Публикация Елены Зиновьевой
Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2014
Глеб
Горбовский. Человек-песня: Стихи, ставшие песнями (1953–2013). Прилож. к собр.
соч. в семи томах. СПб.: Историческая иллюстрация;
НППЛ «Родные просторы», 2013. — 544 с.: ил.
Эта
книга является приложением к первому изданию Собрания сочинений Глеба Горбовского
— легендарного, ныне здравствующего и по-прежнему творчески активного русского
поэта. В нее вошли избранные литературно-музыкальные произведения Глеба
Горбовского: стихи и тексты песен, положенные на музыку профессиональными и
самодеятельными композиторами, бардами и просто любителями поэзии. Песни на
стихи Горбовского звучали и продолжают звучать во многих кино- и видеофильмах,
со сцен музыкальных театров и эстрады; распространяются в социальных сетях.
Многие из этих песен — десятилетиями на слуху и устах у самой широкой
аудитории, но имя автора текстов и авторов музыки знают и помнят далеко не все.
Стихи, напетые самим поэтом, большей частью на популярные или компилятивные
мотивы, «пошли гулять» по стране, начиная с легендарных «Фонариков ночных», с
середины прошлого века. Они передавались из уст в уста, претерпевали различные
изменения и дополнения в текстах и мелодиях, некоторые из песен стали считаться
народными. В 60–80-е годы прошлого века многие стихи поэта были положены на
музыку известными талантливыми композиторами и бардами России: В.
Соловьевым-Седым, С. Пожлаковым, С. Слонимским, Г.
Портновым, А. Петровым, Г. Фиртичем, Ю. Семеновым, А.
Морозовым, Гр. и Г. Гладковыми, Е. Клячкиным и другими. В свою очередь, по
просьбе авторов мелодий поэт озвучивал их музыкой слов, работая в тесном
содружестве с композитором, иногда — специально для репертуаров певцов-мастеров
эстрадного вокала (Э. Пьехи, Э. Хиля, М. Шуфутинского). Так появились и вокальные циклы, и многочисленные
песни. В книгу помещены тексты, ноты песен. Каждому композитору-соавтору посвящена
специальная глава, куда вошли сведения об их жизни и творчестве. Авторами
справок являются и составители сборника, и сами, ныне живущие композиторы.
Включены и фрагменты воспоминаний о совместном творчестве с Глебом Горбовском,
и краткая автобиографическая справка человека, чья «душа всегда тихонько пела».
Объем собранных материалов о композиторах — соавторах поэта и созданных
ими песнях настолько велик, что в одну книгу поместить все это оказалось невозможно.
Но дополняют книгу — библиография, дискография, фильмография. Это первая попытка
познакомить читателей и слушателей с собранными из разных источников песнями на
стихи поэта, созданными многочисленными авторами музыки за более чем
полувековой период времени (1953–2013), попытка ввести читателя в музыкальный
мир Глеба Горбовского.
Александр
Ваксер. Жизнь, люди, эпоха. СПб.: Нестор-История,
2013. — 306 с.: ил. — (Серия «Настоящее прошедшее).
Воспоминания
Александра Ваксера, доктора исторических наук,
профессора, лауреата Государственной премии СССР, охватывают период с 1924-го
по 1948 год. В предисловии он пишет: «Вокруг моего времени
накручено столько нелепостей, сама эпоха за последние годы так оболгана, что невольно
возникает желание внести хоть какой-то вклад, чтобы без прикрас рассказать о
ней, — и прежде всего о тех, кто своим трудом, сердцем, энергией, жизненными
неустройствами, трагедиями и достижениями делал историю страны на протяжении
почти восьми десятилетий прошлого века. Делал ее и себя. …Основной
персонаж предлагаемых мемуаров — время. Сложное,
напряженное, кровавое, но вместе с тем для юношей и девушек (по крайней мере,
для той миллионной когорты, к которой принадлежал я) — чистое, полное
надежд и свершений. Нельзя забывать, что для многих тысяч оно было отнюдь не
таким. Но если бы оно для абсолютного большинства молодежи было другим, Великая
Отечественная война и ее исход были бы совсем иными». Александр Ваксер родился в 1921 году в Омске — провинциальном
сибирском городе, в большой, многопоколенной, интернациональной по составу
семье. Потомки кантонистов — еврейских юношей, призванных на военную службу
Николаем Первым, обосновались в Сибири, сформировав особую генерацию древнего
народа, отличную от своих соплеменников в западных регионах страны. В
1939 году Ваксер поступил в Ленинградский
военно-механический институт, уже через несколько недель после начала учебы был
призван в армию, направлен в Краснознаменную военную авиашколу летчиков Качу, в Крыму, там его застала война. Школу эвакуировали в
Поволжье, затем под Москву. А. Ваксер, мастер по
приборам и спецоборудованию, за годы войны прошел, проехал, пролетел со своей
частью путь от Москвы до Берлина, многое испытал, перевидал и передумал. Первые
послевоенные годы — это поиск своего места в жизни, военная карьера, учеба
экстерном в Азербайджанском университете, возвращение к семье. Книга богата подробностями,
мимо которых обычно проходят мемуаристы. С энциклопедической тщательностью
воспроизводит А. Ваксер быт провинциального города 20-30-х
годов прошлого века: утварь — самовары, ухваты, печи, одежду, еду, житейский
обиход, детские игры 1920-х годов и детский гардероб. Семейную и детскую
повседневность сменяет школьный быт: работа первых октябрятских звездочек,
пионерских отрядов, открытие Дома пионеров в Омске, концерты самодеятельности,
танцы. Воплощения иного бытового уклада, иного стиля жизни, образа мышления. Он
воссоздает психологию и нравы былых времен, емкие портреты людей разных
поколений — родных, одноклассников, учителей. Омск — особый город, бывшая
столица «верховного правителя» Колчака, где долгое время были ощутимы раны
Гражданской войны, в наше время переоценок всего и вся удивительно звучит фраза
очевидца: «попробовал бы кто сказать что-нибудь хорошее о Николае Втором, его семье,
Колчаке — его разорвали бы в клочья». Время не было милостиво к семье автора,
как не было милостиво и другим гражданам новой России. Голода не было, но не
было и сытости. Родных притесняли, раскулачивали, сажали. Дед, занимавшийся до
революции извозом, содержащий немалый извозный дом, после революции стал
«лишенцем», без прав, без состояния. Отца дважды арестовывали как «валютчика»,
сажали в лагеря за торговлю и хранение николаевских золотых монет — во время
голода он продавал семейные накопления, чтобы поддержать семью. У одноклассников
исчезали родители. И все-таки А. Ваксер уверен, что нельзя отметать все светлое, что было в 30-е. Он
наблюдал, как изменялся город, как реконструировался железнодорожный узел,
перекладывались пути. Общее движение страны, гигантская стройка ощущалось даже
в сибирской провинции. «Ныне многие публицисты, литераторы, историки закрывают
глаза на эти разительные перемены и стараются уверить читателей, слушателей,
зрителей, что просто большевики приучали смотреть на жизнь, как бы откладывая
все └на потом“, втянули его в чертову игру под названием └Все
будет не сейчас, а завтра“, по сути, людей лишили сегодняшнего дня. Это обычный
политический обман. Мы не только слышали и читали о грандиозных планах, но и
видели, как они превращаются в реальность. Именно реалии жизни стали одним из
источников будущей стойкости, терпения и победы в войне. Видели ли мы при этом
изнанку успехов? Видели. Но, конечно, не в полном объеме». Социальный оптимизм
внушали ликвидация безработицы, доступность медицины и образования, Дома пионеров,
занимавшие лучшие здания в городе, медицинские профилактические осмотры детей,
что за два-три года резко сбавили заболеваемость. В школе учителя, «бывшие» и
новоиспеченные, приучали к общественной работе, жизни в коллективе, к началам
гражданской обороны, ответственности. Отсутствовали чиновничья опека,
мероприятия для галочки. Особое место занимал культ труда: «Культ труда западал
в сознание, утверждался как одна из неколебимых общечеловеческих ценностей. (Ценности социализма утверждались реально, исторически не с культа
личности и насилия, а именно с культа труда, который был, есть и остается
неколебимой ценностью. В └новой“ России об этом, похоже, забывают. Или
делают вид, что забывают. И напрасно. Без труда, культа труда, культа людей
труда — интеллектуалов, рабочих, предпринимателей — страна не поднимется с
колен и занять достойного места в мире не сможет)».
Так же скрупулезно, точно, детально, как о предвоенных годах, пишет А. Ваксер о войне: что ели, пили, курили, во что одевались
авиаторы, как мылись, как развлекались, каковы были реальные взаимоотношения в
авиации. И, конечно, о полевых аэродромах и самолетах, о том, как совершенствовались
уступавшие по параметрам в начале войны немецким отечественные самолеты, осваивались
радиоустановки, менялась тактика ведения боев. О боевых буднях и о том, как
учились воевать — от первых до последних дней войны. О своих командирах —
полемизируя с теми мемуарами, что появляются в наше время, — Ваксер пишет с неизменным уважением: дураки
и негодяи войну бы не выиграли. «Война — время было страшное, кровавое. Но
ответственность, дисциплина для всех — и рядовых, и генералов — была
одинаковой». И вне зависимости от чинов нарушителей ждал трибунал. А. Ваксер не просто бытописатель, сопоставляя две точки зрения
— бытовавшую тогда и настоящую, он говорит и о сложных проблемных вопросах: о
выселении немцев Поволжья; о межэтнических отношениях (не существовавших в
войну в Красной армии и обострившихся после войны); о роли ВКП(б)
и комсомола до войны и во время войны; о культе Сталина и отношении к нему
военнослужащих; о доносах и репрессиях; о зарождавшихся в последние годы войны
симптомах бюрократизма. Книга А. Ваксера — это
рассказ о людях, думах и эпохе, которые не должны быть забыты.
Лев
Аннинский. Очищение прошлым. Портреты русских писателей:
Литературно-критические очерки. М.: Институт журналистики и литературного
творчества (ИЖЛТ), 2014. — 348 с.
М.
Горький и А. Платонов, Н. Островский и В. Шукшин, Ю. Трифонов, А. Рыбаков, В. Гроссман. В этом же ряду создатель фильма «Покаяние» Т.
Абуладзе. Лев Аннинский, высококомпетентный и многоопытный критик литературы и
кинематографа, публицист, писал эти вошедшие в книгу очерки в перестроечное
время, время «очередного безумия», когда затаптывали всех. Сталина,
Дзержинского, Кирова, Ленина, Троцкого, большевиков, партийцев, сочувствующих,
попутчиков. Менялись и «литературные ярлыки». На смену безумия коммунистического
шло безумие антикоммунистическое. «Нам не привыкать: мы народ эмоциональный, у
нас всегда крайности». Новое время позволяло многое. Например, быть откровеннее
в оценках — когда-то, в 1965 году, его работа о Николае Островском была
забракована как невозможная к печати и враждебная по идеям. В 1971 году выпущена в свет в изуродованном виде, но и в этом виде
объявлена на комсомольских инструктажах того времени клеветнической, а в печати
— путаной и субъективной, в 1981 году премирована Грамотой ЦК комсомола, а в
1988 году объявлена в «Комсомольской правде» лучшей работой об Островском за
последние десятилетия. В начале 90-х годов она уже казалась иным читателям недостаточно
радикальной и недопустимо апологетичной по отношению
к одному из основных «мифов» сталинской эпохи. Новое время требовало
переосмысления, поиска новых смыслов. И все-таки Л. Аннинский
отказывался вертеться в этой флюгерной карусели, оставаясь на той позиции, на
которую встал еще в 60-е: └Как закалялась сталь“ — ключевая книга советских лет
нашей истории, в ней — разгадка того, что произошло с нами и Россией, — как бы
ни относиться к автору, да и ко всему, что произошло». Он готов был уточнять
формулировки, додумать следствия и осознать дельнейшие перемены климата вокруг
своего героя, но позиции не менял. В конце 80-х–начале-90-х Л. Аннинский встал
на защиту Н. Островского, заклейменного как «порождение сталинизма, модель
фанатической одержимости, └винтик машины“… если не тот самый топор, от которого
во время оно летели щепки». Он увидел в его текстах магию, что связана с магией коммунизма как народной веры, победившей в
массовом сознании ХХ века. «По существу, эта вера вечна в истории. Коммунизм
неизменно старше и сталинизма, и большевизма; коммунизм есть всегдашняя мечта
человечества. Мы на этом пути ничего не достигли, вернее, мы достигли многого,
но такой ценой, на которую не рассчитывали, а чаще всего мы получили вообще не
то, на что рассчитывали. Но мечта-то остается. Достижима ли она? …В Островском
и его книге заключена огромная правда — правда стояния
народа. Коммунистическая вера была воспринята и русскими, и украинцами
(мы же говорим об Островском), и другими народами, оказавшимися в этом историческом
котле, не потому, что кто-то их обманул, а потому, что ХОТЕЛИ ОБМАНУТЬСЯ, ибо
вера соответствовала мечте о счастливой жизни, надежде разом решить все
неразрешимые проблемы, и даже не столько решить, сколько от проблем раз
навсегда избавиться. …Я думаю, я хочу, чтобы он был осмыслен как
человек, который за все платит сам. За веру, за ошибки, за насилие и за
слабость. Он за все платит сам, и потому его дело чистое. И никакие сегодняшние
критики этого факта не изменят. Островский был выражением этой веры и этого
безумия». И Л. Аннинский утверждает, что пусть не коммунизм, любая другая идея,
но тип личности, человека, готового впасть в экстаз веры, все равно останется. И
в реве митингов перестроечного времени, когда клеймили все, что имеет отношение
к коммунистической вере, он услышал рев того же тембра, разглядел ту же самую
психологическую почву: готовность верить всякому, кто обманет, ту же жажду все
переделить. И он полагает, что Островского будут перечитывать, и не раз. Как и
Шолохова, и Горького, и всех, только новыми глазами и с ощущением того, что
никто не сделает бывшее — небывшим. И перечитывая,
непременно будут заново осмыслять, в том числе и тот «антисталинский»,
«антикоммунистический» контекст конца 80-х — начала 90-х. И вот так, следуя
неотступной логике времени и времен, в контекстах прошлого, настоящего,
будущего, осмысливает он личностное и творческое наследие других героев своих
очерков. Историю взаимоотношений Максима Горького и Андрея Платонова,
разминувшихся, поменявшихся местами в историческом времени: Платонов из полупонятого чудака и неудачника вырос в фигуру мирового
масштаба; его главная книга, не понятая Горьким, оказалась в роли едва ли не
самой великой русской книги о ХХ веке. Горький же — из провозвестника нового
мирового этапа, из «буревестника» социалистической революции в творчестве,
постепенно уменьшаясь, превратился в пленника кремлевской диктатуры,
бессильного сказать правду, а то и в идеолога этой диктатуры, помогавшего
царить лжи. Л. Аннинский предлагает читателю сначала фактограф, свод событий, а
уже затем общий комментарий к истории взаимоотношений Горького и Платонова,
позволяющий прояснить, что вывело Андрея Платонова в центр сегодняшних раздумий
и почему мы сегодня так вчитываемся в него. Л. Аннинский пишет о В. Шукшине, о
человеке, писателе и актере, передавшем нам свой уникальный трагический
духовный опыт. Пишет как о «знаковой фигуре русского самосознания, тысячу лет
разрывающегося между материнской, женственной, во Христе воплотившейся
└ласковой“ человеколюбивой культурой и отцовским крутым, воинским, бунташным, не поддающимся никакой └ласке“ мужским нравом».
И констатирует: изменений в этой тысячелетней ситуации не предвидится. В интонации
повестей Юрия Трифонова (не писателя для интеллигенции, а именно писателя
интеллигенции: защитника принципа, знатока типа, истолкователя опыта) Л. Аннинский обнаруживает нечто более важное, чем те или иные
частные образные оценки: ощущение огромного, движущегося, всесильного исторического
времени. А обращаясь к фильму Тенгиза Абуладзе «Покаяние», к романам «Дети Арбата»
Анатолия Рыбакова и «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана,
исследует не просто сталинизм, а реализовавшийся в сталинизме народный феномен.
Не многим дано так прочитывать, так видеть литературу
в контексте времени и времен, так соотносить ее с нынешним духовным состоянием
общества. Л. Аннинский выходит далеко за рамки литературной критики: в большой
литературе прошлого он ищет ответы на вопросы, сегодня злободневные как
никогда: Что же мы такое, почему такие? За что отвечаем сами, чем нагружены по
наследству? И вообще: что с нами происходит?
Игорь
Шумейко. Романовы. Ошибки великой династии. М.: АСТ, 2014. — 480 с. — (Все
тайны истории).
Романовы — великая
династия? Да, по мнению писателя, публициста Игоря Шумейко, Романовы — самая
успешная династия монархов во всей европейской истории, факт, практически не
замечаемый историками. Между тем за 140 лет в «рейтинге» европейских держав
Россия вышла с предпоследнего места на первое. И если в 1648 году при
заключении Вестфальского мирного договора, знаменующего окончание
Тридцатилетней войны, где последовательность подписей под договором зависела от
значимости государства, Россия шла предпоследней, то в 1814 году (Венский
конгресс) лидерство ее как первостепенной державы было
несомненно. И все-таки империя Романовых рухнула. И. Шумейко исследует причины
кризиса российской империи,
причины субъективные и объективные. Субъективные — это личности монархов. Тех, кто, усиливая крепостничество, осуществляя «большой заем» у крестьянства,
решал насущные национальные задачи, как, например, Екатерина Вторая, которая
выиграла пять войн, достигла Черного моря, воссоединила три ветви русского
народа. И тех ее потомков, кто не сумел распорядиться богатым
наследством, пожертвовав национальными целями для обустройства Европы (яркий
пример — Священный союз), чье отношение к своей восточной соседке не менялось
на протяжении столетий: «Общественное мнение Европы: Россия — бедствие, несчастье
для всего человечества» (Н. Данилевский). Субъективные причины, сквозная тема
первых девяти глав — это и духовный кризис, подточивший империю и династию к
началу ХХ века, факторы нематериального характера: общественные настроения и
мнения, истерия и декаданс, пораженчество. Появление большой популяции
образованных людей привело к неизвестным ранее интеллектуальным эпидемиям:
сформировалась антигосударственная, вненациональная, внецерковная
интеллигенция. Всю противостоящую власти часть общества объяла логика террора,
террор стал светской модой. Важнейшей развилкой явился 1881 год — убийство
Александра Второго и последовавшие меры властей по подавлению терроризма. Как
всегда, И. Шумейко рушит устоявшиеся исторические штампы. Он не разделяет
восторгов по поводу освобождения террористки Веры Засулич, тяжело ранившей в
1878 году петербургского губернатора. И проводит многозначительные параллели:
выстрел Засулич был осуществлен через три дня после взятия Адрианополя,
высшего достижения русской армии за все триста лет турецких войн; приговор об
освобождении Засулич был опротестован, но она скрылась на конспиративной
квартире и вскоре, чтобы избежать повторного ареста, была тайно переправлена в
Швецию. И. Шумейко видит в «безвредном» философе Владимире Соловьеве злейшего
врага российской государственности, способствовавшего своей «истериофилософией», национальным пессимизмом разложению
империи. Праздномыслие и безответственность — эта соловьевская инфекция, считает он, действует и в наши дни.
И противопоставляет Соловьеву Елену Блаватскую, что со страниц своих теософских
журналов, имевших влияние на западную интеллигенцию, защищала Россию от клеветы
и наветов. И весьма негативно, как время русского саморазрушения, оценивает
Серебряный век, назвав его Мельхиоровым (мельхиор — дешевый сплав меди и
никеля, имитация серебра). Вторая часть книги посвящена объективным причинам
кризиса империи. И главенствующими, имевшими глобальное, всепроникающее значение
для России являлись нерешенность и «неразрешимость» крестьянского вопроса — в
эпоху «развитого крепостничества», в период реформ, в послереформенное
время. И снова И. Шумейко обрушивается на устоявшие штампы, на этот раз
связанные с крепостничеством, особым хозяйственным институтом России. И
приводит для убедительности мнение американского политолога Р. Пайпса: «По сравнению с большинством стран, русская деревня
эпохи империи была оазисом закона и порядка». Мы действительно мало знаем об
истинном положении русского крестьянина, а жил он в собственной избе, а не в
бараках, как американские рабы, работал под началом отца или старшего брата, а
не надсмотрщика и фактически, не имея права владеть собственностью, владел ею
на протяжении всего крепостничества. И. Шумейко убежден, что наши природные
условия, диктующие свой оптимальный ритм ведения хозяйства, создали и особый
психологический тип русского человека, особое понимание свободы, где желанная
свобода, кроме свободы выбора, включает в себя и более ценимую свободу от
выбора. В сфере внимания Шумейко-исследователя оказываются и вопросы
«технологических», «модернизационных» прорывов России
в военной области: петровские реформы, турецкие войны XIX века. И тупиков,
связанных с застоем: Крымская война, Русско-японская война. По результатам войн
оценивает он государственных деятелей романовской эпохи, их позитивную и
негативную роль. Как всегда, И. Шумейко активно использует мемуарные материалы,
работы предшественников и современников. Он приводит обширные
цитаты из воспоминаний сподвижника Александра Первого князя А. Голицына,
из работ ученого-аграрника XIX века А. фон Гакстгаузена,
Н. Данилевского и К. Леонтьева, В. Короленко и И.
Бунина, Максима Горького и В. Распутина, А. Тойнби и И. Солоневича….
И критикует книги современных очернителей русской истории, подогнанные под
определенные схемы. Оценивая события «давно минувших лет» в контексте
тех самых лет, И. Шумейко в то же время раскрывает причинно-следственные связи,
выявляет взаимосвязь прошлого и настоящего. Он пишет остро, задиристо, его
сопоставления всегда неожиданны, как и оригинальные, нетривиальные выводы.
Всеми своими историческими работами он опровергает известное клише, что история
никогда ничему и никого не учит. Еще как учит, если есть желание учиться.
Вадим
Эрлихман. Король Артур. Главная тайна Британии. М.:
Вече, 2014. — 256 с. — (Человек-загадка).
Двести
лет ученые исследуют артуровскую проблему. Кто он,
легендарный герой, прочно обосновавшийся в европейской культуре? Мелкий
правитель Британии времен англосаксонского завоевания? Фольклорный герой,
происходящий от какого-то языческого божества? Создание средневековых
писателей, подхвативших вымыслы кельтских бардов, сородичей Артура? А может,
никакого короля Артура и не было? А если и был человек с этим именем, то кто он
— бриттский аристократ, римский военачальник,
удачливый командир, который возглавил борьбу бриттов с варварами германцами: англами,
саксами, ютами, которых ученые объединяют достаточно условным именем
«англосаксы»? Падение римской
империи погрузило Британию, как и всю Европу, в эпоху «темных веков», эпоху
упадка. Страна раскололась на мелкие враждующие между собой королевства,
погрязшие в бесконечных междоусобных войнах. И в то же время под натиском
завоевателей бритты, кельты отступили в окраинные области — Уэльс, Корнуолл,
французскую Бретань, где и были записаны первые предания об Артуре. И только на
рубеже V–VI веков нашествие вдруг прекратилось и возобновилось только полвека
спустя. Обычно ко времени этого затишья и относят жизнь и деяния Артура, чье
«государство в государстве» просуществовало несколько десятилетий — от битвы
при Бадоне, принесшей победу над саксами до
трагического Камлана (537 год), последней —
снова междоусобной — битвы короля Артура, в которой погибли он сам и почти все
рыцари Круглого стола. В. Эрлихман подробно рассматривает
основные воплощения легенды о короле Артуре в литературе и фольклоре,
обращается к реальной истории Британии, по крупицам извлекая из средневековых
источников сведения о покрытых мраком временах. Погрузиться в мир Артура
помогают труды очевидца и летописца истории острова в ключевые для истории
короля Артура V–VI века — Гильдаса (он же Гильда Мудрый). Среди более поздних источников — «Церковная
история народа англов» Беды Достопочтенного, «История бриттов» монаха Ненния, хроника «Анналы Камбрии»,
«История королей Британии» Гальфрида Монмутского (1138), в которой четверть книги занимает
именно описание «деяний Артура». В. Эрлихман
вольно гуляет по страницам рыцарских романов, восстанавливая легендарные биографии
самых известных рыцарей Круглого стола, их связи с мифологическими персонажами,
с великими кельтскими богами и полубогами. В течение столетий память об Артуре
хранили только барды Уэльса и Бретани, украшавшие его историю все более причудливыми
узорами вымысла. На рубеже XII–XIII веков фантастичность артуровских
легенд оказалась востребована ищущей новые темы европейской литературой, а их
моральная составляющая — идеологией рыцарства, «благородного сословия», которое
объявило Артура своим предтечей. В. Эрлихман
прослеживает, как шло освоение артуровских сюжетов в
европейской литературе: за пять веков в разных странах Европы было создано до
150 больших и малых романов об Артуре и его рыцарях — от небольших по
объему английских баллад до гигантских сводов. При этом все сколько-нибудь
оригинальные сочинения на эту тему были написаны всего за шесть десятилетий
(1170–1230), притом на широчайшем пространстве — от Исландии до Кипра. «Китами» артурианы являются Гальфрид Монмутский, заложивший
основы артуровской легенды; Кретьен
де Труа (XII век), чьи романы впервые ввели Артура и его рыцарей в мир куртуазной
культуры, где главными были не кровавые подвиги на поле брани, а романтические
приключения в далеких краях ради любви Прекрасной Дамы; Томас Мэлори, создавший в XV веке величайший шедевр артурианы — «Смерть Артура». Каждая страна и каждое
столетие придавали легенде новые черты. Соответственно менялась и обстановка:
Артура окружали то монстры и чародеи кельтской мифологии, то жестокие и прямодушные
средневековые рыцари, то куртуазные придворные Ренессанса. Закат артурианы совпал с концом средневекового мира. Буржуазный
век окончательно отверг легенды о нем, объявив их «нелепыми суевериями». В XIX
веке романтики извлекли артуровские предания из забвения,
сделав их знаменем борьбы за новое искусство (картины прерафаэлитов, поэтический
цикл Теннисона, опера Вагнера «Парцифаль»,
философские утопии). Артуровская тема и сегодня
сохраняет влияние на культуру (в том числе массовую), а образы самого Артура, Ланселота, Тристана и Изольды постоянно находят новое
воплощение в романах, фильмах, сериалах. Особая «работа» нашлась королю на
британской почве — там его сделали основателем английской монархии, создателем
«предпарламента» в образе Круглого стола и вдохновителем колониальных захватов.
Повышенный интерес к артуриане в Англии наблюдался в
XV веке, когда к власти пришли Тюдоры, валлийский род: Генрих VIII считал себя
потомком Артура. Что, впрочем, не помешало в период борьбы с католичеством и во
время Английской революции продать на лом артефакты, связанные с именем короля
Артура: меч Экскалибур, «корону» Артура —
позолоченный обруч, драгоценный крест, содержащий частицу Креста Господня.
Исчез даже хрустальный крест, якобы подаренный Девой Марией Артуру. По воле
«потомка» короля Артура, Генриха XVIII, жесткими мерами внедрявшего в стране
протестантскую веру, была закрыта самая почитаемая обитель Англии — Гластонбери, где якобы были захоронены король Артур и его
королева. Эта книга — не только путешествие по страницам средневековых
манускриптов и рыцарских романов. Используя археологические и антропологические
исследования, наработки историков, обращаясь к религиозным представлениям
кельтов, В. Эрлихман ищет прототипы героев артурианы: короля Артура, королевы Гвиневеры,
чародея Мерлина и феи Морганы, мифической Владычицы Озера, рыцаря Ланселота, Персеваля и
многих-многих других. Он распутывает сложные родственные связи Артура и
уточняет местоположение артуровской Логрии и ее столицы Камелота
(похоже, Камелот все-таки обнаружен в восточном Сомерсете). Он пытается
восстановить, как же выглядел Круглый стол, по каким законам действовал
рыцарский орден, каков был кодекс чести — вымышленный и реальный. Он
прослеживает ход сражений, тактику ведения боя, обрисовывает рыцарское
вооружение. В. Эрлихман уделяет значительное внимание
магическим предметам, реликвиям короля Артура. И разочаровывает читателей,
призывая смириться с тем, что граалевская эпопея
рыцарей Круглого стола — всего лишь красивая сказка, и впервые Святой Грааль
(переплетение христианских представлений о чаше Христовой и кельтских мифов о
«роге изобилия») упоминается в романе Кретьена де
Труа «Персеваль» (1185). А напоследок конструирует по
известным фактам примерную картину жизни «исторического» Артура.
Вера
Бокова. Отроку благочестие блюсти… Как наставляли
дворянских детей. М.: Ломоносовъ, 2013. —
Как
вырастить своих детей? Как их надо воспитывать, чтобы они стали образованными,
достойными, порядочными людьми? Этот вопрос всегда занимал родителей. Вера
Бокова, доктор исторических наук, знаток канувшего в Лету быта, рассказывает о
многом. Как юный дворянин должен был вести себя за столом и на балах,
обращаться с себе равными и
людьми низших сословий, относиться к старшим по возрасту и положению, как ему
следовало говорить, одеваться, какие языки и для чего изучать, как, с кем и в
какие игры играть. В книге речь идет в основном о средних и высших слоях
дворянства, воспитание и образование которых в наибольшей степени выражали все
особенности сложившейся в этом сословии воспитательной модели. В дворянской
иерархии дети долгое время занимали одну из низших ступеней. Их жизнь текла
отдельно от родителей, на детской половине, в окружении прислуги: нянь,
кормилиц, гувернеров и гувернанток. В состоятельные дома брали для воспитания детей
небогатых родственников, знакомых, соседей. Естественно, родители процесс контролировали.
Воспитание могло быть «нежным» и «грубым». Нежили, как правило, больных, слабых.
А вообще детей держали в строгости, пороли. Пороли
преимущественно маленьких детей (лет до десяти) — за проявления «злонравия»:
проказы, упрямство, ослушание, дурные манеры. Или для прояснения ума,
укрепления памяти, для вразумления в науках… (Порол своих детей и Пушкин.)
Жалели же своих питомцев няньки — заступались, прятали, утешали. Поощрения
применялись реже, чем наказания. Меняться ситуация стала лишь после 1860-х
годов, когда возникло увлечение новейшими педагогическими теориями, появилось
множество специализированных журналов. Детей стали больше баловать, что не
нравилось людям старого закала. Строгость к детям объяснялась не недостатком
любви, а высокой требовательностью, которая к ним предъявлялась. Не только
непослушание, но даже просьбы не поощрялись. «Нормативное»
воспитание не столько развивало личность, сколько вырабатывало соответствие
образцу: дети должны походить на родителей — так считало каждое сословие).
Варьировался идеал в зависимости от близости к столицам и места рода на
иерархической лестнице, семейных традиций, среды. Готовили к будущей жизни — к
служебной карьере, к светской жизни. Учили дома, в пансионах, в гимназиях.
Прививали необходимые навыки общения, давали необходимые знания. На первом
месте — Закон Божий. Затем языки: и если в начале XVIII века некоторые владели
и английским, и шведским, и финским, и голландским, то с середины XVIII века и
весь XIX главенствовал французский, на рубеже XIX–XX — английский. Родному
языку внимания уделялось мало, порой дворяне вообще не могли говорить на нем (в
том числе и ряд тех, кого потом назовут декабристами). Моду на русский язык
ввел Николай Первый: выйдя утром к придворным на следующий день после своего
воцарения, он приветствовал их по-русски: «Доброе утро, дамы и господа». Его
предшественник здоровался по-французски. С этого времени придворные обзавелись
учителями русского языка. Усиленное внимание уделялось телесным упражнениям и
«приятным искусствам». Тяжелой обузой, особенно для мальчиков, были
танцевальные уроки — муштровали учеников профессиональные балетные танцовщики.
Осваивали весь классический и модный репертуар, очень популярны были русские
пляски. Учили детей также музыке, живописи, ремеслам, в том числе несложным
деревенским работам: косить, жать хлеб, ухаживать за скотом. Число предметов
сокращалось: отсекалось случайное, прибавлялось нужное и ненужное. Казалось бы,
что нам, людям XXI века, можно извлечь полезного из множества милых
подробностей далекой старины, воспоминаний людей, которых давно уж нет? Но
можно. Так, в большинстве семей детей сызмальства закаливали
и приучали к умеренности и физическому движению. Дети бегали босиком по морозу,
барахтались в лужах, их обливали по утрам холодной водой, летом пускали бегать
по воде, обязательными были длительные пешие прогулки при любой погоде. Не
баловали едой: ограничивали в мясе, не давали возбуждающих напитков — чай,
кофе. Для здоровья поили травяными чаями, отваром лопуха, молочной сывороткой.
Изюм, чернослив, орехи, «конфекты» и даже свежие
фрукты и варенья — все это были праздничные лакомства, в будние дни детям они
перепадали редко. Не позволялось капризничать за столом и отказываться от
какого-либо блюда, за общим столом детям предписывалось молчание. Характерны
записки А. Лабзиной, воспитывавшейся в очень
архаичной семье в середине XVIII века. Ее мать так отвечала на вопросы, для
чего так грубо воспитывает дочь: «Я не знаю, в каком положении
она будет; может быть, и в бедном, или выйдет замуж за такого, с которым должна
будет по дорогам ездить: то не наскучит мужу и не будет знать, что такое
прихоть, и всем будет довольна и все вытерпит: и холод, и грязь, и простуды не
будет знать. А ежели будет богата, то легко привыкнет к хорошему». Достойны внимания и этические правила: не
трусить, не жаловаться, не ныть, не хвастаться, не подлизываться и даже не покоряться
чужой воле. Непростительны были ложь и грубость. Благородство расценивалось как умение ставить других людей, как минимум,
не ниже себя, а достоинство — умение ставить себя не ниже других. Конечно, не
всегда вырастали желаемые «плоды воспитания». Итоговая картина получалась
пестрая: было место и низкопоклонству, и высокомерности, родовому чванству и духовной пустоте одних и доблести, обостренному
чувству собственного достоинства, верности принципам (даже в ущерб
благоразумию) и высокому сознанию ответственности других. Существовало и
множество промежуточных типов. Были и двойные стандарты, например, уважение к
женщине своего круга не мешало соблазнять крестьянок, мещанок. И все-таки,
делает вывод В. Бокова, что бы ни вырастало, но смотреть на дворянина было
всегда приятно, как и общаться с ним, хотя бы потому, что и в споре он не
повышал голоса. Временной период, представленный в книге — конец XVIII века и
век Золотой, XIX, подарившие множество достойных представителей русского
дворянства, чьи имена составляют славу России: писателей, поэтов, воинов,
дипломатов, нежных и преданных их спутниц. И все они прошли схожие «школы
воспитания». И, быть может, главное, вынесенное из них, то, что каждый дворянин
четко знал свое место в длинной веренице предков и родных, знал о подвигах отца
и дедов. Каждый дворянин принадлежал не только себе, но и своему роду и
сознавал, что от него зависят и существование этого рода, и его репутация, то
есть родовая честь. Он твердо усваивал свои обязанности: не только проливать кровь
за отечество, но и отвечать за всех «своих»: семью, детей, слуг, «подданных».
Все они зависели от него — их благополучие, благосостояние, моральное и
физическое здоровье — все это было делом дворянина, и он с детства знал, что за
всех будет давать ответ Богу. В. Бокова, ярко, красочно рассказывая о быте
благородного сословия, используя редкие мемуарные источники, протягивает важную
ниточку от традиций дворянских семей к заботам современных родителей.
Публикация подготовлена
Еленой Зиновьевой
Редакция благодарит за предоставленные книги
Санкт-Петербургский Дом книги (Дом Зингера) (Санкт-Петербург, Невский пр., 28, т. 448-23-55,
www.spbdk.ru)