Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2015
Владимир
Тальми. Полный круг. Нью-Йорк–Москва и обратно.
История моей жизни. М.: Возвращение, 2014.
Житель Вашингтона Владимир Тальми, счастливый муж и отец, успешный синхронный переводчик с русского и с английского, на свадьбе своей единственной дочери ответил вслух на вопрос, который ему задавала умершая мать: «Ты меня когда-нибудь простишь за то, что я увезла тебя в Советский Союз?»
Ответил так, как и полагалось, ведь на мать, как и на судьбу, обиду не держат. Правильно ответил: не попади он в детском возрасте в Россию, не встретил бы там в 1960-е свою будущую жену Инну, через две недели не сделал бы ей предложение, не родили бы они свою ненаглядную Дашу, которую выдали замуж, живя уже на американской земле.
Но речь в этом случае идет совсем не об обычной иммиграции из России в Америку по «еврейской линии». Дело в том, что Владимир Тальми родился в Нью-Йорке. Историю своей необычной жизни (к сожалению, она завершилась в 2012 году, когда автор работал над русским переводом своей книги), начавшейся и закончившейся в Америке, он назвал «Полный круг».
Читая эту книгу, я удивлялась: автор не позволяет себе комментировать происходящие с ним события. Действует совсем так, как летописец Пимен у Пушкина, описывающий, «не мудрствуя лукаво», все то, чему он был свидетелем, «добру и злу внимая равнодушно». В таких случаях оценка препоручается читателям. В жизни Владимира Тальми события шли по нарастающей то в одну, то в другую сторону. Вначале — было много хорошего, а я заметила, что «прививка счастья», полученная в ранние годы, помогает человеку выстоять при невзгодах.
Но по порядку. Начать следует с родителей Володи, вернее, с его отца, Лазаря Талминовицкого, еще до революции покинувшего родное местечко в Белоруссии и ставшего в Новом Свете Леоном Тальми. Отец, знавший, кроме идиш и русского, еще три языка, в Америке работал журналистом, затем переводчиком. После 1917-го он не удержался и поехал взглянуть на оставленную родину, где происходили грандиозные события. Встретил там девушку Соню и увез ее с Украины к себе в Америку, где в 1924 году у них родился сын Владимир. Есть у меня подозрение, что сын был назван в честь умершего в том году Ленина. Симпатий к советской России пара не скрывала, оба работали в связанных с нею организациях: Леон — в агентстве ТАСС, мать — в Амторге, а в 1933-м семья оказалась в Москве. Маленький Володя мало что удержал в памяти из американских впечатлений. В этой части рассказа он упоминает шефа матери Исаака Хургина, хорошего знакомого Маяковского, утонувшего чуть ли не на глазах поэта в 1925 году. Семья Тальми с Маяковским также общалась и, судя по записям Элли Джонс, американской подруги поэта, даже принимала их с Владимиром Владимировичем у себя.
Супруги Тальми не были одиноки в своем стремлении поехать в СССР. В годы «Великой депрессии» тысячи квалифицированных специалистов-американцев, потерявших работу, откликнулись на призыв «Советов» помочь в создании гигантов пятилеток — Сталинградского и Харьковского тракторных, автомобильного завода в Нижнем Новгороде, Магнитогорского метталлургического комбината. Новые, усовершенствованные заводы строились по американским чертежам, при участии американских инженеров и рабочих. Советские работодатели предпочитали брать «русских американцев», то есть бывших эмигрантов из России, так как эти люди знали язык и имели представление о среде, в которой им предстояло жить. Примерно в то же время на Украину, в Макеевку, прибыла семья еше одного «американца» — Никласа Бурлака. О Никласе, американском добровольце на фронтах Отечественной войны, авторе книги «Любовь и война», я многажды писала1. Получив книгу от вдовы Владимира Тальми, я спросила у Никласа, знает ли он такого. Ответ был краток: в жизни не встречались, но, поселившись в США, Никлас слышал о русском американце со схожей судьбой.
В Москве, хотя жить приходится в коммуналках, мать и отец Володи получают престижную работу: отец возглавил английскую редакцию Издательства литературы на иностранных языках, мама сначала была редактором-переводчиком, потом преподавателем в Инъязе. Володя учится вначале в англо-американской школе, где все предметы изучаются на английском, потом, когда ее закрыли в 1938 году, переходит в обычную, где с друзьями-мальчишками курит и даже выпивает четвертинку на троих, закусывая взятой из закусочной порцией редьки. По-видимому, рос он совсем не «маменькиным сынком», что помогло ему в дальнейшем.
О довоенной атмосфере Владимир напишет: «(люди) всерьез воспринимали советскую пропаганду о том, что страна наводнена врагами, вредителями, засланными агентами». Паранойя «шпиономании», захлестнувшая советских людей, позднее коснется Владимира, на восемь лет вырвет его из нормальной человеческой жизни.
Но прежде было «испытание войной». С ее началом не достигший семнадцатилетия Володя спешит в военкомат, чтобы записаться добровольцами на фронт. Таким же юнцом пришел записываться в добровольцы Никлас Бурлак. Чуть постарше был мой отец, тоже в первые дни войны пришедший в военкомат. Это я отвечаю тем, кто серьезно говорит, что на той войне добровольцев не было, что все шли воевать из-под палки. На боевой фронт Володю не берут — направляют на «трудовой», рыть противотанковые рвы в Смоленской области. Зачем юношей из-под Москвы отправляли на земляные работы так далеко — бог весть. Можно себе представить, каково было этим мальчишкам, оторванным от дома, на тяжелой физической работе, при приближающейся канонаде.
В 1943 году, после годичного обучения в Московском военно-инженерном училище, курсант Владимир Тальми получает назначение на Западный фронт — командиром саперного взвода. И опять мы не слышим от рассказчика жалоб. Между тем именно саперы гибли на войне в первую очередь. Молодой лейтенант получил саперный взвод, где не было ни одного сапера или минера. Потому уже первое задание «обезвредить минное поле» перед разведкой боем Владимиру приходится выполнять самому, вспоминая полученные в училище инструкции. Фронт для него кончается весной 1944-го, когда он таки подорвался на мине и попал в госпиталь.
В Параде Победы Владимир участвовал уже в качестве студента Военного института иностранных языков Красной армии, иначе Института военных переводчиков. Курсанты строем прошли мимо Мавзолея, на трибуне которого стояли «члены партии и правительства» во главе со Сталиным.
Начался новый этап в жизни бывшего фронтовика, заполненный учебой, студенческими пирушками, радостным ощущением, что остался жив. Казалось, что впереди у перспективного юноши путь по накатанной: еще студентом-третьекурсником Владимира отправляют в Берлин, в систему советской администрации в Германии. Однако завидная работа переводчика в англо-американском секторе оккупации в конце концов приводит к тяжелейшему обвинению в шпионаже и «предательстве родины». «Холодная война»… все тот же параноидальный страх начальства перед внешними и внутренними врагами, шпиономания, поиск возможных «измеников».
Все это было бы еще более фантастично, если бы сегодня мы не видели примеры чего-то очень похожего… А в те времена, когда 1937-й был еще свеж в памяти как жертв, так и палачей, последние применяли к арестованным и подследственным все те же привычные методы, как то: унизительный обыск, камера с парашей, баланда, которую Владимир смог есть только после третьего дня голодовки, изнурительные ночные допросы, пытка бессонницей, отсутствие свидетелей, адвоката и Уголовного кодекса. Характерно, что в обвинительном заключении фигурировала книга «перебежчика» к американцам Виктора Кравченко «I chose Freedom» («Я выбираю свободу»), хотя Владимир должен был ее прочитать в силу своего служебного положения. Впоследствии, получив доступ к своему досье времен следствия и суда (документы приводятся в приложении), осужденный трибуналом на 25 лет за шпионаж и «антисоветскую агитацию» Владимир Тальми не нашел в нем ничего похожего на «состав преступления». Как позднее, в середине 1950-х, реабилитационная комиссия, как сегодня, в 2000-х, мы, читатели книги. Среди доказательств вины встречаются прелюбопытные. Так, обвиняемому вменяется получение от иностранцев подарков, таких, как шерстяное одеяло, электрофонарь, бутылка виски, ручка, карандаш… альбом с видами Парижа…
Из полученных двадцати пяти Володя провел в исправительно-трудовом лагере восемь с половиной лет. Был освобожден и реабилитирован после смерти Сталина. Но это годы человеческой жизни, это лучшее ее время — молодость. Было Владимиру 24 года, когда его и других таких же горемык погрузили в товарняк — с дыркой в полу для параши — и отправили из Германии на восток, в железные объятия ГУЛАГа. Начались лагерные «университеты». Работа на лесоповале, кончившаяся травмой головы, столярные мастерские, лесосплав, лагерные нравы с разборками «воров в законе» и «сук» (основной контингент «военных» был разбавлен уголовниками), лагерная дружба, возникшая в ходе совместной игры в джаз-оркестре (Володя освоил тромбон), и даже лагерные романы. Эти страницы читаешь запоем, ибо хочется понять, изменилось ли что-то в послевоенной лагерной системе в сравнении с той, которую мы знаем по воспоминаниям «политических», осужденных по пресловутой 58-й статье, сидевших в 1930-е? Нет, практически все осталось прежним, как и в более поздние 1960-е годы, когда, по словам Хрущева, политических заключенных в Советском Союзе не было. Однако они были, и лагеря этого времени описаны в замечательной книге Авраама Шифрина «Четвертое измерение»2.
Родители узнали о местопребывании сына благодаря трем крошечным запискам на клочках оберточной бумаги, брошенным им из товарняка во время больше чем месячного пути в лагерь, расположенный в поселке Азас (Горная Шория). Добрые люди поднимали эти клочки, клали в конверт и отправляли по нацарапанному на бумажке адресу. Тест на милосердие.
Между тем в Володиной семье случилась катастрофа.
Тут мы подходим к еще одной страшной странице — и в истории страны, и в судьбе отдельно взятой семьи. Отца Володи, Леона Тальми, журналиста-переводчика Совинформбюро, арестовали по делу Еврейского антифашистского комитета. Сейчас мы знаем, что дело это было состряпано под непосредственным руководством Сталина, недовольного усилением международного авторитета этой организации, созданной в начале ВОВ и собравшей огромные средства по всему миру, главным образом в Америке, в помощь Советской армии. Глава ЕАК, великий Соломон Михоэлс, был убит еще в 1948 году сотрудниками госбезопасности по личному приказу Сталина, наградившему убийц сразу после «успешного выполнения задания» орденами и званиями. Что до членов Еврейского антифашистского комитета, то после долгого и изнурительного следствия, сопровождавшегося избиениями и пытками, и скорого неправого суда его костяк был расстрелян. Произошло это в ночь на 12 августа 1952 года. Эту зловещую дату принято называть «Ночью убитых поэтов», так как в числе расстрелянных были поэты: гениальный Перец Маркиш, Лев Квитко, Ицхак Фефер, Давид Гофштейн, писатель Давид Бергельсон, соратник и друг Михоэлса артист Вениамин Зускин. В число тринадцати убитых в ту ночь вошел и Леон Тальми. Это злодейство — одно из кошмарных преступлений сталинщины.
Мать Владимира, как и другие жены «врагов народа», была сослана — в Енисейск.
Только после смерти Сталина, в 1953 году, когда Софье Тальми было разрешено вернуться в Москву, она заехала в место ссылки сына и рассказала ему об отце.
И опять в книге нет ни единого вздоха, ни одной строчки, выражающей отношение матери и сына к организованному государством убийству. Зато говорится, что матери было выдано свидетельство о смерти Леона Тальми с пробелами в графах о причине и месте этой смерти.
О да, этого писари, оформляющие справки о реабилитации убиенных, не писали. Лидия Корнеевна Чуковская назвала свою книгу о сгинувшем в сталинское лихолетье муже «Прочерк»3. Она, как и другие жены и матери, так и не узнала, как и где был убит ее муж, известный физик Матвей Бронштейн.
Сцена прощания с лагерем после восьмилетнего в нем пребывания исполнена Владимиром Тальми в манере благородного минимализма: «Я вернулся в барак, собрал вещи и ушел».
Дальнейшие события в книге несравнимо веселее. Бывший зэк, покинувший лагерь в возрасте 32 лет, развил на воле кипучую деятельность, добился полной реабилитации, устроился на престижную работу, счастливо женился. Работал Владимир переводчиком в том самом Совинформбюро, откуда ушел на смерть его отец, потом был послан с семьей в Прагу, в известный своим «свободомыслием» журнал «Проблемы мира и социализма», объездил Европу; вернувшись в Москву, поселился с женой и дочерью в четырехкомнатной квартире на Ленинградском проспекте.
И вот вопрос: почему он с таким нетерпением ждал, когда приоткроется щель, чтобы уехать из Советского Союза? Ведь жил он, по тогдашним меркам, «на высоком уровне», имел машину, квартиру, высокооплачиваемую работу… И снова автор молчит о внутренних мотивах, рассказывает лишь о сложном процессе, предшествующем эмиграции, например, о лишении советского гражданства, за что пришлось уплатить круглую сумму. Сейчас воспринимается сие как анекдот. В 1980 году семья Тальми навсегда покинула Советский Союз. Здесь автор позволяет себе описать свое состояние, но тоже весьма лапидарно, в одной фразе: «На душе было горько и радостно одновременно».
Сказать по правде, читать про Америку мне было уже не столь интересно. Здесь Владимир и его жена, несмотря на уже не очень молодой возраст, быстро нашли работу по специальности. В примечаниях к последней главе приводится 13 (!) имен высших должностных лиц Министерства обороны Америки, приславших благодарность Владимиру Тальми за его безупречную работу. Читала — и удивлялась: как эти «ястребы» не побоялись взять на службу «советского», бывшего члена партии? Почему не заподозрили в нем «шпиона», агента? А от этих мыслей недалеко было и до таких: почему американцы разрешают нам говорить, писать и читать на своем языке? Издавать газеты и журналы? Служить чужой — не американской, а русской культуре? Почему они не называют нас «иностранными агентами», не препятствуют, а, наоборот, способствуют нашей деятельности? В свете того, что происходит в России, эти вопросы совсем не праздные.
Один раз за время эмиграции Владимир Тальми, уже заслуженный пенсионер, приехал в Москву. Это было в 2005 году. Он посетил Донское кладбище, где в одной из общих могил покоится прах его отца. В книге есть фотография: высокий и стройный седой мужчина стоит у гранитного памятника, на котором под магендовидом выгравировано 13 имен — членов Еврейского антифашистского комитета, расстрелянных 12 августа 1952 года.
А еще 9 мая, надев свой орден Красной Звезды, ветеран пришел к скверику у Большого театра — встретить немногих уцелевших и отметить с ними 60-летие Победы.
Круг замкнулся.
«Полный круг» Владимира Тальми заставляет задуматься о многом. В первую очередь о том, что не сумел или не захотел прокомментировать автор, не ответивший на вопросы: почему? зачем? каким образом?
Книга снабжена великолепным предисловием Джошуа Рубинштейна, известного исследованиями об Илье Эренбурге и разгроме Еврейского антифашистского комитета. Нельзя не назвать имя Инны Тальми, вдовы автора книги, инициатора и главного двигателя ее издания. А я — со своей стороны — хочу поблагодарить Инну Тальми за то, что прислала мне книгу мужа, такую, казалось бы, безыскусную, но бесконечно важную для всех, кому дорога история России.
_________________
1 Ирина Чайковская. Американский доброволец на полях Великой Отечественной // Нева. 2010. № 5. Она же. Она была похожа на Дину Дурбин (беседа с Никласом Бурлаком) // Чайка. 16 янв. 2010. Она же. Любовь и война: взгляд американца // Нева. 2012. № 9.
2 Авраам Шифрин. Четвертое измерение. Иерусалим, 2008 (втор. изд.). См. также: Ирина
Чайковская. Авраам Шифрин: жизнь в «четвертом измерении» // Чайка. № 14. 1 июля
2008.