигельман и Е. Фрадкина. Иерусалим: Библиотека-Алия, 1990.
Манн Томас. Gladius Dei. Ранние новеллы, с. 193—211. Перевод Е. Шукшиной. М.: АСТ: Астрель, 2011.
Манн Томас. Воля к счастью. Ранние новеллы, с. 41—58. Перевод Е. Шукшиной. М.: АСТ: Астрель, 2011.
Манн Томас. Размышления аполитичного. Перевод Е. Шукшиной. М.: АСТ, 2015.
Манн Томас. Тонио Крёгер. Ранние новеллы, с. 267—334. Перевод Н. Ман. М.: АСТ: Астрель, 2011.
Манн Томас. Тристан. Ранние новеллы, с. 212—258. Перевод С. Апта. М.: АСТ: Астрель, 2011e.
Манн Томас. У Пророка. Ранние новеллы, с. 360—369. Перевод В. Куреллы. М.: АСТ: Астрель, 2011.
Манн Томас. Удивительный ребенок. Ранние новеллы, с. 349—359. Перевод Е. Шукшиной. М.: АСТ: Астрель, 2011.
Хайек Фридрих фон. Дорога к рабству. М.: Новое издательство, 2005.
1 В книге Соломона Апта «Томас Манн» не совсем точно говорится, будто «Виктор Манн вспоминает, что в начале девятисотых годов одним из посетителей вечеров сенаторши на Герцогштрассе был некто Людвиг Дерлет» [Апт, 1972]. Виктор, напротив, пишет, что не помнит, бывал ли Дерлет у них в доме [Mann Viktor, 1994, с. 84].