Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2015
Надежда
Михайловна Чернова
родилась в селе Баянаул Павлодарской области — русская поэтесса Республики
Казахстан, публицист, переводчик, литературный критик, член Союза писателей
Казахстана. Окончила факультет журналистики Казахского государственного университета
им. Кирова. Заведующая отделом поэзии журнала «Простор».
Алексей
Брусиловский прожил стремительную, короткую жизнь, но успел сделать удивительно
много. Мы неоднократно публиковали его в нашем журнале, получая живые отклики
читателей, их удивление талантом молодого писателя. Музыкант по
образованию, он выступал как оригинальный поэт, как неординарно рассуждающий
мыслитель, написавший цикл философских работ, которые заинтересовали и Москву —
была публикация в журнале «Юность». Стараниями его сестры, Галины
Маликовой, вышла посмертная книга «Бунтующая святость». И вот теперь мы хотим
познакомить вас с его прозой.
Повесть
«Фиолетовая долина» была начата, когда Алексей служил в армии, в танковых войсках,
на Украине, потом он ее продолжил, учась в Алматинской консерватории. Повесть
сочетает в себе и поэта, и философа. Философа в большей степени. Это
философская повесть. Главный герой повести Игорь Аелин, молодой человек
двадцати шести лет, аспирант, занят античностью и хочет соединить золотой век человеческой
цивилизации с современной жизнью людей 80-х — начала 90-х годов ХХ века, ищет в
этой жизни продолжение прекрасной античности, но, к печали своей, в античных
временах обнаруживает зачатки тех страшных трагедий, искажений человеческой
души, скопление пороков, которые потрясают современность, уничтожают человека.
Многие
мысли Аелина в советские времена, когда повесть была написана, выглядели
крамольными, и «Фиолетовую долину» никто не напечатал, хотя все, кто читал
повесть в рукописи, видели справедливость его слов и выводов.
Конечно,
Аелин — это не сам автор, но во многом похож на Алексея Брусиловского, и прежде
всего напряженным спором с собой и миром о том, что тысячелетиями мучило
человека мыслящего. Аелин балансирует на краю ясного ума и безумия, святости и
бунта против Неба, что отчасти продиктовано юношеским максимализмом.
Он
живет как бы в другом измерении, в другом времени, отличном от общего времени
человечества.
«Он
знал, что его время было странным — оно не соприкасалось со временем живущих
рядом людей, вехи двух времен были разными — для людей это были их жизненные
обстоятельства — прелесть отрицания скучной правильной жизни, для него же на
месте этого была пустота, и начало его времени было там, в античности, среди
храмов и олив. Его время было воздушным мостом, перекинутым из античности в
современность, там ему было хорошо, и он боялся смотреть вниз с этого моста:
внизу было страшное и непонятное — грозным гулом там тянулось единое время человеческой
истории, и там не было ничего, кроме месива из крови и грязи…»
«Странность»
его, как и другого героя «Фиолетовой долины», краснолицего мужика —
изобретателя «вечного двигателя» и вполне трезво глядящего на современное бытие
человека инженерной профессии, странность эта в самом деле выглядит странной на
фоне всеобщей паранойи, что краснолицый пытается доказать своему лечащему
врачу-психиатру:
«— И
все-таки, я не понимаю, Андрей Иванович, — говорил краснолицый, — кому нужно
то, что я нахожусь здесь? Скажите мне, ответьте, откройте мне эту тайну, и я
отвяжусь от вас.
— Это
нужно обществу, — сказал спокойный голос Андрея Ивановича.
— Что?
Обществу? — как бы не веря своим ушам, произнес хриплый голос. — Но, Андрей
Иванович, вы же умный человек, неужели вы не видите, что само общество больно —
давно, тяжело и безнадежно, да и болезнь-то не какая-нибудь редкость, с
экзотичным названием, чем, при случае, и похвастаться можно, а самая
обыкновенная паранойя. Андрей Иванович, вот вы врач, стало быть, ученый
человек, ну, сами посудите, ведь если бы я просто перечислил симптомы, столь
вам знакомые: └враждебное окружение“, └первое в мире“, то есть если бы я вам сказал
про манию преследования и чувство собственной исключительности, если бы я
только заикнулся о безумном мираже неистового пролетарского счастья, вы бы,
наверное, сказали с радостным удивлением: └Да это же паранойя!“, а затем бы,
наверное, добавили: └Срочно госпитализировать!“ Хотя, нет-нет, я с вами даже
согласен, я бы даже не стал госпитализировать сошедшую с ума страну, даже если
бы и было куда — все это, знаете, интересно, только вот все портит отсутствие
логики. Андрей Иванович, — продолжал задыхающийся хриплый голос краснолицего, —
почему одних сумасшедших, изогнувших по своим безумным чертежам целую страну,
объявляют благодетелями человечества и ставят им кумиры, а других держат здесь?
Или все дело в том — кто первый? Так вот представьте, что перед вами сидит
очередной └великий вождь“, изобретатель вечного двигателя, который, не шутя,
надеется на то, что этот мотор заработает и выработает со временем какое-нибудь
└мировое счастье“…»
Дальнейший
монолог краснолицего столь же любопытен, но лучше читать его не в цитате,
извлеченной из контекста, а целиком, и потому я цитату прерываю — читайте
повесть!
Аелин
тоже видел отсутствие логики в поступках людей. Аелину, как и краснолицему, был
поставлен диагноз: «раздвоение личности», но Аелин подобное раздвоение наблюдал
повсеместно в обществе людей, считающихся нормальными:
«Как же
это получалось? Одни и те же люди делали совершенно разные вещи — они
любили и ненавидели, испражнялись и ссорились, гневались на обстоятельства и
смеялись в кино на французских комедиях. Одни и те же люди — он видел это —
выступали на торжественных собраниях и похабничали в курилке — и ничего,
никакого раздвоения не было. Как же он не замечал этого раньше? Каждый человек
был раздвоен, расстроен, раздесятерен, но при этом он был тем же самым… Ведь
каждому человеку, чтобы жить, приходилось раздваиваться между чуждыми,
враждебными друг другу вещами…»
И снова
— рассуждение о «раздвоении» следует читать в контексте, цитата — только путь к
мысли.
Подобных
размышлений в повести немало, но не следует забывать, что перед нами очень
молодой человек, не имеющий еще достаточно жизненного опыта, чтобы мысли свои
оформить в некую стройную систему, которая опиралась бы не только на книжные
знания, но и на личные переживания, взросление Духа. Жизнь не дала ему времени
на этот трудный, горький, но и благодатный путь. И все-таки даже то, что Алексей
Брусиловский сумел постичь, к чему шел, думаю, ценно и важно для нового
поколения таких же двадцатилетних юношей, которые задаются теми же вопросами,
что и он.
Аелин
ищет ответы на «вечные вопросы», поставленные Всевышним, он жаждет истины и в
моменты озарения видит сияющие миры, видит чистый мир, свободный от греха и
пороков, где все счастливы. Это золотой сон человечества, который не перестает
сниться, и Аелин в этом сне чувствовал себя младенцем.
«Он
только теперь понял, что всегда был младенцем, не знающим ничего, кроме
мягкости и тепла колыбели, не имеющим понятия о назначении зачем-то нужных,
жестких вещей — стола, стульев и стен родного дома…»
В снах
своих он умел летать:
«Под
ним была земля. Простор горизонта и темнеющее фиолетовое небо над открывшимся
миром… Зимы здесь не было. Далеко внизу, под ногами плыли сады, покрывавшие
темную землю… Впереди, на горизонте, вдали, куда он несся по застывшему
воздуху, вставало темное изваяние горы с пологой вершиной. Там стояли, глядя
друг на друга и разговаривая, два одинаковых человека с черными бородами, в длинной
синей одежде. Он знал этих людей — это Моисей говорил с Богом, слушал его Завет
и переспрашивал…»
* * *
Молодой
писатель создает свою утопию, которую философски обосновывает, пусть излагает
он свои мысли порой весьма сложным и запутанным, витиеватым языком, но сквозь
хаос и сумятицу мыслей все же просвечивает его возвышенная, небесная душа,
жаждущая гармонии, которой одиноко и скучно на несправедливой и неправедной
земле, среди обывателей, занятых животными потребностями, захваченных войной,
порабощением друг друга, пошлостью, ложью и т. д.
«Почему
это так? — подумал Аелин. — Человек должен двигаться и жить, но он стоял…
всем своим видом показывая, что вековая мечта — простая жизнь улыбающихся людей
среди зеленой природы, устроенной Богом не для случайных смертей, а для вечного
улыбающегося счастья, людей, живущих без одежды, но с преградой от эпидемий и
несчастных случайностей, вся эта мечта была лишь несерьезной прихотью, и люди
навечно застряли в фиолетовом сумраке надземных строений, меняя золотой век на
семейную истому тихого вечера за окнами построенного дома…»
Обывателям
вроде бы уютно в этом «фиолетовом сумраке», но они скрывают, как им страшно
жить, потому что они не знают выхода из этого тупика, не знают пути к всеобщему
счастью и потому еще больше ожесточаются. Их мир полон пустотой.
Выхода
из тупика не нашел и Аелин, но сами его поиски — это активное единоборство с
пустотой, с бездуховностью, с ложью бесконечных «вождей» и лукавых
идеологий-миражей, бессильных перед волею Всевышнего. В озарениях своих он
видел пророка в длинных синих одеждах, он слышал его голос, созерцал огненные
письмена священного Завета.
«Заблудился
я в небе, что делать?» — повторял Аелин слова Мандельштама. Алексей
Брусиловский и о себе мог бы сказать то же самое: «Заблудился я в небе…»
«Для
него небо было миром загадочным и удивительным, и Аелин думал, — до чего они с
поэтом похожи — тот в стихах совместил несовместимое, а он искал разгадку,
найдя которую можно соединить античность с современностью и уже не блуждать в
этом соединенном мире. А он заблудился…»
И Аелин
шагнул из окна общежития, где его пыталась соблазнить сладострастная студентка,
то есть в лице ее — тварный мир, живущий животными инстинктами, примитивными
заботами и забывший о даре Божьем — о драгоценности своей единственной жизни.
Тварный мир хотел поймать его — расставил свои сети и не поймал: Аелин шагнул в
небо.
«Где-то
внизу, на тротуаре спокойно говорили голоса, и пророк в длинной синей одежде
вздымал руки и кричал оглушительным голосом…»