Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2014
Марина Анатольевна Палей родилась в Ленинграде. Окончила там же Северо-Западный государственный медицинский университет им. И. И. Мечникова, работала врачом. В Москве с отличием окончила Литературный институт. Многочисленные публикации в журналах «Новый мир», «Знамя», «Зарубежные записки», «Волга», «Урал» и др. Автор четырнадцати книг, изданных в России и восьми за рубежом. Проза переведена на английский, финский, немецкий, шведский, японский, итальянский, словенский, словацкий, эстонский, латышский, нидерландский и др. языки. Финалист премий «Букер», «Большая книга», им. И. П. Белкина (дважды). Лауреат «Русской премии» — 2011 (роман-притча «Хор»). Работает во всех литературных жанрах. С 1995 года живет в Нидерландах.
Life is miracle
Нерпа
1
Дева-нерпа, с лицом, что египетский сфинкс,
на востоке финских границ,
где торф, словно порох, дымно горел,
где силен русалочий хор,
где сошлись воедино — чухонец, карел,
русин, ингриец, помор, —
дева-нерпа жила там, не зная ни вер,
ни трудов, ни праведных дел.
Там панцирь на озере осенью сер.
Там камень горючий бел.
Там дети летают на финских санях,
там девы — в цветастых платках.
Там лыжные линии на полях
сходятся в облаках.
2
…На полозьях жених — онежский помор.
На сиденье — нерпа: бесстрастный взор.
По сторонам — темный сосновый бор.
Оба смотрят ветру в упор.
Жених:
«Проклятая нерпа! уходишь под лед,
не достать и багром с полыньи…
Какого же дьявола бьют меня влет
синие очи твои!»
Нерпа:
«Цветочный нектар мне приторно пить,
молочные реки скучны.
Только лед могу я всем сердцем любить,
только след ускользнувшей волны».
Жених:
«Твои плавники не ласкали меня,
ты скользкая, словно сталь…
Сосед, что водяру, как воду, пьет,
обрез в сарае достал.
Достал — и вот — всадил себе в рот,
бац! — череп к черту снесло…»
Нерпа:
«А я — все равно ускользну под лед…»
Жених:
«А ты — все равно ускользаешь под лед…
Как громко орет на пригорке народ…
Не бегите, меня никто не спасет…
Я тону, уносит весло».
Река
1
На Щуке на реке —
да волны-чешуя,
и бьет хвостом в причал
та рыбина, и злится,
и хлещет дождь такой,
чтоб ты не замечал,
как слезы льют рекой
и как продрогли лица
у тех, кто ждет паром,
чтоб на берег другой…
Зачем — спроси у них,
но и не жди ответа.
Дай мне поцеловать —
то место под скулой,
где ты щетину сбрил,
когда промокло лето.
2
буду лежать рекой
возле босых твоих ног
буду дарить покой,
лес, и песок, и мох
буду лизать волной
стопы твои, как плёс,
буду бежать за тобой,
я, тоскующий пес
траурной стану зарей,
розою золотой,
камнем войди в меня,
альтом придонным запой
буду сверкать рекой —
серой, железной, стальной,
не стой же ко мне спиной,
терем ты мой расписной
лицо свое приоткрой,
поворотись! а пока
буду лежать — рекой
я уж давно — река.
* * *
Только скомандовали «на старт!» — и вот, не поверишь, финиш.
Во мне жар — и нету жар-птицы. Во мне — адский холод.
Огнь — и дымящийся лед. Ты очень и очень молод.
Не подходи — ведь ни за грош погибнешь.
Горячка, да, — белая, черная — иль всякого цвета вне.
И не надобно — ни читателя, ни врача,
ни тем паче советчика. Чем он поможет мне?
Даже рыбья кровь становится горяча —
если живьем, в огне.
Гендерная разница
Пиит строчит одно: про Мутерлянд.
Она ему — жена, и мать, и дочь, и брат.
Он отвергает всех земных невест.
Таков ему положен крест: инцест.
А поэтесса — только про него,
Возлюбленного своего.
Он ей — не муж, не сын, не сват, не брат.
Он ей и есть родимый Фатерлянд.
31 августа
Хоронила я лето — в облачении белом:
как требует исламских этносов обычай.
Напялив траур для души и тела,
в кафе «Аddis Abebа» я сидела —
все — оки-доки, в рамочках приличий.
Мужчины черными затылками молчали.
Но в парандже, сквозь прорезь танка,
расстреливала дикими очами
меня — супруга чья-то, мусульманка,
не понимая тихой русской пьянки.
ВЕЩЬ
Памяти И. Б.
Вещь не предаст тебя, не продаст, обманывать ей западло.
Налил кипяток в грелку — грелка дарит тепло.
Лег на кровать — ложе не вышвырнет тебя вон.
Накрыл себя одеялком — нежишься, как эмбрион.
Подушенька, мамушка, мягки твои все бока,
Душа твоя пуховая вечна — переживет века.
Лампа настольная светит божественным светом.
Перегорит — заменим — и забудем об этом.
Газ на плите — честен, как Дон Кихот.
Миксер — перемелет все, что возьмет в оборот.
Сядешь в кресло — оно мягкое, без подвоха.
Полотенце — не знает ни «хорошо», ни «плохо».
А в человеке не стоит скрести тепла по сусекам.
Прекрасен брак вещи мертвой — с мертвецом-человеком.
Вот он, брак навечный, хотя, скажем так, и невенчанный.
Муж — это ты, белым волком помеченный.
* * *
Когда твоя тюрьма тебе предстанет раем,
считай, что победил ты Люцифера.
И Бога победил. И вот, караем
«богоносителем», стебёшь ты суевера.
Когда твоя тюрьма тебе предстанет раем,
в хлеву общественных весов и мер, —
ты сам уже ни горд, ни презираем.
Ты сам себе — и Бог, и Люцифер.