Подготовка публикации Елены Зиновьевой
Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2014
Олег Постнов. Антиквар: Повесть, рассказы.
СПб.: Издательская группа «Лениздат», «Команда А», 2013. — 288 с.
Олег Постнов публикуется с 1990 года. За это время в его адрес сказано немало, отзывы разноречивы, есть восторженные и не очень. То его рассказы характеризуются как чудесное ожерелье, сработанное тонким художником, не чуждым эстетического хулиганства. То его называют вполне сложившимся современным классиком, автором историй дневного ужаса и ночного кошмара, владеющим достаточно тонкой формой писательства. Одни считают, что его проза стилистически и композиционно безукоризненна, другие, что автор упивается собственной способностью плести и развешивать словесные кружева, ничего не оставляющие в памяти после прочтения. У одних после прочтения возникает страховидное, приятное послевкусие, другие, отложив в сторону его повесть «Антиквар», спешат в душ, смыть с себя все что можно и в первую очередь отмыть руки, книгу державшие. Произведения Олега Постнова неоднозначны. Хороши рассказы. В одном из интервью писатель как-то сказал: «И мне представляется, что человеческая душа, не озабоченная социальными проблемами, открывает такие глубины, которые попросту не видны, когда эти самые социальные проблемы ее обступают». Глубины человеческой души и открываются в рассказах, включенных в сборник. Примечательно, что герои многих из них — дети, с их маленькими грешками и большими страхами, с причудливыми фантазиями и «страшными», в том числе «эротическими» тайнами. В рассказе «Отец» маленький мальчик, похитивший чужой «секретик», в расплату должен снять штаны перед другими детьми, такими же дошколятами, как и он (довольно типичные детские «сексуальные» забавы»). Встреча с глазами отца, случайного свидетеля этой сцены, оказывается ужаснее, чем только что пережитая гроза, шаровая молния и все невзгоды, испытанные им в «Эдеме накануне грехопадения», обычном дворе сибирского Городка. Этот же Городок — родной для автора, новосибирский Академгородок присутствует и в рассказе «Три свидания»: запутанные грезы, воспоминания детства, порожденные бессонницей. Три встречи с необыкновенной девочкой, наделенной недюжинной фантазией, — и неясно самому герою: одна и та же эта девочка или три разные. И где игры судьбы, где прятки памяти? Волей случая — или родителей — под одной крышей и даже в одной комнате проводят ночь шестнадцатилетняя экзальтированная барышня с причудливыми фантазиями, нимфоманка и неуклюжий подросток, влюбленный в математику: ее интересует дом терпимости, а его — Пригожин и принцип нестабильности (рассказ «Оса»). Здесь, как и в рассказе «Отец», велика роль диалога, разбавляющего авторскую «словесную вязь» и имеющего решающее значение для характеристики героев и происходящего. И кажется, безразлично автору, какие времена на дворе — душа человека пребывает вне официоза, как, например, в рассказе «Кольцо Агасфера». Но времена вторгаются в частную жизнь, накладывает на личные отношения свой отпечаток эмиграция внутренняя, внешняя — порождения восьмидесятых–девяностых. Наши отечественные «эпохи» без труда прочитываются и в рассказе «Песочное время». Герой его — Сергей Абрамович, филолог, книгочей, отец которого, художник, всю жизнь рисовал «скучные, даже отталкивающие по сочетанию красок изображения незнакомых людей с плоскими лицами, в простой одежде, но с орденом где-нибудь у сердца». Отец пострадал, представив на выставке абстрактную картину, навлекшую гнев самого высокопоставленного лица в государстве, — «Доярку», выполненную в лучших традициях абстракционизма: кругами, треугольниками, квадратами. Семья бежала из Москвы в провинцию. И Сергей Абрамович всю жизнь не мог простить отцу, что тот, пусть и преуспевающий еврей, смел произвести на свет жалкого полукровку, а потом еще и отказаться от всего, что достиг, от самого своего преуспеяния, то есть окончательно выбросить сына в мир. Вынужденный всю жизнь приспособляться, лавировать, заниматься нелюбимым делом, графикой, Сергей Абрамович, потрясенный незаслуженным увольнением коллеги, однажды наконец публично возопил: «Почему мы все время хотим утопить друг друга? Почему мы не можем позволить другим жить так, как им надо?» В рассказе психологически, художественно выверен бунт маленького, закомплексованного человека. «Мистерии родственных уз редки в наш век», — замечает в рассказе «Отец» О. Постнов и сам занимается именно постижением этих мистических уз, родственных, дружеских, любовных. В рассказах достаточно четко расставлены акценты — что допустимо, что нет. О повести «Антиквар» этого сказать нельзя. Герой (или антигерой) повести — несостоявшийся антиквар, мечтавший продолжить дело своих предков-антикваров, но занявшийся продажей монет, убежденный вегетарианец и натуропат. Он стал свидетелем надругательства двух девиц (одна из которых его любовница) над трупом, выкопанным «барышнями» на кладбище из могилы (такая своеобразная сексуальная радость). Его как свидетеля доставили в милицию, избили, допросили, отпустили на свободу под подписку о невыезде. Донельзя напуганный, этот сорокалетний мужчина одержим желанием спрятать свои сокровища: старинную мебель, утварь, реликвии, картины, доставшиеся от предков. И при этом бесконечно рефлектирует, а так как он окончил педагогический институт, где прошел усиленный курс философии, истории литературы и психологии, то и мыслит соответственно своему философско-филологическому наполнению, со ссылками на классиков хорошо усвоенных им наук. И отводит ординарному следователю роль Порфирия Петровича. Герой (или антигерой) повести — человек из подполья, убежденный в своей «собости», ненавидит любую «штамповку» — и в предметах, и в людях. Страдания маленького человека, столкнувшегося с «безжалостной карательной системой», призваны вызывать сочувствие. Но все его сентенции и высокоумные построения (достаточно путаные и вязкие) ничего не стоят, когда становится понятной истинная причина гнетущего его страха: когда-то в молодости в далеком сибирском Городке он сам совершил акт некрофилии в отношении своей погибшей ученицы (якобы под влиянием большой, внезапно осознанной любви к погибшей девушке). Психологически поступок рассказчика (а повесть построена как внутренний монолог «потерпевшего») немотивирован, отсюда ощущение искусственности, надуманности всей ситуации. К счастью, пока некрофилия, явление бесспорно патологическое, еще не возведено до уровня «прав человека на личную жизнь», защитников, в том числе международных, не имеет. Естественный вопрос: чем вызвано обращение автора к этой «нетипичной» патологии? Зачем? Художественного исследования не получилось. Скорее, некрофилия используется здесь как средство читателя поразить. Отреагировать на это произведение можно и цитатой из рассказа самого О. Постнова «Песочное время»: «Когда общество больно, от человека, если он хочет остаться здоров, требуются огромные усилия воли, характера, всей личности». Определенные усилия воли, характера, личности требуются и чтобы противостоять темной мути повести «Антиквар». Да, герой (антигерой) ее в реальной жизни наказан тем, что его подружка совершает в чем-то аналогичное деяние, чем рушит его устоявшуюся жизнь. Он сознает, что, зайдя за определенную черту, уже нельзя воротиться назад, кроме как покаянием, но каяться не умеет и, главное, не хочет. И не может рассказать о содеянном священнику, и гаснут его поставленные перед иконами свечи. И раздавлена его психика. Раздавлена, но не оттого, что когда-то «перешел черту», а от страха, что все вскроется и будет наказание. «Преступления и наказания» не получилось, слишком разные мотивы у героев Достоевского и Постнова, да и поступки разные. За какую-то черту в этой повести зашел и О. Постнов. Но что делать? Погружаясь в глубины человеческой души, можно наткнуться и на рифы.
Ирина Чайковская. Три женщины, три судьбы: Полина Виардо, Авдотья Панаева и Лиля Брик. М.: ЛЕНАНД, 2014. — 200 с.
Полина Виардо и Иван Тургенев, Авдотья Панаева и Николай Некрасов, Лиля Брик и Владимир Маяковский. В истории русской литературы эти пары связаны неразрывно. Было нечто общее: в период знакомства со своими будущими «музами» — а все три «музы» были замужние дамы — все три писателя, поэта находились в самом начале своей карьеры, мало кому были известны. Их подруги помогли обрести им «собственный голос» и подняться в полный рост. Избранницы начинающих литераторов являлись натурами незаурядными — а могло ли быть иначе? Авдотья Панаева — автор рассказов и повестей, впоследствии и известных «Воспоминаний». Полина Виардо — великолепная певица, композитор, чарам которой поддались Морис Санд, Шарль Гуно, Гектор Берлиоз. Она — хозяйка парижского салона, сыгравшего значительную роль в культурной жизни Франции 1840–1860-х годов. Лиля Брик, женщина-легенда, в сложные предреволюционные, послереволюционные времена находилась в центре литературного круга, оставила интересные записки. Общее. Ирина Чайковская пишет: «Некрасов и Тургенев — как личности и как творцы — мало друг на друга похожи, каждый из них прошел свой неповторимый путь; однако есть нечто, что выпало на долю им обоим. …Оба испытали мучительное любовное чувство, сродни наваждению, оба любили замужних женщин, любовь и мешала им жить, и давала силы для жизни. Она стимулировала их творчество, но одновременно осознавалась как вериги, зависимость, рабство. Попробуем хотя бы схематично проследить процесс возникновения и развития любовного чувства у наших героев, отмечая сходные и несхожие моменты их пути». К судьбам этих писателей органично примыкает и личная судьба Владимира Маяковского. Да, сходство, но и непохожесть судеб, любовных коллизий, жизнестроительных моделей. Досконально, детально, но и в высшей степени деликатно исследует И. Чайковская сложные, драматические истории взаимоотношений своих героев и их окружения, эволюцию чувств, кризисы в отношениях, место и роль супругов героинь в любовных треугольниках. Каждому очерку предшествует хронологическая канва жизни героини очередного очерка — уже здесь много фактов не то чтобы неизвестных, но как-то остающихся в тени отечественного литературоведения. Например, то, что сестрой Полины Виардо была прославленная певица Мария Малибран. Воссоздавая далекое прошлое, исследовательница обращается к переписке Тургенева и Некрасова друг с другом и близкими людьми, опирается и на частную переписку героев романов друг с другом. Но здесь сложнее: если в случае Тургенева есть, хоть в небольшом количестве, его письма к Полине Виардо, переведенные на русский язык, то письма Некрасова к Панаевой сожжены, как и письма Панаевой к Некрасову, за исключением двух случайно сохранившихся панаевских писем и одной записки. Есть и очень многоговорящие послания Маяковского к возлюбленной, например, отправленное поэтом в период очередного расставания Лиле Брик: «Без тебя (не без тебя „в отъезде“), внутренне без тебя, я прекращаюсь». Еще один источник информации — художественные произведения, проза Тургенева и стихи Некрасова, стихи и поэмы Маяковского. Для характеристики Полины Виардо И. Чайковская обращается к роману Жорж Санд «Консуэло», прообразом главной героини которого явилась П. Виардо. А также анализирует влияние на Виардо и Тургенева немецкой культуры, в частности творчества Гёте, чья поэма «Герман и Доротея» (российскому читателю практически неизвестная) была прочитана ими совместно и оказала на обоих довольно сильное воздействие, предложив некую жизненную модель. Особое место в книге отводится разбору «Воспоминаний» А. Панаевой, опубликованных в России через шесть лет после смерти Тургенева. И. С. Тургенев стал едва ли не главным героем, а вернее, антигероем этой книги. Исследовательница ищет ответ на вопрос: почему так сильно не любили друг друга гениальный писатель, мягкий и великодушный человек, и красавица со сложной судьбой, крутого и прихотливого нрава, с едким писательским пером? В чем причина конфликта между Тургеневым и Некрасовым, приведшего к разрыву дружеских отношений и уходу Тургенева из «Современника»? И какую роль в этом конфликте сыграла А. Панаева, сподвижница новейших критиков: Чернышевского, Добролюбова, Писарева, Антоновича? Ни одного доброго слова на страницах мемуаров А. Панаевой не удостоилась и П. Виардо. И. Чайковская сопоставляет мнения о Тургеневе двух мемуаристов — А. Панаевой и Д. Григоровича (1822–1899), писателя, пережившего почти всех своих великих современников. Скрытно, но последовательно Григорович защищает Тургенева от критических нападок, оспаривая многие утверждения, высказанные в «Воспоминаниях» А. Панаевой. Сложный психологический клубок прямых и опосредованных отношений распутывает И. Чайковская и в очерке, посвященном Лиле Брик, «беззаконной комете», в энные времена почти изъятой из истории нашей литературы. А ведь именно по ее инициативе (письмо Сталину о необходимости популяризации творчества Маяковского и увековечивании его памяти) было издано полное собрание сочинений Маяковского под редакцией Л. Брик, и он стал тем, что стал. Есть у И. Чайковской и свой взгляд на причины смерти Маяковского. В книге собраны статьи, ранее публиковавшиеся в российских и американских «толстых журналах», отсюда и повторы, в очерках встречающиеся. И все-таки впечатление остается целостное: дивные люди, дивные драматические судьбы. Роль героинь в судьбах, в жизнях писателей, с которыми свела их судьба, оценивается по-разному. Но, пишет И. Чайковская: «Сами поэты нашли себе своих избранниц. Они, эти избранницы, наперекор хору хулителей, останутся в истории как незаурядные личности и как вдохновительницы поэтов». Для российского читателя немаловажно, что Ирина Чайковская, прозаик, критик, драматург, преподаватель-славист, живущая с 1992 года в Италии, а с 2000-го в США, в своей книге использует англоязычные источники, акцентируя наше внимание на деталях, и деталях немаловажных.
Льюис Кэрролл. Дневник путешествия в Россию в 1867 году, или Русский
дневник. Пер. с англ. и предисл. Н. Демуровой; статьи и эссе о Льюисе Кэрролле: Г.-К.
Честертон, А.-А. Милн, В. Вулф и др. под общ. ред. Н. Демуровой.
Челябинск: Энциклопедия; СПб.: Крига,
2013. — 416 с.; 24 с. ил.
Кто не знаетАлису,
побывавшую в стране чудес, в Зазеркалье?С детства знакомо нам и имя Льюиса Кэрролла,
кудесника, поведывавшего о необычных приключениях маленькой девочки. А вот то,
что скромный математик и священнослужитель из Оксфорда совершил путешествие в
Россию и даже запечатлел увиденное в своем дневнике, мало кому известно. Жизнь Чарлза Лютвиджа Доджсона
(1832–1898), известного читающему миру под псевдонимом Льюиса Кэрролла, внешне
событиями небогата. Ограниченный в средствах, он не мог позволить себе поездку
на «континент», в Европу, как это было принято у молодых англичан. Хотя по
Англии поездил немало. Выход в свет первой сказки об Алисе (декабрь, 1865) снял
финансовые проблемы, неожиданные значительные гонорары дали свободу действий.
Решение ехать в Россию, страну, мало известную в
Англии, расположенную в стороне от привычных туристических маршрутов англичан,
было принято внезапно, идея принадлежала Генри Парри Лиддону(1829–1888), коллеге и другу Кэрролла. Доджсон ехал
в Россию, чтобы посмотреть необычную страну. Однако существовал еще один важный
аспект: в эти годы в России и Англии серьезно обсуждался вопрос о возможности
воссоединения Восточной и Западной церквей, распавшихся еще в Средние века (в
частности, речь шла о Русской православной и Англиканской церквах). Лиддон являлся сторонником воссоединения и надеялся
встретиться в России с людьми, с которыми был лично знаком или к которым имел
рекомендательные письма. Имелись у него письма и к епископу
Виктор Бочаров. Неписаный закон. Антропология права. Научное исследование.
2-е изд. СПб.: Издательство: «Академия исследования
культуры», 2013. — 327 с.
Принято считать, что современные люди живут, осуществляя разного рода деятельность в рамках законодательства своего государства. На самом деле они в своей повседневной жизни во многом опираются на неписаные законы, зародившиеся еще в юности человечества и отражающие традиционные представления людей о должном, справедливом, легитимном поведении в той или иной ситуации. Эти представления зачастую вступают в противоречия с тем, что содержится в законах государственных. Именно неписаные законы, считает Виктор Бочаров, являются важнейшим регулятором нашей жизни, «выводя из строя» принимаемые государством правовые акты и порождая таким образом феномен, который принято определять «правовым нигилизмом». Эти неписаные законы действуют и в России, и в странах Востока, элементы обычного (архаического) права присутствуют и в правовых культурах государств Запада. Так, практически во всех культурах принято отмечать заключение договора каким-либо ритуалом, у нас это рукобитье и «обмывка договора», для народов Севера — жертвоприношение равносильно печати. Древнейшим институтом права является принесение присяги, клятвы. Древние корни имеет бойкот — когда-то изгнание из общины, из племени означало смерть. Не оттуда ли сверхиррациональное значение партбилета в СССР — потерявший его становился изгоем, лишившийся из-за проступка исключался из социума. Своеобразное отражение в современном сообществе нашел культ предков, включающий в себя право на власть, на наследование. Не случайно революционная смена власти, как правило, обязательно сопровождается переименованием городов и улиц, сносом «старых» памятников и воздвижением новых, перезахоронениями. Уничтожение «священных захоронений», символизирующих авторитет прежней власти», и торжественное погребение «незаслуженно отвергнутых» призвано освятить авторитет новой власти. Неписаные законы, подчас жесткие, существуют у владельцев собак, в тюрьме, у «уличной шпаны», у хиппи, у мафии, в армейской среде, у футбольных фанатов. Они есть на каждом современном предприятии, фактически в каждой субкультуре: молодежной, этнической, религиозной, профессиональной… Виктор Бочаров прослеживает, как неформальное право действовало и действует в архаических и современных обществах, как возникали социальные нормы, как соблюдались, какую роль играют сегодня у народов всех пяти континентов. В сфере его внимания оказываются и различные судебные практики и «архаические» формы судебных доказательств в современных субкультурах, и обычно-правовые аспекты возраста, гендера, родства. Научный подход не исключает злободневности, так, рассматривая социально-возрастные конфликты в античной цивилизации, в христианстве и исламе, на современном Кавказе и в современной Японии, В. Бочаров вскрывает глубинные корни того, почему именно молодежь выступает в качестве главной движущей силы, борясь либо за «национальную независимость», либо за «социальную справедливость». И рассматривает «чеченскую войну» в возрастных координатах. Немало страниц посвящено тому, почему не приживаются правовые системы западного образца или приживаются лишь формально в странах Востока. Заимствования западного законодательства, главного маркера «цивилизованности», обусловливается опасениями попасть в список стран-«изгоев», для которых закрыт доступ к международным финансовым ресурсам, без чего какой-либо социально-экономический прогресс сейчас попросту невозможен. Нередко к «деспотиям» применяют и прямое насилие (Югославия, Ирак). Но заимствованные правовые системы Запада не соответствуют местным обычно-правовым культурам стран Востока: на Западе индивид приоритетен по отношению к коллективу, поэтому частное право выдвинуто на первый план; в остальном мире все наоборот: коллективные права доминируют над индивидуальными. И строя свою жизнь в соответствии со своими традициями, по своим неписаным законам, граждане иных, незападных государств вовсе не погружаются в царство хаоса. Россия, как и Восток, по мысли автора, — это цивилизация с другой культурой. «Неписаный закон» в России всегда имел первостепенное значение, западное право стало заимствоваться лишь в конце XVII — начале XVIII века при Петре Великом. Особенность «русского юридического мышления» — низкая эффективность писаного закона, размытость границы между формальным и неформальным сектором. Регулятором поведения русских, да и россиян в целом, всегда оставались законы неписаные, в том числе в экономике — советской, постсоветской и российской. И это не мешало России достигать впечатляющих результатов в различных областях общественной жизни. Доказывая, что социокультурные практики России, как, впрочем, и других незападных обществ, не укладываются в научно-теоретические схемы, сформировавшиеся при изучении западных обществ В. Бочаров сомневается, насколько правомочно понятие «криминальное (бандитское) государство». Он считает, что к такому явлению, как «теневая экономика» нужны новые теоретические подходы, способные раскрыть данный феномен, а не сбрасывать это явление в «криминал». Необходимо пересматривать старые научные клише, так как реальная жизнь не только в России, но и «периферийных» государствах сплошь и рядом регулируется неформальными обычно-правовыми нормами, которые поддерживаются общественным мнением, а главное — обеспечивают экономическое развитие данных государств. «Теневое право» должно стать предметом общей теории права, а не только уголовного и криминологии. В конце концов, может быть, именно неписаные законы, традиционные для соответствующего сообщества, и есть норма жизни? Это научное исследование. Антропология права, возникшая на стыке юриспруденции и антропологии, дисциплина молодая, хотя заниматься ею начали в России еще в середине XIX века. В. Бочаров исследует ее юридические и антропологические истоки, рассматривает как дисциплину научную, учебную, прикладную. Школы, концепции, точки зрения, направления — от античности до наших дней. Основные положения, выдвинутые учеными прошлого и настоящего, историками, юристами, антропологами, этнографами, психологами. И, обобщая опыт предшественников, делает свои выводы: изучать надо не тексты законов, а реальные практики. И тогда станет ясно, что все культуры равны, но они разные, а поэтому законы, не соответствующие правовой культуре данного социума, не исполняются именно по этой причине, а вовсе не потому, что граждане не способны исполнять законы в принципе.
Александр Пученков. Украина и Крым в 1918 —
начале 1919 года. Очерки политической истории. СПб.: Нестор-История, 2013. —
352 с.
Украина и Крым. На территории благодатного края — хаос, власть переходит из рук в руки, население фактически отдано на откуп грабителям всех мастей и калибров. Одновременно с этим Украина и Крым становятся объектом беззастенчивого интереса союзников, а перед этим — центральных держав. И те, и другие преследуют в первую очередь свои собственные интересы, рассматривая занятую территорию как великолепную сырьевую и геополитическую базу, а население — как обслуживающий персонал. Сила хаоса и жестокость противоборствующих сторон — от монархистов до украинских и татарских националистов — нарастают. Это не день сегодняшний, а драма почти вековой давности, но события, их подоплека совпадают чуть ли не буквально. Совпадает и первопричина: тогда — распад Российской империи, нынче — распад СССР. Александр Пученков реконструирует политическую историю независимых Украины и Крыма 1918 — начала 1919 года, рассматривая ее во взаимосвязи с историей русской Гражданской войны. Хронологические рамки — от захвата Киева красногвардейскими отрядами Муравьева (январь 1918) и вовлечения Украины в русскую Гражданскую войну до краха французской интервенции в Крыму и Одессе (весна 1919). В центре внимания автора — история Украинской державы гетмана П. Скоропадского, немецкая оккупация Украины, идеология гетманщины, взаимоотношения Скоропадского с российским Белым движением, предпосылки французской интервенции на юге России и причины ее неудачи, специфика развития революционного процесса в Крыму. А также — причины краха режимов генералов Скоропадского и Сулькевича, диктаторов Украины и Крыма, которые так и не сумели ни создать «землю обетованную», ни сохранить свои прогерманские режимы, ни спасти Украину от петлюровщины. Не помогли ни Деникин, сам не имевший «лишних» полков, дивизий и армий, ни потерпевшая поражение в Первой мировой войне Германия. Большое значение имел в 1918 году так называемый вопрос об ориентации: на какую силу — на Антанту или на Германию — следует опереться противникам большевизма в целях скорейшего свержения советской власти? Позиции сторонников Антанты, равно как и германофилов, были глубоко продуманы. И за каждой из них стояла целая сумма аргументов. О моральной стороне, то есть о том, как может выглядеть использование иноземной силы в целях подавления внутренней смуты, никто тогда и не думал. Проект создания независимой Украинской державы под защитой австро-германских штыков провалился. Провалилась и французская интервенция в Одессе. «Генеральские диктатуры» Сулькевича и Скоропадского рухнули фактически в одночасье и стали доказательством того, что националистические режимы, держащиеся лишь на силе иностранных штыков, обречены на гибель. Несостоятельными оказались и мечтания как, возможно, самого Скоропадского, так и многих русских общественных деятелей о том, что вновь, как и тысячу лет назад, Киев станет «матерью» нового «издания» возрождаемой Российской державы. Взаимоотношения же русских политических кругов (а мало кто из российских политиков сумел сохранить в этой борьбе ориентаций свою репутацию незапятнанной), добровольческого командования, французских интервенционных сил и петлюровцев в конечном итоге превратились в дешевую склоку, сыграв на руку лишь большевикам. В 1918 году украинский народ так же, как и русский, захватила Гражданская война, расколовшая нацию на множество «вер»: в торжество пролетарского интернационализма, в «Единую, Великую, Неделимую Россию», хотя последняя и не предусматривала самостоятельной государственности для Украины; в «незалежную» Украину под знаком националистической идеологии и, наконец, в то, что, вернувшись к старому доброму времени, можно вновь зажить по-человечески. Беспристрастно воссоздавая картину сложнейших политических событий, происходивших на Украине и в Крыму в 1918-м — начале 1919 года, А. Пученков выдвигает тезис о параллелизме событий почти столетней давности и нынешних — на территории новообразованных государств. Параллели можно провести и дальше — в середину XVII века, когда состоялось воссоединение России и Украины, в петровские времена: продажная верхушка мечется в поисках поддержки по иностранным царствам-государствам, склочничает и предает друг друга, народ просится к «белому» царю. Без обращения к истории не понять проблем со становлением государственности Украины в наши, новейшие времена. В основе работы огромный массив как опубликованных документальных источников, так и архивных материалов, извлеченных из российских и украинских архивов. Здесь и чрезвычайно информативные аналитические отчеты об обстановке в том или ином регионе, и интереснейшая переписка между деятелями самых высоких рангов. Особой ценностью обладают политические сводки «Азбуки», тайной осведомительной организации В. Шульгина, поставленной им на службу Добровольческой армии. Большое внимание при работе над книгой было уделено фондам личного происхождения. Активно использовалась также периодическая печать того времени, богатейшее мемуарное наследие представителей «украинского», «белого» и «красного» лагерей Гражданской войны, а также сборники опубликованных документов. Дополнением к основному тексту являются шесть приложений — неопубликованные воспоминания из различных архивов, позволяющие увидеть развитие того или иного сюжета глазами главных участников событий. Среди приложений особо можно выделить отрывок из воспоминаний осведомленного кадета В. Левитского, а также отрывок из воспоминаний генерала Б. Стеллецкого, начальника штаба гетмана П. Скоропадского. Подавляющее большинство архивных материалов вводится в научный оборот впервые.
Дмитрий Боровков. Тайна гибели Бориса и Глеба. М.: Вече, 2012. — 288 с.
(Великие тайны истории).
Князь Святополк в борьбе за власть безжалостно приказал убить родных братьев своих, Бориса и Глеба, заклал их, «как агнца непорочного и невинного», за что и получил в древнерусской литературе прозвище «Окаянный». Этот кровавый эпизод начальной истории Русского государства на века стал сюжетом почти библейского по силе и убедительности повествования о братоубийственном преступлении и о смиренной покорности судьбе, которую проявили святые благоверные князья Борис и Глеб, с молитвой принявшие мученическую кончину. Гибель двух сыновей крестителя Руси Владимира Святославича, Бориса и Глеба, таит в себе немало загадок. Под вопросом даже дата их гибели — 1015–1016–1017? А был ли Святополк «Окаянным»? Быть может, «окаянный» следует прочитывать как «несчастный», «жалкий», «печальный»? И как он погиб? Неизвестно даже, чей сын Святополк Окаянный — то ли Владимира Святославича, то ли его старшего брата Ярополка, умерщвленного по воле Владимира. Очень спорным вопросом является и вопрос о том, кто же был инициатором убийства — Ярослав или Святополк? В династический конфликт Святославичей оказались втянуты на только русские земли — Чернигов, Новгород, Полоцк, Тмутаракань. Он вышел на международный уровень, в борьбу за Киев включились и Польша, и Чехия, и варяги. Начало кризису положил раздел княжений, предпринятый Святославом накануне его второго похода в Дунайскую Болгарию: с этого времени неделимое прежде в роду Рюриковичей господство над восточнославянскими племенными союзами оказалось раздробленным. Историк Дмитрий Боровков исследует междукняжеские конфликты с 70-х годов X века до вокняжения в Киеве Владимира Мономаха (1113), непростые отношения в семье Святославичей, интриги, хитросплетения, злоключения князей. Он воссоздает колоритные и вместе с тем неожиданные образы участников династической трагедии тысячелетней давности. Погружаясь в сложную реальную политическую и психологическую ситуацию далеких времен, Д. Боровков подробно рассматривает принятый тогда порядок престолонаследия, включающий в себя дележ земель и городов, действовавшие нормы права, определявшие легитимность или нелегитимность князей как внутри страны, так и за ее пределами. Он анализирует моральные, этические, религиозные, исторические, политические воззрения Древней Руси и сопредельных ей стран. Надо отдать должное вполне развитой политической культуре наших предков, так, со второй половины XI века вплоть до монгольского нашествия достаточно эффективным средством решения междоусобных конфликтов являлись княжеские съезды, союзы Ярославичей рождали дуумвираты, триумвираты. Много интересных гипотез. Например, какую роль в кровавой драме с убийством двух князей сыграло то, что матерью Бориса и Глеба была христианская жена Владимира, болгарка по происхождению. По мнению печерского монаха Нестора, автора «Чтения о жизни и погублении Бориса и Глеба», в качестве потенциального наследника Владимира Святославича рассматривался Борис, что ущемляло права его сыновей. Идя дальше, Д. Боровков предполагает, что Борис продолжил бы проболгарскую ориентацию церковной политики Владимира, якобы принявшего христианство не от византийских, а от болгарских священников, в то время как Святополк через своего польского тестя Болеслава I склонялся к сближению с Римом. В настоящей книге династический конфликт 1015–1019 годов подробно рассмотрен также и в «смысловом контексте» Библии. Обилие в нарративах косвенных цитат, сложная образная система создают второй смысловой ряд, основанный на использовании библейских образов, понятный просвещенному человеку того времени: параллели между Святополком, Борисом и Глебом с одной стороны и Каином и Авелем с другой, между царем Соломоном и крестителем Руси, князем Владимиром, символическое отождествление Святополка и Антихриста. Немало места в исследовании уделено феномену братоубийства в разных странах, а он имел место в русской, скандинавской, чешской и южнославянской традициях. В различных культурных традициях отношение к этому явлению было не однозначным. В древнерусской историографии, согласно христианским воззрениям, братоубийство, в том числе как инструмент в междукняжеской борьбе за власть, его инициатор осуждались. Отдельной темой в книге является установление и развитие культа Бориса и Глеба, в которых русские люди, и преимущественно княжеский род, видели своих заступников и молитвенников. Политически значимыми становились перезахоронения останков — усыпальница Бориса и Глеба являлась предметом соперничества между князьями, главный попечитель ее тем самым заявлял право на старшинство в роду. Для Д. Боровкова было важно не только рассмотреть различные сценарии династической борьбы 1015–1019 годов, созданные в последней четверти XI столетия и значительно различающиеся между собой, но и продемонстрировать пути развития новых и новейших исследовательских концепций: сопоставить различные точки зрения и альтернативные трактовки исторических фактов, противоречивые гипотезы и оригинальные интерпретации. Среди источников — древнейший из сохранившихся до наших дней летописный свод «Повесть временных лет», созданный на рубеже XI–XII веков; цикл агиографических произведений о Борисе и Глебе; паримийные чтения — адаптированные для богослужения фрагменты из Ветхого и Нового Заветов. А также свидетельства, оставленные немецким современником — Титмаром, епископом Мерзебурга, и одна из исландских саг, рассказывающая об участии в борьбе русских князей варяжского отряда во главе с конунгом Эймундом. У автора — критический взгляд на дошедшие до нас древнейшие памятники. Чтобы вникнуть в то, что хотели сказать нам древние летописцы, понять, насколько можно им доверять, Д. Боровков решает непростую проблему: кто, когда, зачем, почему создавал столь противоречащие друг другу сказания, где присутствуют идеологические константы, а где литературные штампы. Вприложениях к книге помещены летописная повесть «Об убиении Бориса», «Сказание о Борисе и Глебе», фрагменты «Пряди об Эймунде», фрагменты из «Круга земного» Снорри Стурлусона.
Публикация подготовлена Еленой Зиновьевой
Редакция
благодарит за предоставленные книги
Санкт-Петербургский Дом книги (Дом Зингера)
(Санкт-Петербург, Невский пр., 28, т. 448-23-55, www.spbdk.ru)