Рассказ в ценах 1994 года
Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2015
Игорь
Николаевич Шумейко родился в 1957
году. Автор двенадцати книг, лауреат нескольких премий, в том числе
петербургских: «Александр Невский» (2012) и «Лучшая публикация журнала «Нева»
(2013). Роман «Вещество веры» («Нева». № 9, 2013) — финалист премии
«Независимой газеты» — «Нонконформизм-2014». Живет в Москве.
Почти на пустом месте, на базе каких-то мастерских кишлачного значения,
Пенсию насчитали мизерную, и если бы не свалилось ему с неба это наследство… Да-да, это как раз в 1991-м происходило, выехал он еще до основной волны, не дожидаясь, пока там национально-духовное возрождение перейдет уже непосредственно к погромам, и в Москве оказался один, с двумя чемоданами, с четырьмя сберкнижками, с вкладами на общую сумму… но скоро стало неважно — на какую.
Принял беженца подмосковный городок, почти его малая родина (на свет
Двоюродный дядя, почти забытый в небрежении и суете последних пятилеток,
оставил ему дом с участком. Да какое «почти забытый»! Человек, вовсе не
существовавший для
Наверное, только у нас и возможны такие повороты: восьмидесятилетний Антон Сергеевич нельзя сказать, что жил (парализованный и бессловесный, долеживал последние недели в «больничке»), а именно, по изумительному выражению той бабки, «должен был жить». Должен — и долежал, спас беженца племянника. И ульев-то оказалось точно одиннадцать. Присматривал за ними и домом некто Аркадий. Значительно моложе своего соседа и «самолучшего друга-учителя Антон Сергеевича». Как доложили соседки, «Антон Сергеевич и Аркашка вместе уходили в сектанты, вместе же и вернулись к отцу Герасиму и покаялись».
Договор у них, перед отправкой Антона Сергеевича по больничным кругам,
был хотя и устный, но длинный и сложный. Ухаживая за пчелами, Аркадий должен
был две трети отдавать в храм, из своей трети еще угощать того, того и того.
Также Аркадию причиталось за труды пятнадцать рулонов рубероида. «…Что под
навесом две тысячи кирпича и три куба обрезной доски, тоже в храм, а сам навес
разобрать — и себе, и которые из досок отец Герасим не возьмет, тоже… Из книг в шкафу — три полки в храм и полторы полки
соседке, остальное — Аркадию…» Как ни любопытен был открывшийся
Как ни слабы были права и семиводо-кисельная
родственная связь, но других претендентов не оказалось, и
Тут можно вступить рассказчику и признаться, что довожусь я племянником той аркашиной недоброжелательнице — соседке Зине, сонаследнице в размере «полутора полок» Антон-Сергеичева собрания книг. Дядя Боря, муж Зинаиды Николаевны, «стойкий атом анпиловского электората», как полушутя он себя рекомендовал, сначала приветствовал и поддерживал (словесно, разумеется) нового соседа. Тем более что дом «запросто могли оттяпать клерикалы и устраивать здесь свои шабаши». Либо православная церковь, в лице отца Герасима (меньшее зло, по дядиной шкале), либо та секта, что расставляла сети еще Антон Сергеичу, возрожденная недавно немцем, доктором Гелле. Российско-германское совместное предприятие подымало овощеводство на заброшенных землях совхоза «Красная заря», но это было, по мнению Борис Иваныча, лишь прикрытием миссионерской деятельности доктора Гелле. Внушительное, заметим, прикрытие — до четырехсот тонн картофеля, капусты и моркови, собираемых для отвода глаз и реализуемых в Москве.
Но каждый, кто видел доктора Гелле с библией в
руках, окруженного слушателями, мог не сомневаться, что было для него главным.
Одним из таких слушателей и адептов вскоре стал и
Примерно тогда же случилось еще одно возвращение к родным пенатам. Соседи
слева от Антона Сергеевича (моя тетка была справа, а Аркадий через улицу) уже
лет пять как умерли. Дом пустовал до приезда их сына,
подполковника в отставке. Тот служил (словно в параллель
Два или три раза отвозили Алексея в интернат, возвращался он оттуда в
синяках, запирался в доме дня на два, потом шлялся.
Вида он был совсем не такого, чтоб рука сама тянулась погладить по голове и
сунуть конфету. Плотный, движения уверенные, и взгляд дерзкий, матерился
запросто. И если вы привычно вообразите сердобольных старушек, подкармливающих
«сиротку», — ошибетесь. До того как взял его к себе
Тут совсем непонятное дело: зачем его приютил
Пошел к нему Алеша по самым крайним обстоятельствам. Дом его сгорел, весьма загадочно и непонятно (главный подозреваемый — советский телевизор — пропит был еще подполковником). Теперь грозила отправка уже в серьезный и отдаленный интернат.
Как раз в это время я решил строиться. Вариант с новорусским поселком, в двадцати–тридцати километрах от кольцевой, материально я, может быть, и потянул бы, но морально, после некоторых передряг, был весьма подразбит, а златые цепи и страдальчески наморщенные загривки вокруг сил бы явно не прибавили… А в Заречье, когда тошних «Зажопинских выселках», уже тоже начали прорастать краснокирпичные сооружения. Кто строился, знает, как важен отстоявшийся фундамент, — два года, как минимум, сбережет. Под обгорелыми венцами подполковничьего дома цоколь наблюдался вполне приличный, десять на девять. Интересно бы размотать историю этого дома.
С теткиной подачи я и сошелся с бывшим среднеазиатским металлургом. Высокий, здоровенный еще мужик, только лысина в черном кудрявом венчике и чуть обветшалая топография лица, а так и не подумаешь о его знойных годах и катастрофах.
Переезды, смерти, опекунства и соответствующие оформления так затягивали дело, что я сто раз пожалел о варианте купить участок с фундаментом. Пожалел, когда уже втянулся. Понятно, что подобные дела имеют свой вполне законный срок прохождения, проверок, ожидания подачи встречных исков и т. д., но сроки эти, как я прикидывал, весьма гуманно рассчитаны примерно на стодвадцатилетнюю жизнь. Во всяком случае, если планируется умереть раньше, то можно просто не успеть законно пройти все ступени имущественно-правового состояния. Тут уж либо имей запас лет, как у библейских патриархов, либо денег на смазку той машины времени… Какой вариант реалистичнее в моем частном случае, я понимал… но это так, к слову.
Помню прекрасный майский вечер у них на терраске. Тишина. Полное собрание
райских запахов.
— Все, все на стол. У меня и так дефицит стимулов воздействия. Пороть его я еще не решаюсь… Да. Или уже не решаюсь, вон бугай какой. И чем его прижмешь, когда абсолютно на все ему плевать? Только футбол. Если запру — пронимает. Или вот…
Показывает на стол. Алексей пожимает плечами и хмыкает.
— Базы московские нам осенью просто руки выворачивают. Будем хранить и фасовать сами. Доктор Гелле не любит лишних посредников и нахлебников.
Понятно, что жить-соседствовать «ему отнюдь не все равно с кем и дело вовсе не в одобрении немца, просто он уже один раз бежал из среды нехристей, и хорошо бы мне сходить к ним, посмотреть-послушать».
Да, этот Гелле действительно разворотливый мужик, а кроме того, они там, в европейской штаб-квартире, приняли такую мягкую линию, чтобы православию никак не противиться. И даже помогать — если те не откажутся. И нет вроде никаких канонических препятствий любому ходить к ним изучать Библию и беседовать.
— Вот только отец Герасим… — Мне вспомнилось раздраженное дяди-Борино: «Делят благодать, как гуманитарную помощь». — И с оболтусом этим — горе. Дерзит, ругается.
Я пытаюсь слегка вступиться: сирота ведь, стресс…
— Да нет, будьте спокойны. И на отца покойного — ему точно так же плевать.
Алексей всем видом словно старается подтвердить и это ужасное обвинение.
— Ладно, возьми, — по поводу эклера. — Думаешь, что я только и мечтаю сплавить тебя в Суворовское училище? Да ты ведь можешь поехать в Ганновер, на двухгодичные курсы! Но ты же учись!… Ну-ка назови нам патриархов, каких знаешь. Ты встань, встань, мы тут не анекдоты травим.
— Ну… Аврам, («Авраам!» — строго поправил опекун), ну… Иаков… Израиль, Ливан…
— Все-все-все! — выразительно, в мою сторону. — Вы не поверите, это ведь полгода уже зубрим. Ливан! Иди к себе и перечитай конспект. Нет, вторую тетрадь. Два раза перечитай. А эту оставь здесь, я твоему заступнику покажу ее.
Я разлил по рюмкам и взял полистать Лешины каракули. Вот сюда он дописал сегодня что-то, расспросив меня о длине тормозного пути электрички. Чертеж какой-то. Рельсы, а на них какая-то помесь бульдозера с электровозом.
— Между тем я очень рад, Павел Васильевич, нашему знакомству. И
соседству, если Бог приведет, тоже буду оч-чень рад.
Редко сейчас встретишь такого интересующегося человека, тут дядюшка ваш прав. О
чем сейчас наши бизнесмены думают? Да ни о чем, кроме наживы! Меня хоть Борис
Иванович и честит ренегатом, но посудите сами… — закусив,
Ну понятно, «кому благодаря». В
евангелическо-овощеводческом предприятии
— …Что, прочитал? Два раза? Ну давай проверим.
Теперь вереница патриархов следует чинно, без запинок… Я, вроде как секретарь экзаменационной комиссии, отставив рюмку и шпротину, все разглядываю его чертеж и вдруг понимаю. От того бульдозерного ковша, что прилеплен к электровозу, тянется стрелочка с надписью «из каучука и мягкой резины». Это же алексеево «изобретение». Устройство для подбора и спасения лежащих на рельсах…
— Хорошо-хорошо… А теперь давай назови нам всех апостолов. И не тарабань. Осмысленно. Помнишь, я советовал тебе: группируй. Вот Иоанн и Иаков, два брата. Спаситель назвал их Воангергес — Сыновья Грома в переводе.
Последнее говорится уже с поворотом ко мне. Этого, дескать, и ты, эрудированный нувориш, можешь не знать. Нет, знаю. И это знаю, и… Не знаю только… на что бы с радостью не променял я эту бесполезную эрудицию…
— И по мнению современных ученых, это прозвище, Воангергес, говорит о чувстве юмора нашего Спасителя.
Алексей возводит крыжовниковые очи к потолку, шевелит сначала беззвучно
губами, будто беседуя или производя перекличку, и вполне уверенно называет
одиннадцать имен, а после паузы, как бы спохватываясь: «Ну-у, и этот… Иуда Искариот».
— Ах ты, мерзавец! И до чего дошел!
Алексей растерянно вздрогнул. Сегодня обвинений и наказаний он уже не
ожидал. Глаза заблестели, губы обиженно подрагивают. С сухой немецкой
честностью (дескать, мы с вами хоть и спорим о проблемах воспитания, но,
пожалуйста, я своих педагогических провалов не скрываю)
— Так. Ну-ка неси сюда свой футбольный хлам. Вот, — пока Алексей вышел, — с каким человеческим материалом приходится работать! Жалеть со стороны хорошо, патокой растекаться, а что у каждого свой долг… Но я свой — выполню. Знаете, как Бисмарк сказал? Битву при… ну, они там французов расколотили, выиграл немецкий сельский учитель!
Я бы все равно не нашелся что возразить, когда Алексей принес сумку и
— Запомни, богохульник! Месяц без футбола.
И ушел к себе в комнату — запереть Лехину амуницию.
Я чувствовал себя обязанным что-то сказать. Леша отворачивался. Скверно.
Только я открыл рот, как Алексей метнулся к выходу. Скрипнула, громыхнула
калитка. Я махнул рюмку, не дожидаясь
Он сидел в «раздевалке» (пара поваленных стволов и костровище меж ними).
— Алексей! Ты чего?! — глупо. Крайне глупо! Похаять его жестокого опекуна или, наоборот, поддакнуть религиозно-педагогическим тирадам — все одинаково глупо!
— Алексей! Ты сейчас… здесь, пока… у меня в багажнике… сейчас…
Я метнулся к машине.
— Алексе-ей! Ты погоди. Я мигом, я…
Джентльменский набор № 2 в багажнике включал мяч, комплект формы и пару бутылок минералки. Постоянный день нам застолбить не удавалось, но раз в неделю-две созванивались и гоняли на «Университете» или в Сокольниках, — потому и дежурный набор № 2 (№ 1 помещался в бардачке и включал фляжку коньяка, пару шоколадок и презервативов). И вот буквально через обещанный миг я иду к нему, в руках по бутылке, полотенце через плечо, мяч пинаю впереди, стараясь не опозориться, не упустить с тропинки в крапиву. Метров за пятнадцать подрезаю его по дуге к Лехиным ногам. Удается. Подхожу. Молчим. Кидаю ему на плечо полотенце («и ототрет всякую слезу»). Он провел раз и отложил.
— Алексей, ну ты чего так?
— А чего он? На целый месяц. И не богохульник я ни капли. А он, козел, на месяц сразу. С августа дожди как пойдут, так и привет. По грязи, снегу, у нас пацанов семь только наберется… опять в дыр-дыр или американку.
Американка — это когда игроков не набирается даже на самый мини-футбольный формат — вариант дворовой игры на пятерых, в одни ворота. Слезы его смыты у колонки, на Ивановской, но вот-вот побегут опять.
— Пошли, попинаем.
Алексей спускается со мной на поле. Расходимся метров на десять и начинаем.
— А апостолов ты…
— Да это я давно еще нарисовал. Чего он сегодня прицепился! Я чтобы… просто чтобы запомнить.
— Как это?
— Дядь Лень заставлял наизусть, и я… ну, чтобы зрительно, глазами представить. А когда видишь, кто где — уже никого не забудешь…
Я аж пустил «плюху», потрясенный, как молнией, красотой и необоримой естественностью его разъяснения. Какая-то притчеобразная величественная картина несмываемо встала перед глазами: «и не препятствуйте им приходить ко Мне». Вытащив мяч, я, чтобы реабилитироваться, подцепил, принял на грудь, на колено, начеканил раз пять и головой скинул Лехе. Тот мгновенно увлекся более активной игрой, чем простое пинание, несколько раз подбросил, чередуя, то внешней стороной стопы, то «щечкой».
— А ты, наверное, представлял и матчи разные с ними, верно?
Это я по воспоминаниям собственного детства: когда хочешь играть пять раз в день, а удается два — и в неделю, или когда дождь распугает компанию, воображаешь там… Я разыгрывал с Колотовым, Мунтяном, Гершковичем… А этот, «малый сей»…
— Не. Я чаще «Манчестер» или «Спартак» представляю.
— Слушай, — он принял навес, так что мяч приклеился к груди, подержал, сбросил и ударил с лета, — я не успел в тетради твоей разглядеть. На воротах-то кто?
— Иаков Большой.
— Защита?
— Фома, Матфей, Иаков Алфеев и Фаддей. Играют «в линию».
— Так-так. Я, кажется, въезжаю в твою расстановку. Фома Неверущий, значит, не поддающийся на финты, — в защиту. А опорным полузащитником, конечно, Петра? Камень.
— Ну да. По краям Филипп и Варфоломей. Симон Зилот под нападающими.
— Ну и нападение… Иоанн и Андрей?
— Конечно. А Христос был бы тренер, — ударил «малый сей» плотно. Я и с пятнадцати метров почувствовал приятную упругость ложащегося на ногу мяча. —А покажите какой-нибудь ваш финт.
Пришлось закатать штанины и снять ботинки с дурацкими носами.
— Теперь понял, Леш, в каком порядке ты нам перечислял. Команда, значит, одиннадцать, и потом… Иуда. А он что, запасной?
— Вот еще, — Алексей презрительно покривился. — Он все матчи сдавал бы. Ну не все, так самые… Допустим, финал. Бац, тридцать штук получил — и готово, — без паузы, — а вы не знаете, в «ЦСКА» правда тренера сплавляют?
— Точно не скажу… А ты с чего взял?
— Да все пацаны говорят. Третью игру уже сдали. С «Локомотивом» видели? То-то.
— Ладно, давай передохнем… (Мы поднялись к «раздевалке»). — Леш, сгоняй, там в бардачке, — он с готовностью подхватился, — шоколадка еще есть. А нет-нет! Я сам. Там еще стаканчики надо пошарить.
Здорово. Нашел еще и забытую гроздь бананов, яблоко и чипсы. Бросил пару газет на подстилку. («Во, └Спорт-Экспресс“! Дядь Паш, вы не выкидывайте, я возьму почитать».) Горло мое перехватило, и, чтоб не дать разрастись паузе, я поскорее налил Алексею минералки, набулькал себе с полфляжки и махнул одним духом. Сотни мыслей блеснами замелькали в голове. Одновременно вспомнилась и бывшая жена, с которой я расстался «предельно культурно, совершенно без дрязг и счетов», однако все как-то выходило, что если я ей дал четыре тысячи в месяц, то по субботам я с дочкой и все нормально, а если две тысячи в месяц, то все какие-то совпадения, накладки, никак спокойно и часа не получается побыть с ребенком… И тут же как-то заново осознал, что дом свой планирую строить на фундаменте, принадлежащем вот этому беспечному погорельцу, накинувшемуся на бананы и чипсы. И его общезареченское «дядь Паш». И «Спорт-Экспресс» десятирублевый, который он может только дочитывать за кем-нибудь. Бананы он уминал охотно, а над минералкой чуть покривился… А тебе какая нравится? Пепси. Что ты, это вредно же — пепси! Лучше квас или минералку, а в пепси кислоты и консерванты. Но ладно-ладно, знаешь, Алексей, я куплю тебе завтра две упаковки пепси. По два литра? Да, да хоть по три. Что, не бывает? Ну хорошо, тогда по два литра, но три упаковки.
Хотелось каяться, молиться и благодарить. В чем? Кому? За что? За нахлынувшее богатство жизни в пересохшем русле, за… Хоть самому беги к колонке на Ивановскую…
— Знаете, я ваш финт выучу. За один день. Проверите завтра? А что вы замолчали?
— Да так. Ты все же не обижайся на
— Ну что вы, дядь Паш! Вы еще здорово играете.