Опубликовано в журнале Нева, номер 8, 2014
Наталья Викторовна Крофтс родилась в 1976 году в Украине, в г. Херсоне. Окончила МГУ им. Ломоносова и Оксфордский университет. Публикации в журналах «Новый журнал», «Новый берег», «Интерпоэзия», «Юность» и других. Английские стихи вошли в четыре британские поэтические антологии. Живет в Австралии.
* * *
Мне не уйти из психбольницы.
Ты в ней — и вот она в тебе —
клокочет, рвется на страницы
и шарит лапой по судьбе,
куда б тебя ни заносило —
в край небоскребов или скал —
ты возле солнечной Мессины
увидишь бешеный оскал
чудовищ — нет, не тех, из книжек —
своих, придуманных тоской,
толпой, тебя несущей ближе к
безумью дней, к огням Тверской.
И будто все отлично с виду:
умыт и трезв, идешь в театр —
но чувствуешь: с тобой в корриду
весь день играет психиатр.
Или в музеях строгой Вены
бредешь меж статуй героинь —
а врач решит — и резко в вены
введет любовь, как героин.
…
Спокойней — в домике с охраной,
решеткой, каменной стеной,
где мне зализывают раны —
чтоб не осталось ни одной,
где нет ни долга, ни заботы,
ни вин, ни бед… Халат надеть,
и от субботы до субботы
на подоконнике сидеть,
и издали смотреть на лица
толпы, на улицу в огне.
А рядом Гоголь отразится
в забитом намертво окне.
* * *
Зажмурится ветер — шагнет со скалы.
Спокоен и светел тяжелый наплыв
предсмертного вала — он манит суда
на дно океана. Седая вода
врывается в трюмы, где сгрудились мы:
звереем — от запаха смерти и тьмы,
безумствуем, ищем причины…
Кричим: «Это риф — или мысль — или мыс —
бездушность богов — нет, предательство крыс…»
И крики глотает пучина.
Я ринусь на палубу, в свежесть грозы.
Пора мне.
Монетку кладу под язык —
бросаю ненужные ножны.
И плавно — сквозь ночь, как седая сова —
взлетаю с галеры — туда, где слова
понятны еще —
но уже невозможны.
Ars poetica
Я ослеп. Измучился. Продрог.
Я кричу из этой затхлой бездны.
Господи, я тоже чей-то бог,
заплутавший, плачущий, небесный.
Вот бумага. Стол. Перо и рок.
Я (больной, седой и неизвестный).
Но умру — и дайте только срок,
дайте строк — и я еще воскресну.
* * *
Ты понимаешь: этот угар — последний.
Занавес. Акт четвертый написан глупо:
паспорт, билеты, куртку надеть в передней.
Свет погасить. Точка. Выносят трупы.
Мы это знаем. Но — как в античной драме —
мчимся к финалу. Жадно. Необратимо.
Неизлечимо. Страстно. Картинка в раме
раму ломает, рвется на волю — мимо
старых сюжетов, серых зевак; потоком,
пенным, неудержимым, несется к краю —
там, где губами… прикосновенье — током…
бешено… неуемно… и замираем.
И за минуту — боги — любую цену,
Что там? Билет экспрессом до преисподней?
…Дворник ворчит, опять отмывая сцену:
«Клюквенный сок — до жути густой сегодня».
* * *
Я уже не пойду за тобой.
Пахнет дымом. Морозно.
Повторяет уставший прибой:
«Слишком поздно».
Паутина, незримая нить
обрывается — медленно, странно,
словно нехотя. Грусть хоронить
слишком рано.
* * *
Все проще.
Гораздо проще.
Ну кто сейчас ставит размашистый, претенциозный росчерк
на яркой открытке из Падуи или, скажем, из Сан-Франциско?
Достаточно эсэмэской: «привет дорогой я близко».
Каких-нибудь девять часов полета
из этого фешенебельного болота —
и я в Москве,
где на Вернадского — снова ветер,
где снег заметает свет,
но тот фанатично светит,
где мы, скользя по лужам, со смехом бежим в кафе…
Палящим кольцом, все уже,
под кожей — аутодафе.
Господи, почему же
этот — один — так нужен —
ясно, неизлечимо,
без всяких «если» и «но».
Будто в старом кино —
мы — женщина и мужчина —
медленно, мед-лен-но
пьем капучино.
А если…
Все тоже проще.
Поймешь — не погиб гонец
в далекой солнечной роще,
почтовый голубь, устав вконец,
не сбился с пути,
не свергнут Гермес…
Но в каждом непосланном эсэмэс
холодом —
«Отпусти».
* * *
Ты, конечно, забудешь и странное это безумье,
непонятный, нежданный, смешной урагановый бред.
Ты вернешься в тот мир, где до слез надрывается зуммер
в телефоне пустом. И где найден удобный ответ
на вопросы «зачем», по каким неизвестным спиралям
нас несло через дни — чтоб, столкнувшись у края земли,
мы друг друга с тобой беззастенчиво, бешено крали
у стреноженных дней. И над нами шумел эвкалипт,
удивляясь неистовой страсти двуногих растений,
что пришли в этот лес — и расстаться почти не смогли.
Ты забудешь, любимый. И только останутся тени.
Две счастливые тени — у самого края земли.