Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2015
Владимир
Станиславович Елистратов родился
в Москве в 1965 году. Окончил филологический факультет МГУ имени М. В.
Ломоносова в 1987 году. Защитил кандидатскую диссертацию по филологии в 1993
году, докторскую диссертацию по культурологии в
1997-м. Заслуженный профессор МГУ. Преподает риторику, семиотику, историю
литературы, современный русский язык, культуру речи, лексикографию. Лауреат
премии имени Шувалова I степени. Автор книг «Арго и
культура» (1995), «Трактат pro таракана» (1996), «Словарь
русского арго» (1994, 2000), «Язык старой Москвы» (1997, 2004), «Словарь
крылатых фраз российского кино» (1999, 2010), «Словарь языка Василия Шукшина»
(2001), «Толковый словарь русского сленга» (2010) , «Нейминг:
искусство называть» (2013, совм. с П. А.
Пименовым), «Словарь жаргона русского капитализма начала XXI века» (2013)
и др. Автор более 700 публикаций. Работы переведены на немецкий,
венгерский, болгарский, английский языки. Переводчик, поэт, прозаик, эссеист,
публицист. Автор сборника юмористических рассказов «Тю!
или рассказы российского туриста» (2008), поэтических сборников «Московский
Водолей» (2002), «По эту сторону Стикса» (2005), «Духи мест» (2007). Печатается в журналах «Знамя», «Октябрь», «Нева», «Поляна», «Дружба
народов», «Наука и жизнь», «АиФ — путешествия», «Аэрофлот» и др., постоянный
автор газеты «Моя семья». Живет в Москве.
Начну с банальности, но очень важной.
Современный мир, столь, казалось бы, прагматичный и жесткий, как это ни странно, накрыла настоящая эпидемия, которая имеет много названий: неоязычество, новое средневековье, мистика, магия, вера в сверхъестественный мир и т. д. и т. п. Колдуны, маги, астрологи, ведуны и прочие стали обязательными, если не главными персонажами СМИ. Конечно, вся эта откровенная чертовщина твердо поставлена на почву тотальной коммерции. Ясно, что все нормальные люди относятся к ней («чертовщине», впрочем, отчасти и к тотальной коммерции тоже), мягко говоря, скептически.
Про «неоязычество» и «новое средневековье» написано уже очень много. Вроде бы все ясно. Но — не совсем. Даже скорее — «совсем не».
В этой короткой статье я, вопреки тому, что было сказано в преамбуле, буду отстаивать тезис о том, что магия — существует. Мало того: магия является абсолютно, жизненно необходимой. Нам ее катастрофически не хватает. Без нее человечество просто не выживет. И самая главная магия — это магия языка. И самое главное в языке — это его магия.
По образованию я лингвист и поэтому буду отталкиваться от лингвистики.
Лингвисты очень любят рассуждать о так называемых функциях языка. Например, есть функция коммуникативная (она всегда называется первой), есть — так называемая фатическая, то есть контактоустанавливающая («эй, ты…»), есть эстетическая и т. д. Количество этих функций разни2тся. Дело понятное: они пересекаются, накладываются друг на друга. Некоторые функции, так сказать, обязательны. Они — как вип-персоны. Например, в современной науке без коммуникативной функции никак нельзя. Она — как лингвистическое «Отче наш». Есть даже такая наука — коммуникативистика. Она же — «медиалогия», «коммуникология». Хотя я лично не очень понимаю, что это такое. Наверное, наука об общении через передачу информации или, наоборот, передача информации через общение…
Впервые коммуникативистика появилась, как нетрудно догадаться, в США. Где-то полвека назад. И стала «научным брендом». Штаты сказали: «надо!», мир ответил: «есть!» Как партия и комсомол.
Наук сейчас, как говорится, больше, чем людей. Недавно, к примеру, я исключительно ради прикола сам придумал две новые науки — «фагологию», то есть науку о еде, и «гелологию» — науку о смехе. «Фаго» — значит «ем», «пожираю». Помните лотофагов — пожирателей лотосов из «Одиссеи»?.. «Гело» — значит смеюсь, улыбаюсь. По-моему, прикольно.
Но это все другая и очень большая тема, насчет обилия наук.
Так вот: иногда, весьма нечасто, в списке функций языка, где-то в самом его конце, указывается и еще одна функция — магическая. Она всегда глубоко факультативна, периферийна и даже маргинальна.
Магическая функция — это, например, когда знахарка произносит какой-нибудь заговор или когда что-нибудь бубнит шаман. В общем, сплошное дремучее язычество или невежественная мистическая эзотерика для домохозяек в стиле Рен-ТВ. Что одно и то же.
«Магия» — слово почти ругательное. Вот стандартное его определение из сакраментального С. Ожегова: «Совокупность обрядовых действий и слов, якобы обладающих чудодейственными свойствами и способных влиять на сверхъестественные силы».
То есть магия — это всегда «якобы». Никаких «сверхъестественных сил» не существует. И воздействие на них через особые «обрядовые действия» и «слова» — это дикость или шарлатанство. Тысячу лет назад эту самую магию еще можно было простить необразованным средневековым людям. Но сейчас, в век нанотехнологий, модернизаций и прочих искрометных инноваций…
Нет, я, конечно, ни в коем случае не верю в «сверхъестественные силы», какими они представляются в алхимии Джабира ибн-Хайяна, астрологии Павла Глобы, гаданиях цыганок и заплевках сельского ведуна (пробубнил заговор — поплевал: вроде как семь плевков отгоняют злых духов). Не знаю, существует ли вообще что-то сверхъестественное, «сверхприродное» (= метафизическое), потому что не вижу возможности разграничить «естественное» (материальное) и «сверхъестественное» (идеальное).
Где кончается первое и начинается второе?
Европейцы решили, что граница между ними есть и ее надо четко провести. А вот, скажем, китайцы не видели между ними никакой границы и уж тем более никогда не пытались и не пытаются решать тот самый европейский «основной вопрос философии» о том, что же «первично» — «материя» или «сознание», «материальное» или «идеальное». «Естественное» и «сверхъестественное» — все это китайцы не очень понимают. Я тоже. У нас в МГУ говорят, что факультеты бывают естественные, неестественные и противоестественные. Вот это я понимаю. Все это магическое шаманство с коммуникологией — почище любого средневекового ведьмовства. Но я опять отвлекся. Извините. Накипело.
Георгий Гурджиев, который считается мистиком, а по сути, является фольклористом, композитором и философом, сказал о магии, как мне кажется, очень верно: «Самое страшное в магии то, что в ней нет ничего магического…»
По-моему, очень изящное определение.
О чем оно? Оно, как мне кажется, о том, что магия существует, но все ее привычные аксессуары в виде магических заклинаний, свечей и заплевок не имеют к ней никакого отношения.
Что же такое «магия без магического»?
Как это ни парадоксально, но, на мой взгляд, «магия без магии» есть примерно то же самое, что, например, писатель Александр Мелихов называет «грезой», «химерой» или «мечтой», соответственно, «человека-мага» он именует «человеком фантазирующим». Что это значит?
Если говорить очень просто, то, на мой взгляд, существует магия настоящая и псевдомагия. Примерно так же, как существуют настоящие писатели и графоманы. Графоман, казалось бы, пользуется теми же средствами, что и настоящий писатель, но каким-то «магическим» образом остается графоманом. Помните знаменитую сцену из «Мастера и Маргариты»?
Поэт Рюхин возвращается из «дома скорби», куда он отвез Ивана Бездомного. Грузовик останавливается, и Рюхин видит, что «близехонько от него стоит на постаменте металлический человек, чуть наклонив голову, и безразлично смотрит на бульвар». И далее следует одно из лучших, на мой взгляд, в истории литературы описаний логики размышлений графомана:
«Какие-то странные мысли хлынули в голову заболевшему поэту. └Вот пример настоящей удачливости… — тут Рюхин встал во весь рост на платформе грузовика и руку поднял, нападая зачем-то на никого не трогающего чугунного человека, — какой бы шаг он ни сделал в жизни, что бы ни случилось с ним, все шло ему на пользу, все обращалось к его славе! Но что он сделал? Я не понимаю… Что-нибудь особенное есть в этих словах: └Буря мглою…“? Не понимаю!.. Повезло, повезло! — вдруг ядовито заключил Рюхин и почувствовал, что грузовик под ним шевельнулся, — стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие“…»
Рюхин «не понимает». Прежде всего Рюхин не понимает главного: что «буря мглою» — это то, что не надо понимать. Пушкинские слова как бы из другого измерения. Как пишет А. Мелихов, «поэзия — умение здешнее ощущать как нездешнее. Иными словами, без интуитивного разделения мира на здешний и нездешний поэзия невозможна: она в стремлении уйти из земного в неземное». А Рюхин, как «бытовой маг», хочет, наоборот, чтобы «неземное» сделать «земным», «понятным», объяснимым.
Существуют вместе с тем сотни литературоведов и лингвистов, которые говорят наоборот: «понимаю» — и долго и нудно аргументируют, почему эта строчка гениальна. При этом они ведь тоже «магичничают». И абсолютное большинство подобных магов-аналитиков остаются литературоведами-графоманами и лингвистами-графоманами. Есть среди них и настоящие маги. Но их мало. Их везде мало: и в науке, и в театре, и в живописи, и в вышивании бисером.
Я совершенно согласен с А. Мелиховым, который утверждает, что «греза» (вернее, «Греза») лучше и полнее всего может быть проявлена, сформирована именно в человеческом языке, то есть в литературе («графомагии»).
Чем отличаются друг от друга маги-графоманы и маги-писатели? Графоман, произвольно или непроизвольно, каждый раз ставит перед собой конкретную, практическую цель. Сейчас я сделаю так, чтобы было красиво. Сейчас я использую такой-то прием, чтобы было смешно. И получается и некрасиво, и несмешно. Так же, как и «телечародей»: от сглаза нужно сделать то-то и то-то, для приворота — это и это… Писатель же (графомаг), при том что он долго и тщательно работает над текстом, бессознательно избегает прямой прагматики. У него «получается» красиво и смешно. Как бы само собой, «магически». И псевдомаг не понимает, почему, читая этот текст, люди смеются и восхищаются, а читая его, графоманский, — нет.
В основе настоящей магии лежит странная черта, свойственная человеку: тяга к тому, что человеку абсолютно не нужно с практической точки зрения. Мало того: к тому, чего человек никогда не достигнет, потому что этого «чего-то» просто нет («магия без магии»). И человек знает, что его нет, но все равно тянется. Потому что без этого его жизнь теряет всякий смысл («не могу молчать»).
Астрология и заплевки — это все глубоко прагматичные вещи. К истинной мечте-магии они не имеют никакого отношения. Не случайно у немцев так легко и, можно сказать, гармонично соединились эзотерический поиск арийского рая и «деловые» газовые камеры. И то и другое — «по делу», «для пользы», как у кота Матроскина. В этом смысле колдовство с как бы магическими пассами — это суррогат, подмена, графомания.
И очень хорошо понятно, почему европейцы так «запали» на эзотерику, так жадно схватились за восточные системы, тут же переделав их на свой лад.
Европейская культура, начиная с античности, как бы помешана на поимке причинно-следственных связей, на логическом аналитизме, упорядочении мира. В языковом отношении это прежде всего проявляется в культе определения, дефиниции. Греки только этим и занимались. «Скажи мне, Сократ, что такое правда?» Дальше — длинный диалог. Доводы, аргументы, контрдоводы, контраргументы. В конце — дефиниция слова «правда».
У китайцев все обстоит совсем не так. Если у Конфуция спросить, что такое правда, он скажет примерно следующее: «А вот представь себе такую ситуацию…» И дальше идет ситуация или много ситуаций, иллюстрирующих с разных сторон «правду». Китайцы мыслят тоне причинно-следственно, а симпатически, то есть магически. Симпатическое (или «коррелятивное») мышление основано на том убеждении, что в мире существует «родство» между вещами. Они (вещи, понятия и т. п.) «тянутся» друг к другу, например, любовь или дружба не предполагают причин и следствий. Любят не «потому что», а «просто любят». И гармонию мира нельзя соответственно «поверить алгеброй». Ее (гармонию) не надо «понимать». Я говорю именно о китайцах, (вернее, конечно, о древних китайцах), потому что у них магическое мышление представлено очень полно и красноречиво.
Знаменитый Дж. Фрэзер разделил магию на гомеопатическую и контагиозную.
Гомеопатия — это и есть симпатия: подобное тянется к подобному. «Практический» экстрасенс «из телика», как и шаман вуду, действует или симпатически, или контагиозно.
Все это очень просто.
Чтобы сделать плохо (или хорошо) мистеру Икс, надо изобразить подобие мистера Икс (например, взять его фотографию) и проткнуть его иголкой (или долго нежно гладить). Это гомеопатия-симпатия.
Другой способ — взять «кусок» мистера Икс или то, что было с ним в контакте (к примеру, прядь его волос или шнурок от ботинка), и спустить в унитаз или, наоборот, бережно хранить в серебряной шкатулке. Это контагиозность («заразительность»).
В языке симпатия — это метафора (перенос по сходству). А контагиозность — метонимия (перенос по смежности) или синекдоха (часть вместо целого).
Метафора глубинно — это не только и не столько «серп месяца» или «убери свои грабли» (в смысле — руки). В глубинном смысле все искусства — это метафора. Искусство — глобальная метафора (образ) жизни. Параллельная реальность. Виртуальный мир. Или наоборот. Виртуальный мир — это метафора мира.
Наличие метафор, скажем, в стихотворении еще не говорит о том, что данное стихотворение — произведение искусства. Даже чаще наоборот. Графоманы любят соревноваться в метафоротворчестве. Забавно, что «логические» европейцы очень любят метафору как некий необходимый атрибут «магии слова». А вот все те же китайцы, которые мыслят символически, магически, очень скупы на этот прием. Да и наш, к примеру, А. С. Пушкин совсем им не злоупотреблял.
Есть такое понятие — аникони2чность, то есть безо2бразность. Так вот хорошо известно, что лучшие стихи Пушкина почти все аникони2чны. Скажем, в «Я вас любил…» только одна метафора, да и та «стертая», банальная, «проходная» — «любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем». «Любовь угасла» — это, согласимся, «так себе». Но ведь стихотворение — феноменально магично. Все оно — гениальная метафора любви. Как все это объяснить? А и не надо объяснять. И невозможно объяснить. Потому что перед нами Идеал, Греза, Мечта, Фантом. Это нечто большее, чем реальная, чем осязаемая, психологически и физиологически объяснимая любовь. То, что мы никогда не поймем, но и то — что существует, и что «более реально», чем психология и физиология. То, что, в сущности, порождает саму реальность. Платон, как известно, называл это Эйдосом. Эйдос недосягаем, но к нему надо стремиться. Без него жизнь обессмыслена и просто перестает существовать. С практической точки зрения, метафора абсолютно не нужна. Она не приносит никакой «пользы». И стихи не нужны. И проза не нужна. Зачем писать роман, в котором все магически, симпатически близко или отдаленно «похоже» на реальность или же вроде бы нарочито контрастно непохоже на нее, а по сути, является все той же магической метафорой? Зачем нужна такая подмена? А затем, что без истинной магии человек не может. Так уж он устроен, этот странный «гомо фантомикус», без магии человек — не человек, а чапековская саламандра. Или «одномерный человек» (Г. Маркузе).
Все это можно, конечно, обозвать «эстетической функцией языка». Но и эстетика (наука о прекрасном) в конечном счете — чистая магия. Она, эта самая «эстетика», совершенно бесполезна. И «красота спасет мир» — это тоже о магии-мечте.
Метонимия-синекдоха — это тоже магия. Но немножко другого, так сказать, пошиба. Или, если угодно, другой ориентации. Метонимий и синекдох очень много в идеологии и политике. Здесь они доминируют. Так же как доминирует метафора в «графомагии».
«Белый дом выразил протест» — это метонимия: выразили недовольство те, кто в Белом доме, а не сам Белый дом. Мы назвали «оболочку» вместо «содержимого». Это примерно то же самое, что «я выпил бутылку». Или «сынок, съешь еще две ложки».
«Белый дом бомбит Иран» — тоже метонимия (перенос по смежности). Бомбят те, кому приказал Белый дом. То же самое: «Путин напал на Донбасс».
«Европа ввела санкции против России» — это синекдоха (называем целое, а подразумеваем часть: санкции ввели несколько десятков евробюрократов, а миллионы европейцев против санкций). И т. д. и т. п.
Это все — глубинно-«магические речевки», «шаманские абракадабры». Когда они повторяются сотни и сотни раз — их магический эффект становится очевиден.
Опять же создается некая тотальная «Идеологическая Греза». Без нее человечество тоже не может. Но эта магия — коллективная, иногда (и чаще всего) переходящая в стадную, в инстинкт толпы. А вот Греза литературной метафоры, магия художественного слова — нужна каждому человеку как таковому, личности, индивиду, если, конечно, он хочет остаться индивидом, личностью, человеком.
Почему сейчас так много псевдомагических «телезаплевок»? Потому что литература истинных графомагов перестала быть сердцевиной, стержнем культуры, как это было в России в XIX–XX веках. Россия за последние полтора-два десятилетия стремительно утрачивала то, что называется литературоцентризмом и лингвоцентризмом.
Но так ли уж безнадежна ситуация?
Не думаю. В последние годы я наблюдаю совершенно отчетливую тенденцию к «реставрации магии». Причем не только в литературе. Думающий зритель все больше хочет, например, от театра или кино не только новаторских режиссерских находок (как говорит один мой друг-театрал: «ихних исканий») и не красивых кинокартинок, он хочет слышать хороший, настоящий (то есть магический) русский текст. Такой, который потом станет крылатым. Когда-то такие тексты были. «Тепленькая пошла». «А теперь — Горбатый!» «Красота — страшная сила». «Я родину люблю».
И думающий читатель все чаще хочет от литературного текста именно языка. Сюжет сюжетом. Нет такого литературного сюжета, какой не встречался бы в реальной жизни. Магию в конечном счете создает не сюжет как таковой, а то, как его разворачивает в своем магическом языке графомаг. Язык всегда неповторим и уникален.
Да и шквал современной интернет-графомании, беспрецедентный по своим масштабам, — тоже, как ни странно, положительный симптом. Люди, что называется, «тянутся». Как могут. Хотят, в силу своих скромных способностей, «приобщиться» к Магии-Мечте. Ну, не выходит. Но ведь какая-то внутренняя Греза по имени Сублимация в них есть. Они же не водку пьют, не дерутся. Сидят себе тихо дома и тиранят мышку с клавиатурой. И пусть себе тиранят. Интернет все стерпит.
Да и не так уж легко провести границу между «чистой» графомагией и безнадежной графоманией. Истина где-то посередине.
Все-таки Россия по-прежнему — магическая страна. Заповедник метафор и заплевок, графомагов и графоманов. И как выражался один известный ставропольский любитель не думая чесать языком по любому поводу (выдающийся был «треполюб», «болтоман»!): «И это правильно, и это естественно».