Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2015
* Журнальный вариант. Полный текст «Теоремы └Русалки“» в книге В. Рецептера
«Принц Пушкин, или Драматическое хозяйство поэта» (издательство: «журнала └Звезда“»).
Я сказал: «Поэзия есть Бог в святых местах земли»,
и это кажется мне математически справедливым.
В. А. Жуковский
Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в
нравственной природе, так же как два тела не могут в физическом мире занимать
одно и то же место.
А. С. Пушкин
Первая
часть «приключений» пушкинской «Русалки» вышла в свет в прошлом веке, к
200-летию со дня рождения поэта, и в те поры продолжения не предполагала. Но
печальная перспектива осмысления композиции и содержания последней трагедии
Пушкина была в ней довольно правдиво предсказана.
Главная
интрига крылась, конечно, в длительной подготовке и растянутом во времени
выходе VII тома нового Академического полного собрания сочинений А. С.
Пушкина «Драматические произведения». Но возникали и параллельные сюжеты, без
которых не обойтись.
Полиграфический
портрет пушкинской рукописи стал впервые доступен в издании А. де Бионкура в 1901 году1.
Есть он и в нашей с М. Шемякиным книге2.
Но
получив доступ в рукописный отдел Института русской литературы РАН (Пушкинский
Дом) на набережной Макарова, 4 и встретившись с самой рукописью, каждый,
подобно мне, окажется пожизненно ошеломлен ее красотой
и загадкой…3
Есть
в рукописи три римские цифры, проставленные Пушкиным над тремя заключительными
сценами, требующие от нас изменения порядка этих сцен. Между тем ученые под
разными предлогами пушкинского веления послушаться не хотят и наглядно
волнующей картины нам не представляют. Поэтому до читателя, как и прежде, не
доходят ни новизна последних пушкинских решений, ни заново открывшийся сюжет,
ни глубинные смыслы высокой трагедии Пушкина.
* * *
«Русалка»
манила меня давно. Сама ее кажущаяся неоконченность
представлялась открытым и очень театральным финалом, лучше которого не
придумаешь. Тоскующий Князь выходит на берег Днепра,
навстречу ему — маленькая русалочка,
его дочь; они как завороженные смотрят друг на друга, она знает, что это — ее
отец, он — еще нет, но чувствуя странное волнение, выговаривает свой сдвоенный,
страшноватый, по-шекспировски бездонный вопрос:
Что я вижу!
Откуда ты, прекрасное дитя?
Ответа
нет, но из сцены «Днепровское дно» мы уже знаем, кто послал русалочку и зачем; снова большая
воздушная пауза, живой человек и потустороннее создание смотрят друг на друга,
и в театральном пространстве медленно гаснет свет… «Чем не финал?» — думал я,
пробуя на звук последнюю реплику пушкинского героя, и желание поставить
«Русалку» так, как она написана, росло.
И
вот в кабинете Георгия Александровича Товстоногова, у которого работал артистом
уже более десяти лет, я рассказал ему, как это себе представляю; «Русалка»
должна стать первым актом пушкинского спектакля, а «Сцены из рыцарских времен»
— вторым, и Товстоногов неожиданно согласился на мою внеплановую
самостоятельную режиссерскую работу в Большом драматическом театре им.
М. Горького.
Приказ
и распределение ролей были подписаны самим Гогой, как
мы называли мастера, и артисты, кто в охотку, а кто — не слишком, стали
дисциплинированно приходить на мои «внеплановые» репетиции. В январе и феврале
1974 года шли они довольно плотно. Роль Мельника «пробовал» Владислав Стржельчик, Князя в «Русалке» и Бертольда в «Сценах из
рыцарских времен» — Олег Басилашвили.
Это
был первый опыт режиссуры в БДТ, и навыка явно не хватало. Я ставил так, как
слышал, но, кроме собственных промахов, улавливал некое загадочное
сопротивление материала. «Что-то здесь Пушкину не по душе», — подумывал
я. Наконец Товстоногов увидел первый прогон и, с редкой мягкостью благодаря участников за работу, с общего и моего
согласия ее остановил.
Я
стал готовить телевизионную постановку «Русалки» и получил на то начальственное
согласие. За моими плечами на Ленинградском телевидении было несколько
серьезных ролей и опыт совместной с Р. А. Сиротой режиссерской работы над
большим двухчастным телеспектаклем по роману Ю.
Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара», где я снимался в
роли А. С. Грибоедова…4
* * *
Работа
началась в конце 1974 года, а развернулась уже в следующем,
1975 году; мне помогали композитор Марат Камилов
и художник Константин Лютынский. Мельника
репетировал и сыграл Алексей Петренко, а Князя я оставил за собой.
Художник
принял мою идею заготовить большие фотофрагменты
древнерусской живописи (Андрей Рублев, Феофан Грек), костюмы шили по тем же
мотивам. Стол, сосуды, оружие, деревья, кусты, листья,
петухи, овцы, кони были не фактурные и не цветные, а двухмерные, черно-белые.
Это был сменный интермедийный занавес,
картинки возникали одна за другой в ритмическом согласии с музыкой и появлялись
только между сценами трагедии. В самих же сценах ничто не должно было
отвлечь зрителя от пушкинских героев и точно произнесенного ими стихотворного
текста. В известном по всем изданиям порядке сцен. И финал был снят
давно задуманный: Князь и русалочка
молчат, стоя по разные стороны непереступаемой
границы…
Ученица
Вагановского училища Лариса Парфенова, иногородний
ребенок из общежития с глазами взрослого человека, долго смотрела на меня, и
обращенная к ней реплика Князя «Откуда ты, прекрасное дитя?» вот уже
сорок лет продолжает звучать во мне ожиданием близкого и неслучившегося
чуда…
Мы
работали долго и упорно, и тотчас после первого показа, запись погибла. Вечером
после трансляции дежурный редактор «забыл» написать «охранную записку», и на
другой день техник размагнитил видеозапись, уничтожив итог большого труда всей
увлеченной команды…
Стечение
обыденных обстоятельств?.. Рука судьбы?.. Вмешательство потревоженного
автора?.. Что же у меня было сделано не так?..
* * *
Статья
о «Русалке» шла к печати непросто. За пять лет до нее «Вопросы литературы»
опубликовали мой пушкиноведческий «дебют» о «Моцарте
и Сальери»5. С тех пор связь с редакцией не рвалась, а с Валентином
Непомнящим и Лазарем Ильичом Лазаревым мы дружили. В те годы авторитет и
уровень журнала были очень высоки, и когда «Вопли» (так между собой называли
журнал советские литераторы) что-либо печатали, причиной были содержательность
и качество текста, а не отношения с автором.
С
«Русалкой» было гораздо сложнее. Взгляд на пушкинскую рукопись был не
канонический, расходящийся с привычкой видеть вещь такой, как она печаталась
миллионными тиражами и много лет подряд. Это настораживало руководство, и
Непомнящий с Лазаревым задумали открыть моей статьей новый раздел, назвав его
«Гипотезы и разыскания». Сопротивление заведующего отделом русской классики не
ослабевало, о чем В. Непомнящий мне и сообщал.
Наконец
появилось его веселое письмо:
«Старик!
Ура! Машинский побежден! Не мной, хотя я провел с ним
кровавую битву (минут этак сорок); но отчасти, не утаю, и мной, 25 октября он
пал под ударами Главного6,
Лазаря7 и моей
пространной аннотации, поддержанной обоими. Сказано: «готовить». Остался
один вопрос — о размере8.
Мне он пока еще неясен, поговорю с Лазарем; может быть
отделаемся малой кровью, но тебе тоже придется потрудиться на этой ниве.
Вот так. Привет. Валя. 28/Х–75».
* * *
Ровно
через год после «статьи-гипотезы» в февральском номере журнала за
1977 год обсуждалась судьба рубрики, и вместе со статьей А. Битова «Три пророка» загадка пушкинской «Русалки» оказалась
объектом внимания ученых, критиков и свободных художников.
«Обе
статьи, опубликованные под этой рубрикой, принадлежат к самым заметным
материалам журнала в прошлом году. Это очень неодинаковые статьи, — писал Сергей
Бочаров, — но есть между ними нечто существенно общее: обе написаны не цеховыми литературоведами. […] Дух
такого нескованного исследования я хочу поддержать»9.
Л.
Гинзбург: «В. Рецептер приходит
к смелым выводам, которые едва ли будут приняты нашим пушкиноведением. Но в
своей статье он пользуется вполне академическими методами исследования, и
написана эта статья в традициях существующей текстологической литературы.
Замечу, что текстология вообще не чуждается спорных и даже парадоксальных
предположений. Недаром В. Рецептер опирается на
авторитет крупнейшего советского текстолога Б. Томашевского, который в свое
время пытался уже пересмотреть канонический текст пушкинской └Русалки“»10.
Я. Гордин: «Прежде всего
их [статьи] интересно читать. А это случается далеко не всегда. Можно
соглашаться или не соглашаться со статьей В. Рецептера,
но за ней стоит большая работа и стремление к истине. По смыслу она гораздо
шире своей непосредственной задачи»11.
Т. Цявловская: «Статья В. Рецептера о пушкинской └Русалке“ интересна. Пересматривая
вопрос о композиции драмы, он подходит к ней многообразно и не претендует на
окончательное решение, порой предлагает и тут же отменяет едостаточно
убедительные даже для автора некоторые стороны гипотезы»12.
* * *
Авторитет
Т. Г. Цявловской много значил для меня, и,
получив экземпляры журнала, я тотчас послал статью Татьяне Григорьевне,
спрашивая ее мнения от себя лично. Вот что она мне ответила:
«Многоуважаемый
Владимир Э[ммануилович!]
(?)
Вашу
статью и письмо я получила. Спасибо! С большим интересом прочла тут же Вашу
работу. Прочла один раз, что явно недостаточно для столь сложного произведения,
к сожалению, я лишена возможности теперь же продумать и вынести какое-то
суждение, потому что у меня аврал (первого июня я должна сдать 2-е издание I
тома └Летописи“, пересмотренное и умноженное). Поэтому разговор с Вами — и
в письме и в беседе — я вынуждена отложить, как мне ни интересны Ваши
соображения, на которые Вы только намекнули.
Но
все-таки скажу два слова.
Работа
Ваша произвела на меня очень серьезное впечатление, многообразные аспекты
подхода к драме вески и убедительны13.
Но после ее прочтения я позвонила к Сергею Михайловичу Бонди (с которым мы дружим 45… лет), и он сказал мне один
контраргумент, настолько важный (который и Вы привлекаете, но в несколько ином
контексте), что я должна вновь перечесть [его]
работу 35 года14 и Вашу
новую статью, и тогда только я смогу Вам сказать свое мнение. Я ведь
└Русалкой“ никогда не занималась.
По
поводу датировки беловика драмы — никто почему-то не пользуется данными о том,
что мелкий и тонкий почерк плана и некоторых сцен написан металлическим пером,
которое появляется в Европе (см. Grand
Larousse) и у Пушкина в частности в начале тридцатых
годов. Надо было бы, чтобы кто-нибудь (лучше всего Теребенина или Петрунина)15
занялись бы изучением хронологических границ пользования Пушкиным этим пером
(беловой автограф └Медного всадника“, дневник 30-х годов и кое-что другое).
Потом он вернулся к более выразительному гусиному перу.
Ну
вот. Все на сегодня. Т. Цявловская. 12/IV–78.
P.
S. Не могу отказать себе в удовольствии воспользоваться неожиданным случаем,
чтобы высказать Вам свое восхищение Вашим исполнением
диалога Гамлета с матерью, который я видела несколько лет назад в Пушкинском
музее».
Через
некоторое время я послал в знак внимания Татьяне Григорьевне вышедшую у меня
книжку «Письма от Гамлета»16.
«Многоуважаемый
Владимир Эмануилович!
С
чувством страшной неловкости обращаюсь к Вам — в ответ на Ваш подарок, спустя
два с половиной месяца. Прошу меня извинить. Оправдания? Сперва
была спешная работа — кончала I том «Летописи жизни и творчества Пушкина»
(2-е издание — расширенное), а затем отвечала на горы писем, нужных и
ненужных… Они сыпались как из рога изобилия.
По
поводу Вашей хорошей книжки, «Письма от Гамлета», хочется выделить глубокое
проникновение в текст драмы, выявление писем Гамлета,
тонкие апологетические воспоминания об актерах, с которыми Вас судьба свела,
чувство благодарности, которым проникнуты эти воспоминания.
Мне
свойственно разочаровываться при втором чтении прочитанного.
И я, прежде чем писать это письмо, перечитала Вашу книжку. Ничего не
изменилось.
Но
я хочу быть честной и сказать Вам по поводу Вашей статьи о └Русалке“. На меня
сильнейшее впечатление произвело замечание С. М. Бонди.
Речь о перестановке в плане драмы. Вы предлагаете сценой └Охотники в лесу“
заканчивать драму. С. М. сказал, что в трагедиях Пушкина в заключение
всегда бывает возмездие (может быть другими словами).
При
всей Вашей новой композиции └заключительная сцена“ не обоснована.… Вот и все.
Желаю Вам всего хорошего, Т. Цявловская 11.01.78».
Отвечая
на это письмо, я догадался сохранить черновик:
«Многоуважаемая
Татьяна Григорьевна!
Извините,
пожалуйста, и меня за то, что я не тотчас ответил на Ваше письмо с отзывом на
книжку, └Пушкинская студия“17
берет все время. Большое спасибо за добрые слова о └Письмах от Гамлета“ […]
Я
бы мечтал о └Летописи“ в своей библиотеке, но книги доставать трудно, а
Пушкиниану втройне… Не готовится ли второе издание Вашей книги о рисунках
Пушкина?..
Дорогая
Татьяна Григорьевна! Я тоже хочу быть честным и ответить на замечание С. М. Бонди о том, что в трагедиях Пушкина в заключение всегда
бывает возмездие. Я целиком согласен с Сергеем Михайловичем. Все дело только в
том, как понимать └возмездие в заключение“. Осознание своей трагической вины
и есть возмездие в драматургии, здесь не обязательна буквальная месть18.
Иначе следовало бы ожидать, что Сальери должен быть немедленно отравлен, скажем,
слепым скрыпачом, а Вальсингам
на наших глазах должен пасть, пораженный чумою. Понимая возмездие в этом
смысле, мы вслед за Даргомыжским думали бы о буквальном умерщвлении Князя. Но и
Сальери, и Вальсингам, и Князь наказаны
у Пушкина проще и жесточе, наказаны свыше. И не мгновенной карой, как Дон Гуан или Барон, а долгими └муками раскаяния“,
которые ближе к адским вечным мукам… И они оставлены автором в └злую для них
минуту“. Тут можно вспомнить и └Евгения Онегина“, и └Выстрел“, и многие внешне
неоконченные, но внутренне завершенные произведения.
Кроме
того, не я предлагаю сценой └Охотники в лесу“ заканчивать драму, не я.
Таковы недвусмысленные и последние указания пушкинской рукописи. Ни от каких
сцен не отказываясь, я только хотел и хочу увидеть рукопись заново и
непредвзято. И здесь Сергей Михайлович Бонди,
которого я высоко чту и у которого многому учусь, спорит не со мною, а с
Пушкиным. И может быть, с самим собой…
Потому что, не боясь повторения, подчеркиваю: я читаю рукопись └Русалки“,
используя опыт С. М. Бонди, […] держа перед глазами его книгу о
черновиках… […]
Пишу
Вам в пушкинский день, так вышло не намеренно, а само собой… Желаю Вам самого
лучшего самочувствия, добра и успехов.
Искренне
уважающий Вас, В. Рецептер. 10 февраля
По
той завороженности, с которой Татьяна Григорьевна
повторяла единственный аргумент С. М. Бонди, легко
понять непререкаемость его авторитета в те времена.
* * *
Упомянутая
в письме к Т. Г. Цявловской «Пушкинская студия»
сыграла дневную премьеру «Предположения о └Русалке“» в музее Ф.
М. Достоевского 25 апреля 1978 года.
«Русалка»
подчинилась наконец новой третьей моей
попытке, и, как догадываюсь, потому, что на сцене был впервые представлен и
традиционный, и другой, подчиненный пушкинской цифири, порядок сцен
ее второй части.
Вернее,
«Русалка» подчинила нас пушкинскому велению, и во втором акте впервые
завершилась не встречей Князя с русалочкой,
а невстречей с дочерью и его спасением
Охотниками, которых за ним послала Княгиня…19
В
Пушкинские дни в своем интервью молодежной газете Михаил Павлович Алексеев,
видевший премьеру, сказал:
«[…]
спектакль является не только театральным, но еще и научным аргументом в
литературоведческом споре, является как бы лабораторным опытом… Налицо
тщательное изучение пушкинского материала. Безусловно, └Русалка“ должна
публиковаться именно в таком порядке, безусловно, она примыкает к └Маленьким
трагедиям“»20.
* * *
Выступление
Бориса Слуцкого было для меня неожиданностью.
«В.
Рецептер пытается пересмотреть установленный С. Бонди и Д. Якубовичем сорок лет тому назад, в пору расцвета
пушкиноведения, канонический текст └Русалки“, изменить предложенный в
академическом издании порядок сцен21.
[…] Думаю, что по крайней мере в одном отношении
он превосходит профессиональных пушкинистов. Он — человек театра и читает
└Русалку“ как актер и режиссер. Это делает достоверными некоторые его
наблюдения, например, попытку прочесть пушкинский план
└Русалки“, как список действующих лиц. […]
Хотелось
бы выслушать пушкинистов, особенно С. Бонди, с
которым В. Рецептер спорит22.
[…]
Издание
Пушкина — дело всенародное. Пушкин — каждая его строка — читается и
перечитывается всеми. Каждая строка и, конечно же, каждая строка └Русалки“.
Серьезная попытка изменить и улучшить публикацию одной из прославленных вещей
[…].
Новое
поколение пушкинистов, долженствующее сменить основателей этой науки,
складывается недопустимо медленно. Это еще одна причина
для публикации вдумчивой статьи В. Рецептера, тем
более что она занимается не биографическими мелочами, а принципиальными
вопросами психологии творчества»23.
А
Натан Эйдельман обратил особое внимание на то, что «гипотезу о └Русалке“»
предлагает человек скорее «пограничный», чем театральный.
«Во-первых,
здесь имеет место столь плодотворный для современного мышления стык
профессий: актер + литературовед; писатель, историк, музеевед и т. д. +
литературовед… Мы горазды приветствовать
подобные гибриды в других областях знания (физика — и химия, биология — и,
скажем, астрономия, и прочая, и прочая), но как доходит дело до нашего занятия,
литературы, — тут шалишь! […] А между тем я верю, что
будущее литературоведения — именно в размывании границ между ним и другими
отраслями знания, и особенно — в смелых вторжениях └художества“ в науку»24.
* * *
Широты
взгляда и здравого смысла — вот чего я ждал от филологического ученого
сообщества, но именно широты и не находилось.
Особую
пристрастность проявлял оппонент из Костромы, объявивший гипотезу о «Русалке» «заведомо
ошибочной». И. о. профессора Костромского пединститута М. Нольман утверждал, что подобные моей «гипотезы и
разыскания» «вызывают решительный протест и доказывают необходимость гораздо
более строгого и ответственного отбора материалов для данной рубрики»25.
Скоро
это имя, и опять по моему поводу, всплыло в «Литературной газете», открывшей
свою дискуссию о точности литературного анализа. Костромич стрелял по мне
«дуплетом». Оказалось, что об этом похлопотала сотрудница редакции
С. Д. Селиванова, ученица С. М. Бонди…
Сегодня
я благодарен оппонентам: их нападки привели к заочному, а потом и личному
знакомству с выдающимся человеком…
Я
написал в «Литгазету» опровержение критики и даже
позвонил С. Д. Селивановой: будут ли печатать мой ответ? Она
попробовала меня остановить, мол, нападающий выбран не случайно, и мне
может быть хуже…
—
Куда хуже? Меня переврали, обвинили в дилетантизме, я должен защититься…
—
Ну, что же, — сказала заведующая дискуссией, — воля ваша. Но смотрите, не
обижайтесь!..
Получив
мой ответ, Селиванова пригласила в третейские судьи С. М. Бонди, хотя он, прекрасный сам по себе, на эту роль не
годился, — именно с ним я спорил. Но если сам Бонди
со страниц «Литгазеты» объявит, что гипотеза
необоснованна, поверят ему, а не моим обоснованиям. Время не переставало быть авторитарным.
Что
делать? Печатать и «получить по башке» или отозвать
ответ, не давая прихлопнуть просыпающуюся «Русалку»?..
Узнав
о намерении Селивановой от моих сторонников в редакции, я, как был в костюме и
гриме Петра Бессеменова перед началом спектакля
«Мещане», из-за кулис БДТ стал звонить в «Литгазету»
по междугородке и добиваться того, чтобы мой материал из выходящего номера
сняли.
—
Евгений Алексеевич, — горячо посылал я в телефонную трубку заместителю
редактора Кривицкому, и проходящий мимо Евгений Алексеевич Лебедев, в костюме и
гриме Бессеменова-отца, косил на меня бешеным
лошадиным глазом. — Я снимаю свой материал!..
—
Владимир Эмануилович, у нас сверстана вся полоса! —
горячился в Москве Кривицкий, — Вы же литератор и понимаете, что это значит!
—
Я потому и снимаю его, Евгений Алексеевич, что не хочу подвергать риску идею о
завершенности «Русалки». Она должна жить и развиваться без авторитарных
окриков…
Кривицкий
меня услышал, однако Селиванова не унялась и, уговорив подвести итоги дискуссии
Дмитрия Сергеевича Лихачева, для его заключительной статьи подсказала пример
обо мне и «Русалке»:
«Гипотеза
нашего интереснейшего актера В. Рецептера
относительно пушкинской └Русалки“ ценна прежде всего
своими профессиональным наблюдениями театрального работника, опытом чтеца,
актера и режиссера. Но если В. Рецептер хочет
стать литературоведом и выйти за пределы режиссерских указаний и составления
режиссерского плана постановки └Русалки“, он должен применять приемы
профессионального литературоведения. Актер, играющий врача, должен быть прежде всего профессиональным актером и только во
вторую очередь знать кое-что о профессии врача, о его поведении, облике и пр.»26.
—
Как же быть? — спрашивал я друзей, и сперва Фомичев, а
потом и Гордин посоветовали написать Дмитрию
Сергеевичу письмо.
—
Письмо должно быть спокойное и недлинное, — напутствовал Гордин,
— но факты ты все-таки изложи. И не только о «Русалке», но и о себе…
* * *
«Глубокоуважаемый
Дмитрий Сергеевич!
С
обычным для себя интересом и вниманием читаю Вашу книгу └Литература —
реальность — литература“. Круг вопросов в ней поднятых, ее принципиальная
направленность, как всегда, значительно шире приведенных Вами примеров. Именно
это и заставило обратиться к Вам с письмом…
Вот
уже во второй раз Вы останавливаетесь (в качестве примера) на моей статье └Над рукописью └Русалки“. […]
Я
искренне благодарен Вам за то, что пожелание было высказано в таком
доброжелательном тоне. Однако не могу не возразить: и содержание, и научный
аппарат статьи далеки от театрального и даже театроведческого характера. И дело
не в том, что автор гипотезы — филолог и имеет честь состоять в одном с Вами
писательском союзе; в статье приведен ряд текстологических аргументов, Вы же,
глубокоуважаемый Дмитрий Сергеевич, все их оставляете в стороне.
Позволю
себе сослаться еще на одну Вашу мысль:
└Суть
нашей науки состоит в том, что любой факт и любое явление в творчестве автора
восстанавливается в его движении“27.
В
этой связи хочу сообщить, что после Вашего выступления в └Литгазете“
была опубликована новая моя работа └О композиции
«Русалки»“28, в которой круг аргументов значительно расширен и
обновлен. […]
Желаю
Вам всего самого лучшего. С глубоким уважением,
Владимир
Эмануилович Рецептер, 19
марта
Ответ
Д. С. Лихачева был мгновенен и обезоруживающе прост.
«Глубокоуважаемый
Владимир Эмануилович!
Пожалуйста,
простите меня за недостаточно внимательное отношение к Вашей работе над
└Русалкой“.
В
данном случае непрофессионалом оказался я.
Если
придется переиздавать, обещаю Вам исправиться.
С
искренним уважением,
Д. Лихачев.
27.III.81».
Со
времени получения этого письма прошло много лет, но человеческий пример Дмитрия
Сергеевича производит на меня такое же сильное впечатление, как и тогда, когда
я достал из почтового ящика и распечатал надписанный его рукою конверт…
Через
семнадцать лет Д. С. Лихачев отозвался на нашу с М.
Шемякиным книгу29.
«Бывают
разные предположения и реконструкции незавершенных произведений. Это в той или
иной степени зависит от того, кому принадлежит реконструируемый материал и в
каком качестве выступает сам реконструктор.
Пушкин
разрешает ошибаться, но он не разрешает ошибаться непродуманно и
безответственно.
Реконструкция,
над которой Владимир Эмануилович Рецептер
работает многие годы, не оскорбляет Пушкина безответственностью, она исходит из
пушкинских знаков, текстов и смыслов и построена на основании живого опыта ее
автора как филолога и как актера. Ибо что, как не труд реконструкции, лежит в
основе труда актера и режиссера?
К
своей работе Владимир Эмануилович Рецептер
подошел творчески и профессионально не только как человек театра, но и как
филолог. В итоге рождалась книга вне знакомых литературоведческих штампов,
обращенная к широкому читателю, и что особенно важно, на двух языках — русском
и английском. Переводы пушкинской └Русалки“ Д. М. Томаса и остального
русского корпуса книги Энтони Вуда заново вводят
англоязычного читателя в пушкинский мир…
Продуманный
и прочувствованный Владимиром Рецептером труд
встретился с такой же продуманной и прочувствованной интерпретацией └Русалки“
великого художника Михаила Шемякина, вызвал к жизни другую реконструкцию —
реконструкцию художественного мышления Пушкина.
Михаил
Шемякин своей серией знаменует появление в своем творчестве новой
стилистической волны, которая является событием мировой художественной жизни.
6 июня 1998 года, Санкт-Петербург».
* * *
История
знакомства и приглашения Михаила Шемякина в ряды иллюстраторов Пушкина: поездок
в его тогдашнее американское поместье Клаверак;
появления из-под его пера сорока трех рисунков (сорок третий был подарен мне) —
повесть абсолютно приключенческая, включая головокружительный эпизод, когда
привезенные из Америки оригиналы, оцененные в четыреста тысяч долларов, были
сперва отняты у меня, а через десять страшных дней и ночей возвращены пулковской таможней…
Затем
были три года забот: переговоры с типографией им. Ивана Федорова; создание
макета художником, архитектором и другом Вячеславом Борисовичем Бухаевым; собирание средств на издание30, частые
посещения Пушкинского Дома, встречи с рукописью и ставшие для меня необходимыми
консультации ученого хранителя Татьяны Ивановны Краснобородько;
получение разрешения от дирекции Пушкинского Дома и печатание новых фотокопий
рукописи в лаборатории ЛАФОКИ; написание моей
четвертой работы о «Русалке» — «Истории читательских заблуждений» и предисловия
к будущей книге…
Но
главным все-таки было склонить к работе Мишу Шемякина. Наконец в октябре
1986 года он сказал:
—
Двенадцать иллюстраций в размер традиционного журнального листа, — и замолк.
Я
начал отчаиваться, но 2 декабря в девять вечера позвонил Миша.
—
Володя, не волнуйтесь, — сказал он, — держитесь! Просто я стал так ответственно
относиться ко всему, что делаю. Пушкин — святыня. Я искал… Ищу… Вот смотрю
по миллиметрам: двадцать три на тридцать с половиной… Рамка… За ней с
четырех сторон — свободная фантазия. На дубе — ворон-Мельник, а под дубом —
Пушкин с тросточкой… А внутри рамки — как бы театральные костюмы, все
герои… Это — твердо!..
—
Миша, — сказал я, — возникает ощущение свободы…
—
Я думаю, — сказал Миша, — это отодвинет срок недели на три. Было бы хорошо,
если бы вы подъехали… Мы собираемся на карнавал в Венецию, в феврале…
—
Миша, — сказал я, — после февраля — март: получится не три недели, а три месяца.
Все остальное готово. Может быть, все-таки в этом году?.. Мы договорились о
двух вернисажах…
—
Где? — спросил он.
—
В музее Пушкина на Мойке, 12, у Сергея Некрасова и в Москве в музее имени
Пушкина, у Ирины Александровны Антоновой31. Лучше все-таки до конца
года…
—
Да, пожалуй, — сказал Шемякин. — Лучше… Тем более что у меня есть опыт:
украдут, и все… Приезжайте.
А
вот что Шемякин об этой работе написал: «Судить, конечно, читателю-зрителю,
но мне кажется, что у нас — с Володей Рецептером — книжка
эта получилась»32.
Под
свежим впечатлением от презентации и моего доклада в Стэнфорде Шемякин сказал:
—
Будем работать. Следующую «Русалку» сделаем так… Я сам перепишу от руки куски
пушкинского текста и дам к ним новые рисунки на полях…
Я
захохотал, представляя себе Мишу в роли «переписчика», а он добавил:
—
Только вы без меня ни с кем не договаривайтесь!..
—
Миша, — спросил я, — кого еще из художников позовем на проект?
—
Леонарда Баскина, — сказал он, — и Бориса Заборова…33
* * *
Нужно
сказать, что соседняя с моей по обсуждению в «Вопросах литературы» «гипотеза»
Андрея Битова, авторство которой он передал своему
литературному герою Леве Одоевцеву, была, конечно,
увлекательней моей. Она представляла собой извлечение из романа, то есть свободную
прозу, а не текстологический опыт исследователя, завороженного академическими
образцами. Под впечатлением наукоемких «штудий» я
сдерживал себя, как только мог…
В
апреле 1999 года мы вместе с Битовым стали участниками
международной конференции «Пушкин и гуманитарные науки» в Стэнфордском
университете, и все дни, проведенные в Калифорнии, соседствовали под одной
крышей. Наша с Шемякиным «Русалка» к тому времени вышла.
На
конференции Битов рассказывал о пушкинских юбилеях, Шемякин — о том, как зимой,
живя в Клавераке, я болел, чихал и нависал над его
иллюстрациями, а я, споря с невидимыми оппонентами, сыграл всю «Русалку»
как моноспектакль. Народу было много, в Стэнфорд
съехались эмигранты со всей округи, и аудитория с раздвижными стенами
превратилась в зрительный зал. Выступающий «разошелся». Чем больше
ограничиваешь актерскую природу, тем решительнее она берет свое…
—
Я тоже хотел сделать такую красивую книгу, — сказал Андрей. — Так что ты мне ее
подари.
—
Конечно, — сказал я, — как вернемся, так — сразу.
В
Петербурге я тотчас надписал «красивую книгу» Битову,
но случая все не было, и она пролежала в моем кабинете не то тринадцать, не то
четырнадцать лет. И только недавно, в московском музее А. С. Пушкина,
на мероприятии с выпивкой и закуской, она наконец была
ему вручена.
Рассказом
о рукописи и исполнением трагедии Пушкина я продолжал убеждать
соотечественников в Москве, Петербурге, Новосибирске, Пскове, Оренбурге, других
российских городах и пробовал преодолеть языковые барьеры в Вене, Париже,
Будапеште, Берлине, Брюсселе, Люксембурге и даже в Токио…
Путешествие
со зрителями по страницам рукописи «Русалки» отбирало лишь самые внятные
аргументы и, кажется, многому меня научило. Ну, хотя бы тому, что по-японски
Князь — это Кошяк, Мельник — Конахики, еру — ночь, а Чиисай
— Русалка…
* * *
Станислав
Рассадин — бесстрашный писатель, был до щепетильности честным человеком, чьим
мнением я дорожил, как мальчишки дорожат мнением старшего брата, хотя по
календарю мы ровесники, и это я был старше его на две недели. Рассадин
познакомил меня и с Валентином Непомнящим, и с Лазарем Лазаревым, и с Василием
Аксеновым, Борисом Балтером, Наумом Коржавиным,
Олегом Чухонцевым, Владимиром Войновичем и другими
«шестидесятниками», и это он нашел им название в свей
знаменитой одноименной статье. Введя меня в свой дружеский круг, Станислав
сделал мою жизнь намного богаче, чем если бы я
оставался актером славного БДТ, и только…
К
моменту дискуссии в «Воплях» он был уже автором многих книг, в том числе о
драматургии Пушкина34, и видел «Русалку» вовсе не так, как я, что не
мешало его объективности.
«Гипотеза
— раздражает, — писал Рассадин, — уже этим она ценна. Для всей науки и для
отдельного специалиста, ибо, мне кажется, самое страшное для него —
почувствовать себя монополистом истины[…]»35
На
выход книги36 Рассадин отзывался по-новому…
«Владимир
Рецептер скажет, что в своей незаконченной драме
Пушкин зашифровал… Нет, не якобы биографическую
историю о якобы погубленной девушке, но └историю своей души, ее таинственный
путь от вчерашнего греха и соблазна к нынешнему раскаянию и завтрашнему
возрождению…“37
[…]
Теперешний └текст“ о └Русалке“ перестал быть только литературоведчески-текстологическим.
В нем прибавилось… Что? Так называемая └история вопроса“? Конкретный спор с
оппонентами, чьи контраргументы не без лукавства использованы наподобие
└санитаров леса“, помогающих чистоте отбора, то бишь,
четкости мысли? Да. Да. Но возникла художественная убедительность, что помимо
всех текстологий провоцирует на особенное доверие.
Говорю
не о страсти, азарте, эмоциональности, ни о чем таком, поверхностно и временно
заразительном. Просто я крамольно подумал, что, может быть, нашей пушкинистике, столь справедливо гордящейся званием точной
науки, порою недостает […] благоразумно
заимствую чужое определение: кто-то из математиков сказал, что формула должна
быть красива. Это и будет значить, что она верна.
Я
не могу утверждать, что Пушкин не удивился бы, прочитав рецептеровскую
статью. Но, думаю, ему было бы дьявольски интересно увидеть свою └Русалку“
такой. И пьеса бы ему понравилась. […]
Ужаснувшись
тем, как я зарвался, узурпируя мнение Пушкина, умолкаю. Книге — мое
читательское восхищение»38.
* * *
Со
всеми или почти со всеми тружениками Пушкинского Дома, участвовавшими в
создании седьмого, драматургического тома я так или
иначе был знаком и своей заинтересованности в том, как именно они представят
трагедию, не скрывал. Напротив, при встречах спрашивал и переспрашивал, касаясь
важных подробностей: два ли порядка сцен второй части «Русалки» будут
представлены или, как в 1935 году, только один. Мне казалось, что
новое академическое издание должно оказать положительное (или отрицательное)
влияние на ее сценическую судьбу.
Возможно,
я отчасти преувеличивал, но таково было искреннее уважение к науке, которого я
не лишен по сей день.
Был
у нас с Пушкинским Домом и большой совместный проект. С
2000-го по 2008 год всем, чем мог, включая скромный гонорар молодым
исследователям и добывание немалых средств на выход четырех томов в книжной
серии «Пушкинская премьера», центр споспешествовал созданию и выходу в свет
уникального сборника «Пушкин в прижизненной критике», работу над которым
начинали В. Э. Вацуро и С. А. Фомичев,
а завершила Е. О. Ларионова.
Валентин
Непомнящий, несмотря на методологические расхождения с учеными из Пушкинского
Дома, в открытом письме ко мне писал:
«Грандиозное
издание! Оно, так полагаю, чуть не вдвое превышает по объему сборники
Зелинского39,
а по качеству, в частности аппарата, это один из самых фундаментальных трудов в
науке о Пушкине нескольких десятилетий. 8 февраля
Ученых
Пушкинского Дома нужно было убедить отнестись к «Русалке» с бережным
вниманием… Что том грядущий ей готовит?
Комментарий
к трагедии писала Лидия Михайловна Лотман…
Текст
готовила Мария Наумовна Виролайнен… Маша…41
Они
же вдвоем были авторами статьи «Драматургия Пушкина»…42
Фомичев
писал текстологический комментарий к «Борису Годунову» и готовил его текст…
Друг Сергей…
Помощь
при работе с рукописными материалами всем им, так же как и мне,
оказывала хранитель рукописей Татьяна Ивановна Краснобородько…
Таня…
А
контрольным рецензентом, дающим указания и советы, стала Екатерина Олеговна
Ларионова… Катя…
* * *
Знакомство
с Ю. О. Домбровским пришлось на тот же день, что и встреча с С. М. Бонди — 13 октября 1975 года. Представил меня
В. С. Непомнящий в редакции «Воплей», и разговор потек в пушкинском
русле: Пушкин-драматург, «Русалка», Гамлет, «отец наш
Шекспир»; вышедшая у Юрия Осиповича в Алма-Ате книга рассказов о художниках43,
вышедшая у меня в Ташкенте в том же 1974-м книга стихов с предисловием П.
Антокольского44; снова о стратфордском
чудодее (Домбровский писал «Смуглую леди сонетов», я — «Театр └Глобус“.
Предположения о Шекспире»); и опять — о Пушкине…
Все
было связно и связано с чудом.
Многое
отразилось в надписи на книге и двух замечательных письмах ко мне Юрия
Осиповича, которые с разрешения Клары Файзуллаевны Турумовой-Домбровской привожу целиком45.
Надпись
на книге: «Дорогому Владимиру Эмануиловичу,
└товарищу по думам“, от преданного автора Ю. Домбровского». 25 октября
Первое
письмо, вложенное в книгу, видимо, от того же числа.
«Дорогой
Владимир, посылаю обещанную книгу, а в ней некоторое добавление к печатному
тексту.
Вашу
книгу прочел — молодец Вы! И как хорошо что Вы не
идете на все те чудеса пиротехники, которыми так оглушают нас всякие […]46.
Я всегда стоял за четкость и твердость стиховой строчки во всем ее королевском
величьи (или лучше — величестве). А Антокольского — я тоже когда-то любил и почитал паче всех
других живущих. Да но ведь дело-то было в двадцатые
годы, и сравнивать его было с кем? — С Уткиным, Жаровым, Дорониным,
Безыменским?! Шлю Вам выписку из одной староанглийской книжки
1640 (В. Фульк: └Приятнейшая
прогулка созерцания природы, которая позволяет нам исследовать естественное
происхождение всевозможных метеоров огненных, воздушных и земных…“).
└По небу летит дракон, когда ему навстречу попадается холодное облако он поворачивает в ту или иную сторону к великому
ужасу тех, кто наблюдал за ним. Одни его называют └огненным драконом“, другие —
Дьяволом.
Более
47 лет назад в майский день когда множество молодежи
отправлялось на рассвете за город часов в пять — до Лондона дошла весть что в
это самое время над Темзой видели Дьявола; потом прошел слух, что он опустился
на землю в Стратфорде, — там его поймали и
посадили в колодки.
Я
знал людей, которые ходили на него смотреть, а по возвращении утверждали что он действительно летел по небу, но поймать
его не удалось. Я припоминаю что некоторые требовали,
чтоб по дракону стреляли из мушкетов или луков… Я полагаю что это был один из
«летающих драконов» о которых мы уже говорили.
Он
производил жуткое впечатление и казался живым потому
что двигался хотя на самом деле был всего на всего облаком дыма».
1640–1647–1593 год. Никем из литераторов и шекспироведов — этот отрывок
использован не был, а из него вышло бы прекрасное стихотворение для Вашего
прекрасного цикла. Ну будьте здоровы дорогой обнимаю.
Юрий Домбровский».
Второе
письмо:
«Дорогой
Володя, спасибо Вам за письмо, и за чудесный вечер на котором мы были с женой.
Особенно мне понравились стихи из └Рукописи“. Очень хорош └Круг“ — крепко он
сбит — и └Скоморошек“. Да и все остальное хорошо! А
что я к Вам тогда не подошел — простите. Вокруг Вас сразу закрутился народоворот, а я страдаю массобоязней.
Не выношу толпу и толкучку, ибо на свей шкуре испытал
что два самых страшных лишенья — это быть вечно на людях, или быть вечно без
людей. И то и другое я хлебнул предостаточно. От этого и в ЦДЛ почти не хожу —
не встретишься и не поговоришь (хотя пожалуй —
встретишься и не поговоришь). Очень жду Вашу статью о «русалке». В свое
время я прочел в одном из зарубежных журналов мнение Модеста Гофмана, что └Р“ безусловно была окончена ибо 1) она переписана, а П.
никогда не переписывал неоконченные черновики 2) судя по плану пьеса
доведена почти до конца и бросать ее в такой стадии не имело смысла — и что-то
еще третье, что вылетело из головы. Это была та статья, где он впервые
сообщил о └колоссальном в 1100 стр. дневнике П.“ который должен быть опубликован в 1937 году.
Что касается [книги] о чорте
в Стратфорде, то мне кажется, из него можно сделать
прекрасную балладу или что-то вроде └разговора в морской Деве“ (сейчас часто
пишу в └Сирене“ — нет. Именно Морская
дева — крылатая фея моря, а Сирена — это полурыба, и пахнет она треской).
Переписываю Вам полностью заглавье книги Фулька, ибо
— и оно сама поэма.
В.
Фульк: «Приятнейшее
путешествие (прогулка?) по саду созерцанья природы, которая позволит нам
исследовать естественные происхождения всевозможных метеоров — огненных,
воздушных, водяных и земных, к которым принадлежат огненные звезды, падающие
звезды, небесные огни, гром, молния, землетрясения и т. д. […]
Иногда
эти испарения бывают клейкими, и поэтому не рассеиваются по небу, а слипаются
вместе, загораются и становятся похожими на дракона, духов, свечи или копья».
Вот Вам космонавтика времен Шекспира. По видимому, что-то
подобное и он имел в виду, когда писал о └пузырях земли“. Во всяком
случае, он эти пузыри не из пальца высосал. Будьте здоровы. Жена кланяется и
благодарит. Когда будете в Москве, — звоните.
Ваш
Домбровский». 07.12.1975.
* * *
Первой,
кого я спросил, как будет печататься «Русалка», была Мария Наумовна Виролайнен.
—
У нас была включена реконструкция Томашевского, — сказала она, имея в виду все
тот же перенос сцен в угоду римским цифрам, — но это было до того, как том
попал на контрольную рецензию.
Я
понял, что наука возвращается на семьдесят лет вспять, и спросил:
—
А кто у вас контрольный рецензент?
Маша
назвала имя, и я замолчал. Тогда она сказала:
—
В нашем комментарии нет никого, кто занимал бы такое место, как вы. Ваша версия
излагается чрезвычайно подробно. В ней своя логика, она очень красива, — Маша
собиралась продолжить, но я не дослушал.
—
Я ведь не о себе забочусь, Маша… Все отсылки не заменят половины текста в
другом порядке, который до читателя не дойдет…
—
Этот шаг — давать реконструкцию — совсем не для нас. Он для нас просто
нескромен. Как только мы почувствуем себя вправе на такие
шаги… Работа окажется не академическим комментарием.
—
Но это внятная редакция, — сказал я.
—
Нет, мы приняли решение считать, что редакция — это воля, выраженная в
беловике…
Разговор
происходил 12 января и был для меня «подарком» к старому Новому году.
Предлагаемые
2006-м обстоятельства оказались и без того печальны. Пушкинский
центр попал под колесо «оптимизации» и в случае ее победы, перейдя из
федерального подчинения в региональное, мог, а вернее, должен был умереть.
В начале лета получали дипломы мои студенты (первый в истории театрального
образования актерский курс «с углубленным изучением творчества Пушкина») и
после пяти лет учебы обязывались уйти в рассеяние. В Москве тяжело болел
Рассадин. И на2 вот — текстологическая яма, в
которую попала «Русалка»…
Дело
было не в личностях, как называли в XIX веке личные дела, а в том, какова
для рукописи мука нового непонимания и густой туман над трагедией. Кто ее такую
поставит на сцене? Как воспользуется текстом? «Без понятия», как говорят
деревенские жители…
—
Нельзя считать рукопись даже прочитанной, — заговорил я, приводя на память правило Томашевского, — пока не рекон…
—
…пока не реконструирован
каждый слой работы и не установлена последовательность этих слоев, — так же
наизусть закончила Маша. И добавила: — но
я так не считаю. Если мы поменяем сцены местами, это уже будет интерпретация,
очень острая, красивая, но интерпретация. И лишь
поэтому мы просто не можем позволить себе такого.
—
А что вы называете редакцией в этом издании?
—
То, что получило оформление в беловом автографе.
—
Но в той же рукописи есть еще одна, другая редакция, внятная, услышанная и наконец понятая.
—
Нет, то, что вы называете редакцией, не получило оформления, неумолимого
доказательства нет. У меня тоже есть свои убеждения, например, о порядке
«Маленьких трагедий», но мне нельзя свое понимание выдавать за академическое
правило, — терпеливо объяснила она.
—
Это самоотверженно, — сказал я.
—
Спектакль — другое дело. Он остается в истории театра…
—
А не текста, — подсказал я, понимая, что меня вместе с театром пытаются
вытеснить из текстологии, и это решение уже политическое. Пушкинский дом — это Центральный Комитет пушкинистики, и не мне с ним спорить.
—
Алексеев никогда не занимался пушкинской текстологией, — продолжала Маша. — Я
помню, что он сказал о Вашей
работе, но если бы он занимался седьмым томом, он бы говорил по-другому. Для
меня пример Томашевского значит много, но для редакции академического тома это
не все.
Мы
стояли по разные стороны воздвигнутой заново границы, и мне хотелось спросить
красивую Машу: «Откуда ты, прекрасное дитя?»
* * *
Через
неделю, когда стало окончательно ясно, что продуктивный спор возможен лишь на
территории Пушкинского Дома и только над рукописью «Русалки», я позвонил
Татьяне Краснобородько.
—
Над томом трудится отдел пушкиноведения, — сказала она, — Фомичев, Рак,
Ларионова, Федотова, Маша Виролайнен…
—
Татьяна, нам никак не определить порядок работы над рукописью?
—
Беда в том… — начала она и, чуть помолчав, сказала: — Беда с «Русалкой» в
том, что нет предшествующих черновиков.
—
Таня, — сказал я, — мне нужна ваша экспертиза именно о порядке…
—
Мы втроем «висели» над «Русалкой» подробно… Понимаете,
это свойство женского ума. Я начинаю говорить, когда это лежит
передо мной… Я говорю, а люди слушают и запоминают…
—
А потом это можно где-то встретить?.. Я шучу… Это ваше свойство, — сказал я,
думая о том, кто посылает с небес свои подсказки нашей удивительной Татьяне,
кто ей диктует прозорливые строгие мысли. — Вы включаете интуицию, вот что!..
Актер тоже не может без этого обойтись!.. Понимаете, слой за слоем работы над
«Русалкой» никто не установил; надо начать как будто все сначала!.. И без вас
никто этого не сможет…
Я
понимал, что зову Татьяну к текстологическому подвигу и она — единственный
авторитет, который может быть услышан оппонентами.
—
Это то же металлическое перо, — сказала Таня. — Вся
рукопись написана металлическим пером, но разные приемы… Это
сложный случай.
—
Конечно, сложный!.. Но нельзя же сказать, что если план записан на последней
странице, значит, он и по времени записан после всего! — отчаялся я. — Ну,
что это за логика?! Это слишком примитивно для Пушкина! Он и большие тетради
вертел, как хотел, а тут — шесть листиков, сложенных… Вон
рабочие тетради исписаны то с конца, вверх ногами, то с начала, то с
середины!.. При всех трудностях, которые он испытал, думая об окончании!..
Столько лет!.. При всех очевидных для нас остановках?.. Рукопись из беловой превратилась в черновую!.. Одно то, что девять
стихов перенесены из «Берега» в «Днепр. Ночь», подсказывает, что «Берег»
записан прежде!.. И этот аккуратненький план — последнее, что он
сделал?!
—
План обозначает последовательность будущей работы, — рассудительно сказала
Татьяна, но я снова возразил:
—
Смотрите, Таня, «Лицейские стихи» — два варианта — это по Вацуро, «Борис Годунов» — два варианта — это по
Фомичеву. А «Русалка» — только один?.. Потому что… Своим можно, а чужакам —
нет?.. Куда же девать другой порядок сцен, другой смысл?..
Она
помолчала и, очевидно решив вопрос для себя, сказала:
—
Владимир Эмануилович, я готова пойти с вами по
рукописи.
Теперь
помолчал я.
—
Спасибо, Татьяна, — сказал я. — За это спасибо.
* * *
—
Ты знаешь, Катя, — сказал я Екатерине Ларионовой, — Маша Виролайнен
не скрыла от меня, что контрольным рецензентом седьмого тома была ты и что ты
против публикации порядка, предложенного Томашевским.
—
Мы реконструкции нигде не даем, — сказала Катя. — Мы отсылаем к изданиям, в
которых они есть.
—
Вы не считаете, что этот порядок — редакция?
—
Это сделано не Пушкиным.
—
Но римские цифры выставил он, это всеми признано, это его воля…
—
Мы оговариваем такие случаи… Просто объемы большие…
—
Речь идет о порядке Томашевского и об отделе «Другие редакции, планы,
варианты»…
—
Мы стараемся дать текст, как у Пушкина. Были цифры, — рассудительно начала она.
—
То есть как — были, Катя?.. Они есть и никуда не делись. Это Пушкин велел сцены
переставлять…
—
Но были разные способы трактовать цифры. По-разному думали…
—
Насколько я понял Машу, редакцией считается то, на что есть живой автограф или…
—
Или печатный текст. Редакцией считается какой-то завершенный текст.
—
Но из чего вытекает оценка завершенности?
—
Когда он кончил работать.
—
Как это решить, Катя, если не установлен порядок работ?.. Никем?.. Что есть
завершенность, кто определил, где она?..
—
Там, где мы можем достаточно твердо об этом сказать.
—
А в нашем случае?.. Я сказал давно и достаточно твердо и о порядке работы, и о ее завершении…
—
Тома имеют объем, — вздохнула Катя.
—
Значит, причина отказа от реконструкции Томашевского — экономия места и
бумаги?..
—
Но ведь ваш вариант напечатан, и мы к нему отсылаем.
—
Отсылаете… Вы печатали два варианта «Лицейских
стихов»?
—
Печатали. Иногда мы даем и авторскую правку в Лицейской тетради. Но я считаю,
что в первом томе и это неправомерно…
—
Считаете так, а будете менять, переиздавать его?..
—
Нет, конечно. Мы спорили с Вадимом Эразмовичем, но он
принял это решение как редактор…
—
Катюша, «Русалка» и позволяет, и требует разных трактовок того же самого
автографа. Смотрите, в чем парадокс. Я издал то, что вы называете реконструкцией,
а если вы напечатаете, — я хотел добавить «то же самое», но удержался, —
это будет уже редакцией... Вот почему я хотел бы увидеть у вас и другой
порядок, по Томашевскому. Не давать его — это ошибка.
—
Никакой ошибки тут нет, — сказала Катя. — Но если мы будем издавать текст так,
как он был напечатан в 1935 году…
—
Что это будет значить? — спросил я, хотя понять было нетрудно. Давать
реконструкцию Томашевского, это значило хоть в чем-то совпадать и с ним, и со
мной. А давать текст в том виде, в каком он появился в седьмом томе 1935 года —
полностью подпадать под влияние Бонди. Редакция
находилась перед выбором: по Томашевскому или по Бонди.
В чем же тогда будет их нововведение?..
И
Катя подтвердила:
—
Это значит, что мы не даем своих решений.
—
Но тогда не отвергайте хотя бы моих.
—
Мы не отвергаем.
—
Нет, по сути, отвергаете. Вместе с Томашевским. Я-то — с ним.
И
тут она сказала:
—
Владимир Эмануилович, давайте вы к нам зайдете,
прочтете, ведь вы не видели нашего варианта, а потом обсудим.
—
Да, Катя, конечно, — сказал я. — Вот это будет очень хорошо.
* * *
Через
два дня после этого разговора я поехал в «двойку» — так запросто называют огромную
многопрофильную больницу, куда великий хирург В. К. Сухов призвал меня показать
прооперированное им сердце, — и, заслужив разрешение «мыслить и страдать»,
полетел в Пушкинский Дом.
Там,
получив дискету, на которой были собраны все материалы будущего сежьмого тома, относящиеся к «Русалке», я узнал о
смерти шекспириста Юрия Давыдовича Левина.
Это
был редкий человек, скромный и доброжелательный, втянувший меня в шекспировскую
комиссию и всегда готовый поделиться обширными знаниями. Мимо трудов Левина было
не пройти, думая о «шекспиризме» Пушкина и его
честном признании: «Шекспиру я подражал…»
Похороны
Юрия Давыдовича были назначены на 26 января. Я вспомнил его здоровым
и полным скрытого юмора. И заболевшим, но не забывающим пошутить…
«Шекспиру
я подражал…»
В
набросках предисловия к «Борису Годунову» Пушкин не побоялся этого глагола.
Важное самообъяснение приводится
чуть ли не в каждой работе о пушкинской драматургии. Особенно близко оно
касается «Русалки» «в его вольном и широком изображении характеров, в
небрежном и простом составлении планов».
Когда
весь текст «Русалки» и о «Русалке» был распечатан с дискеты и передо мной легли
белые бумажные страницы, я испытал шок. На первой же из них бросалось в глаза
всего одно слово, набранное жирно и крупно. Оставлю для него отдельную строку:
Незавершенное
Это
значило, что «Русалка» выводится из основного корпуса пушкинской драматургии на
особые выселки и будет представлена читателю не вместе с «Борисом Годуновым» и «Маленькими
трагедиями», а в специальном разделе… Ее послали в «спецотдел»…
Это
был приговор…
Это
значило, что отныне ей готовится другая жизнь, жизнь за чертой… оседлости…
Осядь, «Русалка», смирись и не то2ркайся!..
Это
была печать неполноценности…
«Волчий
билет»…
«Черная
метка»…
Я
не встречал ни одного собрания пушкинских пьес, в котором составители решились
бы на такое… действие.
Ни
один издатель XIX века, ни Б. В. Томашевский, ни С. М. Бонди,
ни Б. Модзалевский, ни М. Цявловский,
ни Ю. Г. Оксман, ни Д. П. Якубович, ни Д. Д. Благой,
ни Т. Г. Цявловская на это не шли…
Я
был бы счастлив ошибиться, но боюсь, что все-таки
прав…
Позже
я узнал, что вместе с «Русалкой» выводятся в «спецотдел» «Сцены из
рыцарских времен», но от этого мне легче не стало.
И
без того Пушкина ставят непростительно редко, что же будет теперь?! Первое, что
дают знать театру и режиссеру, — пьесы эти незавершенные, то есть — второсортные.
«А
нет ли в этом решении, принятом редакцией, и моей вины? — подумал я. — Ведь это
я поднял шум о завершенности └Русалки“. Тогда… Тогда, как говорит пушкинский
Князь, └И этому все я виною. Страшно…“»
Тут
и было принято решение о новой постановке «Русалки» с выпускниками моего
актерского курса…
…
Я вернулся к распечатке и стал просматривать текст…
Конечно,
у нас разные жанры и это — академический канон, но за ним, как за
плотным туманом, скроется не только порядок сцен и их смысл, но и волшебно
простое, поистине пушкинское, новое окончание «Русалки»47.
…Читать
комментарий было особенно трудно.
А
те места, где излагалась моя работа, сознаюсь, почти невыносимо…
Писала
его, как мне сказали, Лидия Михайловна Лотман. В 2006 году она была жива, и к
спору с ней по существу дела я и готовился. Сегодня трудности мои возросли, потому
что, увы, с ней уже не поспоришь.
Седьмой
том наконец вышел и уже неисправим. Поэтому и
комментарий к «Русалке», и мой комментарий к этому комментарию должны
послужить какому-то новому будущему последней трагедии Пушкина. Какому?..
20
февраля 2006 года состоялось открытое заседание редколлегии по
«Русалке», чтобы дать возможность высказаться и мне, за что я кланяюсь
Пушкинскому Дому.
Начиная
его, Екатерина Ларионова сказала:
—
«Русалка» у нас раньше не обсуждалась. Том уже передан в издательство и
находится в стадии редакционной подготовки, но мы здесь собрались и выслушаем
Владимира Эмануиловича Рецептера,
который прокомментирует это издание…
[…]
Перечитывая стенограмму и дневниковые записи, отчетливо вижу свои промахи. Но
если бы не ошибался, не искал компромисса, не возвращал себя и коллег к примеру Томашевского, пытаясь расширить бреши в
уверенной и наступательной академической обороне, было бы хуже. Мы вели
открытые переговоры, которые лучше любой войны.
Назавтра,
успокаивая меня, Таня Краснобородько скажет:
—
Хорошая была редколлегия…
Конечно,
находясь в своей крепости, «пушкинодомцы» сплотились,
но ведь и я, при всем одиночестве, чувствовал… Что же?.. Уверенность в своей
правоте?.. Сам Театр за спиной?.. Тайную поддержку живой рукописи?.. Наверное,
все вместе…
Автор
комментария Л. М. Лотман отсутствовала, и полную ответственность за комментарий,
подготовку текста, отдел «Другие редакции, планы, варианты» и
все остальное взяла на себя редактор тома М. Н. Виролайнен. Ей помогала контрольный рецензент Е. О.
Ларионова. Здесь же были ученый хранитель Т. И. Краснобородько,
сотрудники пушкинской группы С. А. Фомичев, В. Д. Рак, С. В.
Березкина, С. П. Федотова и еще несколько человек, в дискуссию не вступавших,
в том числе директор Пушкинского Дома Н. Н. Скатов и его заместитель
Ю. М. Прозоров.
Когда
речь зашла о выведенном за пределы основного текста отрывке «Берег», в рядах
пушкинистов случился раскол: В. Д. Рак и С. В. Березкина предложили
вернуть «Берег» на свое обычное место.
Обстановка
была достаточно напряженной; кто-то не смог удержаться от колкостей, кто-то — и
я в том числе — от пафоса, но в итоге М. Н. Виролайнен
сообщила, что последний абзац комментария, приравнивающий мои действия к поступкам
тех смельчаков, кто брался написать окончание «Русалки» за Пушкина, снимается,
и предложила представить мои соображения и замечания в письменном виде, чтобы с
ними еще поработать…
Сегодня,
спустя восемь лет, я нахожу в трудах коллег много новых опор и союзнических
смыслов.
Фомичев
писал: «В той же беловой рукописи [└Русалки“. —
В. Р.], позже, Пушкин расставляет цифры: у сцены
└Светлица“ — II, у сцены └Днепр. Ночь“ — III, у сцены
└Днепровское дно“ — I; кроме того, в сцене III перед первым монологом Князя со
знаком вставки помечает: └Невольно к этим грустным берегам“ (т. е. согласно
другой помете девять строк монолога Князя из сцены └Берег“). Эту переработку
можно понять как новое изменение порядка центральных сцен (с сохранением
двух первых) и с оставшимся предположением дополнить пьесу ненаписанной
сценой «Охотники». Именно в таком виде пушкинская └Русалка“ была […] воспроизведена
Б. В. Томашевским в однотомнике сочинений Пушкина […] — в дальнейшем он
отказался от такой трактовки. В последнее время ее дополнительно аргументировал
в своих статьях и в своей постановке на сцене В. Э. Рецептер48.
Но
ведь можно понять цифровые пометы Пушкина иначе […] — как весь корпус пьесы в новой,
окончательной и вполне завершенной редакции, в составе только трех сцен: └Днепровское
дно“, └Светлица“, └Днепр. Ночь“ (с указанным дополнением монолога Князя).
Нельзя
не признать, что в таком виде пушкинская пьеса обладает вполне исчерпывающим
смыслом, а также композиционной стройностью — было бы полезно воспроизвести в
печати именно эту редакцию49
в соответствии с последним ретроспективным планом Пушкина»50.
То
же самое качество трех заключительных сцен еще раньше обнаружил
Б. В. Томашевский: «Драма эта задумана, по-видимому, тогда же,
когда и └Маленькие трагедии“, то есть в начале
В
ноябре
Эти
начальные стадии работы дают основание предположить, что первоначально, по
замыслу Пушкина действие └Русалки“ должно было развиваться только после
женитьбы Князя, а вся предшествующая история его встреч с русалкой
вероятно сообщалась в рассказе»51.
Томашевский
сказал о вероятности композиции «Русалки» из трех сцен задолго до меня и
подтвердил это датировкой черновика; Фомичев подкрепил такую возможность новыми
аргументами, но оба ученых по этому поводу права голоса не получили.
Кроме
того, М. П. Алексеев и С. А. Фомичев, впервые в текстологической
практике, назвали театральный спектакль в качестве доказательного научного
аргумента.
Признаюсь,
я никогда не собирался ни ставить, ни печатать «Русалку» без ее первой части
и делал необходимые оговорки, часть которых была оппонирующим текстом
приведена.
В
1976 году я осторожничал до последних строк и говорил о порядке трех сцен
пьесы, а не о ней целиком, и эту мою предельную, скорее всего, излишнюю
осторожность комментарий 2009 года выдавал за отчаянный радикализм…
* * *
[…]
Большая часть моих замечаний, как я понимал, будет оставлена без внимания,
но… «делай, что должно, и будь что будет», так что моя работа над «Комментарием
к комментарию» возобновилась. Она не была окончена и после 27 февраля, когда
текст с подзаголовком «Русалка» и эпиграфом «…всякий неудачный опыт может
замедлить преобразование нашей сцены» был распечатан в пяти экземплярах и
четыре из них, адресованные М. Виролайнен, Е.
Ларионовой, Т. Краснобородько, С. Фомичеву, переданы
в Пушкинский кабинет…52
В
эти же дни нашелся комментарий Модеста Гофмана.
Поэт
и литературный критик Модест Людвигович Гофман был принят в Пушкинский Дом на
должность хранителя рукописей в 1920 году и имел счастье два года подряд чуть
ли не ежедневно обсуждать наедине с Александром Сергеевичем сокровенные тайны
его личных тетрадей, гусиных и металлических перьев, беловых и черновых
бумаг…
Летом
1922 года он, уже заведующий рукописным отделом, уехал по командировке
Пушкинского дома в Париж для
покупки фондов музея А. Ф. Онегина и несколько там задержался.
До
1924 года Гофман продолжал числиться в штате, а когда руководство Пушкинского
Дома догадалось, что Модест Людвигович все-таки в Петроград не вернется, оно
занялось процедурой его увольнения.
По
поводу пушкинского дневника в 1100 страниц, упомянутого в письме
Ю. Домбровского, Таня Краснобородько бросила
реплику:
—
Это им всем внучка Пушкина голову морочила…
Речь
шла о Елене Александровне Розенмайер, к которой
Гофман приезжал в Константинополь для переговоров о покупке у нее пушкинских
реликвий. Таковые у нее были, но внучка утверждала, что владеет также
неизданным дневником, и некоторые пушкинисты, в том числе Гофман, успели ей
поверить.
Домбровский,
писавший мне о Гофмане, практически не ошибся: о дневнике Гофман сообщал в том
же одиннадцатом номере сборника «На чужой стороне», где появилась его заметка о
«Русалке», однако в другой, большой статье «Еще о смерти Пушкина»53.
Можно
предположить, что отлученный от Пушкинского Дома М. Гофман знакомится в 1924 году
с первым советским однотомником Пушкина и, обратив внимание на то, как Б.
Томашевский печатает в нем «Русалку», вспоминает и общий характер, и
особенности рукописи. В следующем году Гофман публикует свой комментарий и
самим фактом публикации вступает в заочный, но своевременный диалог с
Томашевским.
В
Пушкинском Доме случается обсуждение, где и было принято решение вернуться (или
вернуть Б. В. Томашевского) к традиционному варианту «Современника».
Текст
М. Л. Гофмана — беспроигрышный: в нем есть основания для принятия полярных
решений, — можно печать так, а можно и иначе.
Почему
Гофман не упоминает о римских цифрах? Потому ли что забыл?.. Намеренно?..
О
Гофмане мне рассказала Краснобородько, в то время писавшая статью об одном из своих предшественников на
великом посту хранителя рукописей…
Понимая
важность находки, я звонил друзьям, и текст Гофмана появился в Пушкинском Доме непозднее середины марта 2006 года.
До
окончания работы над томом оставалось… сейчас взгляну… «Подписано к
печати 25.12.09»… Еще три с лишним года… За это время можно и
ребенка родить, и научить его прямохождению и речи…
Ан нет… Водичка осталась, а ребенка выплеснули: ни
одного упоминания о комментарии Модеста Гофмана в седьмом томе не найти…
* * *
Была
ли окончена «Русалка» Пушкина»?54
«Русалка»,
опыт народной драмы, при жизни Пушкина не печаталась и была найдена в его
бумагах в неоконченном виде. В таком неоконченном виде «Русалка» и была
напечатана в «Современнике» в 1837 году, в таком неоконченном виде она известна
и теперь, и, надо думать, мы никогда и не узнаем ея
окончания.
Этими
словами Гофман завершает первую, меньшую часть комментария, как бы подсказывая:
«И не пытайтесь!..»
Но
большую часть он отдает доказательствам оконченности.
Но
из того, что мы не узнаем окончания, не следует, что драма Пушкина не была
окончена. Напротив того: есть все основания думать, что
«Русалка» была вполне закончена Пушкиным (но не вполне отделана) [здесь и далее выделено мною.
— В. Р.] и что только часть рукописей этой
драмы затерялись (последний факт нетрудно доказать — только отрывки черновиков
«Русалки» дошли до нас)55. В этом нас убеждает прежде всего тот факт, что «Русалка»
сохранилась в двух (хоть неполных рукописях) — и черновой, и беловой,
перебеленной: Пушкин не перебелял своей черновой рукописи прежде окончания
произведения (кроме тех случаев, когда он печатал отрывки из неоконченного
своего произведения, как то было с «Арапом Петра Великого»). Кроме этого самого
убедительного для нас признака законченности «Русалки», указывает на нее и
близость к окончанию драмы: легко допустить, чтобы Пушкин бросил свой замысел в
самом начале или в середине, охладев ли к нему или встретившись с
непреодолимыми препятствиями, но трудно это допустить, когда поэту оставалось
дописать один диалог— князя
с русалочкой56.
В том, что мы имеем почти оконченный вид «Русалки» и что в ней недостает
только последней сцены — диалога, можно убедиться, анализируя программу
«Русалки»57, которую Пушкин составил и которой — с
небольшими исключениями — следовал. Программа состоит из шести частей (печатный
текст «Русалки» обрывается на шестой сцене): 1) Мельник и его дочь («Сцена I.
Берег Днепра — Мельница. Мельник, дочь его»), 2) Свадьба («Сцена II. Княжеский
терем. Свадьба»), 3) Княгиня и мамка («Сцена III. Светлица. Княгиня и мамка»), 4) Русалки («Сцена IV. Днепр.
Ночь Русалки» — но в этой сцене происходит и встреча князя со стариком
и встреча князя с охотниками), 5) Князь, старик
и русалочка («Сцена V.
Днепровское дно. Терем русалок…»; встреча князя со стариком перенесена в
4-ю, а с русалочкой — в 6-ю сцену), 6) Охотники («Сцена VI. Берег» — ставшая чисто эпизодической сцена с охотниками вошла в
четвертую сцену; в этом перемещении обнаруживается наибольшее уклонение от
первоначального плана). Вся программа выполнена, кроме диалога князя с русалочкой, начатого словами «откуда ты, прекрасное дитя?» — после чего,
надо думать, князь вернулся бы к первой любви, ибо
Против солнышка луна не пригреет,
Против милой жена не утешит.
М. Г.
Именно
об этом идет речь в моей статье «О композиции └Русалки“»58,
начало которой целиком посвящено соответствию сюжета трагедии пушкинскому
плану:
«Теперь,
для того, чтобы исчерпать до конца содержание рассматриваемого нами оставшегося
пункта — а значит, и всего пушкинского плана — мы должны были бы увидеть
недописанную встречу Князя с Русалочкой (└Князь…
[Старик] и Русалочка“).
Однако
наставления, которые дает Старшая русалка своей дочери в сцене └Днепровское
дно“, и есть не что иное, как эта будущая встреча.
…Послушай, дочка. Нынче на тебя
Надеюсь
я. На берег наш сегодня
Придет мужчина. Стереги его
И выдь ему навстречу. Он
нам близок,
Он твой отец…
[…] к нему нежнее приласкайся.
И расскажи все то, что от меня
Ты знаешь про свое рожденье; также
И про меня. И если спросит он,
Забыла ль я его иль нет,
скажи,
Что все его я помню и люблю
И жду к себе […]
Так
же как нет необходимости повторять на сцене состоявшуюся
только что встречу старика с внучкой59, нет никакой нужды
буквально дублировать пересказанную так подробно сцену, которая должна
произойти тотчас же60.
Так
мы убеждаемся, что все пункты плана имеют вполне конкретное воплощение в тексте
пьесы»61.
Право
же, круг замыкается, и, оглядываясь назад, можно только удивиться, почему такой
простой догадки не нашлось ни у Томашевского, ни у Гофмана, ни у Бонди, ни у одного другого пушкиниста. Впрочем, каждому из
них для этого оставалось сделать нечто почти несущественное, может быть даже
пустячное…
Прийти
в театр и сыграть или поставить «Русалку»…
* * *
Пушкинский дом, ученому хранителю пушкинских
рукописей
Т. И. Краснобородько
Многоуважаемая
Татьяна Ивановна!
Драгоценная
Татьяна!
Ты
хорошо знаешь, мне есть за что благодарить легендарный
Пушкинский Дом, у которого я столь многому научился, и моих друзей, его ученых,
чьей благородной поддержкой у моего Пушкинского центра и у меня есть
фантастический восьмитомник «Рабочих тетрадей А. С.
Пушкина», изданный в 1995 году по попечительству Его Королевского Высочества
Принца Уэльского и неустанными заботами Сергея Фомичева, а также дивный
трехтомник «Болдинских рукописей 1830 года». И богатство, и чудо…
А
благодаря диалогам с тобой, твоим подготовленным и сиюминутным импровизациям, я
приучился следить за пушкинской рукой, его пером, чернилами, знаками,
вычитывать важные слова и разгадывать смыслы.
Иными
словами, я был и остаюсь счастливчиком, которому повезло еще в земной жизни
встречаться с живой Тенью навечно молодого наставника и хоть изредка слышать
его тихие, но внятные подсказки…
Ты,
дорогая Татьяна, настоящий подвижник и настоящий мудрец, и давно сказала мне впроброс о том, что тебе не нужны диссертационные хлопоты,
потому что ты нашла свое истинное место. А я мысленно добавил: не только
в русском, но и в мировом художественном космосе. И
несмотря на вечные заботы, мы, с твоей и Божьей помощью, издали в серии
«Пушкинская премьера» рукописи «Русалки», «Скупого рыцаря», «Каменного гостя», чтобы
театральные люди могли приблизиться к этому чуду и хотя бы втайне подумать и о
своей избранности…
Адресованный
тебе текст можно бы назвать трактатом «О кляксе», т. к.
именно госпожу Кляксу на XXI странице рукописи «Русалки» я хотел бы избрать
сегодня точкой отсчета…
Твои
коллеги берут, например, самое начало сцены «Днепр. Ночь» — начало «песни
русалок» — не могу удержаться и не привести любимые стихи:
Веселой толпою
С глубокого дна
Мы ночью всплываем,
Нас греет луна —
и
освобождают их от квадратных скобок, которыми их сдерживал в предыдущем
издании С. М. Бонди. Теперь они свободны.
Браво!..
Это,
по-моему, делается с твоей помощью и на том основании, что их считали
приговоренными к вычеркиванию из-за тончайшей черточки наискосок. А теперь
обнаружено, что «…явственных следов вычеркивания этих стихов рукопись не
содержит. Они лишь частично пересечены очень слабой чернильной линией, которая
является отпечатком непросохшего вычеркивания со смежной страницы»62.
Еще
раз браво! Вместе с вами радуюсь и считаю доказательный мотив безупречно
убеждающим.
Теперь,
если разрешишь, попробуем снова вглядеться в госпожу Кляксу, возникшую на
странице XXI63, когда Пушкин второпях ставил над сценой
«Днепровское дно» цифру I, и фигурная, протяженная, напоминающая озерцо с
изрезанными берегами, Клякса, по верхней черточке римской единицы… — вот я ее
здесь нарисую вместе с двумя скобками ( I ), —
получила свой отпечаток или зеркальное отражение на предыдущей, ХХ странице.
Можем
ли мы делать текстологические выводы по поводу Кляксы и ее Двойника? Надеюсь,
что согласишься: можем и должны. Мы ведь знаем, что«отпечатки
непросохшего вычеркивания» (подчеркивания, вставки, нумерации
арабскими или римскими цифрами) и любого другого действия, отразившиеся «на
смежной странице», — свидетельство следующего движения в единой и слитной,
скоростной и преображающей рукопись работе Пушкина, хорошо знающего что делать
дальше. Это — сообщение о том, что он глубоко опустил перо в чернильницу
и в едином порыве произвел окончательную перестановку трех сцен, определив
их порядковые места во второй части пьесы: сначала — «Днепровское дно» (I),
затем — «Светлица» — (II), и, в заключение, — «Днепр. Ночь» (III).
Об
этом говорит и вид, и характер самих римских цифр, проставленных единым
приемом, одна за другой. А скобки, эти цифры обрамляющие, усиливают
выразительность и значение каждой, а всех вместе — тем более.
Вот
те «окна», в которые смотрит завершенная трагедия.
Рукопись
перелистывается от конца к началу, а не наоборот, оставляя отрывок
«Берег» на XXIII странице и план на XXIV очевидно невостребованными.
И
впрямь, тексту трагедии не нужен больше ее план. Не значит ли
это, что и план, и незавершенный отрывок «Берег» оказались в рукописи раньше,
чем три сцены, подводящие итог всей работе?
Главной
трудностью, мешающей завершению, до сих пор был как раз пункт
предварительного плана «Князь, старик и русалочка», требовавший от
автора свести трех героев в одной сцене. Как помним и план, и начало
сцены «Берег» написаны одним тонким металлическим пером.
Мысль
изначально была заманчива: тогда на берегу Днепра, что
соответствовало названию на XXIII странице «Берег», сошлись бы
представители трех разных миров: Князь — реального, Старик-ворон — искаженного
болезнью, смешавшей реальность с безумным вымыслом, и
третьего, — мифологически-сказочного, в котором живет русалочка.
С
тем и было записано, а вернее, переписано с черновика на XXIII-ю
страницу начало завершающей сцены, получившей название «Берег» и открывающейся
монологом Князя «Невольно к этим грустным берегам».
Черновик
такого начала, датируемый еще 1829 годом64,
у Пушкина был. Есть он и у нас…
Но
такому решению не хватало искомой Пушкиным красоты и реалистической внятности.
Слишком тяготело бы «трио» «Князь, Старик и русалочка» к опере
Краснопольского. Шекспировский «Макбет» — другое дело. «Шекспиру я подражал
в его вольном и широком изображении характеров, в небрежном и простом
составлении планов»…
Стало
быть, прежнему плану на последней странице, по мнению обретшего зрелость
автора, недоставало не только небрежности и простоты, но и
правдоподобия. Одно дело, если с русалочкой встречается безумный Старик,
и другое, если ее увидит опечаленный, но здравомыслящий Князь…
Опять-таки: одно впечатление, когда ее встреча с дедом дается в рассказе,
и другое, когда она происходит на глазах у зрителя…
Что
же я сегодня пытаюсь сделать в твоем присутствии, дорогая Татьяна? Начать
строительство искомого порядка работы над рукописью не от начала к концу, как
принято, а от конца к началу…
Разве
это запрещено?.. Поступим именно так, как переворачивал листы рукописи
Пушкин, не от начала к концу, а от конца к началу, в чем откровенно
призналась нам г-жа Клякса…
Если
рассуждать с той же последовательностью, и расположить заново от конца к
началу весь известный нам и безусловно достоверный
фактический материал, мы сможем дойти до цели, не утонув в безосновательных
предположениях и приблизительных домыслах.
«Позже,
чем создавалась беловая рукопись и план, Пушкин проставил цифровые пометы
«(I)», «(II)», «(III)». Это было очевидно и Б. В.
Томашевскому, и С. М. Бонди, и нам с Р.Е.
Теребениной, а позже — и с тобой, дорогая Татьяна Ивановна.
«Сама
ты рассуди», как говорит Князь, ну что это такое,
если по всему последнему во времени комментарию (
Что
ж это такое, и как выглядит академическая наука, если ничего не проверено
лабораторным опытным путем, логика хромает, свои же правила нарушены, и
многостраничная стройплощадка вместе с высоткой научного комментария шатается
на зыбучем песке сослагательных и условных опор?
Теперь… Для бестолкового переписчика эти цифры проставлены или для
самого себя, чтобы при читке не замедляться поисками… Или на любой случай…
Мы
вольны выбирать, потому что Александр Сергеевич глядит на нас
молча и ждет, что будем догадливы.
Но
вот что, по мне, важнее всего, можем ли мы оторвать наблюдения за характером
рукописи от ее смыслового и содержательного фундамента?
Классики
учили, что не можем и не должны. Когда С. М. Бонди
писал и говорил Т. Г. Цявловской, да и мне, что в
заключение должно быть возмездие, — это был содержательный
мотив, и мы расходились лишь в том, как именно понимать возмездие… Об
этом я подробно толковал уже не раз. А в томе
Дорогая
Татьяна, повторяя давно пройденное, пытаюсь отвлечь тебя и себя от неизбежности
сегодняшних страстей и опасений. Поверь, нет дня, в течение которого я не
вспомнил бы о тебе, и вовсе не по «русалочьим» поводам. Храни Господь тебя и твоих близких…
Спасибо
тебе за новую помощь и давнишний совет отдавать свои бумаги Рукописному отделу
Пушкинского Дома. Жизнь торопится и торопит нас, но каждая встреча с тобой —
радость.
11 сентября
* * *
В
том, как давался текст «Русалки» седьмым томом, была заключена… Как бы это
точнее назвать… Военная хитрость… Да, именно.
Ведь
если сцены не поменялись местами и «Днепровское дно» не открывает
вторую часть трагедии, а заключает ее, то у читателя создается полное
впечатление, что вслед за этой сценой обязательно должно быть что-то еще.
Читаем.
Старшая русалка посылает на берег
русалочку, а сама остается на дне
в предвкушении долгожданной мести.
(Одна) С той поры,
Как бросилась без памяти я в воду
Отчаянной и презренной девчонкой
И в глубине Днепра одна очнулась
Русалкою холодной и могучей,
Я каждый день —
прошло семь долгих лет —
о мщеньи помышляю…
И ныне, кажется, мой час настал65.
Александр
Сергеевич Пушкин поставил над сценой цифру (I). За этим в его видении и четком
построении следовала сцена «Светлица» (II), где встревоженная Княгиня шлет за Князем
Охотников, и лишь после этого случается заключительная сцена «Днепр. Ночь»
(III), в которой посланные Княгиней Охотники отводят Князя от края гибели…
Если
же сцены не переставить и о римских цифрах на время «забыть»,
а вот отрывок «Берег», по моему примеру, убрать, создастся иллюзия,
заведомо искажающая пушкинский смысл, что Александр Сергеевич Пушкин собирался
дописать нечто дополнительное. Здесь, мол, и думать нечего.
И
Б. В. Томашевский, и С. М. Бонди, и я вслед за ними
видели и понимали, что вымарки, вставки, переносы и прочие ясные указания
рукописи неразрывно связаны с перестановкой сцен, согласно римскому порядку
(I), (II), (III). Ну вот же, С. М. Бонди предупредил:
«Все
эти пометы — цифры у заглавия трех сцен, вставка у начала монолога Князя в
сцене └Днепр. Ночь“ и отчеркнутый конец пьесы (!) — тесно связаны, таким
образом, между собой…»
Сергей
Михайлович увидел больше меня: «отчеркнутый конец пьесы»…
Теперь
наконец я понял, чего же хотела Лидия Михайловна и какой цели добивалась. Скажу
прямо: цель не мелкая. Л. М. Лотман надеялась, как говорят ученые, закрыть
тему, закрыть навсегда. Два века спорили, дописывали, разгадывали, а она пришла
и поставила точку. «Незавершенная». И печатать надо только так…
Вот
почему у меня не было выбора — писать или не писать о «Русалке» в пятый раз.
Надо было ее спасать.
У
Л. М. Лотман не было ко мне ничего личного. Она исполняла свой долг перед
наукой так, как его понимала.
«—
Ну вот, вы считаете, что возвращаете подлинный текст, — это говорит о воинственной
позиции. […]
—
[…] я иду за Борисом Викторовичем (Томашевским).
—
Но Борис Викторович не говорил, что возвращает народу «Русалку».
—
И я о народе не говорю…
—
Я сама слышала выступление Бориса Викторовича, в котором он резко от этого
отказался, от последних этапов.
—
Он говорил о «Русалке»?
—
Нет, он говорил широко…
—
Но он опубликовал последний этап.
—
А потом отказался от этого»66.
Остановимся.
Борис Викторович сделал перестановку сцен в двух изданиях однотомника в
1924–1925 годах, и обсуждение состоялось тогда же… А когда
Л. М. Лотман пришла в Пушкинский Дом?.. Поступила в аспирантуру
в 1939-м… Стало быть, то обсуждение случилось за полтора десятка
лет до ее прихода…
В
1925 году ей было восемь лет.
Лидия
Михайловна родилась в знаменательный день 7 ноября 1917 года, в день
большевистского переворота, долго именуемого в истории «Великой октябрьской социалистической
революцией»…
Сталинский
«наезд» на пушкинистику, закончившийся трагическим
отказом от печатания во многом готовых комментариев к полному собранию
сочинений Пушкина, случился в 1935-м…
«Тогда,
в 1935 году, году моего ненамеренного рождения и выхода в свет седьмого,
пробного, тома драматургии Пушкина, в судьбе «Русалки» возникла продолжительная
пауза.
И
то сказать, были уважительные причины: по команде сверху приводили в исполнение
расстрельные списки, копали и прятали многоверстые
могилы, заселяли несметный ГУЛАГ. Были и достижения: от безмерного страха, как
от температуры, подскакивала выплавка чугуна и стали…
Читателю
может показаться, что здесь я ухожу в сторону и что прямого отношения к судьбе
пушкинских замыслов эти события иметь не могли. Но что с
собой сделаешь, если из памяти нейдет, что Н. В. Измайлов, например,
— ученый блестящей плеяды, с которым я имел честь общаться в Пушкинском Доме,
тот самый Николай Васильевич, который в начале 20-х годов стал заведовать
рукописным отделом, уже в 1929 году был арестован по так называемому
«академическому» делу, такому же сфабрикованному, как прошлые и будущие, и
«отмотал» свой скорбный срок, прежде чем недоступной нашему пониманию
ценой вернуться в науку.
А
ведь Измайлов заменял в отделе знаменитого Модеста Гофмана, который, уехав в
командировку, от того же липкого страха и точного предвидения в Питер не вернулся, а остался
продолжать занятия пушкинистикой во Франции…
А
пушкинист Ю. Г. Оксман отсидел свое позднее…
А
пушкинист Г. А. Гуковский в тюрьме и скончался…
Вот
и судите, влияло это или нет вместе с классовым мировоззрением и марксистской
методологией на обстановку в прославленных стенах Пушкинского Дома»67.
А
еще в 1934-м Борис Викторович Томашевский был безупречно храбр: «Время
скопческой текстологии миновало и она уже обречена»68.
* * *
Заведующему отделом пушкиноведения
ИРЛИ РАН (Пушкинский Дом)
М. Н. Виролайнен
Многоуважаемая
Мария Наумовна!
Милая
Маша!
Прошло
достаточно времени, чтобы не однажды прочесть и неравнодушно осмыслить
значительный труд, проделанный Вашим отделом для выпуска VII тома Полного
Академического Собрания Сочинений Пушкина — «Драматические произведения».
Вообразите, Ваш корреспондент третий десяток лет руководит Пушкинским
театральным центром, и пятый десяток озабочен теми же «Драматическими
произведениями», их трудной судьбой на русской сцене. Текстология
и воплощение драматических произведений Пушкина — моя профессия и практика,
вступившие в неизбежные внеличностные отношения с
трудами пушкиноведов-текстологов и, естественно, Вашим VII-м…
В
то же время я много лет дружу с Сергеем Фомичевым, в добрых отношениях с
Татьяной Краснобородько, Екатериной Ларионовой,
надеюсь, и с Вами, и другими учеными отдела пушкиноведения. И
безусловно, в VII том вложено много полезного труда и таланта.
Поверьте,
мои намерения просты: получить новые, исчерпывающие и убедительные аргументы
своей «неправоты». И если действительно не прав, поверить, наконец, своим опровергателям, что мне не удается вот уже сорок лет…
Но
мы живем в пушкинском воздухе, впереди — новые заботы о его текстах и
творчестве, и, как знать, может быть, мои нынешние догадки не испарятся
бесследно, так же, как через много лет мои статьи о «Русалке» оказали свое
влияние и на принятый Вами ее текст, и на комментарий.
Я
хочу искренне поблагодарить Вас, Мария Наумовна, и за то, что в результате
открытой редколлегии по «Русалке» 20 января
Более
того, Вы дали мне время и надежную опору, чтобы сделать последнюю попытку
убедить академическую науку в том, что ее возможности по отношению к «Русалке»
еще далеко не исчерпаны.
«Когда
третье академическое издание, — пишете Вы, — было
еще только на стадии замысла, все были уверены, что главной новацией на сей
раз, конечно, должен стать комментарий. Что же касается подготовки текстов, то
она казалась исчерпывающе осуществленной великими пушкинистами середины
прошлого века. Но уже первые приступы к работе неожиданно продемонстрировали,
что здесь-то и кроются серьезнейшие научные проблемы, поскольку некоторые
принципы, полвека тому назад положенные в основу подготовки текстов,
потребовали решительного пересмотра».
Как
же этот и другие новопринятые принципы отразились на
судьбе «Русалки»?
Вас
и Ваших коллег озаботила «проблема разграничения завершенных и незавершенных
произведений, публикация которых в едином потоке искажает эстетическое
восприятие пушкинского творчества». Здесь, как сказано в докладе, в отличие
от предшественников, не нашедших «четкие основания разграничения»,
Вы с коллегами обнаружили «простой критерий, не зависящий от
субъективности редактора» и в качестве незавершенных стали выделять
произведения, «оставленные в черновиках».
Но
если это так, почему в «незавершенные» у вас попала рукопись «ПД 950
«беловая», т. е. «Русалка»?.. Не это ли беспрецедентное решение поставило
Вас в необходимость всячески доказывать «незавершенность» «Русалки»? Не
здесь ли родились и неизбежные метания ответчицы за подготовку текста, и нескрытая субъективность редактора, обязавшего себя
смотреть на рукопись в прямой зависимости от хитрящего комментария…
«Незавершенность»
«Русалки» недоказуема точно так же, как была недоказуема, с Вашей точки зрения,
ее «завершенность». Этого мнения держался Модест Гофман, в
Позволю
себе спросить Вас, как вышло, что текстологический шедевр М. Гофмана не
только не приведен, но даже не упомянут в издательской легенде?
И
вот главное: почему в тексте └Русалки“ оказались реконструктивно
воплощены переносы и вымарки, вставки и удаления («Берег»), показанные в
беловом автографе, но не произведенные пушкинской рукой, т. е. совершены
те действия, которые громко ставились в вину мне, грешному?..
Ведь
эти очевидные намерения Пушкина неразрывно связаны с еще одним,
важнейшим и окончательным, (самым поздним!) — перестановкой трех
последних сцен с помощью римских цифр I, II, III. Это видел и отмечал С. М. Бонди, этого не могли не видеть и Вы, Мария Наумовна, и
Лидия Михайловна Лотман, об этом отчаянно твердил я.
Откуда
же взялась такая внезапная отвага и откровенно «двойная бухгалтерия», считающая
произведенную Б. В. Томашевским, а за ним — и мною, перестановку «реконструкцией»,
а свои операции — «редакцией» и даже «основным текстом»?..
Давайте
все-таки спросим себя, что больше искажает текст «Русалки» — выполнение всех
последовательных и связных авторских указаний, или использование лишь части их,
субъективно выбранных, явно не самых существенных рядом с перестановкой сцен, и
именно ею вызванных? Думается, для искомого основного текста второе —
опаснее.
Ведь
и Вы, Мария Наумовна, так же как Лидия Михайловна Лотман видели, не могли не
видеть, что этим разрушается единый слой последних пушкинских
поправок, а читатель вводится в заблуждение…
Теперь,
если не возражаете, подумаем о датировке.
Воспользовавшись
напоминанием «Истории читательских заблуждений», комментатор признал, что
«Русалка» стала «вновь актуальной для Пушкина» в 1836 году, и ее
рукопись была прочитана им у Нащокиных, как «черновая».
Отчего
же Александр Сергеевич вдруг, ни с того ни с сего, через четыре года после
начала «беловой» (27 апреля
Но
кроме еще одного упоминания о «незаконченности» здесь ничего нет.
Разве
Пушкин не мог читать друзьям «незаконченную» └Русалку“ и до 1836 года?
Почему же не читал?.. По какой предположенной нами причине?
Как
Вы думаете, Мария Наумовна, почему в этом пункте такая неожиданная скромность
при всем радикализме предыдущих решений?..
Может
быть, потому, что очевидность факта опять не сходится с очевидностью
субъективного намерения?
Установлено,
что работа над «Русалкой» берет начало в 1829 году, а «новая актуальность»
возникает в мае 1836-го. Стало быть, «семь долгих лет», с остановками,
откладываниями и новыми возвращениями преодолеваются какие-то трудности. Какие?
Не
над окончанием ли бьется Александр Сергеевич?.. Вот и С. М. Бонди
увидел в рукописи «отчеркнутый конец пьесы»…
Если
не хватает решимости поверить подробным рассказам В. А. Жуковского о
январских днях
Поздно.
Рощи потемнели,
Холодеет
глубина…
А
VII том уже вышел…
«В
новом издании, — говорите Вы в своем докладе, Мария
Наумовна, — мы исходим из того, что каждая редакция имеет самостоятельное
значение», на примере стихотворения «Деревня» убедительно показываете
необходимость печатать обе его редакции и, разумеется, так тому и быть…
В
то время, когда писали свой доклад Вы, готовил свою обширную статью
«Пушкиноведение», содержащую свод правил для академического издания, и С. А.
Фомичев69… Правила во многом совпадают.
«Соотношение
[…] различных редакций произведения является одной из существенных проблем
подготовки академического Полного собрания сочинений»,
— пишет Ваш старший коллега. — В первом томе […]
редактор В. Э. Вацуро вполне обоснованно в основном
корпусе стихотворений 1814–1817 годов представил их в параллельных редакциях
Лицейского периода и в позднейших переработках — как свидетельство
принципиально разнокачественных и одинаково значительных этапов творческого
пути поэта […] в отдельных, особо сложных случаях две редакции одного
произведения следует все же помещать в основном корпусе произведений»70.
Рукопись
«Русалки» содержит две явно различные редакции текста: одну — до намеченных
конъектур и перестановки сцен римскими цифрами, и другую — с перестановкой и
конъектурами. По содержанию, композиции, художественному результату это
фактически две разные пьесы, к тому же значительно отстоящие друг от друга во
времени.
Почему
при столь разительном тождестве примеров Вы с Сергеем Александровичем дружно не
соглашались со мной, когда я настаивал всего лишь на необходимости дать одну
редакцию в основном тексте и вторую — в разделе «Другие редакции, планы,
варианты»?
Что
случается с теорией от приближения к «Русалке»?..
Скажу
a propos, Мария Наумовна: я
— на Вашей стороне, когда Вы решаете включить в том [Наброски предисловия к
«Борису Годунову»] и «Сцену из Фауста», хотя считаю ошибкой чтение слова «типов»
вместо «планов», и отделение от «Сцены из Фауста» «Набросков к замыслу о
Фаусте». И «Наброски…», и «Сцена…» — две
заготовки к единому сюжету, однажды названному Пушкиным «Продолжением
Фауста»…
И
в нечастых диалогах со мной, и в докладе, и в том, как представлена в томе
«Русалка», видна Ваша решимость отнести к «зоне интерпретации» не только
некоторые ветви филологии, но и весь театр с его волшебным и
притягательным для огромного числа людей искусством.
Поверьте, Маша, и в жизни, и в театре уже давным-давно по-другому, тем более,
когда мы говорим о «Драматических произведениях» А. С. Пушкина, целиком
адресованных театру.
Прежде
чем интерпретировать, театр принужден заняться текстологией в самом
первозданном значении этого слова, выясняя со своей стороны основной текст произведения, его существующие редакции, связи с другими
произведениями автора, причем, не только по смыслу и содержанию, но и по форме.
Этот этап неизбежен для настоящих профессионалов, включая «заведующих
литературной частью».
Второй
этап, так же законно предшествующий любой попытке интерпретировать, —
«разведка боем», актерские этюдные пробы природы чувств, связей и отталкиваний,
как говорил один мудрый театральный педагог, «пробы ногами» (в отличие от
застольных читок). Именно в этих разведывательных пробах актеры по-настоящему «заболевают»
своими ролями. Такое «заболевание» сродни отважному сумасшествию врача,
рискнувшего проверить на себе новую вакцину. «Страсти»,
о которых говорил Пушкин, — дело нешуточное, а «чувствования» —
необходимое, и к великому сожалению, «чистым» теоретикам недоступное…
Именно
поэтому я давно говорю друзьям-пушкинистам о необходимости выделить текстологию
пушкинской драмы в особый отдел или подотдел пушкиноведения и сообща
споспешествовать развитию и росту театра Пушкина, а не разгораживаться,
поучительно настаивая: «нам — текстология, вам — интерпретация».
Поверьте,
одно то, что Вы хотели дать реконструкцию Томашевского, но у Вас по ряду
причин не получилось, делает Вас заложницей ситуации, в которой
страдательным лицом оказалась «Русалка»…
И
последнее. Почему такие сложности с выходом VII тома, отчего бесконечные
затягивания и откладывания?..
И
то сказать: том сдан в набор 14 ноября 2006 года, а взять в руки готовый оказалось возможно лишь в 2011, причем с недостоверной
датировкой «2009 г.».
«Пять
долгих лет…» На своем идеалистическом опыте попробую
предположить: не рукопись ли «Русалки» сопротивлялась такому ее прочтению и
публикации?..
Пожалуйста,
не сердитесь на меня, милая Мария Наумовна, за это письмо. Быть может, Вы еще
вернетесь к моим «неправильным» размышлениям, авось, пригодятся…
Я
от души желаю Вам здоровья и удач, и надеюсь, что ни спор, ни позиционирование
по разные стороны невидимой границы не помешают услышать искренность оппонента.
С уважением, В. Э. Рецептер.
1 сентября
* * *
И
Борис, и Князь в первых появлениях слепы…
Мы
видим Бориса, «достигшего высшей власти» как счастья. Ошибка
откроется уже в следующем появлении:
Достиг я высшей власти;
Шестой уж год я царствую спокойно.
Но счастья нет моей душе…
Безумны мы, когда народный плеск
Иль ярый вопль тревожит сердце наше!
Такое
же осознание проживает и Князь:
Я счастлив был, безумец!.. и я мог
Так ветрено от счастья отказаться.
И
Борису, и Князю на понимание этой истины дано одинаковое время: «шестой уж
год» и «прошло пять долгих лет»; в случае с Князем: «пятерка»
в рукописи исправляется на цифру «7», но в сцене «Светлица» Мамка
вспоминает о любви Князя к Дочери мельника:
«тому давно, годов уж пять иль больше». Все тот же шестой год.…
И
здесь, и там подтверждение важнейшей строительной мысли:
«Две
неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе, так же,
как два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место».
Герой,
в нравственной природе которого одна idйe
fixe заместилась другою, становится другим
человеком. Это гениальное открытие помогает Пушкину вслед за Шекспиром быть
абсолютно свободным в «вольном и широком изображении характеров, в
небрежном и простом составлении планов». Именно это — в основе пушкинской
композиции.
Отсюда
разные прозвища: Мельник станет Стариком и Вороном; его Дочь — Царицей
русалок…
И
только Князь или Царь, как Божии помазанники, не могут и не смеют
заместить идею и изменить природу своего предназначения.
Чем
тяжелее «шапка Мономаха», тем выше долг ее владельца перед царством или
княжеством и Господом.
Имена
действующих лиц изменяются только в «Борисе Годунове» и «Русалке»,
пьесах о России, первой и последней трагедиях Пушкина. Эта «многоименность»
напрямую связана с многофункциональностью персонажа, степенью его внутренней
сложности.
Вот
«Борис Годунов»; он же «Царь». А вот «Григорий»; он же
«Самозванец»; он же «Димитрий»; он же «Лжедимитрий», он же «Царевич»…
Вот
«Дочь Мельника», она же «Дочь», она же «Любов[ница]»…
Нет, скорее «Любов[ь]» («Здесь некогда Любовь
меня встречала»… В рукописи после «в» ни одной
буквы!)… Она же «Она», она же «Мельничиха», она
же «Русалка», она же «Старшая русалка»,
она же «Царица русалок»… И это все, не считая нескольких прозвищ
или кликух из вычеркнутого фрагмента сцены
«Княжеский терем. Свадьба». Вот они. «Девушка под
покрывалом», она же «Девушка, покрытая покрывалом», она же — «Юродивая»,
она же «Мокрая девка», она же «Юродивая женка», она же «Сумасшедшая»…
Разумеется, эти черновые попытки сознательно рифмуются с той сценой из «Бориса
Годунова», где мальчишки обижают Юродивого…
Прибавим
к «Мельнику» «Мельничиху», а к «Ворону» «Юродивую девку»
и степень родства двух пьес снова повысится…
Много
имен получают герои, переступившие закон, герои-преступники.
Борис — «зарезал маленького царевича». Григорий-Самозванец — пролил
«русскую кровь». Царица русалок готовит убийственную месть…
Зачем
нужен был Пушкину такой прием?..
Конечно
же, для актеров. Режиссуры вокруг никакой; школы и метода — тоже…
А
сметливый лицедей, перебирая имена как ремарки, тотчас
догадается, в какой сцене кого играть и в какой момент менять личину…
* * *
Заместителю главного редактора Полного
академического
Собрания сочинений А. С. Пушкина
Е. О. Ларионовой
Многоуважаемая
Екатерина Олеговна!
Дорогая
Катя!
Вот
уж с кем мне больше не хочется спорить о текстологии «Русалки», так это с
тобой. Однажды недавно на мой привычный вопрос: «Понимаешь?» ты ответила мне:
«Понимаю!», и это стало для меня таким долгожданным и все же неожиданным
подарком, что я даже растерялся. Мне показалось, что ты поняла, насколько я
прав в ответе на вечный вопрос: «Быть или не быть └Русалке“ законченной?..»
Нетрудно
догадаться, что мои дикарские танцы вокруг Пушкинского Дома не расшатают ничьих
незыблемых представлений о филологии, герменевтическом круге, дефинитивных
текстах, законах и правилах академического издания и его столпах, чьи имена
украсят любые страницы. Но ведь известно и то, что сто лет знакомые нам факты,
заново расположенные и повернувшиеся неожиданными гранями, начинают светиться
новизной и притягивают новые доказательства, которые раньше не приходили нам в
голову.
Ну,
возьмем хотя бы гипотезу Пуанкаре: «Для любого натурального числа n всякое многообразие размерности n
гомотопически эквивалентно сфере размерности n тогда и только тогда, когда оно гомеоморфно
ей». Какая прелесть!..
И
вот, казалось бы, совершенно недоказуемая гипотеза — трах-тибидох-тибидох-трах-тах-тах!..
— превращается в доказанную, и получает новое
имя: теперь это теорема Пуанкаре-Перельмана…
Правда,
для того, чтобы услышать это «трах-тибидох» и т. д.,
нам приходится энное количество лет ждать появления странного бородача, который
отвергает все попутные радости славы и денег и лелеет в душе уже не золото и не
взрывное вещество по имени «порох», но вечное движение, именуемое perpetuum mobile. У Пушкина этого
парня зовут монахом Бертольдом, а у нас в городе — Гришей Перельманом. Помнишь
это место в «Сценах…», когда Мартын спрашивает Бертольда: «Ну, а если опыт твой
тебе удастся, и у тебя будет и золота и славы вдоволь, будешь ли ты спокойно
наслаждаться жизнию?», а Бертольд отвечает:
«Займусь еще одним исследованием: мне кажется, есть средство открыть perpetuum mobile… […] Если
найду вечное движение, то я не вижу границ творчеству человеческому…».
Кстати,
ты не знакома с Гришей?.. Я знаю его тезку, ворона Григория, который живет на Бронницкой, у моей крестной, и это он, подобрев от
старости, обещал мне скорое знакомство с нашим земляком…
«Я
ворон, а не мельник. Чудный случай…»
За
что бы ни брался Пушкин в зрелые годы, его переполняла такая насыщенность
содержанием, что идея новых окончаний начинала вытеснять все другие. «Читатели
избавят меня от излишней обязанности описывать развязку». Это так просто
услышать и понять: Пушкин взял да и отбросил излишество старой «развязки».
Вспомним ответ друзьям об окончании «Онегина» и своей намеренной неучтивости: «роман,
не конча, перервать…» Таковы и десятки других, якобы
брошенных, однако просто отложенных, а по сути, завершенных вещей. И не
только он их искал; его самого искали и находили новые окончания, то бишь, новые формы. Ведь это — нам на испытание.
А испытание новаторством не всякий жилец выдержит…
Кажется,
я говорил тебе о надписи на книге, которую сделал Сергей Бочаров: мне, «с
уважением и пушкиноведческой благодарностью за
«Русалку». 3 декабря 1999 года». Уже когда он понял, что хлопочу-то я
не о себе, а о «Русалке», а ведь это до сих пор мало кто уразумел…
Еще
один секрет… Никакую другую пьесу Пушкин не любил так,
как «Гамлета» и, можешь мне поверить, только он мог его сыграть в XIX веке,
больше никто. Именно поэтому «ни наших театров, ни наших университетов»,
по словам Нащокина, Пушкин не любил. А больше всего
он любил сцену с Призраком, когда живой и реальный Гамлет встречается с
загробной тенью родного отца. Поэтому он так и застрял на сцене встречи Князя
со своей погибшей дочерью Русалочкой, пока ему не открылось, что эту сцену
лучше передать в рассказе, чем пытаться изобразить.
Самое
же главное об этой работе хочу открыть именно тебе, и ты мне поверишь.
Я
благодарен Пушкинскому Дому, каждому из вас и всем вместе, за вашу сплоченность
и стойкость в отстаивании своей правоты; за гордо поднятые головы и благородную
позицию защитников самой науки, борющихся с труднейшими обстоятельствами
постоянного малоденежья и стихийных бедствий, в
каковые нужно включить ремонты и переезды отделов, тяготы малолюдства и перенагрузку оставшихся.
И я безмерно благодарен вам за то, что ваши мотивы и аргументы,
намеренные и случайные неточности, включая экономию места в томе, который с
трудом сдерживает издательская «коробка», — нужно бы дать два полутома, а вам
пришлось втискиваться в один, — заставили меня снова, вот уже в пятый раз,
вернуться к «Русалке», заново поставить вопросы и расположить доводы, старые и
заново возникшие, так, что кажущаяся прежде недоказуемой «законченность»
«Русалки» стала столь очевидной…
В
начале «Теоремы…» я задал себе вопрос: корректно ли с моей стороны излагать и
комментировать позицию и результат работы редакции VII тома по поводу «Русалки»
через пять лет после выхода?
Ответ
был: да, корректно. Потому что редакция VII тома излагает и комментирует мою
позицию и мои работы, появившиеся за одиннадцать, тридцать один и тридцать
три года до выхода этого тома. Ведь всех нас волнует не
«золото», а «истина» («Бертольд. Золота мне
не нужно, я ищу одной истины… »).
И мой друг Сергей Фомичев всегда говорит, что наука — не истина, а только ее
поиски, и в этом мы на одной стороне.
Признаюсь,
за эти месяцы мне не раз снились страшные сны. Например, подводное царство, в
котором все пушкиноведческие оппонентки воплощались в
красивых русалок и, как в опере Даргомыжского, влекли мой труп в костюме Князя
к ногам своей царицы. На троне сидела Лидия Михайловна Лотман, довольная и
счастливая тем, что утолила, наконец, жажду давно задуманной мести театральному
лазутчику, артисту Р.
А
сколько раз мне хотелось все бросить и обратиться к своим читателям с
горячечной речью: Читатели! Сограждане! Друзья! Искусство выше науки! «Русалка»
написана и завершена ради чуда, а не ради занудства!..
Здесь
предвосхищен чахоточный Чехов, который знал, что жизнь несет в себе смерть.
Здесь угадан полнокровный Толстой, который решил уйти ото всех в смертельное
одиночество. И припадочный Достоевский, угадавший тайну жизни за мгновение до
остановленной казни.
Пушкин
открыл для себя и для нас дьявольскую бессмыслицу мести и возносящее душу чудо
прощения. «И Дук его простил», так завершается
«Анджело». Пушкин говорил Нащокину:
«Наши критики не обратили внимания на эту пьесу или думают, что это
одно из слабых моих сочинений, тогда как ничего лучше я не написал»…
И
вот еще что. Ремарка «уходит», говорит, по мне, о смертельной тоске и
безвыходности. Ведь это о Князе, которому больше некуда деться.
«Уход»
— главное событие человеческой жизни, и только высокомерные «умники» мерят
Пушкина по обывательской мерке. Князь «уходит», а русалки «скрываются».
Они показались затем, чтобы напомнить нам о другой стороне и собственной
совести. Что может быть богаче такого финала?..
Скажу
тебе по секрету. Из пушкинистики я ухожу. Ухожу к
Пушкину.
В. Р.
29 сентября
* * *
Дорогие
читатели, любое и каждое издание драматических произведений Пушкина даст вам
возможность прочесть две начальные сцены «Русалки».
В
первой из них «Берег Днепра. Мельница» Князь оставляет свою любовь, откупаясь
от нее и ее отца Мельника щедрыми подарками. Дочь Мельника кончает жизнь
самоубийством, бросившись в Днепр, а ее отец, сраженный горем, падает, и судьба
его остается нам неясна.
Во
второй сцене «Княжеский терем. Свадьба» Князь женится на
нелюбимой, а праздник свадьбы нарушается чьей-то
уличающей Князя песней об утопленнице…
После
того как вы прочтете сцену «Свадьба», скажите себе: «Прошло семь долгих лет»…
Далее
читайте, пожалуйста, не в том порядке, который предлагает лежащий на вашем
столе томик, а в том, которого требуют римские цифры, проставленные в рукописи
рукою Пушкина.
Сперва
(I)
ДНЕПРОВСКОЕ ДНО
Терем русалок
(Русалки прядут около своей царицы.)…
Потом
(II)
СВЕТЛИЦА
Княгиня и мамка…
И, наконец,
(III)
ДНЕПР. НОЧЬ
Русалки…
Теперь
содержание трех сцен второй части выглядит так.
Бывшая
возлюбленная Князя стала Царицей русалок. Час мщения настал: сегодня
исполняется семь лет со дня ее трагедии. Русалочка рассказывает матери о
сегодняшней встрече с безумным дедом. Старшая русалка
посылает дочь на берег, куда именно сегодня должен прийти Князь, дает ей
наставления, с тем, чтобы Русалочка заманила Князя на дно. Свидетельницами
событий на берегу должны явиться русалки, отпущенные Царицей со дна
(«Днепровское дно»).
В
это время Княгиня жалуется Мамке на разлад в семье, нелюбовь мужа и заставляет
Охотников, оставивших Князя одного на берегу Днепра, немедленно скакать за ним
(«Светлица»).
Влекомый
«неведомой силой», Князь приходит на берег Днепра, сокрушается об утраченном
счастье. «Заветный дуб», бывший свидетелем давней любви, осыпается и чернеет,
как бесплодная смоковница; выходит безумный отец погибшей девушки. Его вид, его
рассказ о себе и о том, что у него есть внучка, Русалочка, отец которой —
Князь, его отказ переселиться в княжеский терем — все это, производя на Князя
впечатление бреда, в то же время усугубляет его раскаянне.
И как раз в этот момент, спасая Князя от гибели, появляются посланные Княгиней
Охотники. За всеми событиями сцены от начала и до конца, то
появляясь, то скрываясь под водой, пристально следят освобожденные сегодня от работы
своей Царицей русалки («Днепр. Ночь»).
Монолог
Князя в этой сцене знаками переноса и вставкой со словами «Невольно к этим
грустным берегам» увеличен Пушкиным на девять стихов…
За
ответами на ваши вопросы приходите, пожалуйста, в театр «Пушкинская школа», где
затеваются новые пушкинские спектакли, и в том числе, конечно же, «Русалка».
___________________
1 Фототипические снимки в натуральную величину полной рукописи
черновых листков драмы А. С. Пушкина «Русалка». Издание А. де Бионкур, под ред. Л. Бельского. М., 1901.
2 Рецептер В.,
Шемякин М. Возвращение пушкинской Русалки. СПб.: Государственный
Пушкинский театральный центр, 1998. С. 59–93. — (Серия «Пушкинская премьера»).
3 ИРЛИ. Ф. 244. Оп. 1. Ед. хр. 950.
4 «Смерть Вазир-Мухтара».
Телеспектакль / Реж. Р. Сирота, В. Рецептер /
Ленинградское ТВ, 1969.
5 «Я шел к тебе…». См.: Вопросы литературы. 1970. № 9. С. 182.
6 Виталий Михайлович Озеров, главный редактор журнала.
7 Лазарь Ильич Лазарев, заместитель главного редактора.
8 Выделено мною. — В. Р.
9 Вопросы литературы. 1977. № 2. С. 85. Выделено мною. — В.
Р.
10 Там же. С. 87. Выделено мною. — В. Р.
11 Там же. С. 89.
12 Там же. С. 110.
13 Выделено мною — В. Р.
14 Имеется в виду комментарий к «Русалке» С. М. Бонди, напечатанный в академическом собрании сочинений А.
С. Пушкина: А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений. Т. 7. Драматические
произведения. / Под ред. Д. П. Якубовича. Л.: Изд-во АН СССР, 1935. С. 610–638.
15 Р. Е. Теребенина — хранитель рукописей А. С.
Пушкина, ИРЛИ РАН, Н. Н. Петрунина — пушкинист, сотрудник ИРЛИ РАН.
16 В. Рецептер. Письма от Гамлета.
Ташкент: Еш гвардия, 1977.
17 Речь идет о руководимой мною литературно-драматической студии
Ленконцерта, открывшейся в 1978 году в помещении
музея Ф. М. Достоевского и продолжавшей играть там свои спектакли до 1985
года.
18 Здесь и далее выделено мною при публикации. — В. Р.
20 Смена. 3 июня 1978. Выделено мною. – В. Р.
21 С. М. Бонди написал развернутый
комментарий к «Русалке». См.: А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений. Т. 7.
Драматические произведения. / Под ред. Д. П. Якубовича. Л.: Изд-во
АН СССР, 1935. С. 610–638.
22 Напомню читателю, что при личной встрече Сергей Михайлович спорить
со мною себе не позволил. Ограничившись репликой «этого нельзя делать»,
он выдувал воздух и весело посвистывал, а потом вежливо показал мне свою
коллекцию рукописей. Пушкина у него не было, а Блок был.
23 Вопросы литературы. 1977, № 2. С. 105–106. Выделено мною. – В.
Р.
24 Там же. С. 111. Выделено мною. – В. Р.
25 Вопросы литературы. 1977. № 2. С. 98.
26 Д. С. Лихачев. «Литературная газета» 11 мая
27 Там же. С. 209.
28 В. Рецептер. О композиции «Русалки»
// Русская литература: историко-литературный журнал. 1978, № 3. С. 90–105.
29 Д. С. Лихачев. О книге Владимира Рецептера
и Михаила Шемякина «Возвращение пушкинской Русалки» // Театральная жизнь. Литературно-художественный
журнал. 1998, № 9–10. С. 18.
30 Перечисление спонсоров и выражение им благодарности см. на с. 5 в книге: Рецептер В.,
Шемякин М. Возвращение пушкинской «Русалки». СПб.: Государственный
Пушкинский театральный центр, 1998.
31 Обе выставки состоялись.
32 Театральная жизнь. Литературно-художественный журнал. 1998, №
9–10. С. 19.
34 Ст. Рассадин. Драматург Пушкин: поэтика, идеи, эволюция. М.:
Искусство, 1977.
35 Вопросы литературы. 1977. № 2. С. 100–102. Выделено мною. — В.
Р.
36 Рецептер В.,
Шемякин М. Возвращение пушкинской Русалки…
37 Ст. Рассадин. Невольник чести, или драматург Пушкин. СПб., 2006. С.
274.
38 Театральная жизнь. Литературно-художественный журнал. 1998, №
9–10. С. 18–19.
39 В. А. Зелинский начал публикацию критических статей о
Пушкине, однако его неполное издание не было снабжено комментариями. См.:
Русская критическая литература о произведениях А. С. Пушкина.
Хронологический сборник критико-библиографических статей. Составитель В. Зелинский.
Ч. 1–7. М., [изд. авт.],1887–1899.
40 Московский пушкинист. Т. XII. С. 437–439.
41 А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений: В 20 т. /
Рос. акад. наук. Ин-т рус. лит.
(Пушкин. Дом). — СПб.: Наука, 1999. — Т. 7 Драматические произведения, 1825–1830.
— СПб.: Наука, 2009. С. 568.
42 Там же. С. 509–539.
43 Ю. О. Домбровский. Факел. Рассказы. Алма-Ата: Жазушы, 1974.
44 В. Рецептер. Опять пришла пора.
Ташкент: Изд-во «Гафура Гуляма»,
1974.
45 Орфография и пунктуация сохранены.
46 Тут угадывались имя и направление, которое определял недавно
умерший поэт.
47 В. Рецептер. История читательских
заблуждений. Последняя трагедия // Рецептер В.,
Шемякин М. Возвращение пушкинской Русалки… С. 140.
48 Ссылка С. А. Фомичева: «См.: Рецептер В. 1) Над рукописью «Русалки» // Вопр. лит. 1976. № 2. С. 218–262; 2) О композиции «Русалки»
// Рус. лит. 1978. № 3. С.
90–105».
49 Это и было сделано в журнале «Вопросы литературы» (1976, №2).
50 С. А. Фомичев. Замысел и план: Из наблюдений над рукописями
Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. Вып. 24.
СПб.: Наука, 1991. С. 5–16. С. 14. Выделено мною. — В.
Р.
51 А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 10 т. Т. V. М.; Л.:
Изд-во АН СССР, 1949. С. 602. «Текст проверен
и примечания составлены проф. Б. В. Томашевским». Подчеркнуто мною.
52 Комментарий к комментарию: «Русалка». Февраль, 2006.
Санкт-Петербург. Архив автора.
53 На чужой стороне. Выпуск № 11. Берлин–Прага, 1925. С. 5–48.
54 На чужой стороне. Выпуск № 11. Берлин–Прага, 1925. С. 100.
55 Ср. оценку нынешнего хранителя Т. Краснобородько:
«Беда └Русалки“ в том, что нет (всех) черновиков…»
56 Выделено мною. — В. Р.
57 «Программой» Гофман называет именно план, записанный
тонким пером на последней странице рукописи, о котором я пишу во всех своих
работах о «Русалке». — В. Р.
58 В. Рецептер. О композиции
«Русалки» // Русская литература: историко-литературный журнал. 1978. № 3.
С. 90–105.
59 О ней русалочка
только что сама рассказала матери:
«…все просит
он меня
Со дна реки
собрать ему те деньги,
Которые когда-то в воду к нам
Он побросал. Я
долго их искала;
А что такое
деньги я не знаю –
Однако же я
вынесла ему
Пригоршню
раковинок самоцветных.
Он очень был им
рад…»
Здесь передан и диалог русалочки со Стариком, и ее погружение
на «Днепровское дно», и ее поиски неведомых «денег», и его ожидание, и новое
появление русалочки, и их второй
диалог со Стариком, увенчанный взаимной радостью деда и внучки.
60 Но не произойдет.
61 Там же. С. 94–95.
62 А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений: В 20 т. / Рос. акад. наук. Ин-т
рус. лит. (Пушкин.
Дом). — СПб.: Наука, 1999. —
Т. 7. Драматические произведения, 1825–1830. СПб.: Наука,
2009. С. 902.
63 ИРЛИ. Ф. 244. Оп. 1. Ед. хр. 950.
64 А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений: в 10 т. Том V. М.; Л.: Изд-во АН СССР,
1949. С. 602. Комментарии Б. В. Томашевского.
65 Рецептер В.,
Шемякин М. Возвращение пушкинской Русалки… С. 125.
66 Там же. С. 86.
67 Там же. С. 69.
68 Б. В. Томашевский. Десятая глава «Евгения Онегина»:
История разгадки // [Александр Пушкин]. — М.: Журнально-газетное объединение,
1934. С. 379–420. — Примечания. — (Лит. наследство; Т. 16/18). С. 419.
69 Пушкинский дом.
Материалы к истории. 1905–2005. СПб. 2005. С. 292.
70 Там же. Подчеркнуто мною. — В. Р.