Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2016
Мариуш Вильк. Дом странствий. Пер. с польск. И. Адельгейм. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2015. — 264 с.
Мариуш Вильк, польский журналист и писатель, соратник Леха Валенсы, один из лидеров «Солидарности», мыслитель, «человек-дорога». В 1989 году уехал из Польши, работал в России журналистом (был очевидцем московского путча и абхазской войны), несколько лет прожил на Соловках, кочевал по Кольскому полуострову. В настоящее время живет попеременно в Петрозаводске и в карельской деревне Конда Бережная. В деревню, это дивное Зазеркалье легко добраться летом — по воде, и не так-то просто зимой, когда приходится съезжать с шоссе — мечты всякого европейского водителя. Старинный дом на берегу Онежского озера, на ладони Господа Бога — идеальное место для созерцания. За окнами — мистерия преображения природы: таяние льда, когда мертвая природа превращается в водную стихию; бушующая весна; оттенки белых ночей — от лилового до серо-золотого, голубые и розовые; сказочно-пестрая северная осень, переходящая в долгое и мрачное предзимье. В книге запечатлен один почти годовой цикл — с апреля по декабрь, а посвящена она феномену странствия: странник возвращается домой и «пишет дорогу» — просеивает сквозь память недавние встречи и впечатления. Зимний Крым, московская ярмарка интеллектуальной литературы, книжный фестиваль в Швейцарии. От гомона многолюдья он возвращается домой, к собственным размышлениям, к тишине, в которой Реальность не только видна, но и слышна. Вдали от суеты мыслится вглубь, а не в сторону. Собеседниками Мариуша Вилька становятся любимые писатели, мыслители. Можно неспешно бродить по следам стихов Ч. Милоша (1911–2004), польского поэта, прозаика, эссеиста. С В. Зебальтом (1944–2001), немецким писателем, рассуждать о проблемах восприятия времени и пространства. Вместе с польским писателем В. Гомбровичем (1904–1969), человеком сложной судьбы, разбираться в том, что есть Польша, что поляк, а что значит польскость. Перечитать «Записки для призрака» польского публициста и литературного критика Ежи Стемповского (1893–1969). Круг собеседников велик и многогранен: нидерландский писатель Сейс Нотебоом (1933) и швейцарский путешественник и писатель Николя Бувье (1929–1998); британский медик и писатель сэр Томас Браун (1605–1682) и арабский философ Ибн аль-Араби (1165–1240); протопоп Аввакум (1620–1682) и византийский философ Евагрий Понтийский (346–383)… Можно заново продумать и прочувствовать путешествие по Бурятии: буддистские святыни, Тамчинский дацан, который для буддистов Восточной Сибири был тем же, чем Лхаса для Тибета, уходящие в глубь веков легенды и не столь давние воспоминания о сталинских репрессиях, разрушивших, казалось бы, навсегда — но нет — буддистский мир Бурятии. Оказывается, можно насыщаться миром, не выходя за калитку, не слезая со своего кресла, особенно если твой дом сделался пристанью для интеллектуальных кочевников всех видов и мастей, готовых делиться своим интеллектуальным опытом. А среди них и Юрий Наумов, эксперт Морской коллегии РФ, автор монографии о кижанках, возродивший древнее судостроительное искусство — шитье традиционных лодок севера, кижанок и кочей, которые ходят по морю от Шпицбергена до Святой Земли. И российский писатель и путешественник Василий Голованов, в своей геопоэтической книге о Каспийском море и прикаспийских землях очертивший контуры невыразимого, соединивший историю и географию. И французский историк литературы, славист Жорж Нива, чей авторский вечер состоялся в соседнем с Кондой селе Великая Губа. «Дневник» повествует о духовной тропе, по которой идет Мариуш Вильк. А так как «встречи с людьми составляют самое существо тропы», то для него каждый человек — целая жизнь, отдельный космос. И интересует его конкретный человек, а не социологический тип. А в Зазеркалье, где пространство огромное, но более человечное, одомашненное всегда находится и время для другого человека. Он видит, как с уходящим на наших глазах поколением уходит и целая эпоха — эпоха колхозов и совхозов, «для этнографов и историков — малоинтересная, с точки зрения бизнеса — абсурдная, политически — некорректная. Весь их мир канул в Лету». Значительна личность каждого, считает он и рассказывает на страницах дневника о причудливых судьбах престарелых жителей советской Атлантиды, обнаруживая подчас в своих деревенских собеседниках глубинную мудрость, наследуемую из поколения в поколение, опирающуюся на опыт, а не добытую из книг. «Я думаю, что открытие русской глубинки ошеломляет не меньше, чем проникновение к истокам Амазонки, а несколько лет на Соловках равноценны нескольким тысяч верст по Сибири». И отвечая в интервью для «Ле Курьер» на вопрос о стереотипе в западных СМИ, пишет: «Европеец смотрит на Россию сквозь западные очки, то есть замечает или то, что умещается на западной шкале (ценностей, норм и обычаев), или то, что кардинально от нее отличается. Причем априори подразумевается, что Россия — страна европейская (ну, может, чуть сдвинутая к Востоку…), а я, прожив здесь более двадцати лет, утверждаю, что Россия — никакая не Европа. Россия — Северная империя, в границах которой живут непохожие друг на друга народы. Европеец сквозь свои западные очки пытается увидеть в России какой-то другой, худший Запад, но не видит Россию в ее самобытности». Книги М. Вилька начали выходить в России с 2006 года: «Волчий блокнот» «Волок», «Тропами северного оленя», «Дом над Онего», «Путем дикого гуся». В этой книге у него появляется новый спутник, вместе с которым он заново открывает мир — дочь, четырехлетняя Мартуша. «Прежде это был мой мир, теперь — после рождения дочери — наш. Глазами ребенка — мир предстает уже не плоским, а во всей своей глубине». О чем бы ни писал Мариуш Вильк, он все-таки всегда пишет о главном — о красоте окружающего нас бытия: материального, интеллектуального, духовного.
Василий Розанов. Опавшие листья. В 2 кн. СПб.: Издательство «Пушкинский Дом», 2015. Кн. 1: Текст. — 530 с., ил. Кн. 2: Комментарии/ вступит. статья и комментарии В. Ю. Шведова. — 656 с.
Василий Васильевич Розанов (1856–1919) — одна из самых спорных фигур среди российских писателей и философов предреволюционной эпохи. Он имел репутацию неординарно мыслящего, хотя и противоречивого публициста и острого литературного критика. Воззрения и труды Розанова вызывали критику как со стороны революционных марксистов, так и либерального лагеря русской интеллигенции. Он умер от голода после революции, и о его работах фактически забыли в Советском Союзе. Он оставался мало известным и за пределами России. Только в перестроечные годы его произведения вновь стали издаваться, появились и исследовательские материалы. Переиздавались и «Опавшие листья», сборник лирико-философских миниатюр: личные дневники, яркие впечатления, афоризмы, короткие эссе, воссоздающие интонации речи. Но настоящий двухтомник, юбилейный («Опавшие листья» впервые вышли в свет сто лет назад, в 1913 году), уникален. Если первый том — это собственно розановский текст, то второй содержит подробный понятийно-смысловой и реальный комментарий, помогающий более полно понять содержание записей, погрузиться в контекст размышлений писателя. Комментарий — это и персоналии, и адреса, и проясненные ситуации, парафразы, понятия. Это необходимое для понимания текста воспроизведение бытующих в то время философских направлений и общественных взглядов. А так как работы Розанова открывали широкий горизонт для полемики разным вопросам — то в пояснениях нуждается и скрытая полемика, содержащаяся в текстах, приводятся выразительные свидетельства о реакции современников на откровенные высказывания Розанова, отрывки из воспоминаний знавших его. Перекрестьем мыслей, занимавших писателя всю жизнь и получавших развитие в его трудах, являются развернутые цитаты из других произведений Розанова, из его статей, публицистических выступлений, писем. А размышлял он о конечности бытия человека, о конечности собственной жизни, о смерти, об уединении, о литературе и религии, о политике и печати, о семье и поле, об образовании в России — школьном, семейном, сексуальном. Он поднимал вопросы, связанные с морально-этическими, религиозно-идейными оппозициями: метафизика и христианство, эротика и метафизика, православие и нигилизм, этический нигилизм и апология семьи. Положительных и даже спокойных, объективных откликов современников на книгу Розанова было не так много. Либеральная и леворадикальная критика приняла в штыки правые политические взгляды автора, что, собственно, неудивительно, так как в «Опавших листьях» консервативные настроения Розанова проявились вполне отчетливо. Шокировал и избранный писателем жанр «обнажения души», «нецеломудренное» обсуждение им вопросов пола — слишком непривычны для открытого обсуждения в печати были такие темы, как девство, совокупление и (о, ужас!) фаллический культ. Название «Опавшие листья» сам Розанов объяснил так, еще в предшествующем сборнике «Уединенное»: «Шумит ветер в полночь и несет листы… Так и жизнь в быстротечном времени срывает с души нашей восклицания, вздохи, полумысли, получувства… И вот я решил эти опавшие листы собрать». Свои «мысличувства» Розанов набрасывал в спешке, где и на чем придется, дабы успеть сохранить их первозданность: на визитной карточке, на повестке на званый вечер, на письме одного из многочисленных корреспондентов, на подошве туфли, на случайном обрывке бумаги — в вагоне, в конке, в купальне. Издатели настоящего двухтомника красиво решили проблему преподнесения текста мыслителя: каждой записи отводятся отдельные страницы. В аннотации к книге говорится: «Составленная из схваченных на лету мыслей-припоминаний: о вечном и преходящем, земном и небесном, бытии и небытии, конечности человеческой жизни, добре и зле, любви и дружбе, о себе и своих современниках, — книга с небывалой по тем временам откровенностью раскрывала смятенную душу автора». «Опавшие листья», одно из наиболее читаемых произведений Розанова, не утратило своей злободневности и поныне, там многое сказано и обо всех и сегодняшних общественных спорах. «„От Судьбы не уйдешь“ и „из оков народа“ тоже не уйдешь». «Чиновничество оттого ничего и не задумывает, ничего не предпринимает, ничего нового не начинает, и даже все „запрещает“, что оно рассчитано „на маленьких“». … Система с расчетом „на маленькое“ и есть чиновничество». «Русский болтун везде болтается. „Русский болтун“ еще не учитанная политиками сила. Между тем она главная в родной истории. С ней ничего не могут поделать, — и никто не может. Он начинает революции и замышляет реакцию. Он созывает рабочих, послал в первую Думу кадетов. Вдруг Россия оказалась не церковной, не царской, не крестьянской, — и не выпивочной, не ухарской: а в белых перчатках и с книжкой „Вестника Европы“ под мышкой. Это необыкновенное и почти вселенское чудо совершил просто русский болтун. Русь молчалива и застенчива, и говорить почти что не умеет: на этом просторе и разгулялся русский болтун». «Национальность для каждой нации есть рок ее, судьба ее; может быть, даже и черная. Судьба в ее силе».
Илья Эренбург. Лик войны. Воспоминания с фронта, 1919, 1922–1924. Газетные корреспонденции и статьи, 1915-1917 / Подгот. изд. Б. Я. Фрезинского. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 1914. — 350 с.: ил. — (Эпоха войн и революций; вып. 5).
«Как красочна и занимательна война на картинах старых баталистов Франции или Голландии! Вздыбленные кони, бьющиеся по ветру знамена, клубы дыма — барабанщик бьет призыв… солдаты в изумрудных или малиновых мундирах бегут к победе. Война, похожая на детскую забаву или на старомодную оперу! Часто, идя по размытым дождем окопам, глядя на серых солдат, на пушки и пулеметы, я думал: найдется ли художник, который сможет передать облик этой войны?» Илья Эренбург смог. В годы Первой мировой войны он, политэмигрант, находился во Франции и активно сотрудничал с российскими газетами «Утро России» и «Биржевые ведомости». Из богемного поэта превратился в военного журналиста: неоднократно ездил на фронт, шагал по полям, изрытым снарядами, попадал под обстрелы, ползал по окопам, сидел в землянках. Он проехал всю Францию с севера на юг, посещал Эльзас и Лотарингию, где немцы старались вытравить все французское из местного населения. Война настигала его и в глубоком тылу: он видел смятенный Париж и погибшие, сожженные города, уничтоженные памятники архитектуры — древний Реймс, столица Артуа Аррас, Перонн… Наблюдал, как простые труженики, рискуя жизнью, продолжают обычные свои дела; «Меч войны оказался бессилен перед тупым молотом человеческого труда. Пока живут — трудятся». «Но много раз смертный ветер блуждал по Европе, а в деревне Туретт крестьяне разводили виноград и доили коз». И жителей больше волновала болезнь винограда, чем дела на фронте. Он ходил по госпиталям, беседовал ранеными, с отпускниками, жителями только что освобождённых от немцев французских сёл и городков, с беженцами. Его собеседниками были люди разных национальностей, возраста, социального статуса, мужчины и женщины, старики и дети. Личные впечатления, беседы становились основой статей и корреспонденций, легли и в основу воспоминаний. И. Эренбург писал о буднях войны, о фронте и тыле, о военных госпиталях, о солдатах из колоний в составе французской армии (Франция — «любящая мать всех туземцев», призвала на войну сенегальцев, сомалийцев, индусов, не знавших толком, где они, с кем и за что воюют). Писал о мужестве французского духовенства на войне, о женщинах Франции, о подводниках, альпийских стрелках, авиаторах, моряках, саперах. И о военном быте тыла, в том числе и о том, например, как докучали тяжелобольным аристократки: пичкали конфетами, вели душеспасительные беседы, флиртовали с сенегальцами. «Врачи их ненавидят, солдаты отмахиваются от них, как от мух, но они неутомимы и неистребимы». Размышлял о том, что есть на войне жестокость и милосердие, а что трусость и храбрость. «Чтобы солдаты оставались месяцами в окопах под обстрелом, чтобы они выбегали вперед под пулеметный огонь, чтобы ученые, фермеры, рабочие, лавочники кололи штыками, нужна не ненависть к врагу, не любовь к родине, а насилие. Каждый солдат знает — выхода нет. Или он повинуется, идет вперед — тогда, может быть, смерть, а может быть, жизнь. Или он бежит назад — тогда верная смерть — бесславная и горшая». Его интересовали в первую очередь люди, их поведение, ощущения, чувства. Встречи и разговоры Эренбурга с русскими солдатами, воевавшими во Франции, дают представление о разнице между нами сегодняшними и нашими предками век назад, о разнице между нашими предками и французскими. Среди русских было немало пленных, бежавших из Бельгии, Эльзаса, Австрии: они переходили Альпы и Вогезы, переплывали Рейн и Маас, переползали через окопы и заграждения. Рассказывали просто и деловито, не понимая своей отваги: «Ушел — и все тут». Различие нравов мешало сближению французов и русских, встречали русских хорошо, но потом отношения портилось: русские почувствовали презрение и оскорбились. Жаловались: «Есть у нас деньги — они с нами, нет — до свиданья»; «Больно заносчивые. Увидал кашу — это, говорит, только свиньи едят. Я вот тоже видел, как они улиток жрут, а такого слова не скажу». Было и другое: «Русские ведут в штаб пленного немца. По дороге — француз. Он начинает ножом отрезать пуговицы с шинели немца. „Ты это, собственно, зачем? — Сувенир. — Вот что выдумал! Это ты оставь. Не лето теперь. Без пуговиц ветер гуляет…“ Через минуту — драка. Французы негодуют: русские дружат с бошами». Эренбург посещал и переведенные в Шампань русские части, видел, как они, достаточно комфортно, обустроились. В 1917 году он наблюдал и мятеж русских войск во Франции: митинги, разделение на «мятежных» и «верных», солдатские собрания, где обсуждались вопросы грядущего переустройства мира. «Среди тех, кто толкал наших солдат на гибель и позор — немало было дезертиров, под видом политических эмигрантов проживавших во Франции, наемные агенты, парижские интернационалисты и большевики». Сценки, реплики, диалоги, монологи — ироничные, сентиментальные, патетичные… В лике войны Эренбург разглядел главное: что человечество вступило в век сложной техники и люди зачастую служат придатком к ней; что сражаются уже не только армии, но и индустрии; что фактически создана гигантская машина по уничтожению людей, приносящая несметные доходы магнатам и тяжкое горе семьям. В предисловии историк литературы и биограф Эренбурга Б. Фрезинский рассказывает о жизни и творчестве писателя в годы Первой мировой войны, о судьбе этого текста. С 1928 года эта книга не переиздавалась. В настоящем издании восстановлены все купюры и главы, выброшенные цензурой, помещены приложения: статьи и корреспонденции для газет «Утро России» и «Биржевые ведомости» (представлены впервые), а также «Стихи о канунах», написанные в декабре 1914 — июле 1915. Когда-то, в 1924 году, в предисловии к третьему изданию Эренбург писал: «Я переиздаю эту книгу, потому что среди других художественных эффектов читатель найдет в ней знакомые черты сошедшей с ума Европы. Я переиздаю эту книгу, потому что у людей плохая память». Переизданная в наши дни первая прозаическая книга поэта, прозаика, эссеиста и публициста Ильи Эренбурга — хорошее средство для реанимации памяти.
Александр Ваксер. Возрождение ленинградской индустрии. 1945 — начало 1950-х гг. СПб.: ООО «Издательский центр «Остров»», 2015. — 256 с.
На фоне наших нынешних финансовых и экономических проблем актуален опыт восстановления экономического и научно-индустриального потенциала страны во второй половине 1940-х годов. Попытки прямых сопоставлений контрпродуктивны: слишком велики различия и в исторических условиях, и в масштабах индустрии. И все же некоторые, вероятно, уместны. Доктор исторических наук Александр Ваксер предлагает взглянуть на причины и источники хозяйственных свершений прошлых лет. Почему стало возможно в кратчайшие исторические сроки возродить промышленный потенциал Ленинграда, которому был нанесен огромный урон и военными действиями, и вынужденной эвакуацией значительной части производственных фондов, оставшихся после окончания войны в местах нового базирования? Каковы были действительные демографические потери населения в результате войны? Как преодолевались глубочайшие диспропорции, вызванные разрушениями материальной, энергетической, сырьевой базы промышленности? На локальном материале он попытался восстановить объективную картину возрождения отечественной индустрии, оторваться от навязших стандартов и псевдомарксистской, и псевдолиберальной историографии. Увидеть успехи, разглядеть элементы постепенно нараставших деструктивных явлений, переросших в глубокий экономический и моральный кризис. История индустрии послевоенного Ленинграда — одна из ярчайших страниц созидания, исполненного неисчислимыми трудностями, драматическими коллизиями. Война и блокада несли страшный ущерб промышленности, науке, городскому хозяйству города. Наиболее катастрофическими, невосполнимыми, отмечает исследователь, были демографические потери. При этом ущерб трудового потенциала, полагает он, составил до двух третей трудового потенциала. А «история индустрии — это не только смена форм и методов управления, планирования, техники, технологии производства и прочего. Но это всегда и обязательно — люди». Поэтому в книге, помимо реалий послевоенного возрождения конкретных заводов и фабрик Ленинграда, различных отраслей народного хозяйства, присутствует и другая тема: взаимодействие людей и власти, политики и экономики, мотивов, стимулов и антистимулов поведения масс, их характер и противоречия. Приводятся таблицы, статистические материалы, даются сравнительные характеристики — и называются имена конкретных людей, что стоят за сухими цифрами. Автор вскрывает позитивные и негативные стороны экономической, политической, социальной модели, которая составляла «становой хребет» индустриального возрождения. В сфере его внимания оказываются демографические последствия войны и решение кадровых проблем в городе на Неве, специфика управления и планирования, стартовые условия хозяйственного возрождения, его ход и итоги, экономическая политика государства, возникавшие проблемы, пути их решения и замаячившие уже тогда признаки предкризисного состояния административно-командной системы. Возрождение ленинградской промышленности имело свою специфику, благодаря чему город вновь занял видное место среди крупнейших промышленных центров СССР, здесь были сформированы предпосылки не только для роста, но и ускоренного развития. Различие в уровнях индустриальной зрелости промышленных регионов требовало дифференциации политики, а традиционная политика была ориентирована на продолжение незавершенной индустриализации страны, не учитывала интересы развитых индустриальных регионов. К концу 1940-х годов обозначились два совершенно разных подхода к развитию ленинградской промышленности, — и именно экономические разногласия, а не только традиционная борьба группировок за влияние на стареющего диктатора, по мысли автора, легли в основу «ленинградского дела». В годы войны в условиях блокады ленинградские партийные органы приняли на себя непосредственное руководство индустрией, после войны установилось двойное управление — ведомственное и региональное. Ленинградские руководители пытались найти новые экономические механизмы, отвечавшие технико-технологическим особенностям региона. Попытки соединения командной экономики с экономическими регуляторами, по существу, означали корректировку генеральной линии экономической политики, монополию на которую Сталин тщательно поддерживал. Впервые за годы форсированной индустриализации местный партийный орган предпринял попытку отказаться от политики безоглядного «выполнения и перевыполнения» планов, скорректировать ее, применив тактику экономического маневра. Эта попытка потерпела крах, ведомственные тенденции, разрывавшие единый территориальный комплекс, стали быстро усиливаться, победила административно-командная экономика. «Ленинградскому делу», позитивным и негативным сторонам сталинской политики посвящено немало страниц. Изучение послевоенной истории промышленности многие годы оставалось белым пятном истории народного хозяйства СССР, не последнюю роль в этом сыграли и шок, вызванный «ленинградским делом», и то, что ленинградская промышленность многие годы являлась одним из бастионов оборонно-промышленного комплекса СССР, доступ к ряду документов был, по сути, закрыт наглухо. Лишь в начале 90-х годов завеса секретности на короткое время приоткрылась. Собирая материалы по архивам, справочникам, энциклопедиям, автор не нашел монографий, исследующих историю возрождения именно ленинградской промышленности. А. Вексер не проходит и мимо традиционных и новейших направлений отечественной и зарубежной мысли. Он не согласен с тем, что никакая социально-экономическая система, кроме рыночно-капиталистической, вообще невозможна. С его точки зрения, построенный социализм показал свою жизнеспособность — и в годы войны, когда выстоял в противоборстве со всей промышленной мощью Европы, и после войны. Другое дело, что ошибочна теория о бесконфликтном развитии социализма. Он считает, что попытки современных либеральных историков и экономистов отрицать необходимость вмешательства государственных институтов в современный экономический процесс обанкротились, принесли неисчислимые потери и бедствия. Но главное для А. Вексера все-таки не теории, а факты, деполитизированное, объективное освещение и анализ прошлого. «Мы старались не отходить от принципа историзма, объективности, не плакать, не смеяться, а понимать, рассматривать два пласта: и то, как события, явления воспринимались современниками, и как они видятся сейчас».
Александр Мосякин. Страсти по Филонову: Сокровища, спасенные для России. СПб.: ЗАО «Торгово-издательский дом «Амфора», 2014. –143 с.; ил. — (Серия «Тайны истории»).
«Никто из лидеров русского авангарда не подвергался при жизни таким гонениям, а после смерти не оказался в таком забвении, как Филонов», — констатирует автор этого «музейно-криминального» расследования Александр Мосякин. При жизни выдающегося русского художника-авангардиста Павла Николаевича Филонова (1883–1941), по масштабу дарования и мастерству одного из крупнейших художников XX века, его творчество подвергалось ожесточенному гонению, а после смерти, казалось, было обречено на полное забвение. Все свои произведения — более трехсот живописных и графических работ — Филонов хранил у себя дома. Еще в 1929 году, в ответ на просьбу американского художника Баскервиля продать картину, ответил: «Это мои дети. А детей не продают». В том же году в «Автобиографии» Филонов завещал все свои работы «подарить Советскому государству, сделать их выставку в городах Союза и в европейских центрах и сделать их них отдельный музей аналитического искусства». Он умер 3 декабря 1941 года, в блокадном Ленинграде. Всех своих «детей» оставил сестре, с заветом, чтобы они не покинули Россию. Его сестра, Евдокия Николаевна Глебова, забрала картины к себе домой, сдавала на временное хранение в Русский музей, что-то забирала себе вновь. Появление работ Филонова на знаменитой выставке «Москва — Париж» в 1981 году принесло ему международную известность, вызвав у музеев и коллекционеров пристальный интерес к творчеству мастера. И лишь через десять лет — после персональных выставок художника в Ленинграде в 1988 году и Париже в 1990-м и ряда экспозиций с участием его произведений — творчество Филонова стало широко известным и признанным. Однако «страсти по Филонову», вернее, по его наследию начались много раньше. Посягательства на коллекцию стали происходить с 1974 года, ею заинтересовались контрабандисты. После разоблачения мошенников сестра Филонова окончательно передала картины в Русский музей. Следующая эпопея развернулась в 1985 году, когда в журнале «Chaiers» № 2 за 1983 год работниками Русского музея были обнаружены репродукции восьми графических работ Филонова, принадлежащих музею современного искусства Центра Помпиду. При проверке оказалось, что в Русском музее хранятся копии разного качества. Начатое уголовное дело притормозили, только вмешательство прессы привело к возобновлению расследования. Была выявлена и еще одна организованная преступная группа, которая с 1989-го по 1992 год занималась кражами — и не только работ Филонова — из Русского музея. Свои журналистские расследования А. Мосякин вел с середины 80-х годов, первые публикации его статей о драматической судьбе творческого наследия Филонова были опубликованы в «Огоньке» и «Смене» в 1990 году. По его материалам на НТВ вышел документальный фильм о Филонове. Тема филоновского наследия разрабатывалась им и впоследствии. В своей книге он опирается на следственные и архивные материалы КГБ СССР (позже ФСБ России), документы Русского музея и свидетельства очевидцев. А. Мосякин рассказывает о протянувшихся во времени и пространстве криминальных событиях, происходивших вокруг наследия П. Филонова в Русском музее и вне его: излагает факты, обозначает связи, обстоятельства, разбирается в деталях. И называет имена и злоумышленников, «звезд» советской контрабанды, и глубоко преданных русской культуре подвижников, имеющих отношение к благородному делу сбережения культурного достояния. И каждому персонажу этой криминальной истории дает емкую, точную характеристику, прослеживает их судьбы. Делает экскурсы в историю контрабанды в СССР, в том числе и вывоз музейных ценностей в 1920–1930-е годы, и «кремлевское» коллекционирование и контрабанда брежневского периода, когда в пучину «коллекционирования за рубеж» окунулись разные слои советского общества — от кремлевских небожителей до еврейских эмигрантов. Подробно останавливается на роли Арманада Хаммера в советской истории. Для автора этой книги важно было воспроизвести времена и нравы советской эпохи, России постперестроечной и дней наших. Так, обращаясь к типичным ситуациям брежневского времени, А. Мосякин считает, что говорить надо не только о порочности людей, но и о порочности системы, загонявшей их в угол, толкавшей на преступления и — вольно или невольно — множившей ряды эмигрантов и контрабандистов. Советская система порождала и жертв, и тертых мошенников. Пишет он и о том, что делалось и делается, чтобы предотвратить утечку нашего культурного достояния за рубеж. Например, о том, как удалось предотвратить кражу и вывоз монументального полотна П. Филонова «Пир королей»; о том, как в результате переговоров удалось вернуть из центра Помпиду работы Филонова, за исключением — по взаимному согласию — одной из них — рисунка «Пропагандист». В настоящее время почти все творческое наследие художника, спасенное мудрыми людьми, хранится в Государственном Русском музее в Санкт-Петербурге.
Адемар Шабаннский. Хроникон. СПб.: ЕВРАЗИЯ; М.: ИД КЛИО, 2015. — 384 с. — (Серия «CHRONICON»).
«Хроникон» Адемара Шабаннского, созданный между 1025 и 1028 годами, — ключевой источник по истории Франции XI века, освещающей историю королевства франков и историю Аквитании от мифического короля франков Фарамона и до 1028 года. Известны три авторские редакции этого труда, в двух первых основное внимание уделялось Ангулему, в третьей события в Ангулеме отошли на второй план, и Адемар сосредоточился на истории всего королевства франков. Все части «Хроникона», посвященные меровингской истории и истории франкских королей из рода Каролингов, до Верденского раздела 843 года вторичны и являются результатом переписывания исторических сочинений предшественников Адемара. Но начиная с 30-х годов IX века изложение представляет собой уже не просто компиляцию, а результат авторской работы по собиранию и изложению материала. И в 16–70-х главах третьей книги Адемар становится оригинальным историком, сумевшим как никто передать метания людей своего времени. После падения империи Карла Великого Западная Европа на протяжении двух столетий пыталась приспособиться к новым политическим и экономическим условиям. Сильную королевскую власть сменили мелкие сеньоры, укрепившиеся в выросших по всей стране замках, духовенство переживало кризис и делало первые робкие шаги к нравственной реформе Церкви. На страницах «Хроникона» вырисовывается картина зарождения нового мира: сеньориальные междоусобицы и набирающие силу монастыри, что вскоре станут основой мощного социально-экономического подъема Западной Европы. В хронике множество уникальных сведений, в том числе о феодальных войнах, мятежах и союзах, конфликтах и договорах владык мелких и крупных, о ересях, впоследствии развившихся в альбигойство; соотносятся франкские и специфические аквитанские сюжеты; высвечиваются связи франкского государства с папским Римом, с Византией, с государственными образованиями Европы и Азии. На основе доступной ему информации автор делает попытку дать свою трактовку историческому процессу и расставить свои акценты. Идеалист, он стремился выстроить в своих сочинениях идеал власти для христианского Запада. Зная все хитросплетения во взаимоотношениях между светскими сеньорами, епископами и монастырями и понимая, как много конфликтов среди магнатов, он стремился показать, что идеальное взаимодействие и согласие возможно. Подчеркивая преемственность между франкским королевством Каролингов (VIII–X века) и Францией конца X — начала XI веков, Адемар показывал, что характерные для его времени идеи Божьего мира были во многом близки идеальному функционированию каролингской империи. Аквитанию он рисует как место, где сотрудничество между светскими и церковными властями достигло наибольшей гармонии по сравнению с другими областями Франции и именно монашество задавало тон реформам. Адемар Шабаннский (989–1034), один из известнейших историографов XI века, родился в местечке Шабанн (верхняя Нормандия), скончался во время своего паломничества в Святую Землю (в Палестину). Адемар, чья семья принадлежала к местной знати, получил образование в бенедиктинском монастыре святого Марциала в Лиможе, (в Лиможе он провел и большую часть жизни), постригся в монахи в монастыре Святого Сибарда в Ангулеме. В средние века большинство монахов становилось переписчиками, но Адемар пошел дальше. До наших дней дошло несколько его сочинений разных жанров, среди которых монументальный исторический труд «Хроникон» занимает центральное место. Но «Хроникон» оказался и единственным историческим сочинением Адемара. Доказывая апостольский статус местного святого Марциала, Адемар вступил в конфликт с римским папством, оставил труд и занятия историка и посвятил все силы обоснованию своей теории. Из всей этой сложной ситуации победителем в конце концов вышел Адемар: к исходу XI столетия св. Марциал в Аквитании уже почитался как апостол. Подлинное положение дел с этой исторической фальсификацией было прояснено лишь в 20-е годы ХХ века, но вплоть до 1990-х годов католическая церковь по всем новооткрытым фактам хранила молчание. Удивительно, но только в конце XX века набралась и критическая масса исследований по работам Адемара, что позволило сделать в 1999 году высококачественное издание «Хроникона». Историки смогли распознать круг источников, которыми располагал историк, проанализировать методы его работы, очертить круг вопросов, интересовавших средневекового монаха. На русском языке «Хроникон» Адемара Шабаннского целиком публикуется впервые. Перевод снабжен комментариями и вступительной статьей (Д. Старостин), солидные географический и именной указатели. Несмотря на бытующее представление о бедности средневековой литературы, особенно раннего периода, типы и жанры источников весьма разнообразны: анналы, хроники, исторические своды, предвосхитившие рождение национальной истории. Издательство «Евразия» (СПб.) и ИД «Клио» (М.), замышляя новую серию «CHRONICON», из этого многообразия выбирают для перевода знаковые для своего времени работы. Многие комментированные переводы источников эпохи средневековья выйдут впервые. Уже увидели свет «Хроники Фредегора» — один из крупнейших источников по истории средневековой Западной Европы. История их создания таинственна, а имя автора неизвестно. Ученым остается лишь гадать, где и когда был создан этот текст, запечатлевший процесс рождения этнической идентичности. В «Хрониках»» причудливым образом переплетаются фольклорные мотивы и исторические события эпохи Меровингов, ставшей первой ступенью в становлении современной европейской цивилизации. Вышла и «Книга благочестивых речений и добрых деяний нашего святого короля Людовика» Жана де Жуанвиля, одно из самых известных произведений западноевропейского средневековья, написанное сенешалом Шампани и повествующее о правлении французского короля Людовика IX Святого и его участии в Седьмом крестовом походе. В перспективе — «Иерусалимская история» Фульхерия Шартрского, одно из трех главных свидетельств о Первом крестовом походе; «Об управлении дворцом» Гинкмара Реймского (ок. 806–882), архиепископа Реймса, одного из виднейших деятелей каролингского возрождения, его труд посвящен системе устройства франкской державы.
Публикация подготовлена
Еленой Зиновьевой
Редакция благодарит за предоставленные книги
Санкт-Петербургский Дом книги (Дом Зингера)
(Санкт-Петербург, Невский пр., 28, т. 448-23-55, www.spbdk.ru)