Рассказ
Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2016
Игорь Александрович Харичев родился в 1947 году в Куйбышеве (ныне
— Самара). Окончил физический факультет Латвийского государственного университета,
аспирантуру при Астрономическом совете АН СССР. С 1991-го по 1997 год работал в
Администрации Президента РФ, в том числе помощником руководителя Администрации.
С 1997-го по 2004 год — в общественных организациях, в частности, в Конгрессе интеллигенции
России. Генеральный директор научно-популярного журнала «Знание-сила». Секретарь
Союза писателей Москвы, автор 9 книг и более 40 публикаций повестей и рассказов
в литературных журналах «Литературная Россия», «Литературная учеба», «Сельская молодежь»,
«Кольцо А», «День и ночь», «Дети Ра», «Зензивер», в альманахах «Родники», «Словесность», «Учительской
газете» и др. Живет в Москве.
Он и она встретились в метро.
— Ты не забыл, что сегодня — годовщина нашего знакомства?
— Забыл, — виновато признался он. — Прости.
— Надо это отметить. Вот. — Она раскрыла цветастый пакет, демонстрируя бутылку сухого вина и коробку шоколадных конфет.
Когда они поднимались на эскалаторе, она долго смотрела на него с тихой нежностью, потом прижалась к нему, прошептала:
— Ты рад, что мы вместе?
— Да.
— Я тебя очень люблю.
— Я тебя тоже очень люблю.
— А еще я ужасно соскучилась по тебе. Мне очень-очень хочется.
— Мне — тоже.
Из метро они попали в подземный переход. Вдоль стенки тянулись освещенные витрины коммерческих киосков, яркие, заставленные всякой всячиной — мелкой радиоаппаратурой, видеокассетами, грубоватыми детскими игрушками, галантереей, сувенирами. Все это сомнительное богатство было аляповатым, китайского производства. Он помрачнел — терпеть не мог эти набитые дешевым товаром будки и домики, появившиеся два года назад, в тысяча девятьсот девяносто втором. Прямо-таки ненавидел.
На улице их встретил резкий студеный ветер. Он трепал ее черные длинные волосы, бросал в лицо пригоршни маленьких колючих снежинок. Отворачиваясь от ветра, она улыбалась, поглядывала на него тихими, ласковыми глазами. Он отвечал ей любящим взглядом.
Они шли мимо выстроившихся в ряд коммерческих киосков. Он вновь помрачнел. Косо поглядывал на витрины, ломящиеся от сомнительных товаров. Но вовсе не показное изобилие злило его. Была иная причина для недовольства.
Она почувствовала перемену его настроения.
— Ты какой-то невеселый. Что-то случилось?
— Нет… Просто задумался о делах. — Не хотел он рассказывать о своей заботе. — Боюсь, что из-за этой дурацкой либерализации все захиреет. И надеяться на какие-то положительные перемены бесполезно…
Она жила в большом бестолковом доме, возвышающемся над округой. Забитые фанерой проемы, оторванная ручка, грязные стены с нацарапанными пакостями. Можно было подумать, что люди давно покинули столь убогое обиталище. Он уже привык к этой парадной — где сейчас порядок, где нет варварства? В своем доме он каждодневно видел похожую картину.
Они вошли в грязный лифт с обгорелыми кнопками.
— Эта страна никогда не будет процветающей, — раздражение взметнулось в нем.
— Что случилось?
— Да вот. — Он обвел рукой лифт. — У нас то же самое. Это везде. Это образ жизни. Наш народ не может жить порядочно. Ему нужен хлев.
— Успокойся, — сказала она, гладя тонкими пальцами его щеку. — Я стараюсь не замечать. Иначе — сплошное расстройство.
Ее этаж был предпоследний.
У двери она долго шарила в карманах шубы, перерыла сумочку. Вид у нее был растерянный.
— Нет ключей, — беспомощная улыбка выскользнула на ее лицо.
— Может, ты их дома оставила?
— Утром были. Я в поликлинику заходила. Были. Я точно помню. Наверно, выпали, когда я шубу снимала. Я ее на стул положила, там, у кабинета.
— Посмотри еще раз, — попросил он.
Она вновь принялась копаться в сумочке, проверять карманы — ключей не было. Он печально улыбнулся. Вот так. Быть у самых дверей квартиры — и не иметь возможности войти. Чертовски обидно!
— Надо сходить в поликлинику, — сказал он.
— Я тоже так думаю.
И вновь неприветливый февральский денек принял их. Продирающий ветер заставил плотнее застегнуть ворот. Асфальт покрывала вязкая жижа — снег, перемешанный с грязью. Улица казалась скучной, унылой до невозможности. Город — равнодушным. Блеклым. Надоевшим самому себе.
В холле первого этажа поликлиники, словно пытаясь взять вошедшего в кольцо, теснились киоски в виде отдельных будочек, втиснутые в проемы. Выпивка, видеокассеты, косметика, радиотовары — все то же, что и везде. Яркие этикетки. Обилие красок, названий.
«Боже, и сюда они добрались», — подумал он с тоской.
Они поднялись на третий этаж, прошли к стоящим вдоль стены стульям, на которых сидели рядком люди, уже превратившиеся в пациентов. Она стала заглядывать под крайние стулья, пациенты с удивлением наблюдали за ней. Ключей нигде не было.
— Простите, ключи никто не находил?
— Нет, — ответила за сидевших с краю полная пожилая женщина с печальным лицом. — Вы у врача спросите.
Спросили. Врач ничего не знал.
— Может быть, кто-то нашел и передал вниз? — мрачно предположил он.
В регистратуре ключей не было. У гардеробщицы их тоже не оказалось. Злой рок не давал им возможности уединиться в ее квартире.
— Что будем делать? — Тихая ирония высветилась на его лице.
— Не знаю, — упавшим голосом проговорила она и виновато глянула на него. — Ты сердишься на меня?
— Ну, что ты… Просто обидно.
И опять ветер, неприятный, нахальный, норовящий забраться за ворот, заставить ежиться. И грязная улица, с полузамерзшими лужами, с черной жижей на асфальте, которую приходилось месить.
Она взяла его под руку.
— Прости. Я же не хотела.
— Я понимаю… — Он тихо улыбнулся. — А как ты домой попадешь?
— К четырем сын вернется.
Они шли назад, к ее дому. Хотя непонятно было, зачем они туда идут.
— Как у тебя в институте?
— Плохо, — сказал он. — Опять нет денег на зарплату. Непонятно, как дальше жить.
— А твоя книга?
— Смешно сказать. Полтора года работы, а на гонорар пальто не купишь. Говорят, научно-популярные книги плохо идут, поэтому больше платить не могут. — Он тяжко вздохнул. — Умственным трудом сейчас не проживешь. Какой-то идиотизм. Нет, этой стране ученые не нужны, — с обидой закончил он.
— Успокойся, — она смотрела на него так, как смотрят на ребенка, которого надо утешить. — Все будет нормально. Я уверена, что тебе дадут грант.
— А я не уверен.
— И зря, — строго проговорила она. — Нечего себя так настраивать. Куда мы идем?
Он с раздражением смотрел на одинокую коммерческую палатку, притулившуюся на тихой улочке. Он не мог себя сдержать. Дело в том, что два года назад его жена бросила науку и пошла работать в палатку — сидеть через день с утра до вечера в ярко раскрашенной будке, продавая выпивку, сигареты и жвачку. Поначалу его смущало то, что она стала получать гораздо больше него. Позже он заметил, что у нее появилась неуемная страсть к вещам, к пустой болтовне. Ей названивали ее новые знакомые с неприятными голосами.
Они с ней стали чужими людьми. Дочь — вот что держало их вместе. И какая-то сила инерции, остатки давних чувств.
Дочь любила его. И он ее — тоже. Он переживал, видя, что она постоянно торчит у матери в палатке. Он боялся, что она пойдет по стопам матери, которая уже не мыслила себя без мелкой коммерции, без какой-то пустой, бездумной, жалкой, хотя и сытой жизни.
Февраль окружал их. Они шли не спеша, не зная, как им быть. Вдруг его лицо оживилось.
— Знаешь что, поехали ко мне на дачу. У меня с собой ключи. Я их забыл выложить.
Троллейбуса, как назло, долго не было. На остановке мало-помалу скопился народ. Потом приехал набитый битком усталый троллейбус. Они с трудом влезли на заднюю площадку. Платить за проезд он не стал: при такой тесноте никакие контролеры не станут проверять талоны. Ему было немного стыдно, и, как всегда в подобных случаях, он успокаивал себя, что при такой зарплате не то что имеет моральное право, а просто обязан ездить бесплатно.
Они стояли, прижавшись друг к другу. Им было хорошо вместе. Их толкали в спину, в бока те, кто пробирался к выходу, но они почти не замечали этого. Они смотрели друг другу в глаза и молчали. Потом он прошептал ей на ухо, тихо-тихо:
— Я тебя люблю.
Она кивнула ему в ответ, ее голубые глаза светились нежностью.
— Давай куда-нибудь сходим на будущей неделе, — сказала она позже. — На выставку или в кино.
— Хорошо, — согласился он.
Едва они приехали на вокзал, он сразу кинулся к стенду с расписанием. Она шла за ним следом. Глянув на расписание, он тотчас разозлился.
— Ну, ты подумай! Все против нас. Черт возьми! Все против. Последняя электричка только что ушла. Теперь два часа перерыв. Если бы троллейбусы ходили нормально, мы бы на ней уехали. А теперь что? Я же не могу исчезнуть на работе до вечера. Дурацкая страна. Как тут жить?
И вновь она смотрела на него так, как смотрят на ребенка, которого необходимо утешить:
— Не сердись. Конечно, обидно. Отнесись ко всему философски. Почему мы считаем, что судьба должна всегда быть к нам благосклонна? Спасибо ей за то, что мы встретили друг друга. Ну, а сегодня не все удается. Зато мы сейчас вместе, и это главное.
Он посмотрел на нее с кислым выражением лица и улыбнулся вымученно, через силу.
Они пошли обратно. Она сжала своей узкой ладонью его крепкую ладонь. Он молчал. Раздражение почти улетучилось. Но мозг его продолжал искать выход. И секундой позже он встрепенулся:
— А если ты возьмешь ключи у сына?
Она обдумала его слова и произнесла неуверенно:
— Я не помню, когда ближайшая перемена.
— Ничего страшного. Если будет урок, заглянешь в класс, попросишь прощения у учительницы, объяснишь, что потеряла ключи.
Она весело посмотрела на него.
— Ладно. Поехали.
На этот раз им не пришлось ждать троллейбуса. И даже нашлось место, чтобы сесть рядом. Она положила голову ему на плечо.
— Видишь, как хорошо, — проговорила она. — Мы вместе, над нами не каплет. Тепло. Маленький кусочек счастья. Ты рад?
— Рад… — не слишком бодро ответил он.
За окном проплывали старые дома, запущенные за долгие годы советской власти, уставшие от тяжелого воздуха, от мельтешения людей, от человеческой вздорности.
— Давай уедем в Париж, — тихо сказала она.
— В Париж?! — удивился он. — Как?!
— Не знаю. Как-нибудь. Хочется какой-то другой жизни. Красивой, устроенной… Может же хотеться?
— Может, — снисходительная улыбка тронула его лицо.
— Как они там живут? У них ведь совсем другие проблемы.
— Другие.
Около ее дома они вышли, миновали грязный, заставленный железными гаражами двор и оказались на другой улице.
— Проедем две остановки на трамвае, — сказала она. — Так быстрее будет.
Он не собирался возражать. Ему хотелось одного — побыстрее оказаться с ней наедине. В ее уютной квартире. И это теперь было почти реальным. Оставалось чуть-чуть. Похоже, злой рок, который преследовал их сегодня, отступил.
Он смотрел на нее радостными, весенними глазами — все-таки она красивая. И ужасно добрая. Идиот ее бывший муж, такую женщину бросил.
— Ты что? — спросила она.
— Ничего, — и шепотом: — Я тебя люблю.
Она поцеловала его.
Трамвая все не было и не было. Он начал нервно поглядывать на часы. Всматривался вдаль. Зло смотрел на коммерческие киоски, обступившие трамвайную остановку. Очередная задержка тревожила его.
— Наверно, опять авария, — проговорила она. — Пошли пешком. Что делать.
— Надо было сразу идти, — хмуро сказал он.
— Ну, я же не знала, что так будет. Не расстраивайся.
Минут через двадцать они приблизились к скучному серому зданию в четыре этажа. Судя по всему, шли уроки. Он остался на улице, а она вошла внутрь.
И вновь он поглядывал на часы. Он прикинул, сколько времени надо для того, чтобы подняться на третий этаж, заглянуть в класс, объяснить учительнице, в чем дело, взять ключи. Она должна была уже вернуться, но ее не было. И он нервничал.
Когда наконец она появилась, у нее был виноватый вид.
— Что случилось? — обреченно произнес он. — Твой сын тоже потерял ключи?
— Нет, — сказала она. — Я не знаю, где его искать. У них урока нет. Учительница не пришла. Он куда-то ушел с ребятами.
Вот оно. Он расслабился, решил, что все в порядке, и на тебе. Надежды на то, что они смогут наконец очутиться в ее квартире, окончательно разрушились.
— Я чувствовал, что какой-то злой рок висит над нами. — Вид у него был мрачный. — Вот тебе и годовщина. Все было бесполезно. Зря только время потеряли.
— Но мы были вместе.
— А что толку?
Она не ответила.
Они молча шли назад. Мимо пронесся трамвай, который он проводил мучительным взглядом — теперь, когда уже некуда спешить, это шумное чудо техники тут как тут.
— Ну, не расстраивайся, — наконец проговорила она. — Я тебя прошу. Конечно, я во всем виновата. Не надо было ключи терять. Я сама расстроена. Мне так хотелось нашу с тобой годовщину отметить. И на тебе…
Они опять молчали. Рядом деловито неслись автомобили, урчали настырными моторами, спешили неведомо куда. А они — он и она — шли не спеша.
Вдруг она взглянула на него озабоченно:
— Наверно, ты страшно голоден.
— Да.
— А там тебя ждет прекрасный обед. Надо же, как получилось… Идем, — решительно проговорила она.
Сначала они зашли в булочную, и она купила булку, потом в соседнем гастрономе — заморского плавленого сыра с ветчиной. Он с усмешкой наблюдал за ее действиями.
— И где мы устроим трапезу? — поинтересовался он, когда они вышли из гастронома. — На улице сыро и мерзко. В каком-нибудь подъезде? Неохота.
— Есть одно место, — спокойно проговорила она. — Увидишь.
Он с недоумением обнаружил, что они идут к метро. Мимо в очередной раз тянулись витрины коммерческих киосков. Он терпеливо ждал, чем все кончится.
Они в самом деле зашли в метро, спустились вниз, прошли в самый конец платформы, туда, где стояли две длинные скамейки вдоль стены. Сели на последнюю.
Он с интересом наблюдал, как она вытащила из пакета булку, сыр, вино. Бутылку протянула ему:
— Ты можешь открыть?
— Попробую, — игриво сказал он, снял фольгу и, достав большой ключ от дачи, принялся продавливать пробку внутрь.
Из тоннеля донесся нарастающий шум, потом выскочил поезд, заполнил тесное пространство грохотом. Замелькали смазанными светящимися прямоугольниками окна. Как бы нехотя поезд остановился, и его последняя дверь, лениво раскрывшаяся, оказалась как раз против них. Находившиеся в вагоне люди стояли неподвижно — на этой станции из последнего вагона никто не выходил. Пассажиры с любопытством смотрели на него с бутылкой в руках и на нее, держащую булку. Ему стало неловко. Он повернулся к ней, тихо проговорил, стараясь быть непринужденным:
— Мы так и будем выпивать под присмотром?
— Они сейчас уедут, — сказала она. — И ты их больше никогда не увидишь.
Дверь закрылась, отделяя от него любопытные взгляды, поезд мягко тронулся, увозя тех, кто мешал ему.
Он продавил-таки пробку внутрь, попробовал вино и крякнул от удовольствия.
— Хорошее.
— Давай выпьем за нас с тобой. За то, что мы уже целый год вместе, — сказала она и протянула ему большой кусок булки.
Он глотнул вина, поставил бутылку перед ней и откусил булку, удивительно мягкую, вкусную, добавил кусочек сыра. Это было блаженство. И тут вновь возник издалека шум, приволок за собой поезд. Вновь раздвинулись створки, и люди смотрели на них: он с полным ртом, с куском булки в руках и она — с бутылкой. А между ними — булка, оторванная с одной стороны, сыр в раскрытой фольге, коробка конфет. Пикник на платформе. Все логично: ведь они познакомились на этой станции, когда он помог ей нести тяжелую сумку.
«Видела бы жена, — мелькнуло у него. — Видели бы сослуживцы. Выпиваю в метро. Как последний бомж… Ну и пусть».
И вновь сомкнулись створки двери, и поезд увез любопытные взгляды.
— Ты на самом деле не обижаешься на меня? — спросила она.
— За что?
— За то, что так все получилось. Что ключи потеряла. Праздник испортила.
Он долго смотрел ей в глаза, думая, как хорошо ему с этой женщиной. Даже здесь, в метро, в столь странной ситуации. Потом нежно улыбнулся, произнес:
— Нет. Праздник ничто не испортит. Я тебя очень люблю.
И он притянул ее к себе, губы их слились. Он слышал, как очередной
поезд влетел на станцию, замедлил свой бег, раскрыл двери. Он чувствовал взгляды
тех, кто смотрел на них. Ему было плевать. Пусть смотрят. Пусть.