Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2016
Москвина Т. В. Жизнь советской девушки. М.: АСТ: Редакция Елены
Шубиной, 2014.
Кажется, в наш век доступной информации мы начинаем особенно ценить достоверность и документальность во всем, в том числе и в литературе. Самый яркий тому пример — свежая Нобелевская премия, которой наградили белорусскую писательницу Светлану Алексиевич за ее полифонические сборники свидетельств очевидцев о тех или иных исторических событиях. В России документальная проза тоже попадает в поле зрения жюри литературных конкурсов: в прошлом году в шорт-листБукера попал уже награжденный к тому времени Нацбестом роман Ксении Букши «Завод „Свобода“», основанный на многочисленных интервью с заводчанами и рисующий полную картину нелегкой жизни одного предприятия, а на самом деле — целой страны.
Произведение Татьяны Москвиной «Жизнь советской девушки» (по определению автора, биороман) автобиографично и потому, очевидно, попадает в категорию невымышленной прозы. Однако вопрос жанра здесь неоднозначен. Это, с одной стороны, персональная история, история пути писательницы к самой себе. А с другой стороны, это срез эпохи — быт, ежедневное существование каждой жительницы советских 60–80-х (на что сразу намекает название). Повествование следует хронологии событий, но при этом Москвина не гнушается и длинными отступлениями — о театре, о советской экономике, о детском фольклоре и о женской судьбе. Субъективность и объективность повествования выдерживаются здесь в хрупком балансе, где стиль автора и предельно ироничен, и абсолютно искренен, вся информация и документально правдива, и пропущена сквозь призму конкретного сознания. Иногда это приводит к повторам мыслей, но в целом такой способ наррации создает понятный, написанный сочными красками портрет времени.
Какими же предстают населяющие это время люди? В первую очередь — разными. Читатель узнает, например, о «бывших людях», родившихся до революции, которых в послеблокадном Ленинграде оставалось уже совсем мало. Или, напротив, об обыкновенных «крепких советских семьях». Живо и язвительно описана «сфера обслуживания» (или просто «Сфера», не иначе как с большой буквы). А самый большой интерес вызывают описания интеллигентской среды. Тут автору есть где разгуляться: читателя ждет целая глава, посвященная Театру юного зрителя, сведения о драматическом коллективе Военно-механического института и о ленинградском театре в целом. Рассказы о том, какую музыку слушала и какие книги читала молодежь (да и не только молодежь) 70-х. И, конечно, множество описаний развеселой студенческой жизни Театрального института.
В повествовании об интеллигенции Москвина задается вопросом, меняет ли человека культура, возвышает ли она любителя литературы и театра над обывателями, или все же «культура входит в клинч с нравами советской мещанской среды, […] но быт и нравы — это дракон почти непобедимый».
Литература и театр представляют собой две темы, проходящие красной нитью сквозь весь текст. Особенно любопытна глава о Достоевском, где любовь Москвиной к этому писателю становится поводом порассуждать как о нем самом, так и о влиянии прозы и поэзии на формирование личности, о сменяющемся восприятии литературы в зависимости от возраста, о литературной иерархии и о несправедливо забытых сочинителях.
Еще одна большая тема, которую никак нельзя не упомянуть, — это так называемый женский вопрос. Уже одна специфика жанра обусловливает женскую точку зрения, отражаемую текстом. Перед читателем предстает картина одновременно печальная и жизнеутверждающая. В СССР бытовые женские проблемы представлялись как что-то неважное, загнанное даже не на второй план, а в тонкие брошюры, «написанные с некоторой неприязнью к предмету разговора», а общество требовало от женщины только «любить, плакать и вязать» и учило ее не ценить себя. Тем не менее и в таких условиях женщины выживали, не потеряв душевной чистоты, сохранив «остатки той идеальной и кристально чистой Волги внутри». (И простим автору утверждение, что тогда женщины были лучше и душевней нынешних.Вопрос матерей и детей вечен.)
В книге переплетаются два голоса, два сознания: автор-сейчас и автор-тогда. Пассажи, написанные иронично и информативно, отражающие точку зрения взрослого человека, сменяются несобственно прямой речью ребенка (и далее по тексту — подростка, девушки). Первое сознание в тексте явно доминирует, но тем ценнее кажутся проявления второго — наивного и впечатлительного, проблескивающего в книге неожиданно, оттеняя речь взрослого автора. Именно в детском сознании хранятся голоса других людей, окружавших писательницу на протяжении жизни, и таким образом создается объемный, разносторонний текст.
Название романа кажется политизированным: тут вам и феминизм, и будто бы симпатия к Советскому Союзу. Но слово «советский» (хоть его и хочется воспринять как нелестный эпитет) здесь является простой констатацией факта и утверждением историчности книги — куда тут денешься, неотменяемый период жизни страны.
Отдельного упоминания достоин язык, которым написан биороман. Даже не интересуясь ни жизнью СССР, ни жизнью девушек, можно читать эту книгу с удовольствием, смакуя колкости и насмешки, которыми пересыпан текст. Действительно, именно ирония (и самоирония) лежит в основе авторского стиля, который сложно перепутать с чьим-либо другим. Эта ирония выражается различными способами почти на всех уровнях текста, от метких окказионализмов до целых сардонических периодов: «В революции есть свое дьявольское обаяние, но ведь к 50-м годам ясно очертилась невозможность построения коммунизма в одной стране, в другой стране, в никакой стране, так вот бы и свернуть с ложной дороги, как, собственно, и предлагал тихий друг человека А. Н. Косыгин, нарезая народу хоть по шесть соток этой злосчастной земли, чтоб безумцы и дети безумцев ползали по ней на коленках, сажая полезные корнеплоды и заодно вымаливая прощение». Из этих иногда добродушных, а иногда по-настоящему ядовитых насмешек составляется речевой образ автора.
Кто же тогда на самом деле является главным героем этой книги, литератор и театральный критик Татьяна Москвина или обычная девушка — школьница, студентка, аспирантка, только начинающая жить? Хочется ответить, что это взрослый автор, который с высоты прожитых лет разбирает и оценивает свою собственную жизнь и жизнь своих современников. Но сделано это без всякого обхода острых углов, с подкупающей прямотой, и в итоге перед внутренним взором читателя предстает динамичный образ, развивающийся «от нуля до наших дней». Впрочем, следует упомянуть о том, что фабула романа ограничивается только двадцатью пятью годами жизни — самыми важными, формирующими личность. Москвина отказывается от идеи осмысления своей жизни в целом, фокусируя текст на относительно недолгом периоде детства и юности, и такое ограничение работает только на пользу книге. По признанию писательницы в «Увертюре» (вступлении к биороману), из ее жизни «нельзя вывести никакого урока», но, как кажется, из жизни советской девушки — можно. Можно видеть, как чистый лист человеческой души заполняется текстом жизни, где и большие события, и мимолетные замечания других людей могут отпечататься с равной вероятностью. Самое ценное и самое удивительное здесь — наблюдать, как детская психология становится психологией взрослой.