Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2015
…Сегодняшнее современное искусство демонстрирует
способ, которым современность представляет свою сущность, — акт презентации
настоящего.
Борис Гройс.
Топология современного искусства
Знаете
«простой и бюджетный способ украсить зону фуршета в тематике вечера»? Скатерть
из книжных страниц1.
Уже задействованных для декора ржавых проводов, макарон, бюстгальтеров
оказывается недостаточно — дело за печатными томами, из которых можно сделать
не только скатерки, но также праздничные открытки и украшения для люстр,
парадные колонны и подставки для обручальных колец, пищевые емкости и бумажные
цветы.
Книги
используются уже не только как носители текстов, а тексты осмысляются уже не
только как предназначенные для чтения — в современном мире происходят заметные
понятийные смещения и функциональные деформации, разрушаются исходные образы и
первичные представления, их место занимает…
Впрочем, об этом позже, не будем спешить с диагнозами. Для начала
проиллюстрируем очевидную закономерность: чем ниже интерес к чтению — тем
активнее эксперименты с внешней оболочкой книг, их формой и материалом.
После прочтения — съесть!
В
пространстве экспериментирования с книгой наиболее заметны две стратегии,
объединенные обобщающим термином букарт
(англ. book — книга + art — искусство): эксплуатация
образа книги, воспроизведение ее внешней формы во вторичных вещах, а также
«творческая переработка» готовых печатных изданий.
Так,
поэт Раймонд Квинау создал
сборник сонетов, разрезанных на однострочные полоски, которые можно
комбинировать в произвольном порядке, получая разное содержание.
Писатель
Джонатан Фоер сделал
гипертекстовую книгу, на каждой странице которой размещены несколько десятков
слов, а остальная поверхность издырявлена и открывает вид на последующие
страницы.
Дизайнер
Ник Бамптон смастерил книгу
со специями на листах, растворяющихся в горячей пище.
Рэппер
Снуп Догг выпустил книгу из папиросных листов с обложкой
из конопли и корешком в виде серной полоски.
Художник
Мартин Фрост представил
публике книги с рисунками, полностью появляющимися при размещении страниц под
определенным углом.
Создаются
квазикниги из металла и
песка, стекла и кости, женских чулок и птичьих перьев, а также массы других
нетрадиционных материалов. Фрэнсис
Пикеринг изготавливает
книги из цветов и переработанных журналов по садоводству, а Барбара Ятс вырезает книги из дерева.
Аргентинское
издательство «Eterna Cadencia» представило книгу с
ограниченным сроком годности: нанесенный чернилами текст при взаимодействии с воздухом и светом исчезал
через несколько месяцев, оставляя пустые страницы.
От
аргентинских химиков не отстали хорватские кулинары — их книгу необходимо
завернуть в фольгу и запечь в духовке, чтобы проявился текст с рецептами.
Американские
инженеры придумали книгу, способную передавать эмоции персонажей благодаря спецжилету с сенсорными
устройствами.
Ну
а русские умельцы решили не изощряться с материалами — просто выдали «Самую
большую в мире книгу для малышей» весом 492 килограмма и семиметровую «Войну и
мир» (арт-объект Виктора
Лукина).
Во
всех этих работах отчетливо просматривается форма и растворяется содержание,
точнее — внешняя оболочка сама становится содержанием. Текст (если он вообще
есть) становится не значим,
вербальное замещается визуальным, публичное внимание сфокусировано не на
чтении, а на созерцании.
Синдром Карла Великого
Не
менее активно инженеры, дизайнеры, художники осваивают и даже атакуют уже
готовые, полиграфически
изданные книги. Так возник ряд популярных творческих практик и даже целых
направлений актуального искусства, в настоящее время имеющих больше
поклонников, чем противников.
Самый
простой способ «оприходовать» книгу, не читая ее, — фотографирование. На пике
моды создание букшелфи
(англ. bookshelfie = book — книга + shelf — полка) — снимков книжных
полок. Изображения служат заставками для мобильных телефонов, размещаются в блогах и соцсетях.
Другое
новомодное веяние — создание так называемых
антибук, фальшобложек, надеваемых на книги
ради развлечения, для маскировки, с целью розыгрыша либо просто самовыражения.
Другие названия: псевдообложка,
обложка-обманка, фейк-обложка
(англ. fake — подделка).
«Война и мир в комиксах», «Крестики-нолики для профессионалов», «18 стилей
плача», «2400 слов из трех букв», «Кальян из велосипедного насоса», «Как
незаметно выспаться на совещании» — фантазия создателей неистощима,
потребительский спрос устойчив.
Разновидностью
антибуки можно считать
репринтную обложку, надеваемую на новую книгу для переосмысления ее содержания
и оформления. При этом в исходное изображение могут быть внесены визуальные или
текстовые изменения. Так «Рассказы о Гагарине» Юрия Нагибина превращаются в
«Застольные песни космонавтов», «Основы технологического проектирования» Марии
Кулагиной становятся «Основами технологического проектирования кулечков для
тыквенных, подсолнечных и прочих семечек» и т. п.
Кому
смешно — может смеяться. Не смешно только наблюдение специалистов: покупатели
обычно подбирают не антибуку
под книгу, а наоборот. И это очень симптоматично: над книгой снова совершается
некое действие, замещающее чтение. Книга все еще лучший подарок, но больше не
источник знаний, а способ предъявления творческого «Я».
Маститые
мастера-приверженцы крупных форм пошли дальше полиграфистов и принялись
создавать архитектурные сооружения, средовые конструкции, скульптурные
композиции и масштабные инсталляции из книг. В Буэнос-Айресе выросла
28-метровая стальная башня-спираль из десятков тысяч печатных изданий. В США возвели
монументальное сооружение, целиком сделанное из книг об Аврааме Линкольне.
Словацкий дизайнер Матей Крен создал инсталляцию «Сканер» — огромный тоннель из
книг и зеркал. Арт-группа «Luzinterruptus» придумала проект
«Литература vs трафик» и
заполнила улицы Нью-Йорка тысячами светящихся книг. Серия работ «Биографии»
испанки Алисии Мартин
представляет собой книжные водопады, «льющиеся» на улицы городов из окон
зданий. Голландская художница Анук
Крейтхоф строит стены
из разноцветных книг, обложки которых создают градиент, напоминающий
радугу…
Другая
актуальная тенденция — встраивание книг в изначально неестественную для них
среду, создание иного обрамления, трансформация исходного контекста. Такими
опытами заняты, в частности, Майкл Стилки, сооружающий мозаичные конструкции из
книг, и Йоханнес Хелден, соединяющий издания с
растениями. Первый еще и рисует картины на обложках, а второй выращивает на них
живую травку и цветочки.
Не
теряет популярности и давно существующий стиль Faux Book
(англ. имитация книги), породивший целую индустрию по изготовлению имитаций
библиотек, «искусственных» фолиантов, фальшпереплетов,
псевдокаминов с «горящими»
в них книгами. В виде книг нынче делают мебель и украшения, товарную упаковку и
кулинарные изделия, разделочные доски и дамские сумочки, шкатулки и пепельницы,
люстры и вазы, подушки и чашки. Шекспира можно съесть, на Толстом — спать, из
Гёте — пить чай, в Гомере — хранить безделушки. Причем в самом прямом,
буквальном смысле, ибо в какой-то момент данное направление творчества делает
ментальное сальто — и все перечисленные предметы начинает изготавливаться уже
из… самих книг. Изобретается и подходящее название — апциклинг (англ. upcycling), художественная переработка
утилизированных бытовых предметов.
Искушенная
публика рукоплещет стилизованному
кенди-бару из книг: «Когда
еще можно будет отведать пирожные и капкейки
прямо с книжных страниц? На ужине, который устраивала публичная библиотека в
Торонто, десерты выкладывались прямо в раскрытых книгах, а миниатюрные
шоколадки украшались крошечными книжными страницами»2.
Дизайнер
Джереми Мэй додумался делать из книг бижутерию: фрагмент
текста вырезается по заданной форме, прессуется, раскрашивается, ламинируется и
покрывается лаком, а затем вставляется обратно в книгу и продается вместе с
ней. «Литературными» украшениями занималось также российское издательство
книжной миниатюры «ЯникО»:
серьги из «Гамлета», кулон из стихов Цветаевой, подвеска для мобильника из микротомика Пушкина…
Разновидностью
этого направления можно считать создание альтер-буков
(англ. altered book — букв. «измененная
книга») — художественный объект на основе переделанной печатной книги, частично
сохраняющий ее исходный облик, отдельные внешние черты. Здесь также существует
несколько более частных ответвлений. Помимо упомянутых монументальных форм
(архитектурное сооружение, диорама, инсталляция и т. п.), это типографический
коллаж — плоскостная аппликация из разрезанных текстов произведений. Так, Сэм
Уинстон препарировал полный текст «Ромео и Джульетты»: разделил его на три
«эмоциональные категории» (страсть, гнев, равнодушие), соответствующим образом
порезал и соединил на одном большом полотне.
Украинские
дизайнеры Анна Белая и Дмитрий Костырко
изобрели другой экспериментальный формат — книгли (knigli),
сувенирные издания плакатной верстки, представляющие собой картины,
«нарисованные» из полных текстов произведений. Для чтения таких романов-постеров
прилагается лупа трехкратного увеличения — создатели кокетливо оставляют возможность
использования продукта по его исходному назначению.
И
наконец, возможно, самая заметная сегодня практика «творческой переработки»
готовых книг — бук-карвинг
(англ. book — книга + carving — резьба), также
представленная целым рядом более узких направлений и множеством имен. В
обобщенном смысле бук-карвинг
предполагает трансформацию печатных изданий в объемные арт-объекты
и в русскоязычных контекстах именуется как резьба по книге, книжная скульптура,
художественное вырезание из книг. Используя
одинаковый инструментарий (скальпель, пинцет, ножницы, специальные ножи) и
вспомогательные материалы (клей, краски, лаки, вода), бук-карвинг не
имеет единой технологии: каждый мастер стремится к самобытности и отсутствию
повторов.
Так,
один из самых известных бук-карверов
американец Брайан Деттмер,
обладатель прозвищ книжный хирург и книжный потрошитель,
скальпирует и оскопляет книги до причудливых трехмерных композиций, не
поддающихся словесному описанию, рассчитанных на пристальное разглядывание. Его
соотечественник Роберт Зэ
вырезает из целых книг пистолеты, жуков, раков и… швабры. Еще один американский
мастер Джоди Харви-Браун вырезает из отдельных
страниц изданий морской тематики бумажные океаны, корабли, китов, русалок.
Австралийка Кайли Стиллман высекает на книжных корешках растительные
образы: деревья, цветы, букеты, гербарии. Джорджия Рассел из Шотландии
разрезает книги на тонкие полоски, напоминающие волосы, и создает из них
затейливые панно. Аргентинец Пабло Леманн
плетет кружева из текстов Жака Деррида,
Жака Лакана, Хорхе
Луиса Борхеса. Британец Кайл Киркпатрикпревращает
книги в инопланетные пространства, населенные человеческими фигурками. А как
вам горный пейзаж, вырезанный из 24 томов Британской энциклопедии канадцем Гаем
Ларами? Ловкость модельного ножа X-acto
— и никакого мошенства!
Представленный
беглый обзор доказывает пристальный интерес к творческим экспериментам с
книгой, демонстрирует значительное разнообразие художественных стратегий, обозначает бескрайние горизонты
дизайнерской мысли. Однако на самом деле показательно и значимо совсем другое: ментальные доминанты,
внутренние рефлексии, культурные тенденции. Здесь отчетливо просматривается
ориентация на вытеснение вербального
визуальным, а также тактильным, ольфакторным,
кинестетическим.
Книга
— как синтез текста и его оформления — утрачивает целостность образа. Процесс
чтения редуцируется до поверхностного восприятия либо исчезает вовсе,
превращается в рудимент культурной традиции, осколок некогда священного
ритуала. Текст теряет и свою онтологию (подлинную сущность), и свою аксиологию
(ценностную значимость). Книга превращается не только в заурядный товар
массового потребления, но и встраивается в процесс творческого
постпроизводства: становится сырьем и материалом для переработки актуальным
искусством.
Все
описанное можно обобщить в образном определении — синдром Карла Великого.
Замена чтения созерцанием уподобляет ее апологетов императору-библиофилу,
коллекционеру книг, не умевшему… читать.
Код под крышечкой
В
художественном экспериментировании с книгами едва ли не более, чем конечные продукты, оказываются значимы сам
процесс и представление об этом процессе его участников (художников,
дизайнеров, инженеров) и фиксаторов (журналистов, искусствоведов, арт-критиков).
Прежде
всего особо акцентируется,
всячески подчеркивается, что для букарта
используются книги ненужные, устаревшие, списанные, непригодные,
выброшенные, утилизированные, отжившие свой век, сомнительной востребованности…
Не
менее показательны и определения книг, подвергнутых трансформации: перерожденные,
преображенные, обновленные, возвращенные, спасенные от забвения, востребованные
искусством, обретающие новую жизнь; получающие актуальное содержание,
оригинальное воплощение, интерактивное продолжение…
Синонимические
ряды составлены из реальных высказываний и публикаций в СМИ. Между тем
углубленный критический анализ обнаруживает здесь либо самонадеянные
декларации, либо добровольные заблуждения, либо эвфемизмы для маскировки
истинной сути. Ведь «ненужной», а затем «перерожденной» можно объявить
абсолютно любую книгу, независимо от ее качества, года выпуска, исходной
стоимости.
Борис
Гройс очень точно
сформулировал ответ на вопрос, «как отдельный художник может доказать, что он
или она — подлинные творцы? Очевидно, он может доказать это единственным
способом — показав, как далеко он (или она) зашел по пути разрушения и редукции
традиционной образности, насколько радикальными и иконоборческими являются его
или ее работы»3. Книга — с ее живой архетипикой, богатейшей культурной традицией,
глубокой социальной укорененностью
— оказывается идеальным объектом для «доказательства» креативной состоятельности современных мастеров.
Однако
Книга как икона культуры сама по себе не нуждается в верифицировании и интерпретациях.
Отсутствие такой потребности — одна из онтологических особенностей сакрального. Вспомним классический
эпизод: Смердяков, вешаясь, показывает иконе кукиш, тем самым признавая Бога,
но отрицая его власть над собой. В современности вместо актов творения — креативные акции, но сегодняшние креативщики не герои
Достоевского; их деятельность не иконотворчество,
а иконоборчество — ниспровержение авторитета Книги.
Эксперименты
с книгами — это еще и символические жесты: они демонстрируют идеологическую и
технологическую мощь актуального искусства, указывают на его тотальный и
репрессивный характер. Дизайн становится инструментом социальной власти,
способом подчинения культурных форм, сферой перераспределения статусов и
ценностей.
Практики
букарта — убедительное и
наглядное доказательство того, что нынешнему художнику доступны любые
инструменты, процедуры и операции: материальные и духовные, реальные и
виртуальные, ретроспективные и интроспективные. В актуальном искусстве
действуют те же рекламные принципы, что в сфере потребления товаров и услуг:
«Введи пароль и получи код доступа в систему»; «Найди код под крышечкой бутылки
и отправь СМС на номер…»
На
смену знаковой упорядоченности пришли семиотический хаос (утрата гармонии),
семиотический разрыв (отделение знаков от их значений), семиотическая
спекуляция (предъявление мнимого как истинного). Смыслы уже не извлекаются
естественным путем (например, в актах экзегезы), а искусственно производятся
(например, в процедурах интерпретации). Показательно появление неологизма meaning-makers (англ. букв. «производители, изготовители смыслов»).
В
этом отношении интересны автокомментарии
создателей альтербуков,
манифесты и теоретические выкладки. Что побуждает людей по всему миру дружно
браться за ножи и ножницы и самозабвенно кромсать то, что некогда было
неприкосновенным? Озвученные мотивы можно условно разделить на прагматические, эстетические, идеологические,
концептуальные, конспирологические.
Прагматическая
мотивация порождает сугубо утилитарный подход к книге. Якобы с
перепроизводством книгопечатной продукции и распространением ридеров значимым сделался только
текст, а книга как его носитель превратилась в бесполезный предмет, кипу бумаги
с типографскими значками. А раз так, значит, ее можно употребить как сырье или
поделочный материал для творчества. Мотив аналогичного рода — манипулирование
книгами как способ популяризации чтения. Характерный пример — масштабная
кампания «Чтение через Америку» (2011), в ходе которой на пороге Нью-Йоркской
общественной библиотеки выстроилась восьмиметровая скульптура в виде слова «Read» (призыв «Читай!») из 25
тысяч книг известного детского автора Доктора Сьюза.
Эстетическая
мотивация относит эксперименты с книгой к визионерским практикам: «иновидение» обыденной вещи,
«материальное воплощение» литературных сюжетов, «оживление» художественных
образов и т. п. Так, художница Сью
Блэквелл полагает, что
истории обретают физическую форму посредством вырезания персонажей из книжных
страниц и переплетов. А упомянутый книжный тоннель Матея Креня представлен на музейном сайте как «узкое
внутреннее пространство, умноженное и осложненное зеркалами», что «вызывает
ощущение величественного террора».
Идеологическая
мотивация заявляет вивисекцию книг как социальный жест, преимущественно
протестного характера. Например, тот же
горный пейзаж из Британской энциклопедии позиционирован в прессе как «реакция
художника на известие о том, что после 244 лет издание больше не будет выпускаться»,
и как демонстрация того, что «люди перестали видеть в литературе источник
знаний и обращаются с книгами уже не так бережно, как две сотни лет назад».
Дизайнер Люси Норман
представляет свои люстры из книг как акты «спасения от жалкой участи быть выброшенными».
Художница Кайли Стиллман мыслит вырезание
орнаментов на книжных корешках как «возвращение книг природе». Такое вот
радение о судьбах словесности.
Концептуальная
мотивировка придает книжным трансформациям статус целых художественных теорий.
Брайан Деттмер сравнивает
свой творческий процесс с аутопсией — посмертным вскрытием и исследованием
тела. Творение Томаса Энгартнера
«Meaning Minus Truth Conditions»
— пол из книг и книжное гнездо — символизирует процесс формирования личности
читателя и жизненный фундамент, созданный всем прочитанным. Покетбуки, превращаемые Терри Бордером
в скульптурные подобия главных героев произведений, воплощают идею
«беспомощности» книги и необходимости придания ей «дополнительного
функционала». Франческа Лав вырезает фрагменты книжных страниц, выражая таким
образом «стремление избавиться от всей ненужной информации, которую навязывают
в обществе каждый день». Маргарет Вили назвала связанную ею тунику из
разрезанных на полоски страниц Нового Завета соединением традиционно женского
занятия с идеей доминирования мужчин в христианской религии.
Наконец,
пожалуй, самое неуязвимое обоснование — конспирологическое:
экспериментирование с книгами относят к эзотерике
и определяют как ключ к познанию их сокровенной сущности. Например, Джорджия
Рассел провозглашает своими работами «вторую жизнь» и «новый смысл» книг;
утверждает, что бук-карвинг
позволяет познавать их секретное существование и тайный язык. Александер Корцер-Робинсон уверяет, что диплом психолога
позволяет ему решать «внутренние проблемы» изданий и что разъятие книг есть реконструкция процессов
подсознания. Создатель книжной бижутерии Джереми
Мэй заявляет, что страницы
книг заключают большой информационный массив и эмоциональный потенциал, и это
переносится на его украшения.
Таким
образом, современный мастер при желании всегда найдет «код под крышечкой», даже
если его там нет, либо на худой конец изобретет собственный код и заботливо
поместит под крышечку актуального искусства.
Технология против онтологии
Когда
сами эксперименты описаны и
объяснения экспериментаторов выслушаны, возникает следующий вопрос: почему же
то, что раньше расценивалось не иначе как вандализм, ныне обретает статус
легитимных творческих практик?
Перепроизводство
книгопечатной продукции, развитие информационных технологий, увеличение числа и
расширение функционала текстовых носителей, виртуализация культуры — все это
уничтожило образ Книги как сверхвещи
и суперценности,
нивелировало свойства ее уникальности и незаменимости. Постепенно утрачивается
и значимость отдельной, конкретной книги, потому что в ридере все тексты выглядят одинаково. Ридер (и используемые в его
функции другие электронные устройства) воплощает образ единой универсальной
«книги книг», «мировой библиотеки», поскольку в него можно закачать множество
самых разных текстов.
Утрачивая
индивидуальность и заменяясь виртуальными аналогами, книга становится основой
для воплощения дизайнерских идей по созданию других предметов. Онтология
проигрывает технологии. Архетип Книги мутирует
и дробится на множество производных арт-объектов.
Вторичные книгоподобные
сущности все активнее заполняют культурное пространство. Это напоминает
образование и размножение раковых клеток, болезненные новообразования в культуре.
ОНКОЛОГОС.
Оплот
классического искусства — традиции, опора постиндустриального искусства —
тенденции. Следование веяниям времени, социальным заказам, изменчивым модным
образцам. Установка на совершенствование индивидуального мастерства сменяется установкой
на изобретение все новых и новых техник. Книга сама по себе уже как бы
«несовременна», «скучна», «неинтересна». Только чтения уже вроде недостаточно —
хочется резать, рвать, разрисовывать…
Причем
произведением искусства считается уже не только (а иногда даже не столько)
творческий продукт, но и творческий процесс. Арт-объектом становится и альтербук (видоизмененная книга), и бук-карвинг (процедура ее
создания). А уже постфактум в него можно «вдумать» какое-никакое содержание,
«инсталлировать» некий смысл.
Вместо
значимости акцентируется трудоемкость — техническая сложность,
изощренность форм, кропотливая проработка деталей, нередко даже виртуозность
исполнения. Состаривание (дистресс), тиснение (эмбоссинг), бумагокручение (квиллинг), резьба по бумаге (карвинг) — весь этот терминологический жонгляж напоминает набор
программных приложений для ПК. Технологии бук-карвинга — «культурный софт» для
репродуцирования, переработки традиционных предметов в новых условиях. Так
замысел подменяется замысловатостью, означаемое сливается с означающим,
содержание овнешняется и
овеществляется. Это все равно
что считать искусством артистизм процесса ваяния, а не итоговую скульптуру
Для
создания альтербуков,
возведения книжных
домов-стен-башен, организации массовых перформансов
по манипулированию книгами необходимы также большие физические усилия и
длительное время. В этом парадоксальная архаичность новейших арт-объектов: они живо напоминают
египетские пирамиды и подобные им сооружения древнего мира, но начисто лишены сакральности и потому порой
выглядят как общественные уборные в виде храмовых комплексов — так же странно и
нелепо.
«Обществу
тенденций», в отличие от «общества традиций», чужды стратегии сбережения и
архивации — оно способно лишь к бесконечным и бесчисленным трансформациям
вещей. Все дальше от первообразов и эталонов. Грань между вандализмом и
творчеством размывается, стирается, истончается. Но кого волнует мораль, когда
так много способов и соблазнов для самовыражения? В арт-проектах по «переработке» книг участвуют не
только сами дизайнеры, но и многочисленные волонтеры, городские библиотеки и
даже Армия спасения.
Однако
чем отчетливее воспоминание о первообразе, тем более странно, неестественно, а
порой (честно сознаемся) ужасно выглядят результаты «творческой переработки».
Публично выставленные изрезанные книги чем-то очень напоминают пластиноиды — скульптуры из
настоящих человеческих тел. Почему? А потому что человек есть нечто большее,
чем просто сумма органов и тканей. Книга тоже что-то большее, нежели кипа
бумаги с печатными знаками. В ней авторская мысль, труд издателей и
полиграфистов, культурная традиция, память человечества.
Считать
«ожившей» книгу, подвергнутую бук-карвингу,
все равно что считать мумию
ожившим человеком или чучело — воскрешенным животным. Создатели альтербуков не чудотворцы и не
волшебники, а бальзамировщики и таксидермисты. Вообразив существование
«ненужных» книг, они уподобились Незнайке, чья волшебная палочка утратила силу
сразу после того, как он обозвал Листика «ослом».
Кроме
того, стоит чуть сместить угол зрения — и обнажается еще одна очевидность: в
сочетании с объектами живой природы (деревья, трава, цветы) книга смотрится еще
более неживой, возможно даже «совсем мертвой». В естественной среде (лес, поле)
книги выглядят как забытая макулатура, куча гниющей бумаги. Тонны томов,
перепачканных землей, покоробившихся от влаги, громоздятся под открытым небом —
ах как это концептуально! Кам
бэк ту нейча! Вдохновенные творцы глубокомысленно
наблюдают, как чужой интеллектуальный продукт превращается в гумус, как их
собственные творения покрываются мхом и грибами, тратятся насекомыми, разбухают
от дождя и снега. За громким лозунгом «Дадим книгам вторую жизнь!» слышен
недовольный ропот Культуры.
Заметно
и другое: в большинстве описанных концепций скрыто самооправдание авторов. Мол,
«не подумайте ничего плохого, я не просто так испортил книгу, а…» — дальше
следуют разъяснения и аргументы. В концептуальных формулировках между строк
угадывается подспудный комплекс вины перед книгой. Ощущение онтологической
неправильности отражено и на уровне бытового сознания, в поведенческих
стереотипах. Так, вряд ли кто-то купил бы своему ребенку конструктор с деталями
из книг. Или, может, пусть малыши рвут и кромсают книжки, упражняясь в развитии
мелкой моторики?..
Итак,
развитие всех видов творчества и оттачивание техник, связанных с
переосмыслением образа Книги, является знаковым. Человечество не может (пока)
выбросить книги, но пытается как-то «приспособить» их к «вызовам времени», то
беззаботно ликуя, то заговорщицки подмигивая, то раздуваясь от самодовольства,
но в каждом случае — стыдливо опуская взгляд пред зеркалом Культуры.
Слово как украшение интерьера
Не
менее популярны, чем креативные
опыты с книгами, художественные эксперименты с самими словами, объединяемые
обобщающим понятием ворд-арт
(англ. word art). Здесь следует говорить прежде всего об актуальных
направлениях графического дизайна и вербально-визуального
искусства, основанных на трансформации слова в изображение. Наиболее заметны
две тенденции: обыгрывание только внешней формы букв и слов, произвольно
скомбинированных и не наделяемых самостоятельным содержанием, и создание арт-объектов посредством
осознанного отбора и целенаправленного сочетания вербальных элементов.
В
настоящее время наиболее распространены и востребованы следующие техники ворд-арта:
—
текстовый (шрифтовой, типографический) портрет — изображение человеческих лиц,
составленное из слов либо текстовых фрагментов, заменяющих линии рисунка;
—
картина из слов — графическое или живописное изображение из повторяющихся слов
либо нарисованных фраз;
—
текстовая фотография — наложение поверх фотоснимков слов и фраз, раскрывающих
либо дополняющих содержание изображения;
—
словесная фотокартина — фотографическое изображение в виде
слов, набранных из алфавитных матриц, составленных из отдельных
орнаментированных буквиц;
—
интерьерные слова — элементы декора из плоскостных и объемных букв,
изготовляемые из картона, дерева, металла, пластика, стекла и других
материалов;
—
typewriter art, или (более позднее название)
date stamp painting
(англ. рисунки на пишущей машинке), — изображения, созданные хаотически
расположенными печатными символами;
—
вербальный дизайн — создание текстовых арт-объектов,
словесных инсталляций из материальных предметов (например, волос, перьев);
—
звуковая графика, или «голосовая картина», — художественное оформление
сделанного на компьютере звукового графика произнесенных и записанных слов
(продукция американской компании «Bespoken
Art»).
Современный
ворд-арт представлен
множеством направлений и концепций, внешних форм и дизайнерских имен, однако
есть сквозная и доминирующая тенденция — бесконечное оспаривание первенства
изобретений, неиссякаемые претензии на первооткрывательство
той или иной техники. Амбициозным
мастерам хором вторят «всезнающие» искусствоведы и охочие до сенсаций
журналисты, подтверждая новизну художественных решений и декларируя едва ли не
каждое второе произведение как оригинальную идею, творческую находку.
Между
тем новейший ворд-арт имеет
множество прецедентов и наследует целому ряду ранее известных практик. Это и древнерусская техника «плетения словес»,
стихотворения в форме звезды и сердца Симеона Полоцкого; и средневековые
европейские портреты из текстовых фрагментов; и почтовые открытки конца XIX —
начала ХХ века с портретами русских императоров, составленными из текста их
биографий; и созданный на пишущей машинке еще в 1898 году знаменитый рисунок
бабочки Ф. Стэйсси — один из наиболее ранних примеров typewriter art;
и созданная в начале прошлого века С. Хазиным серия портретов русских
писателей, составленных из букв и слов. Не говоря уже о более поздних опытах
стилизации букв и опредмечивания
текстов в дадаизме, кубизме, футуризме, искусстве граффити. Затем вспомним леттризм —
художественно-эстетическое течение, основанное на систематике буквы,
графико-шрифтовые эксперименты Э. Рушея
и микроминиатюрные текстовые портреты Н. Сядристого,
а также массу других явлений, не менее тесно связанных с современным ворд-артом.
Экскурс
к истокам манипулирования с буквами-словами-фразами позволяет выявить и другой,
не менее важный момент: последовательное движение «изнутри вовне», от
словесного к зрительному.
Нынешние дизайнеры должны считать своими учителями не только художников
прошлого, но и поэтов. Шрифтовые портреты и словесные картины новейшего образца
«вылупились» из каллиграмм
Аполлинера, стихографики
Маяковского, «Железобетонных поэм» Каменского, произведений Зданевича и Терентьева.
Показательно
и то, что в большинстве продуктов современного ворд-арта опредмечивание
слов и текстов не обнаруживает каких-либо непроясненных или скрытых смыслов. Объективация
формы не выявляет дополнительного содержания. Визуализированные вербальные
элементы используются преимущественно для механического, а иногда даже
автоматического (компьютерного) конструирования художественных объектов по
принципу блок-схемы. На первый план выходит не содержание, а новизна.
Именно
новизна становится значимым критерием оценки произведения, действенным
механизмом публичного признания мастера, эффективным способом капитализации
творчества. Подобно скоропортящемуся товару, искусство приобрело категорию
«срок годности» и соответствующее терминологическое определение — «актуальное».
Отталкиваясь от идеи Вальтера Беньямина
об утрате ауры в условиях технической воспроизводимости,
Борис Гройс справедливо
замечает, что произведение современного искусства, будучи изначально
репродуцированной копией, инсталлируется в экспозиционном пространстве и
благодаря этому обретает ценностный статус подлинника4.
Есть
также еще один, неочевидный и ускользающий, момент: постмодерн не только
провозгласил «смерть автора», но и обозначил ситуацию тотального тождества,
неразличимости многих явлений. На первый взгляд
выполненный С. Хазиным (1900) портрет Льва Толстого, одежда и борода которого
выписаны текстом XIII главы «Крейцеровой
сонаты», внешне практически ничем не отличается от текстовых портретов
современных мастеров: М. Волпичелли
(США), Д. Пула (Великобритания), Х. Осборна (Испания), Ш. Уильямса (Канада), Х.
Лама (Вьетнам).
Однако
разница все же существует. Задолго до появления термина ворд-арт существовал как культурный феномен и
относился к разным уровням сакрального. «Слово в изображении как бы
останавливает время. Его помещают в гербах в качестве девиза — как вечное
напоминание о неизменяющейся сущности символизируемого объекта. Оно помещается
в иконах для выражения сущности изображаемого, при этом сущности не меняющейся.
По своей природе произнесенное или прочитанное слово возникает и исчезает во
времени. Будучи └изображенным“, слово само как бы останавливается и
останавливает изображение»5, — читаем в «Поэтике древнерусской
литературы» Д. С. Лихачева.
В
прошлом практики визуализации заявляли Слово как священный Дар и маркировали
особые культурные локусы, воплощая идею герметичности знания. Информационная
цивилизация стала эпохой тотальной разгерметизации («Найди код под
крышечкой!»), подчинения речевых форм актуальным тенденциям и одновременно
попыткой заключить океан информации в берега искусства.
Сегодняшние
текстовые портреты ставят божественные лики в один ряд с лицами поп-звезд.
Авторами таких портретов могут стать как профессионалы, так и неспециалисты.
Для последних выпускаются практические пособия с пошаговыми инструкциями, не
говоря уже о тоннах рекомендаций типа «10 идей как использовать книги в декоре
мероприятия» (см. начало
статьи).
Встраиваясь
в современную социокультурную
ситуацию, книги, а также сами слова и буквы в любом виде (будь то обобщенные
образы, конкретные понятия или творческие мыслеформы) начинают выполнять утилитарные функции:
становятся поделочными материалами, прикладными инструментами, декоративными
элементами, модными аксессуарами. В сущности, это то же самое, что фотографирование книжных полок
вместо чтения книг. И это некий онтологический сбой в системе мысли-речи.
Проявления того же онкологоса
— уродливой опухоли в теле языка и культуры в целом.
Или
всё не так?
_______________________
1 Дядюра Ю. 10 идей как
использовать книги в декоре мероприятия // Интернет-журнал «Event.ru». 2013. 10 октября.
2 Дядюра Ю. Указ. соч.
3 Гройс
Б. Топология современного искусства / Пер. с англ. Алексея Бобрикова // Художественный
журнал. 2006. № 61/62 (май).
4 Гройс
Б. Указ. соч.
5 Лихачев Д. С.
Древнерусская литература в ее отношениях с изобразительным искусством // В кн.:
Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. М.: Наука, 1979.