Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2014
Ирина Владимировна Ушакова родилась в п. Оленино Тверской области в
1980 году. Окончила факультет журналистики Московского экстерного
гуманитарного университета. С 1998 года сотрудник Международного фонда им. М.
Ю. Лермонтова. Автор двух поэтических сборников. Составитель сборника статей и
писем С. А. Рачинского. Лауреат премии «Имперская культура» имени Эдуарда
Володина (2013). Член Союза писателей и Союза журналистов России.
Станислав Александрович Минаков родился в Харькове в 1959 году. Окончил
Белгородский индустриальный техникум и Харьковский институт радиоэлектроники.
Поэт, переводчик, прозаик, эссеист, публицист. Автор нескольких поэтических
книг. Член Национального союза писателей Украины, Союза писателей России и
Всемирного Пен-клуба (Московский центр). Лауреат российских и украинских
литературных премий. Живет в Харькове.
Старинное село Татево, расположенное на границе Тверской и Смоленской губерний, благодаря трудам хозяев Боратынских-Рачинских в XIX веке являлось одним из культурно-просветительских центров западной части Российской империи. Оно же стало центром идей и местом подвижничества ученого и педагога-просветителя Сергея Александровича Рачинского (1833–1902), 180-летие со дня рождения которого мы отмечали в прошлом году. Отмечали — сказано, пожалуй, избыточно, поскольку мало кто сегодня в России, к сожалению, помнит это имя, тогда как вспомнить его следует, ведь собеседниками и даже духовными учениками Рачинского были Чайковский, Толстой, Розанов и другие видные умы России.
В 1853 году С. А. Рачинский окончил естественный факультет Московского университета. После сдачи магистерского экзамена работал в архиве Министерства иностранных дел личным секретарем православного духовного писателя и историка Церкви, паломника и путешественника, общественного деятеля, архивиста и искусствоведа Александра Николаевича Муравьева (1806–1874), автора «Писем о богослужении» и «Русской Фиваиды на Севере», паломнического очерка о Валааме и других очерков (его не следует путать с основателем декабристского движения А. Н. Муравьевым (1792–1863)).
Профессор Московской духовной академии П. С. Казанский так писал о сподвижнике Рачинского Муравьеве: «Он заставил высшее общество читать книги духовного содержания, писанные по-русски. Он познакомил это общество с учением Православной Церкви, объяснил дух ее Богослужения, что совершенно было неведомо значительному большинству». Это общение оказало большое влияние на Рачинского.
Осенью 1856 года, выйдя в отставку, Сергей Александрович на два года уехал за границу, готовился к кафедре. Занимаясь любимой ботаникой, работал у Германа Шахта в Берлине и у профессора Маттиаса Якоба Шлейдена в Йене.
В Европе Рачинский приобрел известность и как литератор. Его перевод на немецкий язык «Семейной хроники» С. Т. Аксакова, опубликованный в 1858 году в Лейпциге, вызвал восхищенные отклики немецких писателей.
Отметим такую деталь: в эти же годы Рачинский написал гимн Франциску Ассизскому, а Ференц Лист — музыку на слова гимна. Возможно, пример Франциска, выходца из купеческой семьи, отказавшегося от достатка и посвятившего себя проповеди евангельской бедности, впоследствии и вдохновил русского православного Сергея Рачинского на педагогическое подвижничество в провинциальной глубинке, проявившееся в устроении на свои средства школ для крестьянских детей и преподавании в собственной татевской школе.
Но до этого молодого ученого ждала профессорская карьера. В 1859 году Рачинский первым возглавил кафедру физиологии растений в Московском университете, а в 1866 году, защитив докторскую диссертацию «О некоторых химических превращениях растительных тканей», стал ординарным профессором Московского университета и членом научного общества, к которому принадлежали Н. Я. Лясковский, С. А. Усов, А. Г. Столетов.
В 1866 году Рачинский ушел в отставку в знак протеста против нарушения министром просвещения Д. А. Толстым университетской автономии. А в 1872 году навсегда вернулся в родовое имение Татево и до конца дней своих не оставлял забот и попечений об устройстве школ для крестьянских детей.
* * *
Рачинского, ученого мирового уровня и любимца светских обществ Берлина и Веймара, крестьяне Бельского уезда называли «отец родной», ибо своей любовью и заботой о «малых сих» он исполнял основные заповеди Отца Небесного. Семьей Рачинских было открыто по уезду около 30 школ для крестьян, многие из них с интернатами. В лечебницы, устроенные Рачинскими, крестьяне желали попасть потому, что там их не только лечил фельдшер, но и осуществлял духовное водительство священник.
Свое великолепное образование, потрясающие знания во многих областях науки и искусства Рачинский перенес в сельскую школу. Он сам преподавал арифметику и грамматику, музыку и рисование, читал с детьми местных деревень мировую классическую литературу. Его мысль о том, что «если народ погрязнет в невежестве, то позор и проклятие нашему мертвому образованию», в те, предреволюционные, десятилетия прозвучала поистине пророчески, однако, как мы теперь понимаем, мало кого вразумила.
Рачинский был убежден, что между помещиком и крестьянином должно существовать единение в Боге.
Жизнь татевской школы была связана с соблюдением постов и православных праздников. За одним братским столом на трапезу собирались учителя, помощники Сергея Александровича, и ученики. Школьной братией пелись молитвы. В день святых просветителей славян равноапостольных Кирилла и Мефодия совершался крестный ход из церкви в школу, детям вручались подарки и книги. Учебный год в сельских школах начинался 1 (14) октября, после уборки урожая. Грамоту в школе Рачинского начинали изучать с церковнославянского языка. Освоив его, дети свободно учились писать и читать на русском. Владение речью предков развивало творческие способности, формировало детей нравственно и эстетически. Первыми словами, которые они писали в школе Рачинского, была молитва мытаря: «Боже, милостив буди мне, грешному!»
Недавно московский священник Владимир Соколов рассказывал, что в дореволюционной России в школах начинали письмо с фразы «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых…». Не правда ли, есть немалый духовный зазор между этими словами и сегодняшним обучением письму и чтению, начинающемся с новобукварной фразы «Мама мыла раму»?
Преподаванию Закона Божия в сельских школах Рачинского отводилось самое важное место. Стержнем всего учебного дела педагог считал литургию. И это было для детей естественным и уже осмысленным строем жизни. Изучение Закона Божия в классе подкреплялось практическим участием школьников в совершении богослужения в качестве певцов и чтецов. Дети легко обучались церковному пению, к чему их христианские души были готовы. «Тому, кто окунулся в этот мир строгого влияния, глубокого озарения всех движений человеческого духа, тому доступны все выси музыкального искусства, тому понятны и Бах, и Палестрина, и самые светлые вдохновения Моцарта, и самые мистические дерзновения Бетховена и Глинки», — писал Рачинский о богослужении и церковном пении. Крестьяне, побывавшие в Петербурге, уверяли, что и там такого чудного церковного хора, как в Татеве, не слышали. Не является ли свидетельством жизнестойкости подходов Рачинского возникновение в наши дни церковных хоров, созданных по примеру татевской школы и церкви?
Вдумчивые слова Рачинского сегодня помогают понять глубину падения нашего «светского» постсоветского образования и общественного бытования в эпоху попрания духовных скреп, нравственной и эстетической вседозволенности и практически всеобщего и повсеместного релятивизма, когда отрицается Абсолют, когда все можно обосновать и опровергнуть, когда почти все лишается духовной опоры. Рачинский писал: «Та высота, та безусловность идеала, которая делает русский народ народом христианским по преимуществу, которая в натурах спокойных и сильных выражается безграничною простотою и скромностью в совершении всякого подвига, доступного силам человеческим; которая в натурах страстных и узких ведет к ненасытному исканию, часто к чудовищным заблуждениям; которая в натурах широких и слабых влечет за собой преувеличенное сознание своего бессилия и, в связи с ним, отступление перед самыми исполнимыми нравственными задачами, необъяснимые глубокие падения; которая во всяком русском человеке обусловливает возможность внезапных победоносных поворотов от грязи и зла к добру и правде, — вся эта нравственная суть русского человека уже заложена в русском ребенке. Велика и страшна задача русской школы в виду этих могучих и опасных задатков, в виду этих сил и слабостей, которые она призвана поддержать и направить. Школе, отрешенной от Церкви, эта задача не по силам. Лишь в качестве органа этой Церкви, в самом широком смысле этого слова может она приступить к ее разрешению. Ей нужно содействие всех наличных сил этой Церкви, и духовных, и светских…»
Рачинским впервые в воспитательных целях была применена практика пеших паломнических походов. Учителя и школьники татевской школы в летнюю пору ходили в Нилову пустынь — примерно 150 верст — проселочными дорогами. Помимо того, что для детей это путешествие было исполнением мечты — попасть к «угоднику», как называли преподобного Нила Столобенского местные крестьяне, дети еще и знакомились с родной природой, делали пейзажные зарисовки. В частности, для будущего художника Н. П. Богданова-Бельского один такой поход и пребывание в монастыре дали импульс к первым пробам в иконописи. Впоследствии он распишет татевскую Троицкую церковь и несколько других храмов.
* * *
Расширяя сферу своей деятельности по просвещению населения, Рачинский 5 июля 1882 года создал Общество трезвости. Все желающие отказаться от пагубной привычки заказывали в день памяти преподобного Сергия Радонежского молебен святому и просили его помощи, чтобы преодолеть недуг. Человек давал обещание Богу, и Церковь ему помогала. Сотни людей смогли исправить свою жизнь, вступив в Общество трезвости.
В селе Пречистое Духовищенского уезда обет трезвости дали 250 человек, в селе Дровино Гжатского уезда, где учительствовал любимый ученик Рачинского В. А. Лебедев, в Общество трезвости вступили 700 человек. Во многих городах и селах, на фабриках и заводах возникли подобные общества. Трезвенники, по замечанию В. Г. Георгиевского, исследователя деятельности просветителя, стали исчисляться десятками тысяч.
С начала XXI века, особенно в молодежной среде, возник интерес к личности Рачинского как воссоздателя обществ трезвости, существовавших и до него, но не получивших того масштабного развития, какое смог осуществить этот народный учитель.
Нам памятна евангельская притча о древе и его плодах; и вот как о «плодах своего древа» писал Рачинский: «Из всех учителей, воспитанных мною (около сорока), только одного не удалось мне оградить от винопития».
К слову: среди ярких учеников Рачинского был и протоиерей А. П. Васильев (1867–1918), духовник царской семьи, окончивший Санкт-Петербургскую духовную академию, выдающийся народный проповедник и законоучитель царских детей, член Главной палаты русского народного союза им. Михаила Архангела (РНСМА). Священник был расстрелян в Петрограде в августе 1918 года вместе с причтом своего храма и почитается в Православной церкви в лике священномучеников. А сколько непрославленных, тихих подвижников отчей веры, таких, как еще один ученик Рачинского — татевский учитель А. А. Серяков, становятся сегодня для нас примерами благородства и мужества, столпами возрождающейся России!
Такие плоды могла принести только деятельная любовь педагога-подвижника. Именно с любовью к своему народу Рачинский писал: «В нормальной крестьянской жизни нет места тем преждевременным возбуждениям воображения, тем нездоровым искушениям мысли, которыми исполнен быт наших городских классов. Русский народ, вошедший в пословицу своим сквернословием, в сущности, самый стыдливый народ в мире. Грязь в глазах русского человека есть грязь. Когда в нем проснется зверь, живущий в каждом человеке, он кидается ею. Но пока он трезв, пока он остается сам собою, он чист в мыслях и словах. Гаденькая, любезничающая грязноватость, проникнувшая из Франции в нравы нашего полуобразованного общества, в нашу литературу низшего разряда — глубоко ему чужда. Каждый наш крестьянский мальчик — такой еще не испорченный русский человек».
Ученик Рачинского, впоследствии иеромонах, Тит (Никонов), сообщал в письме из Троице-Сергиевой лавры, куда учитель направил его в школу иконописи: «Мой милый благодетель! …Теперь я рисую с многосложных эстампов… В понедельник у нас вдруг раздалось в классе: “Государя убили”. Сердца у нас у всех так и оборвались. Вчера же утром мы прежде пропели молебен о здравии Александра III и приняли присягу, потом отпели панихиду. Не уберегла матушка-Россия столь великого для нее благодетеля, подобных которому, может быть, никогда не будет». Это письмо поражает глубиной мысли подростка. И еще более ясно представляется за этим мальчиком образ его учителя, воспитавшего в детях духовное понимание происходящего в обществе, ответное к нему участие. Здесь и патриотизм, и вера в справедливость, и чувство сыновней любви к Родине.
Есть ли кому сегодня посмотреть на русский народ глазами учителя Рачинского?
* * *
Круг знакомств профессора Московского университета С. А. Рачинского простирался далеко за пределы научного и педагогического мира. Его можно назвать «татевским затворником», но просветитель до последних дней жизни следил за культурными и политическими событиями в мире, о чем свидетельствует его обширная переписка на четырех языках. Его, сельского учителя, благодарили за подвижнический труд императоры Александр III и Николай II.
Рачинский был дружен со своим земляком, основателем православной миссии в Японии, архиепископом Николаем (Касаткиным), впоследствии прославленным как святитель Николай Японский. В Татеве проводили каникулы обучавшиеся в Санкт-Петербургской духовной академии японцы, обращенные архиепископом Николаем в православие, — Арсений Ивасава и крестник Рачинского самурай Сеодзи.
Но голосов таких подвижников, как профессор Рачинский, святой праведный Иоанн Кронштадтский, матушка Мария (Скобцова) и других, было уже не слышно за «музыкой революции».
За два десятилетия до революционной бури Рачинский в своих статьях и многочисленных письмах указывал на кровоточащие раны общественной жизни: отстраненность интеллигенции от народа, теплохладное отношение не столько народа, сколько интеллигенции к православию — стержневой, государствообразующей религии, пороки и отсутствие усердия самих священников. «Легко ссылаться на петровские реформы, — писал татевский мыслитель, — на целый ряд правительственных постановлений, облекших нашу Церковь в мертвящие формы казенного ведомства. Но все это еще не корень зла, а вопиющий его признак. Над живою церковью никакое правительство в мире не властно; зло не в мерах правительства, а в медленном, постепенном, по большей части бессознательном отпадении от церкви всего, что у нас есть образованного, богатого, властного. …Положение нашей церкви опасно. Опасно оно не для самой церкви — ее победоносная жизненность проявляется и теперь для всякого, кто имеет глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать. Оно опасно для тех, которые от нее отпали. Не тайным ли сознанием этой опасности объясняется позорное равнодушие нашей интеллигенции к делу образования нашего народа, ее торопливая жажда захватить внешнюю власть, за неимением внутренней. Спасти эту интеллигенцию от гибели, которую она себе готовит, могут только дружные усилия людей мыслящих и верующих, неустанная их работа на почве церкви, на почве школы. Медлить невозможно».
* * *
Обратим внимание на письмо обер-прокурора Священного Синода К. П. Победоносцева наследнику цесаревичу, великому князю Александру Александровичу от 10 марта 1880 года: «Впечатления петербургские крайне тяжелы и безотрадны. Жить в такую пору и видеть на каждом шагу людей без прямой деятельности, без ясной мысли и твердого решения, занятых маленькими интересами своего я, погруженных в интриги своего честолюбия, алчущих денег и наслаждения и праздноболтающих, — просто надрывать душу… Добрые впечатления приходят лишь изнутри России, откуда-нибудь из деревни, из глуши. Там еще цел родник, от которого дышит еще свежестью: оттуда, а не отсюда наше спасение. Там есть люди с русскою душою, делающие доброе дело с верой и надеждою… Не угодно ли, Ваше Высочество, я покажу Вам одного такого человека. Все-таки отрадно хоть одного такого увидеть. На досуге извольте прочесть прилагаемые письма. Если Вы сочувственно примете их, то не пожалеете, что читали.
Это письма приятеля моего Сергея Рачинского, поистине доброго и честного человека. Он был профессором ботаники в Московском университете, но, когда ему надоели поднявшиеся там распри и интриги между профессорами, он оставил службу и поселился в своей деревне, в самой глуши Бельского уезда Смоленской губернии, вдали от всех железных дорог. Живет он там безвыездно вот уже около 10 лет и посвятил себя всего сельским школам, которыми и занимается с утра до ночи — в каком духе, изволите увидеть из писем. Он подлинно стал благодетелем целой местности, и Бог послал ему людей — из священников и помещиков, которые с ним работают. Отрадно читать его письма, — от них веет новым и здоровым, ободряющим духом. Тут не болтовня, а дело и истинное чувство.
В письмах отмечены карандашом страницы, на которые стоит обратить Ваше внимание».
В тот же день наследник цесаревич ответил Победоносцеву:
«Искренно благодарю Вас, любезный Константин Петрович, за присланные письма. Действительно, отрадно читать их. Как завидуешь людям, которые могут жить в глуши и приносить истинную пользу и быть далеко от всех мерзостей городской жизни, а в особенности петербургской. Я уверен, что на Руси немало подобных людей, но о них не слышим, и работают они в глуши тихо, без фраз и хвастовства».
В 1883 году Рачинский обращался к обер-прокурору, чтобы тот испросил государя Александра III о разрешении закрыть в Бельском уезде кабаки. Число питейных заведений уменьшилось. Не был ли ответом на протрезвляющую духовную деятельность татевского всероссийского просветителя тот факт, что обиженная пьянь в лихие 1920-е разметала кости из могилы Рачинского и всех его сродников?
Доживи Рачинский до октябрьской смуты 1917 года и помрачений Гражданской войны, он наверняка стал бы новомучеником, как и священник из села Спас-Береза, что в шести километрах от Татева, как и духовник монаршей семьи протоиерей А. Васильев. Рачинский не отрекся бы от своих убеждений.
Страшный факт об уничтожении могилы Рачинского словно подтверждает и вышеприведенные суждения о русском народе самого Рачинского и становится в ряд с известным афоризмом, приписываемым Достоевскому: «Русский человек без Бога — дрянь». На самом деле эта мысль высказана в письме А. И. Кошелева к А. С. Хомякову и звучит так: «Без православия наша народность — дрянь. С православием наша народность имеет мировое значение» (Н. А. Бердяев цитирует это письмо в своей статье «Алексей Степанович Хомяков»).
Просветительская деятельность Рачинского была оценена и государем Николаем II. 14 мая 1899 года император подал рескрипт, в котором говорилось: «Труды ваши по устройству школьнаго обучения и воспитания крестьянских детей, в нераздельной связи с церковью и приходом, послужили образованию уже нескольких поколений в духе истиннаго просвещения, отвечающего духовным потребностям народа. Школы, вами основанныя и руководимыя, состоя в числе церковноприходских, стали питомником в том же духе воспитанных деятелей, училищем труда, трезвости и добрых нравов и живым образцом для всех подобных учреждений».
Сергей Александрович Рачинский ушел из жизни 2 мая (ст. ст.) 1902 года. На его погребение съехались десятки священников и учителей, ректоры духовных семинарий, писатели, ученые. За десять лет, последовавшие после его кончины, о жизни и деятельности Рачинского было написано и опубликовано более десятка книг, опыт его школы использовался в Англии и Японии.
В. Г. Георгиевский заметил тогда: «Рачинский показал, что высшая наука совместима с глубокой религиозностью, — и церковность, ставши основой начальной народной школы, способна дать ей особую жизненную силу, так, что народ русский, получив просвещение в духе христианства, под постоянным благодатным воздействием Церкви православной, носительницы православного духа, может явиться единственным в мире народом, который способен будет сказать свое жизненное слово прочим народам Востока и Запада, ждущим нового откровения».
* * *
В октябре 2012 года в селе Татеве Оленинского района Тверской области по благословению епископа Ржевского и Торопецкого Адриана прошел I межрегиональный фестиваль православных обществ трезвости им. С. А. Рачинского.
В знаменитую татевскую школу съехались представители клубов трезвости из Москвы, Петербурга, Екатеринбурга, Нижнего Новгорода, Рязани. Педагоги и священники делились опытом просветительской работы в разных регионах. Отрадно было видеть, как десятки молодых людей идут крестным ходом по пути прошедшего здесь сто лет назад педагога-подвижника Рачинского.
В Татевское общество трезвости, по примеру настоятеля здешней Троицкой церкви отца Владимира (Евстигнеева), на сегодняшний день вступило тридцать человек.
Недалеко от Татева, в поселке Мирный, на родине святителя Николая Японского, воссоздан летний лагерь по образцу школы Рачинского, и отец Артемий (Рублев) возобновил традиции походов по святым местам, вот только теперь они стали велосипедными.
Отрадно, что в наши дни один из московских чиновников высокого разряда в публикации на страницах «Литературной газеты» отмечает, что и для сегодняшней педагогики примером служит деятельность «учителя века» Рачинского, что «русские педагоги-подвижники смотрели на учительство как на святую миссию, на великое служение благородным целям подъема духовности в народе».
Пора нашим учителям обратить взоры к трудам выдающегося соотечественника, педагога-просветителя, «апостола трезвости» Сергея Рачинского, создавшего внятную, обоснованную и убедительную парадигму русской школы, которая была утеряна нами в беспамятстве и мороке лихолетья.
* * *
В мае 2013 года в нижегородском издательстве «Родное пепелище» вышел сборник статей и писем С. А. Рачинского «Из доброго сокровища сердца своего…», составленный И. В. Ушаковой. Книга издана при поддержке Ржевской епархии и администрации Оленинского района Тверской области и отмечена Имперской премией им. Э. Володина Союза писателей России. В Москве книгу можно приобрести в магазинах Сретенского и Новоспасского монастырей, в магазинах «Троицкая книга» и «Православное слово». Средства, вырученные от продажи книги, пойдут на реставрацию колокольни Троицкой церкви села Татева.
Из книги С. А. Рачинского
«Из доброго сокровища сердца своего…»
В 1872 году профессор Московского университета С. А. Рачинский навсегда вернулся в родовое имение Татево и до конца дней своих не оставлял забот и попечений об устройстве школ для крестьянских детей. Его трудами положено начало педагогики для народной школы, закрепленное немалой практикой.
В своих статьях Рачинский многократно писал о нравственных идеалах русского крестьянина, на которых построена его жизнь. Он так же, как и писатели Л. Н. Толстой, Н. С. Лесков, С. Т. Аксаков, понимал, какую духовную силу и творческую способность имеет русский народ, восхищался художественными дарованиями сельских детей, их поэтичностью, взращенной близостью к природе, живой крестьянской культурой.
Но историю уже вершили не тихие подвижники и духовные мыслители, а разгоряченные полуобразованные народные массы, движимые чуждыми и ложными учениями.
Удивительный, так и не узнанный русской интеллигенцией крестьянский мир предстает перед нами на страницах дневников С. А. Рачинского. Из живой хроники его беглых записок сложились десятки статей, выросла знаменитая книга Рачинского «Сельская школа», ставшая настольной для учителей, отмеченная многими выдающимися современниками татевского учителя, в том числе Львом Толстым.
1
Почти во всяком из наших школьников есть педагогическая струнка, часто весьма сильная. Учитель, умеющий играть на этой струнке, приобретает драгоценное, почти необходимое подспорье в почти неограниченной работе, возлагаемой на него исключительными условиями нашей школьной жизни. Во всякой школе найдутся два-три толковых и усердных мальчика, которым, с великою обоюдною пользою, можно смело поручить младших товарищей для известных нехитрых, но необходимых упражнений. Замечательная распространенность этой склонности между крестьянскими ребятами имеет огромное значение для всей будущности нашего школьного дела. Она поведет и уже начинает вести к распространению элементарной грамотности вне школьных стен. Она обеспечивает нам тот громадный контингент дешевых сельских учителей, который понадобится нам в близком будущем и который не может быть почерпнут ниоткуда, как только из среды грамотного крестьянства.
* * *
В прямой связи с этим деловым направлением наших школьников находится их отличное, бодрое и веселое, но скромное и ровное поведение в школе. Им не до шалостей, не до ссор. В них нет и следа того отвратительного сквернословия и скверномыслия, которыми заражены наши городские учебные заведения, в особенности столичные. В нормальной крестьянской жизни нет места тем преждевременным возбуждениям воображения, тем нездоровым искушениям мысли, которыми исполнен быт наших городских классов. Русский народ, вошедший в пословицу своим сквернословием, в сущности, самый стыдливый народ в мире. Грязь в глазах русского человека есть грязь. Когда в нем проснется зверь, живущий в каждом человеке, он кидается ею. Но пока он трезв, пока он остается сам собою, он чист в мыслях и словах. Гаденькая, любезничающая грязноватость, проникнувшая из Франции в нравы нашего полуобразованного общества, в нашу литературу низшего разряда — глубоко ему чужды. Каждый наш крестьянский мальчик — такой, еще не испорченный русский человек.
* * *
Та высота, та безусловность идеала, которые делают русский народ народом христианским по преимуществу, которые в натурах спокойных и сильных выражаются безграничною простотою и скромностью в совершении всякого подвига, доступного силам человеческим; которая в натурах страстных и узких ведет к ненасытному исканию, часто к чудовищным заблуждениям; которая в натурах широких и слабых влечет за собой преувеличенное сознание своего бессилия и, в связи с ним, отступление перед самыми исполнимыми нравственными задачами, необъяснимые глубокие падения; которая во всяком русском человеке обусловливает возможность внезапных победоносных поворотов от грязи и зла к добру и правде, — вся эта нравственная суть русского человека уже заложена в русском ребенке. Велика и страшна задача русской школы в виду этих могучих и опасных задатков, в виду этих сил и слабостей, которые она призвана поддержать и направить. Школе, отрешенной от Церкви, эта задача не по силам. Лишь в качестве органа этой церкви, в самом широком смысле этого слова может она приступить к ее разрешению. Ей нужно содействие всех наличных сил этой церкви, и духовных, и светских…
2
Задолго до революционного лихолетья профессор Рачинский в своих статьях и многочисленных письмах указывал на кровоточащие раны общественной жизни. Отстраненность интеллигенции от народа; теплохладное отношение не столько народа, сколько интеллигенции к православию — стержневой, государствообразующей религии. Пороки и отсутствие усердия самих священников.
* * *
Легко ссылаться на петровские реформы, на целый ряд правительственных постановлений, облекших нашу Церковь в мертвящие формы казенного ведомства. Но все это еще не корень зла, а вопиющий его признак. Над живою Церковью никакое правительство в мире не властно; зло не в мерах правительства, а в медленном, постепенном, по большей части бессознательном отпадении от Церкви всего, что у нас есть образованного, богатого, властного…
…Положение нашей Церкви опасно. Опасно оно не для самой церкви — ее победоносная жизненность проявляется и теперь для всякого, кто имеет глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать. Оно опасно для тех, которые от нее отпали. Не тайным ли сознанием этой опасности объясняется позорное равнодушие нашей интеллигенции к делу образования нашего народа, ее торопливая жажда захватить внешнюю власть, за неимением внутренней.
Спасти эту интеллигенцию от гибели, которую она себе готовит, могут только дружные усилия людей мыслящих и верующих, неустанная их работа на почве Церкви, на почве школы. Медлить невозможно. Предостережений было довольно.
* * *
…Всего важнее, то искреннее благочестие, тот интерес к вопросам веры и духа, который вынесли из дома и внесли в сельскую школу ее ученики, в ней становятся сознательнее и глубже, становятся могучими будильниками ума и впоследствии поддерживают те навыки и знания, которые приобретены ими в школе. Духовная жажда становится для них главным побуждением не только к чтению, но и к писанию, находящему в их быту так мало постоянных практических приложений. В свободные минуты они с величайшей охотой переписывают молитвы, духовные стихотворения, отрывки церковно-назидательного содержания. Понимание церковнославянского языка, знакомство с богослужением, способность участвовать в нем пением или чтением привязывает их к церкви. Крестьянина, прошедшего через школу, в которой отведено должное место церковному элементу, нелегко совратить в раскол. В материальном отношении школьная грамотность приобретает особую важность для тех крестьян, которые ищут занятий в городах, а также для поступающих в военную службу…
* * *
Дело народной школы шире и глубже, чем всякая иная общественная деятельность. Для того, чтобы осилить его, нам нужно совершить внутренний подвиг. Нужно нам выйти из того лабиринта противоречий, в который завела нас вся наша внутренняя история нового времени — совместное расширение нашего умственного горизонта и сужение кругозора духовного, совместное развитие у нас европейской культуры и крепостного права. Внешний узел разрублен. Пора разрешить внутренний.
Достаточно мы жаловались на то взаимное непонимание, на то полное отчуждение, ту бездну, которая отделяет у нас массу народа от образованных его слоев, и тормозит все отправления нашей будничной жизни, поражая бессилием все наши благие начинания, направленные к ее устройству. Достаточно оплакивали мы тот роковой разрыв, который составляет суть нашей внутренней истории нового времени и, однако, не мешал в великие минуты этой истории нашему полному единению. Пора нам вспомнить, что у нас под ногами есть общая почва, и твердо, и сознательно встать на нее. Пора сознать, что настало время взаимодействия, благотворного для обеих сторон, не только мгновенного, случайного взаимодействия и единения, которое вызывается событиями чрезвычайными, а взаимодействия постоянного, ежедневного. Почва этого взаимодействия, этого единения — Церковь; орудие его — школа, и по преимуществу — школа сельская.
Из статьи «Заметки о сельских школах»
3
С. А. Рачинский предварил в своих прогнозах писателей, обидно называемых «деревенщиками», которые более чем через полстолетия после Рачинского станут бить тревогу о том, что угасание русской деревни привело к угасанию искусства, падению нравов в обществе, оскудению здоровых народных сил.
А чем созидались эти недюжинные народные силы? Трудом. Учебный день в школе Рачинского начинался с молитвы в шесть часов утра. После завтрака ребята, жившие одной дружной семьей, исполняли хозяйственные обязанности: привозили воду, рубили дрова, убирали школу, помогали кухарке готовить еду. С девяти часов до полудня продолжались уроки, а после обеда школьники отправлялись на прогулку в лес, зимой — кататься с горы. Вечерами Рачинский сам читал детям духовную литературу и мировую классику, затем продолжали чтение старшие ребята.
Сам Сергей Александрович в свободное от занятий время переписывал ноты для хора своей и соседних школ, отвечал на многочисленные письма знакомых и незнакомых людей, обращавшихся к нему за советом.
В 17 лет выпускники школ, устроенных семьей Рачинских, сдавали специальный экзамен комиссии при средних учебных заведениях и получали звание сельских учителей. Сначала работали помощниками учителя, а затем старшими учителями. В 1890 году в окрестных школах преподавали уже 40 учителей, подготовленных на этот нелегкий труд стараниями Рачинского.
Народный учитель радел не о том, чтобы приобщить своих крестьян к европейской культуре, но желал утвердить народ в тех традициях, которые воспринимались им слепо; стремился утвердить в подлинном искусстве, сохранившемся только в Православной церкви.
* * *
Глохнут и гаснут в народе народная песня, народная сказка, эти живучие отголоски иной веры, иного миросозерцания. Уже нужны чуткий слух художника, зоркий труд ученого, чтобы уловить и спасти от забвения их драгоценные обломки. Среди тягостного однообразия серой, трудовой жизни, среди лжи и пошлости, веющей от полуобразованного слоя сельского населения, где просвет для души нашего крестьянина, где отзыв на те стремления, которые лежат на дне этой души, составляют существеннейшую ее суть? В церковном празднике, приносящем ему полуискаженный отголосок дивного древнего напева, в баснословном, но согретом верою рассказе темного странника, в долго откладываемом, наконец удавшемся походе в дальний монастырь, где его молитва обретает достойные ее звуки, укрепляющую ее обстановку, где он видит, увы! лишь призрак истинно христианской жизни, и еще — все чаще и чаще ныне — в долгих чтениях, при свете лучины, в бесконечные зимние вечера — Священного Писания или житий святых…
Из статьи «Народное искусство и сельская школа»
* * *
Свобода образования есть начало истинное и неоспоримое. Но утверждать свободу образования является надобность там, где в государстве несколько противоборствующих и, по существу, равноправных сил стремятся овладеть народною мыслью; где само государство есть случайное скопление разнородных элементов. Там государство, покровительствуя одной какой-либо силе, одинаково нарушает и справедливость и безопасность; самая жизнь государства, все спасение его зависит там именно от умения уравновешивать враждебные стремления предоставлением каждому из них полной свободы. Pocсия же, благодарение Богу, живет не враждою разнородных начал и не имеет нужды в искусственном уравновешивании небывалых противоположностей. За исключением части общества, случайно презревшей русские начала, и за исключением раскола, двинувшегося в противоположную сторону, весь русский народ представляет сплошную массу. Весь он живет одной жизнью, стоит на одном просветительном начале, движется по одному духовному направлению, которое дано Церковью. Законодательству остается только давать всевозможный простор этому всеобщему направлению, вспомоществовать всеми мерами его развитию, устранять лежащие у него на дороге препятствия: и в этом будет состоять у нас свобода образования. Другими словами, истинно понятная свобода образования в России требует мер, которые бы, согласно с собственными склонностями народа, помогали ему глубже и сознательнее утверждаться в церковном учении. Следовательно, свобода-то образования и требует, чтоб обучение народа вверено было духовенству.
* * *
…Вопрос о народном обучении есть вопрос уже не о частном зле и не о частном благе, которое может разлить та или другая система: здесь вопрос о будущем целой России, вопрос гораздо более важный, чем все вопросы о финансах, судопроизводстве, полиции и вообще о государственных учреждениях. Ибо как ни плохи будут учреждения, но когда дух народа цел, государство останется непоколебимо; а когда последовало в народе нравственное разложение, тогда самые превосходные учреждения не удержат государство от гибели.
Дух народа и его нравственные силы держатся или преданием, или обычаем, пока народ не образован, или даются направлением просвещения, когда настала пора образования. Для нашего народа наступает такая пора; он не хочет идти более ощупью, руководствоваться слепым преданием и обычаем, он хочет действовать сознательно и просить у старших своих братьев указания к этой сознательной дороге. Итак, весь вопрос в том: дадим ли мы ему таких проводников, которые будут для него не более как просветителями в собственном смысле, то есть помогут ему только сознательно утвердиться в таких же преданиях и обычаях, которые до сих пор он признавал слепо? Или же предоставим общественному меньшинству, колеблемому всяким ветром учения и в настоящую минуту случайно настроенному противоположно исконным русским началам, вывести народ на совершенно новую дорогу, которой и конца не видно?
Из статьи «О первоначальном народном образовании». 1880–1900
4
С начала XXI века, особенно среди молодежи, возникает интерес к личности С. А. Рачинского как к воссоздателю Обществ трезвости, существовавших до него, но не получивших такого масштабного развития, какое смог осуществить народный учитель.
В первую очередь труды Рачинского по организации трезвеннического движения были направлены на воспитание будущих священников — водителей народа. Поэтому и обращался он в своих письмах к преподавателям и воспитанникам семинарий.
По типу Общества трезвости в селе Рачинских Татеве возникли общины по всей стране, и к началу XX века в них состояли десятки тысяч (!) человек.
* * *
Любезный N.
…Пишу Вам ночью. Учу и живу в школе с общежитием, и весь мой день принадлежит ребятам. Однообразие этой жизни прерывается только воскресной службой. К службе этой готовимся всю неделю. Работаем над ребятами, между коими распределены чтения предстоящего Воскресения, над их пением. И служба выходит хорошая. Старый наш батюшка служит превосходно. Ребята поют верно и читают отчетливо. Несравненная красота служебного чина ничем не нарушается. Церковь всегда полна молящимися. Так течет моя жизнь уже шестнадцатый год, зимою и летом, — ибо летом со мною живут другие ученики, более взрослые.
И только? Нет. Жизнь эта была бы несносна, если бы не имела иных результатов, кроме внешнего благолепия службы, ибо она была бы ложью. Есть и плоды нравственные. Самый видный из них, конечно, возникновение при церкви общества трезвости, насчитывающего ныне 1018 членов. Каждое Воскресенье происходит несколько присоединений, вполне обдуманных и искренних. Разве недельный труд, как бы он ни был напряжен, не оправдывается, не вознаграждается сторицею годом трезвости хотя бы одного человека из тех, для коих винопитие есть синоним пьянства?
* * *
…Вчера посетил меня священник соседнего прихода. Приход этот принадлежит к другой епархии, очень обширен и граничит с нашим. Многие крестьяне этого прихода, привлеченные пением моих учеников, посещают нашу церковь, что повлекло за собой и присоединение многих из них (более сотни) к Татевскому обществу трезвости.
Батюшка их до сих пор к этому делу относился недружелюбно, ибо сам любит выпить. Но новейшие циркуляры духовного начальства, предписывающие священникам радеть о трезвости, заставили его переменить фронт. Он принялся проповедовать против пьянства и предлагать своим прихожанам открытие самостоятельного общества трезвости. Я серьезно предупреждал его об опасности такого предприятия при положении его собственного образа жизни. Он мне не внимал, и предсказания мои сбылись.
Трезвые его прихожане естественным образом не пожелали стать под руководство человека пьющего; пьяные стали его же попрекать его пьянством, и это даже в церкви, при беседах о трезвости. Прижатый к стене, батюшка наконец изъявил намерение сам дать обет абсолютного воздержания и для этого назначил будущее Воскресение, приглашая всех желающих последовать его примеру.
От души желаю, чтобы этот вынужденный обет был исполнен и вызвал много других обетов, вполне добровольных.
Но нормален ли, приличен ли тот порядок вещей, при коем священника приводит к трезвости пример его безграмотных прихожан, а не происходит явление обратное?
Предоставляю это на Ваш суд, ибо на Вас лежит ответственность за многих будущих пастырей. Помните это, готовьтесь к предстоящему Вам великому делу: нет в нем сторон безразличных и мелких. Та частность, на которую позволяю себе столь настойчиво указывать Вам, по обстоятельствам времени, приобретает значение громадное, роковое.
* * *
Утопии о земном блаженстве чужды христианскому мировоззрению. Но обязанность всякого христианина — сделать земную жизнь сносною для себя и для ближних, сносною настолько, чтобы дать людям возможность не забывать о небесной.
Достижение этой скромной цели требует усилий громадных, непрестанных, и это, убаюканные мечтаниями о прогрессе, мы забыли. Для достижения этой цели лилась кровь мучеников, подымались труды подвижников, изводилась жизнь всех светочей человечества. И эти труды, эти подвиги, эти жертвы должны повторяться постоянно сознательно и радостно, чтобы земля не обратилась в ад.
Из «Писем к духовному юношеству». 1898
5
Личность педагога-просветителя С. А. Рачинского как нельзя лучше характеризуют его корреспонденты и друзья — выдающиеся люди XIX века.
Обер-прокурор Священного Синода К. П. Победоносцев 10 марта 1880 года писал наследнику цесаревичу, великому князю Александру Александровичу: «Впечатления петербургские крайне тяжелы и безотрадны. Жить в такую пору и видеть на каждом шагу людей без прямой деятельности, без ясной мысли и твердого решения, занятых маленькими интересами своего я, погруженных в интриги своего честолюбия, алчущих денег и наслаждения и праздноболтающих, — просто надрывать душу…
Добрые впечатления приходят лишь изнутри России, откуда-нибудь из деревни, из глуши. Там еще цел родник, от которого дышит еще свежестью: оттуда, а не отсюда наше спасение. Там есть люди с русскою душою, делающие доброе дело с верой и надеждою…
Не угодно ли, Ваше Высочество, я покажу Вам одного такого человека. Все-таки отрадно хоть одного такого увидеть. На досуге извольте прочесть прилагаемые письма. Если Вы сочувственно примете их, то не пожалеете, что читали.
Это письма приятеля моего Сергея Рачинского, поистине доброго и честного человека. Он был профессором ботаники в Московском университете, но, когда ему надоели поднявшиеся там распри и интриги между профессорами, он оставил службу и поселился в своей деревне, в самой глуши Бельского уезда Смоленской губернии, вдали от всех железных дорог. Живет он там безвыездно вот уже около 10 лет и посвятил себя всего сельским школам, которыми и занимается с утра до ночи — в каком духе, изволите увидеть из писем. Он подлинно стал благодетелем целой местности, и Бог послал ему людей — из священников и помещиков, которые с ним работают. Отрадно читать его письма, — от них веет новым и здоровым, ободряющим духом. Тут не болтовня, а дело и истинное чувство.
В письмах отмечены карандашом страницы, на которые стоит обратить Ваше внимание».
В тот же день наследник цесаревич ответил Победоносцеву: «Искренно благодарю Вас, любезный Константин Петрович, за присланные письма. Действительно, отрадно читать их. Как завидуешь людям, которые могут жить в глуши и приносить истинную пользу и быть далеко от всех мерзостей городской жизни, а в особенности петербургской. Я уверен, что на Руси немало подобных людей, но о них не слышим, и работают они в глуши тихо, без фраз и хвастовства.
Посылаю Вам при этом обратно рисунки».
Композитор Петр Чайковский:
Вы спрашиваете, помню ли я Вас? Не только помню, но часто думаю о Вас, вспоминаю про различные выражения сочувствия Вашего к моим музыкальным трудам, ободрявшие и утешавшие меня еще в то время, когда это было для меня величайшей радостью. Люблю вспоминать приятные вечера, которые проводил в Вашей уютной квартирке на Дмитровке, нередко задумываюсь над странной судьбой Вашей, столь неожиданно перенесшей Вас с университетской кафедры на стул сельского учителя, — ну, словом, Ваш милый светлый образ жив в моей душе и никогда не изгладится из моей памяти.
Философ Василий Розанов:
Много безмолвной печали было в его душе, очень много разочарований. Рачинский всегда был очень наблюдателен, никакой рассеянности, присущей поэтам или мыслителям, у него не было. Ум его был сух и точен, без капризов и беспорядка, вообще он был замечательно деловой человек, но с большою примесью влечения к тихой бесшумной созерцательности.
Писатель Василий Ян:
Я глядел в задумчивые глаза этих людей, поднявшихся, вышедших из народной массы, но не порвавших ни одной из нитей, связывающих их с коренной народной силой, с землей-матушкой, и мне было отрадно, тепло возле них… Эти люди не собьются с дороги, не пропадут. С ними не оскудеет земля.
Высокопоучительная деятельность Рачинского на благо просвещения была оценена и с высоты царского престола. 14 мая 1899 года император Николай II подал рескрипт:
«Сергей Александрович! Многолетняя ваша деятельность на пользу народную обращает на себя особливое Мое внимание. Обширное образование ваше и опытность, приобретенную на государственной службе в Московском университете, посвятили вы, с ранних лет, делу просвещения посреди населения, наиболее в нем нуждающагося. Поселясь безвыездно в отдаленном родном имении, вы явили для всего благородного сословия живой пример деятельности, соответствующей государственному и народному его призванию. Труды ваши по устройству школьнаго обучения и воспитания крестьянских детей, в нераздельной связи с церковью и приходом, послужили образованию уже нескольких поколений в духе истиннаго просвещения, отвечающего духовным потребностям народа. Школы, вами основанныя и руководимыя, состоя в числе церковноприходских, стали питомником в том же духе воспитанных деятелей, училищем труда, трезвости и добрых нравов и живым образцом для всех подобных учреждений.
Близкая сердцу Моему забота о народном образовании, коему вы достойно служите, побуждает Меня изъявить вам искреннюю Мою признательность. Пребываю к вам благосклонный».
На подлинном собственною его императорского величества рукой написано: «НИКОЛАЙ».
6
Учитель С. А. Рачинский направил на художественную деятельность трех мальчиков своей школы, обучил и воспитал их на свои средства: Н. П. Богданова-Бельского, Т. Никонова и И. А. Петерсона, принявшего православие латыша. Учеником Рачинского был протоиерей А. П. Васильев (1867–1918), духовник царской семьи. Он окончил Санкт-Петербургскую духовную академию, был выдающимся народным проповедником и законоучителем царских детей.
Тит Никонов писал Рачинскому из Троице-Сергиевой лавры, куда учитель направил его в школу иконописи: «Мой милый благодетель! …Теперь я рисую с многосложных эстампов… В понедельник у нас вдруг раздалось в классе: “Государя убили”. Сердца у нас у всех так и оборвались. Вчера же утром мы в Презрении прежде пропели молебен Александру III и приняли присягу, потом отпели панихиду. Не уберегла матушка-Россия столь великого для нее благодетеля, подобных которому, может быть, никогда не будет». Это письмо поражает глубиной мысли подростка, и еще более ясно представляется за этим мальчиком образ его учителя, воспитавшего в детях духовное понимание происходящего в обществе, ответное к нему участие. Здесь и патриотизм, и вера в справедливость, и чувство сыновней любви к Родине.
Рачинский ушел из жизни 2 мая 1902 года (ст. ст.). На его погребение съехались десятки священников и учителей, ректоры духовных семинарий, писатели, ученые. За десятилетие перед революцией о жизни и деятельности Рачинского было написано более десятка книг, опыт его школы использовался в Англии и в Японии.
Но еще больший интерес к трудам педагога-просветителя возникает сегодня, в начале XXI века, поскольку многим видятся в них основательность и правда.
Как писал Александр Пушкин Петру Чаадаеву почти два века назад: «…клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, как нам Бог ее дал». Поэтому будем воссоздавать по крупицам мир русской культуры. Такими крупицами-перлами и представляются статьи и письма С. А. Рачинского.
P. S.
В 1998 году я принесла свои первые статьи об учителе моих прадедов — С. А. Рачинском в редакцию московской «Исторической газеты». Главный редактор Анатолий Анатольевич Парпара долго вчитывался в мою студенческую работу, о многом расспрашивал меня по ходу чтения (такого живого редакторского участия с тех пор я так и не встретила в своей журналистской практике). Он тогда сказал: «Занимайтесь Рачинским. Перед вами будет открываться все больше великих имен. Это со временем расширит круг ваших знаний. Мы должны приводить таких людей, как Рачинский, из забвения в нашу жизнь. И они здесь нам будут помогать».
Не к нашему ли современнику обращается сегодня учитель века:
«Приступая к занятиям школьным в летах уже зрелых, я был вполне убежден, что не доживу ни до одного из тех результатов, из-за коих стоит только заниматься этим делом. Убеждение мое, нисколько не умаляя моей веры… заставило меня работать усиленно в надежде, что труд мой сколько-нибудь приблизит отдаленное время жатвы, которую собирать суждено не мне»*.
* Составление и комментарии Ирины Ушаковой.