Повесть
Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2015
Дмитрий
Александрович Колисниченко родился в Киеве
в 1982 году. Журналист, колумнист ряда украинских
интернет-изданий. В 2007 году издал в «Кислороде» (Москва) контркультурный
роман «На струе». Публиковал короткую прозу в журналах «Литера Dnepr» (Украина) и «Ликбез» (Россия).
Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор.
Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется
на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не
хотим обратить свой взгляд на них? Почему?
Михаил Булгаков. Белая гвардия
I
Гулявшие
с обеда по небу куцые тучи разошлись, и над городом показалась Луна,
обрамленная звездами; отчетливее всего пульсировала красная и пятиконечная —
Марс. Если бы кто-то вдруг случайно поднял голову к небу, то не нашел бы его. А
найдя, подумал бы, что ему чудится. Зима подходила к концу, но пятимиллионный
город этого не замечал — он спал. Из немногих бодрствующих его обитателей мало
кто смотрел на небо, предпочитая оглядываться по сторонам, абсолютно уверенный,
что там, в непроглядной мерцающей холодной тьме, нет ничего интересного.
Несмотря
на запрет, в пабе было накурено. На правила в последнее время вообще мало
обращали внимание. Жизнь, наперекор временным, как все думали, трудностям,
вдруг заиграла новыми красками, так что отдельное беззаконие не казалось
противоестественным. Напротив, каждому чудилось, что вместе с сигаретным дымом
и густым кислым пивом в воздухе витает что-то еще. То было смутное предчувствие
чего-то грандиозного, овладевшее даже теми, кто делал вид, что ровным счетом
ничего не происходит, предпочитая просто курить и пить пиво в перерывах между
работой и сном.
Алексею
принесли счет. Паб закрывался. Его развезло после всего лишь четырех бокалов.
Пил он в гордом одиночестве: Олег, с которым они договаривались провести
сегодняшний вечер, не пришел, сославшись на проблемы со своей девушкой. Они
снова поругались или что-то типа того.
Wi-Fi
глючил, и его то и дело выбивало из «ВКонтакте». Впрочем, никого из тех, с кем можно было
встретиться, там сейчас все равно не было. Никого из нескольких сотен виртуальных
друзей, с которыми он иногда о чем-то говорил, но никогда не виделся. Звонить
Алексею тоже было некому. Разве что бывшей девушке — Оле. Они прожили вместе три
года — не так уж и много. До нее Алексей жил с девушками и подольше. И чувства
были посильнее, особенно в юности. Они устраивали друг друга в постели и
неплохо проводили совместный досуг.
«Сейчас
все так живут», — считал Алексей, не задумываясь о высоком.
О
детях они тоже не думали. Вернее, не думал он. Насчет нее он не был уверен. Они
с Олей об этом не говорили. Да и причиной их расставания стали вовсе не дети.
Разногласий по этому вопросу не было. Они вообще никогда не ругались. Причиной
всему оказалась скука. Чувство, постепенно заполнившее вакуум в их отношениях.
Им было о чем поговорить, но и это наскучило. К тому же в журналах, и женских и
мужских, убеждали в необходимости эффекта новизны. Оля сама предложила
разойтись — Алексей не сопротивлялся.
«Хорошо»,
— подумал, решив, что ничего страшного не произойдет.
И
не произошло. Только когда тебе уже далеко за тридцать, заниматься
обустройством личной жизни — штука трудоемкая. Проще жить, как живется. Трудно
разве что засыпать одному в тишине. Если, конечно, не пьян —
тогда душевные терзания проваливаются в спасительный, освобождающий сон.
«День
не ел, вот и захмелел. Хорошо, хоть коньяк не пил», — размышлял он. Алексей
вспомнил вчерашний вечер и сегодняшнее утро, когда он зарекся пить. Но все
повторилось. «Нужно купить активированного угля и минеральной воды», — он
расплатился и вышел. Подъем по крутой лесенке из подвала дался ему с трудом.
Несвежая футболка, в которой не только ходил на работу, но и спал три ночи,
прилипла к спине.
На
улице было тихо. Ни людей, ни машин. Окна не горели. Только небо над городом да
редкие фонари в сотне метров, на другой стороне улицы. Казалось, даже тут в
воздухе витал густой запах жженых шин, хотя отсюда до эпицентра боев было два
километра, если не больше.
Поежившись
от холода, закурил. Мимо прогрохотал последний трамвай. Алексей вызвал такси,
набрав самого дешевого оператора. Деньги были, но платить лишнее не хотелось, несмотря
на пьяную усталость. Приятный женский голос пообещал, что машина будет через
десять минут.
«Раньше
никто за такие деньги не поехал бы, а сейчас извольте — спрос определяет
предложение, а его как раз и нет. Так что поедут, куда денутся», — рассуждал
он, пытаясь поднять настроение. Дела в последнее время не клеились: покупатели
молчали, инфляция била все больнее, а цены на материалы росли. Но Алексей не
впадал в уныние, злясь на тех, кому нечего было терять — бюджетников или
безработных: им плохо и так — куда еще хуже. «В крайнем случае
уеду в Польшу», — подумал. Гремя по трамвайным рельсам, подъехало такси. Он
бросил недокуренную сигарету. «Давно нужно было уехать», — решительно определил
для себя, садясь на заднее сиденье серенького, сливающегося со снежным
полумраком спящего города автомобиля.
За
рулем был нерусский. «Не кавказец. Ливанец? Сириец?» — Алексей с вялым
интересом перебирал в памяти ТВ-картинки и фотографии из Интернета. Водитель на
повышенных тонах говорил по телефону на незнакомом языке. «Как он вообще
ездит?» — подумал Алексей.
В
стареньком такси не было даже навигатора. Представить, что гость из далекой
страны знает город, да еще теперь, когда на всех центральных улицах перекрыто
движение, Алексей не мог, порадовавшись, что живет недалеко и таксист вряд ли
заблудится. «Если что, подскажу», — решил, почувствовав, что начинает злиться
на ленивых малограмотных водителей независимо от их национальности.
Наконец
то ли ливанец, то ли сириец, то ли Бог весть кто
закончил говорить по телефону и стал коситься на Алексея в зеркальце, от чего
пассажир занервничал еще больше. Воздух в машине был тяжелым и пустым, ничем не
пахнущим, будто мертвым. У него закружилась голова. Алексей попробовал открыть
окно, но ручка для опускания стекла оказалась предусмотрительно (почему-то он
подумал именно так) отвинчена. «Воюют», — неожиданно произнес водитель
многозначительно. Ему явно хотелось поговорить. Причем не из праздного
любопытства — в глазах металась тревога, отражаясь в зеркальном стекле. «Я в
Интернете читал. Иностранцам советуют завтра не выходить в город», — продолжал
таксист, становившийся от молчаливого одобрения Алексея все словоохотливее. Он
вдруг стал Алексею даже симпатичен: почувствовав покровительственную жалость и
выпятив грудь, Алексей черпал наслаждение из собственного сострадания, едва не
пустив пьяную слезу.
«Пишут,
что националисты, фашисты будут по городу ходить», — жаловался таксист, как
отметил Алексей, практически без акцента.
«Да
все нормально, не бойтесь. Только страх нагнетают», — пытался успокаивать его
пассажир.
«Да
я не боюсь», — неожиданно храбро сказал водитель.
Ему
снова позвонили, и он вновь заговорил на загадочном языке. Алексей задумчиво
уставился в окно: в темноте проносилась промзона, прореженная невысокими, сутулыми домишками из навсегда
забытого прошлого, сохранившимися лишь по нелепому стечению обстоятельств, —
обветшалые, нередко заброшенные и заколоченные, они медленно угасали, дожидаясь
своего часа уйти под снос.
«Праздность
порождает праздность, вот и лезет в голову всякая чепуха», — думал он, глядя на
иностранца, продолжающего трудиться, словно муравей, несмотря на все невзгоды,
угрозы и усталость. Алексею стало немного стыдно за желание бросить все и
удрать.
«Родители
постоянно звонят — волнуются. А я им ничего объяснить не могу. Они такого в
Интернете начитаются, что все равно — нет смысла переубеждать. Думают, что тут
страх и ужас. Война», — услышал он голос водителя. Алексей сочувственно кивнул.
Они выехали на сверкающий проспект. Веселый неоновый свет привел Алексея в
чувство. Он выпрямился и достал несколько скомканных купюр.
«Я
тут пять лет — мне возвращаться нельзя. Там работы нет», — пожаловался таксист.
«Должно
быть, в его стране идет война, вот он и уехал, чтобы прокормить семью», —
подумал Алексей, продолжая упиваться чужим горем, считая свою учтивость и
готовность слушать истинным благодеянием. «Держитесь и ничего не бойтесь. Все
скоро закончится и будет хорошо», — сказал Алексей, ловя себя на мысли, что у
этого парня вряд ли когда-то было хорошо и последняя фраза звучит как издевка.
Машина
растворилась в ночи. Алексей пошел к круглосуточной аптеке, однако на его
звонок никто не вышел. «Мне бы хоть воды купить», — подумал он, злясь, что дома
никогда нет самого необходимого, хотя он сто раз обещал себе запастись
активированным углем и минеральной водой — они требовались при его ритме жизни
едва не ежедневно. О том, чтобы просто бросить пить, речь уже не шла…
На
остановке рядом с ларьком сидели местные пропойцы.
Ходить среди ночи он не боялся. Страху вообще давно не было. Было пугающее
равнодушие. «Милицию бы вызвать», — подумал, зная, что никакая милиция не
приедет — нет никакой милиции, да никогда и не было. Мужики громко, угрожающе
засмеялись, замахав в его сторону кривыми огромными ручищами. Тучи над ними
окончательно сомкнулись, пряча и наливающийся рубин Марса, и звезды с Луной, и
весь мир.
II
Алексей
уснул, наглухо закрыв окна, отгородившись от города. Теплый пьяный воздух
окутывал тошнотворным дурманом, и сон был глубок и бесчувственен. Город тихо
ворочался. Но вот на тонкой грани ночи и столь же темного, беспросветного утра,
когда, казалось, даже в эпицентре боев припорошенные снегом солдаты стихнут и
все окунется в густую тишину и замрет, вдруг взорвалось — выстрелами, залпами,
огнем и металлом, размазывая черную кровь по истоптанному снегу. Люди продолжали
умирать до позднего рассвета, когда вокруг было так светло, что кровь снова
стала красной даже в отсутствие солнца, вместо которого над головами
простиралась торжественная серая бесконечность.
Алексей
все это пропустил, проснувшись в половине десятого. Включив мобильник, с
похмельным равнодушием увидел несколько пропущенных звонков и сообщений,
прочитал первое и резко встал, забыв о легком недомогании. И о работе. Все на
несколько минут отошло на второй план, уступив место тревожному и высокому осознанию
чего-то неведомого, но страшного и огромного. Он бросился на балкон и открыл
окно. Машина, брошенная им во дворе из-за непрекращающегося пьянства и
невозможности сесть за руль несколько дней назад, была на месте. Он вздохнул с
облегчением. Вернувшись в комнату, включил телевизор, но по всем каналам шла
реклама или кино. Даже на круглосуточном новостном
крутили спорт. Тихо выругавшись и вновь ощутив всю полноту утреннего
недомогания, зашел в Интернет: френд-ленты и лезущие
отовсюду новости кричали красным, не давая разобрать в царившем хаосе, что к
чему. Алексею скармливали трупы: пять, десять, сто — сотни. Отовсюду предлагали
фото и видео обезображенной человеческой плоти или просто ровные, словно
оловянные солдатики, фигуры. Их стреляли, резали и взрывали. «Снайперы!
Мародеры! Теракты!» — выдавали барабанную дробь новости. Кто и зачем — не
сообщалось. Это было не важно, когда страх и ненависть захватили все сердца,
вбивая в них стальные колья, отторгая самообладание и разум.
Умывшись
и посмотрев на себя в зеркало, Алексей подумал, что неплохо бы побриться. Но
сил не было. Попытался вызвать такси, но три оператора соврали, что свободных
машин нет. Он оделся и вышел на улицу. Людей было немного, а те, кто был, не
шли, а двигались короткими и длинными перебежками, юркая между дворами, домами
и малыми архитектурными формами. Попытался поймать машину, но первый же
водитель, услышав, что ему нужно в центр, назвал двойной тариф.
Раздосадованный, он закурил и отправился на остановку, когда позвонил Олег.
«Я
никогда ему этого не прощу», — прорычал, будто с личной обидой.
«Подожди,
еще ничего не понятно», — попытался возразить Алексей, чувствуя, как накатывает
тошнота и спорить совершенно не хочется, однако Олег продолжал напирать:
«Тварь! Это же бандит! Повесим его!»
«Я
скоро буду», — попытался сменить тему Алексей.
«Можешь
не спешить, таможня все равно стоит. Могли бы вообще дома остаться», — заметил
Олег.
«Ну,
встретимся уже. А завтра — отоспимся».
«Моя
бедная печень», — рассмеялся приятель.
Мимо
снова бежали люди, на ходу запрыгивая в полупустой троллейбус. На остановке
было человек десять. Охваченный внезапной паникой, Алексей отошел от дороги,
вдруг подумав, что кому-то может прийти в голову толкнуть его под колеса.
Наконец подъехала его маршрутка. В салоне даже были свободные места. Он сел.
Вокруг молчали. Хмурые, не успевшие проснуться и прийти в себя люди старались
не смотреть друг другу в глаза, будто участвуя в чем-то постыдном, пряча от
окружающих свой страх. Только тревожно вещало радио. Водитель выглядел
неуместно торжественно. Все делали вид, что не слушают, будто их это и не
касается вовсе, глядя или в окно, или просто перед собой — не моргая, а на
самом деле ловя каждое слово сбивающегося через слово диктора. Всем почему-то
было не только страшно, но и стыдно.
Мысли
тоже сбивались, прыгая друг через друга, мелькая быстро и мелко. Особого страха
не было. Не говоря об ужасе, охватившем, судя по всему, всех вокруг. «Может, я
просто бесчувственен?» — думал он, осознавая всю глубину хронической усталости,
давно переросшей в смертную тоску. Мелкие проблемки скрипели песком на зубах,
не давая расслабиться ни на секунду. Алексей не был самокритичным. Но выдавать
проблемки за проблемы точно не мог. Помня, что такое проблемы. Вся его жизнь,
не считая последних десяти лет, была одной сплошной проблемой. Детство без отца
в небольшом провинциальном городке в степях Юго-Востока.
Студенческая жизнь впроголодь. Когда умерла мать, он впопыхах наскреб у соседей
по этажу денег на билет и едва успел на похороны. Потом часто думал, что зря
приехал. Да, его бы не поняли, прокляли бы всем городом. Ну и пусть! Плевать он
на них хотел. Все их презрение стоило того, чтобы мать осталась в его памяти
живой, а не фарфоровой куклой в дешевеньком гробу.
Он
научился прогибаться и уступать, потому что отступать было некуда. Сначала было
неприятно, но потом, когда начал зарабатывать и получать материальное
вознаграждение за терпение, все перетерлось в пыль, он стал равнодушен к
подобным нравственно-этическим вопросам. Волновали только цифры, которые в
последнее время неумолимо падали, а дальнейшие прогнозы пугали. Из-за
происходящего в городе и стране никто уже ничего не знал. И не делал никаких
прогнозов. Но это всего лишь проблемки.
Алексея
вновь одолела паранойя. «Кажется, где-то писали, что в общественном транспорте
возможны теракты? Или сообщали по радио?» — пытался вспомнить, украдкой
оглядывая попадающую в поле зрения территорию на предмет подозрительных
личностей или багажа. Не обнаружив ничего, не успокоился, уверенный, что его
взгляд просто не способен увидеть опасность.
На
застроенной ларьками и палатками площади перед спуском в метро, хотя подземка
была закрыта, встревоженно гудели люди всех мастей —
от спешащих белых воротничков и студентов до пьянчужек
и бездомных, облепивших парапеты, лавочки и часть лестницы, копошащихся под
ногами. Два молодых милиционера со страхом разглядывали текущий мимо человеческий
поток.
Вся
эта чернь действовала ему на нервы. Еще больше раздражало, что в обществе себе
подобных — интеллигентных, порядочных, как он считал, людей — он не мог открыто
называть жалких людишек чернью, хотя все вокруг (он
был уверен) думали так же или почти так же. И хотя категории интеллигентности и
порядочности зачастую шли врозь, Алексей считал, что имеет полное право судить.
Не людей, а отребье. Он не был сторонником наказания
за тунеядство, считая его пережитком советского
прошлого, ограничивающим права и свободы. Даже если человек пал так низко, он
волен распоряжаться своей жизнью, как считает нужным. Давая в то же время
таким, как Алексей, право относиться к ним соответствующе. Он гордился тем, что
давным-давно работает на себя и ни от кого не зависит. «Я же смог, почему не
могут другие?» — думал он, глядя на окутавшую его зловонную биомассу. Снова
охватило уныние. В голове загудело. «От вас одни проблемы, ничтожества,
тормозящие прогресс», — внезапно проскользнула мысль, что сам-то он по большому
счету не делает для прогресса ровным счетом ничего. Да и в его бизнесе все тоже
зависело не только от него. А как показали последние дни, вообще ничего не
зависело. Процесс стал неуправляемым. Противное чувство собственной
неполноценности пронзило с головы до пят, и он едва не налетел на закутанного в
ворох грязной одежды мужика, с трудом сохранив равновесие и удержавшись на
ногах.
«Ты
кто?» — воскликнул тонко, невольно выдавая весь свой ужас.
«Я
— алкоголик, а вот ты — кто?» — ответил тот презрительно.
Посрамленный,
Алексей бросился в подземный переход. Пройдя квартал до офиса, наткнулся на
очередь к банкомату, вьющуюся через всю улицу. Люди снимали деньги и ругались.
Олега
в офисе еще не было. Их младший менеджер Володя встал с привычным энтузиазмом
и, массивно нависнув над огромным овальным столом, за которым они работали
втроем, энергично пожал Алексею руку. Крупный добродушный
парень, приехавший в столицу на пять лет позже Алексея с запада страны,
опоздал и упустил возможность стать самостоятельным, пусть и крошечным игроком
на рынке. Он навсегда обречен выполнять чьи-то задачи,
а не строить собственные планы. Впрочем, во-первых, будучи по природе
инициативным, он не обладал организаторскими способностями, которые приписывали
себе Алексей и Олег. Во-вторых, само право на труд и достойная зарплата уже
были огромным благом, за которое в нынешнее непростое время стоило быть
благодарным. О чем то и дело напоминали Володе, подстегивая его собранность.
Вспоминали, что в начале их пути никто не давал такой работы и все, что
они имеют сейчас, стоило крови и пота. А он пришел на все готовенькое. К
счастью для Алексея с Олегом, Володя оказался хоть и простоват, но без
крестьянской хитринки. Он отдавался их делу, словно оно было его
собственным.
«Кофе?»
— спросил Володя, ставя чайник.
За
окном вдруг потемнело: небо заволокло тучами. Алексей не ответил, подумав, что,
должно быть, снова пойдет снег. Он включил мягкий свет торшера, приоткрыл окно
и глубоко вдохнул прохладный воздух, продолжая витать в похмельном тумане.
«Раньше в это время я уже был в порядке», — подумал грустно, беспокоясь, как бы
его нездоровое состояние не растянулось до вечера, и
понимая, что рабочий день, скорее всего, потерян.
Володя
поставил перед ним чашку. Кофе не хотелось. Воротило от одного запаха. Хотелось
спать. Зато Володе, судя по возбужденно горящим глазам, было невтерпеж
что-то рассказать.
«Я
вчера вечером в центре был — под обстрел попал», — наконец не выдержал он.
Алексей
вежливо улыбнулся, позволяя продолжить. На самом деле никакого интереса не
было. И не только из-за неутихающего похмелья. Глядя на сытого, мирного Володю,
Алексей не мог представить его в эпицентре обстрела. Или чьей-либо целью
вообще. Кому он нужен? Вруном или сказочником он его не считал, сам вырос и жил
среди ему подобных. Несколько приукрасить и развить
сюжет, если это не нарушало чьи-либо интересы, не считалось у них зазорным.
Получив
одобрение, Володя начал взахлеб: и как подносили
брусчатку, и как выносили раненых. Он с наслаждением ставил ударение на «мы».
«А
они, сволочи, стреляли отовсюду, а потом солдаты как пошли всех разгонять —
мясо было», — он перевел дух.
«И
в тебя стреляли?» — спросил Алексей, рискнув пригубить кофе.
«И
в меня», — кивнул Володя.
«Не
попали?»
«Зато
под раздачу попал — вот», — закатал рукав джемпера, демонстрируя свежий синяк.
Алексей
подумал: синяк как синяк.
«Так
вроде это сегодня с утра снайперы работали», — заметил Алексей, желая намекнуть
на некие несоответствия и щегольнуть профессиональным «работали», показывая
Володе, что он тоже в теме. Володя насупился и уставился в ноутбук.
От
кофе Алексей немного взбодрился, и ему даже стало немного стыдно за свою
бестактность, ведь Володя действительно бывал на баррикадах, пускай просто в
качестве зеваки. Тем не менее. Сам Алексей там за все три месяца ни разу не
был. Перспектива попасть под милицейские дубинки или обстрел
отталкивали его своей деструктивностью. Это
было так же глупо и нелепо, как, например, лишиться бизнеса и сесть в тюрьму за
неуплату налогов или подхватить венерическую болезнь после случайного пьяного
секса. Когда он слышал о людях, подставляющихся на линии огня или хотя бы
мало-мальски играющих с законом, он испытывал глубокое непонимание. Да,
романтика здесь тоже имела место, как и зависть, где-то глубоко внутри. Но у
здравомыслящего человека в критический момент, убеждал себя Алексей, романтика
обязательно разбивалась о прагматизм, вырастающий перед ее порывами
неприступной стеной.
«Зря
ты так ко всему относишься», — прервал молчание Володя, будто прочитав его
мысли.
Он
ничего не ответил. В офис вошел Олег.
«В
городе дурдом — повсюду пробки, такси не вызвать», — сказал, снимая пальто.
Алексей
попытался проверить поступление сегодняшних платежей, но Интернет-банкинг
не работал.
«В
банкоматах денег нет, в магазинах очереди, будто все с ума сошли — гребут с
полок все, даже соль. Будто есть ее будут», — сказал Олег, садясь в кресло.
III
Они
ужинали в пивной, недалеко от эпицентра. Сначала Алексей пытался убедить Олега
занять столик где-нибудь подальше от всего этого. Ближе к офису.
«Ерундой
ты занимаешься, честное слово», — сказал он еще до того, как появились
снайперы, а трупы и продолжающиеся столкновения не воспринимались как нечто из
ряда вон выходящее, списываясь некоторыми и вовсе на ошибку, возможно,
допущенную журналистами, — у страха, дескать, глаза велики. Отношение к
ситуации резко изменилось, когда начали стрелять. И хотя еще не было
установлено кто, все и так все прекрасно понимали. Были убеждены и знали.
Недалеко
от паба, где они собирались провести вечер, как писали в Интернете, накануне
ночью зарезали нескольких человек. Произошедшее,
конечно же, назвали провокацией с очевидными мотивами и целями. Хотя для
напуганных людей все было отнюдь не так очевидно. Снайперов они еще были готовы
принять за попытку зачистки, особо не вникая в детали, лишь сопереживая
случившемуся, на самом деле мало веря, что стрелки объявятся где-то за пределами
центра, чтобы убивать в большинстве своем аполитичных обывателей. Орудующие же
банды, тоже весьма далекие от политического момента, мародеры, которые, по
слухам, вот-вот должны начать грабить город, в первую очередь магазины,
питейные заведения и офисы, вселяли чувство другого порядка — страх перед
неизвестным, способным коснуться каждого.
Блогеры
писали о горах тел, вывозимых скорыми и частными автомобилями в городские
больницы. Все это скрывали от журналистов. Но по Интернету уже гуляли фотографии,
холодящие кровь. И видео. Общее число жертв перевалило за сотню. «Морги
переполнены сотнями трупов!» — пугали социальные сети, публикуя страшные кадры
окровавленных тел. Где-то даже проскочила цифра — тысяча. Но эксперты тут же
успокоили, заявив, что столько трупов — это чересчур, погибших — около
сотни, может быть, немного меньше, после чего пар все же вышел, и город устоял
от соблазна взорваться во всеобщей истерии. Люди опустошали банковские счета и
супермаркеты с твердым намерением отсидеться дома. Что будет дальше — не суть
важно. Главное — переждать.
«Можно
было собраться у меня», — заметил Алексей, запирая офис.
«Да
не бойся, проскочим!» — бравировал перед Володей Олег, с трудом скрывая
беспокойство и затягиваясь чаще, чем обычно.
На
улице было темно. Фонари горели через один. Темные тени людей сновали
туда-сюда.
«Уроды», — выругался Олег, получив от такси эсэмэс с отказом.
«Я
же говорил, лучше бы в офисе подождали, — продолжал ворчать Алексей. — Не звони
в самые дешевые, они точно не приедут».
Олег
отмахнулся. Прошло несколько минут, телефон молчал. Олег снова начал набирать
такси. Володя невозмутимо предложил пройтись пешком.
«Я
на метро ехать не хочу», — сказал Алексей, чувствуя даже не страх, а просто
усталость.
«А
его уже открыли?» — спросил Володя.
Никто
не ответил. Алексей даже начал подумывать, чтобы вернуться домой и хорошенько
отдохнуть. Почитать книжку, например. Он вспомнил, что уже месяц пытается
взяться за «Хаджи-Мурата», да все не получается. Пускай он читал немного, но
читал. Этим Алексей выделялся из их компании. У других не было даже стремления.
Впрочем, Алексея все равно давило неудовлетворение. Если раньше, в студенческие
годы, несмотря на учебу и бурный досуг, удавалось читать книгу за неделю-две,
то сейчас на это уходили месяцы. И каждый раз он не был полностью уверен, что
дочитает до конца. В последнее время он вообще ничего не читал, кроме глянцевых
журналов и ленты Facebook, где каждый на свой лад
пытался изощряться в пафосности и оригинальности, не
брезгуя перепечатывать чужие статусы и присваивать чьи-то мысли. От этого
Алексей впадал в серую тоску, чувствуя себя такой же серой, безвольной
биомассой.
Наконец
приехала машина — маленькая и грязная. Алексей с Олегом с трудом поместились на
заднем сиденье. Володя, самый крупный, уселся впереди. Добродушный молодой водитель
с энтузиазмом говорил о грядущих переменах. Он верил, что скоро жизнь станет
лучше. Веселее.
«За
честь и достоинство нужно бороться», — многозначительно изрек он.
«Вы
так верите в победу», — искренне позавидовал Олег.
«Пэрэмога нэвидворотня», — кивнул
тот.
Таксист
говорил быстро, часто вставляя в речь диалектизмы.
«Я
даже на курсы английского языка пошел», — похвастался он.
«Лучше
бы русский выучил», — подумал Алексей со злостью.
Он
продолжал говорить все убедительнее. Пассажиры молчали.
Через
полчаса, выпив два пива, Алексей почувствовал, что ни к чему не обязывающая и
абсолютно бессмысленная болтовня начинает напрягать. Впрочем, он и не ожидал
ничего другого. Олег с самодовольным видом заказал себе стейк
из семги.
«Да,
красная рыба стоит сегодня недешево, но я хорошо работаю и могу себе
позволить», — будто говорил он окружающим.
Кто-то
изучал карту виски, сетуя на отсутствие любимого сорта. Кто-то уговаривал
остальных взять блюдо на всю компанию, чтобы не переплачивать. На что ему
отвечали, что хотят именно стейк рибай,
а не какие-то сосиски. За длинным столом сидело человек десять-двенадцать.
Алексею лень было считать. То, что говорили на одном конце, не слышали на
другом. Он с трудом разбирал, что болтал парень напротив. Алексей не помнил,
как того зовут, хотя они неоднократно виделись.
«Сколько
мы знакомы? Год? Или два?» — чтобы отвлечься, он попытался вспомнить о
собеседнике хоть что-то, но тщетно.
Тем
временем тот продолжал что-то с жаром рассказывать Алексею, за неимением других
слушателей, которые отсеялись после первых реплик. Парень смотрел прямо в глаза
— жадно, как будто боясь потерять и его. До Алексея доносились лишь отдельные
слова: «Доллар!» «Очереди!» «Дефолт!» Ему даже сделалось немного стыдно — настолько
жарко говорил визави. А он его не слышал. Приходилось сочувственно улыбаться и
кивать, соглашаясь с очевидными вещами. Он с трудом
делал вид, что осознает глубину пропасти, которая может поглотить их. Оглянувшись,
Алексей заметил, что все равно всем. Люди вокруг пили и веселились. У сцены
копошились, настраивая аппаратуру, музыканты, готовясь к ежевечернему концерту
для пьющей и жующей публики. Официантка улыбнулась ему, но его лицо осталось
каменной маской. Алексей заметил, как мелькнули в ее глазах страх и отвращение
к нему. Девушка, демонстративно отвернувшись, быстро прошла мимо. Он снова
подумал о доме и «Хаджи-Мурате». Алексей с трудом представлял себе, что это
такое. «Местность, водопад или имя собственное? — гадал он. — Да, это
определенно связано с войной». И представлял автора во время обороны
Севастополя. Он точно там был. Алексей знал наверняка. Тут ошибки быть не могло
— был уверен на все сто. Однако гарантировать, что Хаджи-Мурат — это в Крыму,
Алексей не мог. К тому же он вдруг поймал себя на мысли, что думает о нем как о
горе. «То есть о ней», — растерянно решил Алексей, чувствуя, что ошибается.
Судя по всему, речь шла о войне, а то, как Лев Толстой писал о войне, ему
нравилось. Как и само толстовство. Вспомнив о нем, Алексей улыбнулся, почувствовав,
как давящая тоска становится теплой и мягкой, обволакивая и наполняя сладкой
грустью. Ему захотелось рассказать о прочитанном всем вокруг, настолько сейчас
оно показалось Алексею, допивавшему третий бокал, важным. Он был уверен, что
все, услышав его рассказ, изменятся и станут лучше. И все вокруг станет лучше,
потому что рвущийся из него порыв казался истиной, без которой все погибнут.
Однако идея рассказать о толстовстве и вообще поговорить здесь о литературе
привела его в легкое замешательство. Как только он пытался воспроизвести свои
мысли вслух, с языка срывались корявые реплики. Он понимал: еще немного, и
желание высказаться угаснет. Физически чувствовал неприятный металлический вкус
на кончике языка, понемногу растворявшийся в пивной кислоте.
В
разговор встрял сидящий по правую руку Володя. Хотя все держались на равных,
как наемный сотрудник, Володя изначально находился в ином положении, чем
остальные: ему не затыкали рот, но спокойно могли перебить. Над ним не
насмехались, но в глазах и тоне проскальзывали сарказм и высокомерие. И уж тем
более ему никогда не давали слово просто так. Володя не обижался, понимая все
без ненужной рефлексии. «Нужно обязательно прочитать этот чертов
“Хаджи-Мурат”», — думал Алексей, слушая, как и все, Володю
краем уха, лишь делая вид. Володя рассказывал много и явно перебирал отведенное
ему по неписаному ритуалу время. Ребята вокруг начали переговариваться,
демонстрируя неуважение, но он продолжал, даже не думая умолкать. Снова
рассказывал о вчерашних похождениях — как попал под обстрел, под раздачу. Как
страшно и мучительно умирали люди. Какого-то молодого парня расстреляли на
одной из соседних улиц. Володя уверял, что тот даже не был митингующим, и вдруг
бац — и погиб. Стреляли в него несколько раз: в ногу,
еще раз, в грудь, в живот. «И контрольный — в голову», — рассказывал он с видом
очевидца. «Все эти подробности — это так ужасно», — закатила глаза одна из
девушек, скривив милое молодое личико и едва отпивая коктейль. Ее парень
сдержанно откашлялся и демонстративно отвернулся, сосредоточенно разглядывая
рябь картинок, мелькающих на экране плазмы в другом конце паба.
Однако
не выслушанный в офисе и раззадоренный алкоголем, Володя хотел излиться до
последней капли. И хотя его личный героизм, в общем-то, сводился к пассивному
участию, о котором с равным правом могли тщеславно заявить тысячи других людей,
оказавшихся там в минуты бойни и, должно быть,
рассказывающих подобные истории во всех уголках города, общий трагизм
произошедшего создавал пафос, затмевающий все. О случившемся можно было
услышать в новостях или прочесть в Интернете, но Володя с особым жаром
преподносил общедоступные факты, домыслы и откровенную
ложь, так спутавшиеся в клубок, что говорить об абсолютной достоверности не
могли даже непосредственные участники событий.
«Еще
одному парню перерезали горло прямо при выходе из кабака»,
— продолжал он. Его глаза сверкали гневом и какой-то неуместной веселостью.
Одна из девушек охнула. Кто-то из парней пробормотал что-то неразборчивое, но
явно недовольное.
О
происходящем в городе в их компании говорили редко. По большому счету у всех
были две весомые причины для немногословности. Первое и главное — каждый
переживал за собственное благосостояние: бизнес, квартиру, машину и зону
личного комфорта, к которым они стремились столько лет.
И вот сейчас, за считанные дни, когда нынешние ужасы казались не более чем
выдумками журналистов, все это могло исчезнуть, раствориться, словно вода в
песке. Конечно, каждый из них понимал, что глобальный апокалипсис вряд ли
случится, однако предпочитал готовиться к худшему, глядя на мир встревоженным
взглядом и принимая сочувствие. Во-вторых, за время противостояния никто из них
не принял в происходящем непосредственного участия, так что рассказ Володи
казался им лихим героизмом, от чего они ненавидели его и себя, чувствуя
зависть, гложущую все сильнее. Хотя, возможно, и страх. Володя говорил с небольшим
акцентом. В отличие от ребят, приехавших в город пять, десять и даже пятнадцать
лет назад, когда люди еще были другими, он говорил достаточно грамотно, и
отвратительный убивающий язык суржик, стремительно распространившийся не только
в стране, но и в столице, был в его устах скорее
исключением из правил. Однако сейчас легкий акцент заставлял собравшихся видеть
в нем одного из тех парней с баррикад, которых уважали, побаивались и которым
завидовали. Они понимали, что, когда все закончится, эти люди не уйдут. Они
останутся. Даже если победят. Что казалось невозможным. К тому же стремительно
приближалась весна — кровь сойдет вместе со снегом, и на баррикады потянутся
новые люди, которым не будет конца-края. Но тем не
менее они бессознательно желали им победы, отождествляя серую государственную
смуту с мраком, накрывающим их беззащитные сознания. Володя продолжал: «А
нескольких ребят вообще положили, словно в тире. Перекрестным огнем — из отеля
и того театра, на горе».
«Из
окон или с крыши?» — спросили с едва уловимым сарказмом.
«Из
окон последнего этажа», — уточнил Володя твердо, уверенный, что именно так
писали в Интернете.
«Так
его вроде самооборона контролировала», — раздраженно возразил кто-то.
«Все
это вранье, и так ясно: этот маньяк сошел с ума,
почувствовал вкус кро-ови», — отмахнулась одна из
девушек.
«Вот-вот,
перестреляли всех, как одного», — подтвердил Володя с воодушевлением.
«Какой
ужас», — томно выдохнула девушка, равнодушно ища взглядом официантку, желая
повторить коктейль.
«После
этого наши сцепились с ментами из оцепления, так
одного вообще чуть не убили — выбили ему глаза и бросили подыхать. Так ему,
собаке, и надо», — сказал Володя, недобро улыбаясь.
«Все
это показывали по телевизору», — вновь раздался раздраженный голос.
«Вы
у себя дома на диванах смотрели, а я видел своими глазами. Я там был!» — бросил
в пылу Володя.
Все
замолчали. Короткая тишина была неприятной и натянутой.
IV
Решив,
что лучшего момента, чтобы вклиниться в разговор, у него не будет и когда до
него, может быть, дойдет очередь, все уже будут настолько пьяны, что никто не
станет его слушать, Алексей решительно перехватил разговор. «Все это так, да не
так», — сказал он внушительно, не вникая в смысл сказанного.
Володя,
похоже, и сам немного устал, поэтому не стал спорить с работодателем. Он с
первых дней совместной работы уяснил для себя, что тот всегда прав. И если
сейчас Алексей в чем-то не соглашался с ним, то это никак не било по его
интересам: ему не было никакого смысла вступать в малоперспективную и вообще
глупую дискуссию. К тому же он чувствовал тягостность повисшего молчания.
Музыканты продолжали вальяжно крутиться у сцены, не спеша начинать. Смолкла даже
звучавшая из колонок бодрая и негромкая музыка, позволяющая разговаривать, не
перекрикивая друг друга. «Должно быть, меняют диск», — подумал Володя грустно.
Его бравая спесь ушла вместе с отпустившим голову
алкоголем. Теперь он понимал, что его героическое выступление
не только не вызвало ожидаемого участия у сидящих за столом, но и было
неприятно им. Володя отдавал себе отчет в том, что едва ли не большая часть
сказанного им была изрядно приукрашена, а он хоть и был свидетелем событий, но
лично крови не видел. Подпорченная репутация вдруг смутила и озадачила
его. Портить отношения совершенно не хотелось. Вся его жизнь держалась на этих
отношениях. Поэтому он одобрительно кивнул, давая Алексею продолжить. Однако
тот молчал, не зная, с какой фразы начать, лихорадочно собирая в голове
рассыпающиеся мысли.
«Люди
стали не те», — сказал он первое, что подвернулось, понимая, что еще несколько
мгновений — и о нем окончательно забудут, а разговор перехватит кто-то
следующий.
«Это
почему же? Люди всегда были теми, кто они есть. Только мы, в отличие от тех,
кого ты пытаешься поставить нам в пример, научились ежедневно принимать душ и
следить за маникюром», — неожиданно возразил парень напротив.
Алексей
встретился с ним взглядом. По спине пробежал холодок. Вдруг стало тревожно. Тот
смотрел в упор, причем выглядел абсолютно трезвым. В его глазах не было злости
— он взирал на Алексея спокойно и даже равнодушно, плотно сжав тонкие губы,
давая понять, что все сказал и теперь дело за Алексеем — возражать или
расписаться в собственной неправоте. В голове стремительно щелкали секунды,
каждая из которых приближала его крах в глубоких глазах этого неизвестного и
страшного ему человека. Во рту пересохло. Он с трудом ворочал языком. Горло
сдавило. Поддавшись приступу паники, Алексей быстро взял бокал и допил теплое
пиво.
«Не
нужно ставить себя выше других», — деморализуя, бросил оппонент.
Пропустив
очередной удар, Алексей очнулся, с ужасом понимая, что его унижение заметила
большая часть собравшихся за столом: все, едва ли не впервые за вечер, вдруг
предательски замолчали, затаив дыхание и внимая каждому их слову.
«Действительно,
чем это мы хуже?» — подмигнул ему Володя, решивший, что можно слегка поддеть
начальника и тем самым отыграться перед не поддержавшей его компанией.
«Они
все время меня слушали», — подумал Алексей в отчаянии.
Все
взоры обратились на него.
«То
были правильные, хорошие люди», — сказал он сипло.
Собравшиеся
начали переглядываться и даже перемигиваться. Кто-то усмехнулся, фыркнул,
неслышно прокомментировал. За столом началось веселое оживление.
Воспользовавшись паузой, Алексей налил из графина полстакана виски и, страстно
желая побыстрее напиться, глотнул его залпом. И вдруг
все прошло. Страх ушел. Ему стало тепло, леденящий холод спал противной, мокрой
пеленой и растворился.
«А
что хорошего лично в тебе?» — спросил Алексей у визави, не сводя с него глаз и
стараясь, чтобы голос не дрожал от нарастающего негодования.
«Это
ты вдруг возомнил себя лучше других», — собеседник все так же не проявлял
никаких эмоций.
Алексей
аж вспыхнул от негодования, чувствуя, как алкоголь и
праведное возмущение бросились в голову, лишая хладнокровия.
«А
чем ты хорош? Чем вы все хороши?» — спросил он, чеканя слова и обводя компанию,
откровенно презираемую, долгим взглядом. Он шел в наступление, готовясь сжечь
мосты, уничтожить кропотливо выстраиваемые годами отношения, попытки создать
что-то вроде дружбы. Вместо того чтобы быть с теми, кто их действительно любил.
С родителями, например. Они не расставались даже в далеких странах —
какой-нибудь Камбодже или Вьетнаме, где много диких обезьян, экзотических
фруктов и не менее фантастических видов. Всего того, о чем многим остается
только мечтать. Подавляющее большинство населения, десятки миллионов людей, никогда
не покидало не только пределов страны, но даже своей области. Они были замкнуты
в тухлом, осточертевшем до нервных расстройств и срывов мирке. Они же,
вырываясь из него, улетая за полсвета, все так же сидели в какой-нибудь дыре и пили, пили, пили. Без конца и края.
Еще
в детстве он мечтал посмотреть мир. Просто выбраться хоть куда-то. Но родители
упорно не желали вывозить его дальше черноморского побережья. А он грезил
дальними странами, которые манили с телевизионного экрана. А еще он растерял
друзей. Так вышло. Жизнь ведь не стоит на месте. Возможно, иногда Алексей
признавался себе в этом: он просто не хотел возвращаться к старой жизни, в
которой, как ему казалось, не было ничего хорошего — одна серость, сырость и
убогость. Он всегда хотел большего. Намного большего. Новая компания, разрастающаяся
с каждым годом благодаря общим интересам и профессиональной склонности к
коммуникации, должна была заменить старых друзей. Сначала Алексею это
нравилось. Он не мог надышаться новыми впечатлениями, поездками, местами и
мечтами. Ему было весело и легко. А потом, как-то совершенно незаметно, эта
легкость бытия стала невыносимой. Алексей почувствовал себя глубоко несчастным.
И причиной были они. Все и каждый. «Сгубили мою жизнь, сволочи», — подумал он.
Его повело, и он крепко схватился за край стола. Официантка поставила перед ним
бокал пива, хотя он, кажется, и не просил.
«Я
много путешествую, занимаюсь саморазвитием и неплохо зарабатываю — это уже
немало. За что же меня презирать?» — добродушно спросил оппонент, будто не
замечая того, что кипело в Алексее. Его бесило их напускное спокойствие.
Равнодушие. Он просто не верил, что людям может быть настолько на все
наплевать.
«За
то, что толку от тебя — ноль», — сказал Алексей, чувствуя, что каждое слово
откровения придает ему сил.
Правду
оказалось говорить легко и приятно. Если не задумываться о последствиях,
конечно. Но последствия сейчас волновали Алексея в последнюю очередь.
Собравшиеся были настолько ему отвратительны, что не оставалось сомнений в
правильности смелого решения — высказать им все и освободиться наконец-то от
липких уз лжи и подхалимства, которым они занимались
все эти годы, ломая друг перед другом комедию.
«Бизнес?
К черту его. Выплыву как-нибудь и один. Перетерплю», — убеждал он себя, с
ненавистью глядя в улыбающееся лицо Олега.
«А
чем хорош ты?» — зло спросил незнакомец, впервые проявляя эмоции и обнажая
слабые нервы.
«Я-то?
— переспросил Алексей. — Каждый из нас идет на сделку с совестью. Но мне хотя
бы бывает стыдно!» — выпалил он.
Встал,
рассчитался с лихвой и вышел. Конечно, мог остаться, но так правильнее. Он
чувствовал гордость. В нем вдруг снова забурлила жизнь.
V
На
улице было тихо и темно. Даже машины не ездили. Все замерло. То, что еще днем
пугало, теперь притягивало. Алексею захотелось быть там — под пулями, под
залпами, среди дыма и огня. Зачем? Он не знал. Просто хотелось. Думая об этом,
он испытывал трепет и гордость. Хотя и не мог до конца понять, чем конкретно он
гордится. Скорее всего, грандиозностью момента. Страстно захотелось соприкоснуться
с ним. Он жадно втянул холодный воздух и быстро пошел вперед. В голове
пульсировал пьянящий ребяческий восторг. Остановился перед тонкой полоской
асфальта, уходящей серпантином вверх, поднял голову: там, наверху, все горело
красным заревом, пыхало жаром. Оглянулся. Слева, в абсолютной темноте,
беззвучно текла огромная река, кажущаяся сейчас великой и страшной. Ее не было
видно. Ее будто не было. Но Алексей знал: она там. Он чувствовал ее черную воду
и такие же льдины. За непроглядной стеной ночи, изрезанной косыми мазками
фонарей, ничего не было. Там начиналась ледяная пустота. Вздрогнув, Алексей
быстро пошел вверх. Подъем давался тяжело. Алкоголь начал отпускать, хотелось
курить, и затея идти в центр уже не казалась такой прекрасной, как несколько
минут назад. Сомнения разозлили, и он начал мысленно, едва шевеля губами,
ругать себя за проявление слабости. Нет ничего ужаснее, чем быть слабым и
понимать это. Ему стало мучительно стыдно. Продолжая ругаться, он махнул рукой,
словно отгоняя надоедливую муху, и сосредоточенно двинулся вверх.
На
высоте порывы ветра намели мусор. Идти становилось все труднее. Алексей
чувствовал усталость, оттого становился одержимее, шагая с высоким надрывом.
Перед последним рывком остановился и вновь глянул туда, где текла река, — через
голые ветки деревьев на него смотрела тьма.
Он
вышел на заметенную площадь. Стало ослепительно ярко. Отовсюду вырывался свет,
отражаясь в грязном снеге, — били прожекторы, светились рекламные плакаты, горели
редкие окна. В слегка морозном воздухе висел густой запах дыма. С одной стороны
стояли солдаты, с другой — виднелось зарево баррикад. Про себя отметил, какое
крошечное расстояние разделяло солдат и людей. Они ждали приказа, хотя,
казалось, можно напасть внезапно. Он подошел к солдатам ближе. Ему стало
страшно — вспомнил о снайперах. И вообще, сейчас могло произойти все что
угодно. Солдаты не двигались. Он делал шаг за шагом, ступая неуверенно и
осторожно, всячески подбадривая себя. Гордясь своей храбростью. На секунду в
голове мелькнула мысль, что вот сейчас в его сердце ворвется пуля — обжигающая
и смертельная. Представил, как все будут плакать, как о нем расскажут по
телевизору, как будут жалеть его в социальных сетях абсолютно незнакомые
люди… Из невидимых колонок играла «Лунная соната». Алексей представил, что
редко падавшие с неба крошечные снежные хлопья танцуют именно под нее, и улыбнулся.
Он стал жалеть себя, думая о себе не как о трусе или обыкновенном офисном
планктоне, а как о личности героической, неравнодушной и возвышенной. «Если мне
суждено умереть, это лучшее из всего возможного», — мысленно философствовал он,
на самом деле не желая быть убитым и боясь этого. Но пьяный восторг был
настолько силен, что бессильным перед ним оказалось даже чувство страха.
От
солдат отделился человек и двинулся в его сторону, подняв руку.
«Стой,
нельзя», — сухо сказал он, остановившись в десяти метрах.
«Мне
только посмотреть».
«По
какому вопросу?» — спросил солдат.
Алексей
взглянул на него: немолодой, лет пятидесяти, взгляд уставший, но непреклонный.
«Сюда
нельзя», — повторил он.
Алексей
захотел угостить его сигаретой, пытаясь понять, что чувствует: уважение ли это
перед оружием? Нет, скорее простая человеческая симпатия. Пьяненькая, но
искренняя. «К врагу», — подумал Алексей, не желая разбираться, почему тот
именно враг, а не друг или еще кто-то, пусть и
посторонний. Никакой вражды к нему Алексей не чувствовал. Подумал, что у
солдат приказ, и они не могут сложить оружие. Не той закалки. Их героическая
смерть в бою с революционерами показалась ему героической. И, уже позабыв о
жалости к себе, он принялся жалеть их.
Солдаты,
перекрывшие улицы, в отличие от подошедшего к нему, видимо, их командира, не
казались столь спокойными. Бойцы в первом ряду выглядели слишком уставшими и
растерянными, чтобы оставаться на передовой. Они, как и все вокруг, не понимали
в творящемся ровным счетом ничего. Один нервно,
подолгу затягиваясь, курил. Их секло снегом. Они сонно переминались на чугунных
ногах. Несколько человек побрели вверх по укрытой ночной тенью улице.
Спрятавшись за сгоревшим автобусом, кажущимся огромной, бесформенной кляксой,
они стояли возле гигантского мусорного бака на колесиках, спасаясь от сырой
февральской ночи у огня, как и люди по другую сторону баррикад.
Алексею
вдруг захотелось помирить их всех — это было так просто. Он почувствовал, как
тяжелеют под крупными каплями слез глаза. Мир вокруг исказился, и на пару
секунд он увидел лишь пылающий разноцветный калейдоскоп. Сердце затрепетало от
умиления. «Лунная соната» стихла. Зазвучало что-то незнакомое, торжественное и
грозное.
«Может,
вам сигарет купить? Бутербродов принести — тут рядом?» — неожиданно для себя
спросил Алексей, подумав в первую секунду, что ляпнул
несусветную глупость.
«Уходи»,
— повторил солдат спокойно, развернулся и пошел к
своим.
Алексей
даже не обиделся. Он утер слезы. «Так надо», — сказал тихо и побрел к
баррикадам.
В
воздухе грозно гремел голос очередного вещающего со сцены перед толпой оратора.
Людей призывали стоять до конца. Или умереть. Те гудели и гремели металлом. Их
было меньше, чем вчера, но больше, чем днем. С каждым шагом голос и гул
становились все громче. По периметру горели шины и мусорные баки. Вокруг было
светло, словно на рассвете. Блики огня били в глаза. Алексей почувствовал
прилив сил и пошел быстрее. Рядом туда-сюда сновали разномастные люди. У
сооруженных из мешков со снегом вперемешку с песком и подручными материалами
баррикад, возле палаточного городка, стоял патруль самообороны, не пускавший на
территорию двух парней его возраста. Алексей подошел ближе.
«Я
тоби кажу — ты пьяный», — говорил им рослый, крепкий
парень в маске.
Алексей
отметил, что оружия у него в руках не было, зато ребята держали в руках
арматуру.
«Мы
выпили всего по два бокала пива. И вообще, мы не обязаны перед вами в чем-то
отчитываться. Мы пришли сюда как граждане. Это наше право», — принялся читать
ему нотации один из парней.
«Нэ надо мени тут на свойий москальскый мови базарыть, усьок?» — бросил ему самооборонец.
«Знаете,
я с вами абсолютно согласен. В том плане, что лучше бы
немцы тогда победили. Жили бы сейчас в Австро-Венгрии, а не с дикарями. Как был
совок, так и остался», — высокомерно сказал парень, глядя в прорези маски,
откуда на него хмуро блестели черные глаза.
«Да
хоть американским штатом — лишь бы не с москалями», — кивнул другой.
«Да
вы провокаторы!» — зарычал боец, нависая над непрошеными гостями, но те,
видимо, не веря, что он решится применить силу, не двигались с места.
Он
слегка толкнул пытавшегося дискутировать парня.
«Ручки,
ручки!» — тот сделал шаг назад, но удержался на ногах.
«Вы
дискредитируете революцию», — раздраженно бросил самооборонцу
его товарищ.
Алексей
наблюдал за всем, подойдя к вооруженной охране. Он тоже был пьян, но чувствовал
себя достаточно бодро, почти трезво, однако не решался подходить ближе, чтобы
те не учуяли алкогольные пары. «Интересно, они тут совсем не пьют?» — подумал,
сожалея, что сейчас не сможет определить это наверняка. Хотя ему было ужасно
интересно. Это было не праздное любопытство. Ему просто вдруг захотелось
угостить этих ребят. Чем-то хорошим. Он бы купил дорогую водку, закуску. Ведь
на войне всегда пили. Он подумал о ста фронтовых граммах. Лишь бы во благо.
Представлять
себя на фронте было приятно. Алексей достал сигарету и закурил. Самооборонцы вежливо попросили угостить, и он с радостью
отдал им полупустую пачку, сказав, что купит себе еще, испытав прилив
энтузиазма оттого, что, как ему казалось, немного втерся к ним в доверие. Он
даже подумал, что мог бы говорить с ними на их языке, знакомом ему с детства,
на котором говорили многие, почти все — лишь с разной степенью вкрапления
русских слов. Впрочем, когда же он говорил на языке детства в последний раз?
Попытался вспомнить. Ну, если не считать бабушек на рынке и редких фраз или
отдельных слов при общении с Володей, выходило, что много-много лет назад. В их
кругу было не принято. С другими — тем более. Они не скрывали и не стыдились,
просто не афишировали. А зачем? У них была новая жизнь, и тот язык казался им
чем-то вроде тянущего на дно якоря. Они не хотели возвращаться к другой, худшей
жизни. Всех все устраивало.
При
этом, стоя сейчас рядом с говорящими
на языке его детства самооборонцами, Алексей
чувствовал некое торжество, гордость, сопричастность. Однако заговорить с ними
на нем так и не решился. Хотя в информационном пространстве: по телевизору, в
Интернете и на рекламных плакатах вдоль улиц — тот окружал его постоянно, в
условиях отсутствия живого общения Алексей начал забывать его. И сейчас, если
бы захотел заговорить на нем, в его речи встретилось бы слишком много русских и
просто непонятных, придуманных на ходу от безысходности слов. Он бы вызвал у
них презрение. Именно презрения с их стороны он боялся больше всего, хотя и
взирал на них свысока, жалея. Его страх был подобен натянутой струне,
отделяющей от него груз прошлого.
Самооборонцы
не обращали на него никакого внимания. Так как болтать попусту особого желания
не было и у Алексея, то все, чего он хотел, это чтобы его никто лишний раз не
дергал и в него не стрелял. Он был рад и тому, что ему позволяют стоять и
смотреть, дыша воздухом революции.
«Я
його зараз вдарю», — сказал
боец, сжимая от ярости кулаки, но все еще сдерживаясь.
«Стий», — сказал куривший рядом с Алексеем коренастый усатый
мужик лет сорока, не думающий, как и большинство тут,
о том, чтобы прятать свое лицо под маской, чем отличалась преимущественно
молодежь. Он подошел к парням.
«Сьогодня знов стрылялы,
останього пивгодыны тому вбылы, прямо там», — он показал рукой на высотку справа от
него.
Помолчав,
парни развернулись и ушли. Самооборонцы уставились на
Алексея.
«А
тоби чого не спыться?» — спросил он, направившись в его сторону.
«Мне
бы к сцене поближе, к людям», — сказал Алексей, натянуто улыбаясь, переживая и
за свой перегар, и за то, что начал говорить по-русски.
«Ну так йди, чого
чэкаешь?» — спросил боец.
Не
дожидаясь, пока тот подойдет, Алексей прыгнул в узкий проход между баррикадами.
Внутри
людей было еще больше. От близкого огня стало душно и бросало в пот. Алексея
окончательно развезло, и он впал в сонную прострацию: бродил среди палаток,
снующих туда-сюда политиков, рядовых революционеров, журналистов и зевак, чудом
не натыкаясь на горящие покрышки и ржавые дырявые баки, из которых вырывались
языки пламени и пепел. У него снова заболела голова. Потом пришла тошнота.
Алексей с грустью подумал, что если вырвет прямо здесь, его побьют, а то и чего
похуже: «Сочтут провокатором, никто и разбираться не будет». Такая смерть, в
отличие от пули, не казалась героической. Пуля же была идеальным вариантом:
сразу, наверняка или, как показывали в кино, просто истекаешь кровью, что тоже
не больно. Конечно, обидно отключиться от болевого шока и пропустить самое важное. Но так все равно лучше, чем
если начнут резать или ломать кости. Алексей печально обвел взглядом бурлящую в
копоти площадь. Все краски смешались в одно расползающееся пятно,
пожирающее пространство и время. Он бессильно побрел вперед, стараясь не думать
о своих страданиях, сосредоточенно пытаясь никого не задеть, ничего не
перевернуть и попросту не упасть.
Очередная
туча ушла за город, и на небе вновь, как-то по-особенному, по-летнему
жизнерадостно, засветила Луна. Алексей подумал о сладкой дольке дыни
«колхозницы» и слабо улыбнулся, представив во рту сочную мякоть. Его немного
отпустило — Господь услышал молитвы, хотя он и не обращался к нему. Из-за
очередной спины появился бело-голубой, кажущийся пенопластовым прямоугольник биотуалета, исписанный патриотическими и
антиправительственными лозунгами. Перед ним курили два парня: грудь и спину им
прикрывали самодельные бронежилеты из двух металлических пластин, на головах
каски с какими-то номерами. В руках они держали куски арматуры.
«Занято?»
— спросил Алексей.
Ему
не ответили. Он дернул дверь — заперто. Мысль о брезгливости была следующей, но
мимолетной.
«Чэрга», — бросил один из парней.
Алексей
ничего не ответил и уставился на бочку с огнем в двух десятках метров от них,
слушая, о чем те говорят, чтобы отвлечься от переполнявшей его мути.
«Ты
там скажы, щоб хлопцям гроши виддалы щэ за мынулый тыждэнь»,
— сказал один из парней.
«Всэ знають. Сказалы
— чэкай», — ответил другой.
«Хай цэ отым
дитям скажуть», — буркнул
товарищ.
Они
умолкли. Алексей повернул голову: они молча смотрели
на него. Неловкую паузу разрядил третий, вышедший из кабинки боец, после чего
они так же молча ушли.
Выйдя
из туалета, Алексей зачерпнул пригоршню снега и откусил. Несвежий снег скрипел
на зубах песком. В поисках полевой кухни, где можно выпить чаю, он попытался
пройти по улице вверх, но был грубо остановлен самообороной.
«Стий! — дернул его за локоть толстый мужик лет сорока. — Туды нэможна — там стрыляють».
Чаю
расхотелось. Геройский настрой испарился. Ему стало просто скучно. Тяжелый
воздух давил. Несмотря на десятки, сотни костров, вдруг стало зябко. Ноги
отяжелели. Он протер глаза, растер лицо, чтобы отогнать навалившуюся дремоту.
Снова захотелось выпить. Подумал, что пара бокалов пива — желательно темного и
крепкого — приведут его в чувство. Сверху, из-за стен домов, зазвонили колокола
собора. Люди, не сговариваясь, начали креститься. Одни — быстро, привычным
движением, оробев лишь на секунду. Другие — коряво, ловя далекие звуки с
тяжелыми лицами. Алексей потупил взор — креститься он не умел, а позориться и
путаться боялся и стеснялся. Потом все смолкло. И снова побежали туда-сюда люди.
Снова задрожал сырой февральский воздух. Он пошел через площадь прочь.
Но
вместо того, чтобы выбраться отсюда, ехать домой и спать, Алексей побрел через
баррикады и огни, толкаясь между усталыми и кажущимися обреченными людьми.
Долго бродил среди революционного хаоса, чувствуя, как открытое пространство —
город, нависший над ним, уходя в бездну неба, возвращает страх. Захотелось
укрыться где-нибудь в четырех стенах, под крышей над головой, чтобы было уютненько и тепло. Свернул в одну из улиц. Тут было непривычно
темно. Беспрепятственно перейдя на другую сторону баррикад, мимо равнодушных
крепких ребят в масках, пошел разбитой мостовой вверх. Шел долго. Протрезвел, и
ему стало скучно. Вокруг не было ни души. Пустынность улицы вносила в душу все
больше смятения, он уже решил сдаться и пасть духом, когда в одном из цокольных
окон увидел тусклый лимонный свет и услышал тихую музыку.
Спустившись
вниз по лестнице и толкнув массивную дверь, попал в узкое, бесконечно длинное,
но уютное помещение, бывшее когда-то подвалом, куда лазали самые отчаянные мальчишки.
Улыбнулся, чувствуя, что оказался там, где мечтал. Несмотря на поздний час,
посетители еще были. На него никто не обратил внимания. Даже официант,
сосредоточенно протиравший салфеткой пивной бокал. Внимания, собственно,
Алексею и не хотелось, поэтому он был даже благодарен за такое равнодушие и,
взяв меню, сел подальше от всех, но все равно оказался по соседству с компанией
молодых ребят, которые, впрочем, выглядели достаточно дружелюбно. Устроившись в
удобном деревянном кресле, удовлетворенно вздохнул, с новой силой почувствовав
накопившуюся усталость. Есть не хотелось. Подошла официантка. Пиво осталось
одно, самое плохое — фирменное. Он взял бокал, отметив, что голый живот
обслуживающей его молодой, должно быть еще студентки, девушки смотрится на фоне
происходящего вокруг странновато. «Или просто потому, что еще зима», — подумал,
жадно отхлебывая из бокала. Пиво оказалось неплотным, несвежим и невкусным,
зато холодным, а это главное. Его мучила жажда, и пиво смыло неприятный вкус во
рту. Он с интересом оглянулся, ища глазами официантку, чтобы заказать еще,
думая о ней уже как о девушке. Она была молода, и с ней, должно быть, будет
просто и комфортно. Компания за соседним столиком начала говорить громче.
«Мы
уже со всего потока подписи собрали и идем сначала к ректору, а если не захочет
— защищать начнем, сольем все в сеть», — сказал один из парней.
«Лучше
сразу — в сеть», — предложил другой.
«Пороть
горячку тут не нужно — попробуем сначала по-хорошему», — рассудил третий.
«Нечего
с ним церемониться, его вообще нужно на цепь посадить, как собаку», —
сказал первый парень нервно.
«Или
пристрелить к чертовой матери», — буркнул его товарищ.
Прислушавшись,
Алексей не заметил, что откровенно пялился на парней, которые
тут же это заметили и дружно уставились на него в ответ. Не выдержав игры в гляделки, Алексей отвел взгляд. В глазах ребят была злость.
Как ему казалось, они выглядели чересчур положительными,
чтобы вести себя неадекватно. Но в то же время такие милые мальчики могли
спокойно оказаться догхантерами или любителями
сжигать по ночам животных. Да и говорили они на чистом русском языке, без
акцента. Значит, наверняка были местными. Необязательно мажорами, но все равно
— молодыми и наглыми. Обо всем этом Алексей думал с тревогой, понимая, что их,
во-первых, трое. Во-вторых, они лет на десять моложе. Хотя Алексей пока не
считал себя старым всерьез, сейчас он почувствовал себя старой рухлядью,
которая вот-вот рассыплется, стоит по ней только хорошенько врезать. Парни
продолжали глядеть на него, ничего не говоря. Спасла ситуацию
официантка, вовремя подошедшая, чтобы принять у Алексея еще заказ.
«Вас
никто не обижает?» — спросил он девушку, вежливо улыбаясь, стараясь говорить
тихо, но убедительно, чтобы слова звучали интимно и не были услышаны парнями по
соседству.
«Кто
ж нас обидит?» — сказала официантка.
Судя
по всему, ее это действительно нисколько не беспокоило. Она смотрела на Алексея
спокойно и равнодушно. Он же, наоборот, чувствовал, как его тревога перерастает
в страх.
«Ну,
мало ли, заходят тут всякие», — боковым зрением, не поворачивая головы, Алексей
взглянул на соседний столик, парни забыли о нем и продолжали свой разговор,
понизив тон.
«Да
все у нас спокойно», — ответила официантка.
Алексей
снова посмотрел на ее голый живот. В полумраке зала он выглядел особенно
притягательным. Пива ему уже не хотелось, но он заказал еще бокал.
«И
счет», — попросил он.
Стараясь
не смотреть в сторону парней, Алексей вновь попытался услышать, о чем они
говорят, но тщетно. Девушка принесла пиво и счет. Он быстро сунул в картонную
книжечку крупную купюру без сдачи. Она улыбнулась, и к нему вернулась
уверенность.
Парни
за соседним столиком попросили их рассчитать.
«Когда
у вас смена заканчивается?» — Алексей тронул официантку за тонкую холодную
кисть за секунду до того, как она собиралась уйти.
«Раньше
круглосуточно работали, а сейчас — до последнего клиента», — ответила девушка
без каких-либо эмоций, с милым южным акцентом.
«Я
тебя подожду», — сказал он уверенно, глядя через длинный пустой зал на входную
дверь.
«Ладно»,
— пожала она плечами.
VI
Официантка
ему понравилась. Девушка, должно быть, думал он, жила в общежитии. С удобствами
на этаже и прочими прелестями совместного проживания веселой и не всегда чистоплотной
приезжей молодежи. Он отлично это помнил. В лучшем случае снимала квартиру.
Маленькую, тесную, но чистую. Девочки любили чистоту. Ютиться на двух десятках
квадратов жилплощади с двумя милыми, но чужими соседками было не тем, о чем она
мечтала. Алексей начал пробуждать в себе чувство жалости, наслаждаясь его
свежестью во всем этом хаосе. Конечно же, она была униженной и оскорбленной. Не
кем-то конкретно. Возможно, ее даже любили. Ну, или, по крайней мере,
относились с симпатией, что на фоне тотального равнодушия тоже было немало.
Нет, несправедлива к ней сама жизнь. Несправедливо то, что она родилась здесь,
а не там. «В цивилизованном мире», — думал он, упиваясь ролью потенциального
благодетеля по отношению к ней. Ему повезло: он смог выкарабкаться, а она
погрязла в маленьком мирке, где от пошлости до убожества — один шаг. Алексей
представлял, как зарплаты девушки и крошечных чаевых от жадных клиентов едва
хватает, чтобы заплатить за квартиру. Еще хорошо, что тут кормили и развозили
по домам. Раньше, до того, как все началось, он воображал ее обреченной,
попавшей в порочный круг, из которого нет выхода. Что поразительно: она вовсе
не пыталась нравиться, наоборот, казалась абсолютно равнодушной. Девушка не
была похожа на ту, чья жизнь сломана. Она не опускала руки. Ей просто
действительно все равно. Алексей убедился в этом, несмотря на краткость их
знакомства. Он еще сильнее принялся жалеть ее, представляя молодую официантку
невинной жертвой страшного времени. Она казалась ему необычной, увлекая за
собой. Горделиво подумал, что умеет отличать людей с полувзгляда,
даже не беседуя с ними, а просто так — только посмотрев, почувствовав их
энергетику.
Парни
за соседним столом расплатились и начали шумно собираться.
«Вообще,
давно пора очистить университет от этой старой сволочи», — сказал один из них,
продолжая так и не законченную тему, слушателем которой невольно стал Алексей.
«Это
точно, сидят как грибы», — заметил его товарищ.
«Я
бы им кровь пустил», — мрачно добавил самый радикальный из троицы и вновь
уставился на Алексея. Тот не смотрел на компанию, демонстративно читая анекдоты
в потертом картонном меню, но почувствовал взгляд его больших красивых злых
глаз, жгущий правую половину лица. Алексей обернулся и старательно посмотрел в
них, печально и смиренно, укоряя себя за трусость и давая всем своим видом
понять, что ему не нужны проблемы. Он просто хочет допить отвратительное пиво
и, захватив официантку, уехать домой. Вот и все. Ничего личного — просто уже
слишком поздно, и все устали. И он, откровенно говоря, не слышал ничего такого,
из-за чего ребята могли бы нервничать. Поэтому просто не стоит заниматься
эскалацией конфликта. Алексей быстро прокрутил все это в голове, готовясь
произнести наспех составленную речь вслух, если парни вдруг попытаются что-то
предпринять. «Но что?» — подумал он. Ему все еще не верилось, что милые
аккуратные ребята, розовощекие, будто сошедшие с оптимистических рекламных
буклетов для среднего класса, способны на насилие. Ведь только его и стоило бояться: все остальное — фикция, слова.
«А
не мусор ли ты?» — вдруг спросил парень.
Лишь
через секунду до Алексея дошло, что обращаются к нему. Вопрос ввел его в
ступор. Не потому, что его как-то оскорбило подозрение. Наоборот, он даже
почувствовал гордость, силу. Но вместе с тем Алексею не верилось, что парень
может произносить такие слова, настолько странными они казались в его устах.
Парень сделал шаг в его сторону. От него резко пахло пивом. Вблизи Алексей
понял, насколько тот пьян. Его страх возвращался, неприятно пульсируя в животе.
Он оглянулся в надежде найти что-нибудь подходящее для самозащиты. Под рукой
оказался наполовину полный бокал. И кресло, массивное, деревянное и слишком
тяжелое, чтобы поднять его и нанести удар. Все вдруг показалось Алексею смешным
и неправдоподобным. Он попытался вспомнить, когда дрался в последний раз.
Кажется, еще в дошкольном возрасте, с пацанами на
заднем дворе. Из-за чего и зачто — не знал и тогда,
но его вроде одолели. Сейчас ситуация вряд ли могла развиваться по другому
сценарию. Какими бы пьяными и милыми ни казались эти ребята. Больше всего
боялся, что выбьют зубы: стоматологов не любил с детства. Представив вкус и
звук крошащихся зубов, вздрогнул от омерзения.
«Пошли»,
— дернул товарища за рукав куртки другой парень, собираясь выходить, и, приобняв, повел к выходу. «Слава нации!» — крикнул Алексею
тот. Он не ответил. Все стихло.
Чтобы
не заснуть, Алексей взял кофе. Чтобы лишний раз не дергать почти снятую им
официантку, сам подошел к барной стойке. Выходить на
улицу не хотелось. Принялся ждать, втайне надеясь, что заглянет еще кто-то из
клиентов. Но минут через двадцать неприветливый бармен бросил ему, что они
закрываются, а еще через десять минут подошла официантка, в желто-голубой
спортивной куртке и сапогах на высоких каблуках.
«Ну,
пойдем?» — спросила она.
«Пойдем»,
— он устало улыбнулся и встал.
Алексей
начал немного жалеть, что затеял эту историю. Задумался, не спровадить
ли ее на ближайшем перекрестке, а самому поехать домой и спокойно выспаться.
Но, почувствовав ее запах — не очень дорогих духов и шампуня, подмигнул ей с
энтузиазмом, делая вид, что вовсе не устал. Они вышли и синхронно закурили.
Молчание затягивалось. Говорить было не о чем. Алексей впервые осознал их
разницу в возрасте и культурно-мировоззренческую пропасть, что их разделяла.
Ему стало грустно. Он чувствовал себя старым и отставшим от жизни. Не зная наверняка,
что именно он упустил, понимал, что им вряд ли будет интересно. Она докурила и
бросила окурок в снег. Алексей хотел спросить, как ее зовут, но почему-то
осекся. Будто постеснялся. На него накатила очередная волна меланхолии, он даже
попытался вспомнить, сколько лет назад знакомился с девушками вот так, как
сейчас, и о чем тогда говорил. В памяти обнаружил словно провал. Поэтому они
просто пошли вверх по улице. Улица была длинной, идти им было долго, и Алексей
надеялся, что за это время все образуется само собой. Он предложил ей взять его
под локоть, боясь, что она откажется и нанесет, сама того не понимая, удар по
его мужскому самолюбию. Но она не отказалась, взяла и даже прижалась к нему
слишком быстро — Алексею хотелось так думать, и он улыбнулся счастливо,
тихонько, чувствуя себя увереннее и бодрее.
«Сильно
устала?» — спросил, будто они знакомы не час, а целую вечность, и он волновался
о ней, проявлял заботу, неравнодушие. Девушка хмыкнула что-то не-определенное. Алексей снова
подумал, что не знает даже ее имени. У нее на груди вроде болталась какая-то
табличка, но было до того темно, и вообще он настолько устал, что вряд ли смог
бы разглядеть, что на ней написано, даже если бы тогда додумался обратить на
это внимание. «Неважно», — подумал он. Для него действительно это не имело
значения. «Какая разница?» — не хотелось, чтобы она вообще что-то говорила.
Только и нужно было — взять машину и поехать домой. Но ненавистные,
отвратительные ему правила заставляли его не молчать, а болтать что-либо. Лишь
бы болтать. Потому что ей могло стать скучно. Или страшно. Молодое поколение
хоть и было отвязанным до безобразия, но не настолько же, чтобы вот так ехать к
нему среди ночи. «Или настолько?» — недоумевал он, пытаясь придумать, что бы
еще такое сказать, чтобы прервать тишину, за которой гудели оставшиеся внизу
баррикады, огонь и страшные бедные люди, беснующиеся и умирающие в февральском
пекле.
Говорить
девушка явно не любила. Вытянуть из нее хоть что-то казалось делом утомительным
и абсолютно ненужным. Сейчас, среди глухой ночи, когда она закутана в куртку,
он не видел в ней ничего, за что ее можно было желать в поэтическом пьяном
полумраке. Она даже не набивала себе цену. Тут нечего набивать. Все более чем
очевидно. Даже ее одежда ужасна. На работе ее, по крайней мере, заставляли
одеваться по форме, и смотрелась она очень неплохо. Но курточка с
благотворительной акции, высокие сапоги из кожзаменителя, бесформенная темная
сумка с блестящим значком-подделкой неизвестного известного бренда — она
казалась ему провинциалкой. Вызывая отвращение тем, что в голову лезли
неприятные воспоминания из прошлой жизни. До переезда в город. Вся разница
между ними заключалась в том, что ему удалось преодолеть свой главный в жизни рубикон и вырваться, а она стояла в начале пути. И ее шансы
на его успешное преодоление казались Алексею минимальными. Стремящимися
к нулю. Он скривился, представив, что девушка не так чистоплотна, как ему
хотелось бы. Отогнал отвратительные мысли прочь и быстро глянул на нее — она
была похожа на куклу. Холодную и неживую.
Алексей
понимал, что все изменится, как только они приедут к нему домой — в его
красивую квартиру со свежим современным ремонтом. Она вряд ли бывала в таких. Конечно, ничего сверхъестественного, но все же. Ему
было приятно думать об этом. И он знал, что там она снова станет
привлекательной и желанной. Желание накрывало его сильнее и сильнее. И сдерживаться
было все труднее. Он почти ненавидел ее, но не собирался просто так сдаваться.
Алексей зло думал, что она у него просто так не отделается, тяжело придумывая,
о чем бы ее еще спросить из того, что нисколько не было ему интересно, но о чем
следовало говорить в таких случаях.
«Чем
планируешь заниматься?» — спросил он.
«В
смысле?»
Желание
уйти от нее, возможно даже грубо оттолкнув, захлестнуло Алексея, но он снова
сдержался.
«По
жизни. Не работать же всю жизнь официанткой», — процедил он в ярости,
прозвучавшей в ночи особенно резко.
Девушка
продолжала молчать. Ее высокие тонкие пошлые каблуки царапали снег, впиваясь в
него и помогая ей удержаться на давно не чищенном
тротуаре. Сначала Алексей думал повторить вопрос, но она продолжала так
выразительно безмолвствовать, что ему захотелось ударить ее от бессилия.
«Скоро
все это закончится. Я так думаю», — сказал он наконец,
переборов себя.
«Я
все равно уеду», — ответила девушка.
«Надолго?»
— спросил Алексей, желая развить разговор.
«Надеюсь,
навсегда», — ответила она.
Они
снова помолчали. Каждое слово из нее приходилось вытягивать. Алексей сокрушенно
подумал, что новая молодежь — совсем не та.
«Куда
уезжаешь?» — продолжил он.
«В
США», — ответила она.
«Круто,
а куда?» — искренне позавидовал Алексей.
«Не
помню, где-то под Лос-Анджелесом», — сказала девушка.
Они
помолчали.
«Хоть
язык выучу», — добавила она.
«Дело
нужное», — ляпнул он.
Алексей
подумал, что сам он уже слишком стар, чтобы просто так сорваться и бежать. Хотя
бегства ужасно хотелось. Жизнь становилась слишком монотонной и бесцельной.
Семья и дети тоже не были выходом. Он понял это давно, наблюдая за теми, кто
обзавелся семьей. Конечно, все они пытались выпятить свою идиллию и любовь,
показать, как они исключительно счастливы. Но все это мало походило на правду.
В их глазах Алексей видел разочарование. Потому что семейная жизнь оказывалась
не такой уж тихой и спокойной. Хлопоты и заботы росли ворохом хлама, который
угрожал вот-вот обрушиться на голову и похоронить под собой каждого, кто
позволил бы себе расслабиться: снизить производительность, вкалывать не так,
как требуется, зарабатывать не столько денег, сколько нужно. А нужно все больше
и больше. Алексей подумал, что зарабатывал раз в пять больше едва сводящей
концы с концами девушки. Жил в собственной квартире, недавно поменял машину и
ездил за границу два-три раза в год. Причем каждый раз в новую страну. Но при
всей буйности и сытости своего существования вряд ли намного счастливее ее. Уж
не пропорционально доходам — это точно. К тому же, вспомнилось ему, в
студенческие годы, в ее возрасте, у него не было и этого. Но была ли его жизнь
хуже? Вовсе нет.
Вот
и сейчас в голову снова полезла тревога об оставленной во дворе машине.
Представил, как местные отморозки, воспользовавшись отсутствием милиции,
обчистили ее: выбили стекла, сняли колеса. К тому же он не был уверен, что в нынешних
условиях вернут деньги по страховке. Они вполне могли сослаться на форс-мажор.
Это в духе времени, думал он злобно.
Пьяные
воспоминания терзали душу. Алексей прикинул, что тогда, много лет назад, он бы
тоже с радостью сорвался и уехал за океан. В далекую манящую страну. Жил бы невесть где, работая на кухне в каком-нибудь ресторане,
приобрел бы новых друзей и знакомых. Обязательно бы выучил язык. И жизнь его
пошла бы совсем иначе. «И не было бы ничего, что есть», — подумал он, хватаясь
за эту мысль, словно за спасительную соломинку, но с тяжелой грустью понимая,
что хотя ему есть что терять, счастливее от этого он себя не чувствует. А
тогда, может быть, он был бы другим. Может быть. Он уже ничего не знал и ни в
чем не был уверен. Да и не мог представить себя не превращающим товар в деньги
и деньги в товар, а убирающим за кем-то или вкалывающим на кого-то.
«Я
— человек! Это какой-то феодальный строй. В компьютерный век люди не должны
работать руками», — думал он, злясь оттого, что рассуждает как ребенок. Жизнь
его тяготила. Была ему противна. И поздно было что-то менять. Алексей не
чувствовал для этого сил. У него не было веры. Он был черствый, словно сухарь,
и это пугало его. Вся жизнь превратилась в непрекращающееся бегство от этого
ужаса. И куда ему было бежать, в Америку, что ли? У него опускались руки от
одной только мысли об этом. У него уже не было сил.
Улица
кончилась. Он оглянулся. Снизу из темноты поднимался еще более черный дым. Небо
освещало зарево. Алексей вспомнил, что где-то в этих местах кого-то убили. Он
поежился и достал мобильный телефон, чтобы вызвать такси. Девушка продолжала
молчать. Когда через пару минут пришло сообщение с номером и маркой машины,
Алексей впервые почувствовал облегчение, решив, что в складывающейся ситуации
хорошего больше, чем плохого, а абсолютная отрешенность девушки — это даже
хорошо. Во всяком случае, лучше, чем очередная болтливая
дура.
«Дура, как и все они», — думал он. Они действовали ему на
нервы. Снова приближалась головная боль и наваливалась усталость.
«У
тебя есть таблетка?» — спросил Алексей.
Девушка
неопределенно скривилась. У него не было сил изучать ее мимику.
«От
головы», — обреченно уточнил он.
Она
ничего не ответила.
Наконец
блеснуло фарами выехавшее из-за собора такси.
«Дотянуть
бы», — подумал Алексей.
Они
сели сзади.
«Я
сразу понял, что нормальные люди», — подмигнул им в зеркало заднего вида
молодой приветливый водитель.
В
салоне было чисто и ничем не пахло. Алексей прикрыл глаза и попытался
расслабиться, утопая в мягком кожаном сиденье, когда в разговор неожиданно
вмешалась новая подруга.
«Это в каком смысле?» — спросила она с вызовом и легким
надрывом.
«По
речи понял. Местных сразу слышно», — ухмыльнулся таксист.
«Что,
боитесь ездить?» — спросил Алексей вежливо, пытаясь сгладить впечатление от
поведения своей подружки.
«Люди
разные бывают. Под это дело, сами понимаете, разные ребята появляются и
работают по-всякому. Заказывают машину куда-нибудь на другой берег, и все — поминай как звали», — сказал тот.
«Неужели
убивали?» — не без любопытства уточнил Алексей, чувствуя, что тема чужой смерти
будоражит и бодрит.
«Убивать
— не убивали. А так — избили двух парней и машины забрали», — ответил водитель.
Они
выехали из центральной части города.
«Вы
киевляне?» — спросил таксист.
«Да»,
— соврал Алексей.
Он
помолчал, но ему хотелось говорить.
«А
как же ваше братство, я слышал, что таксисты друг за друга — горой», — Алексей
попытался продемонстрировать участие, желая на самом деле услышать еще что-нибудь
этакое.
Водитель
уже хотел было рассказать о братстве таксистов и о том, как они спешат друг к
другу на выручку по тревожному сигналу, бьют монтировками обидчика, но в
разговор вновь вмешалась девушка, молчавшая все это время только потому, что
собиралась с мыслями перед тем, как обдать его гневной тирадой.
«Это
что же получается: мы, приезжие, хуже местных? Вы сами, кстати, откуда?» — зло
спросила она.
Ее
злость не была напускной, а в словах не было позерства. В ней бурлило настоящее
чувство — недалекая, но искренняя обида и ярость как защитная реакция. Если бы
таксист не годился ей в отцы, она бы наверняка вставила несколько матерных
словечек. Она бы оскорбила его или расцарапала ему лицо.
Алексей
посмотрел на нее: девушка вовсе не стеснялась своей провинциальности. Она даже
выпячивала ее. Гордилась ею. В отличие от него тогда, много лет назад. Да и
сегодня.
Сейчас,
вблизи, равнодушная, неуклюжая и еще по-детски несуразная, официантка
преобразилась в маленького, но яростного зверька. Необязательно хищника. Просто
плотоядного. Девушка казалась необычайно сильной. В эти секунды, опьяненный ее
яростью, Алексей считал официантку намного сильнее себя тогдашнего. Да и
теперешнего. Он мучительно завидовал ей и болезненно восхищался ею. Его не
волновало, что водитель уличил его во лжи. Он бы и сам с радостью закричал: да,
он не киевлянин, он приехал сюда и всего добился сам. Он лучше и сильнее всех
их, местных доморощенных маменькиных сынков. Чего они добились? Да ничего! А
они пришли и победили.
«Мы
пришли, и мы победили», — сказал он сам себе и улыбнулся.
«Я
вовсе не то имел в виду», — смутился таксист.
«Нет,
то! Если бы не мы, ничего бы не было!» — выпалила она.
Водитель
совсем сжался и не отвечал. Пар вышел. Алексей посмотрел на таксиста: тот сжал руль
и смотрел перед собой, почти не моргая. Его тонкое интеллигентное лицо выражало
обиду. Забыв о разрешенной себе вседозволенности, Алексей покраснел от стыда.
Девушка рядом молчала. Она снова стала ему отвратительна. Он впервые осознал ее
— отвратительность — в полной мере. Более же всего ему был омерзителен
собственный порыв. Мимолетное наваждение. Скатывание до уровня толпы. Алексей
надулся, чувствуя, что самобичевание дает ему индульгенцию за проявленную
слабость. «Чего бы не было, если бы не мы?» — думал
он, укоряя себя.
VII
Во
дворе не горел ни один фонарь. «Как-то стремно
тут у тебя», — подала голос девушка, когда они остановились у его подъезда.
Алексей принялся шарить по карманам и извлек несколько мятых купюр. У водителя
не было сдачи. Почувствовав себя обманутым, Алексей все же сдержался и ничего
не ответил. Они вышли. Такси уехало.
Его
машина была на месте. Алексей с тревогой подошел ближе и, подсвечивая
телефоном, быстро осмотрел автомобиль. Вроде бы все на месте. Проверил —
колеса, зеркала. Почувствовал облегчение. «Твоя?» — спросила его подружка. В ее
голосе появились алчные, расчетливые нотки. Она начинала возбуждаться от его
достатка. Неожиданно Алексею полегчало. Лед тронулся,
и девушка начала понемногу оттаивать. Если она хотела немного денег или
развлечений — почему бы и нет? Алексей с радостью даст ей все, что она захочет.
В пределах разумного, само собой. И существующих по
городу расценок. Но не будет скупиться. Алексей почувствовал прилив благодушия.
Он
отворил парадную дверь. На первом этаже снова перегорела лампочка. Под
лестницей кто-то копошился. Девушка благоразумно отошла в сторону, давая
Алексею возможность разобраться в ситуации. Почувствовав ее взгляд за спиной,
он окликнул незнакомца. Из темноты выплыла некрупная мужская фигура. Прикинув
соотношение сил, Алексей понял, что с легкостью справится с ним в случае чего,
поэтому почувствовал себя увереннее. В нем просыпалась животная злость, он
сейчас с радостью побил бы его, хоть тот и был старше лет на десять. Сострадания
к возрасту он не чувствовал. «Вы самооборона?» —
спросил мужчина виновато. Алексею с трудом удалось разглядеть его лицо. Но,
судя по одежде и отсутствию соответствующего запаха, он не был бомжем или
пропойцей, которые приходили к ним с наступлением
холодов едва ли не каждую ночь, устраиваясь на этажах или под лестницей, откуда
тот вылез. Незнакомец выглядел вполне прилично, не вызывая чувства
брезгливости. То же, что Алексея отнесли к самообороне, ему польстило. Да, он
ходил в спортзал и иногда в бассейн. Хотя по утрам не бегал: времени не было.
На бокс, хоть и любил его, так и не записался. А еще давно он мечтал стать
футболистом. Сегодня играть в футбол не удавалось: все слишком заняты. Матчи он
только смотрел. Преимущественно по телевизору. Если успевал.
Не
самый здоровый образ жизни в придачу: все это сказывалось на здоровье и
активности. Так что сравнение с парнями, сражающимися на баррикадах, было
приятно. Он даже подумал, что еще не так плох, как кажется, — вот и мужик
подтвердил. И не ему ли удалось так легко и непринужденно снять девушку, едва
ли не вдвое моложе его? Алексей выпятил грудь и возгордился. Ко всему прочему
он вспомнил, как разделал под орех своих друзей-товарищей. Он не сказал им
всего, как хотелось бы, но даже то, что было сказано, стало для них полной неожиданностью.
Они не ожидали, что Алексей, тихий и спокойный, вдруг сможет вот так —
вырваться из их круга, разорвав его. А еще, думал Алексей, он с достоинством
противостоял трем отморозкам. И вообще.
Воспользовавшись
паузой, незнакомец продолжал быстро говорить.
«Меня
жена из дому выгнала. Что ж мне — замерзать тут? Вот я взял лекарство для
согрева и присел тут у вас. Тихонечко. Я же никому не мешаю», — сказал он
жалобно.
Алексей
посветил ему телефоном прямо в лицо — тот зажмурился и заморгал. Лицо хоть и
несвежее, но приятное.
«Я
и бабу Машу знаю со второго этажа», — оправдывался он. Последний аргумент
прозвучал кстати.
«Ладно,
извини, братишка», — по-деловому сказал Алексей, назидательно похлопав мужика
по плечу.
Они
пожали друг другу руки. Позерство доставляло Алексею удовольствие. Он
представил, как героически выглядит в глазах девушки.
«Может,
выпьем?» — спросил мужик, доставая бутылку. Оттуда пахло перцовкой.
«Нет,
спасибо», — категорически отверг Алексей.
Он
взял девушку под руку.
«Пошли.
Осторожно, тут ступеньки», — сказал он ей.
«Так
я тут еще немного посижу?» — спросил незнакомец с надеждой.
«Хоть
до утра. Только веди себя прилично, пожалуйста», — разрешил Алексей благодушно.
В
квартире было натоплено и душно. В воздухе стоял тяжелый запах позавчерашних
объедков. Хмуро подумав, что мусор следовало выбросить еще с утра, Алексей
открыл окна и распылил химию из освежителя воздуха. Девушка, впрочем, сделала
вид, что ничего не заметила. Или ей действительно было все равно.
«У
тебя есть тапочки?» — спросила она.
Алексей
отдал ей свои, решив, что поступил благоразумно, избавившись от вещей Оли, за
которыми она так и не приехала. Он зашел в комнату и остановился перед
распахнутым шкафом-купе, выискивая свежую футболку и
прикидывая, уместно ли идти сейчас в ванную на пару минут переодеться, оставляя
девушку одну. Дело даже не в каких-то приличиях. За годы, проведенные с Олей,
он забыл, как вести себя в таких ситуациях. Одно дело — склеить девушку под
парами алкоголя, другое — проявлять деликатность.
«Что
если она обчистит мои карманы и стащит что-то ценное?» — подумал Алексей, робея
перед ее молодостью и считая современную молодежь темным лесом, который трудно
постичь здравой логикой. Он подумал, что то, что она поехала с ним просто так —
даже имени не спросив, свидетельствовало о многом. Да, и в его молодости
девушки вытворяли разное, но чтобы такое… Едва шевеля
губами, Алексей поймал себя на тихом ворчании.
«Дай
мне полотенце — я в душ», — сказала из прихожей девушка, прерывая его самокопание.
Порадовавшись
такому повороту, он достал с верхней полки толстое банное полотенце. Подумав
секунду, взял еще одну свою чистую футболку.
«Спасибо»,
— все так же индифферентно ответила она.
«Что-нибудь
выпьешь?» — спросил он через дверь, прежде чем оттуда зажурчала вода.
«Можно»,
— сказала она едва слышно.
Алексей
достал из холодильника початую бутылку десятилетнего коньяка. В последнее время
он перешел на него. Говорили, что это вредно для сердца.
«Да
мало ли что говорят», — думал Алексей, убеждая себя, что пьет только по сто
грамм, выпивая на самом деле по сто пятьдесят и даже двести, не считая другого
алкоголя, например пива. Он чувствовал себя хуже, но пока нормально. Да и
анализы были неплохими. Может быть, благодаря хорошему коньяку. Почему бы и
нет? Алексей поставил турку с кофе. Включил радио — исполняли что-то из
девяностых. Вышел на балкон, закурил последнюю сигарету, скомкал пустую пачку и
достал новую.
«Нужно
бы узнать ее имя», — подумал он, открывая пачку.
Когда
она вышла из душа, он налил ей коньяка и как-то забыл об этом. Сам он не пил:
чувствовал, что ему хватит. Разговор все так же не клеился. Он вежливо что-то
спрашивал — она однообразно отвечала. Девушка пила, а он смотрел на нее и
подливал, чтобы она быстрее опьянела. Алексей глянул на часы: было поздно. Он
устал. Еще немного, и у него могло ничего не получиться.
«Уже
поздно, я устал», — сказал он, доливая ей коньяка.
Она
выпила. Он взял ее.
После
секса девушка сказала, что хочет принять ванну.
«Пошли
со мной», — предложила она.
«Не
хочу», — отказался Алексей, засыпая.
«Как
хочешь», — ответила девушка и ушла.
Он
заснул. Сон его был тревожным и тяжелым. Алексей слышал, как она пришла и легла
рядом. Он хотел, чтобы она немедленно уехала, но не мог сказать этого. Впрочем,
с рассветом она собралась сама. «Закрой дверь», — шепнула она и ушла.
Он
защелкнул за ней замок и провалился в черную дыру. Спал долго, проснувшись лишь
к обеду. Зашел в ванную комнату. Вода давно остыла. Он посмотрел на одноразовое
лезвие бритвы, припоминая из кино, как правильно вскрывать вены. Поежился от
мысли о погружении тела в холодную воду. Виновато улыбнулся, вспоминая, как
читал недавно в каком-то журнале, что великие люди прошлого — Пифагор и Сенека
— заканчивали жизнь самоубийством. Разными способами и по разным причинам.
Доказывая собственную невиновность, смывая позор или же просто — от старости.
Наверное, им просто становилось скучно и совестно оттого, что они обременяют
мир своим бесцельным присутствием в нем. Когда жизнь прожита и дальнейшее
существование бессмысленно. Его-то, смысла, у Алексея и не было. Не
глобального, а вообще — никакого. «Невозможно воспитать человека без презрения
к смерти, поэтому-то мы и перевелись», — подумал он. По сравнению с предками,
кажущимися сегодня сверхлюдьми, все они бесцельный
мусор, презирающий не смерть, а жизнь, которая для них и есть смерть — долгая,
мучительная. Они жалки и слабы настолько, что даже лишены права оборвать этот
ужас. Правом на смерть обладает только сильный, а им остается лишь ожидать
своей участи: быть застреленным, зарезанным, сбитым автомобилем, если
повезет, или, что вероятнее, умереть в старости, плача от радости, что
этот момент настал.
Алексей
помочился и вышел на балкон. Закурил, устало посмотрел на укрытый тонкой
пленкой снега двор, перевел взгляд на голую березу под своим окном, пытаясь
увидеть в ее изломанных ветвях хоть какое-то предвестие весны. Береза молчала,
едва заметно покачиваясь на холодном ветру. Заканчивался февраль.