Рассказ
Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2016
Александр Анатольевич Пономарев — писатель, драматург. Родился и проживает в г. Липецке (Россия). Автор четырех
книг прозы и драматургии: «За нас. За вас. За Северный Кавказ» (2008), «Хризантемы
для Эммы» (2012), «Эпоха Водолея» (2015), «Бабкины сказки — Дедкины подсказки» (2015).
Окончил филологический факультет Липецкого государственного педагогического института,
Республиканский институт МВД России по специальности «практическая психология».
Член Союза писателей России, Межрегионального Союза писателей Украины, Конгресса
литераторов Украины, член-корреспондент Крымской литературной академии. Его произведения
публиковались в журналах «Молодежный вестник», «Луч», «Неоновый город»,«Подъем»,
«Доля», «Русское эхо», «Театральный мир», «Петровский мост», «Жеглов–Шарапов и Ко»,
«Балтика», «Берега», «Театральный вестник», «Слово писателя», «Саровская пустынь»,
литературных альманахах «ЛитЭра». А также более чем в 20 интернет-изданиях России,
Украины, Белоруссии, Германии, Финляндии, США, Греции. Лауреат национальных и международных
литературных конкурсов «Золотое перо Руси–2009», «Славянские традиции–2011», «Большой
финал–2011», «Русский стиль–2012», литературного конкурса МВД России «Доброе слово»
2011 и 2012 годов, «Славянская лира–2014», «Славянские традиции–2014». Дипломант
международного литературного конкурса «Славянские традиции–2010».
Колонна вышла из Моздока рано утром, когда заря только окрасила небо багряными красками. Старшим в дороге был назначен командир отряда. Когда остался позади последний осетинский блокпост и машины въехали на чеченскую землю, в небе зависла вертушка. Она бороздила облака, то улетая вперед, то, появляясь откуда-то сбоку. С ней было спокойнее. Но, несмотря на прикрытие сверху, бойцы, сидящие в кузовах автомобилей и на броне бэтээров, ощетинились в разные стороны стволами автоматов.
Отары овец паслись на невспаханных полях, иногда лениво поглядывая на растянувшуюся на несколько километров по дороге и пылящую почем зря гусеницу. Когда подъехали к перевалу, колонна остановилась.
Командир отряда — полковник Макеев, немногословный русоволосый великан, — выпрыгнул из кузова. Он внимательно осмотрел окрестности. Впереди притаилось узкое ущелье, справа от которого ниспадал небольшой водопад с пенящимся каскадом. Две горы, поросшие седыми мхами, возвышались по обеим сторонам, как старухи. Макеев кивнул взводному Карташову.
— Валер, назначь в пеший дозор семь человек, пусть прочешут вон ту высоту и ущелье, — он показал Карташову пальцем, — как только взвод перейдет на ту сторону ущелья, доложат по рации, что путь свободен. Вертушка их сверху прикроет, если что — и он отвернулся с тем, чтобы достать носимую радиостанцию и связаться с летунами.
Небольшое село Кара-Юрт прилепилось к горному хребту. Несколько десятков домов, две длинных улицы и бахча. Вот и все село.
— Константин Иваныч, — командир отряда, который меняла команда Макеева, разливал по алюминиевым кружкам горячий крепкий чай, — особенно ничего примечательного в округе нет. Я так понимаю, отряды здесь выставлены лишь для того, чтобы перекрывать горную тропу. По этой артерии караванами доставляют на Кавказ оружие, наркотики и деньги для осуществления терактов. Жить будете в палатках, мы их вам оставляем. Пищу придется готовить самим. Кухня походная тоже есть. Посты выставлены по периметру села, два выносных. Секреты и засады будете выставлять по мере надобности. С электричеством у нас перебоев не было.
— А как местное население? — Макеев прихлебывал пахучий чай вприкуску с кусочком твердого прессованного сахара.
— Местное население вроде бы ничего. С понятием, — майор улыбнулся, — взаимоотношения довольно терпимые, только если твои бойцы косячить не будут. Спиртным здесь не торгуют, да и не принято это у них. С главой администрации сами познакомитесь. Неплохой джигит. Хлеб пекут две женщины: мать и дочь. Цены не загибают. Дочь — красавица, но кадрить ее не советую, ваххабитская вдова. Ну, вот вроде бы и все.
— Ну, тогда счастливого пути, майор, — Макеев крепко пожал коллеге руку.
— Да, совсем забыл, Иваныч, — и майор понизил голос, — завелся у нас тут недавно диверсант.
— В смысле?
— Ну, гадит нам кто-то и по-мелкому и по-крупному.
— Из местных?
— Я думаю, что да. Больше некому. Места знает хорошо. То растяжку поставит на тропе, то наши переставит. Подстрелил часового неделю назад, ранение пустяковое, но все-таки. И везде оставляет волчьи следы, иногда клочок шерсти. А в прошлом месяце подорвал машину из комендатуры: один двухсотый, так повесил на ветку волчий зуб, заметили, конечно, не сразу — на черной нитке висел.
— Черная кошка?
— Да я так думаю, что он об этой кошке и слыхом не слыхивал. А, и записку нам подбросили как-то. На гляди.
Макеев развернул смятый листок, который ему протягивал майор. На тетрадном листке в клеточку было нацарапано: «Рускиухады, а то тебе месть Кара-Борз».
— Ого, и как понимать это? — Макеев смотрел на майора сверху вниз.
— Ну, место называется Кара-Юрт. Что означает черная юрта.
— С этим можно поспорить: Юрт переводится с тюркского: и как пастбище, и как место, жилище, и даже как родина.
— Вот видишь, Иваныч, ты сам мне лекцию об этом прочитать можешь. А Кара- Борз — это черный волк. Волк вообще у них священное животное.
— Понятно, — Макеев задумчиво поглаживал подбородок.
— Бывай, товарищ полковник. А с волком этим поосторожнее, береги ребят. Думаю — недельку по горам порыскаете и найдете этого Борза, слишком уж он и вправду оборзел, — и майор сам рассмеялся своей шутке.
Первый звоночек прозвенел ровно через неделю. Старшина первого оперативного взвода рано утром подорвался на противопехотной мине. Парня сильно посекло осколками и его сразу же отправили в госпиталь «Северный» вертушкой.
Макеев срочно собрал офицеров в штабной палатке.
— Кто стоял ночью на первом посту? — Макеев внимательно разглядывал командиров двух взводов.
— Сержант Разов, товарищ полковник, — командир первого взвода лейтенант Дроздов не поднимал глаза на командира, как будто он и был виноват в случившемся.
— Давай его сюда, Дроздов!
Лейтенант молча поднялся и вышел из палатки, махнув брезентовой полой.
— Какие мысли у других будут? — командир достал из кармана пачку сигарет и, чиркнув зажигалкой, закурил.
— Старшина за водой пошел, — на полковника поднял взгляд капитан Старков, — колодец в пятидесяти метрах от расположения отряда…
— Это нам известно, — Макеев перебил капитана, — короче, Склифосовский…
— А тропа только одна, — невозмутимо продолжал Старков, — примерно в тридцати метрах от ПВД, прямо на тропе стояла МОНка, сработала на движение. Причем поставили ее сегодня ночью — в этом никакого сомнения нет. Вокруг крупные волчьи следы.
— Волчьи? — вступил в разговор врач отряда Корнев. — А почему ты так думаешь? Может, собачьи?
— Волчьи, Владимир Андреевич, — продолжал Старков и поднял глаза на доктора, — я их с другими не перепутаю. Дядька у меня в лесничестве работал. Порою лес обходили с ним по нескольку десятков километров. И причем как будто вожак кружил, они так дичь загоняют. Волчьи, это точно.
Разговор прервался, потому что в палатку, подталкиваемый сзади взводным, кряхтя, заходил крепкий черноволосый сержант. Он ошалело огляделся по сторонам, зайдя со света в полумрак. Затем нашел глазами командира и встал по стойке смирно.
— Разов, доложи-ка, мил друг, как службу ночью нес? — Макеев пристально разглядывал сержанта.
— Да вроде бы все как всегда, товарищ полковник, — засопел сержант.
— Ты давай не темни, — подал сзади голос взводный, успевший по дороге расспросить часового, — рассказывай, как мне говорил.
— Да под утро заморочило меня слегка, — неуверенно продолжал Разов.
— Заморочило? Это как же? Закемарил? — Макеев стряхнул пепел с сигареты.
— Может, и закемарил, командир. Но только показалось мне, что на тропе, что к колодцу ведет, ну на той самой, призрак появился.
— При-и-и-зрак? — протянул Старков.
— Призрак, — в голосе сержанта появилась уверенность, и он перевел взгляд на капитана, — белый силуэт, как человек вроде, призрак — кто же еще? Мелькнул и пропал. Я совсем уж было собрался дежурному по рации доложить, да подумал — померещилось. Луна спряталась как раз — я и думаю, ветки от платанов в тень попали. И захороводили. И главное — ни звука, ни шороха. Только тени от платана на том месте. Знать бы, что так вот случится.
— Эх, Разов, Разов, — Макеев поморщился, — если бы доложил по команде, как положено, не улетел бы твой боевой товарищ в госпиталь.
— Да я и сам понимаю, товарищ полковник, — Разов сморщился и заморгал глазами, — подумал, померещилось, да и стыдно признаться — побоялся: на смех меня ребята поднимут…
— Да какой уж тут смех, тут плакать надо. Иди, сержант, неси службу, — Макеев бросил сигарету на земляной пол, придавив окурок каблуком армейского берца.
Когда Разов вышел из палатки, Макеев быстро и в деталях передал офицерам рассказ командира предыдущего отряда про Черного Волка и даже записку показал. После чего в палатке повисла тяжелая пауза.
— Может, и вправду показалось сержанту? — доктор нарушил молчание.
— А мина? — поднял на него взгляд командир второго взвода Карташов.
— Да стояла она тут, может, не одну неделю, а старшина наш только сегодня на нее наткнулся.
Старков молча рисовал прутиком на земле узоры, потом бросил ветку через левое плечо и повернулся к врачу.
— Исключено, Владимир Андреевич, мы с саперами каждую пядь вокруг просмотрели. МОНку сегодня ночью поставили.
— Разову простительно, док, он в первый раз на Кавказ приехал, — Макеев тоже смотрел на врача, от чего тот поежился, — а тебе, стреляному воробью, стыдно в призраков верить. Завтра у нас по горам да ущельям белые кони в кроссовках поскачут. Это, Владимир Андреич, тот самый Черный Волк, который нам мстит.
— Неуловимый Джо, — осклабился Карташов и зло сплюнул под ноги.
— Так тот никому не нужен был, Валера. А этот нам нужен. Ой как нужен. Это он только начал, вкус крови почувствовал, — продолжал Макеев, — значится так: командиры взводов будут у нас заниматься службой. Ты — док, своими вопросами. А к тебе, Саша, — и тут Макеев просто посмотрел на Старкова, — у меня будет особое задание. Даю тебе две недели, чтобы извести этого призрака. Об этом будем знать только мы пятеро. Попрошу товарищей офицеров об этом никому ни гу-гу. А то вся операция потеряет смысл. Что и как, это мы все вместе прикинем. Докладывать о результатах будешь лично мне, каждый вечер. Понятно?
— Есть, — просто сказал Старков.
— Вот и ладно. На хитрую задницу найдется прибор с винтом. Достанем мы этого Кара-Борза.
Весь день Саня Старков ходил как потерянный. Он что-то шептал, шевеля губами, размахивал руками, чертил пальцем в воздухе знаки, а иногда, резко развернувшись, шел в другую сторону.
К вечеру он решительно заходил в командирскую палатку.
— Я вот что думаю, Иваныч, если это кто-то из местных — то их от меня отвлечь надо. Чтоб думали, что я «казачок засланный». Может быть, найти ребят, недовольных порядком сегодняшним? То да се — поговорить с ними, что хотел бы в горы уйти, стать настоящим джигитом…
— Не получится, — Макеев снова достал из кармана пачку сигарет и принялся щелчком выбивать одну из них, — времени у нас мало. Горцы — народ осторожный. Это тебе тут пару годков пожить надо.
— А что если, — вступил в разговор Корнев, — сделать из нашего Сани пьяницу горького?
И Макеев, и Старков выпучили на доктора глаза и даже не сообразили сперва, о чем это он. Первым в себя, как ему и полагается, пришел командир.
— Вот это ты, Андреич, выдал! Не пойму я, про что ты?
— А вот про что, — и Корнев хитро сощурился, — ты же говорил: местные не пьют, спиртного я имею в виду. Так?
— Ну, так, и чего?
— А если наш офицер постоянно будет пьяным: на улице, в кафе сельском и везде, короче. Они по-любому к нему будут относиться по первости враждебно, а потом рукой махнут. Мол, никчемный человечишко, и бдительность потеряют.
— И чего мне каждый день горькую пить? — вступил в разговор капитан. — Так сопьешься раньше времени.
— Необязательно, — повернулся к нему доктор, — ты что, пьяного изобразить не сможешь? Не валяться на улице, конечно, а так — вести себя не вполне адекватно.
— Так-так, понимаю, — теперь уже заулыбался Макеев, — но я же говорил, горцы — народ внимательный и очень осторожный. Могут не поверить…
— Поверят, — хлопнул себя ладошкой по ляжке Корнев, — я тебе, Саня, такие капли дам — зрачок будет как у совы — во весь глаз, а под губу нижнюю ватку будешь класть, спиртом смоченную, разить от тебя сивухой будет за три километра. И вот в таком виде садишься ты в чайхану, в руках у тебя фляжка, ну — или бутылек за пазухой, ты знай из нее прихлебывай да отключайся время от времени. Через эту чайхану, почитай, все местные мужики проходят. Может, что и услышишь, может, чего и увидишь…
— Есть одно но, Андреич, — усмехнулся Старков, — языками не владею…
— А вот тут ты не прав, — в свою очередь перебил его командир, — здесь с десяток национальностей живет. Родные языки порою не похожи один на другой в корне. Язык общения для них — русский, а это нас полностью устраивает.
— Ладно, — Старков разминал ноги от неудобной позы, в которой так и застыл с самого начала разговора, — раз совет в Филях постановил, значит, превращусь в никчемного и потерянного для общества человека. Только как бы кто из своих не прибил.
— Об этом не беспокойся. По ночам будешь выходить в свободный поиск. Обо всем будешь докладывать по окончании каждой засады, Саша. Примечай все, даже самые, как тебе кажется, мелочи. Одна голова хорошо, а две или даже больше, — тут он одобрительно посмотрел на Корнева, — лучше. Будешь брать с собой только самое необходимое: фонарик, карту, рацию носимую, два боекомплекта, да чего я тебя учу — не первый год ведь замужем.
— Понял, командир, — Старков, скинув с себя сомнения, мучившие его весь день, потихоньку наполняясь азартом, как собака перед охотой, — все необходимое возьму. Подумаю над этим хорошенько — только рация не нужна, может заскрипеть в самый неподходящий момент, если услышите звуки боя — подскочите меня прикрыть. Волк этот поблизости всегда, вот и я буду пасти его. Постараюсь быть либо на шаг впереди, либо за его спиной. И боекомплект один. Хватит. Брать буду только калибр пять сорок пять, несколько «эфок» и один рожок с трассерами. Если возьмут меня в клещи, вдруг этот перец не один работает, трассерами покажу направление при вашем подходе, — и Старков вопросительно посмотрел на Макеева.
— Согласен. Добро, — на секунду задумавшись, сказал тот.
Солнце потихоньку пряталось за горы. Их вершины, покрытые снежными шапками, сыпали вниз снежную крупу, превращавшуюся в легкую дымку, достигая предгорий.
Из села потянуло запахом сгоревшего кизяка. Саня тенью промелькнул мимо караулов, выставленных по периметру военного лагеря, и, сторонясь дороги, свернул в частые посадки из невысоких деревьев.
— Сначала обойду кишлак, посмотрю — кто и чем дышит. А потом прочешу близлежащую местность, — сказал он сам себе и сразу испугался. Ему показалось, что сказал это вслух. Но вокруг царили тишина и умиротворение, природа засыпала на время прохладной южной ночи, лишь со стороны села слышались звуки, характерные для мест, где живут люди: мычание коров, кудахтанье куриц, плач ребенка.
Эти звуки успокаивали Саню, настраивая на спокойный лад, будто и нет никакой войны. Но он, сбросив оцепенение, настроился на рабочее настроение.
Прокравшись вдоль деревьев, прилегающих к окраине Кара-Юрта, он занял удобную наблюдательную позицию. Пролежав минут двадцать, он поднялся повыше, найдя на горе небольшую площадку и подстелив под себя коврик снайпера, достал ночник и принялся внимательно осматривать село.
Схему села нарисовал ему прапорщик Колесниченко. Серега Колесниченко был давнишним приятелем Сани. На плечах Сереги лежали очень непростые и нужные в командировке обязанности: кормить личный состав подразделения. И надо заметить, справлялся с этими поручениями прапорщик мастерски.
На какое бы место и в какое время года ни приехал отряд, Серега на второй день обзаводился нужными знакомствами, так как от природы был веселым и контактным парнем.
Вот и здесь, в Кара-Юрте, через неделю все местные жители уже приветливо здоровались с ним.
Первый час ничего примечательного Саня не заметил, после двух часов ночи, когда село полностью уснуло и луна стала прятаться за перистыми облаками, подмигивая бойцу то левым, то правым глазом, он услышал, как стукнула калитка.
Из дома вышел человек, он огляделся по сторонам и уверенно зашагал по дороге в сторону зеленки.
Саня быстренько скатал коврик, прицепил к ремню, взял автомат на ремень и, крадучись, последовал за неизвестным.
Человек нес в руках вещмешок, шел уверенно и даже непринужденно, по сторонам не смотрел и наверняка знал цель своего похода.
Саня бесшумно крался по обочине дороги, метрах в трех, то пригибаясь к земле, то передвигаясь короткими перебежками.
Дорога поюлила по перелескам и начала карабкаться в гору. Здесь пришлось поубавить пыл, так быстро перемещаться уже не получалось: мешали камни, на которые время от времени натыкались армейские «берцы».
Человек бодрой походкой продолжал свой путь, пока не вышел на горную поляну. Вокруг костра сидели чабаны и кипятили чай. В нос Сани сразу ударили запахи крепкого чая и табака. Кавказская овчарка, лежавшая у костра, подняла голову, принюхалась, лениво встала и поплыла в сторону разведчика.
Саня, чертыхаясь, встал на ноги и быстренько ретировался. Встречаться нос к носу с охранником овечьих отар не входило в его планы.
— Ну, рассказывай, военный, чего ночью видел или слышал, — Макеев расположился на кресле, сделанном из зеленых армейских ящиков из-под гранатометных выстрелов.
— Ничего особенного, Иваныч, чабан сегодня ночью попутешествовал слегка.
— А чего-нибудь необычного не заметил в его путешествии?
— Проводил его до лугов, посмотрел на жизнь простых чабанов, потом, правда, с собачкой в прятки пришлось поиграть, но сыпнул на тропу табаку, она интерес ко мне потеряла. Потом еще с часок понаблюдал и до дому. Через час рассвело.
— Ну, так. Чего сказать тебе, Саня, быстро только кошки родятся. Продолжай наблюдение. С твоим разложением денька три подождем. Можешь отдыхать.
Саня вышел из штабной палатки и отправился к своему другу Сереге Колесниченко.
Пункт временной дислокации жил своей жизнью: взвод Карташова отрабатывал вводную — подъем по тревоге и выдвижение на позиции в случае нападения на ПВД или обстрела.
Дымила походная кухня, бойцы, переговариваясь, шли за водой, часовые вглядывались в окрестности, а около палаток нахально паслась местная корова, иногда кося на людей в камуфляже перепончатым глазом.
— Здоров, Серега, — Старков присел рядом со старшиной.
— И тебе не хворать, — тот невозмутимо чистил картошку, пряча в уголке рта «беломорину».
— Ничего не слыхать в нашем дворе и его окрестностях?
— Пока вроде Бог милует, — Колесниченко понизил голос, — насчет задания твоего, Саня, — откровенных боевиков в селе нет. Все в горах. Приходили зимовать, да как солнышко пригрело — опять воевать отправились. Мадина, это которая нам хлеб печет, и вправду вдова ваххабитская, но она, на мой взгляд, на такие штуки не способна, жидковата…
— Думаешь?
— Я их, знаешь, сколько повидал, думаю, не она это. Дальше чабаны, отары у них большие, люди в селе по горским меркам не бедные. За ними уход нужен, тут не до баловства. Овцы — продукт стратегический, можно сказать, единственно жизненно важный. Земля здесь никудышная, в огородах — сам видел — айва да дыни иногда. Остается наш глава поселения, чайханщик и малый один — он вроде как пришибленный слегка. Во время первой войны еще контузило его прилично, вот крышу у него и сносит время от времени.
— Это как?
— Да, говорят, находит на него: может в горы убежать — его потом с фонарями ищут, то орать начнет — сутками напролет. Для него родные клетку деревянную соорудили. Вот и сажают его под замок иногда — а он орет, как потерпевший, да прутья от клетки грызет.
— Понял, старшина. Спасибо тебе. Присмотрюсь. Может, упустил кого?
— Может, и упустил, Сань. Народу вроде в селе не так уж и много. Понаблюдаю еще — приходят людишки: кому инструмент напрокат нужен, кто молоко на сахар меняет. Попытаю…
— А народ-то к нам как, ну, настроен вообще?
— Да по-разному, но откровенно никто власть не хает, осторожничают, да и открыто нас приветствовать побаиваются. Хотя в одном все сходятся: при нас порядка и закона побольше. Горцы — народ справедливый.
Саня Старков второй день «разлагался» в чайхане. Расположившись на циновке, он заказывал себе чай, время от времени подливая в пиалу пойло, доставая бутылку из-за пазухи. Спирта в ней было немного, в основном вода, но разило сивухой за километр.
Чайханщик Ваит вначале только морщился, в чайхану люди в первый день вообще не заходили. Косились недовольно на русского пьяницу и, перекинувшись парой фраз с хозяином, уходили.
На второй день Ваит нашел компромисс, с русскими ссориться было не в его планах, заходили они часто и заказывали много. Чайханщик перенес Санину циновку в дальний угол, была бы его воля — отгородил бы это место частоколом, но и этого хватило. Местные вернулись. Садились за чаепитие, разговаривали, смеялись, но потом перестали обращать на Саню внимания — только морщились от запаха спиртного.
Саня в разговоры не лез, да и разговаривать с ним никто не стал бы. Пользы от его сидения на Шипке пока не было никакой. Разговоры были о погоде, о дождях, о заболевшей корове, об урожае айвы — короче, полный порожняк.
— Ваит-джан, налей еще чайку, пожалуйста, — Саня приоткрыл сначала правый, потом левый глаз.
Чайханщик уже нес ему пузатый чайник, затем, ловко убрав со стола пустой, поставил перед ним новый.
— Зачем пьешь, Саня?
— Так жизнь такая, Ваит, не мы такие. Что ж еще тут делать, скука.
— Может, тебе манты или шашлык? А то не кушаешь совсем, только пьешь водку свою, — Ваит поморщился.— Одна женщина спрашивала уже: что этот русский тут водку пьет, у него дома, что, не продается?
— Насмешила… конечно, продается. Нет, доттага, есть не хочу совсем.
— Ты хороший воин, Саня, хороший джигит. Зачем пьешь только — не пойму.
— Да я и сам не знаю.
— Ты перестань, Саня. Надо домой вернуться, а пить будешь — горы этого не любят. Останешься здесь. Навсегда останешься.
— Может, ты и прав, Ваит. Буду помаленьку прекращать.
— Вот и молодец, — Ваит, довольно улыбнувшись, уже отходил от него.
Старков, постучавшись о деревянную стойку, стоял на пороге командирской палатки.
— А, заходи, Саня. Похмелить?
— Хоть ты не подкалывай, командир, — Саня, откинув полог, зашел и сел напротив Макеева.
Тот разглядывал карту, иногда делая на ней пометки красным карандашом.
— Ну, рассказывай, — командир отодвинул карту и ловко закинул карандаш в граненый стакан.
— От чайханы пока результатов никаких, правильно ты говорил: местные — народ осторожный и внимательный. Информации больше от Колесниченко, он слово заветное знает, наверное. Ему горцы душу готовы раскрыть.
— А ночные вылазки как?
— Прошерстил окрестности вдоль и поперек. Результата пока ноль.
— Ну, этого и следовало ожидать. Волк этот осторожный. Он после каждой вылазки затаиться должен. Это мне и предыдущий командир говорил. Хитрый и очень осторожный противник. Ты продолжай поиск, Саня. Не останавливайся, снайпер, как работает, знаешь?
— Знаю, командир. Сутками цель высиживает.
— То-то и оно, капитан. А тут цель сложная, неделями вокруг нее ходить надо, а может, и месяцами. Но ты тоже не пальцем деланный. Мне про твою службу в Таджикистане кое-что тоже поведали. Занимайся, Саня.
Ночью Саня устроил лежку под огромным раскидистым дубом. Тот стоял на сопке, и окрестности просматривались очень хорошо с трех сторон, с четвертой мешала зеленка.
Пока село еще не уснуло, Старков решил пораскинуть мозгами. Иногда это очень полезно, всем давно известно.
Он опять взял в руки прутик и уселся спиной к стволу дерева.
— Ага, так и запишем: чайханщик Ваит — фигура в селе известная, днем он все время на виду, человек уважаемый. В чайхане ему помогают два сына-подростка и старуха. Свой дом, довольно неплохой, недалеко от рабочего места, значит. Продукты для чайханы привозит ему старик на мотоцикле с коляской, два раза в неделю привозит. А вот ночью, что делает чайханщик ночью? Хотя если весь день как белка в колесе крутишься — какие ночью приключения? Ночью спать надо!
Саня отломил от прута веточку и положил на землю.
— Номер два — сумасшедший Лом-Али. А может, он только прикидывается умалишенным? Сделает дело, и орать как резаный начинает? Хотя так светиться настоящий волк не стал бы… ну, так или иначе, со счетов его сбрасывать пока не будем…
Он опять обломил веточку и положил рядом с первой.
— Номер три — глава поселения. Скорее нет, чем да: в разъездах все время, опять же на виду. Кто-нибудь что-нибудь увидел или услышал бы. Да и предыдущая смена хороводила тут по этому призраку, если только сообщник или один из сообщников…
Третья веточка легла на поляну рядом с двумя предыдущими. А прут полетел через левое плечо.
Со стороны села потянуло дымом. Он вначале поднимался вверх, а затем рассеивался от дуновения прохладного ветерка и стелился по траве.
«Кизяком топят», — Саня шмыгнул носом.
Над горами взошла луна, круглая и желтая, как апельсин, какие бывают только в детстве.
Капитан взялся за цевьё автомата, чтобы переложить его поудобнее, и вдруг почувствовал, как по телу побежали мурашки. В воздухе повисло напряжение, и даже звуки на секунду затихли. С той самой непросматриваемой стороны зеленки что-то уже происходило, но что — этого Саня пока не понял. Он на долю секунды замер, и тут же ему в нос ударил резкий и неприятный запах то ли слежавшейся шерсти, то ли псины. Капитан поднял глаза и оцепенел. Слева метрах в трех в лунном свете стояли два волка, стояли и спокойно рассматривали Саню в упор. Появились они бесшумно, как будто выросли из-под земли. Один — крупный, лобастый вожак — черного окраса и поменьше — серый с подпалинами, матерый.
Глаза волков светились в полумраке, как горящие угольки.
«Сколько раз по следам вашим ходил, а увидеть вот так — впервые довелось, — промелькнуло в голове, — вот он, Черный Волк. Да только не два их, минимум с десяток — остальные в засаде, команды ждут».
Саня, не торопясь, перевел руку с цевья автомата на курок, а второй рукой медленно достал из разгрузки армейский нож с костяной ручкой.
Я для вас трудная добыча, братцы, — шепотом произнес он, — не ровен час, троих из ваших положу…
Серый волк поскулил чуть слышно ему в ответ. Но черный стоял, как изваяние, глядя глаза в глаза. От чего Саня поежился, но взгляда не отвел — нельзя. Видно было, что животным неприятны незнакомые запахи: ружейного масла, стали, прокопченного на кострах камуфляжа. Они переминались с лапы на лапу, видимо, думая — нападать или нет.
Волки исчезли так же мгновенно, как и появились. Сане даже вначале подумалось: а не показалось ли все это, а может, и меня заморочило, как сержанта Разова тогда. Но сколько он ни таращил глаза в разные стороны, сколько ни смотрел в ночиник — волков и след простыл. И следов не отыскал — тропа каменистая.
— Вот и славно, все правильно сделали, парни, — сказал Саня в темноту и сам удивился, насколько чужим показался ему свой голос.
Несколько часов просидел Саня, прислонившись спиной к дубу, отходя от произошедшего. И только прохладный ветер с гор да еще рассвет привели его в чувство. Спать не хотелось совсем: еще вечером он применил старый армейский метод — ложка растворимого кофе с глотком чистого спирта. Сон отбивает напрочь, и глаза как два фонаря, только под утро голова кружится и тошнит слегка.
Но не зря говорят на Руси: «Пришла беда — отворяй ворота». Хотя беды никакой не приключилось, но могла. Могла.
На рассвете Саня скатал снайперский коврик, проверил разгрузку, пару раз зевнул и осторожно двинулся в лагерь.
На тропинке, которая была уже на подходе к кишлаку в одном месте, его больно укололо в сердце. Стоп, боец. Саня присел на корточки, отсоединил от «калаша» шомпол — несколько раз ткнул в землю вокруг, чисто. Затем приподнял траву слева, справа. Всходящее солнце ослепило глаза, и на долю секунды в полуметре впереди на тропе что-то ярко вспыхнуло и пропало. Саня гусиным шагом прополз это расстояние и ножом поддел зеленую проволоку. Натянута — у самой земли, припорошена грунтом. По ниточке, по ниточке. Вот она, растяжечка. На меня? А на кого же еще? На меня. Выследил волчара, а может, ему те ночные шепнули.
Вжжж, вжжж, чпок, чпок. Саня успел только свалиться — куда-то вправо. Над ухом прожужжала пуля. Он перекатился с места, в которое упал, схватил автомат и прицелился. Только вот куда стрелять? Саня зорко, очень внимательно огляделся. Вон там впереди, метрах в десяти качнулась ветка. Вот ты где, Кара-Борз. Обойду-ка я тебя слева. Саня аккуратно выдвинулся по-пластунски. И, рывком поднявшись, кинулся к месту засады. Такой прыти призрак от него не ожидал, на долю секунды показался. Мелькнул впереди и сразу пропал.
Саня преследовал его, пригибаясь к земле, где-то замирая, где-то прячась за деревья и пригорки.
«Невысокого роста, очень подвижный, юркий, можно сказать. В маскхалате зеленого цвета — наш армейский. Местность знает феноменально, двигается уверенно, где-то семенит. Где-то перепрыгивает препятствия, как кошка. Пацан? Похоже, что подросток или девушка. Та, Мадина, которая хлеб печет, высокая, стройная. А этот — вьюн вьюном. Все, потерял я его. Сейчас отдышусь. Прочешу лес».
Саня дышал и не мог надышаться, как тогда в Таджикистане. Впереди послышался треск веток. Саня спрятался за кустом и навел автомат на звук. По тропе, еле-еле передвигая ноги, тащилась старуха. На горбе у нее помещалась огромная вязанка хвороста. Бабка шла прямо на Саню. Саня оглядел ее с ног до головы. Черный платок, черное платье с длинными рукавами, юбка в пол, на ногах калоши. Она опиралась на палку, кряхтела и стонала. Тяжеловат груз для тебя, бабушка. Глаза полузакрыты, губы плотно сжаты, орлиный нос, бровей почти нет — да и немудрено, лет-то, наверное, под сто. Слева под глазом небольшой, но заметный шрам. Бабка остановилась в нескольких саженях от Сани, горестно вздохнула, вытерла рукавом соленый пот и поплелась дальше. Она прошла в паре метров от капитана, не заметив его в густом кустарнике.
«Все, охота закончена. Всю масть ты мне перебила, мать. Светиться нельзя, хоть и старая бабка, но горянка — внимательная. Запомнить может».
Саня посидел еще минут двадцать и выдвинулся к месту засады.
«Вот здесь я сидел на корточках. Стреляли по мне оттуда. Ага. По ниточке. „Эфка“ у корней дерева, грамотно поставлена. Кабы не солнышко-колоколнышко, вовек не заметить. На колечке гранаты клочок шерсти, даже в косичку заплетен — не поленился диверсант, так хотелось марку поддержать. Саня снял косичку, понюхал, в нос ударил слабый запах слежалой псины. Волчья.
Теперь вернемся назад. Пули, стало быть, полетели в ту сторону. Поищем, вдруг как повезет?»
Саня обходил местность, внимательно разглядывая каждое дерево, каждую ветку. Есть. Вот они, девять граммов в сердце.
У одного из платанов пуля зацепила самый краешек да и застряла в коре, прямо сбоку. Саня выковырнул пулю ножом. Подержал на ладошке, разглядывая, подкинул вверх, поймал, улыбнулся и двинулся в лагерь.
— Выследил волка, молодец капитан, — командир отряда Макеев рассматривал пулю со всех сторон.
— Нет, Константин Иваныч, он меня выследил. Засаду на меня устроил.
— Ты ее на зуб еще попробуй, командир, — врач отряда Корнев тоже внимательно рассматривал пулю.
— Калибр девять на тридцать девять. ВСК — войсковой снайперский комплекс. Наше оружие — спецназовское, — Старков доставал сигарету из пачки.
— Думаешь? — поднял на него глаза Макеев.
— Не думаю, знаю, командир. Стрелял бесшумно, с глушителем.
— Дневальный! — командир откинул полог палатки. — Ну-ка бери журнал ориентировок и ко мне.
В палатку вбежал боец с видавшей виды конторской книгой.
— Здесь я, товарищ полковник.
— Молодец. Ищи сводки за апрель этого года. Давай-давай шевелись. Десятого или четырнадцатого числа. Нашел? Читай.
Дневальный встал по стойке смирно и нараспев, как стихотворение, прочитал:
— Четырнадцатого апреля в десять ноль две у села Кара-Юрт было совершено нападение на машину УАЗ военной комендатуры…
— Дальше, вон там на третьей строке, — нетерпеливо перебил его Макеев.
— Где? А-а-а, здесь. Похищены два автомата АК-47 и одна винтовка ВСК. Прокуратурой заведено уголовное дело по статье терроризм номер…
— Все. Хорош. Свободен.
— Есть, — козырнул дневальный и вразвалку вышел из штабной палатки.
— Наш Черный Волк. ВСК у комендачей позаимствовал…
— Я ж и говорю, — затянулся сигаретой Старков.
— Каков из себя?
— Маленький, юркий. Бегает быстро — не угнаться. Не мужчина — либо подросток, либо девчонка. Местный — это точно. В зеленом маскхалате.
— Бегает хорошо, стреляет плохо, — задумчиво протянул врач, вертя в руках пулю.
— Выходит, так, Андреич!
— Лица не заметил? — командир поднял глаза на Старкова.
— Нет. Все время со спины его видел. На голове капюшон.
— Да-а-а. Задал ты, капитан, задачку. Девчо-о-о-нка. Ну ладно, мы тут по-своему поищем. А ты Колесниченко еще задачу поставь — пусть поспрошает местных — и в поиск каждую ночь. Давай, Саня, время выходит.
— Есть, командир, — Саня затушил сигарету о каблук берца и вышел на воздух.
Серега Колесниченко, как всегда, занимался своим любимым делом: чистил картошку и покуривал. Это — по его словам — как-то успокаивало нервную систему.
— Ого, какие люди, салам, Саня, — старшина приветливо улыбался, — сидай рядышком.
— Здорово, братское сердце, — Старков присел, — давай сигаретку.
Колесниченко вытащил из кармана смятую пачку сигарет.
— Это — последние, Сань, — не привезли. В горах камнепад сошел, дорогу к нам отрезало. С МЧС сказали: только через пару недель расчистят.
— Эге, и чего же делать нашему курящему брату?
— Табаку тебе отсыплю. Козью ножку умеешь крутить или научить тебя?
— Умею, а бумагой где разжиться?
— Вон смотри — рядом с полевой кухней стопка газет — местные принесли. Бери сколько хочешь, закончатся — приходи еще. У меня этого старья навалом.
— Спасибо, Серега, — Саня засовывал в карман разгрузки пакет с махоркой, — я задачку поставить тебе хотел: поспрошай местных насчет пацаненка или девчонки бойкой. Видел я сегодня утром призрака этого. На черного волка никак не тянет, скорее волчонок. Но бегает по лесу — лося обгоняет.
— Хорошо. Не вопрос.
Саня поднялся, чтобы уйти, но почувствовал: не договаривает чего-то старшина.
— Что-то случилось, Серый?
— Да я тебя, Саня, уже неделю спросить хочу, да все недосуг как-то, — Колесниченко смотрел в сторону.
Старков снова сел рядом.
— Ну, спрашивай, коли хочешь.
— Говорят, ты за два месяца перед командировкой развелся…
— А, вон ты о чем. И что еще говорят?
— Да видел я твою бывшую пару раз — ничего вроде баба…
— В том-то и дело, что ничего — пустое место, фальшивка…
— Не жалко тебе? Все ж столько лет вместе…
— Серег, самый короткий путь — это путь правды. Как можно жалеть о человеке, который льет лживые слезы при расставании, пишет лживые письма, составляет лживые дневники, радуется, поет тебе песни под гитару — и все это оказывается блефом? Все нормально, ни о чем не жалею…
— Как-то невесело ты это говоришь…
— Старшина, ты о сроке давности что-нибудь слыхал?
— Ну, мы же с тобой в милиции служим, юристы какие-никакие, конечно, слыхал. Знаю, что это такое…
— У каждого преступления, Серый, есть срок давности. У каждого, даже у убийства. Одного только люди никогда не могут простить. Предательства. Видимо, считается, что предать человека или людей, которые тебе доверяют, — самое страшное и подлое. У предательства срока давности нет…
— Все правильно, Саня, — старшина поморщился. — Да я что, Полина Ивановна моя письмо мне прислала из дома, две недели назад еще. Пишет: видела Санину бывшую, переживает, мол, баба, ты там поспрошай его, может, поостыл малый. А теперь вижу, все правильно: предателей надо вычеркивать — из памяти, из сердца, из жизни — безжалостно. Все, закрыли тему. А насчет пацаненка я поспрошаю, это ты не волнуйся. Сделаю в лучшем виде.
Этой ночью было совсем темно. Луна спряталась за черные тучи. Саня посмотрел на небо — тучи по ходу беременные, поутру дождичек брызнет. Хотя как в горах может «брызнуть» дождик, он знал не понаслышке.
«Ну и хорошо, что луны нет, — подумал капитан, — в ночник наблюдать удобнее». И он достал из разгрузки старый добрый «ворон».
Правда, понаблюдать за селом и обходными тропами не пришлось. Совсем рядом, метрах в пятидесяти, он услышал сначала рык, потом волчий вой, а затем и вовсе леденящий душу крик.
Саня, быстро собрав боеприпасы, взяв наизготовку оружие, тихо двинулся на звук.
Осторожно приблизившись, он посмотрел в прореху забора из старых деревянных слег. В глубине двора стояла большая деревянная клетка, усиленная стальными прутьями. В клетке метался человек. Он то садился на задние ноги, то подпрыгивал, ударяя головой в потолок, то вертелся волчком. Саня посмотрел на него через ночник: человек сел на корточки, поднял голову вверх и завыл по-волчьи. И столько боли и муки было в этом вое, что у Сани невольно пробежали мурашки по спине. А через прибор ночного видения глаза человека сверкнули, как тогда у волка, — раскаленными угольками.
«Да, в таком состоянии не до диверсий. Вдруг в самый ненужный момент клеммы перемкнет. И ведь он меня не видел. Спектакль играть не перед кем — зритель отсутствует. Скорее всего, и как на сообщника призрака на него положиться невозможно. Разве я бы взял такого в напарники? Никогда».
В горах откликнулись несколько голосов. Волки выли, приветствуя друг друга. В селе залаяли собаки, заскрипели, открываясь и закрываясь, двери. Пора было сворачиваться, что Саня и сделал. При таком шухере засаду не сделать.
Саня сидел у буржуйки, скручивая козью ножку. Да, без курева трудно приходится. Первое время чуть легкие не выплевывал. Крепким оказался табачок. Рядом лежала стопка старых пожелтевших газет. Их безжалостно кромсала и рвала уверенная «омоновская» рука. Дровишки попались сырые да сучковатые. Благо бумаги на растопку хоть отбавляй. Со вчерашнего утра шел мелкий моросящий дождь. Теперь может на неделю зарядить — это как повезет.
«„Спортивный вестник Кавказа“. Ну что же, почитаем. Таблицы союзного еще чемпионата по футболу. Ого, „Заря“ (Ворошиловград) — и такая команда тогда была. И вверху таблицы — хорошо играли, наверное. „Динамо“ (Тбилиси), ереванский „Арарат“». Саня перебирал стопки газет, иногда прочитывая передовицы, иногда просто бросая газеты в топку.
И вдруг тревога пробежала по его телу, пробежала и занозой засела в мозгах. Как будто только что он пропустил что-то очень важное. Саня лихорадочно стал пересматривать прочитанные уже газеты, искал глазами старые таблицы и статьи.
С одной из страниц на него смотрела молодая красивая горянка. «Гордость республики — АминатАдиева. Мастер спорта СССР по спортивному ориентированию, призер молодежного чемпионата Советского Союза». Ну и что? Саня перевернул газету — 21 мая 1971 года. Так это же было при царе Горохе, когда людей было трохи.
Нет, где-то он уже видел это лицо. Миндалевидные глаза, черные брови дугой, орлиный нос, плотно сжатые губы. Слева под глазом небольшой, но заметный шрам.
— Серега, — Саня быстро зашел в палатку взвода обеспечения.
Колесниченко резко вскочил на деревянных нарах, больно ударившись головой о деревянную слегу.
— Блин, ты, Саня, чего стряслось-то? Пожар, что ли?
— Вспоминай: бабка старая, глаза серые, нос орлиный, рост примерно метр шестьдесят. Зовут Аминат. Знаешь такую?
— Ну, знаю. Приходила пару раз, козу искала. Живет в крайнем доме на окраине аула, одинокая, неразговорчивая. Да ты куда?
Но Саня быстро выбежал из палатки.
— Малахольный, далась ему эта старуха, — старшина потирал рукой ушибленную голову.
Капитан Старков положил газету на стол перед командиром.
— Это она.
Полковник Макеев отложил в сторону карту и недоуменно смотрел на Старкова.
— Она — призрак.
— Понял. Быстро и по делу.
— Тогда утром в лесу я за призраком гонялся. А встретил ее. Она и есть — Кара-Борз. Притворилась, правда, старой и дряхлой, но с ней наперегонки побегать — ушатает в усмерть.
Макеев глазами пробежал статью.
— Дневальный! — в палатку ввалился старшина Разов. — А, это ты, боец. Командуй — в ружье. Сейчас поквитаемся мы с твоим призраком. Только это, Разов, без шума, толкотни и суеты. Понял?
— Есть, товарищ полковник, — и сержант исчез, взмахнув палаточной полой.
Отделение омоновцев взяло дом на окраине села в плотное кольцо.
— Товарищ полковник, можно я ее сам возьму? Две с половиной недели по ее следам ходил, — Старков с надеждой смотрел на командира.
— Ладно, давай, Саня, как учили. На рожон не лезь, если бабка отстреливаться начнет — сразу назад. Мы ее дом гранатами закидаем. А то мороки потом — вези ее в комендатуру, в прокуратуру. Да еще в доме ничего как не найдем — доказывай потом. Вдруг она всю приблуду в лесу прячет! Понятно, капитан?
— Понятно, Константин Иваныч. Она хоть и осторожная, да только я ей как снег на голову свалюсь. Неожиданно.
— Ну, давай-давай действуй много текста, — и полковник нервно улыбнулся.
К дому Саня подполз по-пластунски. Краешком глаза глянул в окно. Занавески плотно зашторены, но в глубине виден свет. Старков аккуратно продвинулся к двери, ни замка, ни засовов на ней не было.
Дверь открылась без скрипа. Саня перенес через порог сначала одну, потом другую ногу. Посидел в сенях, отдышался, постарался успокоить колотящееся, как овечий хвост, сердце. И, аккуратно открыв вторую дверь, сделал кувырок внутрь. В доме было тихо, только тикали на стене старые ходики. На столе стояла керосиновая лампа, лежала газета, на ней очки и связка волчьих зубов на нитке. Саня перевел взгляд направо. Рядом с тахтой лежали на полу две противотанковые мины, на них пирамидкой высилась американская противопехотка «клэймор» и подмигивала ему то зеленым, то красным глазком.
«На движуху сработает. Не успею», — пронеслось в голове у Сани.
Последнее, что он увидел, это то, что мины были старыми и ржавыми, и еще мамины глаза. А потом сверкнула молния и тишина.
Взрыв внизу в селе ухнул неожиданно. Гордость республики Аминат Адиева, мастер спорта СССР по спортивному ориентированию, повернув голову, посмотрела с горы вниз. Над селом клубились черные разводы дыма. Лицо ее, прочерченное сединами, не выражало ничего: ни радости, ни сожаления, ни печали. На запястье из стороны в сторону болтались четки из волчьих клыков.
Она поправила лямки армейского рюкзака и уверенной походкой зашагала вверх по горной узкой тропе.