Участники: Александр Мелихов. Вера Зубарева. Сергей Шаргунов. Вячеслав Рыбаков. Калле Каспер. Роман Сенчин. Алексей Семкин. Наталья Крофтс. Евгений Степанов. Игорь Сухих. Евгений Беркович. Константин Фрумкин. Александр Большев. Елена Крюкова. Владимир Елистратов. Михаил Трофименков. Дмитрий Травин. Всеволод Непогодин. Игорь Шумейко.
Подготовка материалов «круглого стола» — Наталья Гранцева и Алек-сандр Мелихов
Опубликовано в журнале Нева, номер 9, 2015
В последние годы или даже десятилетия праздник Победы начал восприниматься как обычная победа одного национального государства над другим, пусть и очень опасным, национальным государством. При этом из центра общественного внимания начало ускользать то значение Победы, которое в советской историографии совершенно справедливо именовалось всемирно-историческим, ибо и в самом деле это была победа над принципиально новой моделью социального бытия, откровенно разделяющей мир на рабов и господ по расовому признаку, откровенно провозглашающей силу единственным источником права.
Отметив 70-летие Великой Победы, страна оказалась и перед лицом других вызовов, некоторые из них сформулированы в статье историка Валерия Столова «Гордиться или скорбеть?».
Продолжая размышлять над опытом и будущим Великой Победы, ставшей опорным символом при строительстве России XXI века, редакция предложила известным писателям, историкам, культурологам ответить на следующие вопросы:
1. Согласны ли вы с тем, что военный парад на Красной площади 9 мая свидетельствует об агрессивно победной модели праздника, устрашающего цивилизованный мир?
2. Видите ли вы возможность реанимации неонацистских идей и методов в политике и общественном сознании под прикрытием «европейского выбора»? Фиксирует ли эту опасность литература?
3. Видите ли вы эффективные способы интеллектуально противостоять глашатаям пересмотра итогов Второй мировой войны?
4. Какие художественные произведения (литература, кинематограф, живопись), на ваш взгляд, наиболее полно создают образ Победы как спасения человечества от «коричневой чумы»? Возможно ли создание нового эпоса Победы авторами XXI века?
5. Какие театрализованные представления и ритуалы празднования Дня Победы будут наилучшим образом способствовать укреплению образа ОСВОБОЖДЕНИЯ в общественном сознании, в отечественном и в мировом общественном мнении.
6. Необходим ли канон исторических сведений, иллюстрирующий истинную соразмерность героического и трагического в истории нашей Победы, возможно ли с помощью этого «катехизиса» выработать фундамент для консолидации новых поколений? Возможен ли такой «катехизис», консолидирующий Россию и страны Запада?
Александр Мелихов, прозаик, публицист
(Санкт-Петербург)
1. Никогда об этом не задумывался, но раз уж вопрос возник, то его нужно и обращать к так называемому цивилизованному миру. Однако и без специальных исследований можно предположить, что интерпретация этого театрализованного представления сильно зависит от политического контекста, от более общего образа нашей страны. Если она внушает страх, то и военный парад послужит его подкреплению, и вряд ли его существенно ослабит самый мирный и пацифистский характер праздника: он будет воспринят как изощренное лицемерие и коварство.
Хотя я, возможно, и ошибаюсь, возможно, и театральные жесты что-то значат, если доходят до простого народа.
2. Серьезная литература эту опасность пока что вроде бы не фиксирует, однако она и занимается чем-то более отстоявшимся, претендующим на статус «вечного». Но опасности такой не может не быть, ибо она рождается тоже из если и не вечных, то весьма долговечных грез, а именно социальные грезы или даже сказки являются главной причиной общественных и национальных потрясений. Сказка о том, что любой народ может быть счастлив и уважаем лишь в собственном мононациональном государстве, — сказка, разрушившая или почти разрушившая европейские империи и сильно поспособствовавшая Второй мировой войне, — никуда не исчезла. А следовательно, она и дальше будет порождать своих фанатичных служителей, кои и есть нацисты. Будут ли они прикрываться «европейским выбором»? Ничуть не менее, чем любой респектабельной маской, если только они не дураки. А согласятся ли предоставить им такую маску европейские политики, зависит от того, насколько они будут нуждаться в подобных союзниках. Если образцово-показательные европейские державы из страха перед Советским Союзом пошли на сговор с Гитлером, то я не вижу, что2 им помешает, если они сочтут достаточно значительной «русскую угрозу». Будет страх перед Россией — будут и самые экзотические союзы и маскировки.
3. Нет, поскольку речь идет о сказках.
4. Даже в самые тяжкие годы войны о ее всемирной цели прекрасно помнили и «западник» Эренбург, и «почвенник» Твардовский.
Эренбург: «Защищая родное село — Русский Брод, Успенку или Тарасовку, воины Красной Армии одновременно защищают «мыслящий тростник», гений Пушкина, Шекспира, Гёте, Гюго, Сервантеса, Данте, пламя Прометея, путь Галилея и Коперника, Ньютона и Дарвина, многообразие, глубину, полноту человека».
Твардовский: «И под грохот канонады / На восток, из мглы и смрада, / Как из адовых ворот, / Вдоль шоссе течет народ. // Потрясенный, опаленный, / Всех кровей, разноплеменный, / Горький, вьючный, пеший люд… // На восток — один маршрут. / На восток, сквозь дым и копоть, / Из одной тюрьмы глухой / По домам идет Европа. / Пух перин над ней пургой. // И на русского солдата / Брат француз, британец брат, / Брат поляк и все подряд / С дружбой будто виноватой, / Но сердечною глядят. // На безвестном перекрестке / На какой-то встречный миг — / Сами тянутся к прическе / Руки девушек немых. // И от тех речей, улыбок / Залит краской сам солдат: / Вот Европа, а спасибо / Все по-русски говорят. // Он стоит, освободитель, / Набок шапка со звездой. / Я, мол, что ж, помочь любитель, / Я насчет того простой. // Мол, такая служба наша, / Прочим флагам не в упрек…»
Автор «Тёркина» в ту пору мог бы смело повторить вслед за Пушкиным: «И неподкупный голос мой был эхо русского народа». Но я далеко не уверен, что АТ и сегодня бы удержался от упрека «прочим флагам», — уж очень много упреков адресовали «прочие флаги» освободителю в шапке со звездой — несть числа одним только статистическим изысканиям, сколько немецких женщин он изнасиловал, да и прочих не оставлял без внимания.
И что уж говорить о прочих, когда и под нашим флагом, кажется, только множатся упреки от тех, чьих отцов и матерей солдат-освободитель и народ-освободитель спасал, оказывается, совершенно неправильно. И, как ни грустно, это совершенно неизбежно: в любом большом достижении всегда огромен список издержек, и нет такого успеха, который не мог бы быть достигнут с меньшими затратами. А потому, даже не искажая фактов, всегда можно заняться составлением списка адвокатского, а можно — списка прокурорского, и люди занимают прокурорскую или адвокатскую позицию отнюдь не по соображениям справедливости. Справедливостью все стороны лишь прикрывают собственные интересы, а интересы практически для всех важны только сегодняшние.
Можно, конечно, скорбеть по поводу неблагодарности человеческого рода, однако он таков был, есть и таким останется, ибо эгоизм — стремление выжить любой ценой, не оглядываясь, во что это обойдется прочим — это базовое свойство всякого живого организма. Без коего они бы никогда не выжили в тех тысячелетиях страшнейших испытаний, которые лежат позади и дай Бог, чтобы их не было впереди.
Можно не сомневаться: упреки станут порождать лишь ответные упреки, наши прокурорские списки будут лишь стимулировать встречные. А вот почему бы нам не заказать маленькому, но компетентному коллективу историков литературы, кино и, может быть, живописи собрать изъявления благодарности и любви со стороны именно тех народов, которые сегодня видят в нас не просто опасность, но вечную, всегдашнюю опасность для себя, а следовательно, и для мира, ибо нет такого народа, который не считал бы себя ценнейшей частью человечества. Перечитать и пересмотреть эти забытые любовные записки было бы полезно и для нас, но вдруг кого-то и за кордоном растрогают эти пожелтевшие признания их же собственных бабушек и дедушек?
Иными словами, я очень слабую надежду возлагаю на возрождение забытых произведений, а не на создание новых. Хотя — может случиться и чудо.
5. Главный нерв уже намечен Твардовским: по домам идет Европа. Картины освобождения концлагерей, радостные толпы, встречающие советских солдат, эффектные образы того мрачного будущего, которое планировала для Европы нацистская власть…
Здесь требуется совместная работа историков и художников, историков и режиссеров.
6. Знания не могут противостоять интересам, они могут только их обслуживать. Но художественные произведения, которые прямо ничего не утверждают и ничего открыто не пропагандируют, имеют некоторые шансы даже и на международном уровне. А вот для внутреннего пользования такой катехизис вполне возможен и даже необходим. Ведь мы не можем квалифицированно возразить и против того тезиса, что советская оккупация была не лучше нацистской. Мы не знаем ни количества жертв, которые принесла странам Восточной Европы немецкая оккупация, ни того будущего, которое нацистская Германия им готовила — вернее, знаем лишь на уровне лозунгов. Это серьезное упущение.
Вера Зубарева, поэт, литературовед (США)
1. В 1941 году на моего отца, семнадцатилетнего курсанта морского училища, пришла похоронка. В один день с похоронкой на его отца — моего деда, которого я так и не узнала. Моя прабабушка, в честь которой меня назвали, посмотрела на обе и сказала дочери:
— Мужа не жди. А Ким вернется. Не смей оплакивать его.
Так и вышло. 13 ноября 1941 года бомба попала в корабль, на котором был мой юный отец, и спаслось лишь двое — он и еще один человек. 14 ноября моему отцу исполнилось восемнадцать лет. Обо всем этом я узнала в подробностях уже после смерти отца — капитана дальнего плавания, старшего лоцмана одесского и ильичевского портов, журналиста и писателя. После него остались военные дневники. Вот она, эта самая первая запись, сделанная восемнадцатилетним юношей после потопления судна:
Из дневника 1941 года:
Я начинаю новую тетрадь своих заметок. К сожалению, предыдущие с друзьями погибли при условиях довольно неблагоприятных (слова размыты. — В. З.), так что… (слова размыты. — В. З.) спасении тогда бы меня не было и мы… (слова размыты. — В. З.) ‹…› День накануне моего совершеннолетия мне, кажется, запомнится навсегда. Это было тринадцатое число. Как же ненавижу я эту цифру! Поневоле становишься фаталистом, хотя осознаешь, что это абсолютный абсурд. Я хорошо запомнил эти бледные, перепуганные, растерянные лица, рука, держащая пистолет у виска, густые клубы пара, заволакивающие всю эту картину, и судно, медленно погружающееся в воду… Картины смерти (слова размыты. — В. З.).
День Победы для моей семьи и друзей — праздник священный. Мы всегда отмечали его с родителями и родственниками — участниками войны. Многих из них уже нет в живых, но в этот день они всегда с нами. Они были отважными защитниками отечества, и судьба продлила их в нас и наших детях. Парад на Красной площади мы смотрели их глазами, и вопрос об агрессивно победной модели праздника не возникал. Но, возможно, мы чего-то не поняли. Возможно, мы эмоционально-однобоко восприняли этот день. Захотелось разобраться.
Прежде всего, по какому критерию определять агрессивность военного парада? Каждому ясно, что военный парад — это не парад физкультурников. Уже само слово «военный» предполагает отсылку к войне, и в этом кроется элемент агрессивности. Но только элемент. Вопрос, в какой мере то или иное явление агрессивно, — ключевой для понимания степени опасности. Без определения меры любое суждение будет вращаться вокруг одной из крайностей — черное или белое, агрессивное или неагрессивное. На самом же деле агрессивность, как и все другое, имеет меру. Обороняющийся может делать это агрессивно, но большая агрессивность исходит всегда от нападающего. Культура мышления требует того, чтобы, определяя что-либо, мы опирались на категорию меры. Итак, в какой мере агрессивность присутствует в определении «военный парад»? В малой. Но все же присутствует по сравнению, скажем, с названием «парад искусств». Теперь посмотрим, как энциклопедия определяет военный парад. Читаем: «Парад войск — торжественное прохождение войск с боевой техникой» (БСЭ). Итак, торжество войск и военной техники — это то, что должно быть в норме. Какого типа войска и боевая техника должны быть представлены на военном параде? Тут мы подходим к вопросу о параде как мультипараметрической системе. Вот те ракурсы, которые мне удалось выделить в этой связи:
Исторический. Парад должен показать историю через военную технику. С исторической части и начался парад 9 мая.
Обороноспособность. Это центральный пункт военного парада. Он предназначен вызвать чувство защищенности и уверенности у соотечественников. На параде была представлена новейшая оборонительная техника.
Экономический аспект. Военный парад призван продемонстрировать гражданам и союзникам наличие ресурсов в стране, необходимых для развития военной промышленности.
Воспитательный фактор. Военный парад рассказывает о доблестной стороне страны, ее защитниках, исторических победах и демонстрирует готовность воинов оборонять свою землю, как это делали их отцы и деды. Марш улыбающихся молодых защитников был своеобразным мессиджем, показывающим неагрессивный дух шествия.
Преемственность поколений — еще один немаловажный аспект военного парада. Летчики, взявшие с собой в полет фотографии погибших на войне родственников, провели эту линию преемственности. А появление девушек с бантами и женской знаменной группы напомнило о роли женщин во Второй мировой войне. Смотрела и вспоминала свою двоюродную бабушку — легендарную Любовь Звереву, военного хирурга, делавшего сложнейшие операции в условиях, мало к тому приспособленных. Она разработала новую хирургическую методику, благодаря которой не одна жизнь была сохранена. И мать своей подруги, медсестру, спасавшую раненых на поле боя и получившую тяжелейшее ранение в живот, вспоминала. Она пережила клиническую смерть, а потом была в коме на протяжении нескольких недель. Никто и не надеялся, что она выживет, а уж о том, чтобы иметь детей, и речи быть не могло. А она родила двоих! Ее вторым ребенком, появившимся много лет спустя, была моя подруга.
Союзники. Военный парад призван показать, что у страны есть союзники, готовые поддержать ее в трудную минуту. По Красной площади прошли союзники из Индии, Китая, Сербии, Монголии, Азербайджана, Армении, Белоруссии, Казахстана, Киргизии, Таджикистана…
Наверное, есть еще какие-то аспекты военного парада, которые я упустила. Но уже из отмеченного складывается объективная картина того, что было. Она дает возможность судить о высокой оборонительной мощи страны и внешней поддержке.
Ну а как же определить меру агрессивности? Что будет ее объективным критерием? Наверное, устрашающие заявления, несущие открытую угрозу военных действий, лозунги и песни, призывающие к нападению, и т. п. Имело ли это место на параде 9 мая? Если да, то шествие однозначно несло угрозу. В противном случае все это уходит в область гипотез и эмоциональных восприятий.
Каждый имеет право на гипотезу. Она базируется как на прошлом опыте, так
и на настоящем. Например, я прочитала в «The Telegraph» от 24 февраля 2015 года о военном параде в День
независимости Эстонии в Нарве, расположенной в
Парад на Красной площади не подходил ни к чьим границам. Но военных союзников там оказалось не меньше, чем в Нарве. Что это? Только ли память о прошлом или выражение озабоченности союзников по поводу настоящего? Если так, то какой именно озабоченности? Вопросов больше, чем ответов. В любом случае союзники не рассматривали свое участие в параде Победы как устрашение «цивилизованному миру». Были ли правы они или союзники Эстонии, покажет время.
2. В принципе любая идея глобального господства способна к рецидивам. Это дракон, принимающий ту личину, под которой ему проще перетягивать на свою сторону массы. Гегемония пролетариата, столь привлекательно звучавшая для масс, не менее опасна, чем малопривлекательная тирания монархов, а идея национального господства на базе социальной экономики не менее опасна, чем европейский глобализм, разрушивший экономику союзников, ставших жертвами этого мультикультурного эксперимента. Если неонацизм и впрямь прикрывается «европейским выбором», то Европе нужно хорошенько подумать — фашизм вышел из нее. Муссолини в Италии, Франко в Испании, «железная гвардия» в Румынии, «новое государство» в Португалии… Не обошла эта чума и Россию (черносотенцы), и Западную Украину (ОУН). Мне очень хочется верить, что все это осталось в прошлом. Но мой цикл «Свеча» памяти зверски убитых 2 мая в Одессе, опубликованный в журнале «Нева», передает тот высочайший уровень озабоченности, которую я несу в сердце. Одесса — это вторая Хатынь. К такому выводу приходят все, кто не закрыл глаза на эту трагедию и методы, которыми расправились с местным населением.
Я не в курсе того, как широко фиксируется опасность вспышки неонацизма в литературе. Но голоса звучат, пробиваются, невзирая на глушители. По понятным причинам не могу назвать здесь имена известных мне авторов.
3. Если страна хочет сохранить культурные или исторические ценности, то нет ничего более действенного, чем семья. Никакая промывка мозгов не устоит против этого. Семья выстаивает все режимы и идеологии. Семейный альбом — свят, и беседы с детьми любого возраста всегда дают всходы в следующих поколениях. В отличие от идеологий, подтасовывающих факты и жонглирующих понятиями, история семьи, как правило, документирована. Имеются фотографии, письма, дневники, какие-то вещи, друзья и родственники, которые могут подтвердить рассказанное. Если официальная линия будет не совпадать с семейными преданиями, то любопытство, желание проверить и докопаться до сути сыграет в конце концов свою положительную роль в прояснении и происходящего, и бывшего. Никакая премудрость не подействует сильнее этого. Семья должна воспитывать и поощрять любознательность, интерес к своим корням и истории. Интеллектуальный интерес появляется всегда как следствие очень сильной эмоциональной включенности. Если ее нет, то все знания остаются внешними, наносными и быстро забываются. Знание должно быть пережито, а не только пропущено через ум. Да, прекрасно было бы улучшить систему образования, подключить области литературы и искусства, но это, во-первых, чревато другой крайностью, насаждением идеологии и в результате — отвращением и к ней, и к культуре, ее породившей. Это мы уже проходили. Во-вторых, управлять социальными структурами, за которыми стоит чиновничий аппарат, казенщина и бездушие, дело неблагодарное. А вот семья, семейная история и реликвия — это совсем другое.
4. По-моему, кинематограф последних лет создал прекрасный, глубокий, многогранный образ Победы. Из последнего, что запомнилось особо, это «Путь на Берлин» (2015) и четырехсерийный фильм «Крепость» (2011). Удивительно гуманен и метафоричен этот телевизионный вариант «Брестской крепости» (2010). Смотришь и понимаешь, что вся страна военного времени, каждая пядь земли — это Брестская крепость в миниатюре. Судьбы, развернувшиеся на экране в этот календарно краткий, но исторически длящийся миг, предстали как сгусток судеб военного времени. Это крепость духа, крепость ценностей, крепость человеческого перед лицом звериного. Это рассказ-эстафета, переданная правнуку у мемориала Брестской крепости. Фильм не только о прошлом, но и о настоящем и будущем, о том, как история семьи и история страны навсегда сплетены. Рассказ прадеда — то самое боевое знамя, которое он некогда нес по полю, выбравшись из крепости. Теперь это знамя передано правнуку. Для меня подобные фильмы являются новым эпосом Победы. А вообще, роман-эпопея «Война и мир» о событиях 1812 года был написан пятьдесят с лишним лет спустя. Не исключено, что новый роман-эпопея о Победе появится в XXI веке.
5. У нас в Одессе молодожены всегда отправлялись после загса на аллею славы возложить цветы к памятнику Неизвестному матросу. Это незабываемый, волнующий момент, запечатленный в семейных альбомах, в том числе и нашем. А в школе мы несли вахту у памятника и во время отдыха пели военные песни, читали стихи и обсуждали фильмы и произведения о войне. И каждый, у кого были в семье фронтовики, рассказывал о них и приносил фотографии из семейного альбома. Это ритуал, который естественным образом связан с жизнью каждого, ее различными этапами. Подобные ритуалы должны иметь место в каждой культуре, оберегающей свою историю.
6. Документы и факты, которые доступны интересующемуся читателю, — вот, на мой взгляд, единственный канон, которому должно следовать в обстановке информационной войны. Я понимаю, что каждый документ может быть по-разному проинтерпретирован. Но для аргументированного доказательства потребуются новые документы, и они должны быть в распоряжении дискутирующих. К дискуссиям подобного рода нужно приучать со школьной скамьи. Будет ли все это способствовать консолидации России и стран Запада, будет зависеть от задач и целей этих стран. Времена меняются, а факты остаются. Консолидация со всеми странами маловероятна, как маловероятна консолидация разных групп внутри самой России. Но консолидация со многими вполне возможна при определенном политическом и экономическом климате.
Сергей Шаргунов, писатель
(Москва)
1. Не согласен. Были все основания для проведения такого мощного и торжественного парада. 70 лет Победы. И парад удался — впечатляющий, давший людям ощущение праздника, радости, сопричастности родной истории.
2. Вопрос в объявлении кого бы то ни было — людьми второго сорта, а значит, и запросто недочеловеками. Люди, тяготеющие к России, сегодня некоторым «заевропейцам» заведомо кажутся неполноценными (ярчайший пример — крымчане, двадцать лет требовавшие референдума, хотя это и есть самое настоящее европейское право). Унижение миллионов на Украине законом, уравнявшим символику Победы с символикой… Или русские неграждане в Латвии…
А литература неизбежно покажет весь страшный драматизм нынешней кровавой смуты.
3. Важнее всего — исторические факты, документы, свидетельства. Только что я разговаривал со своей соседкой Людмилой Макуриной — ей 90 лет, но ум живой, и помнит она все отчетливо. Пережила оккупацию в Брянской области: прямо при ней полицаи застрелили мать-учительницу, у самой девочки несколько раз выкачивали кровь, потом угнали в рабство в Германию, где над ней издевалась хозяйка…
4. «Судьба человека» — рассказ, читая и перечитывая который трудно удержаться от слез. Проза Некрасова, Воробьева, Бондарева. Рассказы Тендрякова, Катаева. Стихи Друниной, Исаковского, Твардовского, Гудзенко, Симонова, Слуцкого, Долматовского. Новая проза о той войне (и ее непосильной не только физической, но и психологической ноше) напрашивается.
5. Не знаю о театральных действах. Но подлинно человечным и народным стало движение «Бессмертный полк» — это был чистый вдохновенный порыв. Хорошо бы, чтобы побольше было собрано воспоминаний об отцах, дедах, прадедах. Живой отклик в людях находят песни тех лет, военная поэзия. Песня «Вставай, страна огромная!» до сих пор звучит как главная песня нашей страны.
6. Вопрос в чувстве боли. И в чувстве достоинства. Хотелось бы открытия всех архивов. Не менее важны воспоминания переживших войну.
Вячеслав Рыбаков, писатель (Санкт-Петербург)
1. Категорически не согласен.
Все мы добрые, порядочные, воспитанные люди, и нам очень хотелось бы, чтобы для победы над злом хватало одних лишь белых голубей. Явный отпечаток этой вековой мечты прогрессивного человечества носил на себе даже логотип Победы, то и дело мелькавший на телеэкранах. А над знатной фразой «добро должно быть с кулаками» давно уже принято лишь иронизировать: вот, мол, как некоторые недобрые и непорядочные пытаются под благовидным предлогом легитимизировать свой дефицит толерантности. Ведь насилие, понимаете ли, порождает лишь насилие…
К сожалению, жизнь не укладывается в наши мечты, сколь бы прекрасны они ни были. Суровая правда заключается в том, что бабочка может взять верх над танком, только если по танку предварительно шарахнули, скажем, из ПТР. Причем шарахнули точно, умело и не думая об экономии боеприпасов.
Люди хотят быть уверены, что если дойдет до дела, проблем с этим у их страны не будет. Это их право. Это их естественная потребность, такая же, как потребность иметь надежную крышу над головой. Она не имеет никакого отношения к запугиванию, к агрессии. А если кто-то ощущает от этого душевный дискомфорт — то, стало быть, он рассчитывает на какую-то иную крышу, на какой-то иной дом для своей семьи.
А если от этого ощущают душевный дискомфорт наши соседи по континенту — это свидетельствует лишь о том, что они очень хотят быть танками против бабочек.
2. Ну, собственно говоря, ведь и сам нацизм изначально был одним из выборов самой Европы. Расовую теорию и практику придумали не фанатичные азиаты, не темные индейцы дремучих джунглей Амазонии и не марсиане с летучих тарелок. И ведь не остался же он маргинальным продуктом извращенного воображения закомплексованных высоколобых, не прокис в тиши их прокуренных кабинетов. Нет, идея, как говаривали марксисты, стала материальной силой, ибо завладела массами.
И вызревала она в Европе издавна. И отнюдь не только в лоне «сумрачного германского гения».
Скажем, Томас Мор: «Отказавшихся жить по их законам утопийцы прогоняют из тех владений, которые предназначают себе самим. На сопротивляющихся они идут войной». Или Кампанелла: «Солярии беспощадно преследуют врагов государства и религии как недостойных почитаться за людей».
Совсем недавно я специально перечел «Освобожденный мир» — знаменитый, хотя и не слишком художественный роман Герберта Уэллса, написанный буквально накануне первой мировой бойни. Более всего этот роман знаменит тем, что в нем впервые предсказаны и описаны атомные бомбардировки и их катастрофичность для мировой цивилизации. Казалось бы — Уэллс, прославленный гуманист, коллективист, почти социалист… Мировая катастрофа приводит, по его мнению, к единственному спасительному выходу — созданию мирового правительства, а оно немедля отменяет национальные администрации, предрассудки и границы и начинает административно-командным образом регулировать всю жизнь планеты.
И вот что интересно: среди упоминаемых Уэллсом членов мирового правительства есть англичане, французы, итальянцы, японцы, даже индийцы (притом что Индия была тогда колонией Британии — для их зачисления в правящую верхушку требовались изрядная широта взглядов, мужество и опять же эта самая, как ее, толерантность); есть американский президент и несколько продвинутых молодых монархов Европы… Но вот, например, ни одной русской персоны среди них не упомянуто. Однако при всем том в описании борьбы мирового правительства с глобальным послевоенным голодомором читаем: «В азиатской части России хранились колоссальные запасы продовольствия… его необходимо было как можно быстрее доставить туда, где свирепствовал голод…» Хорошо, но кто-то из россиян участвовал в принятии этого гуманного для мира в целом решения? Или как раз азиатская часть России после этого получила возможность вымирать спокойно и с чувством выполненного интернационального долга? О том ни слова. Или: в глобальном государстве нового типа специально разработан был единый мировой язык на основе английского, хотя и с определенными упрощениями и заимствованиями из иных европейских языков. И в итоге: «Через десять лет после создания Всемирной Республики └Словарь Нового Английского Языка“ так разросся, что… жившему в 1900 году было бы совсем нелегко прочесть обыкновенную газету. И в то же время люди новой эпохи по-прежнему могли оценить достоинства старой английской литературы». А всех остальных национальных литератур? Ни слова. Видимо, те, по мнению великого английского гуманиста, не стоили, чтобы их достоинства оценили люди светлого будущего.
Поразительно, как идея главной нации и главной культуры нечувствительно, бессознательно, словно нечто само собой разумеющееся и, несомненно, благодетельное для всего мира, то и дело выпрыгивает даже из текста великого гуманиста и коллективиста. Так что2 говорить о людях обычных?
Вот так эту опасность фиксирует литература. Фиксирует тем, что ее поразительным образом не замечает, сама же ее описывая.
Печально, но европейский выбор как таковой всегда чреват национализмом — а в определенных ситуациях и его более зловещими версиями. Нам это очень трудно и очень больно признать и осознать. Мы Европу спокон веку обожаем. От нее же все хорошее и ничего плохого… Но надо, пора. Эту родинку европейская культура носит в укромном месте исстари — и никогда не знаешь, когда и у кого она превратится в меланому.
3. Не могу провести четкую границу между интеллектуальным и организационным противостоянием. Например, не делать невинных страдальцев из носителей неверных по патриотическим меркам взглядов — такое явно требует недюжинного интеллекта, но в то же время реализовано может быть не столько на бытовом, не столько на художественном, сколько на административном уровне. В свое время КГБ старательно и упорно, в течение десятилетий, делал из диссидентов гонимых святых — и таким образом, вместо того чтобы невниманием, подчеркнутым равнодушием и снисходительной критикой их воззрений маргинализировать их в качестве забавных, по-человечески очень симпатичных, но не вполне адекватных чудаков, способных лишь на кухонные мечтания, сам превратил их во властителей дум, совесть нации и единственно свободных людей в тотально несвободной стране. Это было, конечно, интеллектуальной ошибкой, но и результатом карьерных устремлений рядовых работников, склонных к простым и максимально пригодным для победных рапортов решениям. С тревогой наблюдаю, что эта ошибка ныне готова повториться в отношении всякого рода «чуждых нам» глашатаев. Каждый их чих, каждая беспомощная выходка раздуваются до размеров чуть ли не покушения на святыни, чуть ли не национальной катастрофы.
Что ж тут поделаешь. Для того чтобы интеллектуально противостоять кому-то, в первую очередь надо иметь более мощный интеллект. Другого способа нет. Но вот с этим-то — прости Господи, беда.
4. Не стану пытаться раскинуть пасьянс конкретных примеров: во-первых, я не специалист, во-вторых, это всегда чревато возникновением разногласий по мелочам, вкусовых споров о частностях и неизбежной в таких случаях подменой предмета разговора. Типа один говорит: «е равно эм цэ квадрат», а другой ему возражает: «квадрат — это вам не параллелепипед». И полился умный разговор эрудитов…
Рискну заметить, однако, что наиболее адекватные художественные произведения создавались, при всех проклятиях в адрес советской цензуры, в ту пору, когда память о войне еще была достоянием всех и каждого. Когда зритель или читатель еще знал, как оно на самом деле было. Сценаристы и режиссеры не могли впрямую врать (я не имею в виду, разумеется, благую ложь алма-атинских агиток), артисты не фальшивили, пытаясь вообразить и изобразить неведомые им в реальной жизни переживания: патриотизм, самопожертвование и прочие нерыночные глупости. Все и без художеств представляли, что смерть на войне ужасна. И можно было снимать кино или писать книги не про выпущенные кишки, а про жизнь людей. А врать и пользоваться национальной трагедией для самовыражения было куда труднее. Скажем, фильм «Балтийское небо», при всей его наивности и приглаженности и к тому же — дешевизне, куда вернее отражал войну и Победу, чем, например, «Противостояние — Цитадель». Не зря же призы в Канне получали «Журавли», а не «Сволочи».
Что же до Нового Эпоса… Как говорится: сомневаюсь я, однако. Конечно, «Война и мир» не по свежим следам создавалась, все так. Но ведь и спустя десятилетия после пожара Москвы Лев Толстой не пытался отобразить прогрессивную концепцию, согласно которой Александр для России был не лучше Наполеона, а войну выиграли не офицеры-крепостники, не регулярная армейская пьянь и не темное партизанское быдло, а вольнолюбивые декабристы.
Никакого мало-мальски крупного и даже вообще вменяемого произведения о войне, тем паче о Победе, невозможно создать, пока не изжита целительная для всякой крылатой души благоглупость, согласно которой немца разгромили штрафники, восставшие против сохраненных немцами колхозов уцелевшие кулаки и малолетние преступники, а всякие там генералы, политруки и особисты лишь злобствовали, вставляли палки в колеса настоящим народным героям и с садистским упоением гнали их на убой. Согласно которой Победа была одержана не благодаря системе, а вопреки ей. Вопреки системе, дескать, маневрировали миллионные армии, вопреки системе Смерш и НКВД переиграли и абвер, и гестапо, вопреки системе в срок и по месту назначения ходили по всей громадной стране тысячи воинских и грузовых эшелонов… Вопреки системе были в считанные месяцы развернуты в голой тундре и непролазной тайге десятки заводов, вывезенных — тоже вопреки системе — из оказавшихся под угрозой оккупации областей, вопреки системе на шахтах и рудниках люди в четыре смены лезли в забои, и дети стояли у станков, не теряя при том — вопреки системе, разумеется, — возможности получать хотя бы минимальное образование… и, отрываясь от станков, они нередко оказывались, что греха таить, более эрудированными и начитанными, чем их теперешние сверстники, о мозгах которых при нынешней системе так пекутся правительство и бизнес… Вопреки системе в искалеченной, ополовиненной стране так и не вспыхнули эпидемии, так и не умерла наука, так и рукоплескали в театрах блистательным классическим спектаклям…
На самом деле Победа была не только военной, но и организационной.
Но как только мы это снова вспомним, нам придется-таки признать, что Победа была одержана не вопреки системе и не благодаря ей, а просто — она была одержана Системой. Со всеми ее недостатками, которые являлись продолжением ее достоинств, и со всеми ее достоинствами, которые являлись продолжением недостатков. И тогда мы столкнемся с ужасной необходимостью понять, что ужасная, неприемлемая для всякого свободно мыслящего человека замшелая советская догма, согласно которой нацистского монстра оказался способен победить только социализм, все ж таки оказалась верна. А это ведь сразу в объятия к папе Зю… Какой художественный творец на такое способен?
5. Не знаю. Это дело специалистов. Дело искушенных, озабоченных общественным благом экспертов из народа — выбирать среди предлагаемых специалистами вариантов наиболее мощный и искренний. Скажем, я, при всех своих благих намерениях, нипочем не смог бы выдумать даже и полуминуты того великолепного зрелища, какое было показано нам при открытии сочинской Олимпиады. Я могу только сказать: молодцы, верю.
Надо лишь все время помнить, что это была не просто война государств, не просто война за ресурсы и территории, но война между версиями будущего. Пещерной версией, согласно которой людьми считаются лишь члены своего племени, а все остальные — просто разновидность съедобных, ценных жиром, шерстью и костной мукой животных. И версией пусть неосуществимой, но выпестованной, нелишне отметить, самыми прекраснодушными и самыми бескорыстными мечтателями самой же Европы, версией, которую наша страна на свой страх и риск, на свою кровь и, быть может, погибель рискнула попытаться воплотить на грешной земле. Может быть, большинством советских людей Отечественная война именно потому и ощущалась как народная и священная, а страны Европы в ту пору, по горячим-то следам, воспринимали изгнание немцев и приход русских именно как освобождение; ведь не просто народ воевал с народом за жратву, пригорки и престиж, но удушливое пещерное прошлое попыталось оккупировать безграничное во времени и пространстве всенародно-братское будущее — и заслуженно получило по своим чертовым рогам.
6. Необходим. Но опять-таки: конструированием такого катехизиса должны заниматься люди, по крайней мере, не уступающие в интеллектуальных способностях тем, кто формирует противоположные катехизисы. И уж во всяком случае не робеющие говорить не эпатажную, не оголтелую, не рассчитанную на фурор и скандал, но не вполне совпадающую с докладом Хрущева XX съезду правду. Иначе только людей насмешим и сами превратим свою Победу в карикатуру.
Что же касается катехизиса, общего с Западом… Нет. Невозможен. Слишком по многим параметрам у нас точки зрения не просто противоположные, но взаимоисключающие, и притом — базовые для текущей, современной политики, для всех ее ценностных установок и обоснований. Нас необратимо разводит уже тогда, когда и война-то еще не началась. Скажем, пакт Молотова–Риббентропа. Ведь больше двух лет СССР бился лбом в англо-франко-польскую стенку, пытаясь выстроить коллективный союз против вполне предвидимой гитлеровской агрессии. Но стенка так и поддалась. И лишь временный (всем было понятно, что временный) союз с Гитлером, заключенный на фоне предоставления Англией и Францией гарантий безопасности Польше, обеспечил автоматическое возникновение советско-англо-французского антигитлеровского союза в случае нападения наци на поляков и затем на СССР. То есть действия самого же Гитлера, решись он на войну, создали бы ту антигитлеровскую коалицию, которую заблаговременно пытался и не смог создать СССР силами дипломатии. Потому просвещенная Европа так и не любит этот пакт: ведь именно из-за него ведущим демократиям мира пришлось сделать то, чего они смертельно не хотели: воевать с Гитлером в полную силу (уж какая была), да еще и плечом к плечу с ненавистными Советами. Свести такие вот расхождения к компромиссу невозможно и даже пытаться уже не стоит — будем лишь умножать взаимные разочарования и неприязнь.
Эта проблема формулируется очень просто: мы считаем себя европейцами, но европейцы нас таковыми не считают и никогда не сочтут. Просто уже потому хотя бы, что «пряников сладких всегда не хватает на всех», и просвещенная Европа, скрепя сердце еще как-то готовая перераспределять пряники между своими, множить количество своих и тем самым уменьшать пайку нипочем не станет. Но, разумеется, будет искать для этого благородные обоснования: скажем, тот же пакт Молотова–Риббентропа. Мол, это Сталин войну начал, так чего нам с вами теперь делиться; это вы нам все должны, а мы вам — ничего, кроме разве лишь гуманных поучений о правах человека и воспитательных санкций… Какой уж тут катехизис!
Калле Каспер, писатель (Эстония)
1–6. Начну с конца: «катехизис», консолидирующий Россию и страны Запада по отношению ко Второй мировой войне, да и по большинству других вопросов, невозможен. Каждый народ живет в своем историческом времени и выстраивает свою историческую парадигму, мотивируя и оправдывая свое поведение, но мало обращая внимание на мотивации других.
То, что для России было Великой Отечественной войной, отнюдь не было таковой для других народов Восточной Европы, да и союзники Советского Союза решали в этой войне свои, отличные от СССР задачи — так, для Великобритании этот союз имел тактический характер, ей надо было элиминировать Германию, чтобы та не стала слишком сильной и не начала бы угрожать владычеству Британской империи. Что касается Прибалтики, то для нее эта война вообще была «чужой», потому что как страны ни Эстония, ни Латвия, ни Литва в ней не участвовали (подробнее см. об этом мою статью «Чужая война» (http://www.rosbalt.ru/blogs/2015/05/08/1396428.html).
Таким образом, воспринимать русских как освободителей те народы, с территории которых советские войска вытеснили немцев, никак не могут, это было бы возможно только в том случае, если бы эти войска после освобождения покинули чужую территорию, чего, как мы знаем, не случилось. Никому не хочется жить по правилам, диктуемым кем-то извне, каждый народ хочет сам решать свои проблемы, а то, что при продолжении нацистской оккупации их судьба теоретически могла складываться «еще хуже», слишком абстрактно и никому не интересно.
Не стоит уменьшать и проблему частной собственности, бывшую «водоразделом» между СССР и Западом. Напомню, что рождению нацизма в Германии способствовали бесчинства коммунистов в Мюнхене. Именно экспроприации как последствия коммунистического поворота больше всего боялись люди на Западе, именно потерю земли, домов, квартир и мастерских не могли простить советской власти прибалтийцы, среди которых было много мелких собственников. В СССР к отсутствию частной собственности уже привыкли, на Западе же продолжали жить по-прежнему, изменений хотели только неимущие и «сочувствующие». А собственность — вещь страшная, посмотрите хотя бы, как украинцы прямо-таки озверели после того, как у них отобрали Крым. Тут дело не только в интересах тех конкретных людей, которые успели обзавестись на полуострове заводами или домами отдыха (включая президента), не менее важно коллективное чувство обиды. Со стороны, конечно, можно посоветовать украинцам руководствоваться поговоркой «Бог дал, Бог взял», но вряд ли разум способен тут бороться с инстинктом.
Еще одно крупное непонимание между Россией и ее ближайшими соседями вытекает из разницы в способе управления страной. Русские по своей натуре имперцы, они привыкли к тому, чтобы «приручать» другие народы, навязывая им свою волю, но вместе с тем давая всем, кто согласен подчиниться, хорошие возможности для самореализации. Неудивительно, что русские ожидают от других народов такого же отношения к своим соотечественникам, оказавшимся на чужой территории. Однако народы поменьше и, что, возможно, еще важнее, помоложе практикуют другой, националистический тип правления, при котором остальные народы, обитающие на их территории, как бы отторгаются — мы делим между собой налоговые поступления, а вы трудитесь, чтобы выжить. Да, такой тип правления менее плодотворен, ибо оставляет неиспользованным огромный потенциал «инородцев», но делать нечего, перейти на имперское правление эти народы просто не способны. Тут русские могли бы скорее найти общий язык с англичанами и французами, но беда в том, что для них подчинение чужих народов осталось в прошлом, и они посматривают в сторону России с завистью, временами переходящей в злорадство.
Что касается трудно определяемого «неонацизма», по-моему, более важный критерий — варварство. Варвар не способен понять сложность мироустройства, взаимосвязанность всех и вся, он хочет трудные вопросы решать примитивным образом, насилием. Гитлер тоже был варваром, он даже не отрицал этого («Да, мы варвары…!»). И сегодня варварства полно, ведь американцы, молодой народ, тоже хотят решать все вопросы с позиции силы, учитывая только свою выгоду. Чего тогда удивляться, что где-то политических оппонентов суют в мусорные баки! Проблема скорее в том, что на такое варварство нельзя закрывать глаза — а ведь закрывают. И не только на баки, но и на массовые убийства.
Немного непонятно, что имеется в виду под «глашатаями пересмотра итогов Второй мировой войны». Итоги ясны, и пересматривать тут нечего — одни победили, другие продули. Другое дело, как все происходило и каковы глубинные причины, приведшие сперва к войне, а потом к победе одних и поражению других. Тут еще много неясного, и многое, я уверен, будет со временем действительно пересмотрено. Не думаю, что «великий администратор» так и останется на пьедестале почета, скорее, однажды поймут, что он не представлял русско-православную цивилизацию, по отношению к которой был насильником. Только большой путаницей в головах можно объяснить то, что товарища Джугашвили хвалят люди, считающие себя русскими патриотами. После того, как этот абсурд прекратится и откроют архивы, роль этого малообразованного инородца в русской истории, в войне в том числе, точно будет пересмотрена.
Что касается произведений искусства, то очевидно, что лучшее о Великой Отечественной с точки зрения психологической правдоподобности уже создано. Не представляю себе, что сейчас можно было бы написать про войну лучше, чем это сделали Константин Симонов или Василий Гроссман (при всем их различии), без личного опыта такое невозможно. Однако это не означает, что невозможно отыскать какой-то новый ракурс, новую стилевую окраску, даже новую историческую концепцию — я сам автор «эпоса», в котором Второй мировой войне посвящены целых два тома из восьми, и уже поэтому не могу ни у кого такого права отрицать.
Теперь насчет парада. Не думаю, что его надо рассматривать как «страшилку». Скорее как намек: лучше не лезьте.
И наконец, мне кажется, что русские, с одной стороны, гордятся своей страной, но, с другой, болеют комплексом неполноценности. Иначе чем объяснить оформление первого вопроса этой анкеты, где говорится о неком «цивилизованном мире», которому Россия, возможно, угрожает. Где вы его видели, такой мир?
Роман Сенчин, писатель
(Москва)
1. С тем, что парад 9 мая рассчитан на устрашение, я не согласен. Военный парад — это один из древнейших ритуалов человечества, и такие парады полезны. Правда, использование в них тяжелой техники каждый год — это, на мой взгляд, излишне. Особенно это излишество заметно в Москве, где я живу. Примерно на месяц, пока идут репетиции, сложная жизнь огромного города нарушается, возникает множество проблем… Может быть, стоит задействовать танки, тягачи с ракетами раз в пять лет? Тогда бы это зрелище — а как ни крути, проезд через центр города техники — это в первую очередь зрелище — стало бы действительно запоминающимся и внушительным событием.
А вот проход солдат в пешем строю, тем более в форме времен Великой Отечественной войны, необходим.
2. Неонацистские идеи могут расцвести на любой почве. Даже коммунизм, на мой взгляд, идеал человеческой цивилизации, от нацизма отделяет один шаг. Полюса, как известно, могут смыкаться.
Мир сейчас в очень сложном положении. Европа — в крайне сложном. Все может случиться. И везде. В том числе, к сожалению, и в России.
Литература — французская, немецкая, украинская, итальянская, русская — эту опасность фиксирует, но пока слабо. Думаю, литературе стоит говорить громче и четче. Хотя, опять же, от предупреждения до пропаганды тоже один шаг.
3. Скажу честно, я не встречал тех, кто занимается в буквальном смысле пересмотром итогов Второй мировой. Проблема в том, что есть историки, а есть псевдоисторики. Есть те, кому важно понять происходившее тогда, а есть те, кто из воздуха может соткать сенсацию. Я бы работы по истории подвергал очень серьезному изучению перед тем, как их издавать. Сейчас же на полках с книгами по истории можно встретить черт знает что.
4. Начну со второго вопроса. На мой взгляд, авторы нашего века о Победе, а вернее, о войне ничего по-настоящему сильного в художественном плане не создадут. Не жившему в то время невозможно постичь то время… Хотя появление гения возможно всегда.
А произведения… Я бы не стал говорить, что романы, рассказы, повести, стихи Курочкина, Васильева, Бондарева, Симонова, Быкова и многих, многих других писателей, десятки выдающихся фильмов и картин, скульптур отображают именно спасение от «коричневой чумы». В первую очередь это произведения о войне с сильным и беспощадным врагом, пришедшим на нашу землю. А то, что это действительно «коричневая чума», будущим авторам открылось тогда, когда они оказались в Польше, Германии, увидели концлагеря, поговорили с выжившими узниками… Недаром есть много свидетельств людей, прошедших от Москвы, Сталинграда по выжженной земле, ужаснулись по-настоящему в Освенциме, Бухенвальде. И ненависть сменилась недоумением. Война войной, но вот такие именно фабрики по уничтожению людей… Кажется, до сих пор это недоумение не прошло. И хоть после окончания Второй мировой с геноцидом человечество сталкивалось не раз, но такого, что за несколько лет было создано Третьим рейхом, не повторилось. Хотя происходящее сегодня на части территорий Ирака и Сирии демонстрирует, что геноцид если не по национальному, то по религиозному признаку вполне возможен. Если это так называемое Исламское государство оставить в покое, оно вполне может стать новым Третьим рейхом. С технологиями у них все в порядке, идеология мощная…
5. Замечательной традицией стал «Бессмертный полк». Я участвовал в этом году, был поражен и тем количеством людей, что шли и шли по Тверской, и их лицами, фотографиями, которые они несли и как несли… К сожалению, ветеранов все меньше. Думаю, нужно продолжать традицию нешумно, но душевно отмечать День Победы в тех местах, где отмечали его участники войны. С песнями тех времен, с полевой кухней, рассказами о своих дедушках, прадедушках… 9 мая 1945 года народ вышел на улицу. Эту традицию — отмечать праздник (а это действительно праздник, великий праздник) всем вместе — нельзя потерять. 9 мая символизирует, что, по крайней мере, несколько народов сохранились, не были физически уничтожены, сожжены в печах. Что бы было с поляками, сербами, белорусами, украинцами, просуществуй Третий рейх на пять-десять лет больше? Что бы было с русскими, доберись гитлеровцы до Урала и включись в войну Япония… Судьба европейских евреев показала, что народ может быть уничтожен практически полностью. 9 мая 1945 года освободило Европу от потери части своих народов. И об этом необходимо помнить. И, конечно, помнить, как тяжело была добыта эта победа.
6. Споры о каноне ведутся уже давно. Я думаю, что в школе нужен такой канон исторических сведений. Детей и подростков не нужно путать деталями, нюансами. Тем более что сами историки — настоящие историки — по-разному оценивают и первые дни войны, и Ржевскую битву, и Керченский десант, и попытки прорыва блокады Ленинграда в 1942 году… Сколько раз секретное приложение к пакту Молотова–Риббентропа было названо преступным, но Литва, Польша, Украина, Белоруссия не захотели после распада СССР вернуться к тем границам, какие существовали до 1939–1940 годов. И войну с Финляндией, в том числе и у нас, в России, часто называют преступной и захватнической, но не призывают вернуть Выборг, Сортавалу Финляндии. Так что много спорного и сложного, чего на детей и подростков вываливать не стоит. Школа должна давать основные знания по всем наукам и дисциплинам, а дальнейшее обучение — колледжи, училища, вузы — углублять знания.
Я не сталкивался в реальной жизни с тем, что европейцы или американцы не знают о роли СССР в победе над Третьим рейхом и его союзников. Думаю, что там просто немало невежественных людей, но таких невежественных и у нас здесь предостаточно. Те же школьные программы предполагают из каждого ученика сделать специалиста и в области физики, и химии, и истории, и математики, биологии, географии, а статистика показывает, что очень многие выпускники не знают элементарных вещей…
В последнее время мы все чаще слышим, что Россию как правопреемника СССР не считают на Западе победителем во Второй мировой. Что США, Великобритания, даже Франция перетягивают одеяло на себя. В этом есть доля правды. Но и у нас происходит нечто подобное. Помню, несколько лет назад, перед одним важным футбольным матчем сборной России и Англии, некий государственный муж призывал наших футболистов победить и вспоминал, что «мы победили во Второй мировой». И как относиться к такому аргументу?.. Сейчас я попытался найти в интернете запись речи Черчилля 22 июня 1941 года в русском переводе. Не нашел. А ведь это не только великая речь в смысле риторического искусства, но и, по сути, смертельный приговор гитлеровскому режиму. Черчилль объявил, что Великобритания пойдет с СССР в борьбе в Гитлером до конца… Или вот еще пример. В своей речи 9 мая 2015 года президент Путин перечислил практически всех наших союзников в борьбе с нацистами. И Монголию не забыл, и даже индийских солдат. А вот о существовавшем до октября 1944 года государстве, первом союзнике (опередившем и Черчилля с его речью) — Тувинской народной республике — не упомянул. А общая помощь ТНР и Монголии (МНР) немногим уступала помощи США, Великобритании и остальных союзников. Воевали против нацистов и тувинские добровольцы. В октябре 1944-го ТНР вошла в состав РСФСР, но до этого, повторюсь, была суверенным государством… В Туве, знаю (а я уроженец этой республики), «забывчивость» президента многих задела.
Так что проблем еще много, но решать их надо осторожно и с уважением друг к другу.
Алексей Семкин, искусствовед
(Санкт-Петербург)
1. Нет. То есть только в такой степени, в какой агрессивно само по себе любое оружие — не будем забывать, для чего оно изначально предназначено, даже в самом «парадном» варианте. По логике этого вопроса, на парадах должны использоваться, по-видимому, только муляжи?
Впрочем, пардон — все это касается, конечно, только конкретного парада, на Красной площади? Ведь ясно же, откуда исходит угроза цивилизованному человечеству…
2. Во-первых, здесь явная тавтология. «Реанимация неонацистских идей» — вероятно, имеется в виду реанимация идей нацистских? Неонацистские вполне себе живут и здравствуют… Но и они, кажется, существуют все-таки совсем отдельно от «европейского выбора». Украинцы, рядовые майдановцы, размечтавшиеся о легкой жизни в Евросоюзе и безвизовом режиме, совсем не обязательно боевики правого сектора.
А вообще, что угодно может существовать под прикрытием чего угодно. Возможна ли реанимация оголтелого антисемитизма под прикрытием идей разнузданного сионизма? Возможна, еще как.
Если же серьезно, неонацизм — большая и очевидная опасность, эта идеология стремительно берет реванш, и особенно в молодежной среде, в том числе, к сожалению, и у нас.
3. Смущают два слова. Во-первых, «эффективные». Оно неизбежно возвращает нас к школьному учебнику физики, к понятию коэффициента полезного действия. Возникает желание как-то измерить, каков КПД противостояния этим самым «глашатаям». А это тупик. Эффективны ли были призывы к добру, исходившие из уст величайших гуманистов? Эффективна ли нравственная проповедь Толстого? Разумеется — но на определенную аудиторию. Вот и здесь КПД может быть 10 % (что отлично). А может и 5 %. Или 1 %. Это эффективный способ? А остальные 99 % будут ориентироваться не на послания неких учителей, а на собственный интерес. То есть как ему выгодно, так он и будет думать. И это касается не только далеких от умственной работы «людей-массы», но в первую очередь именно интеллектуалов.
А это как раз уже во-вторых. Еще Достоевский указал, что человек, к сожалению, не разумен и не добр — превыше всего для него его «хотение».
Поэтому вопрос должен звучать так: возможно ли организовать противостояние «глашатаям пересмотра итогов Второй мировой войны» таким образом, чтобы большинству нашего населения стало ясно, на чьей стороне оно должно находиться, что в его интересах.
И тогда эти глашатаи окажутся бессильны и никому не интересны.
Сложнее сделать то же самое в отношении всего человечества.
4. Вопрос неясен. Здесь опять необходимо кое-что уточнить. Именно Победы, то есть завершающего этапа Войны? Дело в том, что у нас огромная литература именно о буднях Войны, беспощадных и тяжелых, трагически далеких от ее последнего этапа. Но это все равно была работа на Победу. Как в знаменитом стихотворении А. Краснопольского:
Победители возвращались
еще в сорок первом году,
еще вороны предвещали
и разлуку нам, и беду.
‹…›
Победители возвращались.
Мы не знали, что это — они.
Мы не знали, что у Победы,
как у песни, — всегда есть тот,
кем начало ее пропето,
а не только — кто допоет.
Для меня наиболее сильными в этом смысле произведениями о Победе остаются повести В. Быкова «Дожить до рассвета», «Его батальон», «Обелиск», «Сотников»…
Второе уточнение касается изображения «коричневой чумы». Вот чтобы и то, и другое вместе, такого практически нет, Кроме, конечно, «Молодой гвардии». А ведь такое изображение «коричневой чумы» само по себе не менее важно, чем воспевание Победы. Поскольку важнее не как произошло, а во имя чего. Вот от чего было спасено человечество.
Но здесь, как ни парадоксально, самые сильные вещи не наши — романы француза Р. Мерля «Смерть — мое ремесло» и американца Дж. Литтела «Благоволительницы».
5. Вполне прекрасная идея — «Бессмертный полк». Вообще народ у нас
тянется к ритуалам, любит игру, карнавал, как дети, много в нашем народе
детского, и это прекрасно. Поэтому пусть все будет: и возложение цветов, и
милые девушки в пилотках и гимнастерках, раздающие фронтовую кашу с тушенкой и
фронтовые
А вот придумать что-то принципиально новое в плане этой самой театрализации и чтобы это не оказалось мертворожденным проектом, спущенным сверху, сейчас, кажется, очень сложно. Хотя вот он пример — «Бессмертный полк»…
6. Если канон предписывает закрытие и замалчивание отдельных тем — это очень опасный путь. Так мы быстро докатимся сначала до запрещения темы заградотрядов или штрафников, до запрещения сначала «Прокляты и убиты», а потом и «Батальоны просят огня», а потом и поэзии Ольги Берггольц (как и была она в свое время практически запрещена за перекос в сторону трагизма)…
С другой стороны, очень хотелось бы запретить законодательно некоторые вещи — например, обливать грязью Зою Космодемьянскую, которой в эпоху гласности особенно досталось от развенчателей и деконструкторов.
Тут такая тонкая грань — нужно буквально пройти по лезвию ножа.
Консолидация новых поколений — да, это необходимо и возможно. Но это большая работа. Консолидация России и Запада? Ну что ж, я верю, что в странах Запада много умных, хороших людей и не все поголовно русофобы. А значит, возможна и общая система ценностей.
Наталья Крофтс, писатель
(Австралия, Сидней)
1. Для меня 9 мая — это не день военного парада, а день марша «Бессмертного полка». Именно такое празднование по-настоящему заставляет вспомнить Великую Отечественную и людей, воевавших против фашизма.
В Австралии такой марш проводится 25 апреля. Здесь тоже есть элементы военного парада — правда, не танки и ракеты, а просто солдаты действующей армии. Но прежде всего это день, когда австралийцы вспоминают всех, кто воевал. Понятно, что диапазон решений, вовлекших людей в разные войны, заставивших кого-то потерять жизнь, огромен: от необходимых до преступных. Но это совсем не отменяет того, что люди, посланные на смерть, жертвовали жизнью во имя надежды, что благодаря этой жертве мир станет лучше. Поэтому для меня День Победы — это не только день скорби, но и день, когда мы вспоминаем отвагу, товарищество, самоотверженность участников войны.
2. Неонацистские идеи, по-моему, никуда не исчезали. Словарное определение «неонацизма» включает в себя целый ряд элементов нацистской доктрины: шовинизм, расизм, ксенофобию и так далее. Пока мы — не политики, не какие-то злые тени — а мы сами неприязненно относимся к людям только потому, что они родились в другой стране, у них другой оттенок кожи, они говорят на другом языке: английском, немецком, арабском, неважно — то неонацизм жив и здоров. Причем жив и здоров внутри нас, ему и реанимации никакой не требуется. А как покрасивее назвать свои взгляды, люди всегда найдут.
В современной литературе есть потрясающие произведения о расизме, ксенофобии, милитаристском национализме в наши дни. Среди них — рассказ Аси Умаровой «Спокойной ночи, Марисабель» о войне в Чечне, документальная повесть Ефима Бершина «Дикое поле» о войне в Приднестровье… И такие произведения существуют не только на русском: американский фильм «Отель └Руанда“», вышедший лет десять назад, рассказывает о страшном геноциде 1994 года, нацеленном на истребление народности тутси. За сто дней было убито около миллиона человек, десятая часть всего населения страны. И «Отель └Руанда“» — из тех произведений, которые помогают истребить расиста в себе самом: когда видишь, как маленькая девочка просит не убивать ее со словами: «Обещаю, я больше никогда не буду тутси, только не убивайте», — это остается с вами на всю жизнь.
3. Честно говоря, я не вижу никакой необходимости противостоять тем, кто пытается еще раз проанализировать результаты Великой Отечественной. Потому что какие бы ошибки, некомпетентность и просто халатность лиц, отдававших приказы, историки ни обнаружили, это не отменяет того, что в День Победы праздную лично я: готовности обычных людей, в том числе и моих предков, пожертвовать собой для других. Они воевали за надежду, что после победы мы освободимся от нацизма, жестокости, от постоянного страха за свою жизнь и за жизнь близких. Насколько эта надежда оправдалась, это другой вопрос.
А то, что историю продолжают изучать, это естественно и похвально, и не думаю, что история Великой Отечественной должна быть исключением. Чем больше мы знаем о своем прошлом, тем лучше: может, хоть на какой-то малой доле ошибок мы сможем поучиться — и постараться их не повторять. Другой вопрос, что должны быть элементарные проверки достоверности оглашаемых фактов. Да и избирательный подход к изложению реальных фактов часто хуже открытого вранья. Думаю, наиболее влиятельные и «нашумевшие» исследования просто нужно публично обсуждать, как обсуждают книги в программе «Игра в бисер». Чтобы те, кто искренне интересуется этими вопросами, могли услышать разные точки зрения и доводы; чтобы сенсации, построенные на однобокой подаче или подтасовке фактов, быстро выводили на чистую воду.
4. По-моему, самые сильные произведения, которые заставляют относиться к Победе как к настоящему личному празднику, — это произведения, в которых сама Победа остается за кадром. Это те произведения, которые показывают, чего мы избежали, от чего люди, воевавшие за победу, спасли нас. Для меня самым потрясающим произведением о Великой Отечественной до сих пор остается книга Ремарка «Время жить и время умирать». Лично мне этот роман ясно показал, что война была не войной немцев и русских, а войной, победившей гитлеровский фашизм. Что фашизм страшен для нормальных, разумных людей любой национальности. И победа над гитлеровским фашизмом — это надежда на освобождение от той жуткой жизни, той ужасной ситуации, в которую попал герой книги, просто хороший человек. И в других жанрах наиболее искренние, яркие, живые произведения — это совсем не произведения на тему «как мы им задали» или «какие мы молодцы». Это произведения, которые показывают, чего мы избежали, за что воевали: за надежду, что после победы мы сможем жить без страха, без безнаказанных убийств, без необходимости убивать, чтобы выжить и сберечь своих близких. Из таких произведений вспоминаются и потрясающее стихотворение Семена Гудзенко «Перед атакой», и песни Булата Окуджавы, и наши лучшие фильмы — такие, как «А зори здесь тихие…».
Думаю, создание нового эпоса вполне возможно — в конце концов, Гомер, насколько мы знаем, не был свидетелем и современником Троянской войны, а Лев Толстой родился годы спустя после вторжения Наполеона в Россию. Сравнительно недавно — уже в XXI веке — появился очень сильный роман о войне молодого австралийского автора Маркуса Зузака «Книжный вор». Сам автор, сын эмигрантов из Австрии, знал о Второй мировой только понаслышке, из рассказов родителей.
5. Образ освобождения, по-моему, закрепляется особенно прочно только тогда, когда люди чувствуют личную вовлеченность, личную связь — или ясно видят, как ее чувствуют другие. С этой точки зрения, как мне кажется, наиболее эффективными были как раз марши потомков ветеранов. Потому что, когда появляется возможность принять участие в таком марше, начинаешь задумываться: «идти ли мне?», «что празднуем?» и «зачем это все?»
Я помню, в детстве смотрела вместе с дедушкой очень веселый, как мне казалось, фильм «Гусарская баллада». И вдруг я увидела, что дедушка плачет во время сцены, в которой Александра упрашивает Кутузова разрешить ей остаться на фронте. Тогда я не поняла почему. Дедушка ушел на войну, когда ему еще не было и двадцати лет, и командовал он отрядом вот таких молоденьких девчушек, лет по восемнадцать-девятнадцать, которые сами, по собственному желанию ушли на войну — таких вот Шурок. Моя бабушка была одной из этих девчушек, и потом она рассказывала: им, двум десяткам девочек на радиолокационной станции, выдали по кинжалу и сказали: «Немцы прорвались, идут в вашу сторону, скоро будут здесь». И эти девочки ждали и старались не плакать. Только в последний момент появились моряки и не подпустили фашистский отряд к ним. Вот именно такие истории и заставляют понять цену и значение освобождения. И таких историй масса: на маршах потомков ветеранов мне рассказывали об очень похожих случаях. двадцатилетней девчушке, служившей под Москвой и попавшей в окружение, выдали пистолет с одним патроном: она печатала секретные донесения. Человек, рассказывавший мне это, плакал — это была ее мама. И мы, люди, помнящие такие истории, искренне празднуем освобождение, как будут праздновать и последующие поколения, если мы сможем передать «по цепочке» простую мысль: без этой победы многих из нас просто не было бы на свете.
Надо сказать, что образ освобождения — и огромный вклад советских войск — помнят: когда мы шли по Сиднею «русской колонной», с фотографиями наших ветеранов, австралийцы встречали нас аплодисментами и криками «Спасибо, русские».
6.Конечно, такой проект — выработки канона всесторонних исторических сведений о Великой Отечественной — был бы вещью замечательной, но реализовать его, по-моему, очень сложно. Во-первых, как уже говорилось, понимание истории — вещь не статичная: оно постоянно дорабатывается, пополняется, переосмысливается, и это нормально. Но это же и исключает возможность создания «застывшего канона» — или делает создание такого «живого», меняющегося канона задачей очень сложной. Во-вторых, для настоящей объективности такого проекта нужно было бы задействовать все государства, участвовавшие во Второй мировой: учесть их цену победы, их багаж трагического и героического — если этот катехизис действительно стремится объединить Россию и другие государства.
Но уже есть замечательные ресурсы, которые помогают послевоенным поколениям, таким, как я, осознать трагическое и героическое в истории победы. Это просто сводки документов Великой Отечественной, где можно найти «своих». По-моему, для воспитания новых поколений нужны реальные семейные истории, семейные легенды — чтобы новые поколения знали о героических и трагических событиях в их семье, как некогда люди гордились героями 1812 года в своем роду. Когда это не абстрактные фигуры, а ваши предки, которые, возможно, чем-то похожи на вас, это трогает гораздо больше. На сайте «Подвиг народа» я лично узнала целый ряд историй о людях из моей семьи: часто это приказы, записанные от руки, которые рисуют живые картинки происшедшего — и эти «личные» картинки для меня иллюстрируют цену победы, героическое и трагическое, гораздо убедительнее и живее ученых томов по истории. И очень отчетливо понимаешь эту цену, когда вводишь в поиск на сайте «ОБД мемориал» полное имя кого-нибудь из ваших ветеранов. Мой дедушка с войны вернулся, а 64 человека с точно таким же сочетанием фамилии, имени и отчества до Победы не дожили. На сайте это обозначено жутким словосочетанием «Дата выбытия». Для меня это и есть «истинная соразмерность героического и трагического в истории нашей Победы».
1. Нет, я так не считаю. 9 мая — один из самых главных (если не самый главный!) праздников в стране. Это наша национальная святыня, завоеванная ценой многих миллионов жизней, в том числе и жизней членов моей семьи, многие из которых погибли на фронте. И никого мы — убежден в этом — не хотим устрашать, но показать свою силу, воинскую доблесть никогда не лишне. К сожалению, мировая политика так устроена, что вежливо говорят только с сильным партнером. Другое дело, что парад не должен быть (образно говоря) только военным. Надо, на мой взгляд, быть готовым каждый день демонстрировать свою силу — во всем. Хорошо бы, чтобы каждый из нас старался во всем и постоянно выглядеть достойно и убедительно. На своем рабочем месте, на дачном участке (если он есть), во дворе родного дома, в собственной квартире… Вот такой ежедневный парад человеческих (в том числе бытовых!) ценностей и (пусть небольших!) достижений, экономической силы, духовной и физической опрятности, полагаю, нам всем сейчас необходим.
И, конечно, для меня важен не только военный парад, но и «Бессмертный полк», который, по-моему, консолидировал нацию.
Мои родители относятся к поколению «детей войны». И всегда в нашей семье День Победы был священным Праздником. Был и остается.
2. Неонацизм, к сожалению, процветает. Это очевидно. К «европейскому выбору» он, разумеется, не имеет никакого отношения. Истинно антифашистской художественной литературы сейчас нет, хотя война — будем называть вещи своими именами — идет. Нет художественной литературы, показывающей истинные причины войн, сырьевые интересы мировых политических игроков, интересы ВПК крупнейших держав, транснациональных корпораций. Война — это прежде всего бизнес. Большой бизнес — это базис войны, а нацизм — это уже хитрая, спровоцированная крупными толстосумами надстройка (политика), на которую «ведется» бедное, как правило, население. Яркой художественной литературы, вскрывающей эти механизмы, — повторю! — сейчас, к сожалению, нет. Хотя публицистических книг очень много.
3. Самый главный способ — это быть сильным. И не только — как я уже говорил! — в области ВПК. Прежде всего — в экономике, культуре, образовании. Да, существуют внешние вызовы, но есть проблемы и в нас самих. Мы должны осознать, что мы, победители во Второй мировой войне, уступаем по многим экономическим показателям, по уровню жизни, по социальной защищенности стране, проигравшей войну, — Германии. И надо сделать выводы. И просто лучше и эффективнее — с полной самоотдачей! — работать.
И, конечно, пора осознать, что без грамотной поддержки культуры, просвещения нет жизнеспособной нации, а есть нация иванов, не помнящих родства, не знающих своей великой истории, своих побед и свершений.
Будем сильными и образованными — никто не захочет пересматривать итоги Второй мировой войны. И, разумеется, нужна научно-просветительская деятельность — в том числе и на международном уровне.
4. Для меня очень важна «лейтенантская» проза, «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова, «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана, «Судьба человека» Михаила Шолохова, «Два капитана» Вениамина Каверина (перечень можно продолжать и продолжать), великие советские фильмы о войне («Отец солдата», «Летят журавли», «Офицеры», «А зори здесь тихие…», «Парень из нашего города»…), стихи наших прекрасных поэтов-фронтовиков: Юлии Друниной, Александра Межирова, Бориса Слуцкого, Евгения Винокурова, Константина Симонова, Ольги Берггольц, Семена Гудзенко, Константина Ваншенкина, Иона Дегена и многих других, полотна выдающихся художников — я лично очень люблю картины Сергея Герасимова «Мать партизана» и «Оборона Севастополя» Александра Дейнеки. «Оборона Севастополя» — по-моему, шедевр на все времена, символизирующий не просто рукопашный бой, а борьбу добра и зла. Вечное полотно.
Создание нового эпоса Победы авторами XXI века, безусловно, возможно. Не будем забывать, что роман «Война и мир» написан автором, который не участвовал в Отечественной войне 1812 года. Замечательные песни о Великой Отечественной войне написал Владимир Высоцкий, который родился в 1938 году и во время войны был ребенком.
5. Я считаю, что лучшее, что появилось в последнее время, — это «Бессмертный полк», когда россияне в День Победы идут по улицам своих городов с портретами воинов-героев. В каждой семье есть такие. Моя двоюродная сестра Рита Крауиньш (она наполовину латышка) провела большую патриотическую работу следопыта и недавно нашла братскую могилу, где похоронен и наш общий с ней двоюродный дед — лейтенант-летчик, пилот 62-го истребительного авиаполка, командир звена 2-й эскадрильи ВВС ЧФ Николай Петрович Кособоков, который погиб 30 октября 1942 года в воздушном бою. Он совершил 85 боевых вылетов, среди них 14 успешных вылетов на разведку Керченского полуострова, участвовал в 12 воздушных боях, сбил 5 самолетов противника. Награжден орденом и медалями. Я в следующий раз хочу пойти 9 мая по улицам Москвы с его портретом. Для меня, и моей сестры Риты, и для других наших родственников он — герой. Если будем помнить своих героев, тогда нация (да и весь мир добра!) сплотится.
6. Канонов три: совесть, талант и правда. Да, конечно, литература и идеология — это разные категории. Но когда в последнее время я смотрю некоторые отечественные (!) наспех состряпанные фильмы, где сплошь и рядом штрафбаты и заградотряды, я понимаю, что мы сами уничтожаем нашу Великую Победу. Происходит чудовищная коммерциализация освещения войны, причем делают это люди, которые не воевали, как правило, ни дня.
Да, были во время войны штрафбаты и заградотряды, да, было много ужасного, бессмысленно отрицать, но были и героизм, и мужество, и любовь к своей стране, своей земле, стремление защитить, спасти ее. И жизнь была на войне — в этом смысле для меня самое яркое произведение — «В окопах Сталинграда». В этом романе, на мой взгляд, выработан тот самый пресловутый канон, о котором мы говорим. Трагедия соседствует с любовью, высокое с низким и т. д. И все это показано честно, совестливо, талантливо и непредвзято участником (!) событий. А когда мне дельцы от искусства, не нюхавшие пороху, показывают только низкое — я в это не верю и не хочу верить. Я думаю, одностороннее освещение войны не нужно никому — ни нам, ни странам Запада, многие из которых были нашими союзниками во Второй мировой.
Игорь Сухих, историк литературы (Санкт-Петербург)
1–3. Мне кажется, события, связанные с празднованием последнего Дня Победы, информационно раздуты и связаны с политической ситуацией последнего года. На самом деле с уходом последних непосредственных участников Великая Отечественная война даже у нас перемещается из области ближней, актуальной истории в сферу истории дальней.
Почти полвека назад Лилиана Розанова написала рассказ «В этот исторический день…» о смерти на Красной площади в ХХI веке, как раз в День Победы, последнего участника той войны. В подзаголовке рассказ определялся как фантастический и, соответственно, был опубликован в сборнике «Фантастика-1969».
Этот фантастический рубеж, увы, близок. Столетие Победы, вероятно, будут отмечать примерно так, как двухсотлетие первой Отечественной войны: вспоминая, но почти не отвлекаясь от будничных забот.
Уровень агрессии, опасность реанимации неонацистских идей, отношение к Сталину как архитектору или злому гению Победы и прочие, кажется, связанные с войной вещи, на самом деле диктуются современными проблемами. История — не только «политика, опрокинутая в прошлое», но и метафора современной политики.
Что, впрочем, не касается профессиональных историков, интерес к работам которых и сегодня относительно невелик. Знаете, каким тиражом выходит новейшая двенадцатитомная история Великой Отечественной войны 1941–1945 годов? Десять тысяч экземпляров. И это при государственной поддержке.
А последние издания воспоминаний маршала Жукова: 2010 год — 1000 экземпляров, 2013-й — 4000 экземпляров. Между тем тираж первого издания (1969) был стотысячным, а в 1990 году и вовсе — 300 000.
4. Кто-товерно заметил, что эпос о Великой Отечественной — не индивидуальный, а коллективный: это повести и панорамные романы К. Симонова, и лейтенантская проза (ранние Ю. Бондарев и Г. Бакланов, В. Быков), и позднее примкнувший к ним В. Кондратьев, и военная поэзия.
Последней книгой в этом ряду стал, мне кажется, недооцененный и даже обруганный роман Г. Владимова «Генерал и его армия», в котором предпринята попытка соединить прежние мифы и новое знание о войне в нечто цельное — героическую балладу.
Если же искать одну, авторскую, книгу, то это, пожалуй, «Василий Теркин», конечно, с учетом того, что, в отличие от Толстого, это поэтический эпос, то есть произведение с иной мерой условности.
Про живопись и кино ничего определенного сказать не могу.
Новый же эпос, если верен прогноз в ответах на первые вопросы, сегодня и позже вряд ли возможен. «Толстовское» полустолетие (1812–1863, начало работы над «Войной и миром») уже истекло.
Да и вообще некоторые радикальные мыслители утверждают, что скоро читатель не сможет освоить ничего более пространного, чем анекдот и запись в блоге. А мы про эпос…
5. «Бессмертный полк» — замечательная идея. Если только она не превратится из общественной инициативы в принудительный ритуал.
6. Канон необходим, и, как видим, уже рьяно взялись за его создание. Но степень его усвоения зависит опять-таки от современной истории. Если какое-то общественное согласие будет достигнуто по современным вопросам, оно спроецируется и в прошлое. Но пока все идет в противоположном направлении. Так что «катехизис» (школьный учебник и пр.) скоро появится. А вот будут ли следовать ему — большой вопрос.
Евгений Беркович, публицист, историк (Германия)
1–6. Поднятая редакцией «Невы» тема о роли и месте Дня Победы в современном мире подтолкнули взглянуть на проблему немного шире. По моему мнению, ее суть состоит вовсе не в том, как праздновать день 9 или 8 мая. Эти вопросы лежат в области вкуса и такта. В эти дни и парад не страшен, и минута молчания уместна. Хорошо бы только и в том, и в другом случае сохранить чувство меры. Но если и случится перебор (как с последним парадом), то ничего страшного не произойдет. Ритуалы важны, но не они играют главную роль, не один День Праздника или День Скорби все решает. Решает кропотливая и настойчивая работа в остальные дни года, именно тогда и должно закладываться в новых поколениях чувство, что с Победой пришло спасение человечества от страшной беды. И эта работа не разовая, не «юбилейная», а ежедневная, требующая терпения и твердости, причем проводиться она должна на государственном уровне с жестким контролем исполнения на местах.
Вот как в Германии при всех послевоенных правительствах и правящих партиях неуклонно вбивают в головы школьников ужас и стыд перед тем, что творилось в Германии при Гитлере. И обязательное посещение школьниками концлагерей лучше любых книг и кинофильмов показывает, что могло бы быть со всеми людьми Земли, если бы нацистов не победили в 45-м. Иммунитет, который Германия получила, переболев «коричневой чумой» (согласен, что это очень точный термин), не может быть вечным, новые поколения рождаются без него. И задача государства — выработать у молодежи этот иммунитет, сделать нужную прививку, и не одну. И зорко следить, чтобы вспышка болезни в том или ином месте не переросла в эпидемию. А как будет отмечаться дата подписания капитуляции нацистской Германии — военным парадом или массовым велопробегом — дело десятое.
Нацизм, победивший в Германии, дал человечеству очень ценный опыт, пусть и отрицательный. Он показал, как хрупки и ненадежны одежды прогресса и цивилизации, как легко они рвутся под влиянием тотальной пропаганды. Как беззащитна демократия перед лицом тотальной диктатуры. Раньше об этом можно было теоретически рассуждать, строя те или иные предположения, основанные на вере в прогресс, в культуру, в человека. Но история, подобно бесстрастному физику-экспериментатору, провела свой жестокий эксперимент и четко, с точностью до месяцев, измерила время, нужное для радикального изменения менталитета нации, время поворота от цивилизации к варварству. Это время для такого культурного, продвинутого в науке, музыке, философии и литературе народа, как немцы, оказалось равным пяти годам. Именно за пять лет промывания мозгов в условиях отсутствия контрпропаганды немцы радикально изменили отношение к преследованию евреев.
Надо сказать, что бытующее мнение о том, что Гитлер пришел к власти, опираясь на традиционный немецкий антисемитизм, абсолютно неверное. Как лидер маргинальной партии Гитлер не скрывал своей звериной ненависти к евреям. Начиная с «Майн кампф» (1924–1925 годы), руководитель НСДАП во всех своих публичных выступлениях все беды немецкого народа объяснял происками евреев. В отделении евреев от немцев будущий фюрер видел единственный способ спасения Германии и всего мира. Именно как отчаянного антисемита знали Гитлера немцы, но не торопились отдавать ему свои голоса на выборах. Например, на выборах 1928 года за национал-социалистов было подано всего 2,8 % голосов, так что в рейхстаге партия была представлена лишь двенадцатью депутатами. Для сравнения: у социал-демократов было 153 места в рейхстаге, за них голосовали 29,8 % избирателей. У Немецкой национальной народной партии — 73 депутата (14,3 %), у партии Центра — 61 (12,1 %), у коммунистов — 54 (10,6 %).
Но вот в 1930 году перед национал-социалистами забрезжила надежда на серьезный успех у избирателей. Навалившийся на Германию мировой экономический кризис привел к новому обнищанию населения, увеличению числа безработных, а значит, выросло число недовольных положением дел в Веймарской республике. И тон лидера НСДАП резко изменился. Главным предвыборным документом национал-социалистической партии был манифест, составленный при непосредственном участии вождя партии. Документ, содержавший основные политические принципы партии, ее взгляд на проблемы страны и пути выхода из кризиса, был напечатан на тринадцати страницах и содержал несколько тысяч слов. Как вы думаете, сколько раз на этих страницах употреблялось слово «еврей», не сходившее с уст и из-под пера Гитлера-агитатора в предшествующие годы? Ответ поражает: ни разу!
Другими словами, пока партия оставалась маргинальной, Гитлер не боялся высказывать свои радикальные антисемитские взгляды. Ему просто нечего было терять, а таким образом он мог привлечь в НСДАП новых членов из таких же, как он, юдофобов. Но когда речь зашла о победе на всеобщих выборах в рейхстаг, когда встала задача завоевать голоса не маргиналов, а широкие массы простых немцев, хитрый политик Гитлер не стал выпячивать свою ненависть к евреям, понимая, что этим он не только не привлечет массового избирателя, но, напротив, оттолкнет от себя нормальных граждан. Проблемы экономики для рядового немца были куда ближе и понятней, чем расовый антисемитизм верхушки национал-социалистической партии. И именно на этом, а не на врожденной антипатии к евреям и сыграл Гитлер во время исторических выборов в сентябре 1930 года. А избиратель руководствовался распространенной тогда поговоркой: «Не так горячо естся, как варится».
Сказанное подтверждает и тот факт, что немцы не поддержали первую государственную акцию против евреев — бойкот еврейских предприятий, назначенный на 1 апреля 1933 года, через неделю после того, как Гитлер получил права диктатора. К проведению акции был привлечен весь государственный аппарат, все силы национал-социалистической партии. Каков был бы результат «операции», если бы немцы действительно так относились к евреям, как это описывает Гольдхаген? Только один — всенародная поддержка и безоговорочный успех. Что же произошло на деле? Акция фактически провалилась и была закончена в один день, лишь в отдельных местах длилась три-четыре дня.
Но вот о другой антиеврейской акции — всегерманском погроме, получившем название «Хрустальная ночь», с 9 на 10 ноября 1938 года, можно сказать, что он прошел без существенных возражений со стороны населения. То есть пять лет интенсивной и ежедневной антиеврейской пропаганды — в газетах, книгах, журналах, в кино, на радио — сделали свое дело: негативное отношение в народе к евреям было выращено и закреплено. Этот пример важен своим следствием: он показывает, как легко в тоталитарном государстве «промываются мозги», как быстро можно изменить так называемый «менталитет народа». Из других социальных экспериментов, поставленных историей, мы знаем, что немецкий народ тут не исключение.
Вот об этих уроках истории и надо постоянно говорить, объясняя молодым людям опасность монополизации власти, важности демократических принципов организации общества, роль этих защитных механизмов от повторения Трагедии. Неоценимую помощь могут оказать воспоминания фронтовиков, людей, испытавших ужасы холокоста — уже 15 лет мы по крохам собираем и регулярно публикуем их на страницах «Заметок по еврейской истории» и «Еврейской старины». А как отмечать день окончательного разгрома нацистского чудовища — дело совсем не так важное, как постоянная профилактика новых рецидивов заболевания.
Добавлю, что в нашей семье сохраняется традиция, идущая еще от моих родителей, — отмечать день Победы как самый важный день в году. Но это лежит очень далеко от парадов и других государственных жестов.
Константин Фрумкин, культуролог (Москва)
1. Дело не в Победе, дело в контексте проведения парадов. Когда во времена «холодной войны» весь мир ждал ядерного апокалипсиса, то дефилирующие по Красной площади баллистические ракеты, конечно, вызывали нехорошие мысли — и неважно, по какому поводу их вывезли на парад. В последние годы — до украинских событий — никто особенно и не рефлексировал по поводу парадов, во всяком случае, это не привлекало особого внимания. Зато теперь, когда популярной стала фраза «танкам визы не нужны», танки на Красной площади опять вызывают размышления. Победа принадлежит истории, но вид оружия бывает очень актуальным безотносительно Победы.
2. Формулировка вопроса явно содержит попытку обвинить в фашизме «киевскую хунту». Между тем ситуация с Украиной более или менее понятна: как и некогда Ирландия, это молодое, только становящееся государство с проблематичной национальной идентичностью — разумеется, в ее политике будут звучать националистические нотки. В этих условиях украинский язык может стать священным языком идентичности даже для русскоговорящих украинцев — так же, как иногда в этом качестве выступает иврит для иноязычных евреев или гэльский язык для англоговорящих ирландцев. В довершение геополитически Украина находится между двумя крупными силами — Россией и Европой, и попытка отстраниться от России неизменно означает поиск союза с Европой, что идеологически оформляется как «европейский выбор». Что касается неонацизма, то сегодня эта идеология подпитывается прежде всего ненавистью к мигрантам — и именно поэтому Россия подвержена ему больше, чем Украина — хотя и явно не меньше, чем Западная Европа. Нацисты там, где мигранты.
3. Пересмотр политических итогов войны де-факто уже состоялся: Германия объединилась, СССР распался, Восточная Европа ушла из-под российского влияния. Дальше нужно не фиксироваться на итогах а больше изучать и лучше понимать саму войну — и чем активнее в России будут этим заниматься, тем громче будет ее голос в мировом процессе переосмысления.
4. Мне кажется — никакой. Заметим, что все величайшие шедевры о войне — и «Обыкновенный фашизм» Ромма, и «Летят журавли» Калатозова, и «Проверка на дорогах» Германа, и «Живые и мертвые» Симонова, и его же «Жди меня», и проза Василя Быкова, и «Жизнь и судьба» Гроссмана, и фронтовая поэзия, и «Тёркин», и хотя бы даже и «Семнадцать мгновений весны» — не о Победе, не об освобождении, а о Драме человека в обстоятельствах войны. С точки зрения искусства Победа — это финал, когда человек просыпается от кошмара. И мне кажется, тут «мастера искусств» показывают нам, что же действительно важно.
5. Начало войны есть проигрыш всего человечества. Окончание — вне зависимости от того, кто победил — есть выигрыш человечества. Мне бы хотелось, чтобы однажды на Красной площади в день Победы лидеры России и Германии вместе провозгласили бы эту истину.
6. Каноны и катехизисы хороши для религиозного вероучения, а история, как я надеюсь, живая наука, расширяющая наше видение и допускающая разные точки зрения. Но как бы там ни было, ставя вопрос о каноне, мы делаем героическую попытку остановить время. Хотим мы того или нет, Победа с каждым днем уходит в прошлое, и хотим мы того или нет, нельзя праздновать 100-летие Победы с тем же чувством, что и 30-летие. Оживляет прошлое живое отношение к нему, а такому отношению способствует не повторение одного и того же катехизиса, а именно деятельное исследование. Война столь грандиозна, что мы можем еще множество лет пытаться понять, что это было — и только в процессе понимания мы можем спасти Победу от «бальзамирования», то есть от запаха нафталина.
Александр Большев, филолог
(Санкт-Петербург)
1–6. Какие художественные произведения (литература, кинематограф, живопись…), на Ваш взгляд, наиболее полно создают образ Победы как спасения человечества от «коричневой чумы»? Возможно ли создание нового эпоса Победы авторами XXI века?
Я убежден, что главные книги о Великой Отечественной еще не написаны. В наиболее ярких и талантливых произведениях, посвященных этой войне, ключевую роль играет «диссидентский дискурс» — я имею в виду критику в адрес коммунистической государственности. В них показано, как народ, сражаясь с фашистами, одновременно вынужден был вести борьбу и с собственным режимом. Положительные персонажи романов и повестей В. Гроссмана, В. Астафьева, В. Быкова, К. Воробьева, Ю. Бондарева, Г. Бакланова и др. воюют во имя торжества высоких идеалов, мечтают о свободе, но оказываются в трагически-безысходной ситуации: впереди фашисты, а позади, по выражению главного героя быковской «Третьей ракеты», «собственная сволочь рядом», то есть функционеры сталинской тоталитарной системы. Как сказано по этому поводу в романе Астафьева «Прокляты и убиты», «малая часть мира сего, зовущаяся солдатом, должна противостоять двум страшным силам, тем, что впереди, и тем, что сзади» (В. Астафьев). В романе Гроссмана «Жизнь и судьба» мысль о сходстве и подобии двух противоборствующих тоталитарных режимов, фашистского и коммунистического, была сформулирована прямо и открыто в обширных философско-публицистических отступлениях, что и стало причиной «ареста» произведения советскими спецслужбами в 1961 году, у авторов же так называемой прозы лейтенантов эта идея звучит в подтексте, но суть единой в своих основах «диссидентской» парадигмы не меняется.
«Диссидентская» трактовка Великой Отечественной закономерным образом возникла в период хрущевской «оттепели», став объективно обусловленной реакцией на лакировочное, казенно-официальное изображение войны, которое доминировало в советской культуре в сталинские годы. Проблема в том, что с момента появления таких шедевров, как «Убиты под Москвой», «Мертвые сраму не имут» и «Мертвым не больно», прошло уже полвека, но для многих наших литераторов и кинематографистов время как будто остановилось: вновь и вновь они показывают, как коммунистическое государство направляет основные усилия не на борьбу с врагом, а на уничтожение собственного народа — народ же в свою очередь сражается не столько с фашистами, сколько с советской властью. Спору нет, сталинский режим был и в самом деле жесток, и его функционеры, которые, подобно быковскому капитану Сахно, бондаревскому полковнику Иверзеву или воробьевскому майору Калачу, безжалостно гнали людей на верную смерть, действительно существовали. Однако согласимся: ограничивая всю бесконечную сложность такого многогранного явления, как Великая Отечественная война, рамками одного (хотя и очень важного) аспекта, искусство неизбежно впадает в редукционистскую односторонность и схематизм.
Дело вовсе не в том, чтобы перейти от демонизации советского режима к его апологии (тем более что и такой литературной продукции уже больше чем достаточно!), а в освобождении от издержек мелодраматизма, в системе координат которого добро должно непременно противостоять четко локализованному злу. Для адекватного осмысления величайшей в человеческой истории войны необходимо отказаться от принципов мелодрамы, которая, по меткому замечанию Эрика Бентли, выражает состояние обиженного невротика, и настроиться на волну трагедии. Давайте же, как советовал классик, не будем ни суеверны, ни односторонни, но взглянем наконец на трагедию взглядом Шекспира — ну, или, если угодно, взглядом Льва Толстого.
Тем более что попытки отказаться от мелодраматического шаблона при изображении Великой Отечественной уже предпринимались. В качестве примера можно привести хрестоматийно известный шолоховский рассказ «Судьба человека» (1956). Текст рассказа, правда, далек от совершенства, ибо Шолохов в середине века был уже далеко не тот, что в период работы над гениальной казачьей эпопеей. Однако основу «Судьбы человека» составляет трагическое видение мира, созвучное с тональностью «Тихого Дона». Главный герой рассказа Андрей Соколов, перенесший немыслимые страдания мученик, чьи глаза наполнены «неизбывной смертной тоской», никого не проклинает, он не винит в своих несчастьях ни фашистских главарей, ни коммунистических правителей. В сущности, Соколов воспринимает себя как жертву неумолимого рока — подобно герою древнегреческой трагедии. Он назван в рассказе «песчинкой, заброшенной в чужие края военным ураганом невиданной силы». Такой взгляд на Великую Отечественную невольно заставляет вспомнить толстовскую историософию, развернутую в «Войне и мире». Увы, тот путь художественного осмысления войны, который явственно обозначился в шолоховском рассказе, не привлек внимания отечественных литераторов, не вызвал интереса. А жаль.
Я с нетерпением жду появления в нашей литературе книги, в которой Великая Отечественная будет воспроизведена по-толстовски и по-шолоховски. В этом плане я возлагаю большие надежды на среднее поколение — на тех современных русских прозаиков, которым сейчас от сорока до пятидесяти: имею в виду прежде всего Михаила Елизарова, Александра Терехова, Алексея Иванова и Захара Прилепина. Мне кажется, что эти талантливые и умные художники созрели для такой грандиозной задачи, как создание нового эпоса Победы. В особенности же впечатляет стремительный духовно-интеллектуальный и творческий рост самого молодого из них — Прилепина. К тому же у него есть и боевой опыт, из которого выросла повесть «Патологии», — на мой взгляд, лучшее на сегодняшний день произведение о чеченской войне.
1. Любой праздник — это символ-знак. Мы пока еще — и долго, видимо, очень долго — будем жить в биполярном мире. Эта биполярность раньше, еще полвека назад, укладывалась в простую формулу: коммунизм vs капитализм. Или даже так: коммунизм vs все остальное. Красная страна, первой ступившая на дорогу социализма, дико раздражала мир капитализма. Сталин и СССР были для западного, атлантического мира невероятной красной тряпкой, и бык Запада, под разными обличьями, стал всячески бросаться на нее. Великая опасность гитлеризма заключалась в том, что Гитлер хотел завоевать мир и управлять им — да, с позиции силы, и такой силы, которая не считается не только с правами человека — с самой жизнью.
И вот наш парад Победы на Красной площади. В семидесятый раз. Другие страны смотрят и ужасаются: пушки, ракеты, танки! И воины маршируют, идут рядами. А вы бы хотели, чтобы армейский, военный парад проходил так: цветочки в руках солдат, воздушные шарики в руках генералов? Это — АРМИЯ. И теперь, и всегда — это не только напоминание о Победе, когда, как бы это пафосно ни звучало, решалась судьба Земли, а еще и настоящая армия, сегодняшние войска, нынешнее оружие, — и они смотром проходят перед народом не только на Красной площади — перед народом целой страны.
И что же это за символика сейчас? Сахаровская теория конвергенции, увы, провалилась. Мир не готов к всеобщему разоружению, как бы нам всем этого ни хотелось. Обвинения России в милитаризме и агрессии, после возвращения Крыма, породили огромную волну откровенной ненависти к нашей стране, усиленно подогреваемой украинской гражданской войной. Уничтожена биполярность? Как бы не так! Россия все равно находится на ином полюсе. Она все равно враг. К ней относятся настороженно, даже внутри любых мирных переговоров и торговых соглашений. Ей улыбаются, но за спиной держат камень. Почему? Отчего так получается? Чем Россия, огромная страна, страна, пережившая революции, трагедию ГУЛАГа, нашествие гитлеровцев, переплывшая опыт построения социализма, не угодила остальному миру? Ведь мы уже давно не коммунистическое государство, мы не под красным флагом и не исповедуем марксистско-ленинское учение. Мы вроде бы «приобщились» к западной цивилизации — через боль, кровь и смерти, неизбежные при любой государственной ломке. И вот опять «образ врага». Враг — это мы.
А видя военный парад на Красной площади, тем более — юбилейный, семьдесят лет прошло после Победы… — нам говорят: вот видите, вы своим оружием бряцаете, вы зачем это нас, таких хороших и мирных, устрашаете?
Хорошие и мирные большие страны не прекращали вооружаться ни на минуту. Америка вместо военного парада на Бродвее или, скажем, на Пятой авеню устраивает шествия девочек в белых гольфах и с воздушными шарами в руках под музыку духовых оркестров — как это мило, вот, вот нам пример, как надо проводить мирные парады! — а на другом конце коромысла — Пентагон и все гигантские военные программы, про которые знаем не только мы.
Мир может устрашаться сколько ему угодно. Ужасаться и ахать: ах, эти противные агрессивные русские, опять они всему миру нагло показывают свои танки и ракеты! Хоть Вторая мировая и залила кровью и огнем почти всю Европу, спасли ее мы, это объективная реальность, и это наша война, это наше оружие, это наш парад. Я никогда не была милитаристкой, тем более империалисткой. Но когда я там, среди моего народа, на параде Победы, у меня слезы гордости и радости за мою страну. И за то, что она сильная, несмотря на все трудности — а где вы видели время без трудностей? И за наших солдат, десантников и моряков. И за многое другое, что вынесено сейчас за скобки, но это те плоть, кровь и дух, это те люди, из которых и сложена страна. Мы не сгнили, не разложились, не легли под чужих правителей, не спрятали голову в песок; мы, после позорных сделок Беловежской пущи, перешли вброд дикие девяностые — и остались живы. Мы остались Россией. И на военном параде у меня — именно это чувство: я — Россия.
2. А что такое прикрытие? В любом случае это ложь, маска. Волк надевает маску ягненка и пытается блеять тонким голоском. Сейчас многие не только в Европе, но и у нас в России называют президента «новым Гитлером». У Запада, кажется, родилась новая программа «холодной войны» с Россией: убрать русского президента во что бы то ни стало. И вот для этого используются все средства, все! — даже самые нечестные, даже подлые.
Почему такая параллель с Гитлером? Потому, что окрепла власть? Боятся крепких законов, сильных государственных движений — и словечко «тиран» вот уже очень близко, бери его и приклеивай к человеку? У нас неонацизм не пройдет прежде всего потому, что сама власть понимает величину этой опасности. Еще десять лет назад поговаривали о том, что русские националисты и нацисты могут выдвинуть своего кандидата на президентский пост и он якобы сможет победить на выборах. Теперь ситуация иная. Теперь мы вживую наблюдаем, что творится на Украине и как там себя ведут нацисты — и это наблюдение заставило почему-то всех наших, русских фашистов и нацистов быстро перекроить лозунг «Россия превыше всего» на клич «Спасай русских братьев на Украине!» Переключили тумблер. Молодежь, опьянявшаяся ультраправыми идеями, внезапно стала под знамена плохо и нелепо, но все же возрожденного Лимоновым марксизма.
«Украина по-над усе» — как до боли знакомо! Все это мы проходили, все это нам задавали на дом в тридцатые-сороковые. Но ведь инфекция не исчезнет, если ее не лечить. А «Россия надо всем» — как вам это? Беда в том, что многие в мире, охмуренные новой информационной войной, развязанной — и это объективный факт — отнюдь не нами, истинно верят в то, что Путин и российское правительство подняли на щит именно этот фашистский слоган.
Так вьются гнезда дезинформации. Так люди начинают жить в царстве лжи.
Наша власть принимает законы, которые позволяют бороться с неонацизмом, с нацистскими и фашистскими партиями. Способны ли эти законы возыметь эффект? Соблазн неонацистских идей витает в воздухе. Бацилла эта существует и будет существовать, пока жив разобщенный мир. Всегда найдутся люди, которые скажут: «мы избранный народ», «мы главные», «мы надо всем». И найдется элита, которой отнюдь не нужно перенаселение Земли. Элита хочет, чтобы ей служили; для успеха воцарения она вполне может объявить иной, другой народ врагом — он подлежит уничтожению. Так возникают геноциды — самое страшное, что есть на Земле, после гражданской братоубийственной войны.
Мы не Франция и не южная Европа, куда уже давно хлынул поток несчастных африканцев. Вот у них актуален вопрос националистского правительства: они видят, что это новое переселение народов и что старая европейская цивилизация реально и скоро может погибнуть под натиском марокканцев, алжирцев, турок. Мы не Ближний Восток, на который разевает пасть ИГИЛ. У нас слишком много национальностей, тысячи полторы, чтобы пытаться победить каждую из полутора тысяч, а тем более поднимать бокалы на празднике: «Выпьем за тех, в ком течет чистая русская кровь!» Такой «чистой» крови давно уже нет: гребенка времени прошлась по всем семьям, родам и многое смешала и слила, обогатив генофонд. Но храм Василия Блаженного вот уж никак не станет «мечетью Парижской Богоматери». Хотя мы сейчас, переживающие трагедию Украины, недооцениваем опасность ИГИЛ. Она действительно велика. И это тоже национализм, неонацизм. Неоислам, если хотите. Новый халифат. «Через сто лет мир встанет под зеленое знамя ислама!» — лозунг джихада, и эти слова воодушевляют мусульманских боевиков и шахидов, с ними человек идет на смерть; правда, знамя почему-то стало черным. На смерть! Подумайте, каково это. Снова за идею. Земля снова делится, снова воюет, и нет этому страшному процессу конца.
А Украина, которая делает вроде бы «европейский выбор», а на самом деле оказывается перед фактом поднимающих голову ультраправых — и вот они уже в правительстве, и вот у них свои вожди и свои солдаты, и они и правда думают о том, как захватить власть.
Власть. Вот что приманка, мечта и цель.
За власть можно умереть, и социальный феномен власти вечен.
Есть закон природы: человек рождается и умирает. И есть закон войн: они идут и будут идти. До поры? Когда же явится для нас эта пора?
Есть сейчас книги, в которых просвечивает трагедия обновленного нацизма. Есть и писатели, кто пытается решить, поднять эту тему. Но пока это только опыты, фрагменты большой и страшной фрески, которую пока за нас пишет время. Потому что писатель всегда сторонник той или иной идеи, он обязательно в каком-нибудь лагере: если он либерал — это одно произведение, если «почвенник» — другое, если «европеец» — третье. В 2002 году я написала остросюжетный роман «Красная Луна» — там герои — ультраправые, русские фашисты. Писатель-мусульманин, мой друг, написал роман, где попытался оправдать терроризм и террористов. И знаете что? У него это получилось убедительно. Он хороший художник. Но разделит ли читатель его оправдание?
А вот новый Лев Толстой пока не пришел, чтобы мощно воспроизвести теперешний мир — во всем его трагизме, великолепии, ужасе, кровавой каше, со всеми его надеждами, безвыходностью, безбожием и Богом.
3. Чем могу этому противостоять я, именно я? Я могу написать статью и опубликовать ее. Могу опровергать позиции этих глашатаев в своих интервью, в своих блогах. Но я не политик. Я художник. Единственное, что я достойно и смело могу сделать, — это сесть и написать книгу. Мое видение нынешнего мира. И людей в этом мире. Через этих людей показать все как есть. Пусть мои герои и противостоят, и разделяют, и принимают, и исповедуются, и борются, и умирают.
А что другие могут сделать? Каждый ведь возделывает свое поле. У политиков наверняка найдется множество интеллектуальных инструментов, хирургических скальпелей, множество лекарств и примочек. Уже не раз говорилось, что информационная война, война за мозги — самая страшная. А что в мире не война за мозги и души? Приходили учителя, образовывались новые религии — разве это не была война за души и умы? И ради этой своей, родной религии люди шли на костры, шли в пасть к диким зверям, их варили в кипящем масле, раздирали крючьями. А они умирали с именем Христа или пророка Магомета на устах. Или с любым другим именем: чужой в древнем мире был всегда враг и исповедовал вражеского бога.
А теперь? Не воюет ли новый халифат за свою веру, она же идеология? Не воюет ли Украина против своего народа, называя несчастных жителей Донецка, осмелившихся самоопределиться в разрываемой революцией стране, сепаратистами и террористами и закидывая новоявленных «сепаратистов» и «террористов» снарядами и минами, а ведь одним из законов, когда утверждались новые государства в начале XX века, было право нации на самоопределение?
Мне кажется, пересмотр итогов Второй мировой сейчас очень нужен Западу. Чтобы сказать: посмотрите, ведь не одни же русские воевали, и не одни они принесли миру Победу; вот сколько погибло американцев, вот сколько англичан… И победили фашизм американцы и англичане, и день Победы надо праздновать на самом деле в Вашингтоне… или в Лондоне… А я все вспоминаю слова Черчилля: «Посмотрим, кто будет в этой войне побеждать. Если будут брать верх немцы — мы будем помогать русским. Если будут побеждать русские — мы будем помогать немцам!» Весной 1944-го, скажите, на чьей стороне открылся второй фронт? Ведь мы же побеждали, господин Черчилль, это уже всему миру было понятно, — так что ж вы Гитлеру помогать не стали?
…Вот скажите, зачем погибло сто тысяч человек при бомбардировке Токио? При атомных взрывах в Нагасаки и Хиросиме? При налетах английской авиации на Дрезден, Гамбург, Амстердам? Зачем, для чего погибли все эти мирные люди? Ведь европейская война была почти закончена, а в случае с японцами — уже закончена.
А может быть, чтобы показать: глядите, Сталин воевал с Гитлером, а это же были две одинаковые страны! Ну, одинаково тоталитарные! Одинаково авторитарные! Одинаково бесчеловечные, хотя утверждали, что строят «нового человека» — сильного, здорового как бык, непобедимого! Выращивают владыку мира! Чем социализм отличается от национал-социализма, скажут? Да ничем. Они близнецы-братья, кто более матери-истории ценен? Так разбомбим проклятые немецкие города! Накажем проклятых немцев! Чтобы камня на камне…
Мы не стирали с лица земли Дрезден. Мы спасли Прагу, ее хотели заминировать, готовился тотальный взрыв города — одного из красивейших городов Земли. Мы не разрушали дворцы в Гатчине и Петергофе. Мы не сгубили в огне Гамбург. Я видела фото Гамбурга. Огромный город выглядел как после атомной бомбардировки. При бомбежке Амстердама сгорел дом, где хранился архив Марины Цветаевой. Кто теперь его вернет культурному миру?
А Дрезденскую галерею мы — спасли и вернули.
Курт Воннегут пережил бомбежку Дрездена. Он описал это. «Иди и смотри». Пересмотр войны? Воннегуту не нужен был пересмотр: он сам войне устраивал смотр. И он знал, запомнил, кто его — и всех немцев — спас.
…Такой пересмотр опасен для нашей, русской истории. Выросло целое поколение, которое не знает, как и за что воевали их прадеды. И почему случилась эта война. И кто в ней и за что боролся. На улице съемочная группа останавливает молоденькую девушку: «Что такое Вторая мировая война и кто в ней победил?» Девочка минуту напряженно думает. Беспомощно улыбается. «Вы знаете… кажется… это что-то с немцами такое связано. И с Америкой… кажется. Кто-то кого-то бомбил…»
Вот это трагедия.
Сегодня дети, завтра народ. Народ, не ведающий своей истории, — обреченный народ.
А вот парад Победы — это и история, и жизнь. Миллионы в этом году прошли с фотографиями тех, кто воевал, кто погиб, кто победил и остался жить, по улицам всех городов России. Миллионы — прошли!
Это — память.
4. Возможно и нужно. Осмысление Великой Отечественной войны ждет своих художников. Хотя вторая половина XX века и начало XXI дали в России целое соцветие произведений, за которые не стыдно перед мировой культурой. Виктор Астафьев «Прокляты и убиты», «Пастух и пастушка». Василий Гроссман «Жизнь и судьба». Виктор Некрасов «В окопах Сталинграда». Юрий Бондарев «Горячий снег» и «Берег». Борис Васильев «А зори здесь тихие…». Кино: как ни ругают эпопею Никиты Михалкова, она все равно получилась, я понимаю его чувства и уважаю его попытку — в «Предстоянии», в «Цитадели»: он посягнул на эту вечную и больную тему, и он многого достиг. А посягнул потому, что он человек того времени: для него война была вчера. И он снял ее — сегодня. Иные сцены просто потрясают: сцена бомбежки баржи с людьми, с детьми, и как потом, в воде, умирающий, с оторванными ногами, священник крестит выжившую девушку; иные кадры впечатываются в тебя намертво: с фронта вернулся безногий солдатик, у него свадьба… Сила жизни здесь перебивает выдумку, режиссерскую символику: так было, этому веришь! Живопись: Виктор Сафронов — он в Ульяновске живет, один из наших великих художников-реалистов, кто всю жизнь пишет войну. Еще как пишет. Кто не знает — смотрите его работы! Его можно обвинить в лобовых решениях, в пафосе, в чем угодно. Мы теперь часто пафосом называем высокие чувства, подлинную трагедию. Я намеренно перечисляю вещи не помпезные, не ура-патриотические, а такие глубинные, подспудные, подземные, так текут подземные реки и вдруг вырываются наружу; это вещи не трафаретные, а настоящие, в них настоящая боль и настоящая радость, ведь радость на войне тоже может быть, и еще какая сильная.
Вот меня война не отпускает, я давно задумала большой роман о войне. Тяжело отважиться на эпос. Но отваживаться нужно, есть такая пословица: глаза боятся, а руки делают. Слишком много неправды понаписано уже о войне, и вот то, что я смогу, я сделаю. Но не потому, чтобы кому-то «ответить». Нет. Просто есть образы, есть чувства и мысли, которые только лишь в романе про войну и можно высказать, показать.
5. Ой, не знаю. Это опять намек на то, что хорошо бы придумать вместо парада… а что? У любого народа в древности был целый набор сакральных ритуалов. Это священная память. Французский народ празднует 14 июля — день взятия Бастилии. По улице Риволи, по той самой, по которой восставший народ в тяжелых грохочущих сабо бежал брать Бастилию, идут люди в нарядных одеждах, веселятся, танцуют, звучит музыка, балконы увиты цветами. А ведь двести с лишним лет прошло!
Пока у нас есть парад. Я не исключаю, что в будущем он действительно может смениться иным ритуалом. Образ освобождения — он один, и он напоминает карикатуру Кукрыниксов: штык советского солдата протыкает фашистскую гадину Гитлера. Новоявленные русские неонацистики пытались поднять Гитлера на свой подлатанный фашистский щит, сделать Гитлера новым знаменем. Возродить. Даже собирались на площадях и отмечали день рождения Гитлера. Кричали с пеной у рта: «Мы просто устлали поля СССР и Европы трупами, мы выиграли войну количеством, а не качеством! А вот у Гитлера была армия, это да! Настоящая! И пехота, и танки, и Люфтваффе! И он бы нас точно победил, победил бы!» И вот при этом крике — «победил бы!» — я видела на этом лице, в этом рте, плюющемся слюной в захлебе восторга перед Гитлером, новую злобу — на нас, на Россию. А ведь мальчик вырос в России, и даже не в России — в СССР. Попытка реванша Гитлера не удалась в глобальном масштабе, но немало юных умов она покалечила.
И неонацисты считают так: ПОКА не удалась, а ПОТОМ…
«Все равно весь мир встанет под новую свастику!» — вот вам еще одна политическая идея.
Философ Жак Гимпел сказал когда-то: «Двадцать первый век будет веком религиозных войн. Мы идем к новому средневековью». Добавлю: и идеологических войн. Мы видим, как сбываются эти слова.
Праздник есть праздник. Но, повторю, воздушные шарики, флажки, ленты, цветы — это одно, это бразильский карнавал. А Победа — это другое. Может быть, художники будущего найдут достойный образный ход, чтобы эту Победу — России над мировым фашизмом, жизни над ужасом, любви над тотальным убийством — выявить, подчеркнуть.
6. Пути друг к другу надо искать всегда. Мы с моим мужем, художником Владимиром Фуфачевым, делали однажды арт-проект в Германии, в Касселе, в галерее «Dreiklang» — «Символы Земли». Галерист, сам художник-скульптор, Эккахарт Бушон, добрейший человек, талант, радушно встречал нас. Я немного говорю по-немецки. Сидели за столом, ели-пили, говорили. И зашла речь о войне. Эккахарт закрыл лицо рукой. «У меня все родные погибли на Восточном фронте. Все мужчины нашей семьи». Плакал, не стесняясь. «Я их так любил. И они должны были умереть. На Восточном фронте была мясорубка. В окопе не отсидишься». Я представила себе родню Эккахарта. И себя — на фронте. На Белорусском, на Первом Украинском. И что это я должна стрелять в его родных, убивать их. Не зная, что это — его родня. Нашего друга Эккахарта. Мне стало жутко. По лицу Эккахарта текли слезы. Он их вытер ладонью и улыбнулся мне: «Елена! Но теперь ведь мир! И он будет всегда! И мы любим друг друга! Дружим! Мир, дружба!» Володя толкал меня в бок и шептал: «Что вы оба плачете, ну что? Давайте лучше выпьем!»
Я взяла бокал, встала и прочитала по-русски заупокойную молитву. За всех, кто там лег, на этих полях. На Курской дуге. Под Сталинградом. Под Ленинградом. В Минске. Под Варшавой. В Берлине. Подо всеми безымянными деревнями, на всех высотах. Везде.
За всех.
Вот это была тогда моя консолидация.
Какая может быть консолидация, кроме любви? Но Христос приходил две тысячи лет назад, и что изменилось? Он все уже давно сказал. А люди глухие, они не слышат. Они думают, что их идеи, их деньги, их жажда господства, их амбиции важнее любви. Иной раз сильнее, да; но никак не важнее.
Такой грядущий «катехизис» — конечно же, мечта. Но мечта прекрасная. На самом деле Запад неглупый, и он все знает и понимает. Хотя бы старшее поколение. Молодому — время от времени ударяет в голову неонацистский шнапс. Тоже, понятно, не всем. Но Запад знаком с историей СССР, с историей России часто понаслышке. И многие думают, что мы шли на Запад как некие злобные оккупанты: завоевывать Европу, ставить ее под красное знамя, под лозунги коммунизма! Шли не освобождать, как сейчас утверждают советологи, а подчинять! И плевать на то, что наших солдат, нашу пехоту и танкистов встречали в Праге, в Вене, в других городах с цветами и слезами на глазах; плевать, что мы кормили немецких детей и стариков солдатской кашей — не-ет, мы насильники и грабители; никому не объяснить, что у нас в армии за это — расстреливали… Плевать на это, ибо это, по мнению Запада, неправда! Или — не вся правда. Называют немыслимое количество женщин, якобы изнасилованных советскими солдатами. 380 тысяч, а кто-то и 600. Кто и когда выпустил на волю эту дикую ложь, и она пошла гулять по свету?
Да, переделка мира происходила и в Потсдаме. На той исторической конференции Европа была поделена. Иначе и быть не могло. Это было объективно и верно. Иначе Дениц, пытаясь спасти свое «временное правительство», мог бы перетянуть на свою сторону союзников СССР, и была бы быстренько развязана новая война против России — против красной гидры коммунизма, конечно же.
Но ведь сражения коммунизма и империализма — это подлинная история XX века, и это уже мировая история! От нее не убежит мир. Не спрячется. История же Победы была и останется — пока, как это ни печально — нашей историей. Запад все-таки в своих учебниках, в своей публицистике, смею думать, по-иному излагает ее. Так, как это удобно Западу.
Трудно услышать другого. Человек чаще слышит себя.
Трудно рассказать миру о России; трудно, но возможно, и художниками, мы видим, попытки такие делаются. А политиками? Найдется ли крупный политик, всемирно известный, который вместе с группой граждан напишет такой вот великий «катехизис», в котором, как в энциклопедии, будет собрано все о далекой войне, да не просто собрано, а уложено в тезисы, в простые и понятные всем слова? Такое новое военное Евангелие… Но где эти Марки и Матфеи, Луки и Иоанны, что его напишут?
Тогда это будет еще одна книга о войне. Самая главная. Бессмертная. Пусть она будет небольшая. Как манифест. Но зато там будет черным по белому, внятно, коротко и ясно сказано: кто победил и кого победил.
Так ясно, что у будущих поколений не возникнет и тени сомнения в том, КАК ЭТО БЫЛО.
Владимир Елистратов, культуролог (Москва)
1. Нет, не согласен. Кстати, мне кажется, что словосочетание «цивилизованный мир» в вопросе необходимо было поставить в кавычки. Вообще-то периодизация Моргана–Энгельса («дикость-варварство-цивилизация») — это атавизм исторической науки XIX века, а так называемый цивилизованный мир (то есть западный) продолжает бубнить про «варварство-цивилизацию» и в XXI веке. На параде 2015 года в Москве были представители крупнейших и древнейших, действительно, цивилизаций мира — китайской и индийской. И никакого устрашения они тут почему-то не увидели. «Цивилизованный» (латинское «civilis») переводится на русский как «гражданский», а слово «гражданин» и его производные попали в русский через церковнославянский из греческого («polites»), что значит городской. То есть цивилизация — это когда есть города. Что верно. Как называлась Русь в средневековой Европе? «Страна городов», «Гардарика». Потому что Киев с Новгородом поражали воображение европейцев, живших в очень маленьких грязных городах. Теперь вопрос: какой самый большой город Европы в XXI веке? Ответ: Москва. Самый большой и, по сравнению с Парижем или Неаполем, — очень-очень чистый. Ничего не изменилось за тысячу лет. А насчет «агрессивно победной» модели скажу так: «победный» — это факт, а «агрессивный» — это субъективная оценка. Если Запад считает Россию агрессивной и боится нашей агрессии — это, что называется, «его проблемы». Это фобия, мания, заболевание, жалко, что нет какого-нибудь планетарного психотерапевта, чтобы Обаме, Кэмерону и Меркель с ним «поговорить об этом».
2. Нацизм — это крайнее проявление «национального эгоцентризма». Это такой «агрессивный аутизм». В этом смысле национальный эгоцентризм свойствен не только Германии, но и в высшей степени, например, Британии. «Бремя белого человека» — это вполне нацистская формулировка. При всей любви к Киплингу. И знаменитая максима насчет того, что у Британии нет друзей и врагов, а есть вечные интересы, — тоже чистый нацизм. И «кто не скачет, тот москаль» — тоже фраза с душком. Речь идет не о конкретных англичанах, немцах или украинцах (люди, в общем-то, везде одинаковы), а о какой-то мистической логике геополитического поведения народа. Логика, на мой взгляд, неизменная на протяжении веков. Поэтому «реанимация нацистских идей» — неизбежна, если они заложены в «национально-геополитический» генофонд. А повод может быть любым. Сегодня на Украине этот повод — «европейский выбор» против России. Лет через двадцать, когда западная Украина, думаю, все-таки станет третьесортной Европой, поднимется новая волна «укрского нацизма», но уже теперь против европейцев, за самостийность, против «австрияков», «ляхов», венгров и румын. Фиксирует ли эту опасность литература? Если художественная — не знаю. А СМИ, публицистика, конечно, фиксирует.
3. В рамках России — да. Воздействовать из России на Англию или США и т. д. — думаю, нет. К сожалению, многие государства разговаривают друг с другом, как герои «Вишневого сада». Или как персонажи театра абсурда. Каждый говорит свое. Ты ему: «Это Германия напала на СССР, а не наоборот». А он тебе, как Гаев: «Кого?» Опять же: конкретные люди друг друга вполне могут услышать. Но государственные пропаганды — нет.
4. Существуют тысячи и тысячи прекрасных пронзительных произведений о войне и Победе. Одна «лейтенантская проза» чего стоит. И кинофильмы, и живопись, и музыка. «Вставай, страна огромная!» — это гениально. «А зори здесь тихие…» (и книга, и фильм) — это шедевр из шедевров. Если в XXI веке что-то и будет сказано действительно нового о войне, то только на уровне «Войны и мира». Появится новый Толстой — скажет. Но я как-то в этом сомневаюсь. Уж слишком высок уровень того, что уже создано. А неплохих «эпических сериалов» снято еще будет много. Они, конечно, нужны. Но это не «Война и мир».
5. Освобождение — это не только освобождение от «коричневой чумы». Я думаю, что сейчас все больше и больше идея Освобождения-Победы в Великой Отечественной становится идеей Освобождения в самом широком смысле этого слова: Освобождение Человека, Народа, Человечества в целом от всего плохого, злого. Для России память о Победе в войне постепенно становится Освобождением от беспамятства в целом и от разрозненности людей, эгоизма, равнодушия к ближнему. Можно сказать, что значение слова «свобода» в русском языке возвращается к своему исконному смыслу. Ведь что такое исконная «свобода»? Слово «свобода» родственна не только словам «особый», «особь», но и «свой». «Свободный» — значит не столько «личность», сколько «коллектив». Быть свободным — значит быть «своим», принадлежать к семье, роду, народу, быть связанным с предками, с историей. Так же, кстати, обстоит дело у многих индоевропейцев. Например, у индусов (которые были-таки на нашем параде!). У них «сабха» (родственное нашей «свободе») — это общество, собрание, а «сва», «свака» — свой. А германские языки как бы «заморозили» развитие этого корня. То, что они когда-то понимали свободу «по-нашему» (и по-индийски), говорят некоторые древние германские топонимы и этнонимы. Например, швабы — это переводится примерно как «принадлежащие к своему народу». А так они вместе с романцами взяли латинский корень «liber», что значит независимый, ничем не связанный, свободный от налогов и т. п. И на нашу «свободу» в XVIII–XX веках эта «либерда» очень сильно повлияла. Мы стали понимать свободу как «свободу от…». Это я к тому, что самое, нам мой взгляд, прекрасное «театрализованное представление» в мае 2015-го — это был «бессмертный полк», то есть марш Освобождения, Свободы в ее исконном нашем понимании, марш Своих-Свободных. Это — правильный ритуал.
6. «Истинную соразмерность героического и трагического» никто никогда не установит. Для этого надо заглянуть в душу сотен миллионов людей, большинства из которых уже нет в живых. А канон — да, необходим. Четкая фактология. Просто, чтобы знали, что было раньше — Сталинград или Курская битва. Просто — чтобы помнили. А консолидация происходит не через катехизис, а через просмотры парадов 9 мая и через участие в «бессмертном полку». Через национальные ритуалы. История всегда обладает презумпцией невиновности. Или, выражаясь словами поэта, «что пройдет, то будет мило». Возвращаясь в связи с этим к ответу на вопрос № 4, могу сказать, что один из лучших фильмов о войне (вернее, о фашистской Италии 30-х годов) — это «Амаркорд» Феллини. Ностальгия по фашистскому детству мальчика Федерико. Это нормально. «Что пройдет, то будет мило». Катехизис — это поучение, чаще всего в вопросно-ответной форме. Так вот. Когда я спрашивал мою бабушку о том, как было во время войны (дед ушел на фронт, на ней было трое детей), она улыбалась и отвечала: «весело было, в снежки играли…» Вот таким должен быть катехизис, консолидирующий поколения. А консолидации России и Запада, к сожалению, не будет никогда. Будем ссориться, мириться, вводить санкции, отменять санкции. Временно объединяться перед общими угрозами, потом опять разбегаться. И у них всегда будет Вторая мировая, а у нас — Великая Отечественная. И у них всегда будет «либерда», а у нас «свобода». У нас — майские парады, а у них — весенние пароксизмы парадофобии.
Михаил Трофименков,
кинокритик (Санкт-Петербург)
1. «Цивилизованный мир» — отвратительное словосочетание, восходящее к временам, когда цивилизованные нации несли дикарям факел прогресса, если не истребляя при этом дикарей до последнего младенца, то лишая их и прошлого, и настоящего, и будущего. Фашисты ощущали себя именно цивилизованными нациями, противостоящими китайским, русским дикарям: фашистской пропаганды я — в силу своих научных интересов — насмотрелся и наслушался. Да и сейчас — безо всяких парадов — цивилизованный мир разносит в клочья целые страны, лицемерно имитируя страх и трепет перед лицом варваров. Если кто-то и уничтожит жизнь на земле, то именно цивилизаторы.
«Агрессивно победная модель праздника» — это словосочетание в лучшем случае бессмысленно. Попробуйте сконструировать антоним. «Униженно пораженческая модель праздника», да? Звучит?
Что касается парада, то, как говорится в известном анекдоте, «во-первых, это красиво». Символический смысл парада Победы в том, что, маршируя по брусчатке, его участники словно запечатывают ворота, через которые в мир врывается зло. Ритуал такой.
Мне очень нравится, что парад в последние годы приобрел интернациональный характер. Следует помнить, например, о колоссальных жертвах, которые понес Китай.
2. О «возможности» говорить поздно. Гордое возвращение «с того света» самых кромешных (не пропущенных сквозь интеллектуальную рефлексию, как во Франции, а истово почвенных, «крестьянских») версий нацизма — усташи, железногвардейцы, бандеровцы, салашисты — началось с погрома Югославии (1991). Пресловутое «ружье на стене» не могло не выстрелить: недаром же с 1945 года остатки нацистских движений бережно консервировались западными спецслужбами, использовались для террора, скажем, в Италии и Латинской Америке. Их средоточием была прежде всего Всемирная антикоммунистическая лига, в 1991 году, что характерно, переименованная в Лигу борьбы за свободу и демократию. И, скажем, майданный номер с анонимными и неуловимыми снайперами, стреляющими во всех подряд, был отработан боевиками лиги в Аргентине и Чили еще в 1973 году (об этом я задолго до майдана писал в книге «Кинотеатр военных действий»).
Что касается «европейского выбора», какое же это «прикрытие», какое же притворство таится в использовании этого лозунга? Достаточно пересмотреть нацистские киножурналы времен войны, чтобы удостовериться: в них никогда, например, не идет речь о «германо-советской войне», а только — именно так — о войне (если не о крестовом походе) «объединенной Европы против большевизма».
3. Ну, с откровенными нацистами все понятно. Опасны «тонкие» ревизионисты, апеллирующие к «абстрактному гуманизму» аудитории. Ревизия начинается с тезиса «все не так однозначно», «у всех своя правда». Как безыскусно сказала моя приятельница, педалирующая, что забавно, свое еврейство: «Ну, на Украине к Бандере относятся по-другому, говорят, что он много хорошего сделал». Но исключительность этой войны как раз в том, что она абсолютно однозначна. Манихейская война. Свет против тьмы, и никаких полутонов.
Надо просто называть вещи своими именами.
Истоки фашизма (про это, что предпочитают не вспоминать, писала Ханна Арендт) — в расистском, колонизаторском викторианстве.
Фашизм — версия реакции «потерянного поколения» на космическую катастрофу 1914 года, похоронившую все идеалы, авторитеты, ценности европейской культуры.
Война имела, прежде всего, идеологический смысл: это был крестовый поход против большевизма. Большевизм был другой версией реакции «потерянного поколения» («С этим миром по-хорошему нельзя»), что отнюдь не уравнивает его с фашизмом.
A propos. Очень актуален провидческий очерк Ларисы Рейснер «Фашисты в Азии» (1921).
4. И про смысл войны, и про грядущую Победу исчерпывающе сказал прямо-таки в 1941 году гениальный Николай Глазков:
Господи! Вступися
за Советы,
Сохрани страну от высших рас,
Потому что все твои заветы
Нарушает Гитлер чаще нас.
Вот и все, и этого достаточно.
Лучший, самый человечный образ Победы, на мой взгляд, создал Марлен Хуциев в фильме «Был месяц май». Космическую мощь Победы потрясающе выразил и незаслуженно третируемый Юрий Озеров в «Освобождении».
Но образ (смысл) Победы неотделим от образа (смысла) самой Войны. А сформулировала этот смысл, прежде всего, советская военная поэзия: Симонов, Гудзенко, Слуцкий, Твардовский, Межиров. И «В землянке» Суркова, и «Темная ночь» Агатова, очеловечившие смысл войны.
Франция создала сильные образы войны как Сопротивления: не только в конкретном, подпольном, но и в философском — важнейшем, экзистенциальном — смысле. «Сопротивление» — прекрасное, великое слово. Я имею в виду «Надежду» Мальро, пусть речь в романе и в великом фильме идет о войне в Испании. «Молчание моря» Веркора. «Армию теней» Кесселя. «Ночь и туман» Алена Рене. В Италии: «Пайза» Роберто Росселлини, «Они шли за солдатами» гениального Валерио Дзурлини. В американской культуре — отчаянные «Победители» (1962), снятые в английской эмиграции Карлом Форманом, жертвой «охоты на красных ведьм». В финальном эпизоде ни за что ни про что, по дури, по логике «холодной войны» убивали друг друга на руинах Берлина два победителя: русский и янки.
Дмитрий Травин, экономист (Санкт-Петербург)
1. Нет. Это мероприятие — для «внутреннего пользования», как и большинство мероприятий во внешней политике последнего времени. Российская власть хочет сформировать у народа (точнее, у телезрителя) ощущение, что мы встали с колен и обрели былую мощь. Подобное ощущение особенно важно в условиях нынешнего экономического кризиса, когда избирателю уже трудно любить власть за те блага, которые сыпались на него в прошлом. Ныне для победы на очередных выборах Кремлю требуется сплотить народ разными политтехнологическими способами, в том числе формируя в сознании телезрителя иллюзию, будто при нынешней власти страна возродила силу былой империи и вновь имеет паритет с США.
2. Неонацизм сегодня существует в различных маргинальных формах в самых разных странах. В том числе у нас в России. С ним стараются бороться, отправляя неонацистов в тюрьму, но проблема возникает вновь и вновь, если судить по обилию преступлений, совершаемых на национальной почве. Если же говорить об Украине, где, как иногда полагают, фашизм пробивается на самый верх политической власти, то обыватель имеет склонность путать проблемы нацизма с проблемами национального возрождения. Любая страна «канонизирует» тех своих героев, которые в прошлом боролись за ее независимость. Без этого воодушевляющая сказка о величии народа оказывается неполноценной. Однако беда Украины в том, что во время Второй мировой войны национальное возрождение вступило в альянс с нацизмом для того, чтобы бороться за независимость страны. Таким образом, сегодня получается, что, тем или иным образом возвеличивая «героев прошлого», киевская власть фактически возвеличивает союзников Гитлера.
3. Не думаю, что речь идет о серьезном пересмотре итогов. Другое дело, что в каждой стране существует своя версия прошлого. Скажем, у нас явно преуменьшается значение тех сражений, которые вели союзники в Африке до открытия второго фронта, а также всех сражений на тихоокеанском театре военных действий. Эти «эпизоды» не отрицаются, однако рядовой отечественный школьник фактически про них не знает. В то же время другие страны — участники антигитлеровской коалиции стремятся подчеркнуть свои собственные заслуги и, возможно, их несколько преувеличивают. Думается, за рубежом у школьника не всегда существует адекватное представление о размерах жертв, которые понес в войне Советский Союз, и о масштабах боев на восточном фронте.
4. Боюсь, что «вчерашний эпос» сегодня уже не эффективен, поскольку сделан не теми художественными средствами, которые воспринимает молодежь XXI века. Если кто-то захочет создать что-то поистине величественное, ему сегодня придется делать это с помощью современных технологий кинематографа (с компьютерной графикой). Но, скорее всего, у режиссеров ничего не выйдет, как не вышло, в частности, у Никиты Михалкова, поскольку по большому счету нынешних творцов это уже не волнует. Они готовы произносить красивые слова о героизме предков для того, чтобы получить под них хорошее финансирование, но у подобной публики война не проходит через душу. Они абсолютно безразличны к результатам того своего творчества, которое им нужно лишь для денег.
5. К театрализованным представлениям и ритуалам нынешние творцы столь же безразличны, как и к другим художественным произведениям. Их «креатив» ограничивается массовой раздачей георгиевских ленточек, причем, судя по недавним празднованиям, основной массе граждан этого вполне достаточно. Так что ничего нового здесь ждать не стоит.
6. Профессиональные исследования историков создают вполне адекватную картину прошлого (насколько ее вообще можно создать), но разного рода катехизисы начинают выполнять идеологическую задачу. В зависимости от того, кто их заказывает, катехизисы могут возвеличивать ту или иную сторону прошлого. Что же касается консолидации России и Запада, то в нынешней ситуации это невозможно, поскольку нас разделяют сегодняшние события. Никто не станет заказывать катехизис, помогающий нам объединиться, поскольку власти всерьез настроены на разъединение. У нас уже раздаются голоса, сравнивающие нынешнюю Америку с гитлеровской Германией, и боюсь, что вскоре наш российский школьник будет считать, что во время Великой отечественной войны СССР воевал с альянсом стран, включающим Германию, Англию и США, тогда как нас поддерживал только Китай. Прошлое «подгоняется» под задачи нынешнего дня.
Всеволод Непогодин,
писатель, публицист (Одесса, Украина)
1. Я не согласен с данным утверждением. Парад 9 мая — это вежливый, корректный и наглядный месседж всем недоброжелателям России не сметь даже косо поглядывать в сторону Москвы.
Да, это вполне возможно, современная Украина тому пример. Зачастую под европейской риторикой к власти пытаются прорваться ультраправые радикалы. Литература эту опасность, увы, не фиксирует.
3. Я думаю, что по аналогии с немецким законом об отрицании холокоста в России надо ввести закон, по которому следует уголовное наказание в случае отрицания ведущей роли СССР в победе над фашизмом во времена Второй мировой войны.
4. Я считаю, что уже предостаточно сильных книг и фильмов о Победе — вряд ли современники смогут добавить что-нибудь стоящее к корпусу художественных произведений о ВОВ.
5. Акция «Бессмертный полк» на голову выше всех прочих инициатив по данной тематике.
6. Необходимо почаще напоминать обществу внушительные цифры, характеризующие победу в ВОВ, так как на этой теме любят спекулировать всякие предательские элементы. А вот консолидировать новые поколения желательно прогрессивными идеями, направленными на будущее, а не памятью о боевых дедах. В консолидацию с Западом я лично не верю.
Игорь Шумейко, писатель (Москва)
1. Мерой собственно военного устрашения являются скорее учения. Со времен «холодной войны» устоялась такая мера взаимного представления военных возможностей с приглашением наблюдателей от стран-оппонентов глянуть новинки «в поле». Кратко выражаясь, Устрашение — тот же танк «Армата», стреляющий, летающий через рвы на полигоне в Кубинке, а не на брусчатке, среди цветов и музыки. Если что предъявляется в дни Парадов, это — реакция Страны, уровень вовлеченности Общества, Зрители важнее зрелища. В период краха СССР: монотонные по-бумажные речи с трибун, разнарядки в НИИ-заводах по выходу на обязательное «второе отделение» (народные демонстрации), анекдоты оставшихся «у экранов телевизоров», вся общая атмосфера обесценивали не менее грозные потоки военного металла.
Так что 9 мая 2015 более «устрашающим» было — второе отделение: «Бессмертный полк». По нему-то и был направлен главный «контрудар»: фотография портретов, сложенных у мусорного бака. В миллионную процессию влиться может кто угодно, с какими угодно намерениями: с бомбой ли на Бостонском марафоне, с этой ли «мусорной диверсией» на Тверской… И правильно, что не подстраховались, что не «выверяли списки от райкомов» — заорганизованность навредила бы куда больше.
2. Каждый день вижу. Фиксирует — часть литературы, публицистика.
3. Чтоб не выбиться из анкетного ритма, ответ на этот вопрос и реплику по статье В. Столова (Нева. 2015. № 5) приведу ниже.
4. Действительно, когда великая, объективно величайшая в истории сумма страданий и героизма переплавится в новую «Войну и мир», эпос Победы? Тут лишь процитирую показания одного подсудимого на известном, даже знаменитом процессе: «Это, полагаю, от Бога».
5. Не знаю. От привлеченных бюджетов это не зависит точно. Успех «Бессмертного полка» — в тех толстовских «миллионах частных воль», в осознании: 30 лет назад, не победив в войне, нас, однако, ловко обманули, почти загнали в угол.
6. «Канон» — необходим, «катехизис» — возможен.
К вопросу № 3
Пример успешного интеллектуального противостояния, статья В. Столова отталкивается от «дискурса» на ТВ «Дождь». На идею гуманной или гуманитарной сдачи Ленинграда Столов отвечает просто и сурово: «Ленинград был важной, но всего лишь частью целого — обороны страны. Его сдача приближала Германию к победе, а СССР к поражению… о такой сдаче не могло быть и речи, и решимость руководства города в этом вопросе заслуживает полного одобрения».
Действительно, в случае сдачи высвобождение и направление на Москву группы армий «Север» делали положение СССР практически безнадежным, а далее… «Майн кампф» не была простой «предвыборной программой», кои выполняются в зависимости от реалий жизни, она сама претендовала стать реалией на «тысячу лет». Уничтожение сотни миллионов, порабощение остатков, «окончательное решение»… даже как-то неловко напоминать.
Мне довелось публиковать несколько книг, десятки статей, участвовать в ТВ-дебатах, бороться с «фальсификаторами» от Москвы до Канн («Европейский деловой конгресс», 2010, панель истории). Одно могу сказать: линия противостояния здесь вовсе не совпадает с госграницами, и, например, У. Черчилль, нобелевский лауреат (премия не за «мир», как у Чемберлена и Горбачева), а именно за книгу, историю Второй мировой, в борьбе с «фальсификациями», — надежный союзник. Потому, что собственно исторические факты: кто, когда взял/сдал какие крепости, столицы, цифры потерь… все эти корпуса данных большей частью общеизвестны, в чем та противофальсификационная Комиссия Нарышкина и убедилась. Ложь и фальшь — в интерпретации, в духе восприятия этих цифр. В том, что реалии Великой войны пытаются толковать в современном «попсовом» духе.
Один пример. Много раз описано, как «17 сентября… советские войска перешли через незащищенную восточную (польскую) границу». На бытовом уровне незащищеннуюзвучит трогательно, а нападение на незащищенного — обстоятельство отягчающее. В тех военных же реалиях незащищенную, отсутствие польских войск, значило, что СССР не повлиял на ход (и исход) двухнедельной польско-германской войны!
Как при переносе в другую часть уравнения, переход мир/война часто меняет знак на противоположный, и фальшь — в самой попытке такого рода осуждений, как с незащищенной Польшей. Хотя и там без прямой лжи, умолчаний не обходятся: тот факт, что польское правительство сбежало в Румынию (далее в Англию) до советского вторжения, обычно не упоминают.
Воевавший Черчилль (по факту — британский главком) над «незащищенностью» не плачет: «В пользу Советов нужно сказать, что им было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германских армий… В их сознании еще не угас огненный след катастроф их армии в 1914-м, бросившихся на немцев, не закончив мобилизации. А теперь их границы были значительно восточнее, чем во время первой войны. Им нужно было силой или обманом оккупировать Прибалтийские государства и большую часть Польши, прежде чем на них нападут». А в срыве (до прилета Риббентропа) советско-британско-французских переговоров Черчилль безоговорочно и доказательно обвиняет Британию.
Война всегда — соприкосновение с Реальностью. Катарсис. Трагическое очищение.
Политика, понятийный инструментарий, сам лексикон в мирные годы постепенно и совершенно неизбежно в погоне за сиюминутными выгодами расклада усложняется, запутывается, завирается — ровно до следующей войны. До следующего Катарсиса. Собственно, лживость, противоречия «мирной политики» всегда и запускали следующую войну.
Это не апологетика «милитэри стайл». Не война так хороша, но «мирная, гражданская политика», скатывающаяся к интригам вокруг долей процента одураченного электората, так плоха.
Ежели взглянуть «философически», «диалектически» — получается, что… Война-то в любом случае всегда приближала Мир. А «Мир» и «мирные политики, историографы и т. д.» — они-то (во всяком случае, до сих пор) всегда приближали Войну.
Так что в «интеллектуальном противостоянии» Черчилль — наш союзник, а наши противники — довершу парадокс — в том числе советские историки. Кто 60 лет в многотомных «Историях Второй мировой войны», тысячах диссертаций в обязательной, дежурной главе «Движения Сопротивления в Европе» тупо повторял пример: «Забастовка французских шахтеров 1943 года». И так машинально это принималось, проглатывалось уже нескольких поколений, без осознания, что «Забастовка» — слово из мирного лексикона, как «домашние тапочки». Законная, вежливая, мирная форма диалога с работодателями. Доведите эту мысль до логического завершения… Ведь «Забастовка» может стать средством, угрозой, — только в случае хорошо налаженной совместной работы. Только на исправно работающей шахте, заводе «Забастовка» может что-то значить! Объективно говоря, даже нынешние безработные юноши-арапчата, жгущие парижские машины, — это гораздо более высокий градус «Сопротивления». Им-то, не включенным в «хозяйственный механизм», как бастовать?
Понятно, нашего бойца в окопах 1943 года надо было подбодрить: «Европа с тобой! Сопротивление! Французские шахтеры бастуют!» Но потом 60 лет переписывать друг у друга и даже не задуматься! Эти «остепененные» халтурщики — объективно враги в нашем интеллектуальном противостоянии.
Мы с писателем А. Мелиховым участвовали в одном из заседаний Никитского клуба покойного С. П. Капицы, посвященного юбилею Твардовского. Из моего выступления: какие чувства индуцирует Война? Твардовский подчеркивает: главное — обостренное, обновленное чувство справедливости, правды. Вот откуда посереди войны в «Тёркине» этот поистине — гимн Правде.
А всего иного пуще
Не прожить наверняка —
Без чего? Без правды сущей,
Правды, прямо в душу бьющей,
Да была б она погуще,
Как бы ни была горька.
Материалы «круглого стола» подготовили Наталья Гранцева и Александр Мелихов