Рассказы. Перевод с сербского Кайрата Бакбергенова
Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2015
Слободан
Симич
родился в 1963 году в г. Ужице. Мастер афоризма и острой политической сатиры.
Его рассказы переводились на венгерский, итальянский, немецкий, французский и
другие языки. Живет в Сербии.
О переводчике. Кайрат
Саурбекович Бакбергенов родился в 1953 году в Алма-Ате. Поэт, переводчик,
сценарист анимационного кино (Казахстан). Окончил Литературный институт имени
М. Горького по специальности «переводчик художественной литературы». Член Союза
писателей с 1987 года. Автор книг: «Пойманный ветер» (стихи), «Возвращение»
(стихи), «Веретелка» (казахский фольклор для детей) и «Отраженные пространства»
(книга переводов). В качестве переводчика издал повесть-сказку Отто Хофмана
«Господин Тау и 1000 чудес» (с чешского), сборник стихов Юрия Хэжки «Поэзия
малой каморки» (с верхнелужицкого), книгу Владимира Илича «СПИД: 100 вопросов —
100 ответов» (с сербского).
Переводы казахского фольклора, стихов М. Жумабаева, К.
Мырзалиева, Г. Аутовой и других поэтов публиковались в журналах «Смена»,
«Дружба народов», «Аманат», «Простор», альманахе «Дом Ростовых» и др.
периодических изданиях. Автор ряда публикаций казахского фольклора на сербском
и немецком языках в журнале «Пломье» и ежегоднике «Was ist ein Gluеck».
Автор сценариев анимационных фильмов: «Приглашение к игре»,
«Сезон бабочек», «Слепой», «То, чего не было», «Садовник и роза», «Муха»,
«Случай на улице N.», «Чей год лучше?», «Шел по дорожке воробей», в разные годы
экранизированных на к/с «Казахфильм».
Стихи К. Бакбергенова переводились на
французский, немецкий, сербский, казахский и корейский языки.
Предлагаемые вниманию наших читателей рассказы были
опубликованы в книге «Приче без поуки» («Притчи без поучений»), за которую С.
Симич был удостоен премии «Радое Доманович» Союза писателей Сербии за 1994 год.
Судьбина
Я
случайно заприметил эту букашку.
Я сидел
на скамейке рядом с бульваром, который она хотела перейти. Стояла чудесная
летняя пора, бульвар был полон прогуливающихся, но храброй букашке это не
мешало решительно двигаться вперед. Она проползла между ног первого прохожего,
протащилась под высокими каблуками молодой барышни, потом вдруг остановилась,
тем самым избежав колес велосипеда. Как ни была она удачлива и отважна, я не
мог избавиться от впечатления, что она обречена на смерть и что это лишь вопрос
времени. Нравится нам это или нет, но в действительности существует нечто,
называемое «судьбой», что предопределяет пути людей, животных, птиц и
насекомых. Некое правило, закон, неизбежность — нечто, что направляет и незримо
ведет, подталкивает или придерживает нас самым необъяснимым и непостижимым образом.
Предопределена ли ее судьба вселенской и земной гармонией или просто
представляет собой особенность всего живого — никто не знает. Одно лишь несомненно:
мы не можем представить себе жизнь без судьбы. А букашка эта имела какую-то
свою несчастную судьбину. Что-то толкнуло ее на этот самоубийственный шаг в
самую гущу толпы смертоносных ступней.
Какой-то
же она должна была иметь мотив?
Хотя
способны ли мы вообще понять мотив какой-нибудь козявки в теплый летний день?
Казалось бы, трава мягка. И цветы цветут по обе стороны бульвара. Но она,
очевидно, так не думала. Во что бы то ни стало она должна перейти на другую
сторону. Что это — некий неудержимый зов, инстинкт, желание?
Может
быть, спешит она к своему любимому или любимой?
А может
быть, к любимому цветку?
Может
быть, ее зовет одной лишь ей известная, возвышенная идея?
Что
может заставить рисковать своей хрупкой жизнью эдакую малявку? Немилосердная
черная судьба.
Погруженный
в свои мысли, я удивился, увидев ее уже на половине пути. Каждое мгновение над
ней нависали черные тени, но она упрямо продвигалась к цели. Невероятная сила и
упорство сквозили в этом маленьком существе. И она шла и шла напрямик.
Она
была уже совсем близко. Успешно избежала солдатских сапог и каких-то тапок и
доползла до меня. Она сделала это!
Я
наблюдал за ней, — возможно, счастливой и усталой, — и уже готов был
восхититься ею. Как вдруг… наступил на нее…
От
судьбы не уйдешь…
Корабельный дневник
1-й
день
Я —
капитан корабля. Мне нравится это звание. Все слушаются меня и побаиваются. Сегодня
прошелся несколько раз по палубе, отдавая приказания. Те, кто не слушался меня
и не боялся, были выброшены за борт. Теперь все слушаются и боятся меня. Мне
нравится мой чин.
2-й
день
Мой
корабль — это двухмачтовый парусник. Он ужасно стар и медлителен. Я должен
что-нибудь придумать и ускорить движение судна. Эх, если бы у меня был пароход!
3-й
день
Сегодня
кок сказал мне: «Жаль, нет у нас парохода». Умнейший человек. Назначил его
боцманом. Боцман взбунтовался — пришлось бросить в море. Это возмутило лоцмана,
и я поставил его на место кока.
4-й
день
Сегодня
разработал план перестройки корабля. Из котла на камбузе сооружаем паровой
котел, мачты пойдут на дрова, из весел делаем лопасти для загребного колеса. У
моей идеи все больше сторонников. Иногда за целый день мы никого не бросаем за
борт. Мне досталась на удивление дружная команда.
5-й
день
Мачты
срублены. По этому случаю я устроил большой праздник. Не каждый день ведь
расстаешься с темным прошлым! Мы входим в новую жизнь. Очень скоро мы будем плыть
по нашему спокойному морю на пароходе!
6-й
день
Мы
никак не можем сдвинуться с места. Может быть, надо было подвести воду к котлу,
чтобы получать пар? Тяжело быть новатором.
7-й
день
Кок
сказал, что надо бы каким-то образом подвести к котлу воду. Прекрасный человек!
Назначил его своим помощником. Поболе бы таких людей!
8-й
день
Я нашел
решение! Пробьем небольшую дырку в трюме, и через нее вода будет поступать в
котел, превращаться в пар и вращать загребное колесо. Как я до этого раньше не
додумался?!
9-й
день
Чертова
дыра: она чересчур велика. Корабль тонет. Команда встревожена, но я объяснил
всем, что прогресс не знает границ и что вместо парохода мы можем сразу
получить подводную лодку.
10-й
день
Я прочитал
главу Корабельного устава о случаях гибели судна. «Капитан последним покидает
корабль». «Первыми спасают женщин и детей». Кок считает, что еще не все
потеряно. Удивительный человек. Не теряет присутствия духа даже в самые тяжелые
минуты.
11-й
день
Сегодня
я предложил назначить кока капитаном. Все согласились. Пора спасать женщин и
детей. Поскольку лишь у одной шлюпки есть весла, мне остается только спасти
свою жену и своих детей.
12-й
день
Вода
быстро прибывает. Надо браться за весла. Если посчастливится, то вскоре, может
быть, нас подберет какой-нибудь пароход.
Конец
Все
началось совершенно неожиданно: моя правая рука потребовала независимости! Она
заявила, мол, я всех содержу, на мне лежит вся работа, с меня довольно — хочу
быть самостоятельной. Я попытался вразумить ее, сказал, что технически это
невозможно, и что тело должно быть единым, чтобы существовать, и что она
работает так же, как и всякая другая правая рука на свете, и что другие органы
тоже делают что-то, что идет ей на пользу. Это не возымело действия. Правая
рука в ультимативной форме настаивала на суверенитете и принятии срочных мер в
этом направлении.
В
разгоревшуюся дискуссию вмешалась левая рука. Она, мол, не может терпеть такое
безобразие: как можно правую руку ставить выше левой и, вообще, чем бы была
правая рука — не будь левой, и поскольку дерзость правой руки переходит все
границы толерантности, левая рука не желает оставаться с ней ни в какой связи
или союзе. Я в жесткой форме сделал замечание левой руке за то, что своим вмешательством
она еще более осложняет ситуацию, на что она, оскорбившись, заявила, что хочет
присоединиться к требованиям правой руки, чтобы и ей дали самостоятельность.
Я был
предельно ясен: ни практически, ни теоретически это невозможно! Но тут дал о
себе знать мозг, сказав, что я не прав и что теоретически это все-таки
возможно. Он пояснил, что ампутация конечностей представляет собой рядовую
хирургическую операцию и что никаких технических проблем не существует. Правая
и левая руки встретили его выступление дружными аплодисментами.
Я
вступил в полемику с мозгом и объяснил, что проблема не в технике отсечения
руки, но в опасности последствий такого поступка. Ни руки не могут
самостоятельно жить без тела, ни тело не может нормально функционировать без
рук, сказал я в заключение. Мозг частично с этим согласился, добавив: что
касается его, то руки могут отделиться хоть сейчас, так как он может блестяще
функционировать и без них. Так даже лучше.
Это
вызвало бурю негодования обеих рук. Мозг выслушал о себе много нелицеприятных
слов, особенно за свою привычку ставить себя выше других органов, особенно рук,
и все время отдавать команды, ожидая от остальных слепой покорности и
подчинения. К моему удивлению, позицию рук поддержали все мышцы и обе ноги.
Внутренние
органы были более сдержанны, они считали, что мозг сыграл огромную роль в жизни
организма и нельзя так просто отказываться от него. Однако мозг был настолько
уязвлен, что заявил, что больше никогда и никому не будет отдавать никаких
команд и пусть все далее обходятся без него. Отставка мозга вызвала возмущение
у внутренних органов. Сердце тут же потребовало для себя особого статуса. Печень
жаждала автономии. Легкие предлагали кантонизацию. Желудок выдвинул лозунг:
«Все органы пищеварения в единый союз!» Почки желали создать конфедерацию.
Наступил
полный хаос.
Мне не
оставалось ничего другого, как умереть.
О красоте
Я
хорошо помню их.
На
крошечном озерке, окруженном зеленью парка, поселились лебеди.
Едва
появившись, они вызвали огромный интерес, особенно у детей. Родители толпами
приводили малышей поглазеть на дивных белых птиц. И тогда дети бросали им
воздушную кукурузу, семечки, хлеб, крендельки — все, что они могли принести с
собой.
Сторож
догадался первым: при таком обилии пищи хорошо могли бы жить и другие. И он
присоседил к лебедям своих уток.
Дворничиха
тоже была женщиной разумной. И вскоре рядом с лебедями резвились ее крольчата.
Продавец
цветов соображал медленнее, но не был глуп, и чуть позже в парке меж прочей
живности появились его курочки.
Голуби и
воробьи пришли сами.
Вскоре
парк стал походить на маленький зоосад. Но в нем не было больше лебедей. Все
они умерли от голода.
И
никого это особенно не смутило.
Зима 92/93
Труднее
всего было с Достоевским.
Я не
знал, с чего начать. То ли с «Униженных и оскорбленных»? Или,
может быть, с «Братьев Карамазовых»? Конечно, символично было бы
начать «Преступлением и наказанием». Но в конце концов я решил
двигаться по порядку. Впрочем, Достоевского оставил напоследки. Сначала я добил
кое-кого из наших, во главе с Крлежой и Чопичем, затем принялся за иностранцев:
Фолкнера, Гессе… Интересно, что чужаки давались мне намного легче.
Вскоре
настал черед Селимовича, Чосича, Киша, Павича и еще некоторых. Но — Иво Андрич!
Над Андричем я обливался горькими слезами.
Однако
труднее всего было с Достоевским. Когда я наконец решил взяться за него, в доме
больше нечем было топить: полки, паркет, мебель, одежда — все давно уже ушло на
растопку. Холод мог спокойно пощипывать, покусывать, грызть меня сколько душе
угодно. Ему уже ничто больше не могло помешать.
Я сидел
в ожидании белой смерти.
После
сожжения Достоевского моя библиотека прекратила свое существование, и я был
скорее мертв, чем жив.
Проводы
Сегодня
я прощался со своей семьей. Пришли все: жена брата отца, жена брата матери,
невестки, золовки, — все. Ей-богу, едва обнялись, тут же полились слезы. Я
обязательно вернусь, говорил я жене, а она все плакала да причитала. Чуть
погодя я смог продолжить начатые сборы. Взял палатку, фляжку и все, что
необходимо для приготовления пищи. Выбрал из гардероба летнюю и зимнюю одежду,
так как погоду ну никак не угадаешь. Шурин забил свинью, чтобы я мог прихватить
с собой немного свежего мяса, а жена приготовила сыр, сметану, копченую
грудинку и прочую снедь. Потом я посвятил себя исключительно оружию: взял
«калашникова» и к нему пять рожков, пистолет с глушителем и три коробки с
патронами, две ручные гранаты, пехотные мины, прозванные «паштетом из пяти
кусков», и одну противотанковую. Сын напомнил мне, чтобы я прихватил с собой
баллончик со слезоточивым газом. Сказал, на всякий случай, чтобы тебя не
схватили и не ограбили, как в прошлый раз. Беспокоится ребенок…
Прежде
чем выйти из дому, я встал на колени перед иконой святого Георгия и от всего
сердца помолился: «Помоги, святой Георгий, помоги мне, грешному, пройти этот
путь до конца и дай хоть немного удачи, чтобы вернуться домой живым и
невредимым».
После
молитвы в сопровождении домочадцев я вышел во двор и встретился взглядами с
любопытными и озабоченными соседями. «Держись, брат! — кричали они из окон. —
Не отступай! Будь стоек!»
И двор
отзывался эхом.
«Если
тебя не будет больше двух месяцев, я смогу заменить тебя», — сказал сын. А жена
заплакала. И дочка за ней. «Тата возвратится скоро», — сказал я, лишь бы
что-нибудь сказать. И почувствовал, как к горлу подкатился ком, и желудок свело
судорогой. Итак, нужно было идти. Разведка донесла, что приближается цистерна.
Я — глава семьи. И должен выстоять в этой очереди за бензином…
Притча об именах
Капитан
Живойин Йованович из Белграда, будучи лучшим офицером в своей категории, имел
честь в далеком 1967 году участвовать в операции ООН на Синайском полуострове,
где югославские «голубые каски» должны были разделять находившихся в состоянии
войны израильтян и египтян. Во время прохождения службы он получил желанную,
добрую весть: у него родился сын! Радость его была безмерной, поскольку у
капитана долгое время не было детей. А тут еще и сын! Капитан был горд этим и
решил дать ему имя египетского президента Насера, одного из основателей легендарного
Движения неприсоединения и давнего сердечного друга товарища Тито.
Малыш
Насер Йованович рос быстро и вскоре стал крепким и горячим парнем, любителем
скоростных авто и легких заработков. Эти две любви и привели его в расположение
«голубых касок», на этот раз втянутых в гражданскую войну в Югославии.
Находившийся на пенсии, но по-прежнему влиятельный, ныне уже полковник
Йованович выхлопотал, чтобы и сын его, как некогда отец, оказался на службе
«голубых» в качестве водителя. Работа была связана с изрядным риском, но при
этом сулила внушительную зарплату. Необходимо было возить гуманитарную помощь
под флагом ООН в охваченную войной Боснию. Но для Насера главное — вкус
приключений да шелест зеленых банкнот. И так он колесил месяцами в конвое белых
грузовиков ООН, лояльных ко всем воюющим сторонам, покуда однажды грузовик его
не встал посреди Боснии. Конвой должен был проследовать дальше, а он остался в
ожидании мастеров. Но вместо мастеров появилась пестро разодетая, вооруженная
группа, которая больше походила на некую местную банду. Угрожая оружием,
«воины» разграбили грузовик, а затем решили проверить у водителя документы.
— Ты
только посмотри! Мусульманин!!!
— Я
совсем не мусульманин, — попытался было объяснить Насер, но удар приклада
прервал его.
— Ты —
не мусульманин, да? А Насер — самое известное сербское имя, так, что ли?
— Люди,
я из Белграда….
Серия
ударов на этот раз была более продолжительной.
— Я
серб!
— Как
зовут тебя?
— Я
серб!
— Как
тебя зовут?
— Я
серб!
— Как
тебя зовут?
…Полковнику
Йовановичу сказали, что Насер пропал без вести. Но полковник не поверил в это.
Он обошел всю Боснию. И, говорит, нашел могилу. Велика она, говорит полковник,
настолько велика, что может покрыть целую Боснию. Есть на ней и огромная
надгробная плита. Почти до неба. С тысячью имен. Давор Мустафе Павлович, Желько
Хрвоя Сеферович, Сеад Момира Билич, Марко Мирсада Хорват, Борис Неманье
Хаджиабдич, Мухамед Стипе Петрович… И где-то в самом низу — Насер Живойина
Йованович. А еще говорит полковник Йованович, что прямо у него на глазах плита
росла и вписывала в себя все новые и новые имена. Так говорит полковник
Йованович, говорит всем, кого повстречает, однако никто не верит ему.
Последний ратник
Многих
товарищей я схоронил.
Оставались
они на холмах, по обрывам-яругами, пропадали они на окольных путях и беспутье,
исчезали во мраке лесов и в тени переулков.
Там,
где мы проходили, там мы пропадали. Смерть таилась повсюду. Иногда мне
казалось, что смерть всегда рядом, что она вместе с нами сражалась, но порою
вдруг, оголодав, она жадно кидалась на рядом идущих. Да, голодная смерть была в
нашем строю.
Путь
наш было легко проследить — по могилам. Ими мечены наши дороги. Это мы
выставляли дорожные, скорбные, знаки. Не за тем, чтоб направить на путь, а за
тем, чтобы с этих путей отвратить.
Нет
дороги туда! — говорили нам сбитые наспех кресты. Нет дороги туда! — говорили,
бросаясь под ноги, свежие холмики влажной земли. Нет дороги туда и — оттуда
обратной дороги!
Нас
завораживала чужая смерть. Нас обманывали чужие могилы. Мы сеяли смерть, не
видя того, как она дает всходы у нас за спиной. Мы ведь верили, смертью чужой
попираем свою. Как мы были наивны!
Смерть
несли мы и смерть принимали как судьбу и удел, как проклятие. Без смысла, без
меры. Всё больше, всё дальше, всё тем же путем. Через свои и чужие могилы.
Это
длилось чуть более года. Я точно не знаю, и об этом не знает никто. Это время
ничем не измерить. Одно лишь я знаю: я остался один. Совершенно один.
Иногда
я хочу, чтобы кто-то пришел и заплакал, оплакал, затеплил свечу и цветы
положил. Только нет никого. Только ветер застонет порою — и всё.
Иногда
я хочу умереть и примкнуть к нашей рати, уснувшей навеки. Только, думаю, некому
будет ходить за могилами…
Письмо из подземелья
Дорогая бабуля,
мы
решили снова написать тебе письмо. На самом деле я говорю, а пишет мама, потому
что письму нас еще не обучали. Дорогая бабуля, хотим поздравить тебя с Новым
1999 годом и пожелать всего наилучшего и чтобы все мы вскоре свиделись. Я тебя
очень люблю и хотел бы, чтобы ты оказалась рядом с нами, здесь, в подземном
убежище. Мама говорит, что ты всегда была упрямой и твердолобой и не захотела
оставить свое родное село Кремну. И говорит, что ты сказала: «Я не желаю, дети
мои, под землю, мне некуда торопиться». Я так хочу, чтобы ты приехала к нам,
потому что чувствую, как непрестанно гудит и вздрагивает земля, и все говорят,
что там, наверху, ой как тяжко кому-либо выжить. Бабуленька моя, береги себя!
А у нас
все хорошо. Я хожу во второй класс и уже умею стрелять. За полугодие у меня
пятерка по стрельбе из автомата и ручного гранатомета, а в метании бомб и
установке пехотных мин я самый лучший. Учитель говорит, что я талантливый, и
предложил мне записаться в секцию диверсантов. Папа обещал, что, если к концу
года я стану отличником, он купит мне «магнум». Я стараюсь, но пока никак не
могу исправить единицу по ближнему бою. Знаешь, нас тренируют на настоящих
животных, а меня тошнит от крови. Об этом я только тебе говорю, бабуля, потому
что здесь это считают позорным. Но я должен успевать, чтобы папа не
разочаровался во мне.
Мне
здесь хорошо, у меня полно друзей, и мы часто играем. Чаще всего играем в
«сербов и врагов», но все хотят быть сербами, и поэтому мы никак не можем
сыграть в нее. Иногда играем в «убей стражника» или «держи диверсанта». А я все
больше люблю стрелять. Когда вырасту, бабуля, я бы хотел стать снайпером.
В нашем
классе есть одна девочка, зовут ее Саня. Она мне нравится. Она говорит, что мы,
мальчишки, очень глупые, что только стреляем и ничего не знаем о бинтах и
перевязках. Она отлично накладывает повязки, лучше всех девочек, а еще умеет
стрелять. Она нравится мне больше всех.
Мой
лучший друг Мишко. Он — лучший в классе по рытью окопов. Он хочет стать
танкистом, когда подрастет. Но танки учат только в средней школе. Мой друг
Мишко говорит, что наверху над нами ничего нет и враги все сожгли. Я говорю
ему, что у меня есть бабушка, а он говорит, что это невозможно, потому что,
когда проходят танки, ничего не остается.
Бако,
почему ты не ушла вместе с нами?! Мама говорит, что уже три года ты не подаешь
о себе вестей. И она все время плачет, когда говорит о тебе. Вот и теперь
плачет. Но я-то знаю, бабуля, что у тебя все хорошо и что ты хочешь прийти и
рассказать мне, как когда-то, о битве на Косовском поле и о царе Лазаре.
Поэтому мы будем все время писать тебе письма.
Бако,
приезжай!
Любящий тебя всем сердцем внук
Марко
Правосудие
Международному суду в Гааге
от рыболовецкого товарищества «Перучац»
Сообщаем
Вам, что 15 июля 1994 года в верхнем течении реки Дрина, Республика Сербия,
пойман сом, которого безуспешно разыскивали в течение длительного времени.
Благодаря великой личной самоотверженности и мужеству члены товарищества после
многочасовой титанической борьбы обуздали огромное чудовище и вытянули его на
берег. Была сформирована комиссия, которая установила, что речь идет о соме,
опознанном большим числом свидетелей и подозреваемом в том, что он активно и
добровольно участвовал в поедании людей, погибших при трагических
обстоятельствах во время гражданской войны в Боснии, а затем разными путями
оказавшихся в реке Дрина. Подозреваемый с первых дней войны патрулировал на
всем протяжении реки и использовал любую возможность для осуществления своей
чудовищной деятельности. В качестве неоспоримого доказательства был принят и
тот факт, что сом, по словам свидетелей, к началу военных действий весил не
более
Vivat
justitia!
И да
восторжествует справедливость!
Притча о вымершем народе
Когда
варвары пришли в мой народ, все немало подивились: они были совершенно не
похожи на всех прежних завоевателей. Вели себя как дети, говорили как дети и
делали все как дети. Впрочем, как и все другие завоеватели, они не преминули
тотчас перебить всех мудрых и именитых мужей, порушить церкви и храмы, сжечь
реликвии и святыни, разграбить дворцы и дома наши. И никого это особо не встревожило.
Ибо стар мой народ, веками подвергался различным нашествиям, рабству и
оккупации. Выдержим и это, думали мы, страдали и молчали. Но эти варвары
действительно были очень необычными. Шло время, а они не выказывали ни
малейшего желания уходить. Как видно, им нравилось у нас, и они хотели остаться
надолго. И причин для беспокойства пока еще не было. Варвары все разрушили,
осквернили и разграбили, и, казалось бы, так все и будет идти дальше. Но в один
прекрасный день они вдруг начали строить. Они были такими смешными. Пели как
дети, ссорились как дети, строили как дети. Мы украдкой посмеивались над ними и
ждали, что не сегодня-завтра у них все развалится. Но нашим детям они ужасно
нравились. И они начали с ними дружить.
Народа
моего больше нет. Мы все стали варварами.
Выборы
Случилось
это тогда, когда под давлением Неба и Земли Дьявол вынужден был объявить о
первых демократических выборах в Аду. Как и следовало ожидать, со всех сторон съехались
многочисленные кандидаты. Были здесь демоны и ангелы, проходимцы и святые,
разбойники и пророки — все посю- и потусторонние силы. Каждый проводил свою
кампанию, каждый что-то обещал и предлагал несчастному и измученному народу
Грешному. Одни обещали погасить вечный огонь, другие — упразднить Девятый
круг и впоследствии все до одного, третьи даже сулили Рай, говоря, что могут
обустроить его в самом Пекле. А народ Грешный, привычный к всевозможным и
каждодневным пыткам, стоически переносил все те кампании. Кандидаты говорили
красно и умно, однако Небо и Земля все же сделали вывод, что у Дьявола нет
достойного соперника. И упросили самого Господа Бога выдвинуть свою
кандидатуру.
Бог
долго колебался, по большей части из чисто принципиальных соображений. «Это
безнравственно, — сказал Бог, — что я, самолично отправив грешников в Ад,
теперь буду спасать их от адского огня». Тем не менее гуманность победила. И
Бог поддался на уговоры.
Когда
Господь появился в Аду, вечный огонь тут же погас и всех присутствующих озарило
Божественное сияние. «Я хочу всем отпустить грехи, — сказал Бог, — голосуйте за
меня, и все будет вам прощено». Церковная музыка заглушала бормотание
воодушевленных, и большой огненный крест блистал над головами восхищенных.
«Идите и голосуйте за свое спасение», — сказал Бог грешникам, провожая их на избирательные
участки.
После
подсчета голосов выяснилось, что на выборах вчистую победил Дьявол. Все были
удивлены, кроме Дьявола. «В Аду всегда будет побеждать Дьявол, — сказал он, —
потому что со мной нет неопределенности».
И огонь
разгорелся с новой силой…
Преступление
С тех
пор как я открыл частную лавочку, мне денно и нощно приходилось работать. Я не
думал, насколько это тяжелое дело. То одно достань, то другое, то туда беги, то
сюда, обязанностей куча — сплошной нон-стоп. Так уж получилось, что мне
накануне нашего семейного праздника, Иванова дня, доставили отличный товар.
Работа ждать не могла, и я должен был корпеть весь день. Вечером, когда
вернулся домой и сел ужинать, кто-то позвонил в дверь. Я глянул в «шпионку»:
два милиционера! Я начал перебирать в голове: не ошибся ли где-нибудь, но точно
знал, что все в порядке. Я аккуратно вел книги, исправно платил налоги, мне
нечего было бояться. И я открыл дверь.
— Ты —
торговец Петар Петрович?
— Да,
это я.
— Тебе
придется пройти с нами!
Делать
нечего, я взял пальто, попрощался со своей женой и пошел следом. Конечно, мне
это было небезразлично, и я спросил как бы между прочим, порядка ради:
— Не
могли бы вы мне сказать, в чем дело?
Милиционеры,
ясно дело, промолчали.
Когда
мы пришли в участок, меня завели в какую-то комнату, полную картин с видами
монастырей и ликами святых, и оставили дожидаться прихода инспектора.
— Ты
Петар Петрович?
— Я
сам.
— Так,
Петрович, зачем тебе это было нужно?
— Что?
Инспектор
сделал обычную психологическую паузу, открыл папку, начал как бы читать что-то,
но потом снова повернулся ко мне.
— Ну,
хорошо, Петрович, тебе это нужно?
Опять
что-либо спрашивать было глупо, и я решил подождать. Он тоже чего-то ждал. И
тогда я все-таки решился.
—
Товарищ инспектор, в чем дело? Я не понимаю, за что вы меня…
— Я
тебе не товарищ! — заорал инспектор. — Посмотрите-ка на него! Товарищ? Это я
тебе, что ли, товарищ?
Я
онемел.
— Нет
больше товарищей, господин Петрович. Нету товарищей! Прошли те времена, слава
богу, — и он перекрестился.
—
Извините, господин инспектор, — попытался я успокоить ситуацию, — я немного
смущен…
— Я
вижу, что ты смущен, и не мало, а много!
Инспектор
что-то написал на скоросшивателе, а потом принялся снова ворошить папку с
документами. Я уж подумал было, что он забыл обо мне, но тут его вдруг
прорвало:
—
Почему ты сегодня не справлял свой праздник?!
— Мой
праздник?.. Ну, я отметил …
— Не
ври! Не ври, здесь все написано! Сегодня у тебя был праздник, а ты целый день
работал, праздник не праздновал, в церковь не ходил, свечи не возжигал… Нам
все известно!
— Ну,
хорошо, сегодня у меня было много работы… Но я всегда отмечаю наши
праздники…
— Нет
смысла выкручиваться. Ты сегодня не праздновал наш праздник!
— Я
отпраздновал его по-своему…
—
По-своему?! Невозможно, Петрович, праздновать праздник по-своему! Видите ли, он
знает, как праздновать праздник!
С ним
не стоило больше препираться.
—
Молчишь? Значит, осознаешь свою вину!
— Какую
еще вину?
— Вину,
Петрович, большую вину. Ты не праздновал наш праздник, несчастный ты человек!
— Я
хотел бы попросить вас, господин инспектор, сказать, зачем вы вообще вызвали
меня, мне бы хотелось вернуться домой…
— Ты
хочешь вернуться? Господин хочет домой? Ну что ж, если господин спешит, то дело
за малым: надо только подписать признание, и все.
— Какое
признание?
Инспектор
вытащил из кипы какую-то бумажку.
— А
такое: признаю, что я не праздновал праздник святого Иоанна Крестителя и не
совершал никаких предусмотренных в этой
связи церковных обрядов.
Я так
разнервничался, что подписал бумагу, попрощался с господином и
отправился домой.
Не
прошло и семи дней, как мне вручили синий судебный конверт. И в нем приговор.
«За
грубое нарушение сербских обычаев, неуважение к сербским традициям,
пренебрежительное отношение к Сербской православной церкви, оскорбление
религиозных чувств православных граждан и презрение к святому Иоанну Крестителю
торговец Петар Петрович исключается из сербского народа, без права на
обжалование».
Подпись
неразборчива.
Золушка
Дворец
блистал ярким фантастическим светом. Сквозь толпу полицейских и солдат
пробились три шикарных черных автомобиля. Как только они остановились, их
окружила толпа газетчиков и бесчисленные службы безопасности. Все замерли в
напряженном ожидании.
Из
первого автомобиля вышел Президент Красных, одетый в дорогой серый костюм, и
помахал рукой собравшимся. Вспыхивали блицы, жужжали камеры, тянулись
микрофоны. Президент Красных прошел легкой походкой и исчез в сиянии дворца.
Из
другого автомобиля вышел Президент Зеленых, одетый в безупречный темно-синий
костюм, и улыбнулся собравшимся. Вспыхивали блицы, жужжали камеры, тянулись
микрофоны. Президент Зеленых прошел медленным шагом и утонул в сиянии Дворца.
Из третьего
автомобиля вышел Президент Голубых, одетый в роскошный костюм, и
поприветствовал собравшихся. Вспыхивали блицы, жужжали камеры, тянулись
микрофоны. Президент Голубых бодрым шагом поднялся по ступеням и нырнул в
сияние Дворца.
Журналисты
толпились, ожидая результатов очередных мирных переговоров. Ждать пришлось
долго.
И вот в
глухую полночь на башне зазвонили колокола. Мир наконец-то был установлен. Но
тут перед Дворцом вдруг все исчезло. На площади остались только три черные
тыквы. А из Дворца выбежали три большие крысы и растворились во мраке ночи.
Гражданская война в Сербии
Я решил
начать гражданскую войну в Сербии. Я взял старый дедов пистолет и позвонил в
дверь прапорщика Ратко на пятом этаже.
—
Пароль! — прокричал прапорщик Ратко через закрытую дверь.
— Дядя
Ратко, дедушка послал меня, чтобы я попросил вас, если у вас есть немного
времени, почистить ему пистолет. Он говорит, что никто не умеет чистить
пистолет так, как вы!
—
Положи перед дверью и медленно отходи! — скомандовал прапорщик после небольшой
паузы.
Я
быстро сбежал на четвертый этаж и позвонил к профессору Петровичу.
— Что
такое, малыш?
— Дядя
Петрович, дедушка спрашивает, не могли бы вы разменять сто марок, нужно вернуть
сдачу соседу Ратко.
— Нет у
меня, сынок, ни мелких, ни крупных. А скажи-ка мне, что купил сосед Ратко?
—
Пистолет.
Петрович
даже отшатнулся.
—
Пистолет! Ратко купил пистолет? Я так и знал! Коммуняки начали вооружаться! Ну
уж нет, не выйдет!
Петрович
накинул летнее пальто и спустился по лестнице. На первом этаже проживал адвокат
Вучкович, страстный охотник.
Вскоре
в квартире господина Вучковича собралась довольно большая компания обсудить
создавшуюся ситуацию. Умеренные твердили, что не следует преувеличивать и надо
все тщательно проверить. С седьмого этажа сообщили, что прапорщик Ратко замечен
на кухне за чисткой пистолета, из чего следовало, что коммунисты таки
вооружаются, и мы не должны допустить никаких сюрпризов. Господин Вучкович
раздал присутствующим все имевшееся у него оружие, а сам поспешил в Охотничий
союз за новой партией. Вооруженным поручили нести караул на этажах, а остальным
вести наблюдение.
Все это
не могло пройти мимо консьержки госпожи Стоянович с первого этажа, которая
высмотрела в «шпионку», как кое-кто из соседей покидал квартиру Вучковича с
неумело скрытым под одеждой оружием. Она позвонила соседке Злате, Злата —
соседке Руже, Ружа — соседке Цане… Через полчаса в квартире прапорщика Ратко
заседал спешно сформированный Кризисный штаб. На повестке стоял один только
вопрос: защита от оппозиции. Тут же собрали и поделили оружие. Все получили
точные указания и рассредоточились по стратегическим точкам здания.
Еще во
время проведения совещания вся улица гудела от слухов, что в доме творится
нечто ужасное. Новости были противоречивы: по одним — «оппозиция» вооружилась и
атаковала квартиру прапорщика Ратко, по другим — более скандальным —
«коммуняки» ни с того ни с сего начали стрелять по жильцам от «оппозиции» и что
уже есть убитые. В течение двух часов вся улица была мобилизована,
организована, поделена и вооружена. Появились уже и баррикады перед магазином и
мешки с песком на перекрестке.
Осталось только раз-другой выстрелить из окна.