Подготовка публикации, вступительная статья, примечания Михаила Михеева
Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2014
Александр Константинович Гладков (1912–1976) — драматург, литературный критик и мемуарист, более всего известный в качестве автора пьесы «Давным-давно» (1940), по которой им был написан через два десятилетия еще и сценарий к фильму «Гусарская баллада». Но при этом всю жизнь он еще вел дневники. Сейчас постепенно эти дневники публикуются1. Особенно интересными представляются дневники за последние полтора десятилетия его жизни — времени, для нашей страны очень значимого, когда происходило постепенное сворачивание или замораживание «оттепели», времени полулегального самиздата и возникновения диссидентского движения.
Дневники Гладков вел чуть ли не с детства. Вот в чем он видел выгоды своего занятия:
25 дек. 1942. ‹…› Секрет ведения дневника в том, чтобы записывать хотя бы две строки, но регулярно. Но где две, там и восемь, а во-вторых, не приходится записывать задним числом или вспоминать, когда что было.
(То есть очевидно имеется в виду, что даже по записанным двум строчкам автор сможет потом восстановить и восемь, и, если захочет, несколько страниц из того, что было в тот день и час его жизни?)
Семья Гладковых приехала в Москву из провинции — города Мурома Владимирской губернии. Отец, Константин Николаевич, инженер, в феврале 1917-го был отозван с фронта и по общему демократическому списку был избран городским головой Мурома, но после большевистского переворота 25 октября добровольно отказался от этой должности2. В молодости он был социал-демократом: в частности, исключался за революционную работу из Технологического института в Петербурге и около года сидел в «Крестах», а потом был выслан под надзор полиции — обратно в Муром, на родину. Мать А. К. Гладкова, Татьяна Александровна, дочь военного врача Доброхотова, окончила Александровский институт благородных девиц в Москве3. В 1925 году, когда А. К. Гладкову было 13 лет, семья перебралась из уездного Мурома в Москву. Здесь Гладков закончил школу-семилетку4, но продолжать свое образование почему-то не стал, сразу же пойдя работать, сделавшись театральным журналистом: с 1928 года он печатает заметки и репортажи в газетах «Кино», «Рабочий и искусство», «Комсомольская правда», «Рабочая Москва», журналах «Новый зритель», «Советский театр», постепенно сосредоточив свою работу в области театральной критики5.
Сам Гладков сравнивает себя в одном месте дневника 1962 года (когда ему — уже 51 год) со своим отцом, который и через 10 лет после революции никакой карьеры не делал, но — живо интересовался прошлым, воспоминаниями о конце царского режима (здесь мы можем увидеть его собственные, Александра Гладкова, приоритеты):
22 янв. 1964. ‹…› мне сейчас вдесятеро интереснее все, что постепенно узнается о 34–39 гг.
Сейчас еще можно почти все восстановить, а через десять лет живые свидетели умрут и все будет труднее.
1937 год и время вокруг этой ключевой в ХХ веке точки для Александра Гладкова и людей его поколения остается навсегда притягательным своей загадкой (так же как для людей поколения его отца — время вокруг 1917 года). Как могло случиться, что целиком вся страна подчинилась воле одного человека и дружно занялась доносительством? — над этой проблемой ломал голову в то время не один Гладков.
Наш герой (будем называть его сокращенно инициалами АКГ, как делала в шутку его подруга и соседка по дому Цецилия Кин), как бы даже сам не вполне отдавая себе в этом отчет, создал новый жанр, если можно так выразиться, преодолевая противоречие в определении, — жанр пристрастного летописания: сухие исторические факты оказываются приправлены у него еще и его собственным активным участием, расцвечены вовлеченностью в них самого летописца-хроникера. В них отчетливо проступает — как бы за кадром повествования — всегда очень точное, иногда ироничное, иногда вполне серьезное авторское слово.
Удачно выразил это в письме к Гладкову его друг — Н. Я. Берковский. АКГ цитирует в дневнике это его письмо, присланное с благодарностью за недавно опубликованную рецензию на книгу6, с откровенным признанием в любви — к только что прочитанным мемуарам самого АКГ:
30 окт. 1964. ‹…› Вы создали совсем особый жанр — mixt, — как все mixt’ы — очень положительный и увлекательный. Соединение романа или повести с мемуаром уже было известно, но Вы ввели еще третий элемент — исследовательский, философский. Служение сразу трем богам дает очень хорошие результаты.
Здесь имеется в виду тройственное соединение собственно повествования о событиях, научного их исследования и мемуаров — в «Воспоминаниях о Мейерхольде», рукопись которых Гладков до этого давал читать своему коллеге. А вот несколько позже, после личной встречи уже с четой Берковских7, АКГ запишет и такие их единодушные признания, опять-таки в свой адрес, — но по поводу другой своей книги, существующей тоже пока только в рукописи, «Встреч с Б. Пастернаком», где говорится о романе «Доктор Живаго»:
5 апр. 1965. [Е. А.:] — Должна сказать, что Вы мне объяснили загадку романа, почему он так написан. ‹…› [Н. Я.:] Должен добавить, что и второй герой «романа» [здесь уже под «романом» подразумевается текст воспоминаний самого АКГ о Пастернаке] тоже очень обаятелен и интересен. Это старинный композиционный прием: писать о себе, описывая другого. Им почти не пользуются, а он таит огромные возможности. Я даже считаю, что второй герой этого маленького романа, автор — написан так экономно и пластично, что он везде кажется достойным своего великого собеседника, а это редкость. Тут найдена удивительная мера — говори Вы о себе меньше, чего-то бы не хватало, говори больше — могло бы показаться нескромностью, впрочем, все талантливое всегда нескромно на первый взгляд…
Гладкову вообще постоянно свойственно сомневаться в себе — именно поэтому ему важны чужие похвалы в свой адрес, которыми иногда перегружен дневник. Но суждения, сходные с теми, что были высказаны Берковскими о его новой в 60-х годах манере письма — соединении мемуарного и аналитического жанров (относительно рукописи о Мейерхольде), — ранее высказывала автору и писатель Вера Панова, он ценит отзыв этой новой своей знакомой:
3 янв. 1965. Она считает ее [новую манеру] сильной стороной [рукописи АКГ о Мейерхольде] — соединение рассказа-воспоминаний с анализом и размышлениями (то, что как раз стало меня смущать в последнее время).
А вот что, по-видимому, было искреннейшим убеждением Гладкова (кстати, это им записано — по поводу знакомства с еще одним новым тогда для него человеком, Надеждой Мандельштам):
11 окт. 1960 ‹…› Удивительная старуха с острым умом и цепкой и злой памятью. Конечно, все, что она говорит, субъективно, но все дельное субъективно.
Вообще, АКГ фиксирует в обществе того времени разделение сознания сразу на три уровня: во-первых, на устный (то, что обсуждается «на кухнях»), во-вторых, самиздатский (рукописи, изготовленные кустарно-печатным способом, с максимумом влезающих в машинку копий, так сказать, еще «догутенберговского» образца) и, в-третьих, на официозно-печатный. Вот, например, что он запишет в связи с выходом в свет поэмы Твардовского:
6 сент. 1963 ‹…› Странное впечатление произвел на умы «Теркин на том свете». В общем, все сдержанно хвалят, но разочарованы малой остротой. Это несправедливо конечно. Но дело в том, что это все «остро» и «ново» по сравнению с тем, что печатается, но с уровнем общественного сознания — это и мелко, и беззубо (т. е. по сравнению с тем, как «говорят»). Если сравнивать с тем, что печатается, «Теркин» выглядит смело, но [по сравнению] с устными дискуссиями кажется вялым и бледным.
Иногда человек в то время, оказывается, доверяет дневнику и такие сведения, которые даже в обычном общении не просачиваются «на поверхность», либо нечто исключительно личное, либо сообщенное каким-то близким собеседником, который вправе рассчитывать на твою скромность. К примеру, АКГ в конце жизни очень подружился с Цецилией Кин8, которая считает возможным сообщать ему даже некоторые подробности своей интимной жизни:
12 янв. 1975. ‹…› Вчера Ц. И. рассказывала о жизни с Кином и упомянула об его «изменах». Я удивился ее равнодушию. Она сказала, что не любила его как мужчину и ей были в тягость половые отношения с ним. Его это задевало. Поэтому она была рада его романам. И все же у них был сын. Все это было бы странным, если бы я не знал, что М. Н. Волконская не «любила» мужа[-]декабриста, хотя и поехала к нему в Сибирь. Так и Ц. И. бесконечно много сделала для памяти Кина. Как непроста жизнь!
Оборотная сторона — «склочность» характера,
невыносимость в личной жизни?
Немногие, наверно, смогли бы — особенно сейчас, когда мнения на прошлое более-менее отстоялись, — как АКГ, назвать знаменитый фильм Эйзенштейна «Иван Грозный» — грубо подхалимским, неисторичным, находящимся ниже всякой критики (3 февраля 1966 года). Учтем при этом, что перед нами оценка, конечно, не историка, а опытного профессионала-сценариста, понаторевшего в киношном мире. Впрочем, конечно, возмущенный историк — или просто рядовой здравомыслящий гражданин страны (отсидевший «свои» шесть лет) — здесь явно перевешивает. (Но как могут современные искусство- и киноведы так восхищаться этим «шедевром», все-таки непонятно.)
Есть в дневнике, конечно, и раздача нелицеприятных характеристик своим современникам. Например, про Константина Симонова там сказано (в связи с выходом его романа «Последнее лето»), что тот
26 сент. 1970. ‹…› все время стремится быть на первой линии угодничества и прислужничества.
Конечно, людей, известных своей подлостью, он так прямо и называет — подлецами:
24 июня 1974. ‹…› Умер Сергей Бородин. Он в 20-х годах назывался Амиром Саргиджаном и имел отношение к аресту Мандельштама. Вообще, был подлецом, но скрывал это. Приложил руку к травле Е. Л. Шварца уже во время войны. Я был с ним знаком, когда он возглавлял Сценарную Студию.
Судит людей АКГ достаточно строго, но в целом, как кажется, справедливо:
14 июля 1960. ‹…› Прочел только что вышедший том «Записных книжек и дневников» Афиногенова. Я читал их два года назад почти полностью [видимо, в самиздате]. Конечно, самое интересное выброшено: замечательная запись о поездке на дачу Горького в вечер его смерти, все об отношениях с Киршоном, все о том, как шел 37-й год, все о Пастернаке и многое другое… Выброшен и почти щенячий визг после того, как автору дневника дали пинка [в рукописи: «пинька»] под хвост и наивная «патриотическая» экзальтация, и клятвы верности Сталину: сейчас они показались бы просто глупыми. В общем — наивный, незрелый ум, странное гимназичество. Нет ощущения, что это был умный человек. М. б., приятный, но не умный.
Однако даже у откровенно «неблизких» и тех, с которыми в конце жизни АКГ разошелся, он стремится найти и отметить, зафиксировать в своем документе нечто ценное, если оно есть, достойное коммеморации:
18 июня 1974. Недавно мне по моей просьбе узнавали телефон Коли Шумова. Хотел сходить к нему и попросить переводческой работы. Он занимал пост нач. репертуарным отделом главного управления театрами. Многие годы мы виделись только случайно (последний раз на «Молодости театра»), но были по-прежнему на «ты». И вот, телефон мне достали, позвонить я еще не собрался, а он умер. Сегодня, вернувшись с дачи, просматривал Вечерку и увидел траурное объявление. Когда-то (1929–1932 гг.) он принадлежал к товарищеской компании, в которую входили еще Я. Варшавский, Б. Толмазов, Ф. Липскеров. Особенно он дружил с Варшавским. Кажется, они вместе учились еще в девятилетке. Помню, что он жил где-то на Палихе. Жалко. Это первая смерть среди товарищей моего поколения. Миша Светлов был старше. Смеляков был мне далек. Впрочем, и Коля Шумов не был близок уже несколько десятков лет, но он один из тех, кто еще называл меня «Шуриком».
В конце концов, автор способен даже самого себя похоронить заживо, зачастую принимаясь рассуждать о себе как об авторе — совершенно отстраненно (наподобие того «евнуха души», о котором когда-то писал Андрей Платонов в «Чевенгуре»). Вот одна из характерных для него оценок собственных действий:
19 июня 1974. ‹…› Капризничаю и возмутительно веду себя с Ц. И. Где-то в зародыше споров я прав, но все преувеличиваю, хотя и убедительно, но демагогично. (Мацкин9, Кацева10 и пр.)
Иной раз, как очевидно и в данном случае, в дневнике просматривается самоосуждение, подсказанное чьим-то взглядом со стороны, с опорой на высказанные ему, вероятно, мнения о его поступках. Или же, как в следующей записи, это просто саморефлексия, привычная «саморегистрация»:
20 июня 1974. Утром позвонил Ц[ецилии] И[сааковне] и предложил некоторое время не встречаться, так как я сейчас невыносим. Она это отвергла и просила приехать в субботу смотреть по ТВ футбол.
(Гладков частенько до этого инцидента запросто заходил к Кин в гости — побеседовать, обменяться новостями, но также и вкусно поесть или посмотреть что-то интересное по телевизору.) Свою вспыльчивость и обидчивость (а временами еще и черствость) он прекрасно знает, осознает и так и называет, хладнокровно описывая подробности их ссоры накануне, при том, что ей — фактически его лучшему другу последних лет жизни (и потом, кстати сказать, душеприказчице, поскольку после его внезапной смерти в 1976 году она вместе с Владимиром Всеволодовичем Забродиным разбирала его рукописи) — просто вздумалось поведать ему о том, что одному их хорошему общему знакомому (упоминавшемуся выше Александру Мацкину), после долгих мытарств, удалось подписать договор на издание книги. АКГ реагировал на это, по-видимому, крайне нервно и болезненно, они в очередной раз чуть было не поссорились:
20 июня 1974. ‹…› почему я должен ликовать — непечатающийся литератор ‹…› очередной удаче многопечатающегося собрата? Я сказал ей, что я не ангел, чтобы радоваться чужим удачам и еще многое. Она была ошеломлена моей откровенностью: подобные чувства принято скрывать и говорить фальшивые кисло-сладкие фразы. Но мало того, что я не ангел: я и не хочу выдавать себя за ангела… и — дальше-больше.
Но вот на следующий день он вновь возвращается мыслями к этой же размолвке и сам себя укоряет:
21 июня. ‹…› Браню себя за срывы с Ц. И. Ее обожание утомительно и бестактно, но надо терпеть: я ей очень многим обязан и мое поведение попахивает вульгарной неблагодарностью. Буду следить за собой.
Возможно, АКГ и преувеличивал свою собственную нелюдимость, но безусловно это был человек с явно выраженной склонностью к уединению и даже одиночеству:
22 фев. 1966. Не умею лечиться, не умею заботиться о себе и не умею устраиваться так, чтобы обо мне заботились. Умею только ускользнуть и спрятаться, забиться в свой угол, а одному мне всегда хорошо, и даже если не совсем хорошо, то сносно и никогда не скучно.
И ведь он создал миф о себе:
11 марта 1966. ‹…› с моим феноменальным неумением поддерживать и сохранять отношения, с непобедимой склонностью к бирючеству, наверно многих скоро растеряю. [перечисляет около десяти фамилии — своих новых друзей, с которыми познакомился благодаря своим мемуарным текстам] Мог бы назвать еще десятка два людей, которые ко мне отлично относятся, хотят встречаться, готовы поддерживать и помогать, но обижаются и недоумевают на мои постоянные исчезновения с их горизонта. М. б. это объясняется тем, что я давно уже живу кое-как, без телефона, без возможности позвать к себе.
Ну вот и убедил-таки сам себя:
15 окт. 1973. ‹…› Все время кто-то звонит. Но я нахожусь в припадке бирючества и не беру трубку.
Шаламов, сам будучи уже в полубезумном состоянии, в 1976-м, о пагубном пристрастии АКГ — к лежанию с книгой на диване и езде исключительно на такси — после его смерти напишет так:
Современный «Рыцарь Бедный» Александр Константинович Гладков покончил, по ныне‹ш›ным› и‹гров›ым понятиям самоубийством. В шестьдесят четыре года от роду будучи хорош[о] знаком со ‹смертными диагнозами› последних лет буду[чи] предупрежден друзьями о ‹дамокловом мече,› навис‹шем› над его головой ‹Тоска› ‹40 летнего возраста›. ‹Вечный› ‹человек› достиг‹ши› благополуч‹ия› сорока лет ‹должен› резко менять диэту, [о]рехи и только грубая пища только голод дает бессмертие(?) ‹…› Дело в том, что он не хотел и слышать ни о каком «беге трусцой», ни о каких пешеходных прогулках. Такси его ‹возило› на покой. Такси его и погубило. Гладков двух шагов не ‹делал› без такси. ‹…› Десять лет по крайней мере Гладков украл ‹у себя нрзб› а может быть и больше. ‹…› Купить книжку — почитать дома, полежать, подумать — большое удовольствие. Вот это и сгубило Гладкова. Старые сто пьес шли от‹лично› (Давным-давно и т. д.). А в театре и в кино Молодость театра [далее совсем плохо неразборчиво]11.
О той же самой особенности характера АКГ — крайней малоподвижности — писал и Даниил Аль, солагерник в Ерцеве и тогдашний тамошний сослуживец АКГ по работе в культбригаде:
В культбригаде он исполнял должность завлита и, надо полагать, так или иначе помогал в выборе репертуара и в написании различных текстов. При этом он отличался, по крайней мере там, в лагере, необычайной леностью и даже неподвижностью. Его невозможно вспомнить в каком-либо движении и вообще в какой-либо иной позе, чем возлежащим на койке с трубкой во рту. Он оставался на койке, в бараке, где размещали приехавшую культбригаду, даже тогда, когда его товарищи выступали на сцене12.
Печатное и непечатное в дневнике
(14 янв. 1973)
Вообще я об этом больше думаю, чем записываю в дневник. Это тоже своего рода суеверие: незаписанное, как бы не существует.
Не говоря
здесь о простейших случаях — запрета определенных слов, упоминаний определенных
реалий (скажем, когда его приятель лечится в санатории от ожирения и зовет туда
же ложиться Гладкова, сообщая, что собирается вскоре сбросить целых
25 нояб. 1965. Сегодня днем неожиданно приехал [Х]. Особых новостей в Москве нет. Его [Y] беременна: будет делать аборт.
Очевидно, что как для самой Y, так и для Х-а, разглашение такой информации (особенно в «текущий» момент) нежелательно.
Или, скажем, обвинения каких-то конкретных лиц — в доносительстве… как и просто обсуждение подобных «скользких» тем применительно к конкретным людям. Здесь следует иметь в виду, что все высказывания подобного рода, как правило, остаются на совести автора-дневниковода: если он почему-то не удаляет их из текста, то, значит, уверен в их справедливости. (Возможно, что в достоверности некоторых обвинений АКГ мог убедиться, изучив соответствующие следственные дела?) Однако все-таки эти свидетельства — его личные. И даже когда он записывает обвинение с чьих-то чужих слов (А. В. Храбровицкого, Н. П. Смирнова и др.), претендовать на абсолютную истину эти записи не могут. Кстати, интересен сам жанр, в котором, по-видимому, выступал последний из названных собеседников АКГ, то есть Николай Павлович Смирнов, — с одной стороны, в приватных разговорах он выглядит как знаток и любитель разоблачения «стукачей», но с другой — все-таки оказывается, что он же по части официально публикуемого — очевидный «лакировщик» действительности:
21 авг 1969. В «Лит. Росии» воспоминания Н. П. Смирнова о Льве Никулине, здорово «выпрямляющие» и украшающие его. Это был [Никулин] сложный человек, но в общем-то плохой человек, двусмысленный, опасный. Молва звала его «стукачом-надомником». Странно здесь то, что я не один раз говорил с Н. П. о Никулине и он все это знает. А писатель он [Смирнов] просто никакой. ‹…›
Весьма интересны попытки самого АКГ разобраться, кто же на самом деле был доносчиком, а о ком лишь только принято так говорить. Видимо, при устном общении у иных людей вырабатывается специальный жанр, даже маска, которую они на себя надевают и в которой регулярно выступают перед слушателями, в данном случае — маска активного правдолюбца, всезнающего разоблачителя, сообщающего сокровенное, режущего «правду-матку». Таких записей в дневнике АКГ в 60-е годы хватает. Вот, например, что подтверждается и иными мемуарными источниками, о том же Никулине:
1 авг. 1964. ‹…› В «Москве» воспоминания Л. Никулина о Бабеле. Они не очень интересны, но в них сквозит желание доказать всем, что Бабель его, Льва Никулина, очень любил. А молва твердила и твердит, что он имеет какое-то отношение к его аресту. М. б. это правда, и поэтому-то он так распинается. Вообще у Никулина стойкая репутация стукача. Слышал я, что именно поэтому он так легко всегда ездил за границу, что исполнял функции информатора за пребывающими за границей нашими писателями. А про его отношения с Бабелем были сочинены такие стишки:
«Каин, где твой Авель?
Лева, где твой Бабель?»
Известна еще такая эпиграммы на Льва Никулина:
«Никулин Лев — стукач надомник
Опять свой выпустил двухтомник
И это все читать должны
России верные сыны».
Говорят — дыму без огня не бывает. Когда-нибудь все станет известно: и про Никулина, и про Веру Инбер, и про Всеволода Рождественского, и про Вадецкого13, и про Ираклия Андроникова, и про Льва Ошанина, и про всех других, кого чернит молва.
Однако для выступления в печати или даже просто перед аудиторией, на людях, где самого рассказчика вполне могут уличить в неправде, эта «маска» не всегда подходит: так и писатель, например, из Н. П. Смирнова оказывается «никакой».
Еще пример откровенно «неполиткорректного» уже тогда, в середине 60-х, в России (автор отдает себе в этом отчет, но жанр его дневника подобные высказывания все же позволяет):
21 июля 1965. ‹…› Рассказ шофера такси о неграх: грубы, хамы, и они избегают их обслуживать и даже заявляли в Интурист (не в пример американцам, англичанам и др.).
Или — более «сильно» (конкретные имена снова заменяю буквами):
Х подтверждает то, что рассказывал мне Y: его посадил Z, ревновавший к нему свою жену, которая была влюблена в Y-а. Сам Х тоже сидел какое-то время. ‹…› Надо бы записать рассказы об А: о том, как он заразил В и они оба лечились у одного врача ‹…› Это все конечно грязь, но в каком-то смысле А — спутник всей жизни.
Впрочем, АКГ не осуществит намеченного и не станет записывать ни первую, ни вторую из этих «грязных» историй.
Ну, и конечно, что касается прямых обвинений тех или иных лиц в доносительстве, что, например: такой-то — провокатор, а этот-то посадил такого-то… Вообще говоря, подобные откровения, да и сами формулировки, типичные для дневника, например, категоричные утверждения настучал, наклепал, донес (на кого-то), заложил и т. п. — в значительной мере лишь метафоричны. Когда человеку Y задним числом, уже после реабилитации, дают читать его «дело» с показаниями некого, как он понимает, «предавшего» его свидетеля Х (показания самих сексотов читать не полагается, но только — свидетелей), где этот Х пишет, что слышал, как Y говорил то-то и то-то (что было на самом деле, то есть Y это говорил и должен был, по идее, знать, что это может стать предметом обвинения против него, хотя и надеялся, что уж Х-то его не подведет)… И хотя сам Х «выдавать» его вовсе не собирался, однако следователь все же так умело подводит его к признанию, что не попасться (если не именно в этом месте, так в чем-то другом) оказывается практически невозможно… Так что почти все обвинения в дневнике, вроде Х — стукач, выдвинутые даже на основании чтения подобных показаний (из них далее и состряпывается юридически «грамотное» обвинение), не слишком многого стоят, они бывают более эмоционально, нежели рационально осмысленны. И из текста АКГ, приводимого в наших выборках при публикации, подобного рода необоснованные (по крайней мере, подозреваемые в таковой необоснованности) высказывания изъяты14.
И тем
не менее многие факты, предположения и домыслы на предмет стукачества
в дневнике остаются неопровержимы. Скажем, такие, как приводимые автором после
известия о смерти Дмитрия Заславского (28 марта
Или АКГ порой несколько юмористически может описывать характер человека (своего бывшего друга и соавтора Н. Д. Оттена) — с дополнительными несколько гиперболизированными штрихами:
17 апр. 1964. ‹…› Н. Д. не может жить спокойно. ‹…› Это его старый метод: он уже не раз, поссорившись с кем-нибудь, говорил мне, что этот человек по верным данным «стукач». Я его слишком хорошо знаю, чтобы принимать всерьез ‹…›. Я знаю, что он не может жить без того, чтобы время от времени не перчить15 свои отношения с людьми, но тут уж он перешел все границы. [В полученном от него письме Оттен «предупреждает», что к АКГ в последнее время «липнут всякие охранники»] читает мне нравоучения и несет чушь ‹…›
Иногда, зная личное нерасположение АКГ к какому-то человеку, можно подвергнуть сомнению и те факты, которые якобы сообщаются в нем, как, например, его скепсис по поводу истории, связанной с отъездом А. Галича:
27 июня 1974. ‹…› Малоправдоподобная история (фольклор лифтерш наших домов), как за Галичем приехала милиция и его почему-то чуть ли не насильно отвезли в аэропорт. Там тщательнейший обыск, чуть ли не вынимали зубные пломбы. Он жил в доме на Черняховском, там, где Мацкин, Розов и др. ‹…› Все жалеют Галича.
Ср. ниже в тексте (запись от 27
апреля
А. К. ГЛАДКОВ. ДНЕВНИК. 1960 ГОД
Выписки из фонда РГАЛИ. № 2590.
Оп. 1. Ед. хр. 100. Первый экземпляр машинописи (судя по шрифту, скорее всего,
сначала — на машинке «Эрика», потом на других) с полями вверху и внизу по
16 янв. Давно уже не записывал в дневник и зря17. Если в моей жизни и не произошло ничего нового, зато вокруг масса новостей.
Конец лета и осень. Реабелитация18 и вслед за нею восстановление в ССП19. После этого библиотечный запой: прочел бездну интересного, главным образом мемуаров. Сам работал над «Горьким»20, над «Байроном»21, думал над «Полустанком» и уже в декабре написал начерно странную пьесу «Завтра утром» и еще одну небольшую (2,5 листа) работку о Мейерхольде «Мейерхольд говорит» — своего рода Эккерман, т. е. подборка записей бесед с ним22. Она понравилась очень Арбузову, Сусловичу, Тункелю, Штоку, Плучеку23, но видимо опубликовать ее будет столь же трудно, как и «Воспоминания»24. Альманах с «Воспоминаниями» печатается и уже ждут сигнала. Печатается, кажется, также и «Давным-давно», что для меня очень важно.
Живу довольно замкнуто и денежно очень трудно. Появились и долги.
Итак, середина декабря — работа над «Завтра утром», 25-го еду в Ленинград, чтобы прочитать ее Товстоногову25, но раздумываю, разочаровавшись в последнем акте. ‹…› Приезжает Арбузов. У него в Москве у вахтанговцев большой успех «Иркутской истории» и в Ленинграде что-то не очень хорошо с «Двенадцатым часом»26. Его ссоры с Сусловичем. Уезжаем с ним вместе в двухместном купэ «Стрелы» в ночь на 31-ое. Новый год — дома. ‹…› 1-го с мамой и всеми у Тункеля. Рассказы Царицына27 об отношениях с Китаем, о чем много говорили в Москве в декабре; о встречах и спорах Хрущева и Мао Дзе Дуна и пр. ‹…› Между 8 и 11 янв. — в Тарусе. Знакомство с вдовой Мандельштама28 и ее рассказы.Его стихи. Стихи ненапечатанные Заболоцкого и Слуцкого29, очень характерные для настроений времени. Рассказываю Коле идею «Бумажные цветы»30, он восторгается и я, уставший от своих практических неудач, предлагаю ему писать его вместе с ним. Он знает в кино все ходы и выходы, а я там пропаду. Он охотно соглашается. [Далее — уже о другом.]
18 янв. [Судя по шрифту, на другой машинке («Москва»?): знакомство с Э. Казакевичем31.]
20 янв. Энергично работаю над либретто сценария. Оттен32 уже сам начал подтрунивать над своей пассивностью — выдумываю один я. Вчера мне Путинцева сказала, что только на днях сдали на клише ноты по вине Хренникова33 и раньше месяца сигнала ждать нельзя. Абсолютное безденежье.
22 янв. Написал либретто сценария без всякого участия Оттена и дал ему на редактуру.
23 янв. По словам Оттена, со мной хочет познакомиться дочь М. Цветаевой34, чтобы посмотреть тетрадку с имеющимися у меня автографами и переписать поэму «Лестница», которой у нее нет35. ‹…›
25 янв. Татьянин день. Еду в Загорянку36. Все грустно, но мама оживленно весела. ‹…›
27 янв. Днем у Штока. Завозим рукопись «Мейерхольд говорит» в редакцию «Октября» Фролову37, но не застав его, оставляем ее ему. ‹…› Арбузов передал сплетню: Рубэн Симонов38, отпраздновавший свое 70-летие, женится на актрисе театра Маяк[овского] Григорьевой39.
10 фев. Опять запустил записи. ‹…› За это время сдал 2 1/2 листа «Мейерхольд говорит» в «Октябрь». Фролов сказал Штоку по телефону, что он, читая, «визжал от восторга», но все решит только Панферов40. На днях мне позвонили из «Театральной жизни». Оказывается, они набрали отрывок из этой штуки и собираются пустить ее в № 5 (на днях выходит 3-ий). Я зашел в редакцию. Зубков41 сделал примечание о том, что это интересно и характерно, хотя есть и «ошибочные высказывания». Будет на разворот приблизительно, с зарисовкой В. Э.42. Пусть. Но это только одна шестая всего матерьяла. Звонок Маши Мейерхольд43. Любу Ф-н44 отставили от составления сборника воспоминаний о В. Э. Сегодня ему 86 лет. ‹…› Сдали с Оттеном заявку в Мосфильм, но они тянут.
12 марта. Надо записывать то, что слышишь. Ведь приходится слышать много захватывающе интересного, а кое-какие крупицы могут и пропасть45. ‹…› Рассказ о том, как к Я. Эльсбергу46 приходили посаженные им (Пинский47 и др.), о том, как Е. Л. Штейнберг48 не поклонился ему и пр. ‹…› Рассказ о смерти Сталина. Будто бы когда его нашли в одной из множества спален его дачи (одинаково оборудованных) после того, как он не вызвал звонком обычного ужина, он лежал на ковре уже мертвый от удара (кровоизлияния), а три дня бюллетеней — это было просто подготовкой народа к этой неожиданности. О том, как боялись взламывать дверь в спальню и как Маленков, которому об этом позвонили, созвал по этому вопросу Политбюро, где это голосовали и как все Политбюро поехал[о] на дачу и там совещалось перед закрытой дверью. О том, как Берия сказал фразу о тиране и о том, как Ст[алин] будто бы (версия?) приоткрыл глаза, и как Хрущев, встав на колени, слушал биение сердца и видел, что дрожат ресницы. О том (рассказ сына Андреева), жившего в доме на улице Грановского), как в ту ночь он поздно вернулся, а сверху лестницы бежали, одеваясь на ходу, Маленков и Хрущев с искаженными лицами (они жили этажом выше на одной площадке). Будто бы часть этого рассказал сам Хрущев, когда гостил у Шолохова, и его фраза: «Хотите, я расскажу вам, как мыши кота хоронили?» ‹…› Будто бы Пастернак пишет сейчас пьесу о крепостных актерах. По рукам ходит его стих-ие «Нобелевская премия»49, говорят — слабое (я не читал), но резкое. ‹…›
15 марта. Днем ко мне заезжает
Казакевич и привозит взятые им и Алигер50 книги. Сидит около
часа два [приписано и зачеркнуто — от руки синим карандашом]. ‹…›
Сталин только раз приезжал в Разлив, и то не решился переправиться через озеро
и так и уехал… ‹…›
19 марта. Вышел 5-й номер «Театр. жизни» с тремя почти страницами из второй части моего «Мейерхольда» и с его портретиком. Взяты не самые лучшие отрывочки, и всему предшествует предисловие редакции с обычными фразами об «ошибках» М. Но все равно хорошо, что напечатали, что понемногу кончается заговор молчания вокруг М-да. Говорят, что альманах с «Воспоминаниями» выйдет в конце марта. ‹…› По просьбе Кондрашева51 послал ему «Наташу Ростову»52. Звонила Македонская53, что Хренников согласен писать музыку балета по «Д. д.» по ее либретто54. Написал об этом Коркину 55.
23 марта. Хрущев в Париже. ‹…› Шток дал мне какую-то грузинскую пьесу, которую нужно анонимно переделать, за что автор даст из рук в руки 10 000 рублей. Автор не новичек — Буачидзе56. Но пьеса — страшная чепуха. Не знаю, как быть. Утром звонок Оттена, что договор с Мосфильмом подписан.
25 марта. ‹…› Сижу в
Ленинской библиотеке над газетами конца века для Горького и попутно подбираю
кое-что для «Мейерхольда». В связи с этим пришлось просмотреть ленинградские
газеты конца
17 апр. Апрель 1960. Пленум правления ССП по вопросам драматургии. Как обычно, в кулуарах разговоры умнее, острее и более по существу, чем на трибуне. ‹…› Победу одержали «прогрессисты», а черносотенцы разбиты, и выступления их второстепенных деятелей жалки, хотя чувствуется, что ненависть клокочет. Сейчас, несмотря на все разговоры о «консолидации», раскол в ССП очевиден, как никогда, но причина его не «творческие разногласия», а скорее способ жить.
Доклад Салынского60 умерен и спокоен. В общем, он в пользу «прогрессистов», хотя в нем вновь щиплется Володин61. Сам Володин ходит в кулуарах, как обычно, встревоженный и чего-то опасающийся. Паника, кажется, его нормальное состояние. Во всяком случае, я всегда встречаю его в этом настроении. ‹…› С трибуны много говорится глупостей. Мне понравилась речь В. Шкловского, как всегда декламационная, но все же злая. Он предложил, чтобы ССП издал на свой счет «Белые ночи» в дешевом массовом издании, чтобы покрыть вред, нанесенный фильмом Пырьева62, и тому подобное. Ему 67 лет. Только что вышла его новая книжка «Худож. проза» — итог всей жизни. Он недавно отпустил усы. После речи жаждет комплиментов, и я говорю ему их. Тут же его жена, вдова Нарбута. Я с ней познакомился у Паустовских. Гурвич с палочкой. Расспрашивает меня о моих воспоминаниях о М-де. Говорит, что иногда хочется и ему писать мемуары, но вот беда, он помнит про людей только всякую дрянь. «У меня злая память»63… Фанфаронистый нарцисс Юзовский64.
20 апр. Телеграмма от директора Театра Ленсовета Орлова о том, что они хотят включить «Нат[ашу] Ростову» в план на 60-й год. ‹…› Сижу над «Байроном». Работается трудно. ‹…› Но должен добиться, должен, ибо нужно! Вся беда в том, что театр как таковой меня уже мало интересует [Интересное заявление от человека, ставшего известным как драматург. Т. е. не интересуют конкретные актеры, труппа, коллектив, который создает спектакль? См. также ниже.], и поэтому нет никакого энтузиазма. Но и выхода нет.
21 апреля. Я о Байроне последних лет все знаю и понимаю, но это все тонкое, романное, для анализа, обертона, а сюжет и жанр требуют яркости, резкости, романтизма. Но романтизм, как это ни странно, противопоказан реалистическому изображению характера Б[айрона]. Он отнюдь не человек позы, наоборот. Все будут ждать иного от этой пьесы, но если я с ней справлюсь, то напишу ее так, как хочу, а не как ждут. Собственно, никакой разницы с героями «5-й колонны»65, кроме, пожалуй, большей тонкости характеров. А если это и сделать главным сюжетом, — он не тот, за кого его принимают. Ему навязывают позы и поведения, а он хочет быть сам собой и в этом его главная победа. Видимо, нужно все противоречия усилить, обрезчить, но тогда останутся ли они теми самыми противоречиями? Да, я разлюбил театр и в самом театре, и в прозе, и в жизни. Ох, как мне это неинтересно. Я хорошо знаю, что мне интересно, но нужно ли это кому-нибудь?
27 апр. Постепенно становится
совершенно неинтересно записывать все личное. Да оно и стало вполне
второстепенным рядом с наблюдениями над временем и тем, что бы я назвал
раскрывающейся тайной истории66. Вчера в одном доме встретился с
давно знакомым В. А. Сутыриным67. Он написал сценарий —
инсценировку «Королей и капусты» Генри. Просто удивительно, что этот человек,
носящий в памяти столько захватывающе интересного,
занимается такой ерундой (впрочем, это очень типично)68. Из его
рассказов надо бы записать о том, как он в числе некоторых тифлисских
работников поехал к стоящему у тифлисского вокзала
личному вагону Троцкого (ехавшего лечиться в Сухуми), [чтобы сообщить] о только
что полученном известии о смерти Ленина. Троцкий был поражен и растерян. Завязанный в шарфы и какие-то кацавейки. Потом он наблюдал
Троцкого в Сухуми во время отдыха и на охоте. Неприятный лично, хотя и
блестящий эгоцентрик. Его мало любили окружающие. Еще история о встрече в
начале 1935 года в строившемся у станции Кола лагере, где В. А. возглавлял
какое-то строительство, с прислан[ны]м
к нему вроде как в ссылку «нач. плановым отделом»
А. Г. Шляпниковым69. Растерянность обоих. Непонятность
появления Ш. — не то присланного на работу, но уже разучившегося работать, не
то полу заключенно[го].
Сутырин запросил Бермана70. Тот удивился,
что там оказался Ш. (какая-то накладка Гулага), и вызвал его в Москву. Вскоре
Ш. оказался в Верхне-Уральском Политизоляторе.
Сутырин уверяет, что он и сам, ожидая ареста в
__________________
1 Из последних публикаций: Всеволод Мейерхольд и 1936–1940 годы в дневниках А. К. Гладкова // Наше наследие № 106–107, 2013 (или на сайте журнала: http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/), а также дневники 1964–1965 гг. // Новый мир. 2014. № 1–3.
2 Левицкий Л. Утешение цирюльника. М., 2005. С. 376.
3 РГАЛИ.
Ф. 2590. Оп. 1. Ед. хр.
4 Удостоверение об окончании 9-й советской трудовой школы Хамовнического р-на (РГАЛИ. Ф. 2590. Оп. 1. Ед. х. 409).
5 Е. Б. Коркина. Опись фонда А. К. Гладкова в РГАЛИ (Ф.2590. Оп. 1. С. 1).
6 Литература и театр // Новый мир. 1964. № 10.
7 Наум Яковлевич Берковский (1901–1972), литературовед, литературный и театральный критик, и его жена — Елена Александровна.
8 Цецилия Исааковна Кин, близкий друг последних лет АКГ, с которой, как он сам говорил, у него был «роман отношений».
9 Александр Петрович
Мацкин (1906–1996), литературный и театральный
критик, историк театра. Печатается с
10 Кацева Евгения Александровна (1920–2005), переводчик,
критик и популяризатор германоязычной словесности, с 1949-го по
11 РГАЛИ
Ф. 2590 В. Т. Шаламов. Оп. 3. Ед. хр. 189. Записи о Ф. Абрамове, А. Грине,
А. Гладкове, Ю. Олеше, В. Шукшине и др. между
записями об Абрамове и Грине присоединены к нумерации записей о первом: вместо
перечеркнутых цифр (1–15) — Л. 9–10, 13–14, 16, 19, написано явно после смерти
АКГ в
12 Даниил Аль. Хорошо посидели. Часть вторая // Нева. 2007. № 3. http://magazines.russ.ru/neva/2007/3/al2.html
13
Возможно, имеется в виду Борис Александрович Вадецкий
(1906–1962), согласно Википедии — русский писатель
и переводчик, печатался с
14 Хотя на этот счет могут быть и иные мнения: возможно, их через определенный срок давности, например, 60 лет, следует выносить на свободное обсуждение (сошлюсь на точку зрения коллеги Д. И. Зубарева).
15 Так в тексте (но, возможно, в машинописи опечатка — вместо портить).
16 В квадратных скобках — здесь и ниже вставки и примечания публикатора и комментаторов. Вставки — прямо в тексте, комментарий — в подстрочных примечаниях. Особенности орфографии оригинала в некоторых, характерных для АКГ, местах сохраняются (они помечены подчеркиванием); выделения в тексте оригинала (разрядкой) переданы полужирным шрифтом.
17 Вначале этот дневник начинается как типичный отчет, описание произошедшего за какой-то предшествующий срок, по крайней мере, полгода, с подведением итога — ретроспективно, задним числом.
18 Регулярная описка АКГ: он почти постоянно пишет «реабелитация», очевидно возводя его не к иностранному слову reabilitation, а к русскому глаголу обелять/обелить.
19 Видимо, в середине 1959 АКГ был реабилитирован — только через 5 лет после освобождения из Каргопольлага, где он провел почти 6 лет (1948–1954).
20 Это замысел, который воплотится позже (1967) в фильме «Невероятный Иегудиил Хламида», о юности М. Горького.
21 Соответственно — «Возвращение в Миссолунги» (драма АКГ о Дж.-Г. Байроне: 1957–1972, под разн. назв.: «Смерть Байрона», «Путь в Миссолунги», «Последний год Байрона», «Последнее приключение Байрона», опубл. в 1979 году).
22 Иоганн Петер Эккерман (1792–1854), немецкий литератор, секретарь и друг Гёте, автор книги «Разговоры с Гёте в последние годы его жизни».
23 Арбузов Алексей Николаевич (1908–1986), драматург, в прежние годы друг и соавтор АКГ. Суслович Рафаил Рафаилович (1907–1975), ленинградский театральный педагог, режиссер театра и кино. Тункель Давид Владимирович (1905–1966) режиссер Московского театра революции. Шток Исидор Владимирович (1908–1980), драматург, актер, бывший другом юности АКГ. Плучек Валентин Николаевич (1909–2002), театральный режиссер и актер. Главный режиссер Московского академического театра сатиры (1957–2002).
24 Под «Воспоминаниями» АКГ имеет в виду то, что ему удалось опубликовать как главы из будущей книги в альманахе «Москва театральная» (М., 1960).
25 Георгий Александрович Товстоногов (1915–1989), театральный режиссер и педагог.
26 Драма «Иркутская история» (1959) и трагикомедия «Двенадцатый час» (1960) — Арбузова.
27 Лицо установить не удалось.
28 Ниже упоминается как Н. Я. или Над. Як. — одно из наиболее частых в дневнике АКГ в 60–70 гг. сокращений, за которым стоит его постоянная собеседница — НадеждаЯковлевна Мандельштам (девичья фамилия: Хазина; 1899–1980), жена поэта Осипа Мандельштама, сохранившая большую часть его литературного наследия, автор знаменитых и широко обсуждаемых в 60–80 гг. мемуаров о нем.
29 Поэты — Николай Алексеевич Заболоцкий (Заболотский; 1903–1958) и Борис Абрамович Слуцкий (1919–1986).
30 «Бумажные цветы» — киноповесть (1961), написанная АКГ в соавторстве с Н. Д. Оттеном.
31 Эммануил Генрихович Казакевич (1913-1962), писатель.
32 Оттен, илиН. Д. (см. ниже), — Николай Давидович Оттен (Поташинский; 1907–1983), кинодраматург,переводчик, сценарист, критик, соавтор АКГ по сценарию «Бумажные цветы», редактор сборника «Тарусские страницы» (1961). Или Оттены (ниже, запись от 6 сентября) — это еще его жена — Елена Михайловна Голышева (1906–1984), известная переводчица с английского; и ее сын (от первого брака) переводчик Виктор Голышев. Многие годы семья жила в Тарусе, в их доме бывали К. Паустовский, Н. Мандельштам, А. Солженицын и многие другие, некоторое время жил Александр Гинзбург.
33 Тихон Николаевич Хренников (1913–2007) писал музыку к песням в пьесе «Давным-давно».
34 Ариадна Сергеевна Эфрон (1912–1975), переводчица прозы и поэзии, мемуарист, художница.
35 «Поэма Лестницы»: «Короткая ласка / На лестнице тряской. / Короткая краска» ‹…› (июль, 1926).
36 Любимое место пребывания АКГ, его работы и отдыха — дачный поселок Загорянка, на восток от Москвы.
37 Владимир Васильевич Фролов (1917–1994), сотрудник редакции журнала «Октябрь», театровед. ср.: «Добрый, неглупый человек» (Самойлов Д. Поденные записи. Т. 1. М., 2002. С. 312).
40 Федор Иванович Панферов (1896–1960), пролетарский писатель, родившийся в семье крестьянина-бедняка. Редактор литературно-художественного журнала «Октябрь».
38 Рубен Николаевич Симонов (1899–1968), актер, режиссер театра и кино, педагог.
39 Галина
Константиновна Григорьева (1917–1969), российская актриса, заслуженная артистка
Кабардино-Балкарии; актриса Московского театра имени Маяковского (с 1949-го по
41 Юрий Александрович Зубков (1914–1982), театровед, литературный и театральный критик, в 1954–1957 гг. зам. главного редактора журнала «Октябрь», с 1958-го главный редактор журнала «Театральная жизнь».
42 Имеется в виду фото Мейерхольда. См. ниже запись от 19 марта.
43 Мария Алексеевна Валентей (1924–2003), дочь Татьяны Всеволодовны Мейерхольд, дочери Мейерхольда от первого брака.
44 Имеется в виду, скорее всего, Любовь Саввишна Руднева (Фейгельман; 1914–2003), писательница, театровед.
45 До сих пор дневник у АКГ получается довольно разреженный — всего лишь по страничке в месяц. А здесь он как бы себя подбадривает, понуждая взяться за ведение его в более регулярном и интенсивном режиме.
46 Яков Ефимович Эльсберг (настоящая фамилия Шапирштейн; 1901–1976), литературовед и критик. Считается, что он является автором множества доносов на своих коллег (например, И. Э. Бабеля, С. А. Макашина, Е. Л. Штейнберга, Л. Е. Пинского и др.). Репутация его была настолько одиозна, что статья в КЛЭ о нем опубликована с подписью «Г. П. Уткин», с намеком на учреждение, с которым он сотрудничал. — http://www.people.su/128378
47
48 Евгений Львович Штейнберг (1902–1960), историк Востока, автор исторических романов; в 1952 году осужден Особым совещанием при МГБ СССР «за антисоветскую агитацию» на 10 лет ИТЛ; отбывая срок в Каргопольлаге, работал в санчасти; реабилитирован и освобожден в 1954-м.
49 «Я пропал, как зверь в загоне. / Где-то люди, воля, свет, / А за мною шум погони, / Мне наружу ходу нет». ‹…›
50 Маргарита Иосифовна Алигер (настоящая фамилия Зейлигер; 1915–1992), поэтесса.
51 Лицо не установлено.
52
По-видимому, АКГ предлагает свой сценарий «Наташа Ростова» — пьеса по
мотивам романа Л. Н. Толстого «Война и мир» (РГАЛИ. Ф. 2590 Оп.
1. Ед. хр. 7, автограф, машинопись. 1946,
53 Ирина Владимировна Македонская — балерина Большого театра, режиссер, педагог; автор учебно-методического пособия «Актерское мастерство» (вместе с Петровой Е. В.) (М., 1998).
54 По-видимому, тогда это не увенчалось успехом, поскольку на сайте «Тихон Николаевич Хренников» утверждается, что только в 1976 году композитор «вспомнил о либретто балета по пьесе А. Гладкова └Давным-давно“, которое ему прислал лет за 10 до этого ленинградский балетмейстер Олег Виноградов. Тогда идея балета не вдохновила его, но теперь прямо-таки увлекла. ‹…› Премьера балета └Гусарская баллада“ состоялась 3 апреля 1979 года в Театре оперы и балета им. Кирова в Ленинграде» (http://www.khrennikov.ru/rus/biography).
55 Лицо не установлено.
56 Из рекламы: «К. Буачидзе. Комедии. М.: Советский писатель, 1965. — В настоящее издание вошли избранные комедийные пьесы видного грузинского писателя-драматурга Киты Михайловича Буачидзе».
57
58 Григорий Яковлевич Бакланов (настоящая фамилия Фридман; 1923–2009), писатель. Первые повести о войне, которые принесли ему мировую известность, «Южнее главного удара» (1957) и «Пядь земли» (1959), подверглись резкой официальной критике.
59 Очевидно, Л. Леонов дал «характеристику» АКГ от ССП, когда тот обратился в 1959 в прокуратуру с прошением о реабилитации и снятии судимости.
60 Афанасий Дмитриевич Салынский (1920–1993), драматург.
61 Александр Моисеевич Володин (настоящая фамилия Лифшиц; 1919–2001), драматург, сценарист и поэт.
62 Иван
Александрович Пырьев (1901–1968), кинорежиссер и
сценарист; «Белые ночи» — романтическая драма года, снятая им в
63 Установить лицо затруднительно. Но возможно, Абрам Соломонович Гурвич (1897–1962), известный советский шахматный композитор. Основная профессия: литературовед и театральный критик.
64 Иосиф (настоящее имя Юзеф) Ильич Юзовский (1902–1964), театральный и литературный критик, литературовед. Обычно подписывался как «Ю. Юзовский».
65 Пятая колонна (исп. Quinta columna) — наименование агентуры генерала Франко, действовавшей в Испанской Республике во время гражданской войны в Испании 1936–1939 гг. В широком смысле — любые тайные агенты врага (диверсанты, саботажники, шпионы, провокаторы, террористы, агенты влияния). Здесь имеется в виду – «Пятая колонна», пьеса Э. Хемингуэя, написанная в осажденном фашистами Мадриде (1937).
66 Вот это, пожалуй, рубежное высказывание с осознанием задачи для своего дневника зрелых лет.
67 Владимир Андреевич Сутырин (1902–1985), литературный критик, кинодраматург; в 1928–1932 гг. — генеральный секретарь Всесоюзного объединения Ассоциаций пролетарских писателей.
68 Как четко автор фиксирует парадоксальность «оттепельного» времени!
69 Александр
Гаврилович Шляпников (1885–1937: расстрелян), революционер, советский
государственный деятель, лидер группы «рабочей оппозиции». В
70 Матвей Давыдович Берман (1898–1939: расстрелян), высокопоставленный сотрудник ЧК–ОГПУ–НКВД СССР, комиссар государственной безопасности 3-го ранга (1935). Начальник ГУЛагаОГПУ–НКВД (1932–1937).
71 Владимир Михайлович Киршон (1902–1938: расстрелян), драматург.
72 Семен Захарович Корытный (1900–1937 или 1939), секретарь Московского городского комитета ВКП(б), муж сестры Якира И., расстрелян.
73 Ян Борисович Гамарник (настоящее имя Яков Пумдикович Гамарник, 1894–1937: застрелился накануне неизбежного ареста), военачальник, государственный и партийный деятель, армейский комиссар 1-го ранга.
Подготовка публикации, вступительная статья, примечания Михаила Михеева
Окончание в следующем номере