Рассказы
Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2016
Андрей Геннадьевич Неклюдов родился в 1959 году. Окончил геологический факультет
ЛГУ. Работал в геологии, в настоящее время — редактор в издательстве.
Член Союза писателей России. Автор книги прозы «Нефритовые сны», а также ряда
журнальных публикаций. Живет в Санкт-Петербурге.
Партизаны
Дорога
Шоссе давно осталось позади, и автомобили трясло и подбрасывало на бугристой, разъезженной лесовозами грунтовке.
Впереди двигался синий «ниссан» с четырьмя человеками, метрах в ста позади него — белый микроавтобус «фольксваген» еще с восемью пассажирами.
Антон, худощавый, но круглолицый паренек, студент второго курса биофака, ехал в первой машине. При каждой встряске он терпеливо поправлял съезжающий с коленей рюкзак.
Летучие весенние запахи проникали в приопущенное окошко. Справа чередовались нежно-зеленые, с оранжевым крапом одуванчиков луга, купы кустарников и, в понижениях, широкие, голубые, отороченные тростником озера. Слева монотонно тянулся смешанный лес, отделенный от дороги порослью черемухи и ольховника.
Антон перевел взгляд на своих спутников. Как ни странно, те выглядели абсолютно спокойными. Можно было подумать, что едут они на пикник, а не на рискованное, всерьез опасное дело.
Между порослью и лесом тем временем появилась высокая металлическая сетка, укрепленная на черных, шеренгой стоящих столбах.
— Это и есть наши враги? — кивнул в ту сторону спортивного сложения смуглый черноволосый парень, которого остальные звали Ро2диком.
— Да, это и есть незаконно огороженная территория, — не поворачивая головы, лишь глянув в зеркальце над передним стеклом, промолвил полный, аккуратно остриженный мужчина, сидящий за рулем; звали его Эдуард.
— И сколько они захапали леса? — деловито осведомился Родик.
— Полторы тысячи гектаров. Это пятнадцать квадратных километров, — все так же не оборачиваясь, проинформировал Эдуард. — А на территории лесного фонда, согласно статье одиннадцатой Лесного кодекса, что-либо огораживать запрещено. Внутри вольера — два озера, к которым теперь нет доступа, а это уже нарушение Водного кодекса. И все это без какой-либо экспертизы проекта, на основании лишь договора аренды под охотугодье.
Помолчали.
— Они не знают, что мы приедем? — осторожно спросил Антон.
— Кто? Охрана? Не думаю.
— Да хоть бы и знали, — с пренебрежением бросил Родик. — Нас десять человек. Это же сила!
— Весь смысл операции в ее неожидаемости, — возразил Эдуард. — Очень надеюсь, что они нас не ждут. Хотя это уже второе наше нападение на их вольер.
Антон снова уставился в окно. Там проплывали сваленные вдоль обочины штабеля леса.
— Если это все незаконно, то почему этим не займутся органы? — возмутился вдруг Родик.
— Мы обращались в местную администрацию, — терпеливо отвечал Эдуард, — направляли запрос природоохранному прокурору. От первых получили отписки. Прокурор ответил, что нарушений не видит. Суд тоже на их стороне.
— Да этот ваш прокурор сам тут будет охотиться! Разве не ясно? Вместе с судьями! — обернувшись, воскликнул долговязый и длиннолицый Лешка, который даже на переднем сиденье не находил пространства для своих ног и сидел, неуклюже сложившись.
— Необязательно, — ровным тоном возразил Эдуард. — Просто это один клан. Круговая порука.
И снова Антон в который раз подивился крепким нервам своих соратников. Сам он не способен был думать, сколько гектаров территории огорожено и какова реакция властей, а думал лишь о том, как все пройдет, как он себя проявит и не кончится ли эта их затея чем-нибудь ужасным.
Но не поехать он не мог. Когда он наткнулся в Интернете на сайт экологического движения «Чистый лес», он сразу понял, что эти люди не болтают попусту, а пытаются делать что-то конкретное для сохранения природы. И хотя их методы не были ему близки, он ясно почувствовал, что ему — с ними. Со временем он надеялся доказать им, что лучше воздействовать на губителей природы убеждением, собственным примером (очищая леса от мусора, сажая деревья), чем грубой силой.
— Мы будем ломать только забор или что-то еще? — Антон взглянул через зеркальце на бесстрастное лицо водителя.
— Только забор.
Небольшое утешение…
— А по мне дак — сжечь их сторожки на фиг! — потряс кулаком Родик. — Получи2те по полной, господа!
— Сторожки и бытовки — это уже другая статья, уголовная, — компетентно разъяснил Эдуард. — А так мы лишь сносим незаконный забор. Осуществляем свое право доступа в лес.
— Мы их домики жечь не будем, мы их просто спалим! — с веселым лицом опять повернулся к сидящим сзади Лешка.
— Что-то кабанчиков не видно, — проговорил он через минуту. — Они же недавно их запустили — кабанчиков и коз.
— И что, много запустили? — поинтересовался Родик, обращаясь не к Лешке, а скорее к Эдуарду.
— Точно не скажу, — отвечал тот, следя за дорогой. — Вместе с пятнистыми оленями — несколько сот голов.
— Половину, наверное, уже перебили, — предположил Лешка, и снова, как показалось Антону, это прозвучало с неуместным задором.
Последовало долгое молчание. Вторая машина, похоже, сильно отстала.
Антон тоскливо глядел на беспрерывно тянущийся забор.
— И когда все начнется? — вырвался у него тревожащий его вопрос. — Я имею в виду нашу партизанскую акцию, — прибавил он.
— Как стемнеет.
У перекрестка дорог Эдуард остановил машину. Ограда образовывала здесь прямой угол и уходила вдоль левого отвилка. Вправо дорога поднималась в горку, поросшую березняком и ольховником. Водитель достал из бардачка мобильник.
— Игнат, ну что? Куда нам сворачивать? — спросил он в трубку. — Здесь угол вольера. Ладно. Ждем. Сказано подождать, — передал он пассажирам.
Выбрались наружу. Грузный Эдуард, морщась, прижимал к пояснице ладонь. Родик энергично двигал руками, разминая затекшие плечи, затем бросил на землю куртку и улегся среди пестрящей цветами травы. Потянулся и устремил взгляд в небо с видом совершенно праздного, довольного жизнью человека.
Стрекотали кузнечики, и облака плыли совсем уже летние. Был первый по-настоящему теплый день, выходной. День, в который так хорошо поехать куда-нибудь отдохнуть — в парк, на залив, а то и просто погулять по городу…
Подошла вторая машина. Из нее сначала стали вываливаться рюкзаки, спальные мешки, туго сжатые «компрессорами», а уж потом показались люди.
— Вы что, выгружаетесь? — подошел к ним несколько озадаченный Эдуард.
— Да нам не вылезти из-за вещей. На коленях держим. Это вы как короли, — отозвалась сухопарая остроносенькая девушка, загорелая, с короткой, но дерзко взбитой прической.
— Женя, где будем вставать? — спросил у нее вылезший следом парень. — Там же, где и в прошлый раз, у озера?
Женя извлекла из сумочки сложенную карту и, опустившись на колени, развернула ее на траве:
— Думаю, нам лучше заехать за этот холм. Мы там были с Игнатом. Дальше, за холмами, речка и мостки через нее. Перед мостиками крутой спуск, по которому не съехать, — там обычно оставляют транспорт. А нам как раз и надо затеряться среди отдыхающих.
— Но оттуда нам топать до забора, наверное, с час, — возразил кто-то.
— И хорошо. Меньше вероятности, что нас найдут. В прошлый раз они вызвали полицию, и нас быстро обнаружили, — напомнила Женя. — А сейчас они наверняка подготовились к нашей атаке, так что надо быть осторожными вдвойне. Игнат, а ты как думаешь? — окликнула она невысокого, плотного парня, который в это время энергично вышагивал туда-сюда по дороге, разговаривая с кем-то по телефону. Женя подошла к нему с картой:
— Едем туда, куда задумывали? Это еще километра четыре.
— Да, — коротко и твердо ответил тот.
Игнат, с которым Антон познакомился еще в городе, был лидером движения и руководителем данной операции.
— Я бы встал поближе, — высказался Родик. — Что они нам сделают? Инструменты спрячем. Даже если найдут — не наше это, и все. Докажите!
Но командирское слово было сказано, и все снова полезли в машины, заталкиваясь сами и заталкивая рюкзаки.
Лагерь
На площадке перед спуском к реке стоял всего один автомобиль. Пристроились рядом с ним; нагрузившись рюкзаками, сумками, спальниками, двинулись цепью вниз.
На другой стороне речки за высокими кустами ольхи сыскалась ровная травянистая площадка.
— Вот, тут даже кострище есть! — обрадовалась Женя, остановившись у отдельно растущей высокой кряжистой березы со следами старых зарубок. — Не придется траву жечь.
— Ставим палатки, часа два отдыхаем, едим и будем готовиться, — распорядился Игнат. — Как начнет смеркаться — выдвигаемся.
Антон взялся разжечь костер. Когда огонь запылал, над ним повесили сразу два больших котелка — для каши и для чая.
— Кабанчика зажарим, — пошучивал длинный Лешка, жердью возвышаясь над присевшим у огня студентом.
— Захотел! Кабанчики для вип-персон, — напомнил ему Эдуард.
Кроме Жени, в группе была еще одна девушка — Дина, крепко сбитая, коренастая и хмурая. Она приехала с таким же коренастым, но менее хмурым дружком Сашей, и сейчас они вдвоем сосредоточенно ставили палатку в стороне от всех.
— Дина у нас ниндзя, — хохотнул Лешка, когда суровая девушка подошла к костру.
Одетая в буро-зеленый камуфляжный костюм, высокие мужские ботинки, Дина действительно походила на вояку.
— Меча только не хватает, — заметил Родик.
— Будет и меч, — пробурчала «ниндзя».
На примятую траву выложили из рюкзаков чашки, миски, колбасу, помидоры, батон, печенье. Расселись тесно вокруг. Чай черпали каждый своей чашкой прямо из котелка. Антон оказался без посуды, и ему дали крышку от термоса.
Водитель микроавтобуса, щуплый и неприметный, сидел, ссутулившись, на бревнышке за березой. Его все же приметили:
— Ты что там спрятался? Иди поешь, Слава.
— Я ничего не взял, — стыдливо отвечал тот.
— Ну и что?! Ты нас вез!
Между тем один из парней, направляясь к ручью ополоснуть помидоры, наткнулся на кучу пустых бутылок и смятых пластиковых контейнеров.
— Вот, полюбуйтесь! — обратил он внимание остальных. — Даже здесь! В такой дали! Мы боремся против захвата озер и лесов, против заборов, а все же там, за заборами, земля так не захламлялась бы.
— Стас везде мусор найдет! — хмыкнул Лешка.
— Будем уезжать — заберем, — взялась собирать мусор в пакет Женя. — На Ладоге мы в прошлое лето по десять мешков собирали.
— Народ еще надо воспитывать, — вырвалась у Эдуарда казенная фраза.
— Или штрафовать.
— Не все же бросают, — негромко возразил Антон.
— Бросает быдло, — зло сказала Дина, — а их большинство.
— И жлобье, — прибавил кто-то.
— Это одно и то же.
— Не скажи!
— А вот мы Леню спросим, будущего профессора философии.
— Вам определение быдла и жлобья? — с готовностью заговорил бледный веснушчатый парень в криво заправленной, вылезшей из брюк рубашке. — Быдло, если быть точным, это самая бессознательная, равнодушная и покорная часть населения. И таких большинство.
— А жлобы тогда кто же?
— Жлобы в
моем понимании — это подвид быдла. Если типичное быдло всегда готово подчиняться, то жлоб желает выглядеть крутым, желает подчинять и
унижать, особенно людей более тонкого склада. Жлоб агрессивен, хотя силу он уважает и охотно ей
подчиняется, тем более властям. — Увлеченный своей речью,
— А «нашисты», «молодогвардейцы» — этих куда? — спросил кто-то.
— По моему пониманию, это все же часть гопоты, хотя и частично образованная, студенты. У этих тоже потребность бить и крушить, но якобы по идейным соображениям и обязательно под чьим-то хитрым руководством.
— Леша наш состоял в «Молодой гвардии», — заметила с легким укором Женя.
— Всего месяц, — пожал Лешка плечами. — Они меня быстро раскусили — засекли, что я не ору их лозунги. Отбиваться пришлось.
— Значит, ты месяц был гопником, — скривил губы Родик.
— Может, мы все гопники? — парировал Лешка. — Мы агрессивные. Одна Дина чего стоит. И мы разрушаем. Заборы, например.
— Дурак! Нашел, с кем сравнивать, — огрызнулась Дина.
— Мы разрушаем, чтобы сохранить — природу, животных! — горячо возразила Женя. — Мы отстаиваем право людей на доступ в леса и на берега водоемов!
Лешка захлопал в ладоши, довольный, что вызвал такой всплеск праведного гнева.
Какое-то время пили чай молча.
— Неужели нельзя с ними по-хорошему договориться? — пользуясь паузой, промолвил Антон. — С теми, кто этот забор поставил.
— Спустись на землю, Антоша! — мягко осадил его Игнат. — Ну как ты себе это представляешь? Люди откажутся от бизнеса, от своих немалых барышей? Сами снимут пятнадцать километров забора? Мы с Женей пытались говорить с ними по-хорошему — на общественных слушаниях. И что, ты думаешь, они нам сказали? Главный охотовед области заявил, что они еще мало загородили, что сейчас они готовят два аналогичных полигона в других районах. А если это противоречит закону, то они добьются изменения закона. А ты: «договориться».
— Я не понимаю, — немного смущенно взглянул на старшего Антон. — Ведь у них же есть друзья, родственники. Неужели никто из них не скажет им: «Что же вы делаете»?
— Идеалист! — бросил Динин приятель Сашка, жуя кусок батона и одновременно разбалтывая в кружке сахар.
— Антон, это такая категория людей, пойми. Их родственники точно такие же. Это и есть жлобы. Жлобы, дорвавшиеся до кормушки.
— А как же местные жители? Почему они не протестуют?
— Местных жителей тут полтора человека, да и тем все побоку, — вклинился в разговор Родик, — они и трезвыми вряд ли бывают.
Родик не сидел, а прогуливался по поляне, порой подходил к «столу» и, нагнувшись, отламывал кусок лепешки или колбасы.
— Не скажи, — не согласилась с ним Женя. — Когда проводили общественные слушания, про которые Игнат сейчас сказал… проводили, между прочим, когда забор уже стоял… местные все были против. Все до одного. Тогда им популярно объяснили, что им грозит, если они попытаются сломать ограду.
Опять все замолчали. Эдуард шумно вздохнул и поднялся, морщась и потирая поясницу.
— Костер с горки виден будет, — кивнул он на луг, постепенно переходящий в широкий холм с группой берез на гривке. Говорил он, ни к кому конкретно не обращаясь, но было понятно, что реплика адресована Игнату.
— У нас есть газовые горелки, — отозвался тот. — Ночью можно пользоваться ими — тому, кто останется в лагере.
— У меня идея! — оживился Лешка. — Бутылки, которые Женя собрала, разбросаем вокруг палаток. Если менты приедут, мы разыграем из себя гопников: «Мы тут га2симся! Ты че-е?!»
— Неплохая мысль, — серьезно воспринял Игнат. — Надо было купить бутылку водки и всем сделать по глотку, чтобы от нас пахло сивухой.
— И включить русский рэп. Чтобы орал на всю округу! — добавил презрительно Леня.
— Ну что, насытились? — спросил Эдуард у всей компании. — Если присутствующие не против, я проведу небольшой ликбез. Думаю, немного теории не помешает. Готовы слушать и внимать?
Подготовка
Сидя на широком низком чурбаке, одетый не по-походному, как остальные, а цивильно, Эдуард повел речь, и видно было, что выступать перед аудиторией для него — дело привычное.
— В советское время, — начал он, — которое я застал, в отличие от многих здесь, был наработан большой опыт по организации и деятельности добровольных дружин. И немало в этом наследии содержится полезного, что могло бы пригодиться и нам.
— Красные повязки, например, с надписью «ДНД», — ввернул Лешка.
— Вот правило, которое подтверждено большой практикой, — не обратил ни малейшего внимания на шутку Эдуард. — Правило такое: у вас должно быть численное превосходство. Вопрос: какое? Если нарушителей двое, какая, по-вашему, должна быть численность группы?
Женя, подражая школьникам, вытянула вверх руку.
— Пять человек, — отчеканила она.
— Молодец. Четыре-пять человек. То есть перевес должен быть не менее чем вдвое. Если их пятеро, то вас, соответственно, не меньше десяти. Только тогда вы можете проводить задержание и другую работу с нарушителями. Был, например, эпизод, когда дружинники решили отобрать у браконьеров сеть. Их было трое. А потом из кустов вышли еще двое и присоединились к первым. Получился паритет сил. В такой ситуации остается только ретироваться, сохранив по возможности лицо.
— Каким образом? — заинтересованно спросил Леня.
— Мол, ладно, мужики, мы вас на первый раз предупреждаем. Типа того.
— Но сейчас ситуация обратная, — выступил Динин приятель Сашка. — Сейчас МЫ нарушители, и НАС будут пытаться задержать.
— Правило все равно остается: у вас должно быть преимущество по числу людей. Вас десять человек. Я не думаю, что охранников будет больше пяти.
Пока Эдуард читал свою лекцию, а остальные внимали, сидя на травке, лидер группы тренировался. Быстрым движением он взваливал на спину большущую черную сумку с бензорезом, пробегал с ней несколько шагов по поляне, быстро сбрасывал на землю. Повторив это упражнение раз пять, он оставил в покое бензорез и вооружился новенькой саперной лопаткой. Наступая на воображаемого противника, он резкими взмахами рубил этой лопаткой воздух. Лицо его прямо-таки светилось отвагой. Также и Родик не сидел, а, расправив плечи, прохаживался по поляне, своим уверенным видом как бы показывая, что ему эти теории ни к чему. Подойдя в какой-то момент к делающему свои выпады Игнату, он внезапно схватил того за рукав, одновременно заведя ногу ему сзади, и ловко повалил на траву, прижав руку с портативной лопатой к земле.
— Где ты обучался? — уважительно спросил Игнат, вставая.
— Три года занятий борьбой, пока в Лесгафта учился, — отвечал тот не без гордости.
— Отлично! Нам такие люди нужны.
Антон откровенно позавидовал Родику. Как бы он хотел быть таким же физически крепким, ловким и уверенным в себе. С такими мышцами и знанием приемов, конечно, можно не волноваться по поводу предстоящей операции.
— Мне все-таки неясно, что мы делаем при появлении охраны. Убегаем? — вернул общее внимание к инструктажу Леня.
— Если их существенно меньше, чем вас, зачем вам убегать? — спокойно отвечал Эдуард. — Кто-то один вступит с ними в переговоры (я думаю, Игнат или Женя): мол, забор незаконный, наши действия согласованы с комитетом по природопользованию. А остальные, невзирая ни на что, продолжают пилить. Если же дело перейдет к схватке, вы их одолеете.
«Одолеем ли? — усомнился про себя Антон. — Их может быть и больше пяти, и они могут быть вооружены…»
Сашка привстал со своего места:
— Если действия согласованы, то почему пилим ночью, спросят они.
— Потому что целый день до этого крушили забор в другом месте, — сострил Лешка. — Сутками молотим, понимаешь!
— Это наше дело, когда нам этим заниматься, — вскинула острый носик Женя.
— А если менты?
— Ну, если полиция, то все: или убегать, или сдаваться. Никакого сопротивления. Но и с полицейскими надо пытаться говорить, — настаивал Эдуард. — Ведь закон на нашей стороне.
— Кстати! — воскликнул, продолжая размахивать лопаткой, Игнат. — Телефоны помощи задержанным у всех есть? Забейте в мобильники — у кого нет. — Бросив лопатку, он продиктовал номер, считав его со своего телефона.
— А теперь вот что, друзья, — провозгласил старший группы. — Обращаюсь к тем, кто с нами впервые. Надо быть готовым ко всяким вариантам. Вполне реально, что нас попытаются избить. Или арестовать, как в прошлый раз. Поэтому: кто не чувствует в себе уверенности, для кого это психически тяжело, советую остаться в лагере. Антон?
— Почему «Антон»? — вспыхнул студент. — Почему ты у других не спрашиваешь? Вон Родик тоже в первый раз.
— Ну, Родик… Родик серьезно подготовлен, владеет приемами рукопашного боя.
— Зачем тогда я ехал? Чтобы сидеть в лагере?
— Смотри: обратного пути не будет. Одного я никого не отпущу. Только всей группой. Я за каждого в ответе. Леня, а ты как?
— Я все-таки не новенький. Я, конечно, не владею приемами рукопашного боя и не в такой боевой форме, как Родик, но я считаю, что за свои идеи надо бороться, а не только декламировать их.
— Похвально. Значит, так, друзья. У кого есть с собой газовый баллончик? — решив, что с теориями покончено, приступил к конкретной подготовке Игнат. — У кого нет, получайте у Жени. С баллончиками аккуратно: не распылите их у себя в кармане.
Женя распахнула лежащую под деревом сумку, наполненную всяческими спецсредствами.
— Дальше!— командным голосом продолжал Игнат. — Скажите: кто готов поджигать и бросать петарды в случае появления собак? Кто не растеряется в такой ситуации и сможет, убегая, бросать их да еще распылять газ?
Антон попытался представить себе, как он, убегая, поджигает и бросает петарды и одновременно распыляет газ. Сможет ли он так?
— Чего тут сложного, не пойму, — дернул плечом Родик.
— Не все, наверное, учились в Лесгафта, — подковырнул его Леня.
— Петарды оснащены запалом, — продолжал главный, — черкаешь о коробок и бросаешь. Но коробок может ночью отсыреть, и поэтому лучше пользоваться зажигалкой. Тут пять зажигалок, — кивнул он на раскрытую сумку, — разбирайте, кто готов.
Первой подошла и молча взяла баллончик и зажигалку с петардами Дина. Все это она решительно и как будто сердито рассовала по карманам своей милитаристской куртки.
— Почему Дина такая… суровая? — тихо спросил Антон у Лешки.
— Дина? А кто ее знает? Характер такой. Она у нас недавно. А еще кто-то говорил, что у нее отца арестовали за участие в митингах и не выпускают. А она, значит, продолжает дела отцов…
— Давайте сейчас решим: если кого-то схватят, остальные как? — старался прояснить все моменты Леня. — Никого не бросаем?
— Ни в коем разе! — отрезал Игнат. — Отбиваем, если возможно, — решительно взмахнул он лопаткой. — Если же схватят менты — все возвращаются и присоединяются к задержанному.
— И ведете переговоры, — напомнил Эдуард.
— Вряд ли они примут нашу сторону, — покачал головой Стас. — Они силовики. А охота — это как раз любимое хобби силовиков. Возможно, они сами на этом полигоне собираются развлекаться.
— Думаю, тут будут развлекаться фигуры покрупнее: олигархи, чиновники первого ранга, — не согласился Эдуард. — Вип-охота, одним словом.
— Разве это охота?! — возмутился Антон. — Это просто расстрел!
— Какая все-таки у современного человека происходит во всем подмена, — философски изрек Леня. — Отсутствие истинной мускулинности подменяется ее видимостью: убил зверя, у которого тут в загоне нет шансов уйти, и сфотографировался с его трупом, чтобы всем друзьям показывать и в Интернете выставить. Герой!
— Не отвлекаемся! — призвал внимание Игнат. — Значит, запомнили: никого не бросаем, отступать стараемся всей группой, чтобы никого не потерять. Но на всякий случай у всех должны быть компасы. У кого нет — у меня три запасных, могу дать. Дальше! Карты. У нас всего две карты, надо, чтобы все их посмотрели. Женя, покажи. Каждый должен понимать, где мы находимся, в каком месте будем работать, в каком направлении отступать. Если кто отбился от группы, знай: лагерь к северо-востоку от загона.
— А если кто-то все же заблудится? — не унимался Леня.
— Никаких сигналов. Сидеть и ждать рассвета. Связываться по мобильному.
Антон представил себе, как он сидит один в какой-нибудь сырой яме и ждет рассвета, и ему стало тоскливо.
— …Так. И насчет одежды. Ничего не должно быть яркого. Черное, серое, темно-зеленое. Обувь должна надежно сидеть, не сваливаться. Проверьте.
На самом Игнате была пятнистая курточка, похожая на Динину, с множеством карманов и кармашков, такие же штаны и крепкие ботинки. Он несколько раз проверил себя, ощупывая карманы.
— Так: тут баллончик, тут петарды, тут зажигалка. Нож, — хлопнул он по висящему на поясе ножу, — фонарик, мазь от комаров…
Для проверки своей боеготовности он быстро выхватывает одно, другое — баллончик, зажигалку. На поясе в петле у него — черная резиновая дубинка. Он выдергивает ее из петли и наносит условные удары, так, что дубинка изгибается от резких взмахов.
— Лучше попрыгать, — с едва заметной иронией посоветовал Леня. — Ничто не должно выпасть и не должно звенеть. Так казаки себя проверяли, у Толстого описано.
Игнат, не уловив насмешки, подпрыгнул старательно несколько раз. Ничего не выпало.
— Балаклавы! — вспомнил он. — Балаклавы есть на всех, разбирайте! Но только не терять.
И сам он тотчас напялил до подбородка черную шапочку-маску с прорезями для глаз.
— Страшо-о-он! — протянул Лешка. — Настоящий камикадзе.
— Не уверен, что это хорошая идея, — скептически покачал головой Эдуард. — Зачем они? Только внимание привлекать. Любой проезжающий увидит вас в таком наряде и сразу же позвонит в полицию.
Женя тоже взяла шапочку:
— Знаешь, в прошлый раз они видели ниши лица, — повернулась она к Эдуарду. — И на суде видели меня, Игната, Лешу. Без масок они нас сразу опознают.
— Если они будут с полицией, вас все равно заставят маски снять.
— Если догонят, — уточнил Лешка.
— Распределяем инструмент. Кто несет диски? — Игнат потряс в руках плоский, но явно увесистый рюкзачок с запасными абразивными дисками для бензореза. — Это должен быть человек дисциплинированный, чтобы всегда был под рукой. Только диск кончается — он выхватывает из рюкзака новый и подает мне.
— Я могу понести, — вызвался Антон. Он был серьезен и бледен.
— Хорошо. Бензин. Кто-то также должен быть рядом со мной с бензином. Леша, ты?
— Нет, я буду курочить забор.
— Родик?
Родик в эти минуты, обнажив свой бронзовый рельефный торс, стоял у края луга, поглощая последние в этот день лучи солнца.
— Я? — ткнул он пальцем себя в грудь. — Нет уж, оруженосцем быть я не намерен. Я возьму ломик. Буду крушить все, как Терминатор! — и он, подойдя и взяв лом, грозно потряс его в своей мускулистой руке.
— Александр, может, ты будешь с бензином? Отлично, забирай. Рюкзак с запчастями, ключами и прочим… Где он, не вижу! А, Дина уже взяла. Молодец. Так, ломики. У нас три ломика. Один у Родика, другой у Леши, третий… Ты, Стас? Бери. Теперь важное! Ты, Алексей, ты, Родион, и ты, Стас, ребята вы крепкие, кроме работы с ломиками, вы составите группу прикрытия.
— Кого прикрывать?
— Меня. Это если охранники станут мешать мне резать. И Женю, чтобы не разбили фотокамеру. Они это любят. Еще — вода. Одному мне надо минимум два литра: я много выпиваю, когда работаю.
— Воду я взяла, литров пять. И перекусить, — доложила Женя, явно довольная своей предусмотрительностью.
— Отлично! Итак, инструменты не терять! Каждый отвечает за то, что он несет и с чем работает. Ну что, готовы? — Игнат оглядел сгрудившихся вокруг него «партизан». — Ну, тогда — вперед на амбразуры!
Солнце к этому времени село, желтое, в одуванчиках поле потускнело, от ручья, из темной гущи ольхи и черемухи потянуло сырым земляным холодком. Такой же холодок Антон ощущал у себя где-то в позвоночнике.
Операция
К углу полигона подъехали на автомобилях. Было около полуночи, наступали самые темные для этого времени года часы. Чуть светлело небо, светлела каменистая дорога, но деревья и кусты по ее краям, отдаленные лесистые холмы — все это было черно.
Машины тотчас уехали, одна в сторону лагеря, другая, микроавтобус, — в обратном направлении.
— Куда это Слава подался? — удивился кто-то.
— Начинается, — процедил Игнат. — Только говорили о дисциплине. Кто знает, куда Слава поехал? — окинул он взглядом столпившиеся на дороге темные фигуры своих бойцов.
— Сказал, что поедет на шоссе, — передал Родик.
— Зачем?
— Неизвестно.
— Может, домой мотанул? — предположил Сашка. — И больше не вернется.
— Нет, вернется, — поддержал шутку Лешка. — С ментами. Покажет сразу, где лагерь, где инструмент.
Игнат вытащил из кармана загудевший телефон:
— Звонит! Слава, ты куда рванул? Говорит: на шоссе заночует, — передал он остальным.
— Осторожный, — заметил Сашка.
— Не у всех людей психика переносит экстрим, — вступилась за водителя Женя. — Тем более он не из нашего движения и не обязан рисковать.
— Просто кишка тонка, — пренебрежительно бросил Родик.
— У меня она тоже не толстая, — задиристо, по-петушиному вытянул шею Леня.
— Друзья! Мы тратим ценное время! — прервал разговоры командир. — Нам сейчас надо определиться, с какой стороны забора начинаем — с северной или с восточной.
— С восточной, — убежденно заявила Женя.
— Эта сторона самая открытая, тут нас быстрее застукают, и мало что успеем сделать, — возразили ей.
— Вопрос: какова цель нашей операции? — оглядел всех Игнат. — Цель — не только нанести максимальный урон, но и сделать так, чтобы это было максимально заметно — и местным жителям, и всем проезжающим и приезжающим. Значит, пилим и ломаем восточную сторону — до ворот, а потом, если позволит время, возвратимся и поработаем с северной.
В эту минуту в отдалении запрыгали вверх-вниз яркие в темноте лучи света.
— Что это? — встревожились все. — Слава возвращается?
— Вряд ли.
Скоро стал различим и все нарастал гул двигателя. На обрамленной кустами дороге показалась машина — высокий темный джип с целым рядом ярких фонарей на козырьке его крыши.
Стоящие на дороге на миг замерли — группа одинаково одетых людей с рюкзаками, с ломиками в руках. Некоторые уже напялили балаклавы и вид имели крайне подозрительный.
— Прячемся! Все в овраг! — скомандовал Игнат, и сам, со своей огромной черной сумкой-рюкзаком, вломился в кусты. Беспорядочной толпой партизаны бросились следом, вниз по мшистому, сырому склону овражка, оскальзываясь, спотыкаясь о гнилые валежины и ветки. Упали, прижались к земле.
— Блин, крапива! — послышались ругательства Родика.
— Тише!
Антон лежал, почти уткнувшись носом в мох, вдыхая прелый болотный дух, ощущая локтями и коленями мокроту. Спину придавливал рюкзак с дисками.
Рокот двигателя и лучи света приближались. Вот они уже рядом. Казалось, машина проедет мимо, но у перекрестка, в десятке шагов от залегшей в овраге группы она внезапно остановилась.
Партизаны не двигались. Прошла минута, другая… Не выдержав, Антон приподнял голову и сквозь переплетение ветвей разглядел на дороге несколько человеческих фигур. Одна из фигур подошла к ограде, постояла возле нее и вернулась к остальным.
— Лежим! — прошипел неподалеку от Антона Игнат, делая знак рукой.
Антон снова уткнулся в мох. В этот момент он вдруг ощутил себя настоящим партизаном времен Второй мировой. Все как в кино: вражеский транспорт и засевший в кустах у обочины отряд бойцов, готовых к атаке. И, наверное, как и те, былые партизаны, он испытывал нервную дрожь, напряжение, даже легкий страх, но одновременно — азарт и острое желание сразиться.
Хлопнули дверцы, зарычал двигатель, машина повернула и двинулась вдоль северной стороны полигона.
— Выходим! — скомандовал Игнат.
— Мне кажется, у нас здорово получилось! — возбужденно провозгласила Женя, выходя на дорогу и отряхиваясь. — Нас совершенно не видно было, я наблюдала со стороны. Теперь я понимаю, как действовали в войну партизаны.
— Лежишь — землей пахнет, — лирически вздохнул Леня, — комары поют…
— Хорошо, что мы не начали пилить, — заметил Сашка, подавая Дине руку (но она выбралась самостоятельно). — Они бы сейчас увидели дыру — и конец нашему мероприятию.
— Да это не охрана, — заявил Родик.
— А кто же?
— Спортсмены. В этом районе, я читал в Интернете, проходит ралли.
— А я думаю — охрана, — не согласился Сашка. — Как они осматривали забор! Наверное, у них регулярные объезды.
— По уму, хорошо бы выяснить, с какой периодичностью они это делают, — рассудил Леня.
— Говорю вам: это не охрана! — повторил Родик.
— Неважно, кто это, — твердо сказала Женя. — Нельзя, чтобы вообще нас видели — ночью, десять человек, с ломиками и в масках. Правильно, Игнат?
— Значит, так, — вновь взял руководство в свои руки командир. — Приступаем! Но сначала еще раз пересчитаемся. Один, два, три, четыре… Девять? Почему девять?! Где десятый? Кого нет? — не на шутку встревожился он.
— Стаса нет, — подсказали ему.
— Где он может быть?! Стас! — позвал он негромко.
Тишина.
— Может, его взяли в качестве языка, — предположил Лешка.
— Без шуток! — оборвал главный. — Так, я ему звоню. — Он вытащил из одного из своих бесчисленных карманов мобильный. — Стас! Ты где?
В ту же минуту из-за кустов появилась плечистая фигура Стаса:
— По нужде отойти не дадут.
— Игнат! — подошла к старшему Женя. — Я поняла: мы должны ломать там, где поблизости есть лесок, в котором можно спрятаться. Это был полезный урок с той машиной.
— А если она вернется, эта машина? — предостерег кто-то.
— Вот что: надо выставить пост. Метрах в пятистах от нас. Кто пойдет?
Вызвался Леня.
— Как замечу что-то — сразу звоню, — сформулировал он задачу и легкими прыжками побежал по дороге в ту сторону, куда уехал джип.
Основная группа проследовала вдоль ограды метров сто.
— Вот хороший участок, — остановилась Женя. — И лес рядом, и забор у самой дороги — всем будет виден результат.
— Так, — Игнат сбросил со спины на землю свою тяжелую поклажу и развязал тесемки. — Достаю бензорез, — по своему обыкновению, принялся он комментировать свои действия. — Сначала я его прогреваю.
Он несколько раз дернул шнур стартера. Ночную тишину разрезал оглушительный, как всем показалось в первые минуты, рев мотора.
— Мне кажется, впереди тоже надо выставить пост, — прокричала, наклонившись к Игнату, Женя.
— Согласен! — прокричал тот в ответ.
Вперед по дороге отправили Дину, забрав у нее рюкзак с ЗИПом.
Ограда тянулась ровной линией метрах в пяти от обочины дороги. Высотой она была не менее двух с половиной метров. Между черными четырехгранными столбиками была натянута сетка из толстой проволоки, прутья которой, пересекаясь, образовали крупные ромбы.
Не дожидаясь Игната, трое человек уже крушили эту сетку ломами, отшибая ее от столбов. Звякающие удары разносились по округе, перекрывая треск бензореза. Проволока гнулась, корежилась под этими ударами, пока не отрывалась от мест крепления, сетка тряслась, словно в агонии.
Но вот Игнат опустил на глаза защитные очки, поднял свой грандиозный инструмент с бешено вращающимся большим диском и подступил к одному из столбов. Диск, расплевывая снопы огненных искр, вгрызся в железо. Звук изменился — сделался еще громче и пронзительнее. Искры били то слабее, то взрывались мощным фонтаном. Игнат, в стойке автоматчика, в своих очках, грубых перчатках, представлял собой внушительное зрелище. Антон даже почувствовал некий восторг, глядя на него и на брызги огня. А Женя сделала несколько снимков.
Пожелал сфотографироваться и Родик. Он натянул на лицо маску и принял грозную позу, замахнувшись ломиком.
— Терминатор-р-р! — прорычал, комично вытаращив глаза, Лешка.
Между тем столбик накренился. Игнат отвел инструмент и слегка подтолкнул столб — тот рухнул вместе с секцией обрубленной от соседнего столба сетки. На нее тотчас взобрался Сашка и принялся сминать прутья ногами. Не снимая рюкзака с дисками, к нему присоединился и Антон. Вдвоем они отломали окончательно и оттянули в сторону столб.
А Игнат уже резал следующий.
Когда было повалено метров тридцать ограды, приостановились перевести дух.
— Товарищи партизаны! Игнат! — воскликнула, обозревая с дороги проделанную брешь, Женя. — Все хорошо, но вида нет. Забор лежит, как будто сами арендаторы его демонтировали.
— Точно! — поддержал Стас. — Нет художественного беспорядка.
— Игнат, а ты что скажешь?
— Да, в этом есть резон, — согласился предводитель. — Так, вот что мы делаем. Рубим сетку, но оставляем через четыре-пять пролетов один пролет целый. А еще лучше два оставлять, но один из столбиков накренить с обрывками сетки, чтобы видно было, что это ломали, а не демонтировали.
— Вид должен быть вандальный! — провозгласил долговязый Лешка.
В эту минуту запиликал телефон Игната.
— Это Дина, — взглянул командир на экран. — Дина, что? Машина? Все в кусты, быстро! — приказал он. — Инструменты!
Партизаны уже отработанно, подхватив свою поклажу, побежали прочь от забора и нырнули в лесок с противоположной стороны дороги. Приникли к земле.
Слева появилось свечение, затем силуэт машины — уазика. На козырьке ее крыши помигивал удлиненный синий фонарь. «Полиция», — скорее угадал, чем прочитал надпись Антон.
— Полиция! — послышался сбоку тревожный шепот.
— Тише вы! — прозвучал сердитый голос Игната.
Как Антон и ожидал и боялся, у пролома в заборе машина притормозила.
— Увидели дыру, — снова прошептал кто-то.
«Ну вот, — подумал Антон обреченно, — и сделать ничего толком не успели, как уже…»
Проследовала долгая минута, другая… Машина тронулась с места и медленно покатила дальше.
— Ну, сейчас начнется!.. — поднялся на ноги Сашка.
— Что начнется? — спросил Стас. — Выстроятся цепью и начнут прочесывать окрестности?
— Шумиха поднимется, охранники набегут.
— Возможно, кто-то сообщил им, полиции, — высказалась Женя. — Как считаешь, Игнат?
— Ребята, у вас уже паранойя, — присел на поваленный ствол Родик. — У ментов плановые объезды. Может, они и не заметили ничего, просто притормозили, чтобы по стопочке пропустить. А если и увидели, они же не знают, когда это совершено.
— Нам-то что делать? — снова обратилась к старшему группы Женя. — Будем продолжать?
— А какие еще могут быть варианты? — отвечал тот. — Ехать домой? Столько готовились, четыре часа добирались, дополнительную машину наняли…
— Но это же риск!
— Все наше дело — сплошной риск. Кто не готов рисковать, может вернуться в лагерь.
Таковых не нашлось.
«Будь что будет, — подумал Антон. — Только скорей бы уж рассвет».
Работа возобновилась на новом месте.
«Просто пахота»
Над лесом появилась большая, безупречно круглая луна. Однако вряд ли кто из орудующих у ограды людей обратил на нее внимание. Игнат с ревом, дымом и фейерверком искр рушил один за другим столбы. Трое человек ломами наносили удары по сетке, отшибая ее от крепежа. Еще трое, едва столб с фрагментом сетки накренялся, валили его и сминали прутья ногами. На специально оставленных пролетах частично обрывали и загибали сетку. Женя, стоя на дороге с телефоном наготове, ожидала сигналов с постов. Дым от горелого металла смешивался с выхлопными газами и стлался близко к земле. От него жгло в горле и хотелось пить. Время от времени Игнат останавливался, чтобы глотнуть воды, заправить горючим бензорез или сменить диск.
— Отработанный диск куда? — спросил у него Антон при первой замене. — За ограду им бросить?
— Не вздумай! — сделал страшные глаза Игнат. — Женя увидит! Она у нас главный эколог. Клади пока себе в кармашек рюкзака.
Перед тем как переместиться на новое место, Женя связывалась с наблюдателями:
— Леня! Смещаемся еще метров на двести. Дина, смещаемся.
Когда главный резчик выдыхался, его сменял ненадолго Стас. Получалось у него похуже: то диск вибрировал, то искры летели в него самого, но худо-бедно, а дело двигалось.
— Все, руки уже не служат, — отдуваясь, Лешка воткнул в землю ломик.
Антон подошел, вытащил лом.
— Тоже захотел повандалить? — усмехнулся снисходительно Лешка.
— Попробую, — отвечал студент. — А тебе взамен — рюкзак с дисками.
Игнат в это время как раз потребовал новый диск. Когда он наклонился над инструментом, освещаемым налобным фонариком, частые капли с его лица буквально заморосили на горячий бензорез.
— Воды! — потребовал резчик. Ему подали бутылку, и он жадно присосался к ней и пил, пока не опустошил ее полностью.
— Давайте подкрепимся, — предложила Женя, развязывая рюкзак. — Время уже — три часа. Кто хочет перекусить?! — крикнула она.
Подошел Родик с ломом.
— Пятьдесят пролетов срубил! — доложил он.
— Надо тебе медаль, — сказал Лешка. — В виде бронзовой копии ломика.
— Будем продолжать? — спросил Родик у старшего группы.
— А как же! — воскликнул Игнат. — Еще и половины намеченного не сделали.
— У нас же еще северная сторона…
— Эта важнее. Антон, иди к нам, подкрепись! — позвал Игнат.
Сгрудившись, по очереди откусывали от кольца колбасы и заедали печенюшками, поскольку хлеб забыли.
— Смотрите, какая луна! — заметила Женя.
Все на минуту замерли, подняв головы, разглядывая такую, казалось бы, знакомую, но вместе с тем как будто и неузнаваемую сейчас, странно увеличенную планету.
— Волчья, — оскалился Лешка. — Может, повоем? — и он затянул по-звериному: — У-у-у-у!
— Тише ты! — шикнула на него Женя. — Всех коз переполошишь. Доведешь какую-нибудь до инфаркта.
— Игнат, разреши мне спилить хотя бы один столбик, — попросила она через минуту, надевая полегчавший рюкзачок. — Ты же обещал нас обучить.
— Не сейчас. В другой раз. Сейчас нельзя терять время. Только Стас может меня подменять. — Дернув стартер, он вновь завел свою адскую машину.
В эту минуту Антон заметил шагающую по дороге приземистую человеческую фигуру.
— Кто это? — невольно напружинились и другие.
— Да это Дина, — угадал кто-то.
Девушка была в маске и угадывалась только по костюму и невысокому росту.
Игнат приглушил мотор:
— Что случилось, Дина?
— Там впереди, у озера — две легковушки и палатки. И все хорошо слышно.
— Лучше тогда перейти на северную часть, — предложил Родик, который уже не рубил сетку, а взялся носить рюкзак с бензином, от которого вначале наотрез отказывался.
— Пусть слышно. Что они нам сделают? — спокойно проговорил Стас.
— Да увидев наши рожи в балаклавах, они со страху сами попрячутся в кусты! — хохотнул Лешка.
— Мы людям отдыхать мешаем, — заметил Антон.
— Ха! «Мешаем»! Да они уже «анестезина» приняли, и им все по барабану!
— Пилим дальше, — постановил Игнат и с работающим на холостом ходу бензорезом зашагал к ограде.
«Странно, что охранники не слышат этот наш грохот, — подумал Антон. — Или слышат, но просто не показываются, а сами что-то затевают?..»
Незаметно начало светлеть. Кусты и деревья постепенно обретали свой привычный зеленый цвет, еще более посветлела дорога, стали различимы лица (или глаза скрытых под балаклавами лиц).
В пятом часу добрались до ворот, сваренных из металлических уголков и толстого прута и запертых изнутри на блестящий навесной замок.
— Ворота надо обязательно уничтожить, — постановил Игнат. — И так, чтобы они не подлежали восстановлению.
Столбы ворот были также четырехгранные, но большего сечения, и с ними пришлось повозиться. Но прежде пришлось повозиться с верхними петлями. Инструмент Игнат вынужден был держать на вытянутых вверх руках, петли оказались из прочного металла и резались медленно. Два раза Игната подменял Стас.
Рухнувшие наконец ворота расчленили на несколько кусков и свалили кучей вместе со столбами на выезде с полигона.
— Чтобы проехать сразу не смогли, — прокомментировал Игнат, поднимая на лоб очки и утирая пот.
На кучу обломков Лешка демонстративно поставил ногу, точно на поверженного зверя.
Женя сделала групповой снимок. Все при этом опустили на лица свои шапочки-маски. Один Игнат остался, как был: с очками на лбу, с бензорезом в руках.
— Игнат, опознают, — предупредила Женя.
— И так опознают.
— Вообще-то у них четверо ворот, — сообщила Женя. — Хорошо бы еще хоть одни спилить.
— Ребята, время! — напомнил Родик. — В понедельник на работу, надо еще до дому добраться. Игнат, половина группы устала.
— Тогда будем продолжать со второй половиной, — отозвался вожак.
На дороге, уже легко узнаваемая издали, вновь появилась Дина.
— Там у них вагончик, — доложила она, приблизясь. — Есть ли в нем люди — не знаю.
— Что будем делать? — тревожно спросил Антон.
— Сожжем, — шутливо предложил Лешка. — Хотя нет, сжигать мы его не станем, мы его просто спалим, — снова ввернул он свою хохмочку.
Никто не улыбнулся. Народ был явно утомлен. Антон заметил, что рука его, в которой он держал ломик, мелко вибрирует от перенапряжения, а рубаха под свитером неприятно прилипла к спине.
Сашка, которому Родик отдал свой лом, уселся на обочине дороги. Расслабленным движением он сунул в рот сигарету, поднес к ней огонек зажигалки (он единственный из всех курил).
— Я думал, мы будем от собак и охранников отбиваться, а тут просто пахота, — несколько разочарованно произнес он.
— Подожди еще… — зловеще предрек Лешка.
— Для того мы сюда и приехали — забор ломать, — сухо молвила Женя.
— Ребята, шесть часов, совсем светло, — снова напомнил о времени Родик. — Я предлагаю заканчивать с этой стороной. У нас есть еще северная.
Было уже и вправду светло, и сквозь деревья проблескивало взошедшее и кажущееся сейчас совершенно неуместным солнце.
— Зачем дальше испытывать судьбу? — чувствуя, что и другие колеблются, убеждал Родик. — Может, нас уже засекли и скоро нагрянут.
— Нас могут и на северной сцапать, — возразили ему.
— Там лес гуще.
— Ну, что решаем? Как большинство? — обвел взглядом сподвижников Игнат. Лицо его было красным, мокрым от пота, с припухшими веками.
Сподвижники молчали.
Молчал и Антон. Мог ли он признаться, что думал он сейчас так же, как и Родик?
К Сашке между тем подошла Дина и, забрав у него ломик, принялась в одиночку ожесточенно колотить им по сетке.
— Ниндзи не сдаются! — кивнул на Дину Лешка.
— Дина — крепкий орешек, — одобрительно отозвался Игнат. — Ну что, друзья? Женя, а ты как?
— На этот раз, Игнат, я тоже за то, чтобы тут заканчивать. Мы и так уже немало сделали, гораздо больше, чем в прошлый выезд. Ты, Игнат, должен быть доволен. Ты вообще молодец!
— Тем более что мы прошли километра три-четыре, а еще от угла полигона до лагеря около пяти. Итого топать восемь-девять кэмэ, — весомо прибавил Родик.
— Ладно, — с сожалением согласился лидер, — отходим к северной стороне. Снимаем посты. Вернее, один пост. Женя, позвони Лене. Кто понесет бензорез?
Отход
Брели медленно, растянувшись цепью по дороге.
— Ну как тебе, Игнат, плоды наших трудов? — обратилась Женя к предводителю, когда проходили мимо одного из разрушенных участков ограды.
Игнат не ответил, занятый своими мыслями.
— Как будто Годзилла тут резвился, — сравнил Лешка.
— Вот бы козы с кабанами разбежались, пока дырки не заделали, — пожелал Антон.
Стас, сгорбленный под тяжестью бензореза, обернулся к нему:
— Вряд ли. Их наш грохот скорее в дальний край вольера отогнал.
Когда подходили к углу полигона, солнце уже сияло вовсю, золотило стелющийся по лугам слоистый туман, пригревало парящую землю. Гуще пахло свежей листвой, теплой влажной травой, цветами. Птицы гомонили, свиристели и трещали на все лады.
— Игнат, я насчитала в сумме почти четыреста метров снесенного забора, — доложила Женя. — По секциям считала. Для нас это рекорд!
Тем временем шедшие впереди достигли перекрестка, но свернули не влево, вдоль ограды, а вправо, в сторону лагеря.
— Что, в лагерь? — разочарованно спросил, ни к кому конкретно не обращаясь, Игнат. Однако чувствовалось по его голосу и шаркающей походке, что и он устал, что нет уже у него энергии и духа останавливать команду и заставлять работать дальше.
— Игнат, правда: время позднее, а мы сделали максимум, что смогли, — попыталась примирить его с ситуацией Женя. — Тебе грех жаловаться: мы столько еще никогда не делали.
— Это как в горах, — вздохнул лидер. — Где-то упустишь двадцать минут — и все расчеты коту под хвост, теряешь дальше и силы, и время.
— Ты занимался альпинизмом? — поинтересовался Антон уважительно.
— Был период.
— Здорово! А на Эверест поднимался?
— Ну, до этого я пока не дорос. На Эльбрус.
— Тоже неслабо. Тяжело?
— Не тяжелее, чем у нас сегодня.
Оставшиеся километры до лагеря шли бодрее, видимо, радуясь невольно, что работа закончена и что их не «сцапали». Впереди, оторвавшись от всех, шагали Родик и Сашка. За ними легким, прыгающим шагом скакал Леня, периодически останавливаясь и поджидая других. Далее шествовала основная группа во главе с Игнатом. Замыкала вереницу Дина.
— Хорошо, что все нормально прошло! — весело потер ладони Леня, дождавшись большинства.
— Нормально будет, когда мы отсюда выедем, — заметил на это Стас.
— Слышали? — проговорил Игнат. — Через Думу собираются протащить закон, расширяющий полномочия ЧОПов.
— Что значит — расширяющий?
— А то, что до этого они и так избивали людей, пробивали головы и прочее, теперь же будут делать это на законных основаниях. Возможно, и оружие разрешат им применять.
— Зачем им оружие?! — не прерывая широкого шага, воскликнул Лешка. — Передавали: в России очень популярна в последние годы игра в бейсбол. Продаются миллионы бит. А вот мячики почему-то покупаются гораздо хуже.
— Придется тоже вооружаться, — серьезно заключил
Антон слегка замедлил шаг, и когда с ним поравнялась Дина, он пошел рядом. Они шли, не произнося ни слова. Просто шагали устало, глядя под ноги.
В лагере
В лагере царила тишина, если не считать щебета птиц. У тлеющего костра стояли два закоптелых котла — с чаем и с вареной картошкой.
На голоса выполз из крохотной палаточки Эдуард с припухшим, сонным и одновременно озабоченным лицом.
— Все целы? — оглядел он утомленную команду. — Поешьте. Сейчас чай разогрею, — и он бросил в кострище хворосту.
Антон, не дожидаясь, зачерпнул из котелка чьей-то чашкой:
— А я и теплого с удовольствием, — и он одну за другой выпил залпом три чашки.
— Сразу инструменты в кусты! — распорядился Игнат.
— А баллончики, балаклавы? — спросил Антон.
— Потом мне все сдадите.
Кто-то сразу полез в палатку спать, кто-то присел у костра с кружкой чая. Женя и Игнат рассказывали Эдуарду, как прошла операция. Игнат все досадовал, что не добрались до северной стороны.
— Ничего, — соглашался с Женей Эдуард, — главное — фасад.
Антон подсел к ним. Пережитая вместе напряженная ночь как будто снимала с него некое бремя — хотелось общаться, открыть свои тайные мысли и сомнения.
— Скажите: есть ли польза от этих наших акций? — заговорил он. — Ну, сломали мы забор. А они опять его поставят. И сколько таких заборов в одной только нашей области!
— Вопросик ты задал, Антоша… — вздохнул Игнат, и чувствовалось, что он сам думал над этим вопросом не раз. — Это самый краеугольный момент в нашем деле. Одно могу сказать: мы пытаемся изменить ситуацию — привлечь внимание населения, СМИ к этой проблеме, заставить власти хоть немного шевелиться.
— И что не менее важно, — подхватила Женя, — привлечь сторонников, последователей.
— Если бы еще не пассивность людей, — задумчиво произнес Антон.
— Это дело времени, — подключился Эдуард. — Настроение в обществе меняется. Я работал в нескольких избирательных кампаниях в девяностые и сейчас и вижу разницу.
— Мы не одни, — продолжал Игнат. — По всему миру люди встают на защиту природы, рискуют здоровьем, а то и жизнью. В Америке экологи забирались на деревья, которые валили в парке, вставали под пилы. Потом это повторили наши защитники Химкинского леса, которых избивали сколько раз, арестовывали, а они все равно не сдаются. Гринписовцы вон даже в тюрьме у нас посидели. Возможно, они действуют в интересах каких-то коммерческих или политических групп, но природе по большому счету все равно, по каким мотивам ее защищают.
— Не знаю, насколько наши акции меняют ситуацию в целом, — проговорила Женя, — но лично я не могу в них не участвовать.
— Ради самоуважения? — спросил Антон.
— Не совсем. Природу жалко, животных. Столько кругом губителей! А вот защитить почти что некому.
— Ну а ты сам?.. Не жалеешь, что поехал? — дружески взглянул на Антона Игнат.
— Мне кажется, после сегодняшней ночи я по-другому стал смотреть на некоторые вещи, — признался студент. — Обычно, если болтаем с друзьями о политике, часто негодуем, критикуем то, что творится. И считаем: как здорово мы все понимаем и как остроумно критикуем. А сейчас мне думается: а имею ли я моральное право критиковать да умничать, если сам ничего не сделал?
— Именно поэтому много лет назад я влез в политику, — как-то грустно усмехнулся Эдуард.
— И чем занимаетесь? — осведомился Антон.
— Чем только не занимался. Сейчас помощник депутата ЗАКСа. Плюс — юридическая сторона нашей деятельности. Благо образование позволяет.
— А еще мы здесь — чтобы не быть быдлом, — высказался за всех Игнат.
К костру подошел Леня, присел неуклюже на корточках.
— Почему-то спать не хочется.
— Леня, скажи: а ты почему в наших акциях участвуешь? — адресовала ему вопрос Антона Женя.
— По убеждению. Я же социалист, — без заминки отвечал тот. — И чтобы был противовес правым, которые просачиваются во все общественные движения. У нас вообще народ разный, сами знаете. Дина, к примеру, экоанархист, Стас нацдемократ. На политическом поле мы враждуем, но тут мы едины.
— Скажите мне, пожалуйста, — после непродолжительного молчания оглядел он сидящих у огня, — с моей стороны не замечалось малодушия во время нашей сегодняшней кампании?
— Нет, ты молодец, — заверила его Женя. — Без наблюдателей мы бы не смогли так спокойно работать. Это было правильное решение.
Антону подумалось: а хватило бы ему самому смелости, чтобы вот так прямо говорить о своем вероятном малодушии?
— Вода вскипела, — снял он с огня котелок. — Будет кто-нибудь еще чай? Тогда я заварю.
Игнат встал:
— Нет, поспать надо. Хотя бы два-три часика. И ехать.
Он стянул с себя куртку, промокшую от пота, отцепил от пояса дубинку и нож, расшнуровал ботинки, дубинку и нож забросил внутрь палатки; встав на четвереньки, забрался и сам. С дальнего конца лагеря уже доносилось чье-то похрапывание. Сашка, которого Дина не пустила к себе в палатку, спал на «пенке» под кустом, прикрыв голову полой курточки.
Громко и самозабвенно свистали и щелкали соловьи, куковала в отдалении кукушка, басисто гудели над цветками шмели. Становилось все теплее.
Так прошло с полчаса.
От реки донесся звук мотора.
— Слава возвращается? — прислушался
— Не знаю, не знаю, — привстал Эдуард. — Похоже, не одна машина. Две, как минимум.
Побоище
Слева, со стороны речки, на плоскую вершину холма въехали два джипа и остановились возле группы берез.
— Спортсмены, что ли? — вспомнил Антон слова Родика.
— Не уверен, — покачал головой Эдуард. — Все же плохо мы замаскировались.
— Может, просто проезд ищут?
Однако в следующую минуту обе машины резко развернулись и покатили под уклон прямо на палаточный лагерь.
— Игнат! — затряс палатку Эдуард. — Будите всех! — крикнул он стоящим у костра.
— Тревога! — прозвенело над лагерем.
Из отдаленной палатки высунулись голова и плечи Родика.
— Зря паникуете, — проговорил он. — Это ралли. — Однако прежней уверенности в его словах не ощущалось.
Показался заспанный Игнат.
— Что, менты?! — тут он сам увидел автомобили и, снова нырнув в палатку, выскочил из нее в одних трусах, но с дубинкой в руке.
Подбежали Лешка, Антон, Дина, голый по пояс Стас. В этот самый момент машины достигли лагеря и остановились метрах в пятнадцати, обдав столпившихся «партизан» выхлопными газами.
Из ближнего черного джипа вышли двое. Один, полный и рослый мужчина, держал за отворот куртки второго, тщедушного, азиатской внешности.
— Они? — коротко и резко спросил он.
— Вон эту знаю, — показал худой пальцем на Женю. — И этот, — перевел он палец на длинного Лешку.
Рослый махнул рукой, и из всех дверец машин, как по мановению мага, вынырнули человек восемь или девять. В руках у всех были клюшки для игры в гольф.
— Они! — жестом полководца указал на лагерь рослый.
— Бежим! — одновременно крикнул кто-то из природозащитников. Часть группы кинулась в кусты, ломая ветки, путаясь в высокой траве. Часть осталась на месте. Приехавшие бежали на них с поднятыми для удара клюшками. Антон четко видел их вытаращенные глаза, оскаленные зубы. Ему не верилось, что это реальность.
— Стойте! Не смейте! — властно поднял руку Эдуард, но его слова не остановили бегущих.
Вперед выскочил Игнат, полуголый, размахивая, как на своих тренировках, гнущейся резиновой дубинкой. Глаза его горели каким-то диким огнем. Он даже изловчился выбить из рук первого подбежавшего кочергу, но его самого тотчас же ударили с двух сторон палками, свалили и несколько раз пнули.
— Игнат! — вырвался у Жени вопль.
Дальше все смешалось. Действуя скорее бессознательно, Антон схватил из костра котелок и плеснул из него в незнакомую оскаленную физиономию. Но вода, очевидно, остыла и не оказала никакого эффекта. Зато в следующий миг самому Антону словно кипятком обожгло грудь. Дыхание остановилось. Корчась на земле, он подумал, что лучше не вставать, тогда есть шанс остаться живым.
А со всех сторон доносились глухие звуки ударов и крики боли. Крепкие, загнутые на конце палки с легким присвистом проносились в воздухе, врезались в человеческую плоть. Били умело — так, чтобы не убить, но чтобы боль была максимальной — по плечам, рукам, по коленям.
— Сволочи! Сволочи! Вы защищаете губителей природы! — взвился над поляной голос Лени, сменившийся криками: — Не бейте! А! А-а-а! — Дальше он лишь хрипел и кашлял.
Антон приподнял голову. Что же это творится?! Как такое может быть?! И как он может лежать, когда вокруг такое?.. Забыв про боль, он подполз к ближней палатке и подобрал лежащую возле нее саперную лопатку Игната.
Перед ним мелькали темные фигуры, мелькали палки; голоса, хрипы, звуки ударов мешались в одно жуткое звуковое месиво.
— Ах ты, стерва! — раздалось поблизости.
Один из карателей, словно налетев на преграду, согнулся, зажимая ладонью глаза. Перед ним в воинственной позе стояла Дина с черным газовым баллончиком в руке. Дымная струя вырывалась из него, рассеиваясь в воздухе.
Стиснув в кулаке свое оружие, Антон бросился к ней, чтобы прикрыть со спины. Он даже сумел отсечь острием лопаты кончик колюшки, уже занесенной над девушкой. Но его самого тотчас ударили по руке выше локтя, и лопатка выпала. Другой чоповец кулаком сбил с ног Дину. Он ухватил за шиворот своего напарника, присевшего на четвереньки, и повлек к машинам.
Кашляя, закрывая глаза руками, матерясь, остальные также отступали. Один, отходя, поддал ногой котелок, и по золе, по траве раскатились крупные желтоватые картофелины. Пинали попутно и лежащих.
— Это вам урок! — проорал рослый мужичина. — Следующий раз будет хуже!
Взревели моторы; обе машины, швыряя из-под колес землю, развернулись и помчались в сторону речки и мостика через нее.
Лагерь представлял собой свалку. Палатки были смяты, разорваны, рюкзаки, спальные мешки разбросаны. На истоптанной траве лежали и сидели партизаны. Дина, шмыгая, вытирала рукавом бегущую из носа кровь и пыталась осмотреться, но глаза ее, пораженные газом, едва открывались. Рядом с ней, также растирая одной рукой глаза и кашляя, сидел Антон. Вторая его рука висела безвольно, распухшая в предплечье.
— Это не люди, — едва слышно шептал он. — Люди такими не бывают. Это роботы…
Леня, опираясь о землю руками и свесив голову, вздрагивал и тихонько поскуливал.
— Сво…лочи, — повторял он и как будто давился и зажимал себе ладонью рот.
Женя, выбравшись из ручья, куда ее столкнули, перепачканная илом, присела возле лежащего Игната. Затем сбегала к ручью и принялась промакивать мокрым платком сочащуюся из рассеченной головы командира кровь. Неподалеку от них, обхватив руками плечи, сидел, покачиваясь, Лешка.
— Гопота! — прохрипел неожиданно Игнат. — Вот вам настоящая гопота. У них одно в мозгах — бить. А руководил ими типичный жлоб.
— Дина молодец, задала им перцу! — позлорадствовала Женя.
— Нам бы побольше таких бойцов, — проговорил Игнат и чуть приподнялся по-тюленьи, отыскивая взглядом бойца Дину, но тотчас же со стоном опять лег.
Игнату, похоже, досталось больше всех. Лицо его было распухшим, а глаза, и без того небольшие, едва проглядывали, губы кровоточили.
— Игнат, тебя в больницу надо, — подошел Эдуард. Он предусмотрительно еще вчера прихватил из машины автомобильную аптечку и уже успел перебинтовать голову себе и Лешке. — Держи,— передал он Жене бинт и флакончик с перекисью водорода.
— Я тоже так считаю, — поддержала Эдуарда Женя. — Рана глубокая. Может быть трещина…
— Я сам решу, куда мне надо, — промычал Игнат. — Посмотрите лучше, кому еще нужна помощь.
Помощь понадобилась Антону и Дине.
— Как в город приедем — сразу иди в травмпункт, — наказал Эдуард студенту после того, как тому забинтовали туго руку. — Скажешь: упал.
День набирал силу. Весело гомонили птицы, сияло солнце, и теплый ветерок шевелил ольховые ветки.
Женя бродила по озаренной поляне, как будто что-то разыскивая. Подойдя к березе, она воскликнула негромко:
— Ура!
— Что такое? — недоуменно обернулись к ней другие.
— Фотоаппарат они не увидели. Я думала, разбили, а он висит целый и невредимый. В отличие от нас, — прибавила она, нахмурясь.
В это время из кустов почти бесшумно вышел Родик. Тоже целый и невредимый. Не подходя к остальным, он сел на траву в отдалении, точно чужой. И это никого не удивило. Его не прогоняли, но и не приглашали сесть ближе. Всем как будто неловко было смотреть в его сторону, и все держались так, будто там никого нет.
Позвонил на телефон Игната Слава. Трубку взяла Женя.
— Как дела? — переспросила она. — Приезжай — увидишь.
— Столько интересного пропустил! — из-за Жениной спины крикнул в телефон перебинтованный Лешка.
Недосчитались Сашки.
— Надо позвонить ему на мобильник. Может, ему нужна помощь, — обеспокоился Эдуард.
— Не думаю, — возразила Женя. — Я видела, как он убегал на той стороне ручья. Надеюсь, еще вернется.
— Не вернется, — буркнула, вставая на ноги, Дина.
— Уверена? Это ведь ты его пригласила, Дина?
— Я взяла его, чтобы проверить. Вот и проверила.
— Скажите, а я не проявил малодушия? — пытливо оглядел всех Леня, осунувшийся, с оголенным лиловым коленом.
— Нет, ты вел себя как истинный партизан, — как-то по-матерински взглянула на него Женя.
— Меня сразу вырубили, я не успел ничего сделать.
— Неважно, — Женя подошла и погладила его плечо. — Ты не струсил и в следующий раз себя еще проявишь.
— Купим ему бейсбольную биту, — предложил окончательно оклемавшийся Лешка.
— Знаете что?! — провозгласила Женя после того, как она сама и остальные более-менее привели себя в порядок, обмылись и почистили одежду. — Ужасно все это, конечно, — то, что произошло. Но знаете… я получила очень важный опыт. Опыт, который никакими теориями не заменишь. Я теперь четко знаю, как мы будем действовать в следующий раз.
— И у меня есть идея, — шевельнулся Игнат, лежащий уже на спальном мешке. — Вот что нам надо…
— Смотрите! — внезапно расширила глаза Дина и показала куда-то рукой.
Все повернулись в указанном направлении.
— Что это? — прошептал Антон, замерев.
— Козы!
В правой части холма, у опушки леса, как ни в чем не бывало пощипывали травку два некрупных, палевой окраски животных.
Женя медленно сняла с березы фотоаппарат, осторожно открыла крышечку, навела объектив…
Точно расслышав мягкий щелчок спуска, косули синхронно вскинули головы и, вдруг скакнув в сторону, в несколько прыжков скрылись в лесу.
А люди все смотрели туда, где животные только что стояли. Даже Игнат оперся на локоть и глядел заплывшими глазами, придерживая у губ окровавленную тряпицу.
— Нашли-таки проход, — то ли вслух, то ли про себя молвил Антон.
Ярко синело небо, и по рыжему от одуванчиков лугу, по поляне со старой порубанной березой, по бледным лицам партизан щедро разливалось солнце.
Аист
Белорусская деревня Ра2димичи, некогда большая, имевшая свою ферму, силосную башню, выгон, теперь насчитывала только шесть жилых домов. Да и проживали в них большей частью одинокие старухи.
Мы с женой, родители которой происходили из этих мест, приехали сюда после многолетнего перерыва и деревни не узнали. Силосная башня давно обрушилась и угадывалась лишь по густо обросшему крапивой холму. Пруд, в котором я когда-то удил карасей, превратился в неподступное болото. Не было бегающих по пыльным улицам ребятишек и мычащих по утрам и вечерам коров. Тишина и оцепенение поселились тут.
Впрочем, поля окрест были возделаны. Из соседнего, более крупного села сюда временами наползала техника — углублялись мелиоративные канавы, косилась на лугах трава. Признаться, ухоженный вид этих лугов, зеленых полей кукурузы, желтых ковров рапса, как и волшебное исчезновение борщевика, поразили нас еще на въезде в Белоруссию.
Километра за четыре до деревни мы сделали остановку возле
небольшого, увенчанного соснами холма. На этом холме, под его сухим песчаным
одеялом покоились родители жены и более далекие ее предки. Тут было как-то не по-земному тихо, пахло хвоей и
увядшими цветами. Меж оградок росли кустики черники с нетронутыми ягодами,
можжевельник и боярышник. Могилы, в отличие от город-
ских кладбищ с их тяжелыми полированными надгробиями
и пышными цветниками в каменных рамах, были тут совсем обыкновенны: кресты —
деревянные либо отлитые из бетона, холмики — поросшие травой, с воткнутыми в
них пластмассовыми цветочками, кое-где — поникшие цветы в баночках с
позеленелой водой. На таких простых деревенских кладбищах мне всегда почему-то
чудится, будто лежащие тут отжившие люди откуда-то глядят на меня — не снизу,
из-под земли, а откуда-то сбоку или сверху. Глядят, как глядит на тебя твое
отражение в воде.
Кладбище называлось Рябинкой — по имени речки Рябинки, протекающей в подножии холма. Рябинка эта, по воспоминаниям жены, была некогда вполне приличной речкой, а теперь представляла собой ручеек, теряющийся в гуще камышей.
Немногочисленные обитатели Радимичей мою жену Нину помнили и отнеслись к ней с радушием и теплотой. И в первую очередь — соседка Фаина.
Это была крупная, даже грузная женщина с ясными серыми глазами и лицом, сохранившим следы былой красоты, из-за чего слово «старуха» к ней никак не лепилось. Хотя была она далеко не молода и обременена болезнями. Фаина родилась и до зрелых годов жила в Радимичах, знала и всегда хорошо отзывалась о родителях Нины, была с ними одного поколения. Зиму Фаина отсиживалась в городе, где имела квартиру, а с первым теплом ее доставлял в родную вотчину на своей легковушке дальний родственник, и он же поздней осенью забирал ее обратно в город. По хозяйству управляться она была уже не в силах, даже из дому редко выходила из-за больных ног, а помогал ей во всем Степан Сотник, щуплый и крикливый мужичонка, о котором речь еще впереди.
Дом у Фаины небольшой, аккуратный, обшитый вагонкой и выкрашенный в ровный зеленый цвет, оттеняющий белые наличники.
При входе во двор всякий новый человек (а таким человеком в данном случае являлся я) невольно должен был оторопеть. И, правду сказать, я оторопел. Оторопела и жена. И было от чего: выкошенная поляна перед крыльцом сплошь была уставлена диковинными деревянными фигурами. Тут были и кабан с острыми клыками, и рыба неопределенного сорта, и семейство зайцев, и леший с носом-сучком, и синий крокодил на пяти ногах, сделанный из пня с корнями. Казалось, мы попали на выставку народных промыслов. Но как скоро узналось, все это было творением рук Степана.
Нине особенно понравился еж с выточенными из дерева и окрашенными в серый цвет «иголками» и курносой мордочкой. Мое же внимание привлекли две толстые змеи, переплетшиеся между собой в каким-то мучительном напряжении.
— Нашел такой корень пригодный, возиться, почитай, не пришлось! — прокричал мне из огорода автор, видя, что я задержался возле змей.
И была еще более искусная работа, правда незавершенная, — аист с приподнятыми ажурными крыльями. Именно приподнятыми. Прежде я встречал фигуры аистов со сложенными либо с широко распахнутыми крылами. У этого же они были чуть воздеты, как будто выражая сомнение: лететь или не улетать? Трудно было поверить, что из дерева, пусть даже не из цельного, можно вырезать столь тонкие, едва ли не прозрачные крылья. Аист был неокрашенный, желтовато-белый и едва уловимо пахнул липой.
Фаина это увлечение своего работника откровенно не одобряла.
— Делом бы занялся, чем безделицами своими, — не раз корила она при мне Степана. — Крыша у бани течет, забор, того и гляди, ляжет…
Однако гостям (в частности — нам с Ниной) хозяйка дома говорила про эти рукоделия не без гордости:
— Это Сотник все сам вырезал! Нигде этому ремеслу не обучался, а вон как похоже! Я иной раз пугаюсь, из дому выходя: что за заяц-великан сидит?
Разговаривали мы в просторной комнате у покрытого голубой рельефной скатертью стола. Фаина подробно расписывала нам свои хворобы.
— Почему и пришлось этого Сотника взять, — заключила она.
— И давно он у тебя? — спросила Нина.
— Уж третий год.
Фаина знала о своем помощнике немного.
Попал Степан в эти места еще в юности, из Приуралья. Жил поначалу в дальней от Радимичей деревне, там женился, однако попивал и работал неважно. Все больше резал свои «безделицы». А когда жена, видимо, стремясь выручить хоть какую-то копейку, продавала эти поделки, Степан еще горше запивал. В конце концов женщина не вытерпела и прогнала непутевого мужика из дому. Изгнанник ютился сперва у соседей в сарае и там же пил с соседом, за что и соседка его прогнала. Поскитавшись, Сотник прибрел в полуопустевшие Радимичи и вселился в один из заброшенных домов. Стал подрабатывать у местных вдовствующих старух: какой дров наколет за стакан дешевого вина и пачку сигарет, у какой крышу подправит за миску вареной картошки. Фаина тогда была еще не совсем разбитой — он ей воду из колодца таскал, по осени картошку помогал выкапывать. Получал за то полный обед. А как она занемогла, так уже и весь огород, и дрова, и баня, и вода, и все остальное хозяйство перешло под его опеку. И сам он жил летом при Фаине, спал на топчане на веранде ее дома. А в сарае гремел цепью и ворчал его злой косматый пес Мухтар.
— У него что, никаких родственников нет? — сочувственно спрашивала у Фаины про Степана моя жена.
— Ниночка! Какие у него родственники! Его родители родили да и выпустили, как лягушку. И не узнавали ни разу, как он и что. Так и вышел непутевый, необразованный. Два класса в школе проучился, а ему пять записали, пожалели, а ума так на два класса и осталось. И по мужицкой работе никуда он не годится — забор вон подправить не может, веревкой подвязал, а тот опять падает. Только и знает ерунду эту, «безделицы» свои вырезать, точно ребенок. В детстве, видать, не наигрался. А по годам — дак мой сверстник, седьмой десяток уже.
Степан и выглядел немолодо: сутулый, сморщенный, с жиденькой светлой порослью там, где бывают усы, и редкими волосками на коричневом подбородке. Один глаз его всегда был прищурен, придавая ему хитроватый вид. Хотя по натуре, как я убедился, это был человек на редкость уникально бесхитростный. Ходил он в разных сапогах (один черный и большой, другой — черно-синий, поменьше), в каких-то женских светло-серых трикотажных штанах и синем свитере с дырками на локтях.
Каждое утро и вечер Сотник шествовал мимо нашего дома с коромыслом и двумя ведрами — к колодцу. Коромысло походило на лошадиный хомут, с вырезом под шею. Ведра болтались, бренча, на крючках из проволоки, соединенных с «хомутом» короткими цепочками.
И всякий раз Степан неизменно останавливался против нашего крыльца у старой скамьи из одной доски и закуривал, не спуская с плеч коромысла. Затем, потоптавшись нерешительно, кричал (такова была его манера говорить):
— Ну что, молодые?! Спите еще?!
И лишь когда я выходил из дому на его крик, он со звяканьем ставил ведра на землю и присаживался на скамье с видом человека, которого пригласили присесть побеседовать.
— Ну что? — повторял он уже не столь громко, но все же достаточно громко, чтобы слышали ближние соседи. — Что делаете? Нинка печку топит?
Ни меня, ни саму Нину почему-то не оскорбляло это его фамильярное «Нинка». Так он звал всех женщин, за исключением Фаины. Печь же была его излюбленной темой. При каждой встрече он осведомлялся, не топила ли Нина печь и не собирается ли топить. Возможно, в его голове сложилось представление, будто топить печь для женщины — это не меньшее удовольствие и, так сказать, неотъемлемое регулярное занятие, как, например, причесываться или подкрашивать губы.
— А ты что делаешь? — отвечал я вопросом же.
— Вот за водой иду. Фаина воды просила наносить, баню топить буду. Фаина говорит, чтобы по полведра носил! — снова разражался он криком, очевидно, желая, чтобы Фаина у себя в доме также слышала. — Мне что, по двадцать раз туда-сюда ходить?! Не натаскаешься!
— А что, в городе у вас плохая вода? — спрашивал он через минуту. — Фаина говорит, плохая.
— Да, не очень, — подтверждал я.
— А у нас тут хоро-о-ошая, чи-и-иста-ая, — растягивал он слова и растягивал в довольной улыбке блеклые губы.
— А ты кем работаешь? Директором? — спрашивал он в другой раз.
Как я убедился, всех приезжающих из больших городов Степан считал директорами. «Фаину троюродный племянник привозит, директор». Или: «Фаина говорит, у вас сын уже большой? Наверное, директор».
Поначалу, пока не привык, меня удивляла и смешила эта Степанова прямо-таки ребячья наивность. Как-то угостил меня другой житель Радимичей сушеной рыбой, подлещиком, но, не будучи любителем пива, я отдал ее Сотнику.
— Хорошая рыба! — громко одобрил тот, сгибая корявыми пальцами рыбеху. — Откуда? Из города привез?
— Да нет, здесь насушил, — решил пошутить я. — Вчера рыбачил — вот и насушил.
— Молоде-е-ец! Быстро! Быстро ты! — искренне восхитился старик.
В один из первых дней по приезде Нина вывесила во дворе освежить залежавшееся за годы постельное белье. Степан, проходя мимо со своим коромыслом, остановился, закурил, покачал головой, после чего прокричал:
— Ого! Уже настирала сколь! Быстро! Быстро управилась, молоде-е-ец!
— Степан, — спросил я его однажды во время утренней беседы на скамье, — где ты научился такие фигуры вырезать?
— А нигде! — энергично выкрикнул он. — Так, баловался в молодые года, ножичком резал, стамеской, напильником шоркал. А потом один приезжий, бабки Нюрки внук, директор, подарил мне два специальных резака. Ими куда сподручнее. Я ему за то орла дал. Большой орел, с крыльями вширь, — и Степан растопырил руки в продранных рукавах, показывая размах крыльев подаренного орла.
Как-то я застал Степана за вырезанием. Вернее, за подготовкой к вырезанию: топором он вытесывал болванку для будущей поделки.
— И что это будет? — поинтересовался я, подойдя ближе.
— Ящера вот хочу сделать, по телевизору видел, — с прищуром глядя на меня, проговорил вполголоса мастер. Но потом не выдержал и закричал на весь двор: — А Фаина ругается! Кабачки, говорит, поливай, а не безделицами занимайся! А что их каждый день поливать-то?! Сгниют! Ясное дело: сгниют!
— Крыша в бане течет, огород в сорняках! — послышалось на это из дому.
— Вишь: ругается, — кивнул на дом Сотник, как будто даже довольный, что хозяйка его ругает. — Бульбу прополол, воды нанес, малину набрал — все ей мало!
— Как он мне надоел! — горестно качая головой, жаловалась нам с женой Фаина. — Кричит, матерится! Всем в деревне надоел. А как его прогонишь? Сама ничего не могу. И ведь делать ничего толком не умеет. Пол в бане фанерой застлал — где такое видано? Руки не из того места выросли, вот что. Только безделицы свои и умеет вытачивать.
Но когда какой-то проезжающий через деревню горожанин прельстился Степановыми поделками и за стакан водки выменял у него фигуру кабана, Фаина ругала Сотника весь вечер.
— Дурак! — не столько зло, сколько с досадой восклицала она. — Ну какой же ты дурачина! Тебя вокруг пальца обвели, а ты и рад. За стакан бурды такого кабанчика променял! Невдомек дураку, какой славный был кабанчик. Но аиста — слышишь? — как доделаешь, не смей отдавать! Слышишь, Сотник?! Умру как — поставишь его на мою могилу на Рябинке — пусть меня крылами прикрывает.
Степан как будто намеренно не спешил довершить это свое произведение, тщательно обтачивая, зачищая наждачной бумагой каждое перо. Даже при небольшом дождике он заносил аиста на веранду, остальные же фигуры просто накрывал кусками полиэтилена.
— На зиму я все эти его деревяшки в сарае запираю и ключ с собой увожу, — поведала как-то Фаина нам с Ниной, — иначе все их пропьет, ничего не останется. Он такой: чуть выпьет, и — ой! — беда!
По словам Фаины, приезжая после долгой зимы в Радимичи, она заставала Степана изможденным, оборванным, совсем больным. Как он жил все это время, можно было лишь гадать.
— Как он тут без меня — не знаю. Знаю только, что пьет. Пенсию всю пропивает, так что и есть нечего, — сокрушалась Фаина. — Придет к Пилипычу: «Дай картошки на драники», — просит. А я оставляю ему — пять мешков! Пять мешков на один рот! Куда девает?!
— А при вас не пьет? — поинтересовался я.
— Что ты! Разве я позволю?
— А пенсия?
— И пенсию забираю. Я так поставила вопрос: если хочешь нормально питаться — отдавай деньги все до копейки. А нет — чеши к себе на гору́! В развалюху свою. Живи там с крысами. И он все отдает, боится. То было лисички собирал, сдавал и пил на это, — повествовала Фаина. — Но сейчас перестал. А деньги его я откладываю и покупаю ему на зиму муки бидон — знаете, в каких молоко с фермы раньше возили — и бидон макарон и круп. Ну еще краски просит — рукоделия свои красить — да клею.
— А в доме у себя ты его на зиму не решаешься оставлять? — спросила моя жена.
— Ой, Ниночка, упаси Господи! Он пьет — это одно. А другое — что курит. Ой, сколько курит! Я его называю: «живая кочегарка». Идет — и дым следом, как из трубы. Оставь его в доме — он точно дом спалит. Я и тут на веранде не хотела его поселять. Скажут: мужичка себе подобрала, полюбовника. Бабы-то эти деревенские такие зловредные, злые на язык. — Фаина, пожив в городе, похоже, уже не относила себя к деревенским. — Всякое мелют. А того, что мне уж на Рябинку сбираться пора — этого не видят. Не хотела его брать, но совсем здоровья не стало, одной уже никуда. А больше на деревне и мужиков-то нет, кто бы стал помогать. Вот и терплю.
Она с трудом, вперевалку подошла к газовой плите и принялась помешивать что-то в булькающей кастрюле. Вкусно запахло.
— Готовлю вот Сотнику, мясо тушу, — пояснила она нам. — Первое уже и не варю: сил нет. Еле сижу. Сама вот помидор съела да кефиру и больше ничего не буду — нет аппетита. Сейчас буду давление мерить и таблетку от давления пить.
— И мне таблетку давай! — донесся неожиданно из сеней громкий возглас Сотника, услышавшего, видать, конец разговора. — У меня от твоей работы тоже давление. — Он вошел в избу с мешком, грохнул его на пол у печи.
— Постыдился бы! — огрызнулась Фаина. — Какая у тебя работа! Больше лежишь или в игрушки свои играешь.
— «Игрушки»! Щепу2 вот таскаю, потому что ты каждый день топишь. Мерзнешь среди лета.
Фаина действительно сидела в теплом доме одетая в свитер, толстую юбку, шерстяные носки, накинув на плечи и спину большой серый шерстяной платок.
По субботам, когда Степан готовил баню, Фаина вознаграждала его за труды пивом, купленным в автолавке.
— Пива он выпьет — еще ничего, — как бы оправдывалась она перед нами. — Покупаю иногда. А вот «белой» ему нельзя: совсем дурной после нее. Ниночка, я вас с Сашей прошу: никогда не давайте ему этой балды, — и она выразительно щелкнула себя пальцем по горлу. — Он и без того дурак дураком, а как выпьет, так — ой!.. Упаси господи!
Заслуженное пиво Степан пил на скамеечке перед крыльцом, в компании своих деревянных существ. Пил он неспешно, с довольным прищуром поглядывая по сторонам.
— Выпей пива! — крикнул он раз мне, как всегда громко и грубовато, когда я проходил мимо их калитки. Для наглядности он поднял за горлышко и потряс темно-коричневую пластиковую бутыль.
— Спасибо, Степан, но пиво я не потребляю, уже говорил тебе.
— Нинку боишься? — понимающе покивал он головой. — Не бойся, она не узнает.
Сказано это было без малейшей иронии, а наоборот, серьезно и сочувственно. Верно, у Степана в сложилось представление о матриархальном устройстве человеческого общества. Когда-то, видно, его гоняла мать, потом жена, теперь командовала им Фаина. Получалось, что женщины созданы для надзора за мужичинами.
Когда же я прошел во двор и присел с ним рядом, он пожаловался:
— Купила мне пива два литра и себе почти пол-литра сразу отлила — на лекарство, говорит. «Ты мне покупала», — говорю. А она: «Хватит тебе, меньше пьяный будешь». Такая жадная!
Но я-то знал, что Фаина вовсе не жадная. Сколько раз она предлагала Нине: «Пойди в огород луку нащипай и укропу, картошки молодой вам Сотник накопает». А когда, съездив в город в магазин, мы привезли ей коробку хорошего печенья, она воскликнула: «Ой, Ниночка, зачем? Куда мне?! Нельзя мне сладкое. Ладно, Сотнику дам, он любит».
Степан отхлебнул пива, после чего прибавил:
— Деньги все забирает, рубля не выпросишь. Работаю на нее как раб — за миску супа.
— Кто же тебя неволит? — возразил я. — Никто ж тебя не заставляет служить ей. Ушел бы, если так уж в тягость.
— Как я ее брошу, Фаину?! — повернулся Степан ко мне. — Она ж без меня пропадет!
Глотнув пива, он неожиданно заухмылялся:
— Говорю ей: «Вот женюсь и уйду от тебя». А она мне: «Степа, а меня на кого покинешь? Что я буду делать, если ходить не могу?» Фаина без меня пропадет, — убежденно и как будто с ощущением своей тяжкой, но важной миссии повторил Степан. И снова повторил, по своему обыкновению: — Женился бы, да Фаину жалко. Да и баб хороших нет, — прибавил, подумав.
Похоже, он и сам в эти минуты верил, что мог бы в любой момент жениться и уйти от Фаины, но что оставался лишь из человеколюбия.
— Ты ведь был женат, — напомнил я. — И где же твоя жена?
— Одна — в своей деревне, другая — в Витебск уехала.
— Удрали от тебя?
— Я сам их прогнал, — нахмурился Сотник, и даже прищуренный глаз на секунду зло округлился.
— Что, плохие были жены?
— А ну их! — неопределенно отмахнулся он.
А вот Фаина была убеждена, что это Сотник без нее пропадет.
— Сварить себе ничего не умеет, — сокрушалась она при очередном нашем визите. — Ни постирать. Я ему не стираю, конечно… грязь его… я брезглива. Замочу вон в корытце с порошком, а сам уже стирает. А без меня и этого не делал бы. Каждый год одежду ему какую привожу: плащ хороший в прошлый год отдала, брюки мужа покойного. Да и другие деревенские, бывает, отдают, жалеют его. Приеду — а он опять в обносках! Куда девает, не пойму. Дарит кому или продает за копейки — сказать не могу. Сам молчит, не признается, матерится только.
Говоря это, Фаина привстала, болезненно морщась, из-за стола и, отведя занавеску, стала всматриваться в окно.
— Вон куст трясется! — произнесла она сердито. — Это уже ягоду жрет.
— Кто? Сотник? — не понял я.
— Птицы! Сотник, наоборот, гоняет их. Правду сказать, плохо гоняет, ленится. Уж сколь пообъели! Черной смородины вовсе не осталось. Теперь вон красную жрут.
В следующую минуту послышались громкие хлопки ладонями и свист.
— Дрозды эти драные опять смородину клюют! — донесся сварливый возглас Степана. — Если бы я их не гонял — ничего бы уже не осталось, ни одной ягоды!
Степан действительно гонял птиц, но толку от этого, на мой взгляд, было немного. Пока он свистит и хлопает ладонями в одном конце двора, дрозды, точно издеваясь над ним, нахально трещат и клюют ягоды в другом конце.
— Вот оглоеды драные! — топает ногами Сотник. — Ружья на вас нет!
Нередко, стоя посреди двора, Степан кричит в сторону соседнего дома (с дальней от нас стороны):
— Давно этого черта не видно лысого! Не выходит! Боится! Фаину боится! Украл дрова — теперь не выходит.
Зимой у Сотника была обязанность (вероятно, добровольная) присматривать за Фаининым домом. И вот, по его словам, однажды он застал соседа Петра бродящим по Фаининому участку.
— Я ему: «Ты что тут ходишь?» — рассказывал он в десятый раз. — «Что ты, черт, вокруг чуждого дома выхаживаешь? Что ты тут высматриваешь?» А он: «Бу-бу-бу» — и все. После того дрова из сарая и пропали. Он уволок, больше некому. Не зря высматривал. Погоди, Фаина тебе пиндюлин задаст за дрова! — проорал он в расчете, что услышит подозреваемый. — Возьми еще хоть одну палку — получишь пиндюлей!
Но все было тихо на соседском дворе. От нелюдимого, действительно практически не выходящего за пределы своей территории соседа я не слышал ни разу ни слова в ответ на Степановы обвинения.
— Да, такой это человек нехороший, — подтверждала Фаина. — А может, и на голову больной. Ни с кем в деревне не здоровается, в автолавке ничего не берет, сам все из магазина на велосипеде привозит…
Последний довод, похоже, был для Фаины особенно убедителен.
— С палкой ходит, с клюкой, — добавлял Степан. — Станет нормальный человек с палкой ходить? Боится, что его за дрова отмутузят. Здоровый бугай, а меня боится. Я ему прямо сказал: только сунешься к Фаининому дому — я тебе задам!
— Про дрова я, правда, не уверена, — высказалась вполголоса Фаина, когда Сотник вышел из дому. — Не пойман — не вор. Может, и сам Сотник на водку обменял, кто знает? От него всякого можно ждать.
Нам нравилась здешняя спокойная, простая жизнь. Бывало, я даже просыпался среди ночи от непривычной, необыкновенной тишины. Лишь мышь прошуршит где-то за обоями да мотылек забьется, застучит мягко о стекло, и снова тишь. Старый дом по-своему, по-деревенски неспешно отсчитывает ползущее время. Я вдыхал запах этого старого дома — пыльный запах сена, набитого под кровать, рассохшегося дерева, половиков. И лежа так в темноте, думал порой про Степана и Фаину, про то, как они ругают друг друга и как друг в друге нуждаются. Вот оно, человечество в миниатюре. Россия и Беларусь…
Однажды ранним утром (Нина еще спала) я расслышал с улицы какие-то повторяющиеся охающие или стонущие звуки. Вышел: у калитки стояла, тяжело дыша и опираясь одной рукой на столбик, а другой держась за сердце, Фаина.
— Ой, скорее! — проговорила она, задыхаясь. — Скорее, помрет!
— Кто помрет? — сразу не понял я.
— Сотник. Прибил он его… Петька-сосед… совсем прибил.
Опережая с трудом, вперевалку двигающуюся грузную Фаину, я почти бегом припустил к ее дому.
Степан, серый, небритый, похожий лицом на прошлогоднюю картофелину, сидел у крыльца, опираясь локтями на ступеньки и вытянув по земле ноги в своих разномастных сапогах. Глаза его были — один, как всегда, прищурен, другой полуприкрыт, но оба странно неподвижные. Никаких видимых ран я на нем не обнаружил, не считая круглой шишки на затылке.
— Палкой он его приварил, — разъяснила подошедшая Фаина, — клюкой своей. Степка застал его, как он бидон из бани алюминиевый волок. Ой, Господи, неживой совсем! Я уж «скорую» по мобильному вызвала. Милицию надо вызвать еще.
— На кой черт твоя милиция! — проворчал вдруг, поморгав глазами, Сотник. — Я ему тоже, знаешь, каких пиндюлин задал! Сидит сейчас, небось стонет.
— Ожил, слава тебе, Господи! — сложила у груди пухлые руки Фаина. — Я уж думала: не жилец мой Сотник.
— «Думала»! Сколько тебе говорил: запирать баню следует. А тебе денег на замок жалко!
— Твоя правда, повесить надо замок, — согласилась Фаина, но тут же возразила себе: — Да когда ж такое было, чтобы баню запирать! Дожили!
Позднее Степан рассказал, что его верный Мухтар почуял происки врага на расстоянии.
— Лает да лает. «Что ты лаешь, черт?» — говорю. А он на меня смотрит, да рычит, да рвется. Вот какой пес! — с гордостью произнес хозяин. — Молодец! Умный пес. Он Петьку этого давно не любит.
Врачи «скорой» установили, что, помимо легкого сотрясения мозга, у Сотника имеются более серьезные недуги.
— Нина, у него давление такое! — восклицала, округляя глаза, Фаина. — Не поверишь! Сто восемьдесят на сто пятьдесят! И пульс семьдесят восемь. Я обалдела просто! Сказали: тяжелое ему нельзя таскать. Я ему давно говорила: по полведра носи. Так разве он слушает? Я ему: «Сотник, ты что делаешь?!» Я прямо матом на него! А ему, дураку, все не доходит — таскает полными ведрами. Дала ему от пульса таблеток — так у него давление от них еще выше. За черникой теперь уж не хочу его отправлять, боюсь.
Фаина после этого происшествия стала трястись над здоровьем своего работника.
— Два раза сегодня ночью выходила, все спрашивала: «Не холодно тебе, Степа?» — самодовольно рассказывал всем встречным Сотник. — Да что мне сделается! Сама под двумя одеялами спит, а мне и под одним нипочем. Какой летом холод?!
Жители деревни сочувствовали Сотнику и проклинали и без того всеми отвергнутого Петра.
— Все мне: «Степа, как ты? Степа, как ты?» — не без удовольствия делился со мной Сотник. — А что?! Я плохого никому не делаю. Потому и люди ко мне так. Я не как этот лысый — по чужим баням да сараям не лажу! — прокричал он уже во все горло, чтобы слышал его враг. — Ишь, затихарился! Сидит, как бобер в норе, носа не кажет. Бидон хотел слямзить. Я тебе слямжу! Спасибо скажи, милицию не вызвали, а то получил бы тюрьму! Пожалел я его, — признался мне Степан уже не столь громогласно. — Разве это дело — соседа сажать? Да какой ты сосед! — снова заорал он. — Х… ты, а не сосед! Надо было вызвать. Да пожалел, вишь ты… — словно дивясь самому себе, этой своей мягкости, повторил он.
Короткий наш отпуск окончился. Вот уже и дом заперт, и вещи уложены в машину. Осталось зайти к Фаине попрощаться.
— Давай купим что-нибудь из Степиных поделок, — предложила жена, пройдя во двор. — Вот эту лягушку, например. Какая она смешная! А еще лучше — аиста. Он замечательнее всех получился. Такого — хоть в музей.
— Во-первых, он еще не доделан, — охладил я супругу. — Во-вторых, Фаина просила никаких денег Сотнику не давать, чтобы он не напился. А в-третьих, Фаина сама облюбовала этого аиста, просит поставить его ей на могилу.
— Ну, это она, наверное, несерьезно, — предположила жена. — Рано ей еще на тот свет собираться. И она же понимает, что такого аиста сразу стащат.
— Может, и понимает, может, и несерьезно, а все же нам тут вклиниваться негоже.
— Пожалуй, — согласилась Нина. — Ну, тогда что-нибудь другое. Вот хотя бы ежа. Как он сумел его так сделать? Колючки выточить… и покрасить каждую — наполовину серым, наполовину темно-серым. Это ж сколько труда! А давай мы ему что-нибудь за ежа подарим, раз уж деньги ему нельзя. Дождевик твой! Ты говорил, он тебе тесен.
Так с нами в город поехал этот рукодельный Сотников еж.
А сам Степан, провожая нас, стоял на дороге в ярко-синем пластиковом плаще (хотя с неба едва накрапывало). Плащ сидел на нем широким колоколом.
Как позже мы узнали, дождевик этот так же загадочно исчез, как исчезали у Степана и другие вещи, про которые упоминала Фаина.
Уезжать было почему-то грустно. И все стояла перед глазами неказистая фигура Степана в синем дождевике.
Мы ехали молча, и по сторонам и по сторонам проплывали голые выкошенные луга и сумрачные перелески. Однако на границе с Россией поля и луга сменились зарослями, торжествующими джунглями борщевика.
Зимой мы не единожды звонили Фаине, справлялись о ее здоровье. Она жаловалась на болящие ноги и поясницу, на прыгающее давление, на плохой аппетит. И все вспоминала о деревне, о Радимичах. Как там дом без нее? Как Сотник, не спился ли совсем, не пропал ли?
По весне, однако, в деревню она не поехала: слегла. А осенью ее похоронили на Рябинке (по ее на то указанию и на отложенные ею для этого деньги). Дальнему ее родственнику, что возил ее из города в деревню и обратно, перешла ее квартира, а дом, как стало ясно из завещания, она передала во владение Степану Сотнику.
Мы в то лето в Радимичи не ездили и о последующих событиях узнали только через год от тамошних жителей.
Рассказывали, что Степан, узнав о смерти Фаины, пил, не просыхая, несколько дней. Пьяный, расхаживал по деревне, предлагал всем выпить за упокой души умершей и, потрясая ключами, похвалялся, что Фаина, дескать, никому другому, а именно ему, Степану, оставила дом и все хозяйство. Наконец протрезвев, измятый и больной, он обнаружил, что пропил не только очередную пенсию, но и весь запас дров, оба алюминиевых бидона, телевизор и все свои резные фигуры, прежде запертые в сарае.
Два дня, говорили, он ходил мрачный, ни с кем не разговаривал, а на третий день отправился в соседнее село, куда, во двор некоего ценителя народного творчества, перекочевали его изделия. Как долго велись и на каких условиях завершились переговоры, точно не известно, а только вернулся Сотник с аистом.
Аиста он отнес на Рябинку, поставил его у могилы Фаины и ушел из деревни со своим косматым Мухтаром. Никто о нем ничего больше не слышал.
Аист же, понятно дело, не простоял на кладбище и недели. Как будто спорхнул и улетел. Но ведь и приносимые на могилы живые цветы тоже недолго стоят — истлевают.
Уже гораздо позже, через третьи-четвертые уста, дошел слух, что кто-то, дескать, видел похожего, тонкой работы аиста в селении за восемьдесят километров от Радимичей. Хотя, возможно, это и не тот аист, а другой, совсем другого мастера-самоучки.