Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2015
Альберт
Федорович Измайлов родился в
Ленинграде в 1937 году, житель блокадного Ленинграда, кандидат филологических
наук.
Совпадение юбилейного года Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов и проведения в России Года литературы дает возможность обратиться к неисчерпаемой теме участия советских писателей в борьбе народов Советского Союза за независимость своей страны против агрессивного нападения фашистской Германии на СССР.
В этом году исполняется сто лет со дня рождения писателей-фронтовиков Сергея Сергеевича Смирнова и Константина Михайловича Симонова. Мы сегодня читаем их произведения для того, чтобы яснее осознать истоки нашей Победы в Великой Отечественной войне, чтобы глубже понять события культурного фронта «холодной войны». Процесс «холодной войны» трансформируется под руководством политически утонченных западных технологий в новый виток культурной борьбы.
Память относительно прошлого, то же, что и догадка относительно будущего. Забудем о героическом, трагическом прошлом — значит, получим беспамятное, равнодушное, безнравственное будущее.
В настоящее время в ряде стран фашизм в той или иной форме пытается не только поднять голову, но и используется для прихода к власти тех или иных политических группировок. За последние три года вышло более двадцати новых солидных сборников и монографий на английском и немецком языках по проблеме сравнительного изучения межвоенного и послевоенного правого экстремизма. В пятитомной лондонской антологии Роджера Д. Гриффина дается широкий анализ этого антигуманного явления, рассматривается его тактика, увязываемая с традициями, вкусами и психологией тех народов, где она насаждается. При этом используются методы социальной инженерии, популистского ультранационализма и другие для забвения прежних гуманистических традиций, в целях как бы нового рождения нации, более полезной для управления «авторами» антигуманных технологий.
Литературные произведения поколения победителей рассказывают, доказывают, убеждают молодежь, исследователей, оппонентов в исторических фактах, создателями и участниками которых они были. Своими лишениями, своей борьбой, своей победой они завоевали право говорить и поступать именно так и не иначе. Они выстрадали и утвердили в себе тот иммунитет, который сегодня пытаются вытравить из российского народа, народов постсоветского пространства западные стратеги, вырабатывая неофашистские теории, создавая «оранжевые революции», «майданы», «болотные площади».
Война за будущее продолжается. И в этой войне участвует поколение победителей, о котором надо помнить всегда.
В газетах послевоенных лет печатался очерк Смирнова о безвестном трубаче: «На рассвете 22 июня 1941 года, когда первые залпы войны загремели над спящей Брестской крепостью, под развалинами казармы 44-го стрелкового полка был заживо погребен один из бойцов полкового музыкального взвода. Его не задавило, но, замурованный в каменной могиле, он был обречен — под бешеным огнем врага разбирать развалины было невозможно. И, наверное, сам он, юноша-музыкант, понял свою судьбу. И тогда его товарищи, солдаты, укрывшиеся около развалин, услышали, как оттуда, из-под камней, зазвучала полковая труба. Сквозь грохот взрывов приглушенно, но отчетливо доносилась до них знакомая мелодия: └Это есть наш последний и решительный бой“…»
К пониманию эпического значения обычных событий войны приходишь не сразу. Понимаешь, что событие реальной жизни сильнее придуманных сюжетов, что добыть трагическую, историческую правду в судьбе конкретного человека бывает труднее, чем сконструировать замысловатую фабулу. Писателю надо было не просто найти своих героев, надо было заново вместе с ними прожить их судьбу, прикоснуться рукой, щекой, грудью к священным камням крепости, ее бастионам, вдохнуть воздух подземелий, услышать свист пуль, и все до тонкости документально восстановить.
Еще со времен его работы военным корреспондентом в годы Великой Отечественной войны в армейской газете «Мужество» военная тема навсегда осталась в творчестве Смирнова ведущей, священной. В армейской газете рождалась его творческая школа собирания деталей характера будущего героя репортажа или очерка, школа изображения пути рождения подвига. По его инициативе издавались книги в «Библиотеке солдата и матроса», «Библиотеке военных приключений». Он терпеливо боролся за честь каждого воина, чье имя было незаслуженно забыто либо воспринято не должным образом. «За людей надо бороться», — не раз твердо повторял он и все делал для восстановления доброго имени солдата. Он собрал и передал в Брестский архив семьдесят папок писем, более семидесяти толстых тетрадей воспоминаний участников боев под Брестом. Записал двести пятьдесят магнитофонных лент бесед с защитниками Лиепаи (Либавы).
Наверное, легче писать историю полков, дивизий, армий. Сергей Смирнов писал судьбу отдельного человека, отдельного воинского коллектива. Писал так, словно это была судьба народа, нации, страны. И его повествование сложилось в необычный жанр: в документальную повесть, в эпическое полотно, в подвижные очерки, в научное исследование — и в то, и в другое, и третье, чему название — правдивая память о войне, о долге, о судьбе. Он всегда стремился пробиться к правде факта, обрести его, изложить в строке.
Да, литератор-документалист Сергей Сергеевич Смирнов был и остается народным писателем. Об этом свидетельствовали миллионы писем читателей, десятки спасенных писателем судеб. Он писал строго фактично, сдержанно, обобщенно. За какую бы работу он не брался: редакторскую, общественную, кинематографическую — он целиком отдавался ей, вносил в нее что-то новое, неизвестное, новаторское.
Он помнил совет маршала Георгия Константиновича Жукова, всегда следовал ему: «Не считайте врага глупее себя, считайте его хитрее, тогда его можно победить».
Он открыл ранее неизвестное имя рядового Советской армии Федора Андриановича Полетаева, сражавшегося в составе отряда итальянских партизан против фашистов. Он написал об этом рассказ «Загадка далекой могилы». В этом ему помогли читатели, радиослушатели, телезрители. «Именно они, все вместе, — писал он, — с моею помощью разгадали эту загадку, и только благодаря им пришла в рязанскую деревню Катино весть о славном подвиге сельского кузнеца и солдата Отечественной войны, простого и доброго богатыря русской земли, героически павшего на земле солнечной Италии в борьбе против фашизма за свободу и счастье людей на земле».
Однажды на одном из литературных вечеров поэт-фронтовик Михаил Дудин рассказал такой эпизод. Он вместе с Сергеем Смирновым в составе советской делегации был в чилийском городе Вальпараисо. Проходя по улицам города, Дудин заметил вывеску ресторана «Берлин». Решили зайти. Они знали, что после Второй мировой войны сотням нацистских преступников удалось сбежать в Латинскую Америку, в том числе в Чили. И то, что они увидели, невольно их поразило: за деревянными столами сидели настоящие фашисты в серых мундирах со свастиками на рукавах, они стучали пивными кружками и пели: «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес…»
Невольно подумалось в тот момент, что не все еще сделано для Победы, что она достается в каждодневной борьбе, в сохранении бдительности, сплоченности. И Сергей Сергеевич Смирнов как солдат Отечественной войны настойчиво продолжал поиск неизвестных героев в стране и за рубежом. «В памяти сердца всегда остается правда», — сказал он как-то своему фронтовому товарищу — писателю и поэту.
Раскрывая свои литературные приемы работы над документальной повестью «Брестская крепость» Сергей Смирнов писал: «Я, может быть, ригористически отношусь к документальной основе художественного произведения. Я стремлюсь к тому, чтобы ни один факт, приведенный в документальной книге, написанной мною, не мог быть оспорен очевидцем и участником. Художественная работа, на мой взгляд, здесь заключается в осмыслении, в освещении этих фактов. И здесь писатель-документалист должен подняться над мелочной фактографией, дабы действительные факты, приведенные им, были осмыслены и освещены так, чтобы даже участники и очевидцы этих событий вдруг увидели себя самих в правильном свете и в том осмыслении, какого, быть может, они сами не предполагали… В моей книге └Брестская крепость“ я, как известно, сохранил действительные имена героев. Я строго придерживался фактов даже в деталях, и ни один из фактов, изложенных в книге, вероятно, не может быть оспорен защитниками крепости, но ни один из них в своих рассказах не показал мне оборону крепости такой, какой она выглядит в моей книге. И это совершенно естественно. Каждый видел только кусочек этой картины, да еще видел его субъективно, сквозь призму своих переживаний, сквозь наслоения своей последующей судьбы со всеми сложностями и неожиданностями. Мое дело как исследователя, как писателя было собрать все разрозненные кусочки мозаики, расставить их правильно, так, чтобы они дали широкую картину борьбы, снять субъективные наслоения, верным светом осветить эту мозаику, чтобы она проявилась как широкое панно удивительного народного подвига».
В его незавершенных творческих задумках было много любопытного, начатые рукописи книг: о маршале Советского Союза Г. К. Жукове, об океанском плавании на черноморском лайнере, об Узбекистане, о своей жизни…
На вечере памяти Сергея Сергеевича Смирнова писатель-фронтовик, его земляк, Константин Михайлович Симонов сказал: «Ни один человек, ни один писатель после войны не сделал столько истинно доброго и жизненно необходимого для солдат, прошедших через огонь войны, сколько сделал Сергей Сергеевич Смирнов».
Начатые Смирновым поиски героев Великой Отечественной продолжаются. Сотни военно-полевых отрядов работают по поиску без вести пропавших защитников Родины. «Лишь немногие факты сейчас известны нам, — писал С. С. Смирнов. — Мы не знаем имен тысяч героев пограничного сражения, бесчисленных боев на промежуточных рубежах, яростных схваток в окружениях, не знаем потому, что имена эти были смыты валом фашистского нашествия и люди погибали в безвестности вражеского тыла или попали в гитлеровские концлагеря».
Много и неоднозначно написано о Константине Михайловиче Симонове, поэте, прозаике, публицисте, драматурге, общественном деятеле. Различные веяния времени заставляли авторов публикаций давать не всегда объективные оценки его жизни и творчества. Однако никакое положение вещей в политической или литературной сферах не могло и не может изменить основные движущие силы, владевшие талантливым публицистом и литератором в предвоенные, военные, послевоенные годы. Это — гражданский и воинский долг, любовь к женщине и неугасимая потребность выразить все это в проникновенном слове.
…Текст стихотворения К. Симонова «Убей врага» был расклеен на стенах домов блокадного Ленинграда. Его пьесу «Русские люди» печатала в дни войны газета «Правда». Его фронтовые корреспонденции и стихи публиковали центральные, армейские, дивизионные, партизанские газеты.
Военный корреспондент К. Симонов «много перевидал, еще больше перечувствовал». После окончания курсов военных корреспондентов при Военно-политической академии в июне 1941-го он работал в редакции газеты Западного фронта «Красноармейская правда», затем — в «Красной звезде». Он писал корреспонденции с Западного, Закавказского, Северокавказского, Южного, Украинских, Ленинградского фронтов.
Летом 1944 года он поехал на Карельский перешеек, на фронт. «Я ехал в Ленинград на └виллисе“ сутки, с ночевкой в Новгороде, — писал он в своем военном дневнике, — и более печальную дорогу, чем эта, наверно, трудно было себе представить даже тогда во время войны… Всего в двадцати с чем-то километрах от памятника Пушкину — почему-то в голову приходила именно эта точка отсчета — мы проехали то самое близкое к Москве место на Ленинградском шоссе, до которого в декабре сорок первого года дорвались два немецких танка. И у самых окраин Ленинграда по обеим сторонам прыгавшего по выбоинам └виллиса“ тянулась земля, на которой, долго ли, коротко ли, были немцы. И хотя схожее чувство угнетенности от вида разоренной земли бывало знакомо мне и раньше, но здесь оно было каким-то особенно невыносимым. И Ленинград, в который мы наконец приехали, тоже не оборвал этого накопившегося в душе за дорогу чувства».
Он шел по знакомому с детства городу и не узнавал его. «Я не был в Ленинграде с весны сорок первого года, — писал он, — И этот город, где я родился, где до войны жила вся моя родня, где я когда-то писал свои первые стихи, очень точно отпечатался в моей памяти именно как город той последней предвоенной весны, казавшейся теперь издали, через три года, чем-то неправдоподобным».
Из Ленинграда он выдвинулся на Карельский перешеек, под Выборг. И пробыл там все одиннадцать суток боев, от прорыва линии Маннергейма до освобождения Выборга. Перелистывая фронтовые блокноты, он делает выписки, приводит слова генерала Лященко, который воевал в свое время под Гатчиной, про финнов говорит, что «вояки они как были, так и есть храбрые. Но в этих боях выяснилось, что они исключительно чувствительны к обходам. Как проткнул, вышел им в тыл — теряются!»
Здесь, под Выборгом, Симонов встречался со Всеволодом Вишневским, фотокорреспондентом «Правды» Я. Рюмкиным, другими фронтовыми журналистами. О коротком разговоре с В. Вишневским К. Симонов вспоминал: «Проговорили мы всего две или три минуты. Выемку, через которую саперы делали улучшенный объезд, накрыли артиллерийским огнем финны. Налет был короткий, всего несколько снарядов, но какой-то очень уж неожиданный и поэтому убойный. Когда перележав его, я поднялся на ноги, в выемке лежали убитые и раненые. Прямым попаданием разнесло в щепы грузовик с саперным имуществом, стоявший в самой выемке… Через час или полтора после этого я был уже на улицах взятого Выборга. Он горел…»
На фронте публикации К. Симонова читали с особым вниманием, читали солдаты и командиры. «Когда на передовую бывает доставлен очередной номер центральной газеты, бойцы всегда ищут в нем очерк Симонова, — писал искусствовед Б. Л. Бредянский, — они знают по опыту, что поэт пишет о самом главном, что само его место пребывание — подобно красной стрелке — указывает на один из наиболее напряженных участков борьбы. Корреспонденцию Симонова бережно сохраняют и политработники, как ценнейший материал для бесед с красноармейцами.
В скупые минуты фронтового досуга население блиндажей и землянок нередко собирается в походный клуб на спектакль, который играет прибившая бригада актеров. Чаще всего в том случае на подмостках покажут симоновских └Русских людей“.
В письме жене, невесте, далекому другу фронтовик непременно вложит, вырезанное из журнала или переписанное от руки стихотворение └Жди меня“.
Военный корреспондент, очеркист, драматург и поэт Симонов неотступно сопровождает солдата Отечественной войны плечо к плечу. И если Симонов, например, не был на ленинградском участке, все равно — каждый защитник Ленинграда ощущал здесь дружеское присутствие поэта.
Стихотворение, посвященное памяти наводчика Сергея Полякова, поэт назвал └Презрение к смерти“. Основной мотив военных творений Симонова отражен в его словах: └Неосознанная смерть — это смерть. Осознанная смерть — это бессмертие”.
Надолго был задержан враг:
Пять танков — пять костров.
Учись, товарищ, делать так,
Как делал Поляков!
Поколение воинов Отечественной войны, воспетое Симоновым, обрисовано необычайно скупыми средствами, поколение, скрестившее шпаги с фашизмом под Гвадалахарой, Севастополем, Сталинградом и Ленинградом.
Он проникновенно отразил смысл военной поры:
…Слышишь, как порохом
пахнут стали…
Передовые статьи и стихи…
От современных английских и американских корреспондентов военного репортажа — Роберта Клейси, Блейка или их └короля“ Квентин Рейнолдса Симонова-очеркиста отличает исходная позиция в выборе материала. Зарубежные репортеры находятся в позе наблюдателей, в позе искателя └жгущих руки“ сенсаций. Симонов идет к смыслу репортажа изнутри, от душевного мира солдата, из психологии рядового участника войны»1.
«Почти весь материал — для книг, написанных во время войны, и для большинства послевоенных — мне дала работа корреспондентом на фронте», — признавался он позднее. Симонов был храбрым военным корреспондентом, ответственным по отношению к себе и другим. Его стихотворения из сборника «С тобой и без тебя» проникнуты болью, тоской, мужским терпением.
В литературе о войне важнейшим жанром была и остается документальная проза, воспоминания ветеранов. «Представим себе на минуту, — писал Константин Симонов, — что через 20 или 30 или через 100 лет на уроке истории, посвященном Великой Отечественной Войне, со школьного киноэкрана или с экрана школьного телевизора уже не учитель, а маршал Жуков в течение сорока минут расскажет школьникам о битве под Москвой или битве под Сталинградом. Ведь этому цены не будет…»
Литературовед и литературный критик В. Я. Кирпотин летом 1942 года писал в одном из писем: «Написал в журнал о Симонове. А в это время была напечатана его пьеса, рекомендованная газетой └Правда“, то есть партией. Пьеса его в самом деле самое значительное, что он написал. Когда я писал статью, я пьесы не знал. В моей статье есть строгие вещи. В таком виде — это вышло бы как полемика с └Правдой“, чего я не имел в ввиду. Пришлось снять статью. Буду дописывать раздел о пьесе… Симонов работает много, неутомимо. Одно время начали говорить о трех └С“ как о негласных хозяевах Союза. Но Сурков и Ставский, которые рвались к власти, были поставлены на место…»2
В 1948 году в состав литературной делегации для поездки в Ереван были включены К. Симонов и В. Я. Кирпотин. 3 сентября 1948 года Симонов писал Кирпотину: «Дорогой Валерий Яковлевич! Ввиду того, что я уезжаю на семь часов раньше, чем предполагал, выясняется, что я не сумею выправить стенограмму Тихонова и пересылаю ее Вам. Прошу это сделать Вас. Ваш К. Симонов»3.
Симонов встречался, переписывался со многими ленинградскими писателями, деятелями культуры. В декабре 1970 года он писал прозаику А. Г. Лебеденко: «Дорогой Александр Гервасьевич, простите меня, бога ради, что я, будучи в Питере, не сумел позвонить Вам. Сложилось так, что меня абсолютно замотали, и я освободился для того, чтобы позвонить Вам, так поздно, что уже не решился это сделать.
Моя жизнь там сложилась неудачно, что перекочевываю из этой поездки в другую — через несколько дней лечу во Вьетнам и ничего толком буквально не успеваю сделать в Москве…
Желаю Вам всего хорошего и одновременно с этим письмом, в знак моего глубокого уважения к Вам, посылаю Вам свою недавно вышедшую книгу.
Желаю вам здоровья…
Глубоко уважающий Вас
Ваш Константин Симонов».
С большим уважением он всегда относился как к маститым, так и к начинающим литераторам. Отвечая на вопрос о писательской славе и популярности, он сказал: «Человек, сознавая, что его широко читают, должен больше многих других людей думать о том, как вести себя, должен с большей чуткостью относиться к возможности обидеть, задеть другого человека, должен привыкать к постоянному самоконтролю»4.
25 апреля 1973 года он писал прозаику А. Г. Лебеденко: «Милый Александр Гервасьевич! Простите меня великодушно за то, что только сейчас с глубочайшим уважением к Вам поздравляю Вас с Вашим 80-летием, со всем сделанным Вами за Вашу долгую, мужественно прожитую жизнь.
Я болел, мучился бессонницей, отправили меня лечиться от переутомления, только вчера вечером вернулся из санатория и застал Ваше письмо, которое прочел, стыдя себя за то, что не написал Вам ранее.
Не сердитесь на меня. Мне, правда, было туго.
Любящий Вас
Ваш Константин Симонов»5.
В ноябре 1947 года в письме к Константину Симонову народный артист СССР В. Р. Гардин писал: «Я прочел в газете └Культура и жизнь“ Ваши └Заметки писателя“ и несколько строк из них заставили сильно забиться сердце: └Есть одно чувство, которое в своем присутствии или отсутствии безусловно делает человека или счастливым или несчастным в самом главном в его жизни — в необходимости для других или ненужности“.
…После проведенных в Ленинградской Блокаде лет (вместе с женою я в те году обслуживал концертной работой воинские части Ленинградского фронта), мною был сыгран небольшой эпизод в фильме └Морской батальон“ (посылаю Вам фото моего образа безымянного интеллигента, несмотря на голодное истощение, продолжающего работать в МПВО) и в 1946 году маленькая и по метражу и по значению роль профессора пения в картине “Солистка балета”.
Вот и все! За семь лет два эпизода, которые заняли у меня не более семи дней работы из прошедших за это время!
И. Г. Большаков6 относится ко мне с исключительно добрым вниманием. Благодаря его указаниям Госкиноиздат заключил со мною договор на два тома воспоминаний о моей работе в кино (я поставил 80 картин, написал 50 сценариев, снялся в 48 ролях).
Все это прошлое.
А теперь, несмотря на наш непрерывный труд (я пишу с женою три тома мемуаров), мы ни одной из своих работ не видели изданной, дошедшей до читателя.
Вот почему меня так взволновали Ваши слова и заставили обратиться к автору с просьбой помочь мне спеть свою актерскую └лебединую“ песню в дни моего пятидесятилетнего юбилея.
Говоря яснее — я прошу Вас дать хотя бы либретто-тематическую заявку на сценарий, в котором для меня была бы серьезная по значению и соответствующая моим данным роль. Принятая от вас сценарной студией Министерства кинематографии (нач. тов. Ермин), она может вернуться к Вам уже доработанная в сценарий по вашим указаниям.
Я обращаюсь к вам как тот читатель, о котором Вы так просто и хорошо пишете в своих заметках.
С сердечным приветом В. Гардин».
В декабре 1947 года К. Симонов прислал Гардину ответное письмо: « Глубокоуважаемый товарищ Гардин! Я получил Ваше письмо, очень благодарен вам за доверие ко мне, взволнован ими, признаюсь вам. — В то же время несколько растерян. Что касается меня лично, то я последние два года ничего не делаю для кино и в ближайшее время это не входит в мои планы, ибо сейчас я пишу новую пьесу, а потом мне предстоит работать над окончанием большого тома стихов, над которым я вожусь уже пять лет. Дальнейшие же планы отодвигаются на полтора-два года, и трудно сказать, как они сложатся.
Но тот серьезный и справедливый вопрос, который поставлен в Вашем письме, как мне думается, касается не только меня. Одновременно с этим письмом Вам я посылаю письмо И. Г. Большакову, в котором излагаю содержание Вашего письма ко мне. Буду рад, если смогу этим хоть немножко подтолкнуть этот вопрос.
Крепко жму Вашу руку.
Глубоко уважающий Вас Константин Симонов»7.
Да, он был осторожным. Может быть, порой чересчур осторожным. Он поддерживал позицию здоровой борьбы с антипатриотами, безумным преклонением перед заграничной культурой. У него «был свой советский щепетильный кодекс писательской, офицерской и… дворянской чести, причудливо соединившийся с унаследованным — от матери, отчима, княжон-теток Кодекс служения» государству, народу. В его семье не терпели низость, обман, предательство. И это было его уставом жизни и творчества. С этих позиций он подходил и к другим людям. За его словом всегда следовало дело. Так было у него в литературе, в жизни, в любви.
В третьем номере журнала «Знамя» за 1988 год появилось его последнее произведение, продиктованное им незадолго до кончины. В нем отражено все то, что увидено, передумано, осознано «человеком моего поколения». Отражено искренне, беспощадно к самому себе и другим.
Вся его творческая жизнь проходила в условиях войны. Это его внутреннее состояние он объяснял тем, что и после 1945 года он остается «военным писателем». Война «холодная», «идеологическая», «информационная» были для него постоянным напряженным состоянием, если хотите, богатством его разума и души. Он неизменно ощущал себя на передовой линии борьбы правды с ложью, долга с предательством, добра со злом.
Среди разнообразных символов Родины Симонов устами героини своей пьесы «Русские люди» назвал три березки, знакомые с раннего детства:
…Ты вспоминаешь не страну большую,
Какую ты изъездил и узнал,
Ты вспоминаешь родину — такую,
Какой ее ты в детстве увидал.
Клочок земли, припавший к трем березам,
Далекую дорогу за леском,
Речонку со скрипучим перевозом,
Песчаный берег с низким ивняком.
Вот где нам посчастливилось родиться,
Где на всю жизнь, до смерти, мы нашли
Ту горсть земли, которая годится,
Чтоб видеть в ней приметы всей земли.
Да, можно выжить в зной, в грозу, в морозы,
Да, можно голодать и холодать,
Идти на смерть… Но эти три березы
При жизни никому нельзя отдать.
Симонов многое сделал для сохранения литературного наследства талантливых отечественных писателей А. Твардовского, М. Булгакова и других. В 1978 году Союз писателей назначил К. Симонова председателем комиссии по подготовке к 100-летию со дня рождения поэта Александра Блока. Симонов написал письмо руководителю правления Ленинградской писательской организации А. Н. Чепурову: «Дорогой Анатолий Николаевич! Как вы, очевидно, извещены, Союз писателей СССР создал свою подготовительную комиссию по проведению столетия со дня рождения А. Блока.
Очень прошу Вас непременно прибыть на первое заседание этой комиссии, которое состоится в понедельник 28 марта с. г. в 16 часов в кабинете председателя правления Центрального дома литераторов. Ул. Герцена, 53.
Заседание будет без повестки, мы обсудим на нем программу своей работы.
Ваш К. Симонов, Председатель подготовительной комиссии СП СССР по проведению столетия со дня рождения А. Блока»8.
Профессор Ленинградского государственного университета, литературовед Д. Е. Максимов писал К. Симонову: «Глубокоуважаемый Константин Михайлович! Обращаюсь к Вам как человеку, которому дорого имя Блока, как исследователь его творчества, отдавший изучению его поэзии большую половину своей жизни. и как бессменный руководитель блоковского семинара в Ленинградском университете (я вел этот семинар больше 20 лет).
Я хочу поделиться с Вами своими опасениями, касающиеся подготовки столетней годовщины рождения Блока в Ленинграде, так и вопроса об организации Блоковского музея (мемориальной квартиры). С тех пор как вы побывали в Ленинграде по блоковским делам и была приобретена для будущего музея коллекция Н. П. Ильина этот вопрос остается в прежнем нерешенном и застойном состоянии. Руководители ленинградского отдела культуры при Ленгорсовете понимают важность организации музея и готовы к действиям, но действия не приходит. Они сообщают, что окончательное решение задерживается в Обкоме, который стихийно откладывает решение — не возражает против музея, но и не благословляет его. Обращаться в высшие обкомовские сферы они не решаются: мешает, по-видимому, иерархический инстинкт. На В. Н. Орлова сейчас нельзя надеяться: он — в больнице, опасно болен. Я сам никого не представляю, в └инстанциях“ меня не знают, да и не по возрасту мне добиваться приема в высших сферах не подобает. А между тем организация блоковского музея как филиала богатого и мощного Музея города не вызвала бы необходимости обращаться в ЦК и вообще не требовала бы больших усилий. И вот по просьбе и совету ряда ленинградских └блоковедов“ (выражение не слишком изящное) и культработников я позволяю себе обратиться к Вам как русскому поэту и председателю Блоковской комиссии с просьбой помочь сдвинуть дело организации музея с мертвой точки. Очевидно, для этого нужно повидаться с первым секретарем ленинградского Обкома Григорием Васильевичем Романовым или, по крайней мере, написать ему письмо. В конечном счете все зависит именно от него. Нужно помнить, что к организации музея следует приступить именно теперь, если стремиться приурочить открытие его к годовщине. Другого случая открыть Блоковский музей скоро не представится.
Простите, что беспокою вас: делаю это └не во имя свое“, а во имя Блока и тех, кому дорога его поэзия.
С глубоким уважением, сердечно
Д. С. Максимов»9.
Эту проблему удалось решить с помощью как самого К. Симонова, так и благодаря активной позиции ленинградской общественности. В ноябре 1980 года музей Блока был открыт. Однако Симонов не дожил до этого дня.
Книги писателей-фронтовиков дают возможность глубже понять многое: умение в обычном факте, явлении увидеть эпическое; на основе частного разглядеть целое; и, пожалуй, главное: понять — память поколения победителей, память ветеранов — это государственный ресурс, который с годами продолжает жить в чувствах и разуме новых поколений, а значит: память поколения победителей, память ветеранов — это мост, связующий поколения, помогающий восстановить справедливость, вознаградить мужество людей, отдавших жизнь во имя Родины.
Память поколения победителей, память ветеранов, встроенная в просветительский, образовательный, воспитательный вектор развития общества и сегодня продолжает быть мощным государственным ресурсом.
Примечание:
1 РО РНБ. Ф. 1000. Оп. 2. Д.
2 Кирпотин В. Я. Ровесник железного века. М., 2006. С. 506.
3 Там же. С. 561.
4 Лазарев Л. «Как будто есть последние дела…» // Константин Симонов в
воспоминаниях современников. М., 1984. С. 290.
5 РО РНБ. Ф. 1077. Оп 2. Д.
6 Большаков И. Г. — министр кинематографии СССР.
7 РО РНБ. Ф. 173. Оп. 2. Д.
8 РО РНБ. Ф. 1387. Оп 1. Д.
9 РО РНБ. Ф. 1136. Оп 2. Д.