Рассказ
Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2015
Вадим Алексеевич Дерюжински
родился в 1995 году в городе Анапа Краснодарского края. Учится в Московском
государственном юридическом университете (МГЮА) им. О. Е. Кутафина. Данная публикация — дебют автора в «Неве».
Светлым августовским днем два паренька с собакой
брели по лесу в поисках ягод и грибов. Солнечные лучи пробивались сквозь густые
кроны высоченных деревьев, не только освещая дорогу, но и согревая озябшие
ладони. Чистое небо подсказывало, что погода не изменится, а значит, в
лесу можно задержаться до темноты. В другое время ребята обрадовались бы —
впереди чудный вечер: отличная погода, лес, приключения! Но теперь все иначе:
война, голод, горе. Шел сорок третий год… И выдался он неурожайным: люди голодали,
а скудные запасы выращенных овощей и зерна приберегали на зиму, чтобы хоть
как-то пережить холода. Все, что дал лес, уже собрали и съели, поэтому ребята
на особую удачу не рассчитывали. Кизил, кислица, терен,
калина, орех — это осенние дары, до них еще дожить надо. Немудрено, что мальчишки
не обращали внимания ни на солнце, ни на тепло, ни на чистое небо.
Они хотели дойти до Кубани, чтобы умыться, помочить
ноги и отправиться назад. Все съедобное по дороге складывали в маленькую
корзинку, которую неуклюже нес Лешка Карякин, младший.
— Вань, смотри, там вон не грибы, случайно? — с
надеждой спросил старшего, тыча куда-то пальцем.
— Где?
— Да вон же, прям из земли
торчат, под пеньком!
— Вижу, вижу…
Не пройдя и пяти шагов, Иван бросил сквозь зубы:
— Поганки!
Алешке стало досадно, что разочаровал друга.
— Слушай, а может, их как-то по-особому варят, чтобы
есть можно? Мамка что-то такое говорила… Эй, Шарик,
понюхай, — он кликнул пса, бежавшего следом.
— Его не Шарик зовут, а Разведчик! Это не обычный
щенок, а охотничья дворняга. Видишь, даже с места не тронулся, значит, плохие
грибы. Пошли.
— Давай возьмем, а дома спросим, что с ними делать.
— Бери, если хочешь, но нечего их в корзину класть!
Не хватало, чтоб ты грибного яду занес. Если они тебе нужны — в карманы суй.
Лешка, подумав, поплелся за Иваном, не тронув грибы.
Спустя полчаса они все еще брели по лесу, не найдя
ничего съестного и не добравшись до реки.
— Вань, не видать чего-то Кубани. Мы сбились?
— Погоди, дай подумать. Мы уже минут десять как
должны воду увидеть.
— Что-то мне страшно.
— Тише-тише… Слышишь?
— Что?
— Вода шумит. Недалеко. Сейчас на дерево залезем да
посмотрим, куда идти.
— А может, я тут останусь? Я лезть не могу. Лучше
тут постою и тебя поймаю, если упадешь.
— Дурак ты. Ни разу в жизни
не падал, а тут вдруг упаду? Это ты увалень — пробежаться, когда надо, и то не
можешь!
Иван, не дожидаясь, пока Лешка придумает ответ,
быстро и ловко взобрался на осину, огляделся и так же быстро спустился.
— Недалеко. Надо налево свернуть и пройти чуток.
Леша
молча повиновался и поплелся, свистнув отставшей собаке.
Открывшаяся вскоре панорама стоила трех часов
блуждания по лесу: полноводная Кубань неслась бешеным потоком, пытаясь
вырваться из берегов. Ребятам захотелось потрогать воду, ощутить чистоту и
прохладу, смыть грязь и наконец отправиться домой.
— А где же наша коса? — растерялся Алеша.
— Смотри влево. Что, не видишь? Надо вдоль реки
немного пройти, мы же с курса сбились.
— Вот я и думаю, почему раньше мы за полчаса
доходили, а сейчас столько плутали.
— Потому что раньше ты молчал и меня не отвлекал, а
сегодня болтаешь без умолку.
Пока ребята добирались до косы, Лешка не переставал
мучить Ивана расспросами:
— Ты чего злой такой? Разве я тебе мешаю? Наоборот,
помочь хочу!
— Ты помалкивай и в мои дела нос не суй.
Лешка обиженно отвернулся.
— Вань, а Вань?
— Чего тебе еще?
— А что это по реке плывет?
Иван кинул взгляд на воду и оторопел: огромные
желтые груши, одна за другой, неслись по течению. Голодные мальчишки,
растерявшись, уставились на них. Первые две так и уплыли, но другие
остановились у той самой косы, к которой спешили ребята.
Иван пришел в себя первый и бросился к реке. Быстро,
не думая о том, что может поскользнуться на глине, пробежал до кромки воды, лег
животом на валун и стал тянуться к грушам. Леша поспешил за ним, а верный пес
остался на берегу ждать хозяев.
Ванька тянулся изо всех сил, но коснуться плодов не
мог, а они все бились о прибрежные камни: еще несколько ударов — и от них
ничего не останется. Иван не замечал ничего вокруг, видел только, как сочные,
вкусные груши погибают прямо на глазах. Лешка в спешке поскользнулся и разодрал
колено о булыжник.
Через минуту от груш остались лишь жалкие огрызки.
Иван разочарованно уселся на гальке и стал о чем-то размышлять.
— Я коленку ушиб! — вопил
Алеша, схватившись за ногу.
— Да что твоя коленка? Такой улов упустили. Эх, если
бы поймали груши… Сладкие, наверно…
Алеша мечтательно задумался, а потом взглянул на
реку, по которой только что пронеслись никому не доставшиеся груши. И вдруг, напрочь забыв о коленке, вскочил и начал махать руками,
пританцовывая:
— Смотри! Скорее смотри! Дерево! Дерево!
И
правда, к ним несло зеленое дерево, полное сочных груш. Видимо, оно росло
где-то на берегу, река подмыла корни, и от тяжести плодов оно рухнуло прямо в
реку.
Иван решил не терять ни секунды и начал думать, как
удержать дерево, чтобы не повредить фрукты. Мальчишки приготовились к
решительным действиям в ожидании добычи. И вот груша шумно ударилась о камни,
сразу же потеряв несколько плодов, потом отскочила назад, пытаясь пробить себе
дорогу через косу. Ее стало сносить вправо, куда устремился поток, огибая
преграду. Иван не растерялся и, прыгнув в воду, поймал несколько веток.
— Чего стоишь, толстяк! Хватай ствол и тащи к
берегу!
Леша кинулся к товарищу. Пес громко лаял на берегу,
чтобы хоть как-то поучаствовать в важном деле. Ваня вопил
— не так-то просто удержать ствол одной рукой. Алеша пришел на помощь — тащить
дерево стало легче. Вскоре удалось-таки выволочь его
на берег. Пока вымотанный Иван думал, что делать дальше, Лешка втихаря засунул в карманы четыре груши и был очень рад.
Отдышавшись, ребята решили, что Иван останется на
берегу, а Лешка побежит домой за ведрами, чтобы собрать в них груши.
Перед тем как разойтись, Ваня произнес укоризненно:
— А ты мне ничего сказать не хочешь?
— А чего говорить-то?
— А то, что ты в карманы добычу запихал.
— Ну, запихал, и что с того?
— Добыча общая, значит, делить будем поровну.
Алеша покраснел, вытащил из карманов груши и положил
на берегу.
— Да я ж не себе, — оправдывался он, — Шарику.
— Не Шарик, а Разведчик, — снова поправил Иван, — да
и сдались ему твои груши! Ну, чего стоишь! Давай бегом! Смеркается, а я промок
весь.
И Алешка поспешил к дому.
— Только смотри, не говори никому, — услышал он
вслед.
Задыхаясь, паренек вбежал во двор и стал
переворачивать все верх дном в поисках ведер. За ним с удивлением наблюдали три
старшие сестры и дед. Вышла мать и стала пытать сына, что ему нужно.
— Ведра, мам, ведра!
— Зачем тебе?
— Надо, ма!
— Да сколько ведер-то?
— Три. Где они? Ма,
быстрее, опоздаю!
— Ты скажи, в чем дело!
Делать нечего, и Алеша все рассказал. Его голодные
родичи, все, кроме деда, побросали свои дела, схватили ведра и наказали Лешке
срочно вести их к грушам.
Он старался идти быстрее, чтобы родные отстали:
Ванька же просил никому не говорить.
«Ох, как ругаться будет», — с ужасом представлял
Леша встречу с приятелем.
Но как ни пытался он оторваться от увязавшихся
сестер и матери, его постоянно окликали и не давали отойти больше чем на пару
метров.
— Ты зачем всех привел, оболтус?!
Еще бы всю деревню собрал, — строго спросил Иван, докуривая самокрутку.
Мама Леши очень рассердилась:
— Побачь на него!
Некрасов, тебе четырнадцать лет от роду, а уже к табаку привязан! И не стыдно
тебе? Какой пример сыну моему подаешь! Отец бы твой тебя за это…
Ваня покраснел от злости, но Лешкина мать, увидев
дерево, прекратила тараторить и кинулась к грушам. Алеша медленно подошел к
другу, понурив голову, и пробубнил надутыми губами:
— Ты где махорку-то взял? Промок же весь, когда в
воду сигал.
— Ты в корзинку глянь. С правого боку изнутри, —
отвечал Ваня, всем видом показывая, что он взрослый и ему все можно.
Долго искать не пришлось: между прутьями был зажат
дубовый лист. В него-то Ваня и завернул все необходимое.
— А чего сразу не сказал? — обиделся Алеша, — и не
поделился.
— Какой тебе табак в двенадцать лет!
— Сам же в мои года и
начал!
Тут снова вступила мама:
— Ой, Лешка, родной мой! Какой ты у нас молодец,
добытчик! Какая замена отцу растет.
— Вернется еще отец, мам! — с надеждой вставила старшая из сестер.
— Дура ты, что ли? Пропавшие без вести почти никогда не возвращаются — дело известное!
Полтора года уже весточки от него нет. Ну, ничего, Алешенька
подрастет и всем нам поможет. Не могу насмотреться на груши эти — до того,
наверное, сочные.
Она потрепала сына по щеке, потом обняла и
поцеловала в макушку. Пареньку стало стыдно перед другом — телячьи нежности
разводить.
— Ну? — продолжала Лешина мама, не обращая внимания
на Ваню. — Давайте скорее соберем да пойдем домой, а
то темнеет.
— Постойте-ка, — вмешался Ваня, — а вам, теть Марфа,
не кажется, что мы с вашим сыном вдвоем этот клад нашли?
— И то правда. Ну, ты бери,
сколько там тебе нужно, да пойдем уж на хутор.
— Что значит «сколько нужно», теть Марфа? Мы с
Лешкой вдвоем дерево нашли, вдвоем его вытянули, значит, и делить будем
поровну.
Глаза Алешиной мамы округлились от удивления:
— Ишь ты какой! От горшка
два вершка, а каков! Так: собираем сейчас груши, а там
я тебя к матери отведу и расскажу, как ты со старшими разговариваешь!
— Чего я сказал-то? — не понимал Иван, но «теть
Марфа» уже не слышала его, а наклонившись, рвала груши и бубнила под нос:
— Ишь, чего удумал, хам!
Ничего, я и про табачок мамке расскажу.
Когда груши были оборваны, она вручила своему сыну
меньшее ведерко, а два ведра схватила сама. Так они и направились на хутор.
Жили Ваня и Алеша по соседству: саманные хатки
буквально упирались друг в друга, а дворы разделял полусгнивший разваливающийся
частокол: чинить-то некому — мужики на фронте.
Мать Ивана, Людмила, с Марфой близко не сходилась.
Иногда перекидывались парой словечек по-соседски, но не более: слишком уж были
разные. Людмила кроткая, спокойная, а Марфа, наоборот, шумная, конфликтная и
посплетничать любит…
По пути их провожали десятки завистливых голодных
взглядов. Недалеко от дома подошел хромой дядя Коля и, улыбнувшись беззубым
ртом, пропел:
— Эх, соседушки, откуда ж такое золото берется?
— Там, где было, уже нет, — сухо ответила Марфа.
— Ну что ж, угостите тогда старика ветерана Первой мировой! В долгу не останусь!
— Да погоди ты. Не видишь, торопимся? Разделить сперва надо.
Она гордо отправилась дальше.
— Люсь! — позвала она маму Вани, когда подошли к
дому, — выходь, Люсь! На сына твоего жаловаться буду! Ну, где ты там?
Дверь хаты со скрипом распахнулась, и на порог
устало вышла красивая и совсем молодая женщина. Людмила действительно на всю
деревню славилась красотой, потому, наверно, и замуж рано вышла — семнадцати не
было.
— Что опять натворил?
— Да вот видишь, сколько груш? Молодцы пацаны…
— Ой, и правда, я сразу не заметила, — обрадовалась
она, — а какие крупные, душистые!
— Это я, мам, нашел, а теть Марфа делиться не
хочет…
— Что значит «не хочет»? — возмутилась Марфа. —
Разве я такое говорила? Ах ты, бесстыдник! — и
повернулась к соседке: — Люсенька, милая, нашли наши сорванцы дерево это с
грушами, выловили в Кубани, да складывать плоды некуда было. Мой
догадался и побежал за ведрами, наказав твоему дерево сторожить, чтоб не уплыло.
А твой-то, твой, знаешь, чего насчет дележки устроил?
— Что ты наговорил, Вань?
— Да ничего! Груши вместе нашли, так поровну и
делить надо!
— Ну, верно, а почему тогда жалуются на тебя?
— Как это «верно»?! — Марфа аж
попятилась от негодования, а Алешка трусливо схватился за ее подол. — Как это
«верно»?! Вас-то двое, а нас! Я, Алешка, дед, Нинка, Катька да Маруська. Шестеро!
Так и делить будем: вам — на двоих, нам — на шестерых.
— Ты что, Марфа? Мы-то здесь при
чем? Мальчишки нашли и пусть делят на двоих.
— Ты мне зубы не заговаривай. Твой, здоровый, моего облапошит и оставит ни с чем, знаю я эти дележки.
— Ты чего это из моего сына изверга делаешь? Не
понимает он, что ли?
— А что еще говорить, коли он уже табачок
раскуривает!
Людмила сперва удивилась, а
потом бросила укоризненный взгляд на сына.
— Ну, с этим я сама разберусь. А что касается груш,
то ты эти дела свои брось!
— Давай еще поучи меня! В дочери мне годишься, а
язык вон как развязала!
— Да что ты цепляешься? Между нами и разница-то
всего ничего. Ты лучше бы пример ребятам подала, а не кричала на всю улицу.
— Надо делить не по семьям, а по людям. А иначе что
же получится? Подохнем все!
— Так, бабы, тихо! — раздался низкий мужской голос.
Все обернулись и увидели старого лесника. В деревне он появлялся редко: хату
себе построил на опушке, хозяйство небольшое завел, садик разбил. Удивились,
что вдруг объявился.
— Спор у вас тут горячий, — начал, поглаживая усы. —
Я, значит, это… зачем пришел. Сегодня просыпаюсь, как обычно, вышел и вижу:
подмыла Кубань грушу мою, что я так любовно ростил…
Я бегом вдоль реки и на дерево-то свое наткнулся. А оно — и смех и грех —
голое. Ну, ни одного плода. Я, значит, сразу смекнул,
в чем дело, и сюда. И вот вижу, в чем вопрос-то у вас: груши поделить не
можете. А делите-то не свои — мои груши-то.
Все слушали, разинув рты, а
потом повернули головы к Марфе. Она, не моргнув глазом, заговорила ровным,
строгим голосом:
— Знаете что, уважаемые? Я
не знаю никаких дележек, не знаю людей, которые хотят за счет других нажиться,
да и лесников никаких не знаю. Зато я знаю лентяев и пьяниц, которые вместо
того чтоб родину на фронте защищать, ссылаются на свои годы и спят днем, а
потом приходят у людей честно добытые продукты требовать. Вот это я вижу. А еще
я вижу, что сын мой, Алешка, семью от голода спасает, пока у остальных ребят в
голове ветер свищет. Так что давайте распрощаемся — и по домам.
С этими словами Марфа сунула одно ведерко Алешке,
схватила два других и, уже войдя в свою калитку, крикнула:
— А ты, Люська, забеги ко
мне завтра поутру, получишь свою долю на двоих.
— Паразитка, — прошептала
Людмила.
Ваня весь вечер прокручивал в голове случившееся.
Спать лег раньше обычного, но то ли из-за духоты, то
ли из-за тяжелых мыслей сон никак не шел. Он встал, прихватив с собой влажную
от пота подушку, и отправился на двор. Там улегся на скамье в беседке. На улице
хорошо, прохладно.
Как только расположился поудобней,
его кто-то легонько толкнул в плечо. Он испуганно подскочил и увидел Лешку,
который добродушно смотрел на друга:
— Пришел сказать, что буду дружить с тобой, несмотря
ни на что.
— Да чего там! Мы-то с тобой ссориться из-за
каких-то груш не будем.
— Вань, я сегодня с дедом говорил и многое понял. Он
просил тебя к нему на разговор привести.
Иван поспешил за товарищем. Окно, из которого
виднелась белая голова деда, было открыто.
— Здрасьте, — поздоровался
Ваня.
— Времени мало, зараз слушайте, ще
я кажу. Старый я стал и никак не могу унять невестку свою. Вчителя
— воны ж уси таки горды: любят, шоб
все по-ихнему було. Так вот. Я не шибко грамотный, но
цэ ж и не надо, шоб понять,
что не совсем правы уси кругом: ни твоя мамко, Алешко, и ни твоя, Иван, да и лесничок
у том числе. Усих мужиков позабиралы, и батьков, и сынов,
вот бабоньки наши и теряют
лицо человеческое. Разве из-за такой ерунды в другое время спорили бы? Забывают
уси, что людямы надо уседа оставаться, а щас — особо.
Куда ны кинь — везде помочь
нужна, а мы топим друг друга да злобу льем на людей, яких
с самых пеленок знаем. Эх, могли бы все воны вот як же побачить
на себя, як я на них бачу. Стыдно б им стало. Бывайте
превыше усего этого, бывайте добрейше,
бывайте великодушнейше — война идет, всем ох как
тяжко… Сами разберитесь, ще
дальше робыть, а я вже приляжу…
— Спасибо, дед Федор, — прошептал Ваня.
Алеша тем временем пробрался в дом и вытащил всю
добычу.
— Ну что, Ванька, пошли?
— Пошли.
Ребята схватили ведра с грушами
и вышли на тихую темную улицу.
— Ну, с кого начнем? — спросил Лешка со вздохом.
— А давай с начала и до конца хутора. Сколько домов
получается?
— Не знаю, считать надо. Немного, тридцать-сорок.
— Тогда по две груши на каждый дом. Как раз всем
хватит.
Мальчишки тихонько заходили во дворы и оставляли у
двери или на столе во дворе два плода. Они представляли, какими счастливыми
будут утром обнаружившие их люди. От этого становилось по-настоящему радостно.
— Вань, Михайловой теть Паше не две оставь, а три.
— Почему?
— Так у нее недавно оба сына погибли, а дядь Вова
еще в том году пропал без вести…
После этого дома парнишки решили оставлять семьям
погибших на одну грушу больше. Им казалось, что так они хоть немного помогут
горю.
Когда дошли до конца хутора, в ведре оставалось
восемь груш.
— По три принесем домой, а с двумя что делать?
Мальчишки взглянули сначала в ведро, потом друг на
друга.
— Я подумал, — начал Лешка, — мы столько сил
потратили, пока их вылавливали, а еще я коленку ободрал. Да и влетит нам
завтра. В общем, по-моему, мы заслужили лишние груши слопать.
Иван задумался, а потом спросил:
— По одной?
— Ага, — заулыбался Алешка.
Ваня достал из ведра две наливные груши, вытер их о
майку, одну протянул другу, вторую взял себе.
Ребята уселись на скамейку и стали смотреть на небо,
не спеша жуя груши.
— Глянь, звезд сколько, — восхищался Ваня, — а я и
не замечал раньше.
— Да, красиво. А груши
какие! Сладкие-пресладкие.
— Упала звезда одна. Ты видел когда-нибудь, чтоб
звезды падали?
— Да тыщу
раз! Мы же и вместе видели, забыл?
— Нет. Но я не о том. Обычно смотришь в ночное небо,
ну, упала звезда, и что с того? А сейчас гляжу, и все по-другому, словно
никогда раньше ничего такого не видел, понимаешь?
Алеша старался делать умное лицо, даже кивал, но не
мог ничего понять. Наверно, еще не пришло время. Сказал только:
— Ты странный в последнее время какой-то. Вот взять
сегодня: орал все утро, потом притих, вечером добрым был, а сейчас загадками
разговариваешь…
Иван продолжал смотреть на небо, доедая грушу: он
съел ее целиком, оставив лишь хвостик. И тут его прорвало.
— Извещение пришло мамке, — сухим и немного дрожащим
голосом, изо всех сил сдерживая слезы, заговорил он. — Похоронка. «Ваш муж,
Некрасов Дмитрий Иванович, уроженец хутора Духовского,
в бою за социалистическую родину, верный воинской присяге, проявив геройство и
мужество, погиб в бою на Курской дуге в июле 1943 года».
— Почему ты раньше не сказал?
— Только утром пришло, я прочитал тысячу раз.
Наизусть выучил.
— А я уже не помню, что чувствовал, когда папка
пропал без вести. И вообще плохо его помню. Но мне все кажется, что
когда-нибудь он постучит в дверь и войдет в дом как ни
в чем не бывало.
— Знаешь, и мне так кажется. Наверное, всем так
кажется… Но ведь никто уже не придет, понимаешь?
— Да…
Ребята глядели в небо и молчали, думая об одном.
— Ну, пошли?
— Пойдем. Эх, что завтра мамка скажет?
— Какая разница, что скажет? Это еще не скоро будет.
Когда ребята вернулись домой, небо уже начинало
светлеть и в воздухе пахло наступающей зарей. Ваня вошел в беседку, лег на
лавку и тут же уснул. Приснились ему груши: мягкие, сочные, сладкие. Он уплетал
их за обе щеки, и не было во сне никакой войны…