ЧЕРНЫЙ ВТОРНИК

                                    Памяти М. С. Л.

Молча черный гроб несли
К свежевырытой могиле.
Тихо в яму опустили.
Каждый бросил горсть земли.

А потом был черный зал.
Долго говорили речи.
Сын сидел, сутуля плечи.
Он ни слова не сказал.

Над виском его седым
В свете тусклого плафона
Плыл, похожий на дракона,
Сизый сигаретный дым.

 

* * *

Мир за окном — цветное полотно.
На нем дома, деревья, люди, птицы.
Поток автомобилей с ревом мчится.
По снегу такса семенит смешно.

В полтретьего уже полутемно.
Я закрываю книжную страницу
Про журавля, что в небе, и синицу
В чужих руках иль в клетке? Все равно.

Как Соловей-разбойник, чайник свищет.
Иду на кухню, ведь духовной пищей
Желудок не наполнить, сколь ни ешь.

И подступает скучный зимний вечер,
И нечем залатать в бюджете брешь,
И плачет горько, как ребенок, ветер.

 

* * *

Я прожигаю время, 
Лежу на диване — жгу,
В землю не сею семя,
С телеэкрана не лгу.

Тихий, домашний, кроткий,
Я кристаллически чист,
Как «смирновская» водка,
Как неисписанный лист.

Люди строят дороги,
Любят, сжигают мосты,
Пьют, возводят остроги,
Бьются в сетях суеты…

Жизнь кипит за стеною
Тесной моей конуры,
Я ничего не строю —
Лежу и глаза закрыл.

 

* * *

Душа мертва. Утихла боль тупая.
Вползает, корчась, в комнату рассвет.
Дождь бьется об асфальт, с него смывая
В числе других мой одинокий след.

Я мокрый плащ повесил в коридоре,
Войдя в свой дом, который потерял,
Душа мертва и не саднит от горя,
И дальний путь лежит через вокзал.

Вокзальный сумрак. Вечное мельканье
Лиц незнакомых, грохот поездов,
И миг неотвратимый расставанья
Приблизился, перехватил дыханье,
Вбивая в глотку рвань прощальных слов.

 

ЖАЖДА ШТОРМА

                                      А он, мятежный, просит бури…
                                                          М. Ю. Лермонтов

Спасенья нет от этих Вечных бабок,
Они, увы, не кормят голубей
И не гуляют в парке, где так сладок
Прозрачный воздух в глубине аллей.

О нет, они из сумрака квартиры
Следят за всем, творящимся вокруг,
Уверен, точки нет на карте мира,
Свободной от назойливых старух.

Вот я сижу один в пустой квартире,
Едва дыша, как мышь в чужом углу,
Боюсь и воду слить в своем сортире,
И хлипкой доской скрипнуть на полу.

Перечитал недавно книгу Хармса:
Там пачками старухи из окон
Вниз выпадают — торжество баланса
Над хаосом плюс пышность похорон.

Хармс хулиган, а если без фантазий,
За это схлопотать здесь можно срок
И, стиснув зубы, нужно ждать оказий, —
Вдруг рухнет на старушку потолок

Иль наводненье подойдет лихое
И смоет разом старых гарпий сонм,
Устроит шторм, тайфун вполне устроит, —
Я жду, я ожидание сплошное,
Как будто в ожиданьях есть резон.

 

* * *

                                          …Земля везде тверда,
                                          рекомендую США.
                                                          Иосиф Бродский

Он понял вдруг, что чувство русской речи
почти утратил. И на сердце мгла.
И повторяло эхо: «Онемечен…»
И речь чужая небо обожгла.

И небо опрокинулось, сдавило.
Жизнь теплилась лишь где-то на краю
сознанья. И неведомая сила
толкала в ледяную полынью…

Земля тверда везде, но речь — иная,
вот перемены местности итог.

И от хребтов Урала до Синая
звучат наречья разные, сменяя
чуть глуховатый на гортанный слог.