Подготовка публикации Маргариты Райциной
Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2015
Публикуется по: Бродская Д. Л. Разъезд 105. Л.: Советский писатель, 1941.
Ранним утром Надюшка вышла на порог будки и, дожевывая кусок хлеба, оглянулась по сторонам. Солнце стояло уже высоко. Деревянные стены будки, недавно выкрашенные в серый цвет, блестели словно мокрые, и особенно рез-ко выделялась на них большая белая цифра 105. Вот уже одиннадцать лет, как она привыкла ежедневно видеть эту цифру, и ей казалось, что она составляет такую же неотъемлемую часть их жизни, как сама будка стрелочника, как это железнодорожное полотно со стальными рельсами, убегающими вдаль.
Надюшка подошла к грядкам. Как хорошо у них нынче все растет! Темно-зеленые кустики картошки густо покрыты белым цветом, раскачиваются на солнце тугие, точно резиновые стрелы лука, огурцы расползлись во все концы, цепляясь неж-но-зелеными усиками за тонкие стебли укропа.
Надюшка прогнала квочку с цыплятами, клевавшими салат, и, выдернув из грядки молодую морковку, присела на скамейку.
Перед самым отъездом на фронт отец сколотил специально для нее эту низенькую сосновую скамейку.
Он поставил ее под яблоней и сказал:
— Вот тут, дочка, будешь сидеть в холодке и книжки читать.
Надюшка обтерла морковь ладонью и только собралась запустить в нее зубы, как из оконца выглянула мать.
— Чего ж ты сидишь? Я думала, ты уж полдороги прошла! Беги скорей, Коленька плачет, да и мне к поезду скоро выходить.
Надюшка засунула морковку в рот и поднялась со скамьи. Через минуту она уже шагала по шпалам. Откинутые назад светлые, легкие как пух волосы развевались за ее плечами. Быстро мелькали маленькие босые пятки, испачканные смолой. В кармане ситцевого выгоревшего платья подпрыгивал стеклянный пузырек.
Не успела Надюшка дойти до маленького мостика, как до ее слуха донесся далекий, словно подземный гул. Идет поезд. Почтовому еще рано, скорый прошел полчаса назад, значит — опять воинский эшелон.
Гул нарастал. Надюшка сбежала с насыпи вниз, на узкую тропку, где росло много ромашек. Только она нарвала букет, как показался поезд.
Сперва с ревом промчался паровоз. На миг мелькнули его огромные колеса с красными спицами и черное потное лицо кочегара. Потянулись вагоны-теплушки, где в раскрытых дверях, свесив ноги вниз, сидели красноармейцы. Одни из них играли на гармошке, другие пели. Прошло несколько вагонов с лошадьми. Виднелись конские головы, лоснящиеся лошадиные спины, груды новых кожаных седел, сложенных кучами на полу.
Надюшка стояла внизу под насыпью и, задрав голову, размахивала букетом. С таким же вот эшелоном уехал недавно ее отец. Он уже две недели как воюет с фашистами, а эти едут ему помогать. Эх, добросить бы до них букет!
Бойцы, улыбаясь, махали светлоголовой девочке. Один из них что-то кинул. К ногам Надюшки упали четыре баранки, нанизанные на веревочку. Она подняла их, не успев даже заметить, кто бросил ей этот гостинец. Мимо, грохоча колесами по мостику, уже мчался последний вагон, где на ступеньках стоял повар в белом колпаке.
Надюшка надела бечевку с баранками на руку. Они были сухие и щелкали, как каменные. Сгрызть одну? Нет, надо раньше показать маме.
Девочка свернула в лесок. Теперь только пройти холм, а там, на опушке, домик дяди Гриши, лесничего. Она войдет в маленькую прохладную комнатку лесничего, где все стены завешены пучками сушеных цветов и лекарственных трав, и скажет лесничему, как учила ее мать:
— Здрасьте, Григорь Иваныч, мама просила: дайте нам немножко камфарного масла, у нас Колюнька животом мается.
Лесничий, высокий усатый старик в полотняной блузе, откроет свою аптечку, устроенную в голубом фанерном ящике, нальет пузырек и строго спросит:
— Ну как, Надежда, у вас на сто пятом? Справляетесь?
— Справляемся, — скажет она.
— То-то же! А меду хочешь?
И лесничий даст ей кусок хлеба, намазанный душистым липовым медом.
Так думала Надюшка, пробираясь лесом по чуть приметной тропинке между холмов, заросших вереском и брусникой. Было жарко. От горячего смолистого запаха хвои немного кружилась голова. Хорошо бы сейчас повалиться на мягкий мох и лежать, закинув голову, глядя в далекое небо, туда, куда тянутся эти прямые, как свечи, красные стволы сосен.
Но некогда ей в лесу разлеживаться, дома больной братишка ждет.
Надюшка поднялась на холм. Вот внизу и домик лесничего. Блестит на солнце железная красная крыша, из трубы вьется дымок. Значит, Григорий Иванович дома.
Пробравшись через заросли дикого шиповника, девочка услышала голоса. В маленьком дворике, отгороженном от леса жердями, стоял к ней спиной человек в незнакомой военной форме и в металлической каске. Он наклонился над большой бесформенной кучей светло-желтой материи и распутывал какие-то длинные веревки. Рядом с ним Надюшка увидела старика-лесничего, привязанного к стволу липы, что росла возле крыльца. Рубаха на нем была разорвана, один глаз запух, и по щеке струилась кровь.
«Немцы!» — подумала Надюшка и нырнула в кусты.
Немцев было трое. Тот, который складывал парашют, и еще два, разбиравших на крыльце какой-то странный черный ящик.
— Развяжите! Разбойники проклятые! — стонал лесничий.
«Что же я стою! — спохватилась Надюшка.— Надо скорее бежать! Людей звать!..»
И, раздвинув кусты, она бросилась бежать, не обращая внимания на колючки шиповника, царапавшие ее плечи.
Не переводя дыхания, она взлетела на высокий холм и здесь на минуту остановилась. Куда бежать? Домой? Нет, мама одна с немцами не справится, лучше бежать на станцию — там людей много.
И Надюшка помчалась во всю прыть, спотыкаясь о корни деревьев и скользя босыми пятками по сухой сосновой хвое.
Ей все еще виделся старик-лесничий с окровавленным лицом, со страшным запухшим глазом. Неужели он умрет, не дождавшись помощи?
Вот уже железнодорожное полотно. Нестерпимо блестят на солнце рельсы. Горячий песок обжигает босые ноги, деревянные шпалы накалены как металл.
До станции еще добрых пять-шесть километров. Бежит Надюшка, щурясь от солнца, которое слепит ей глаза. На левой руке раскачиваются и пощелкивают сухие баранки. Губы пересохли, хочется пить, а полотно тянется без конца, и такое оно длинное, словно упирается прямо в горизонт. Кругом ни души. И вдруг среди тишины жаркого полдня — оглушительный взрыв. Далеко впереди, где-то возле Спасова ручья, над полотном взметнулось облако черного дыма, и во все стороны фонтаном разлетелись камни и песок. Гулким эхом раскатился взрыв средь тишины жаркого полдня.
Она остановилась. Дорогу взорвали! Первой мыслью было: бежать домой, рассказать матери о всех событиях этого страшного дня. Надюшка повернула назад, сделала уже несколько шагов и остановилась. В тринадцать двадцать пройдет скорый, а до него могут проследовать и воинские эшелоны. Могут погибнуть тысячи людей. Она снова повернула на станцию.
Вот уже совсем близко место взрыва. Развороченное полотно, изуродованная огромной воронкой насыпь, торчащие из земли обугленные шпалы. Здесь нельзя было пройти. Девочка сбежала на тропку и тут заметила удаляющуюся в ельник фигуру человека. Это был милиционер.
Вот кого ей надо!
— Дяденька! Дорогу взорвали! — звонко крикнула Надюшка ему вслед.
Человек оглянулся. Девочка увидела незнакомое, искаженное злобой лицо. Прозвучал выстрел, и Надюшка упала, чувствуя сильную боль в ноге.
Она лежала ничком на траве, плача от боли и от испуга. Нет, это не милиционер. Милиционер не мог в нее выстрелить! Это тот, кто взорвал путь!
Она долго не решалась взглянуть на свою правую ногу. От нее, наверное, уже -остались одни обломки или вся нога в сплошных ранах.
Всхлипывая, она попробовала пошевелить пальцами и наконец осмелилась посмотреть. Пальцы шевелились, и нога была на своем месте. Только позади, над -коленом, темнела маленькая кровоточащая ранка навылет. Подол платья был рассечен пулей.
Сможет ли она теперь добежать до станции? Она встала и, прихрамывая, сделала несколько шагов. Больно, но ходить можно. Надо бы только перевязать рану! Надюшка стащила с себя платье, сняла нательную рубашку и, сложив ее втрое, обвязала ногу.
Теперь идти, скорей идти!
Она уже не думала о лесничем. Если она не поспеет вовремя на станцию, все поезда пойдут под откос. Надюшка представила себе, как, кренясь набок, валится огромный паровоз, а затем падают опрокинутые вагоны, кричат люди, стонут раненые лошади…
И она заковыляла так быстро, как только позволяла ее раненая нога. Но через полкилометра пришлось остановиться, чтобы перевернуть намокшую от крови повязку.
Тут Надюшка и обнаружила, что баранок нет. Очевидно, она обронила их там, у Спасова ручья, когда упала. Подумать только, что она не успела съесть еще ни одной баранки! Но возвращаться назад не было ни времени, ни сил.
Вздохнув, она сломала палочку и потащилась дальше. Теперь она шла все медленнее и медленнее, но все же подвигалась вперед, плача и оставляя за собой на песке темные пятна крови. Наконец она упала. В глазах мелькали красные круги, в ушах звенело. И вдруг ей послышалось, что где-то далеко-далеко идет поезд.
Надюшка собрала последние силы и поползла по шпалам на четвереньках. Теперь уже не только босые пятки ее, но и руки были испачканы в смоле. Пот капал с ее лба и смешивался со слезами.
— Ой, мамонька! Не успею! Не успею… — повторяла она в отчаяньи.
Ее подбородок чуть не касался земли, рот был полон песку, в глазах мелькали бесконечные шпалы.
— Девочка, что с тобой? — раздался совсем близко над нею крик.
Надюшка подняла голову. —
Навстречу ей бежал смазчик Никаноров с куском грязной пакли в руках.
— Батюшки, да это никак Надюшка со сто пятого!
Смазчик поднял ее с земли.
— Около Спасова ручья путь взорван! А лесничего немцы к дереву привязали! — хрипло сказала Надюшка.
Пока Никаноров с Надюшкой на руках добежал до блокпоста, девочка успела подробно рассказать обо всем.
В маленькой, закопченной паровозным дымом комнатке блокпоста Надюшку уложили на лавку, напоили, перевязали ей ногу. Сразу же позвонили на станцию. Поезда были задержаны, отряд железнодорожников и красноармейцев отправился прочесывать лес.
Надюшка лежала на заботливо подостланной кем-то тужурке. Над головой ее висел плакат с большими четкими буквами:
«ТРАНСПОРТ — РОДНОЙ БРАТ КРАСНОЙ АРМИИ»
Она дремала, слыша сквозь сон, как выходят и входят люди, разговаривают, кричат по телефону: «Сортировочная!.. Депо!.. Эй, сортировочная!..»
Весь этот шум прорезался далекими гудками маневрирующих паровозов.
Вдруг дверь распахнулась, и девочка услышала встревоженный голос матери:
— Девчонка моя тут?
— Тут я! — закричала Надюшка, вскочив с;лавки, но тут же, охнув, подогнула больную ногу.
Мать присела на лавку и прижала к себе Надюшку.
— Я уж думала, ты под поезд попала! А ты вон у меня какая…
Надюшка уткнулась носом в широкую материнскую кофту, в то место, где из кармана торчали свернутые трубкой цветные флажки, и смущенно пробормотала:
— Мамань! А я ведь Колюньке камфарного масла не принесла. Там немцы…
— Нет уж немцев, доченька. Словили всех… Один, подлая душа, в милицейской форме был — да не помогло, на самой станции поймали, — сказала мать, приглаживая спутанные Надюшины волосы.
— А дядя Гриша, лесничий, жив?
— Жив, жив. В больницу повезли.
Надюшка помолчала, удобней примостилась на лавке и, глядя в маленькое окошко, заклеенное узкими полосками бумаги, глубоко вздохнула.
— Ты чего это? — удивилась мать.
— Да как же, маманя! Баранки-то ведь я потеряла…
В конце тоненькой двенадцатистраничной книжечки издательством отмечено:
«Темой для └105-го разъезда“ послужил рассказ одного из железнодорожников о случае, имевшем место на Псковском направлении.
Благодаря героическому поступку одиннадцатилетней девочки было предотвращено -крушение поезда и поймано пять диверсантов-парашютистов, высадившихся в этом -месте».
Дина Леонтьевна Бродская родилась в 1909 году в г. Екатеринославле (Днепропетровск). Окончила Ленинградский финансово-экономический институт и осталась жить в Ленинграде. Первый рассказ вышел, когда Дине Бродской было двадцать пять лет. Публиковалась в журналах «Чиж», «Еж», «Костер», «Работница и крестьянка». В 1938 году после выхода в свет повести «Марийкино дет ство» была принята в Союз писателей. Умерла в блокадном Ленинграде 3 января 1942 года в возрасте тридцати двух лет. Не сохранилось ни одной ее фотографии (Википедия).
Подготовка публикации
Маргариты Райциной