Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2015
Валерий
Борисович Столов — историк,
педагог, директор частной общеобразовательной школы.
Трагедия Ленинградской блокады является одним из центральных эпизодов коллективной памяти о Великой Отечественной войне в нашей стране. Подобные сюжеты обречены на различные идеологические интерпретации, в том числе — весьма далеко отличающиеся от канонических, формируемых государством через школу, высказывания официальных лиц, «казенных» историков и т. д. В свою очередь, в любом государстве, допускающем хождение различных точек зрения на прошлое, обязательно имеет место и ревизионизм, то есть стремление дать известным историческим событиям иную, отличающуюся от общепринятой, трактовку. Причем само по себе стремление к оригинальности редко играет роль ведущего мотива для ревизионистов. Как правило, они руководствуются неприятием тех общественных ценностей, которые культивируются в рамках исторического «мейнстрима». Показателен в этом смысле так называемый «ревизионизм холокоста» в странах Запада. Представители этого течения отрицают наличие целенаправленной политики истребления еврейского населения в нацистской Германии (то есть того, что, по сути, и понимается под холокостом). Сами «отрицатели» утверждают, что ими движет исключительно стремление к исторической правде, искажаемой в общественном сознании недобросовестными историками, которые действуют по заказу могущественного еврейского лобби. Но в действительности (и это трудно отрицать) они не хотят признать то огромное влияние, которое оказывала на гитлеровскую политику идеология антисемитизма. Чаще всего такое стремление свидетельствует о склонности самих ревизионистов холокоста к антисемитизму.
На наш взгляд, в отношении блокады в постсоветский период, когда высказывание различных точек зрения по поводу событий Второй мировой войны стало нормой, также формируется определенная ревизионистская традиция. Ее основным признаком стало возложение ответственности за жертвы среди ленинградцев на советскую власть. В основе этой тенденции также лежит приверженность определенной идеологии. Что это за идеология, поговорим позднее, а пока рассмотрим основные тезисы последователей данной «школы».
Пожалуй, наиболее радикальным из них стал тот, что продемонстрировали в начале 2014 года, в период празднования 70-летия полного снятия блокады, ведущие телеканала «Дождь», предложившие зрителям проголосовать за утверждение, что сдача города способствовала бы смягчению участи его жителей.
Правда, сами ревизионисты, оправдываясь, говорили о том, что их всего лишь интересовала точка зрения обычных людей, они же не имели по данному вопросу какой-то определенной позиции и тем более не собирались ее навязывать. Но это — очевидное лукавство. То, как был сформулирован вопрос, отсутствие аргументов в пользу противоположной точки зрения, не оставляют сомнений в том, что под видом опроса была представлена именно позиция. Кстати, реакция аудитории оказалась вполне предсказуемой: большинство проголосовало именно за сдачу. Это говорит о том, что журналисты хорошо знали публику, к которой обращались, и научились ей управлять.
Но оставим в покое многострадальный (безо всякой иронии!) канал «Дождь». Попробуем, как было сказано, сформулировать основные положения ревизионистского подхода к блокаде и поместим их в контекст исторического знания о предмете.
Основная мысль, проходящая красной нитью через все рассуждения ревизионистов, заключается в подчеркивании некомпетентности и аморальности советского руководства, как на уровне Ленинграда, так и, особенно, — страны в целом.
Какие при этом используются аргументы? Начнем с аморальности. Здесь основной упор делается на различие в условиях жизни для рядовых ленинградцев и «ответственных работников» (здесь просится на язык термин «номенклатура»).
Тут нужно сделать одно отступление. В массовом сознании утвердилось глубоко ошибочное, на наш взгляд, представление об исторической роли коммунизма. Исходя из декларируемого под эгидой этой идеологии лозунга всеобщего равенства, и реальный социализм как историческое явление оценивают, прежде всего, с точки зрения практического достижения подобного равенства. Причем, с точки зрения апологетов, равенство было свершившимся фактом; критики же, напротив, радостно приводят примеры материального расслоения, многочисленных привилегий номенклатуры и т. д. Однако истинная историческая роль коммунизма имеет весьма отдаленное отношение к проблеме всеобщего уравнивания. В России и Китае (двух главных коммунистических державах ХХ века) правящие режимы смогли решить задачу ускоренной модернизации этих стран, актуальную в условиях дезинтеграции и отставания в развитии, вызванных, соответственно, поражением в мировой войне и западной колонизацией. Этот процесс сопровождался огромной концентрацией насилия, но не установлением материального равенства. Напротив: ценные в глазах государства работники щедро поощрялись. Правда, это не защищало их в случае недовольства со стороны власти, но сам по себе уровень таких групп был высок, намного превышая общую массу. Причем интересно, что из имущественного расслоения пропаганда не делала большого секрета. Скажем, в советских кинофильмах, героями которых являлись члены художественной элиты и прочие «избранные» (за исключением, правда, партийных функционеров, которые неизменно показывали аскетами), фигурируют просторные, благоустроенные квартиры (выражение «сталинка» означало хорошее, качественное жилье практически до конца прошлого века), домашняя прислуга, персональные машины с шоферами, дачи и т. д. Так что по большому счету наличие сильного имущественного расслоения в советском обществе сталинской эпохи — факт общеизвестный (что, разумеется, не мешает людям, очарованным этой эпохой и фигурой лидера, давшего ей название, это расслоение отрицать).
Действовало это правило и в блокадном Ленинграде. Те, кому это было «положено», имели все необходимое вдосталь. А вот имеющие несанкционированный доступ к продовольствию в товарных, то есть превышающих потребности личного потребления, количествах, даже делали себе на этом подлинные состояния. Правда, власть не одобряла подобную деятельность и сурово за нее карала.
Тем не менее, мы не можем не отдавать себе отчет в том, что лучшее продуктовое снабжение в блокадном городе означало не просто более высокое качество жизни, но и преимущественные шансы на выживание. Ведь ни одной смерти номенклатурного работника от голода во время блокады не зафиксировано. Естественно, это переводит ситуацию на совершенно иной этический уровень. Власть и сама это чувствовала, поэтому получение дополнительного питания в качестве привилегии было обставлено большой секретностью. И сегодня отрицать продовольственную иерархию ленинградцев, утверждая, что все страдали в одинаковой степени, нет никакого смысла. Надо называть вещи своими именами: они питались тем лучше, чем выше было их место в пирамиде власти.
Но правильно ли будет утвердать, что в период тяжких испытаний подобное расслоение препятствует сплочению народа для преодоления этих испытаний? В поисках ответа обратимся к эпизоду, случившемуся в тот же период Второй мировой войны, но в другой части Европы.
Лондонское радио, вещавшее на Германию, в одной из своих передач рассказало, что в тот момент, когда большинство немцев испытывают бедствия от голода, бомбардировок союзников и т. д., нацистские бонзы и их семьи прекрасно себя чувствуют, прекрасно питаясь и не испытывая нужды ни в каких бытовых мелочах, а налеты пережидая в особо комфортабельных бомбоубежищах. Как стало известно гестапо, эта передача вызвала большой отклик среди населения Германии, которое кипело негодованием по поводу сообщаемых в ней фактов. И тогда Геббельс решил ответить Англии ее же оружием и велел подготовить передачу на английском языке о том, как британское королевское семейство, не изменяя своим обычным привычкам, совершает регулярные конные прогулки и вообще ведет себя так, как будто никакой войны нет. После выхода передачи в эфир немецкие агенты в Англии сообщили, что она произвела эффект, обратный ожидаемому. Британцы, услышав о конных прогулках монаршей четы, говорили: «Стало быть, все не так плохо, если Их Величества не видят причин менять привычный уклад жизни!»
О чем эта история? О том, что расслоение само по себе не хорошо и не плохо, ибо отношение к нему зависит от характера того или иного народа, который склонен с подобным расслоением мириться или же, напротив, его осуждать. Какое же отношение преобладает в нашем народе? Чтобы ответить, достаточно вспомнить про постоянное расширение, начиная с 50-х годов, теневой экономики, вовлекавшей в свою орбиту все более и более широкие народные массы (их численность к концу «застойного» периода оценивают до нескольких десятков миллионов человек). Недаром шутливое проклятие «Чтобы ты жил на одну зарплату!» приобрело в тот период такую популярность. Ну, а уж о размерах социального расслоения в постсоветский период подробно упоминать едва ли нужно.
Так что сам по себе принцип неравномерного распределения материальных благ в социуме не является чем-то порожденным сталинской системой. Во всяком случае, он сохранился и после ее ухода. Специфика этой системы заключалась лишь в том, что она стремилась полностью управлять этим процессом, сохраняя контроль за механизмом распределения этих благ и следя за соответствием объема их получения индивидуумом его обязанностям по отношению к государству, откуда велось управление социумом. Тех же, кто пытался овладеть доступом к благам самостоятельно, власть строго преследовала. Насколько успешно — уже другой вопрос. Но расправы с выявленными мародерами и спекулянтами были скорыми и жестокими. Времена прихода коррупционных схем увода высокопоставленных преступников от ответственности еще не наступили.
Теперь поговорим о компетентности ленинградской (и центральной) власти, о ее способности преодолеть выпавшие на долю горожан страдания и прекратить их.
Здесь, опять же, потребуется предварительное отступление. Гуманность (или, напротив, суровость) власти определяется теми ставками, которые поставлены «на кон» в конкретной политической игре. Никогда еще эти ставки не были столь высоки, как во время Второй мировой войны. Физическое существование огромных наций зависело от умения их лидеров адекватно ответить на вызовы и вести смертельную борьбу так, чтобы добиться победы над врагом. В ситуации, когда от исхода этой борьбы, повторюсь, зависело физическое выживание народов, ценность отдельной жизни сильно девальвировалась. Проще говоря, жертвуя немногими (в относительном исчислении), следовало сберечь многих (в исчислении абсолютном).
Сразу подчеркнем, что советское руководство эту задачу выполнило. Не хотелось бы тратить время на повторение общеизвестного, но что делать, когда именно этот, казалось бы, очевиднейший факт столь долго и столь часто подвергают если не отрицанию, то, по крайней мере, сомнению: точно ли руководство СССР привело страну к победе? Причем двусмысленности здесь присутствуют даже на уровне официального названия Дня Победы 9 мая: в этом самом официальном названии речь идет о победе НАРОДА, в то время как во всех прочих памятных датах в ознаменование тех или иных побед народ не упоминается. Вопрос о том, могут ли победы в войнах, представляющих собой организованное в высочайшей степени насилие, одерживаться самостоятельно народом, лежит несколько в стороне от темы нашего сегодняшнего рассуждения. Но сам факт некой двусмысленности в определении источника победы в великой Отечественной войне, согласитесь, в официальном названии праздника все же присутствует.
Поэтому и в случае с блокадой Ленинграда будет не лишним напомнить, что город не был сдан врагу, вражеская блокада снята, остающиеся в городе жители спасены.
Правда, суровые ревизионисты по этому поводу ставят вопрос ребром: а надо ли было это делать? Не лучше ли было сдать город противнику, чтобы облегчить участь его жителей?
Кстати, знакомство с немецкими документами не позволяет однозначно ответить на этот вопрос. С одной стороны, меры по спасению жителей оккупанты, конечно, не планировали. Но, с другой, и превращать Ленинград «в море», как это утверждала советская пропаганда, в их планы также не входило. На намерения немецкого командования в отношении Ленинграда сильное влияние оказала история взрывов на киевском Крещатике, последовавших в первые дни после занятия его Вермахтом в сентябре 1941 года. Это сработали радиофугасы, приведенные в действие советскими диверсантами и унесшие жизни немалого числа захватчиков (как впрочем, и киевлян). В ответ на это, кстати, и была проведена известная акция по уничтожению евреев в Бабьем Яру.
А в отношении Ленинграда появился приказ, запрещающий в случае сдачи входить в город, грозивший аналогичными киевским «сюрпризами», а жителей, желавших его покинуть, предписывалось вытеснять в восточном направлении (то есть в советский тыл).
Так что же, выходит, журналисты «Дождя» были правы, намекая слушателям на необходимость поддержать гипотетическую сдачу Ленинграда, которая и в самом деле могла бы спасти его жителей от ужасов продолжавшейся блокады?
Ведь в конце концов и в действиях нацистов можно при желании увидеть примеры рыцарского отношения к сдающемуся врагу. Например, после капитуляции участников Варшавского восстания 1944 года им сохранили жизнь, как и обещало германское командование.
Тем не менее, вдумчивое размышление над этим вопросом, в чем мы глубоко убеждены, не может не подвести к отрицательному на него ответу.
Ведь исчезновение Ленинградского фронта привело бы к существенному улучшению положения войск противника. Соединившись, германские и финские части могли теперь совместно с северо-западного направления угрожать Москве. Популярный же аргумент ревизионистов, что маннергеймовское руководство не вынашивало никаких захватнических планов и думало лишь о возврате своих территорий, утраченных в ходе Зимней войны 1939–1940 годов также входит в противоречие с фактами. В 1941 году немецкие войска оккупировали обширную территорию Советской Карелии, включая города Петрозаводск, Олонец, Медвежьегорск, форсировали реку Свирь. В условиях идущей мировой войны, сметавшей всю существовавшую систему международных отношений и утверждавшей новую, все государства думали о расширении своей территории, тем более — те, что выступали единым фронтом с гитлеровской Германией, неоднократно доказывающей полное пренебрежение к каким бы то ни было нормам права.
Поэтому, как ни жестоко это звучит, безопасность меньшинства не могла служить мотивом для действий по защите страны. Ленинград был важной, но всего лишь частью целого — обороны страны как таковой. Его сдача, как и сдача любого важного оборонительного рубежа, приближала Германию к победе, а СССР — к поражению. Поэтому о такой сдаче не могло быть и речи, и решимость руководства города в этом вопросе заслуживает полного одобрения.
Суть еще одного популярного обвинения в адрес советских руководителей заключается в том, что поставки продовольствия в окруженный город могли быть гораздо больше и, таким образом, размах царившего в городе голода можно было уменьшить. В подтверждение этого приводятся вереницы цифр, проводятся аналогии с другими гуманитарными операциями по снабжению крупных городов (например, Берлина в ходе кризиса 1948 года) и т. д. Что можно на это ответить? Прежде всего, повторить то, что было сказано выше: что Ленинград являлся лишь ОДНИМ из важных участков, требовавших большого количества продовольственных ресурсов. Вся страна ела не досыта и поэтому не могла слать сюда «апельсины бочками», используя цитату из классиков.
Во-вторых, сама по себе доставка продовольствия в окруженный врагом город была сопряжена с большими издержками: грузы повреждались в результате обстрелов, уходили на дно Ладожского озера, требовалась многократная их перевалка (перегрузка с одного вида транспорта на другой), и т. д. Именно поэтому такое большое внимание уделялось эвакуации людей, непосредственно не занятых на производстве, на «Большую землю»: прокормить их там было гораздо легче, чем дома.
Так что и этот упрек в адрес властей нельзя признать вполне заслуженным.
И вот наконец мы подошли к ответу на вопрос, с которого начали. Почему же некоторые люди критикуют действия советского руководства, касающиеся Ленинграда, во всем, по всем позициям, отказывая им хотя бы в минимальной успешности, правильности? Что является движущим мотивом этой критики? Разумеется, причин может быть много. В том числе и желание подходить к прошлому с критических позиций, видеть в нем не только одни лишь достижения и успехи, но также и ошибки и провалы. Само по себе такое отношение к истории является совершенно легитимным и нормальным. Но все же, на наш взгляд, у любого явления существует некая генеральная, доминирующая причина, мотив, которым руководствуются люди, стоящие на тех или иных позициях. И если, как было сказано в начале статьи, таким главным мотивом для ревизионистов холокоста является неприязнь к евреям как таковым, то для ревизионистов блокады этим мотивом является неприязнь той системы власти, которая сложилась в нашей стране и с которой связаны наивысшие ее достижения, выразившиеся в создании мировой державы.
Именно желание во что бы то ни стало доказать, что диктаторская власть не может эффективно выполнять свои функции, лежит в основе всех попыток представить деятельность директивных органов как один сплошной провал. Но такой искаженный взгляд трудно воспринимать как стремление к истине (которое все же должно доминировать при изучении истории) и оборачивается, в свою очередь, ошибками тех, кто это стремление декларирует, но в действительности далек от него.