Повесть
Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2016
Александр Сергеевич Рыбин родился в 1983 году в г. Кимры Калининской области.
Окончил филологический факультет Тверского университета. Работает фриланс—журналистом. Первая публикация — в журнале «День и ночь» в 2008 году. Лонг-листер премии «Неформат», Бунинской премии и премии имени В. П. Астафьева (2008). В 2012
году вошел в лонг-лист премии «Дебют» с повестью «Современный
кочевник». До отъезда в ЛНР жил во Владивостоке. Публиковался в различных литературных
изданиях.
Опять Эмма написала, что он ее не ценит, что бросил с ребенком у изматывающих родственников, что не хочет заботиться о ней и собственном сыне, что… Саня до сих пор не смог привыкнуть к таким письмам. Они его угнетали. После них давила усталость и хотелось выпить. Выпить не было. Саня выключил ноутбук и пошел прогуляться по городу — чтобы расслабиться.
Вечер. Солнце уже зашло. Небо наливалось темными оттенками синего — все темнее и темнее.
Проспект Ленина. Бледный свет фонарей. Темно-серый оттенок домов: портики, колонны, массивная лепнина, глухие каменные балконы, далеко выступающие карнизы — архитектура сталинского ампира, — будто две средневековые крепости вытянулись вдоль всего проспекта. Редкие горящие окна. За год войны население Алчевска уменьшилось вдвое. Было сто двадцать тысяч — стало пятьдесят или шестьдесят, точных данных не было, оценивали «на глаз».
По центру проспекта пешеходная аллея. Высокие раскидистые деревья: тополя, каштаны и липы. Липы отцвели неделю назад, но в воздухе еще держался их сладковатый легкий аромат.
Возле пивного ларька рядом с кинотеатром «Мир», как обычно, кучковалась местная молодежь. Припаркованы вдоль тротуара несколько дешевых автомобилей и мотоциклов. Громкие и приглушенные разговоры. Из одной машины доносилась современная популярная музыка. Молодежь тусовалась, разбившись на несколько стаек.
Саня, проходя мимо кинотеатра, запрокинул голову. Небо уже продырявили десятки звезд.
Костик и Виталик с двумя однокурсницами сидели на ступеньках «Мира». Пили газировку и лузгали семечки. Асфальт перед ними в белеющих прыщах шелухи. Мимо проходил незнакомый парень (в сумерках казалось — вроде бы ровесник). Он смотрел в небо. Костик, взглянув на него, тоже запрокинул голову. «Из ополчения, наверное, — сказал Виталик, когда незнакомец удалился. — Что-то я его ни разу у нас в городе не видел».
«А вы бы пошли в ополчение?» — спросила одна из однокурсниц, та, что ниже ростом и с пухлой, размытой фигурой. «Ты мне, Оля, ответь сначала на один вопрос, тогда и я отвечу, хорошо?» — предложил Виталик, говорил он тихо, так, чтобы не услышали другие компании. «Ну, спрашивай?» — «Ты сама знаешь, зачем эта война? Зачем ополчение воюет?» — «Тц? — цыкнула недовольно Оля. — Чтобы мы тут независимо жили. Чтобы Новороссию создать». Виталик повернулся к ней и скривил губы в ехидной ухмылке. Ответил Костик, тоже тихо: «Это в прошлом году, когда война начиналась, все говорили, что вот победим укропов и будем создавать Новороссию. Теперь все поменялось. Ополчение считает, что надо оставаться в составе Украины, но дать русским больше прав и сделать русский язык государственным. Понимаешь? Зачем тогда тысячи людей убили, города обстреливали, зачем война тогда? Все равно же остаемся в составе Украины». Таня, другая однокурсница, высокая брюнетка, одетая в обтягивающие джинсы и розовую майку с глубоким декольте, показательно вздохнула: «Ребят, давайте без войны. И так она надоела. Давайте о чем-нибудь другом. Я вот слышала, что наш „Мир”, — она кивнула в сторону кинотеатра, — скоро собираются запускать. Вы слышали что-нибудь?»
Таня и Оля шагали домой — свернули с проспекта Ленина на Московскую. Через полчаса начало комендантского часа. Идти им недалеко — они не торопились. Шагали, держа лакированные сумочки на локтях, вглядывались в тротуар перед собой — под кронами деревьев черные тени, как бы не споткнуться.
«Скажи честно, Тань, ты бы с кем из них согласилась?» — «Что согласилась?» — «Ты же понимаешь, о чем я. С кем?» — «Ну что с кем?» — «Ты специально так, да? Ты понимаешь же». — «Не понимаю, я смотрю под ноги, чтобы не клюкнуться обо что-нибудь». — «Да понимаешь ты все. С кем бы ты… — Оля заглянула однокурснице в лицо, та действительно внимательно смотрела под ноги. — Виталик или Костик?» — «Что?» — «С кем бы ты согласилась переспать?» Оля торопливо проговорила последнее слово. «Я? — Таня недовольно выпятила губы. — Даже не знаю, я не думала об этом…» — «Думала, — Оля торопливо перебила. — Скажи честно. Я же спросила тебя честно». — «Ну-у, наверное… с обоими сразу хотела бы». — «Ты — распутница». Обе девушки рассмеялись. Оля шлепнула Таню по попе — аккуратной, соблазнительно обтянутой джинсами, та вскрикнула: «Ай!», отскочила в сторону и снова засмеялась.
Таня проснулась. Родителей дома не было — уже ушли на работу. Девушка скинула одеяло на пол. На ней крошечные черные трусики и обтягивающий топ на бретельках. Сладко потянулась. На стенах комнаты плакаты с изображением американских и европейских киноактрис. Киноактрисы в сексуальных позах, откровенных нарядах. Позади одних взрывы и разбивающиеся автомобили. Позади других космические станции или волшебные дворцы. Таня встала и подошла к зеркалу. Оценивающе смотрела на свою фигуру и сравнивала с фигурами на плакатах. Поворачивалась боком, спиной, выпячивала попу, грудь, вытягивала губы, будто для долгого и страстного поцелуя. Наконец взяла телефон и сфотографировала свое отражение в зеркале. «Да, я хорошенькая», — оценила получившийся снимок.
Надела халат. На кухне из стола достала отцовские сигареты и вышла курить на балкон. День обещал быть жарким — ни одного облачка. По улице внизу катили редкие маршрутки и троллейбусы. Троллейбусы старые — шумно волочили «рога» по проводам, скрипели, похоже, всеми деталями и механическими узлами.
Иван, мужчина средних лет, в руках пакет из супермаркета «Киевский», в пакете стеклянная банка с обедом и ужином. Ехал в троллейбусе одиннадцатого маршрута. На работу. Лицо сонное, потухший взгляд. Без интереса смотрел в окно. Сиденье в троллейбусе старое, продавленное — его металлический каркас неприятно врезался в тело на каждом ухабе.
Остановка «ДК химиков». Иван вышел. Ждал, когда светофор загорится зеленым, чтобы перейти на другую сторону улицы. Подошла низкорослая пухлая женщина с набитыми сумками в каждой руке. Тоже ждала зеленого. Проехал тентованный «Урал» ополчения. Вместо номера спереди табличка с надписью «Новороссия».
«Фикус» ехал к штабу алчевского ополчения. В кузове его «Урала» — пусто. По металлическому полу гулко катался лом. «Фикус» (растянутая выцветшая армейская майка, выгоревшие пятнистые штаны) ругался, его раздражал гул из кузова. Он проклинал тех, кто бросил лом, не закрепив.
Остановился на парковке перед штабом. Здесь уже стояли несколько легковых автомобилей: старенькие «Жигули» и «нивы», инкассаторский, песчаного цвета броневик, тонированный помятый «UAZ Patriot», — на каждой машине наклейки со словами «Новороссия» или «Ополчение» либо символика Новороссии. Возле машин и перед входом в штаб вооруженные и безоружные ополченцы.
«Фикус» вылез из кабины, захватив с пассажирского сиденья свой АК-74. Пока дошел до входа, перездоровался со всеми ополченцами. Дежурный охранник записал его в журнал посещений, автомат забрал на хранение — поставил в металлический сейф. Второй этаж: здесь двое охранников в коридоре. Сидели на офисных креслах — на коленях автоматы, в руках мобильные телефоны: лазили по Интернету. «Фикус» спросил их: «„Первый”» у себя?» — «Занят». — «Ясно. Надолго, не в курсе?» — «Совещание. Только началось. Может, и надолго». — «Ладно».
«Фикус» прошел по коридору и зашел в открытую дверь политотдела. В политотделе накурено, несколько человек за столами (два стола составлены буквой «Т») — перед ними открытые ноутбуки. «Мужики, здорово. Кто старший?» — спросил «Фикус». Отозвался коренастый паренек в российской военной форме старого образца, со значком Советской армии на груди. «У меня приказ к тебе есть», — сказал «Фикус».
Сане звонил командир политотдела алчевского ополчения «Катран». Саня сидел с телефоном на кровати в своем номере гостиницы. Напротив еще одна кровать — застелена, по одеялу раскиданы вещи и открытый туристический рюкзак. Окно открыто — перед ним носились кругами ласточки. «Саш, тебе сегодня надо будет поехать на Донецкий». — «Понял. Когда?» — «Еще не знаю. Сейчас совещание у „Первого” закончится, и будет известно. Ты свои вещи собери. Ты туда, как минимум, на неделю». — «Понял». — «Еще позвоню». — «Давай». Саша бросил телефон на соседнюю кровать и отвернулся к окну.
Выезжали из Алчевска на желтом автобусе «Isuzu». В салоне вместе с Сашей еще трое ополченцев. У каждого автомат АК-74. В конце салона сложены рюкзаки и спортивные сумки. Мимо дореволюционного одноэтажного особняка с флигелем и арочными окнами, карнизы особняка обросли пучками трав — бывший дом управляющего металлургическим заводом, в советское время Дворец пионеров, теперь пустующий и ветшающий. Дальше — дымящие трубы, вышки, домны, цистерны и длинные мрачные здания металлургического завода. Автобус нырнул в тоннель, проложенный под заводом.
Волнистая луганская степь. Белесые, выгоревшие от яркого и жаркого солнца травы. Местами возвышались конусы терриконов. Узкие бледно-зеленые полосы лесопосадок. Желтый автобус ярким пятном плыл через этот пейзаж.
Асфальтовая, разбитая попаданиями снарядов, мин и ракет дорога поднималась вверх. Справа указатель — «пгт Донецкий» — прошит осколками военного железа. На въезде пост ополченцев. Пост — кирпичная остановка, обложенная мешками с песком. За мешками на скамейке двое ополченцев: махнули проезжавшим в желтом «Isuzu».
В поселке почти каждый второй дом пострадал от обстрелов тяжелой артиллерии и «градов». Выбоины и царапины на стенах, раскиданные взрывами крыши, металлические заборы в рваных дырах от осколков, деревянные сараи развалены или обгорели, в православной церкви артиллерийский снаряд снес один угол — неровные линии разбитой кирпичной кладки. Фруктовые сады во дворах частных домов. Две пятиэтажки в центре — обрушившиеся балконы, переломившиеся междуэтажные перекрытия, разбитые стекла и торчащие остатки рам. Местами вырыты глубокие траншеи.
Комендатура располагалась в бывшей больнице — здании дореволюционном, изношенном. По периметру входа укрытие из мешков с песком. Над входом вывешены два флага: СССР и Новороссии — горизонтальные полосы, голубая, синяя и красная, в средней полосе надпись старославянским шрифтом: «Воля и труд». Дежурный облокотился на мешки, лениво смотрел по сторонам — улица перед ним пуста. Остановился желтый автобус, выгружались ополченцы.
Саня поднялся на второй этаж комендатуры. Тут комната, в которой он жил во время командировок в Донецкий. Бело-синие стены. Краска отслоилась и свисала внушительными струпьями, открылась известково-песчаная штукатурка. На потолке рыжие разводы от протекавшей воды. Дощатый пол — краска ободрана, натоптано. Единственное окно — стекол нет, вместо них прикреплена полиэтиленовая рваная пленка, шевелилась и шуршала от сквозняка. Лампы под потолком нет — висит одинокий, похожий на мертвую змею провод. Два спальных места. Сашино — продавленная раскладушка. Саша кинул возле нее рюкзак, прислонил к стене автомат. Отцепил от рюкзака каремат, раскатал его по раскладушке. Достал спальник и бросил сверху. Вошел (дверь не заперта) худощавый чернявый ополченец, Сашин ровесник, за спиной автомат, одет в зеленую футболку, панаму и пятнистые штаны, на шее желтые тактические очки: «Добро пожаловать домой, Саня». — «А, Антон, привет. Как дела? Как у вас тут?» — «Перемирие продолжается. Укропы нас обстреливают, а у нас приказ им не отвечать — как обычно, в общем. Правда, крайние три дня спокойно».
Саня и Антон сидели на ступенях комендатуры — у обоих между коленями зажаты автоматы, курили и молчали. Отхлебывали из общей кружки кофе. Вечерело. Уличное освещение в поселке не работало. В комендатуре тоже не было света — светомаскировка. Наплывали густые южные сумерки. Ни прохожих, ни автомобилей на улице. Стрекот и протяжное урчание насекомых. Отдаленный собачий лай.
Отчетливо «бахнуло» — тугой звук минометного или гаубичного выстрела. Ополченцы прислушались. Пять секунд, десять, пятнадцать — подлого свиста приближающегося снаряда или мины не было. Прошло полминуты — не слышно и разрыва. Оба продолжали размеренно и молча курить. Сизые облака дыма в густеющих сумерках.
Жара. День в самом разгаре. Антон и «Гаджет» патрулировали поселок. Старались идти в тени деревьев. Останавливались, чтобы пособирать вишню. Антон смотрел по сторонам, «Гаджет» нагибал ветки и сдергивал ягоды, набирал их в кепку. Затем поменялись. Оба с легкими бородками и усами. Сочная переспевшая вишня мазала губы в пурпур. Надпись белым мелом на очередных воротах: «Здесь живут». За воротами кирпичный дом, угол его разбит попаданием, видимо, артиллерийского снаряда. Окна забиты досками. Крыша обшита толстой полиэтиленовой пленкой. Другой дом. Деревянный забор перед ним повален и раскидан. Вишневые и абрикосовые деревья с перебитыми сучьями.
«Пойдем на колодец?» — «Давай». Свернули на узкую без асфальта улочку. Очередной частный дом с заколоченными досками окнами. Зашли без стука во двор. Колодец, рядом с ним беседка. «Гаджет» набирал воду, Антон сел в беседке, положил два автомата на стол. Тенек, прохлада, попили холодной, хотя и мутной воды из ведра — хорошо. «Гаджет» откинулся на лавке: «Хоть бы уже опять война началась по-нормальному. Как же надоело это паршивое перемирие — только сидим и считаем, сколько раз укропы нас обстреляли, а сами не отвечаем. Разве в истории когда-нибудь такое бывало, Антон? Скажи, ведь ты же историк». Лицо Антона непроницаемо пустое: «Не трави душу. Сам знаю. Да каждый уважающий себя ополченец знает. Знает и понимает. Только вот руководство у нас… Но мы же сами выбрали себе таких руководителей». — «Кто выбрал? Я не выбирал. Я в ополчение приехал, когда Плотницкого уже избрали главой Новороссии. Лично я за него не голосовал». — «Ладно. Заканчивай. Давай о чем-нибудь другом. Тут и так все понятно».
На колодец пришел местный гражданский — дядька за пятьдесят, в белой майке, спортивных штанах, шлепанцах и белой кепке. Вкатил тележку с металлическими бидонами и пластиковыми бутылками внутри. «Привет, хлопцы». — «Здравствуйте». — «Как служба?» — «Потихоньку». — «Есть водичка в колодце?» — «Есть-есть». — «Я у себя, хлопцы, колодец весь вычерпал. Жара такая, он и наполняется плохо». Гражданский расставлял бидоны и бутылки. Спустил ведро в колодец — оно плюхнулось, достав до воды.
Игорь Трофимович катил тележку с бидонами и бутылками к дому. Скрипели несмазанные колеса. Улица шла под гору. Видно, как заканчивается поселок и дальше тянется степь. В километре за поселком высились три террикона. Игорь Трофимович остановился и утер пот с лица кепкой. «Игорек, — окликнула его со двора старушка в платке и цветастом платье, — ты никак за водой ходил?» — «Ходил. Колодец у меня пересох». — «Так и у меня, — старушка разговаривала, опираясь на забор, — куда ходил, милок?» — «К Митасовым. Там хорошая вода. Колодец пока полный».
Электрический чайник закипел и щелкнул, выключившись. Стол, застеленный клеенкой, пачка с черным чаем, банка сгущенки, вазочка с сахаром, белый хлеб, нож, сливочное масло на блюдце. Игорь Трофимович поставил на стол фарфоровый заварник — под носиком свисало ситечко, — засыпал чай и залил кипяток. Сел на стул, оперся подбородком на руку и смотрел, как из носика, извиваясь, поднимаются струйки пара.
Хлопнула дверь в дом. «Марусь, — позвал Игорь Трофимович жену, — чай скоро созреет». Та ответила из соседней комнаты: «Иду».
Мазали хлеб маслом и поливали сверху сгущенкой. Включили телевизор. Неспешно тянули горячий чай. «На колодце у Митасовых ополченцы сидят, — рассказывал Игорь Трофимович, — воду им, что ли, не привозят. Вон их сколько по поселку. Они-то быстро колодец вычерпают. Лучше бы укропов подальше отогнали, чтобы они по нам не лупили. Ох, за что нам эта война на старости лет», — и он опасливо выглянул в открытое окно. Жена согласно кивала. За окном, как обычно, пусто. До войны население Донецкого насчитывало две с половиной тысячи жителей. Когда после двух месяцев боевых действий фронт придвинулся вплотную к поселку, а взрывы и стрельба стали повседневностью, почти все жители разъехались. Осталось двести двадцать восемь — их поставили на учет в комендатуре. В основном пенсионеры и пьяницы.
По телевизору транслировали украинский канал «1+1». Выпуск новостей. Исключительно украинский язык. Диктор — черноволосая и черноглазая девушка в строгом костюме. Руки сложены на блестящем столе, под руками листы с отпечатанным текстом. «Сегодня, — рассказывала диктор, — президент Порошенко встретился с главой экономической комиссии Европейского союза Карлом Шредером. В эти минуты Порошенко и Шредер проводят пресс-конференцию по итогам встречи. Сейчас мы связываемся с нашим корреспондентом Антоном Медведчуком, чтобы узнать, о чем же говорят политики. Антон?» — «Да, Наталья, — на экране появился журналист с микрофоном, на нем футболка с логотипом „1+1“, позади зал, заполненный журналистами, и сцена, на которой с трибун выступали Порошенко и Шредер. — Пресс-конференция почти закончилась. Важнейшее решение на встрече — это экономическая помощь Европейского союза, которая будет оказана Украине в ближайшие два месяца». На экране крупным планом лицо Порошенко: он улыбается, деловой костюм темно-синего цвета, желтый галстук — цвета украинского государственного флага.
Лицо Порошенко напоминало лики каменных баб, сотнями раскиданных по луганским степям, — следы древних, ушедших в небытие кочевых племен. Непроницаемое, застывшее выражение, подвижен только рот. Президент говорил по-украински. Отстукивал пальцами правой руки по трибуне — тут были сложены листки с текстом необходимых заявлений — в такт своим словам. Позади него флаги Украины и ЕС. В зале тянули руки журналисты. Порошенко закончил говорить и повернулся к своему советнику, тот стоял у края сцены, кивнул ему. Советник вышел в центр: «Уважаемые коллеги, на этом пресс-конференция закончена. Благодарю всех, кто пришел сегодня и задавал вопросы. Огромное спасибо». Руки журналистов резко опускались. В зале начинал нарастать гомон разговоров. Порошенко пожал руку Шредеру, дежурно улыбнулся фото- и видеокамерам и отправился за сцену.
Кабинет для официальных встреч президента Украины. Круглый стол из красного дерева в центре. Монгольский ковер с крупным ворсом на полу — сцена степной охоты. Ноги мягко утопали в ковре. Ходить по нему — будто по весенней, недавно поднявшейся траве. Под потолком хрустальная, в три яруса люстра. В углах кабинета флаги Украины. За столом два кресла — в одном Порошенко, в другом министр внутренних дел АрсенАваков. Больше в кабинете никого. Порошенко слегка пьян — две верхние пуговицы рубашки расстегнуты, пиджак повешен на спинку кресла, желтый галстук лежит на столе. Аваков в форме маршала украинской армии. Угодливо улыбается. Сидел с правильной военной выправкой. Говорят по-русски. «Короче, деньги будут через месяц. Европейцы гарантировали. Сказали: точно один месяц — и деньги переведем. У них какие-то свои схемы. Выделят как помощь для стабилизации экономики. Но ты слушай… слушаешь меня?» — Порошенко мотнул головой, как непокорный бычок. Аваков быстро кивнул два раза, шире расползлась его угодливая улыбочка. «Правильно, слушай, — продолжал Порошенко. — Триста миллионов будет. Что от тебя требуется? Хотя бы частично выдайте зарплаты в передовых частях. Но это не основное. Основное — ремонт и модернизация техники. Про что ты говорил в тот раз, напомни». — «Танки и самоходные артиллерийские установки. Самая большая нехватка. К „градам” надо комплектующие закупать. Машины выработали свой ресурс. Либо закупать новые ракетные комплексы». — «Модернизируйте старые, ремонтируйте их. Что надо, делай, в общем, с ними. Первое. И второе — сказал тебе: дайте зарплату передовым частям. Но… главное вот в чем. Для журналистов говори, что деньги на ремонт и зарплаты солдатам собраны волонтерами со всей Украины. — Порошенко мотал головой туда-сюда, ныла шея, на министра не смотрел. — Народ против террористов Новороссии, народ хочет, чтобы их поскорее уничтожили, чтобы война закончилась. Или нет… да, говори. Нормально».
Аваков в своем кабинете. Гневно и громко говорит по мобильному телефону. На стенах портреты гетмана Скоропадского, руководителей Украинской повстанческой армии (союзников гитлеровской Германии) Шухевича и Бандеры. «Мирончук, — кричит яростно в трубку Аваков, — ты им объясни, что если хотят зарплату, значит, надо чаще стрелять по ополчению. Чаще и точнее. Понял?»
Генерал армии Мирончук, руководитель операции по уничтожению ополчения Новороссии, в расстегнутом кителе, за столом вместе со своими адъютантами. На столе бутылки с водкой, закуска — селедка, картофельное пюре, шашлыки, салаты, хлеб, — стопки, стаканы, графины с соками. Мирончук и раскрасневшиеся адъютанты. Генерал тер лоб, глаза подняты к потолку, пока слушал министра. Остальные военные с насупленными, перекошенными алкоголем лицами. Молчали. Наконец Мирончук отложил телефон. Скомандовал: «Наливай». Младший по званию — ему лет под сорок, подполковник — взялся обходить стол и разливать водку по стопкам. «Аваков, — пыхтел Мирончук, говорил он по-украински, — приказывает, чтобы опять усилить обстрелы. Армию собрать толком не можем. Сейчас обстреливать начнем, опять ополченцы наших перебьют в ответку. И так сил не хватает. Опять мобилизация. Давайте своим приказывайте — провести усиленный обстрел по линии фронта». Генерал поднял стопку и, ни с кем не чокаясь, вылил ее в себя.
Генерал-лейтенант Ткаченко приказал собрать командиров подразделений. Его штаб в бывшем здании школы. Кабинет директора. Старые, советского производства, шкафы с прозрачными дверцами: за дверцами толстые папки с наклейками на корешках, наклейки подписаны вручную: «Физика», «История», «Бухгалтерия», «Физическое воспитание» — десятки томов. На столе перед Ткаченко другие папки — с наклейками, тоже подписаны вручную: «Секретно», «Приказы», «Техника», «Личный состав». Генерал в полевой чистенькой форме. На груди две медали и один орден.
Заходили офицеры. Обязательно говорили: «Здравия желаю, господин генерал». Рассаживались. «Быстрей, быстрей чего, как сонные мухи?!» — подгонял их Мирончук. Достал из стола сигареты и закурил. Пепел стряхивал прямо на пол.
Полковник Васильченко ехал на армейском зеленом УАЗе (на дверцах с обеих сторон нарисован украинский флаг) по асфальтовой дороге. В качестве сопровождения БТР. На броне вооруженная группа спецназа — автоматы, гранатометы, бронежилеты, каски, налокотники, наколенники. Дорога через донецкую степь. Терриконы, курганы, яры. На одном из курганов каменная баба — грубо отесанная личина, толстые бока, — толком не поймешь: мужчина или женщина. Сзади к радиоантенне БТР прицеплен украинский флаг. Антенна гнулась от натяжения воздуха, флаг мелко и часто развевался. Дорога пустая, в выбоинах от взрывов. УАЗ и БТР гнали под восемьдесят километров в час. Поворот на грунтовую дорогу. Глубокая сухая колея. Из-под колес густо поднималась пыль.
Подъехали к позициям батареи стодвадцатимиллиметровых минометов. Траншеи. Блиндажи из кривых древесных стволов, накрыты клеенкой и присыпаны толстым слоем земли. Ржавые баки с водой. На поверхности воды масляная радужная пленка, мертвые насекомые и обрывки трав. Четыре миномета выставлены на позиции, окопаны. Рядом с ними зеленные деревянные ящики с боекомплектами сложены штабелями — по пять ящиков в высоту. Метрах в ста свалены в кучу ящики от использованного боекомплекта, там же — рваные тряпки, бумажные коробки, пустые банки из-под консервов, другой мусор. Самодельные лавки — на два камня или ящика настелены доски — расставлены кружком. Посередине между ними кострище. На кострище два закопченных чайника. На лавках пять бойцов. Курили, передавая сигарету друг другу. Форма у солдат поношенная и выцветшая, у кого-то рваная, на ногах пляжные шлепанцы, у кого-то армейские кепки, у других самодельные банданы. Увидев приближающийся УАЗ Васильченко, солдаты вскочили по стойке «смирно», окурок затушен и спрятан в карман. Встали в шеренгу.
Машина остановилась. В стороны расползалась и стелилась по земле пыль. «Где командир?» — на ходу спросил Васильченко. «В блиндаже, отдыхает». — «Зовите его сюда». Спецназ лениво сползал с БТРа. Расходились группками, осматривались.
Вышел заспанный, помятый командир батареи. «Как обстановка?» — спросил Васильченко. Он говорил по-русски. У командира батареи прикид точно такой же, как у его солдат, только вместо шлепанцев незашнурованные нечищеные берцы, отвечал тоже на русском: «Спокойно. Ополчение недели полторы молчит. В наш сектор ничего не прилетало». — «Ясно. Приказ тебе на сегодня. Массированный обстрел Донецкого. По данным разведки, ополчение туда стянуло бронетехнику до двадцати единиц». — «Понял». — «Начинаем работать ровно в восемь вечера. Корректировка огня через меня — по рации». — «Понял». — «Накрывайте Донецкий по всему периметру. Неизвестно, куда именно они загнали технику».
Облачно. Облака низко нависали сырой ватой. Сумерки быстро набегали. Расчеты возле минометов. Кто-то из солдат по-прежнему в шлепанцах. Другие в кроссовках, кедах или берцах. Заряжающие стояли перед стволами, держа в руках пудовые, окрашенные в серый мины. Ящики с боеприпасами открыты — в них подготовленные к стрельбе мины, на хвостовики намотаны матерчатые кишки с порохом, взрыватели переведены в режим фугасов, защитные колпачки на взрывателях надкручены. Стрекотали и протяжно урчали насекомые. Пели вечерние песни крошечные степные птицы, невидимые в листве лесопосадки.
Рация в руках командира батареи заговорила голосом Васильченко: «Огонь залпом». Командир проорал: «Огонь залпом!» Заряжающие кричали: «Выстрел», вкидывали мины в стволы, отходили на два шага и приседали, зажав уши. Оранжевые мгновенные фонтаны выстрелов. Подбегали наводчики, смотрели в прицелы, корректировали направление стволов — крутили ручки на двуногах-лафетах, стволы смещались по горизонтали и вертикали. «Третий готов!» — кричал один наводчик. «Первый готов!» — кричал другой. Новый залп. Слышно, как мины с шелестом уходили вверх и вдаль.
Антон с бойцами своего отделения сидел в траншее, выкопанной в саду бывшей больницы, нынешней комендатуры. В поселок хаотично врезались стодвадцатимиллиметровые мины и гаубичные снаряды, грохот разрывов, рикошеты разлетающихся осколков и раздробленных камней.
Игорь Трофимович с женой спустился в погреб после первого же взрыва. В погребе прохладно. Стеклянные банки с консервированными огурцами и помидорами на стеллажах. От разрывов банки звякали друг об друга. «Что за скоты паршивые, — ругался Игорь Трофимович, словно причитал, — ну какая же мать таких скотских укропов нарожала?!»
Когда начался обстрел, Саня не успел добежать до траншеи и теперь сидел на корточках в коридоре на первом этаже комендатуры. Прислонился спиной к стене. В коридоре еще двое нерасторопных бойцов — с автоматами и в разгрузках. Бойцы курили одну сигарету на двоих. Все трое молчали, прислушивались к звукам далеких выстрелов артиллерии, слушали разрывы в поселке.
Заговорила рация в одной из разгрузок: «„Атаман” командирам подразделений. Поддержки артиллерии не будет. Огонь открываем, если укропы пойдут в атаку на поселок. Доложить, как приняли». — «Десятый» принял”. — «„Волк“ принял». — «„Хохол” принял». — «„Чига” принял». — «„Оскар” принял».
Здание комендатуры дергалось от близких разрывов. Оставшиеся в окнах стекла дзынкали, вот-вот лопнут и осыплются острыми опасными кусками и крошками. С улицы вдруг забежала испуганная скулящая безродная собака. Увидела людей и заскулила сильнее. «Иди сюда, дура», — позвал Саня. Она подбежала и прижалась к нему.
Обстрел закончился через два часа. Ночью Саня не спал. Сидел на своей раскладушке и дремал, положив автомат на колени. Вдруг засыпал ненадолго, и тогда подбородок его утыкался в грудь. Несколько минут, и он снова просыпался. Сидел с закрытыми глазами и прислушивался к звукам. Как обычно, будто и не было никаких взрывов, никакой войны, стрекотали насекомые, писк летучих мышей.
Под утро, в бледнеющих сумерках накрапывал мелкий дождик. В поселке не осталось домашней животины. Ни петушиных криков, ни коровьего мычания, ни овечьего блеяния. Лишь пение просыпающихся степных птах. В окно комнаты прохладный освежающий воздух, дымные запахи. Саня уснул глубоким сном.
Об обстреле Донецкого юная и симпатичная студентка Таня прочитала в Интернете. В социальной сети в сообществе «Информационный центр Перевальска и Алчевска» было следующее сообщение: «Укропы из минометов и „градов” обстреляли вчера вечером Донецкий, Первомайск, Горловку и окраины Кировска. Ранены трое гражданских. Пока не уточняется, где именно. В Донецком частично разрушены пять частных домов, полностью разрушены девять хозяйственных построек. Перемирие продолжается, чтоб его». Таню сообщение не впечатлило. Она проматывала новостную ленту социальной сети дальше. Лежала в своей кровати с ноутбуком. «Доченька, обед готов, иди, пока не остыл», — женский голос из кухни. «Иду-у», — ответила девушка, не двигаясь с места. На самом деле вставать с кровати совсем не хотелось, не хотелось и вылезать из Интернета. Она продолжала проматывать новостную ленту. Что-то читала мельком (если сообщение длинное), короткие читала полностью. «Танюш, иди скорей», — вошла мама, женщина за сорок, усталое некрасивое лицо, расплывшаяся, бесформенная фигура, длинный халат, мягкие тапочки. «Мам, я же сказала: иду», — немного раздраженно сказала Таня, не отрываясь от ноутбука.
Таня с очередным ухажером прогуливалась по аллее на проспекте Ленина. Облачно, но без дождя — великолепная погода. Но в воздухе висел неприятный запах жженого металла — ветер дул со стороны металлургического завода. Таня в коротеньком платье голубого оттенка и туфлях на высоком каблуке, на локте сумочка. Ее ухажер в белой футболке с изображением негритянской рэп-группы и ярко-желтых шортах. Он что-то безостановочно болтал о своем мотоцикле. Таня невнимательно слушала. Иногда махала рукой встречавшимся на скамейках знакомым.
Площадь Ленина зажата в квадрат сталинских домов. Огорожена от проезда автомобилей низкими вазонами. Несмотря на войну, коммунальные работники продолжали высаживать в вазонах цветы и ухаживать за ними — как в мирное время. Конечно, памятник самому Ленину: кепка на голове, длиннополый плащ, порывистая поза, будто в следующее мгновение шагнет вперед. Аттракционы для детей: надувная горка, бассейн, чтобы кататься на катамаранах, паровозик, круглый прудик, в котором плавали деревянные рыбки с магнитами на головах, — детишки ловили их удочками с металлическими круглыми наконечниками.
На первом этаже одного из домов пиццерия «Челентано» — самое модное заведение среди местных. Летняя терраса, внутри легкая электронная музыка. Припаркованы дорогие автомобили — джипы «Toyota», красная спортивная «Ferrari», лимонный «Renault». На летней террасе модно одетые люди, в основном, среднего возраста.
«Зайдем?» — Таня показала ручкой на «Челентано». «Ты знаешь, — оправдывался ухажер, — у меня с деньгами сейчас туго». — «Жаль», — и лицо девушки сразу стало скучающее, в уголках губ появились ямочки капризного недовольства.
Журналисты Петр и Адам оценивающе разглядывали симпатичную девушку, вышедшую на площадь в сопровождении парня. Они сидели на террасе «Челентано». Пили разливное пиво «Ровенькiвске» и ели острую пиццу «Diablo» на тонком тесте. Девушка и парень развернулись и пошли обратно в аллею, из которой появились. Больше ничего достойного внимания на площади не было. Журналисты стали разглядывать еду и бокалы с пивом.
«Сколько там времени?» — спросил Адам. Петр достал смартфон: «Час целый у нас». — «Тогда, может, еще по пицце и по пиву?» — «Мне пол-литра». — «Хорошо».
Адам ушел внутрь ресторана заказывать.
Общеобразовательная школа Алчевска. Адам с видеокамерой. Его коллега с микрофоном — логотип телеканала «Новороссия сегодня». Глава НЛР Игорь Плотницкий слушал доклад директора школы о подготовке к новому учебному году. Глава в синей рубашке с коротким рукавом и черном галстуке с булавкой в цветах флага Новороссии. У него грузное медлительное тело, бульдожья голова с обвисшими щеками и вторым подбородком, громкий командный голос. Сзади него крутились двое охранников со складными АК, в разгрузках, набитых дополнительными магазинами, в бронежилетах, новенькой полевой форме, в ушах наушники радиосвязи, на рукавах шевроны с двуглавым орлом, держащим серп и молот. «Покрасили стены, — докладывал директор, сложив руки на выпирающем животе, за его спиной рядком стояли учителя (преимущественно женщины), — закупили новые парты и стулья для трех кабинетов. Из первоочередных задач: закупить новое оборудование для уроков химии и физики. Это самое дорогостоящее, что нужно сделать к новому учебному году». Глава слушал, заложив руки за спину. Заметил: «Я распоряжусь, чтобы из бюджета республики вам оказали помощь». — «Будем очень признательны. Сами мы не потянем. Родители помочь школе не смогут — время трудное». — «Понимаю, что время трудное, но школьники — это наше будущее. — Адам наводил крупный план на лицо главы. Тот продолжал: — Сделаем все возможное, чтобы они достойно учились. Республика заботится о своем будущем. Покажите, в каком сейчас состоянии у вас кабинеты химии и физики». — «Разумеется. Идемте». Глава, охранники, журналисты и учителя кучно последовали за директором.
Кабинет химии. Над коричневой старенькой доской таблица Менделеева — ясно, что ее не меняли с советских времен: замызганная, выцветшая, названия отдельных химических элементов стерлись до нечитабельного состояния. В углу возле окна на полочках различные твердые породы, к ним приклеены ярлычки с названиями элементов. Под потолком в центре кабинета пластмассовый макет молекулярной решетки. У дальней стены покосившийся советский шкаф из ДСП. Директор угодливо улыбался, глядя на Плотницкого. Тот: «Понимаю, что кабинет не соответствует нынешнему уровню образования. Сейчас в развитых странах все на электронике. Оборудование различное есть, чтобы показать детям, как проходят химические процессы. А тут у вас одна висит…» — показал на макет молекулярной решетки. Адам перевел объектив камеры с указующей руки на макет. «Будем работать, будем помогать, я дам указания», — пообещал Плотницкий.
Рабочий кабинет главы Новороссии (здание бывшей администрации Луганской области Украины, бывший рабочий кабинет губернатора области). Два стола составлены буквой «Т». Кожаное, с высокой спинкой кресло главы. Для посетителей обычные офисные стулья — на них крайне неудобно сидеть подолгу. На стене портреты Сталина, Достоевского и Стаханова — их писали совсем недавно, на заказ, репродукции с известных портретов. Половину одной стены занимает окно — оно закрыто жалюзи, однако заметны мешки с песком, сложенные на широком подоконнике. На противоположной стене герб и флаг Новороссии. Под ними кожаный диван с расшитыми многоцветными подушками. На полу дорогой персидский ковер — украшен геометрическими орнаментами. В углу внушительный сейф — новенький. Гудит работающий кондиционер.
Плотницкий в синей рубашке с короткими рукавами и черном галстуке с булавкой-флажком. Посетитель — представитель российского олигарха — в черном костюме, пиджак расстегнут, под ним белоснежная рубашка, две верхние пуговицы расстегнуты, тщательно выбрит, легкий загар, еле уловимый аромат одеколона. «Как и договаривались, — сказал он и положил на стол дипломат, — полтора миллиона. Мы очень признательны, что предыдущие договоренности сохраняются…» Плотницкий поднял указательный палец вверх, перебив, и нажал кнопку под столом. Посетитель замолк. Вошла секретарша — молодая и симпатичная брюнетка, крупные бедра, юбка до колен, блузка расстегнута настолько, чтобы были видны мясистые груди, губы подкрашены в ярко-красный, толстый слой пудры на лице. Плотницкий: «Сонечка, уберите к себе», — указал на дипломат. Та, улыбаясь поочередно обоим мужчинам, подошла и забрала. Перед дверью обернулась: «Больше ничего?» — «Больше ничего, — дверь закрылась, обратился к посетителю: — Продолжайте». Тот покашлял в кулак: «У вас есть вкус», — кивнул в сторону ушедшей секретарши. «Это не я. Но у меня достойный штат по набору персонала». — «Штат по набору достойного персонала, я бы сказал». — «Именно». Посетитель сделал серьезное лицо, губы сложились в длинную прямую линию, продолжил: «Мы чрезвычайно признательны вам, что, несмотря на произошедший эксцесс, вы предпринимаете усилия, чтобы ситуация на подконтрольной вам территории оставалась стабильной, — он произносил с упором на „вы” и „вам”. — Я про недавний массированный обстрел со стороны украинской армии… Были же раненые и разрушения, если не ошибаюсь?» — «Были. Вы знаете, чего мне это стоит? Ополченцы не понимают: почему по нам стреляют, разрушают инфраструктуру, дома, гибнут гражданские, а мы не имеем права отвечать, мы должны соблюдать правила перемирия. Это очень тяжело. В этот раз, например… как вы сказали — „эксцесс“? После этого эксцесса был полностью разрушен детский сад в Горловке. Настроения в ополчении против меня усиливаются. Такими эксцессами очень легко могут вывести ситуацию из-под моего контроля. И ополчение пойдет на свой страх и риск бить украинскую армию — сила о-го-го какая». — «Понимаю-понимаю. Но пока через наших европейских партнеров удалось добиться гарантий, что украинская сторона будет ограничиваться военной активностью без попыток наступления. Поверьте — это уже немало. Надеемся, что в скором времени удастся договориться и о прекращении обстрелов». — «Как посмотреть „немало”». — «У Порошенко свои проблемы. Если он не будет угождать своим военным — а они очень хотят воевать, хотят наград и новых званий, — то есть вероятность военного переворота. Тогда война неизбежно интенсифицируется. И нынешние эксцессы покажутся мелочью. Наши европейские партнеры уверяют, что Порошенко ни в коем случае не настроен на масштабные боевые действия. Он не хочет такой кровавой войны, какая была год назад. Наши партнеры стараются сделать так, чтобы не хотел. — Посетитель облизал пересохшие губы. — Мы должны и дальше лавировать: вы, мы, они — и следовать собственным интересам». — «Должны-должны, — Плотницкий отстраненно посмотрел на символы Новороссии, — лавировать, соблюдать». — «Тем не менее мы чрезвычайно признательны, что вы верны предыдущим договоренностям. Это в первую очередь влияет на наших европейских партнеров. Они видят вашу принципиальность. Значит, металл наших заводов будет стабильно поступать на европейские рынки, а бюджет вашей Новороссии будет получать средства на развитие, на созидание». — «Понял. Передайте, что в ближайший месяц мне понадобится еще где-то полмиллиона. Мое Министерство экономики разработало проект восстановления дорог. Надо реализовывать. Если воевать нельзя, то надо что-то для мирной жизни делать». — «Хорошо. Проинформирую».
Когда представитель вышел, Плотницкий нажал кнопку вызова под столом. Появилась Сонечка. Плотницкий свинцовым тоном: «Занеси тот дипломат».
Отдав дипломат, Сонечка вернулась в секретарскую. Кроме нее, тут работала еще одна девушка — приблизительно такого же физического сложения и возраста. Сонечка раздвинула ячейки жалюзи на окне. Глядела, как через парковку внизу шагает представитель. Полы его пиджака развевались, руки в карманах брюк, широкие уверенные шаги. «Какой мужчина, — прокомментировала Сонечка и покачала бедрами. — Эля, посмотри, какой самец».
Представитель подошел к своему бронированному тонированному «мерседесу». Охранник — седоватый мужчина солидного вида без возраста, одет в полевую форму американского образца — открыл заднюю дверь. «На алчевский завод поедем, Михалыч», — сообщил представитель, подбирая пиджак, чтобы не сесть на него.
Разбитая асфальтовая дорога. Деревни, поселки, степи. Навстречу попадались тентованые болотно-зеленые «Уралы» ополчения — пустые и с бойцами, один проехал с прицепленной сзади гаубицей Д-30. Проезжали через полностью разрушенную деревню: остатки фундаментов, одиноко торчащие печные трубы, раскрошенный камень разбросан вокруг, обуглившиеся поваленные деревянные заборы, ржавый подбитый БТР, оторванная башня танка, траншеи — возле них свалены пустые поломанные ящики от боеприпасов, вдоль обочины раскатана порванная танковая гусеница.
Представитель говорил по спутниковому телефону: «Да. Уверен, что не дернется — будет играть по нашим правилам… Уверен. Ему деваться некуда. Вы бы видели его лицо. Он за нас держится как за последний шанс… Сейчас туда еду. Еще раз проконтролирую. Сбоев не будет. Пусть ожидают и не беспокоятся».
Блокпост ополченцев: железобетонные плиты выставлены на дороге так, чтобы машинам приходилось маневрировать. На обочине старая армейская палатка. К ней прикреплены флаги Новороссии и СССР. Двое ополченцев с АК-74. Махали «мерседесу», чтобы съехал на обочину. Михалыч высунул руку в открытое окно, в руке некая бумажка. Ополченцы показали, чтобы иномарка ехала дальше.
Спуск, подъем — на краю степи виден огромный завод, трубы его пускали широкие коричневые шлейфы.
Представитель олигарха и директор алчевского металлургического завода осматривали цеха. Позади следовал Михалыч. Гигантская, подобная Вавилонской башне домна. Из нее брызгал раскаленный металл. Закопченные рабочие в касках, защитных черных очках и синих комбинезонах. Подъемные краны цепляли полосы готовой стали.
Представитель и директор в длинном, высотой с трехэтажный дом ангаре. Здесь в товарные вагоны грузились сталь и чугун. Грохот, лязг, крики рабочих, рев электромоторов.
Железнодорожный состав из двух тепловозов и сотни вагонов тянулся через луганскую степь. Из тепловозов черный чадящий дым. Протяжные гудки. Деревня. Редкие старушки и старики смотрели на проходящий состав из своих огородов — оторвались от земли и растений. Тот замедлил ход, выехал из деревни, степь, переезд — разбитая попаданием артиллерийского снаряда будка регулировщика, сломанный деревянный шлагбаум. Протяжный гудок.
Саня на посту. Бывшее здание Дворца культуры в Донецком. Построено сразу после окончания Великой Отечественной. Два этажа, широкие окна, на главном входе четыре квадратные колонны — между ними и зданием терраса, над ней двускатная деревянная крыша, опирающаяся на колонны. С каждого торца тоже террасы. На крыше два слуховых окна и плоская печная труба. ДК похож на старинные виллы, которые колонисты-французы строили в своих тропических владениях: в Лаосе, Вьетнаме и Камбодже. Одна разница: французы красили виллы в лимонные оттенки, ДК — белого цвета. Здание давно заброшено. В него за время войны ни разу не попадали снаряды, мины и ракеты. Ни одна пуля в него не попала. Но от заброшенности и запущенности оно выглядело так, словно по нему тоже прокатилась война: деревянная крыша местами провалилась, штукатурка осыпалась, часть перекрытий второго этажа сгнила и обрушилась, окна разбиты, двери выбиты. На стенах надписи: «Цой — жив», «Punknotdead», «Новороссия или смерть», «Порошенко, тебя ждет ад!», «Мама, я не убиваю, я — защищаюсь», «Уважайте людей, ненавидьте правительства!». На террасе над главным входом Саня и «Парик» сидели в креслах — обычные позднесоветские кресла. На коленях автоматы АК-74. У Сани новая, пока нерастянутая военная майка российского образца и американские одноцветные армейские штаны, поношенные российские кроссовки. У «Парика» — местный пацан восемнадцати лет — новая форма российского образца, разгрузка, к ней прицеплена рация. С террасы они видели, как в сторону позиций украинской армии через железнодорожный мост тащился состав. «О, опять наш чугун укропам повезли», — прокомментировал «Парик».
На западе, куда направлялся поезд, над горизонтом длинная пламенеющая полоса заката. В облаках отражались оттенки заката — переливались от яростно-красного до безмятежно-оранжевого.
«Сань, — голос у „Парика” мягкий, будто девчачий, — ты же из России?» — «Ага». — «Ты зачем из России в наше ополчение приехал?» — «Я решил, что ополчение воюет за справедливость, против ущемления прав русских, за те идеалы, которые мне близки». — «Как думаешь, скоро мы победим укропов?» — «Чтобы победить, надо воевать. А у нас сейчас перемирие». — «Ну да».
Перед бывшим ДК сквер — аллеи из кленов и каштанов, постамент с позолоченным профилем Ленина, памятник погибшим в Великой Отечественной (солдат держит знамя, скорбно склонив голову), даже сохранились несколько лавок. Позади ДК — два частных дома, пострадавшие от обстрелов. У одного пробита и раскидана крыша, изнутри взломаны окна и стены. В метре от другого разорвалась стодвадцатая мина. Стена в трещинах и глубоких вмятинах, разбит край крыши, сломано деревянное крыльцо. Ирония войны: никому не нужный обветшавший ДК война не тронула, а уничтожила жилые дома в каких-то десяти метрах от него.
Продолжительность смены на посту — четыре часа. Сане и «Парику» необходимо наблюдать за сквером, двумя пятиэтажками за ним и проходящей мимо улицей — она вела к складу боеприпасов. Саня поднялся, потянулся и перекинул автомат через плечо. Отправился в который раз побродить по внутренностям ДК.
Это здание когда-то строили для пышных мероприятий, воодушевлявших измученных долгой и жестокой войной людей. Цель этого здания была — вернуть им радость мирной жизни. Наполнить их энергией нового созидания и прогресса. Теперь оно походило на разлагающийся труп. И этот труп использовали для новой войны. Войны, которую пережившие и победившие в Великой Отечественной вряд ли могли себе представить. Их потомки дрались между собой.
Снова изнуряюще жаркий день. Саня шел по улице — в руках фляга, направлялся к колодцу. Навстречу Антон — сопровождал местного забулдыгу: ссутулившегося морщинистого доходягу с тюремными наколками на пальцах. «Чего натворил?» — спросил Саня про забулдыгу. «Влез в чужой заколоченный дом. Мародерствовал». — «Ясно. Очередной „доброволец” драить туалет и копать траншеи».
На колодце целая очередь из местных гражданских. У каждого тележка с бутылками, банками и бидонами. Люди переругивались между собой — обвиняли первых в очереди, что те вычерпают весь колодец.
Баба Клара оторвалась от прополки картофельной грядки — разогнуть затекшую спину. Повернулась посмотреть на улицу — там проходил молодой ополченец, нес флягу. Верно, за водой ходил. «Ой, беда-беда с этакой жарищей», — прокомментировала баба Клара себе под нос. Поковыляла, подволакивая левую ногу, к дому.
В доме прохладно, прибрано и жужжала залетевшая оса. Кухня: стол, накрытый белой скатертью, деревянные стулья, стол для готовки возле электрической плиты, на плите чайник, кастрюли, сковорода. Тарахтел советский холодильник «Памир». В углу православные иконы и черно-белое фото умершего три года назад мужа. На окнах голубые чистые занавески.
Баба Клара попыталась мухобойкой прибить осу. Оса юрче. Летала под потолком зигзагами. «Чертовка!» — выругалась на нее старушка.
Открыла холодильник, достала банку консервированных домашних огурцов. С плиты сняла и поставила на стол кастрюлю с вареной картошкой «в мундире». Вскипятила чай. Хлеб и сливочное масло. Знатная трапеза. Баба Клара ела неспешно, смакуя. Хрустела огурцами, макала в солонку картошины, закусывала бутербродом, запивала очень сладким чаем.
Закончив, поставила грязную посуду в тазик с водой. Поковыляла обратно в огород.
Мелкие сочно-зеленые сорняки между стеблей и листьев картофельной ботвы. Старые морщинистые руки ловко выхватывали один сорняк за другим и бросали в проржавевшее ведро.
Стемнело. Баба Клара смотрела телевизор. Стук в дверь. Доковыляла к двери. Спросила, не открывая: «Кто?» Хриплый мужской голос: «Свои. Открывай, бабусь». За дверью трое ополченцев — с оружием, в разгрузках, в форме. «Бабусь, два литра нам надо. Будет у тебя?» — спросил один из них. «Будя. Тару принесли?» — «Вот две банки литровые». Из шкафа на кухне баба Клара достала десятилитровую бутыль с самогоном. Бутыль почти наполовину полна. Мутная, сероватого оттенка жидкость. Старушка с хлопком открыла пробку, разнесся резкий запах сурового алкоголя. Залила в одну банку, залила в другую.
В качестве оплаты ополченцы дали бабе Кларе десять банок тушенки.
«Топор» и двое других ополченцев пили самогон во дворе одного из разбитых нежилых домов. Разложились под чернильной тенью яблони. Они точно знали, что сюда комендантские патрули не заглядывают, поэтому можно не волноваться. Выпивали дико — из банки, через край, занюхивая кусками хлеба. Закурили. Самые дешевые в здешнем магазине сигареты — «Марка». Противный табак — как солома. Кузя сбил прикладом автомата зеленое неспелое яблоко. Надкусил, поморщился и бросил далеко в сторону. Яблоко глухо стукнулось обо что-то каменное.
Половину ночи ухали разрывы к юго-западу от Донецкого — в стороне города Первомайска. В Первомайске держали оборону ополченцы-казаки. Иногда на гул разрывов накладывался перестук железнодорожного состава, проходившего мимо поселка.
Ночь лунная. Голубоватый свет разливался по степи. Терриконы казались загадочными инопланетными постройками. Железнодорожные составы проползали мрачно-черными длинными червями.
«Топор» проснулся от того, что по его лицу ползали муравьи. Он судорожно смахивал их. Поднялся. Рядом, положив головы на разгрузки, спали его компаньоны. Солнце уже поднималось. «Топор» посмотрел на часы — до общего построения целых три часа. Отчаянно хотелось пить. Сбоку у одного из компаньонов прицеплена фляга. Отстегнул и осушил ее на треть жадными глотками. Достал из разгрузки не съеденный ночью кусок хлеба. Пожевал, выплюнул и снова завалился спать.
Столовая ополченцев в Донецком. Зал бывшего клуба. «Топор» доедал вторую порцию гречки с тушенкой и кабачковой икрой. За одним столом с ним сидели Саня и доброволец из Италии Даниэль.
От «Топора» нестерпимо несло перегаром. Саня ел неторопливо, надеясь, что «Топор» поскорее доест и уйдет. Переговаривался с Даниэлем по-английски.
«Он пьян?» — спросил итальянец Саню, когда «Топор» наконец поднялся из-за стола. «Нет, не пьян уже. Протрезвел. Но до того выпил очень много». — «Запах от него ужасный». — «Само собой». — «Очень плохо, что многие ополченцы выпивают здесь, на передовой». — «Ты знаешь, почему так происходит?» — «Они сидят без дела. Хотят воевать, а войны нет». — «Именно».
Жара продолжалась уже целый месяц. После коротких дождей только хуже: воздух горячее от испаряющейся влаги. Даниэль и «Гаджет» патрулировали поселок. Автоматы за спиной, на головах панамы. Северная окраина Донецкого. Крайняя улица — Легендарная, дальше поле, оно заминировано, таблички «Мины», через двести метров лесопосадка — территория украинской армии. Ворота домов по Легендарной обращены к полю. В двух домах по-прежнему жили: в одном — восьмидесятилетняя баба Маня, в другом — семидесятилетние муж и жена. Колодец у бабы Мани пересох, она ходила за водой к соседям: вдоль поля, сворачивала на улицу Пархоменко, мимо разбомбленного дома Егорченко, через два дома колодец во дворе у Митасовых.
Патрульные шли по улице, не пригибаясь, не скрываясь от возможных снайперов. Даниэль увидел бабу Маню. Она — цветастое платье, волосы закрыты платком, на ногах резиновые калоши — стояла, уткнув руки в боки. Отдыхала. Перед ней ведро, полное воды. Даниэль взялся помочь. Баба Маня говорила по-украински: «Ой, спасибо, милок. Сама-то я старенькая. Восьмой десяток разменяла. Да много не пью. Кружечку в день. Да все одно надо за водой ходить. Дай Бог тебе здоровья. Вы заходите, хлопцы, ко мне за яблочками».
«Гаджет» остался наблюдать за
лесопосадкой на противоположной стороне поля. Ветерок качал крохотные синие
цветы у его ног. Прыгали кузнечики. По высоким травам ползали богомолы —
маленькие угловатые головы и длинные пе—
редние лапки. Пузатые черные
жуки с рогатыми головами — их названия «Гаджет» не
знал. Он снял одного такого жука, держал за бока и внимательно разглядывал, как
тот дрыгает лапками, пытаясь выбраться из плена. Над полем пролетали трясогузки
— будто раскачивались в воздухе. «Гаджет» посадил
жука на ладонь, тот неожиданно раскрыл крылья и полетел в сторону противника.
Ополченец заулыбался: «Укропский шпион», — навел на
него автомат и: «Тра-та-та-та».
Итальянец вернулся, спросил по-русски с сильным акцентом: «В кого стреляешь?» — «Уничтожаю укропских жуков, раз самих укропов уничтожать запрещено». — «Ты настоящий герой».
Из лесопосадки за ополченцами наблюдал снайпер «Махор». Обряжен в маскировочную одежду — зеленые лохмотья, имитирующие траву и листву. Наблюдал через прицел СВД. Ополченцы выглядели совсем несолидно — не походили на крутых боевиков. Напоминали «Махору» студентов из родного Львова: им совершенно не шло оружие, которое они таскали на себе, они естественнее смотрелись бы танцующими в ночном клубе, гуляющими с подругами, сидящими в кафе.
Смена «Махора» длилась пять часов. Три прошли. Снайпер отложил СВД, поставил на нее локоть и закурил, держа сигарету с внутренней стороны ладони.
«Махор» ехал в отпуск. Плацкартный вагон. Пассажиров битком. Разговоры на русском и украинском. За окном поля, полные желтых подсолнухов. Тянулись линии электропередач, мелькали столбы вдоль путей. На переездах перед закрытыми шлагбаумами стояли автомобили и регулировщики с поднятыми красными флажками.
«Махор» в армейской майке и штанах, на ногах берцы. Пил пиво «Львiвско» с соседом — пузатым мужиком за сорок. На столике пивные бутылки, целлофановый пакет, на нем крупная вобла, горкой рыбья чешуя.
По проходу, визжа, бегали дети.
«Объясни тогда мне, зачем нам эта война?» — спрашивал сосед. Говорили по-украински. «Ну, они же хотят отделиться от Украины, — отвечал „Махор”. — Придумали себе Новороссию…» — «Послушай меня. Ты, может, и не помнишь, а я помню, когда Советский Союз был». — «Я ребенком был, слабо помню». — «Во-о-т. Слушай. Украина тогда не захотела жить вместе с Россией. Независимости нам хотелось. Что сделала Россия? Я скажу тебе, если ты не помнишь. Россия сказала: будьте независимы. Россия не стала с нами воевать. — Сосед отхлебнул пива. — Ни одного города, ни одной нашей деревни не разбомбили». — «При чем тут наша война?» — «При том. Если хотят себе Новороссию, пусть отделяются и живут Новороссией. Не получится, к нам обратно вернутся». — «Нет. Чего-то ты того… пусть строят свою Новороссию в другом месте». — «В каком другом месте? Они на своей земле живут. Ты думаешь, зачем это перемирие?» — «Наше правительство дало им шанс одуматься и сдаться». — «Ага. Перемирие десятый месяц идет. Кому надо, тот давно бы одумался. — Сосед понизил голос. — У нас нет сил, чтобы победить ополчение. Поверь, я знаю. У меня двое братьев прошлым летом воевали против ополченцев. Оба ранены нынче. Не нужна нам война. Только ребят своих зря погубим. Я хочу, например, чтобы ты жил. Ты женат?» — «Нет». — «Я тебе желаю оставаться живым, здоровым, жениться и завести детей. У меня самого — трое».
Двадцатипятилетняя блондинка Маргарита — мальчишеская фигура, платье с открытой спиной и босоножки из светлой кожи — в своем «Renault» ждала на переезде, когда пройдет пассажирский поезд Харьков–Львов. Смотрелась в зеркала заднего вида. Она без особой охоты ехала на эту деловую встречу. Лицо уставшее, взгляд как желе. Маргарита вздохнула, недовольная собой.
Загородный особняк. Копия одной из вилл французского архитектора-конструктивиста Ле Корбюзье. На фасаде никаких украшений. Прямоугольный глухой балкон вдоль второго этажа. На балкон выходили три двустворчатые двери. Одна из створок открыта. Маргарита и заказчик Симон стояли на балконе. Маргарита сложила руки на груди, любезно улыбалась. Симон в белом поло, в спортивных трусах с символикой киевского «Динамо», босиком. В руке стакан с апельсиновым соком. Внизу обширное перепаханное поле. Через него мощенная плиткой пешеходная дорожка.
«У вас здесь великолепное пространство для творчества, Рита, — говорил заказчик по-русски. — Ключевая просьба… то есть мое главное требование: должно получиться вроде японского стиля. Я выхожу, как сейчас с вами, на этот балкон, — он поставил стакан с соком на пол и показал на перепаханное поле, — и мне кажется, что я в Японии». — «Понимаю вас. — Девушка тоже говорила по-русски. — Есть ли у вас особые пожелания? Например, есть предпочтения по виду газона, цветовой гамме, рельефу…» — «Рита, — недовольно перебил заказчик. — Говорю же: надо, чтобы Япония была под моим балконом. Какая мне разница, какими цветами и газонами вы ее изобразите. Япония, понимаете?» — «Понимаю, — девушка продолжала любезно улыбаться. — Но я должна спросить вас об особых деталях». — «Детали придумываете вы. Я соглашаюсь или нет».
Рита возвращалась со встречи. Измученная, нервная. В ее автомобиле звучало радио. Выпуск новостей. Украинский язык. «Сегодня террористы из так называемого ополчения Новороссии предприняли попытку атаки в районе…» Девушка резко ткнула кнопку — выключила радио. «Как вы достали со своей войной. Тупые уроды».
Ночной клуб. Вечеринка. Громкая музыка, мелькание разноцветных огней. Танцпол — прозрачный стеклянный куб, покрывшийся испариной. Внутри, как в аквариуме, мужчины, женщины, тела двигались в такт музыке. Маргарита плавно извивалась всем телом, руки подняты вверх, в левой руке бокал с коктейлем и тоненькой трубочкой. Глаза закрыты. На ней облегающая кожаная юбка и кружевной черный бюстгальтер, на ногах черные туфли на высоких каблуках. Блестело вспотевшее ухоженное тело. К Рите приближался, танцуя, здоровенный мужик — под облегающей белой футболкой бугрились накачанные мышцы, ногам тесно в узких брюках. Поцеловал девушку в плечо, та открыла глаза. Он продолжал двигаться, будто ласкал ее — руки поднимались и опускались вдоль ее тела, вдоль ног, между ними. Рита подыгрывала ему — поддавалась его «ласкам», тянулась к ним навстречу, но соблюдала дистанцию, чтобы мужские руки ее не коснулись.
Рита вышла (продолжала плавно извиваться всем телом) из куба, вслед за ней мужчина. Приблизились к столикам, торчащим из стены. Длинные узкие столы — они не для трапез, но в самый раз для выпивки. Кожаные диваны. Рита села на край дивана, закинула ногу на ногу. Мужчина нагнулся и что-то сказал девушке на ухо. Та: «Ммм, — плотоядным тоном. — Обожаю облизывать и сосать», — и хищно зубками ухватила трубочку, втягивала коктейль. Голубые глаза под длинными накладными ресницами внимательно смотрели в озверевшие зеленые глаза. Мужская рука легла на колено девушки, медленно двигалась — явно чтобы попасть под юбку. «О, какой ты шустрый джентльмен», — игриво уклонилась от его руки. Вскочила: «Я носик попудрить. Скоро вернусь».
Женский туалет ночного клуба. Рита спросила у курившей тонкую длинную сигарету девушки зажигалку. Вдыхала горький жаркий дым. Прижалась к стене и смотрела в потолок: электрические лампы в розоватых выпуклых футлярах. Проговорила: «Как же вы надоели, тупые мужики». У девушки, курившей тонкую сигарету, зазвонил смартфон — песня «Rapeme» группы «Nirvana».
«Rapeme» звучала из открытого зеленого УАЗа — на лобовом стекле наклейка «Новороссия». Двери машины открыты с обеих сторон — в двери водителя три сквозных пулевых отверстия. Склон степи, внизу два переходящих один в другой террикона. От УАЗа в сторону террикона удалялись пятеро ополченцев: АК-74, разгрузки, набитые магазинами, гранатами, сбоку прицеплены фляги, на головах банданы и панамы. Очередной жаркий день. На штанину одного из ополченцев прыгнул кузнечик — не удержался, упал под берцы следующего бойца.
В ста метрах от террикона остановились. Здесь воткнута палка и песком отмечена черта. Боец-инструктор — лысый, высокий, боцманская борода с проседью — объяснял: «Сейчас будем отрабатывать стрельбу в высоком темпе. То есть пять одиночных выстрелов по ростовой мишени, — ткнул пальцем в стоявший на попа на склоне ящик из-под ракеты для „града“. — С такой скоростью». Вскинул АК — пять выстрелов за пару секунд. На склоне возле ящика поднялись два пылевых фонтанчика. Инструктор продолжал: «При этом я успел дважды прицелиться и дважды попал. От вас сейчас не требуется точности стрельбы. Главное — почувствовать, что такое высокий темп. Точность будет хорошим дополнением».
Бойцы по одному подходили к песчаной черте. Стреляли стоя. Нужного темпа у них не получалось. Старались, чтобы каждый выстрел попадал в ящик, — тратили по несколько секунд на прицеливание. Звуки рикошетов, фонтанчики пыли, отлетающие от ящика щепки. Из УАЗа звучала музыка в стиле гранж.
Группа вернулась со стрельб в Донецкий. Выгружались перед комендатурой. Итальянец Даниэль на ступенях комендатуры — его четырехчасовой наряд. В тени дерева к железному ржавому шесту привязан побитый ополченец — привязан за руки. На шесте табличка: «Я — пьяница».
Со стороны столовой приближался Антон. Поздоровался с выгрузившимися из УАЗа — с каждым за руку. Зашел с ними в комендатуру.
Ночь. Безлунная. Черно. Звезды как россыпь алмазной крошки. Антон и «Топор» на посту — окраина улицы Легендарной. Они залегли на бугорке под деревьями. Наблюдали поле и лесопосадку со стороны противника. Пейзаж состоял из пятен разных оттенков черного. Приходилось больше полагаться на собственный слух. То с одной, то с другой стороны писк пролетающих летучих мышей. Ветер шуршал травами и листвой. Стрекотание насекомых. Аромат поспевших абрикосов и зреющих яблок — теплые сладкие запахи.
Со стороны противника вылетела осветительная ракета. Белым фосфоресцирующим светом выдрала из темноты всю улицу и половину поля. Кубики домов, сказочные силуэты деревьев, шевелящийся травяной покров поля. Из лесопосадки ударили крупнокалиберные выстрелы — заглушающий все звуки грохот, мигающий оранжевый огонек. Антон и «Топор» тут же пригнулись и скатились за бугорок. Треск, хруст, звон разбитого стекла — армейское железо врубалось, прошивало, било и кололо дома, заборы, деревья, шифер на крышах, зреющие яблоки.
Антон судорожно выдергивал рацию из разгрузки. Нажал тангенту: «„Львов” „Атаману”. Укропы обстреливают предположительно из БМП. Как принял?» — «Принял. Выдвигаемся». Антон «Топору»: «Есть магазин с трассерами?» — «Откуда?» — «Вообще трассеры есть?» — «Откуда?» БМП продолжала безостановочно долбить. Гасла осветительная ракета. Вылетела другая, за ней третья. Грохот выстрелов, разламывающиеся звуки попаданий. Казалось, ночной мир рушится, осыпается, подобно громадной — до небес, от горизонта до горизонта — башне, разваливается на сотни, тысячи, миллионы кусков. Накрывает, погребает под своими руинами все живое.
С другого конца улицы выстрел гранатомета. Вспышка взрыва правее БМП. Осветительная ядовито-зеленая ракета взлетела со стороны ополченцев, нависла над лесопосадкой. Второй гранатометный выстрел. Попал. Взрыв, второй, разлетались огненные ошметки. Затрещали детонирующие внутри БМП боеприпасы: ткх-ткх-ткх.
Сзади к Антону и «Топору» приближались бегом несколько человек — металлический лязг, тяжелый топот по тропинке. Антон: «Стой. Пароль». — «Ежик в тумане». Подбежал Чига и двое бойцов — у них АГС. Поставили АГС на бугорок. Загрохотали выстрелы, ослепляющие вспышки от вылетающих из ствола гранат. Чига накрывал периметр вокруг подбитой бронемашины. Вспышки и гул разрывов.
Через пару минут выстрелы и разрывы затихли. Вернулись шуршащие ночные звуки и тьма. Неподвижная россыпь звезд в небе. Ночной мир опять встал башней до небес, от горизонта до горизонта. Его величие нарушали только редкий треск и мигающие огоньки догорающей в лесопосадке бронемашины.
Раннее утро. Светлые сумерки. Командир гарнизона Донецкого
«Атаман» — крепкий мужик за сорок, умное спокойное лицо, тельняшка, разгрузка,
за спиной автомат Калашникова калибром
Пригибаясь, подбежал ополченец, присел на одно колено возле «Атамана»: «Командир, труп нашли». — «Показывай. Антон, остаешься за старшего. Наблюдайте. Любое движение со стороны укропов — сразу же открывайте огонь». — «Атаман» передал бинокль Антону.
Пригибаясь, забежали во двор бабы Мани. Давили черными, запылившимися берцами осыпавшиеся яблоки. Окна разбиты, переломанное деревянное крыльцо топорщилось щепками, входная дверь настежь — с внешней стороны на ней надпись белым мелом: «Тут живут». Разогнулись, зайдя в дом, движения сразу стали медлительнее. Спальня. Череда дыр в стене, на кровати возле стены разодранное в лохмотья тело: смешались мясо, кости, мозги, тряпки, кровь. Берцы чавкали в собравшейся на полу кровавой луже. В кровавой луже перебитая пополам старая икона, глиняные черепки, тряпки, настенные часы — стеклянный колпак на циферблате разбит, но стрелки продолжали отмерять время. «Вытаскивайте, сейчас вызову медиков, чтобы подъехали на соседнюю улицу. — Голос у „Атамана” ровный, выражение лица непроницаемое, сузившиеся до еле различимых точек зрачки, глаза пронзительно-голубые, чистейший оттенок голубого. — Несите туда». Вытащил из разгрузки рацию: «„Сокол” „Атаману”». — «„Сокол” на связи». — «Давайте ролики. У нас один двухсотый».
Четверо ополченцев выносили тело на окровавленном одеяле через огород на соседнюю улицу. Кровь капала тягучими липкими каплями. Двое шедших впереди ломали ударами ног деревянный забор. Вылетали доски. Машина «Скорой помощи» уже ожидала. Водитель из открытого окна: «Э, мужики, вы прям в таком одеяле будете укладывать мне „двухсотого“?» — «В каком же?!» — «Не, давайте перегружать на другое что-то». Водитель вылез из машины, приблизился к бойцам — перемолотое человеческое тело: «Не, мужики, надо во что-то другое завернуть. Мне потом машину не отмыть. На клеенку можно». Бойцы положили одеяло на траву. Один из них, ругаясь, отправился обратно к дому.
Комендатура. «Атаман» зашел в комнату связистов. Тесное пространство, заставленное аппаратурой. Консервные банки с бычками и использованными чайными пакетиками на свободном пространстве стола. «Атаман» связисту: «„Первый” что-то конкретное передал?» — «Нет». — «Просил, чтобы ты с ним связался, как прибудешь». — «Ясно. Вызывай его».
«„Первый” на связи». — «„Атаман” на связи». — «„Атаман”, надо, чтобы ты как можно скорее прибыл в Алчевск. Дело не требует отлагательств». — «Принял. Выдвигаюсь».
Парковка перед штабом алчевского ополчения. Среди знакомых машин одна незнакомая — инкассаторский броневик черного цвета с тонированными стеклами, без каких-либо номеров и наклеек. Возле него трое незнакомых вооруженных автоматами бойцов — чистая новенькая форма, разгрузки, бугрящиеся от дополнительных магазинов, раций и еще чего-то, нашивки с флагом Новороссии на рукавах. Штаб в бывшем здании КГБ Алчевска, в независимой Украине тут располагалась государственная Служба безопасности. Двухэтажный монументальный куб без украшений, по обе стороны от входа голубые ели.
Охранник на втором этаже сказал «Атаману», что «Первый» его ждет. Постучался, открыл дверь: «Разрешите?» — «Да, заходи».
В кабинете буквой «Т» составлены два стола. На столе перед «Первым», командиром алчевского ополчения, включенный ноутбук. Единственное окно — позади «Первого», заложено мешками с песком. На одной стене портрет Сталина. На противоположной — картина с приморским пейзажем. «Первый» в кожаном, с высокой спинкой кресле. На офисных стульях двое незнакомых — на них полевая форма, шевроны с гербом Новороссии, под мышкой у каждого кобура с пистолетом. «Атаман» поздоровался со всеми за руку. «Первый» указал открытой ладонью на незнакомцев: «Познакомься. Товарищи из контрразведки. Из Луганска прибыли». «Атаман» сел за стол напротив них. Оба любезно улыбались. Один: «Не буду толочь воду в ступе. Сразу к делу, — у „Атамана” непроницаемое спокойное лицо, говоривший продолжает любезно улыбаться. — Мы в курсе, что вашим бойцам пришлось уничтожить вражескую БМП, которая обстреляла Донецкий. Оперативная четкая работа. Но есть один момент: у нас формально действует перемирие. — Говоривший держал руки в замке, положив на стол. Руки второго под столом. — По поводу уничтоженной БМП забеспокоились европейские дипломаты и американцы. Утверждают, что БМП украинской армии был уничтожен нашими диверсантами. Что вы специально спровоцировали, чтобы укропы открыли огонь и расстреляли их машину из гранатометов. Чтобы разрулить этот инцидент, власти Новороссии согласились провести расследование», — пауза. «И?» — «Атаман». — «Нужно, чтобы вы проехали с нами в Луганск. Там оформим все, как положено. Вы дадите официальное объяснение. Поймите, это нужно, чтобы не вызывать обострения боевых действий. Опять же — зачем вам подставлять своих товарищей?» «Атаман» посмотрел на «Первого» — у того свинцовый неподвижный взгляд исподлобья. «Нам и самим подобная ситуация неприятна, — продолжал контрразведчик. — Не хотелось бы, чтоб вы подставили под удар алчевских ополченцев, если откажетесь поучаствовать в чисто формальных процедурах. У алчевского ополчения отличная репутация…» — «Я понял».
«Атаман» грузился в незнакомую инкассаторскую машину. За ним разговаривавший с ним контрразведчик и трое бойцов. Второй контрразведчик сел за руль. Поехали.
Свернули на проспект Ленина. Из арки одного из домов выехал БТР и последовал за инкассаторской машиной. На броне пятеро бойцов с нашивками на рукавах — флаги Новороссии.
Инкассаторская машина и БТР нырнули в тоннель под металлургическим заводом. Навстречу им проезжал троллейбус.
Пенсионер Касьян Демидович ехал на троллейбусе одиннадцатого маршрута — возвращался с огорода домой. Проводил взглядом проезжающий БТР. «Такая силища, — громко сказал он. — Кого хочешь, одолеем». В ногах у него пакет с яблоками. Пенсионер приоткрывал его, внимательно смотрел на яблоки и закрывал. Троллейбус подпрыгивал на ухабах. Натужно скрипели изношенные механизмы.
Улица Кирова. Двухэтажные с осыпающейся штукатуркой дома. Старые позднесоветские вывески: «Пельменная», «Кооператор», «Овощи» — объемные пластмассовые буквы давно выцвели до неопределенных оттенков. Гостиница — безликое четырехэтажное здание с перекосившейся вывеской «Ювiлейний». Дальше два полукруглых сталинских дома. Касьян Демидович вышел. Ему в полукруглый дом — с фасада выпуклые от потолка до пола витрины давно закрывшегося гастронома, на крыше ряд каменных перил. Пенсионер задержался перед подъездом — внимательно оглядел двор. Никого из знакомых. Вообще ни единой души. Поднимался, сопя, на третий этаж. Лязг ключей в металлической двери. Вторая дверь деревянная — со времен строительства дома. Надо потянуть за ручку на себя, тогда ключ в замке проворачивался легче. В прихожей пожелтевшие обои. На вешалке плащи, пальто, куртки, шуба, ватники. Под ними сваленные друг на друга пары различной обуви — от галош до кирзовых сапог. Гостиная — тесно от широкого длинного стола, многочисленных шкафов, стульев, кресел, табуреток, коробок, стеклянных банок, пластиковых бутылок, стоящих на полу стопками книг, подшивок пожелтевших газет. На столе ложки, чашки, тарелки, вазочки — немытые. Пробежал таракан и скрылся за краем стола. «У, погань!» — выругался на него пенсионер. Поставил пакет с яблоками среди посуды. Спальня — тоже коробки, банки, стопки, пачки, упаковки, рулоны туалетной бумаги. Кровать заправлена — белье потемневшее от того, что его давно не стирали. На стене облезлый ковер. На потолке рыжие разводы от протечек. Над кроватью черно-белые портреты в овальных рамках — молодой задорного вида мужчина, молодая, в платке девушка, мужчина и девушка сидят в креслах и держат на руках двоих детей, рядом стоит старший ребенок.
Касьян Демидович сидел со своим ровесником Петром Ильичом в пивной — на террасе. Пили бледно-желтое пиво из пластмассовых стаканов. Чистили воблу на газетке. Конец июля. Но погода резко поменялась за ночь. Стало прохладнее. Небо из бледно-голубого стало насыщенно-голубым — осенний оттенок. Оба старичка в вязаных свитерах и в старомодных шляпах. «Как твои в России устроились?» — спросил Петр Ильич. Касьян Демидович стер с усов пивную пену: «Да устроились. Старшая с семьей в Ханты-Мансийске с мужем у знакомых пока перебивается. Работу ищут. Младшая с детьми в лагере для беженцев в Сочи. Сын со своими в Москве квартиру снимает. Целыми днями работает. Домой, говорит, приходит, и даже сил поесть нет». — «Обратно не собираются?» — «Я спрашивал. Говорил им, что в Алчевске войны нет. Да и роднее, чем дома, все равно нигде не примут. Они: подумаем, подождем, потерпим». Из пивной вышла толстая низкорослая женщина — опухшее лицо, крашенные в красный цвет вьющиеся волосы, синий замызганный фартук. Вытирала влажной тряпкой свободные столы. «Ясненько», — Петр Ильич. «Позавчера ездил на дачу. Яблоки собирал», — сказал Касьян Демидович. «Собрал?» — «Собрал немного. На неделю хватит». — «Молодец. Я вторую неделю на дачу планирую, да не уеду никак». — «А чего?» — «То спину прихватит, то времени нет».
Касьян Демидович повернулся и смотрел на противоположную сторону улицы — там к кинотеатру «Металлург» шагали парень с девушкой — совершенно непохожие на местных.
Саня показывал Эмме Алчевск. Привел к кинотеатру «Металлург». Кинотеатр построен немецкими военнопленными после Великой Отечественной, под руководством пленного немецкого архитектора. Циклопические колонны с псевдоантичными капителями, на крыше над главным входом статуи в два человеческих роста — юная богиня с лавровым венком в руке, по обе стороны от нее трубадуры. Далеко выдающийся зубчатый карниз. Высокие окна с архитравами. Над входом рубленым шрифтом, буквы из толстого клепаного металла: «КИНО МЕТАЛЛУРГ». Мощное и строгое (строгость придавал суровый серый цвет) здание. Заброшено с тех пор, как Украина стала независимой: осыпающаяся штукатурка, глубокие трещины на стенах и колоннах, от одной из колонн отвалился внушительный кусок, несколько раз на стенах повторялась надпись красной краской через трафарет: « Близко не подходить! Опасно!»
«Самое интересное здание в Алчевске», — сказал Саня Эмме. Она: «Мда, впечатляет. Почему оно заброшено?» — «Украинская независимость». — «Жаль. Правда, впечатляющее здание». У Эммы фотоаппарат с длинным объективом, она сделала снимки, выбирая разные ракурсы. «Дальше?» — «Давай».
Проспект Ленина. Сталинские дома похожи один на другой: одинаковая этажность, одинаковые объемы, одинаковые бурые и серые цвета. Но если присмотреться, то каждый имеет неповторимые детали: массивную оригинальную лепнину, колонны, портики, арки, своеобразные балконы, вазоны или каменные перила по краям крыш. Эти дома тоже давно не ремонтировались. Отваливалась штукатурка, открывая каменную кладку, осыпались балконы и лепнина. На стенах красной или белой краской надписи: «Внимание! Опасность обрушения», «Опасная зона», «Под балконами не ходить!».
Аллея на проспекте. Сидевшие на лавках заглядывались на Саню и Эмму, оборачивались вслед. Эти двое не были похожи на местных. Саня в желтой футболке с надписями на тайском, болотно-зеленых армейских штанах и сандалиях. Его сильно загоревшее, осунувшееся и заострившееся лицо выдавало причастность к ополчению: у гражданских черты лиц мягче, сглаженные, загар бледнее. У Эммы слишком азиатское для местных лицо. Слишком высокая и тоненькая фигура — девочка-соломинка с обильными плодами грудей. Хипстерская прическа — ассиметричное каре: с одной стороны волосы до мочки уха, с другой — до подбородка. Слишком необычный наряд: шаровары из легкой материи (черные узоры на салатном поле), белая облегающая футболка с портретом сирийского президента Башара Асада, качественные новые сандалии. На шее дорогой фотоаппарат.
«Наш Сенечка фанатично катает машинки, — рассказывала она Сане. — Постоянно конфликтует с другими детьми, когда дело касается машинок. Но он не жадный. Если видит, что другой ребенок расстраивается, что ему не дают машинку, то обязательно поделится». — «Скучаю по нему». — «А он часто спрашивает: когда папа вернется?» — «Хорошо говорит?» — «Он столько говорит, что я устаю».
Площадь Ленина. Парочка свернула к пиццерии «Челентано». Саня прокомментировал: «Сейчас покажу тебе самое модное заведение в городе». Они выбрали столик на террасе. За соседними столиками мужчины и женщины — от двадцати пяти до сорока пяти лет. Мужчины в футболках, шортах и пляжных шлепанцах, женщины в облегающих нарядах, ярко накрашены. Припаркованы исключительно иностранные автомобили. Саня отправился внутрь, чтобы сделать заказ.
Санина комната в гостинице. Сумрачный свет то ли раннего утра, то ли раннего вечера в окне. Две кровати сдвинуты вместе. Одеяла сброшены на пол. Два обнаженных тела на кроватях. Эмма лежала, вытянувшись, на боку, Саня прижимался к ней сзади. «Помнишь, как мы в ливанском Тире на балконе самого высокого дома в городе?» — спрашивала Эмма. «Помню. То ли двадцать второй, то ли двадцать третий этаж». — «Я уверена, что арабы видели нас со своих балконов и из окон. Подсматривали за нами. Ты был такой бешеный, — восхищенным тоном. — У меня потом болели ротик и „штучка“». — «Весь следующий день. Помню». — «Санечка, любовь — лучшее, что может быть в жизни. Я бы хотела делать с тобой любовь вечно. Давай снова будем вместе. Я не понимаю, почему мы должны быть раздельно. Ты поехал на эту войну, потому что думал, что она за новый мир, что здесь революционная война… но ты же видишь, что это… это — хуже, чем война. Давай снова будем вместе».
Новый день. Осенний цвет неба. В воздухе висел противный запах жженого металла от металлургического завода. Они снова гуляли по городу. Сталинский ампир, единственный в городе фонтан перед ДК химиков («Похож на самолет, у которого вместо пропеллера висячие усы», — сказала Эмма о ДК) наконец-то заработал, лепные серпы, молоты и снопы пшеницы на стенах, подростки катаются на велосипедах. Снова дошли до кинотеатра «Металлург». Долго стояли. «Я поняла, — сказала Эмма, — в нем есть что-то древнеримское, что-то напоминающее сирийскую Пальмиру. Эти колонны, статуи на крыше, что-то еще… Сталинская Пальмира».
Эмма — девочка, переполненная жизнью. Она беззаботно щебетала о разных мелочах. Находила в Алчевске десятки изящных и прекрасных деталей — в городе, почти год живущем в сорока километрах от фронта. Эмма брала Санечку за руку. Тот осторожно, придумывая оправдания («Рука побаливает»), убирал ладонь. На самом деле он беспокоился, что знакомые ополченцы увидят и посчитают его сентиментальным и зависимым от высокой девочки-соломинки.
Эпилог
Кабинет президента Украины. За круглым столом Порошенко, министр внутренних дел Аваков, директор Службы безопасности Наливайченко и посол США. Деловые костюмы, на лацканах значки в виде национальных флагов, галстуки, рубашки, начищенные до блеска ботинки. Посол по-русски: «Господа, как я говорил ранее, правительство США против любых русских революций. Хватило одной, когда победили большевики. Это создало проблемы для всего цивилизованного мира, — он поочередно смотрел на каждого собеседника. — Наша позиция остается неизменной. Поэтому в ближайшее время наш президент внесет в Конгресс проект закона об оказании новой помощи Украине. Думаю, как и в предыдущих случаях, проблем с его оперативным принятием не будет. Тогда мы сможем поставлять для вашей армии тяжелые вооружения: танки «Abrams» и новейшие ракетные комплексы. Также к вам прибудут дополнительно три тысячи американских инструкторов для обучения артиллеристов и сил специального назначения». Порошенко по-русски: «Господин посол, мы лучше других знаем, до чего доводят русские революции. Из-за них миллионы украинцев погибли от голода, миллионы были репрессированы. Это страшная чума. Одна русская революция, как правильно вы сказали, создает проблемы для всего мира. Мы по-прежнему верны нашим намерениям — война до полного уничтожения Новороссии». — «Разрешите, господин президент?» — вмешался Наливайченко, тоже по-русски. Порошенко кивнул. «С вашей дружеской помощью, — Наливайченко смотрел на посла, — мы гораздо быстрее сможем нарастить мощь нашей армии и провести массированное наступление против террористической Новороссии…» Его, не церемонясь, перебил посол: «Я надеюсь. Весь цивилизованный мир надеется. Перемирие не может длиться вечно. Не должно».