Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2014
Даниил Гранин. Заговор. М.: ЗАО «ОЛМА Медиа Групп», 2013. — 320 с.
В жизни Даниила Гранина было многое: школа, ленинградская война, что заняла четыре года. Были институт, работа в научной лаборатории, были путешествия, романы, писательство. И памятные, чистосердечные беседы с выдающимися учеными, из которых двое, цитолог и эмбриолог, утверждали, что душа у человека есть. «Но вы должны знать, каждая мать должна знать, что в ее ребенка Господь вдохнул душу» (П. Светлов). Даниил Гранин не раз на протяжении долгой жизни общался с чиновниками, партийными функционерами. То, что сегодня воспринимается как ситуация чуть ли не комическая — отказ Гранина подписать письмо с требованием высылки А. Солженицына из СССР, — тогда являлось ситуацией драматичной, отказ влек за собой исключение из партии, а исключенный из партии становился парией, падшим, переходил в низшую категорию людей. Д. Гранин из поединка с партийными властями вышел с честью. Становясь пенсионерами, партийные работники «очеловечивались», сбросив с себя начальственную манеру, заговаривали о «сокровенном». Так, от Г. Попова, бывшего первого секретаря Ленинградского горкома партии, Д. Гранин узнал, как снимали Хрущева, как реализовывался тщательно подготовленный заговор. «В нашей истории заговоры — первое дело. Заговоры — основное у них средство борьбы за власть», — грустно констатирует писатель. Но — и жизнь не выстраивается в шеренгу, и годы не хотят выстраиваться в шеренгу. И эта книга — не хронологический отчет о пережитом, о сложном прошедшем, а вольный поток мыслей: истории с сюжетами замысловатыми и простыми, воспоминания о судьбах великих ученых, размышления о прошлом, настоящем и будущем, о человеке и нравственной составляющей жизни, цитаты, осевшие в памяти. Есть фрагменты, занимающие несколько страниц, а есть и совсем короткие, как, например, этот: «Человека нельзя лишить мысли, нельзя ее запретить, арестовать». Фактически жизнь Даниила Гранина — это весь ХХ век. И выплывают из забвения милые подробности ушедшей жизни, «малый мир», сохраненный в памяти: прошлые звуки, запахи конского навоза, крики газетчиков, цоканье копыт. Времена, когда «не было на улицах негров, да и вообще иностранцев, они были редкостью, на стендах не клеили газет, газеты не бросали и всяких оберток, кульков, целлофанов — ничего этого не бросали. Прохожие стали другие, мусор стал другой, время-дворник все подмело». А были — дворницкие, булочная Филипповых, лоточники, татары-тряпичники, прачки, ломовые извозчики, шарманщики, трамваи с «колбасой». Все, из чего когда-то состояла жизнь, исчезло, прочно позабыто, как и навсегда исчезло и множество бытовых правил. Конечно, Даниил Гранин, участник Великой Отечественной войны, сражавшийся на Ленинградском фронте, автор «Блокадной книги», написанной совместно с А. Адамовичем, не раз обращается к военным годам. Это и врезавшиеся в память эпизоды военной жизни, собственные впечатления и осмысление мемуаров, воспоминаний бывших противников, другой стороны. И многое ныне выглядит не так, как десятилетия назад воспринималось юным солдатом. В воспоминаниях врагов он искал прежде всего то, что относится к Ленинградскому фронту, к эпизодом «его войны». И собственный опыт, не оспоренный в последующие десятилетия, сообщает: «Войны выигрываются не силой, не самолетами. Числом и умением можно выиграть сражение, победа приходит не от армии, а от знамен, от того, что на знамени. …Мы победили потому, что воевали против оккупантов, наша война была справедливой войной, с первого же дня мы знали, что победим. Моральное превосходство было важнее превосходства авиации». Одна из постоянных тем, к которым обращается писатель, автор книги о Петре I, — наша история, исторические мифы и реальность. «России не хватает повседневного внимания к своей исторической деятельности и заслугам, — считает писатель. — У нас почти ничего не сохранилось в память, например, Первой мировой войны, сражений русских войск, подвигов русских солдат в той войне. Нет почти ничего, связанного с историей первых пятилеток, деятельностью создателей советской индустрии, первыми колхозами, совхозами». О том, как охотно мы забываем и плохое, и хорошее без особого различия, свидетельствует многое. В том числе и отказ в 2009 году городского руководства отметить трехсотлетие со дня рождения Елизаветы Петровны — не было указаний сверху! Память Елизаветы почтила в Смольном соборе небольшая группа интеллигенции. Наша история последних лет, весь негативный опыт советской жизни помогли Д. Гранину, по его же признанию, понять и Петра I: «отечество было его хозяином, и он служил этому хозяину верой и правдой». В последние десятилетия всплыло много негативного из того, что либо скрывалось раньше, либо преподносилось как заслуги советской власти. Высылка наиболее талантливой части русской интеллигенции в 20-е годы, истребление священников, шаманов, украинских бандуристов-слепцов. И задается писатель вопросами: как удалось в наши дни, не осуждая красных, реабилитировать белых? Кто ныне герой — Чапаев или Колчак? Для Гранина Октябрьская революция — великая русская революция, событие эпохальное, которое много дало России и миру. Другое дело, что «мы не сумели сохранить ее величие, мы сами заморочили свою историю надуманными, несправедливыми обвинениями». Неизменен интерес писателя к людям, которые правили нашей страной: Ленин, Сталин, Горбачев, Маленков, Берия. Его оценки неожиданны и строги. «Что было, то было, но рано или поздно история должна восстановить правду. Всю трагедию и красоту российской идейной жизни, ее богатство и что она на самом деле дала миру». Д. Гранин хорошо знает, как несовместимые, противоположные воззрения уживались в одном человеке, как в советские времена лицедейство превратилось в массовое искусство: думать об одном, делать другое, говорить третье. Раздвоение, расщепление личности в СССР не могло остаться безнаказанным. Он изучал заявления, которые в конце 80-х–начале 90-х подавали те, кто желал выйти из компартии, и пытался понять: то ли партия проходила процесс очищения, то ли просто гибла. Он вообще считает, что дело писателя — попытаться понять другую сторону, людей, которых мы намерены осудить. Какие были у них мотивы? Можно ли было вести себя по-другому в данной ситуации и в данное время? Когда возможен компромисс, и так ли правы остервенелые, неспособные понять других «экстремисты правды»? «Историческое сознание у людей не подготовлено. Те, кто не прожил, не испытал, ничего о прошлом не знают, и им неоткуда это узнать. В учебниках истории нет истории страха и лжи, история нашей советской жизни не написана. Откуда им, вопрошающим, знать подробности нашего безгласия, механизм └единодушия“, └сплоченности“, └единомыслия“, откуда им знать, что значили для нас даже те крохи правды, которые иногда удавалось высказать». Размышляя о дне сегодняшнем, о техническом прогрессе, безгранично расширяющем коммуникативные возможности, Д. Гранин ищет ответ на вопрос: а способна ли техника помочь исправлению нравов? Технические возможности опережают способность человеческой адаптации, мы не в состоянии предвидеть, как мир новой техники изменит человека. Нравственные смыслы — вот что в первую очередь заботит писателя, к какой бы теме он ни обращался. Сострадание как высшая культура чувств, милосердие, совесть. И ой как полезно, необходимо вслушаться в то, что говорит этот не претендующий на истину в последней инстанции, мудрый человек. «Сознание нам расконвоировали, охрана ушла, предрассудки отброшены, мифы исчезли — иди куда хочешь. А куда? Вот какой вопрос появился, стоим в чистом поле без понятия, и никаких знаков». «Выросло поколение, которое не мечтало о коммунизме, которое вообще не думает о будущем обществе. О себе — да. О новой машине, как больше получать, как забраться повыше». «Смысл своей жизни, который мы ищем, не может находиться внутри ее, он может быть только для людей — в милосердии, в помощи, в любви, в сострадании. Это единственное, чем можно оправдать свое существование». «Закон возмездия существует. …Рано или поздно зло должно наказываться. Пусть через потомство, детей, ради которых воровал, лгал, грабил. Справедливость часто запаздывает. Не поспевает за сроками нашей жизни, то есть мы не доживаем, а вдовы, внуки — им достается. Если бы справедливость не существовала, что стало бы с нашим миропорядком?»
Ирина Муравьева. Жизнь Владислава Ходасевича. СПб.: Крига, 2013. — 568 с.; ил.
Владислав Фелицианович Ходасевич (1885–1939) — поэт, переводчик, историк литературы, мемуарист. При жизни Ходасевича было издано пять его поэтических сборников, последний, «Европейская ночь», уже за границей. Он принял Февральскую и Октябрьскую революции, работал в театральном отделе Наркомпросса, в горьковском издательстве «Всемирная литература», Книжной палате. Но вписаться в новую действительность не сумел. В 1922 году Ходасевич эмигрировал. Жил в Берлине, Праге, Италии, в 1925-м поселился в Париже. Он всегда был в гуще литературной жизни. С 1910-х годов выступал как критик, к мнению которого прислушивались, откликался на новые издания мэтров символизма, рецензировал сборники литературной молодёжи. В 1920-е Ходасевич становится ведущим эмигрантским критиком: в течение одиннадцати лет он публиковал литературно-критические статьи в газете «Возрождение», многие из них о поэтах и поэзии. Большой поэт, действующий критик, он был знаком со многими великими своего времени. Среди них — Валерий Брюсов, Александр Блок, Андрей Белый, Владимир Маяковский, Борис Зайцев, Иван Бунин, Мережковские, Марина Цветаева, Бердяевы, Франк… Дважды, летом 1916 и 1917 годов жил в Коктебеле, у Максимилиана Волошина. Дружил, совместно работал с Горьким, бывал у него в Саарове, Фрейбурге, Сорренто. За границей он посещал литературные собрания, вечера поэтов, юбилеи и — панихиды и отпевания. В 1939 году опубликовал книгу воспоминаний — «Некрополь», героями которого стали его современники, от А. Белого и Блока до Горького, увиденные через малые житейские правды. Несколько раньше, в 1931-м, вышла книга Ходасевича «Державин» — один из лучших образцов художественной биографии за всю историю этого жанра, в 1937-м был издан в Берлине сборник статей Ходасевича «О Пушкине». Надо ли говорить, что в России, уже в новой России произведения Ходасевича стали публиковать только в конце 1980-х годов. Тогда же появились статьи о нем, а в 2011 году — первая фундаментальная биография поэта (Шубинский В. Владислав Ходасевич. Чающий и говорящий). И все-таки, как считает журналист и историк Ирина Муравьева, мы многого не знаем о Ходасевиче. Применительно к Серебряному веку, Ирина Муравьева — человек не случайный: около десяти лет назад ею был выпущен двухтомник «Век модерна», в котором она досконально исследовала все особенности той переломной эпохи в самых разнообразных сферах жизни. И хотя Ходасевич далеко ушел от Серебряного века, свою творческую жизнь начинал он именно тогда. В книге широко использованы архивные материалы, хранящиеся в фонде Ходасевича в РГАЛИ: его переписка, неопубликованные прозаические наброски; а также опубликованная переписка, стихи Ходасевича. И. Муравьева воссоздает образ человека ярко талантливого и остроумного, болезненного, ранимого, достигшего в поэзии высокого совершенства, и в конце концов, «когда он понял, что ему не достичь высшего совершенства, что стихи не идут моцартиански легко и становятся чем-то вымученным, он бросил их писать, хотя мог бы, наверное, продолжать». В своей книге И. Муравьева следует за В. Ходасевичем, который считал (применительно к Пушкину, да и не только к Пушкину), «что вникнуть в творчество писателя можно, лишь досконально зная его биографию, что все в поэзии и прозе возникает в конечном счете из жизни автора». Обращаясь к жизни Владислава Ходасевича, она стремится обнаружить в ней некие соответствия его творчеству, подобные тем, что искал он сам у Пушкина и других поэтов. Детали биографии Пушкина, перед которым Ходасевич преклонялся, он исследовал «с дотошностью даже не пушкиниста, а близкого родственника». Для И. Муравьевой важны любые мелочи, потому что без жизненных мелочей, деталей жизни многое с необходимой глубиной в творчестве В. Ходасевича не понять. Любовно, тактично, исторически выверенно рисует она портрет поэта, творчество которого так долго не знали на Родине. А эскиз к портрету таков: «Есть в нем, в его поэзии неразгаданность. Он одинок в литературном мире своей эпохи, его невозможно отнести к какой-либо группе. Он не символист и не акмеист, хотя и вышел из символизма, но вскоре оттолкнулся от него. К акмеистам он тоже не примкнул; хотя некоторые и находят в нем сходство с ними, но оно скорее чисто внешнее. Он └опоздал родиться“, как пишет сам… Он прошел через декаданс, оставшись самим собой, не надев, подобно, скажем, Георгию Иванову или Брюсову, да и многим другим, маску, не спрятав лица, не стал разыгрывать свою жизнь как театральное действо. Это тоже было редкостью в те времена. Он не объявлял себя последним поэтом России, поэтом конца, хотя эсхатологические мотивы были, конечно, и в его творчестве. Но он выбрал себе другую роль. Он знал себе цену. Он держал на себе связь времен, сохранял традиции русской классической поэзии, претворяя их в просодию ХХ века. …. Он был одинок в поэзии; его традиция осталась неразвитой, непродолженной. Это одиночество — его удел, его судьба…»
Константин Костюк. История социально-этической мысли в Русской православной церкви. СПб.: Алетейя, 2013. — 448 с. (Серия «Богословская и церковно-историческая библиотека»).
Социальная этика рассматривается автором как отношения, опосредованные социальными институтами, или, как определяет Константин Костюк, «рефлексия о социальных вещах». Человек и государство, человек и власть, человек и социальная система — темы эти постоянно служили предметом философско-этической мысли, в том числе и христианской. Социально-этическая мысль Русской православной церкви в социально-этическое учение не оформлялась никогда, да и не могла в подобное оформиться. Причина этого — не только во внешних обстоятельствах, принуждающих церковь в течение почти всей своей истории находиться под бдительным оком «христианского» или «антихристианского» государства. Главное — в особом отношении к «миру», понятию «не научному», особо важному для церкви, и в принципиальном отсутствии у церкви «интереса» к социальному измерению жизни. Тем не менее именно христианской церкви наука обязана наличию социально-этического мышления и его расцвету в наши дни. На протяжении столетий христианской мыслью определялись сущность государства, народа, смысла социальной жизни, войны, мира, семьи, любви, продолжения рода. Несмотря на отсутствие целостного социально-этического учения в традиции РПЦ, данная книга ясно свидетельствует о том, что можно уверенно прочертить основные линии русской социально-этической мысли, выделить такие ключевые понятия, как власть, милосердие, правда, соборность, труд, семья. На протяжении веков государство в православии персонифицировалось в личностной силе — Царе. Оплакав гибель царя, церковь отделила от социального тела еще один слой — Отчизну. В особом фокусе она видит православного воина, его священное служение церкви и Отчизне. Служение — это измерение, в котором мыслится вся социальная жизнь, а не только присутствие в церкви. Духовное послушание, воинство, брак, труд — все это разные виды служений, которыми православный человек врастает в общество. Это кредо, ключ православной этики. Но нет в ней места таким категориям, как рабочий и профсоюзы, неясен статус образования и просвещения. Есть ли в жизни человека пространство прав человека — на это православие еще не дало однозначный ответ. Показательно, что среди православных мыслителей ХХ века нет ни одного, кто бы мог глубоко и искренне высказаться за демократию. И, напротив, масса таких, кто убедительно и бескомпромиссно связали православие с монархией. В книге прослеживается эволюция социально-этической мысли православия от его византийских корней до наших дней. История русской православной социально-этической мысли, констатирует автор, хотя и слабо в науке освещена, но весьма разнообразна. «Это и уникальный период киево-русского расцвета, способный подивить мир теми быстро-пышными совершенными формами, которые обрела богословская мысль. Это и по-шекспировски сложная и противоречивая эпоха Московского царства, в которой своего пика достигло и дело церкви и ее социально-этическая мысль. Это спустившаяся над церковью тень петровско-синодальной эпохи, в которую, однако, начинается многообразная перекличка с западной религией и богословием. И, наконец, период, значение которого для социально-этической культуры России невозможно переоценить, — рубеж XIX–XX веков, расцвет русской религиозной мысли». Представлен в книге, хотя и скудно, и специфический, советский период в жизни русской церкви: в «катакомбном» состоянии в те годы пребывала социальная мысль и в России, и за рубежом, материала мало. По многообразию материалов самым плодотворным для русской церкви автор считает постсоветский период. В первую очередь благодаря принятию «Основ социальной концепции РПЦ» и других социальных документов церкви. Значительная часть книги посвящена анализу Социальной концепции Русской православной церкви и внутриправославной дискуссии по социальным вопросам, развернувшейся в 90-е годы и первую декаду третьего тысячелетия. Отмечает К. Костюк и такой парадокс: вспыхнув в живой, клубящейся атмосфере постсоветских 90-х, жизнь социально-этической мысли в дальнейшем и по накалу, и по таланту только угасает, возвращая исследователя снова в историческую перспективу. И хотя непосредственного контакта Россия с Византией почти не имела, но социально-культурная мысль русского православия воспроизводит те идеальные категории, которые были в Византии: царь, империя, симфония. В русском контексте эти понятия обретали новые формы и толкования, какие-то даже более завершенные и прекрасные, какие-то уродливые. Так, модель «симфонии властей» сложилась в Византии, но совершенно иначе проявила себя на Руси, когда «церковь стала более мощной осью общества, чем в Византии». В период Московского царства была сформулирована русская «теология власти», и эту идеальную модель РПЦ считает ориентиром и поныне, считает К. Костюк. И ни от одного из своих заветов, поставленных на заре своего существования, русская церковь не отказалась — ни от своего добровольного византизма, ни от литургического неоплатонизма. Историю социально-этической мысли автор излагает, обращаясь к наиболее ярким ее фигурам и представителям, связывая литературно-богословский процесс с историко-социальными процессами, с культурным контекстом, в который погружены православные мыслители. И не только историю — он обращается ко дню сегодняшнему, задаваясь вопросом: не слишком ли статична РПЦ сегодня, готова ли она ответить на вызовы современного мира и как сегодня должны православные соизмерять свои действия: по закону мира сего или по высшему божественному закону? Он очень конкретен, анализируя, например, «потери и приобретения» церкви в деле «Pussy Riot» или современные расколы между либеральной общественностью и церковным сознанием. В конечном счете автор соотносит историю социальной этики православия с нашим днем: без этого богатейшего наследия нельзя постичь и современных социальных процессов, ибо могучи корни ключевых социально-этических понятий православия в нашем обществе, велики и запросы, к православной церкви обращенные.
Николай Стариков. Геополитика: Как это делается. СПб.: Питер, 2014. — 368 с.: ил. — (Серия «Бестселлеры Николая Старикова»).
Краткая формула, выражающая суть геополитики, такова: геополитика = политика + история + география. Цель данной книги, уведомляет Николай Стариков, — прикладное изучение геополитики и ее принципов, а не погружение в академические глубины этой дисциплины. И все-таки экскурс в историю геополитики, отцами-создателями которой являются англосаксы, есть. Это англичане, и в частности Маккиндер (1861–1947), ввели понятия двух цивилизаций — Моря и Суши, которые постоянно борются друг с другом. Это Маккиндер вел понятие «Heartland» — «Центральная земля», сердцевина континента. Он назвал бесконечные русские просторы «Географической Осью Истории». «Со стратегической точки зрения, — утверждал он, — Россия является самостоятельной территориальной структурой, чья безопасность и суверенность тождественны безопасности и суверенности всего континента. Этого нельзя сказать ни об одной другой крупной евразийской державе: ни о Китае, ни о Германии, ни о Франции, ни об Индии… только Россия может выступать от имени └Heartland“ с полным геополитическим основанием. Только ее стратегические интересы не просто близки к интересам континента, но строго тождественны им». Маккиндер признавал ведущую роль России. И уже более полно раскрывая суть геополитики, Н. Стариков пишет: «Цивилизация Моря строит флот и занимается морской торговлей, цивилизация Суши расширяется сухопутным путем. Задача Суши — не дать Морю заблокировать ее, взять под контроль прибрежные зоны и самой выйти к Мировому океану. Задача Моря — закрыть Суше доступ к морским просторам, подчинить своему влиянию прибрежные зоны и, раскалывая на части, постепенно поглотить Сушу. Сухопутная цивилизация сильна армией, морская — флотом. Чтобы побеждать противника, нужно не давать ему развивать флот или сильную армию, в зависимости от положения. А ведь игроков на планете не два, их больше. Бороться чужими руками, стравить две Суши или два Моря между собой — это уже прикладная часть геополитики». Хорошей иллюстрацией к тому, как выглядит прикладная часть геополитики, служит история Прибалтики: Латвия, Эстония, в меньшей степени Литва — это выход Суши к Морю, именно поэтому прибалтийские части Российской империи немедленно признавались Западом цивилизацией Моря, независимыми от России, что в 1918-м, что в 1991 году. Быстро и сразу. Важностью морской составляющей для США (цивилизации Моря) объясняется их интерес не только к Прибалтике, но и к Грузии, и к Украине. Руководствуясь четкой системой координат — противостояние Моря и Суши, — Н. Стариков обращается в прошлое. И начинает со времен Петра I. Именно с петровских времен, ибо Петр I был первым руководителем России, кто возвел на государственный уровень принципы геополитики, понял, что победить Море можно только на море. И, пользуясь тем, что европейские страны увязли в конфликтах между собой, создал действенный военный флот. В этом и заключались его величие и гениальность. С тех пор Великобритания, неожиданно для себя обнаружив мощную державу, вступила с ней в противоборство, которое длится до сих пор. Действия наших царей, генсеков и президентов Н. Стариков накладывает на ситуацию в мировой политике соответствующих времен. Среди стоявших во главе России были великие: как Петр I, как Елизавета Петровна, как Екатерина II, как Сталин, хорошо понимавшие правила геополитики. И те, кто сдавал позиции, завоеванные предшественниками. Имена и деяния называются. Н. Стариков распутывает запутанные клубки европейской политики, фиксирует изменения раскладов геополитических сил, прослеживает политический контекст событий, знакомых нам и не очень знакомых. Применительно к России державы Моря всегда преследовали две цели — максимальное ослабление России и препятствование выходу русского флота на просторы Мирового океана. В конфликты втягивались не только европейские государства, как Швеция, например, но и азиатские, как Турция, с которыми Россия вела не одну войну: англичане всегда старались натравить на Россию кого-то другого. Н. Стариков приводит показательные параллели, как, например, между Великой французской революцией 1789–1799 годов и русской Февральской революцией 1917 года: и там, и там целенаправленно — и не случайно, в интересах державы Моря — истреблялись флот и морская элита: офицеры, инженеры, флотоводцы. Мартирологи судов и людей, в том числе высших офицеров флота, и в том, и в другом случае впечатляющие. С 1917 года на протяжении нескольких лет союзники с удовольствием уничтожали русский флот, Англия «исправляла» свои ошибки двухсотлетней давности, когда «проспала» возникновение Российской империи, активно строящей флот. Анализируя боевую жизнь флота России, автор приходит к выводу, что страшнее «революционеров» и «реформаторов» противника у флота не было. Именно в годы революций и при реформаторах свертывались все судостроительные программы. И приводит страшные данные: если во Второй мировой войне и Великой Отечественной 1941–1945 годов захвачены, затоплены, потоплены, взорваны, сгорели 365 кораблей и судов советского ВМФ, то за период перестройки только с 1991-го по 1997 год списано, потоплено в базах и продано на металл — 629 боевых кораблей и судов российского флота. Только надводных. Петр, которому досталась сухопутная держава, зажатая на континенте и лишенная подходов к морю, а значит, и возможности морской торговли, выхода в море, понял после поражения в Азове необходимость строительства флота для своей континентальной державы. То, что до него никто не понимал, перестали понимать и впоследствии. «Да ведь и сейчас можно прочитать в газетах: └Кудрин предлагает сократить расходы на оборону и нацбезопасность“. Петру удалось стать Великим, потому что никакого └Кудрина“ он не слушал, хотя, уверяю вас, что агентов влияния, трусов и дураков и тогда хватало в избытке. Русский царь выслушивал всех, но поступал так, как того требовали геополитические интересы России. Почему он стал дружить с Карлом. Напасть на нас плохие дороги и взяточники не могут». На протяжении всей книги история тесно увязана с современностью, с днем сегодняшним. В отдельной главе дана история противостояния Моря и Суши на азиатском континенте. Надо, вслед за автором, признать, что о том, как проходило движение России к азиатским морям, как складывались взаимоотношения с азиатскими державами, мы знаем удивительно мало. Афганистан, Китай, Япония, Корея. И Восточный Туркестан на стыке двух геополитических империй — России и Китая — прекрасный плацдарм для удара по британским владениям в Индии или для нападения на Россию, Совдепию. Чуть менее века назад за эту территорию шли битвы, и не только дипломатические: и красные, и белые, одетые в форму царской армии, вместе защищали от общего врага Красную Россию в Синьцзяне. Это только одна из многих малоизвестных страниц отечественной истории, каких так много в этой информационно-насыщенной книге. Сегодня Восточный Туркестан — это Синьцзян–Уйгурский район Китая, где, как и в Тибете, не без поддержки извне постоянно устраиваются беспорядки. Цель — раскачать Китай. На протяжении трех веков в борьбе против цивилизации Суши Море использовало одни и те же методы. Войны, убийства, подкупы, попытки поставить во главе России своего монарха. Не за сумасбродство был убит Павел I, а за то, что предпочел заключить союз с Францией против Англии. Он попытался выиграть для России остров Мальту — ключ к владычеству на Средиземном море. Задуманный совместный поход наполеоновских и павловских войск в Индию, «жемчужину британской короны», был не «дурацкой» авантюрой, но стратегически просчитанной возможностью нанести удар Морю в самой его уязвимой части. Одним из методов Моря были устремления вести войну с Сушей с помощью своих специально созданных «шпаг». Такой «шпагой» в Европе дважды стала Германия и в Азии — Япония. Проверенное средство ослабить противника изнутри — через революцию устроить в стане соперника хаос. Метод испытанный. Сегодня Британия и США поддерживают хаос и крушение государственности в ближневосточном регионе, как в 1918 году они были за хаос и гражданскую войну на территории России. Н. Стариков — мастер задавать парадоксальные вопросы. Например: а сумели бы мы выиграть Великую Отечественную войну, если бы осенью 1941 года в СССР произошла троцкистская революция и «революционеры» смели «прогнивший сталинский режим»? (Это по поводу итогов русско-японской войны.) Море постоянно ищет силы, которые должны ослабить всех других игроков на планете разом. В начале ХХ века такой силой был марксизм, в середине ХХ века — нацизм и фашизм. В начале XXI века Вашингтон и Лондон делают ставку на исламский фундаментализм, пытаются столкнуть Россию и Китай. У геополитики есть свои законы, и странам, не являющимся частью Моря, следует воевать с Морем, дружить с Сушей. И не воевать с Россией. Наполеона, Гитлера, Чан Кайши и лидеров современности Муамара Каддафи, Милошевича, Саддама Хусейна, Мубарака объединяет фатальное непонимание принципов геополитики. Они думали, что смогут договориться, что, будучи полезными Западу сегодня, получат от него защиту и иммунитет от любых проблем в будущем. И были обмануты и преданы, когда пришло время их предать в связи с «изменением обстановки». Главная и единственная суть мировой политики — борьба за ресурсы и контроль над ними. И сто, и пятьсот лет назад происходила одна и та же борьба, разными методами и формами. В современном мире игроков четверо: США с Великобританией, Европа во главе с Германией и Францией, Россия и Китай. Историей, прочитанной к тому же не с западных позиций, проясняется то, что происходит сегодня, — и это несомненное достоинство книги. Вывод прост, но неутешителен: нас никогда не оставят в покое, просто потому, что мы, исходя из географических реалий, — центр Евразии, центр цивилизации Суши. Геополитика так устроена: будешь слабым — просто перестанешь существовать. И Николай Стариков не единственный, кто так говорит и так пишет.
Роман Почекаев, Ирина Почекаева. Властительницы Евразии. История и мифы о правительницах тюрко-монгольских государств XIII–XIX веков. СПб.: ЕВРАЗИЯ, 2012. — 384 с.
Ханши и регентши, жены и дочери правителей на протяжении столетий играли важную роль в политической жизни многих государств, в которых правили потомки Чингисхана: в Монгольской империи, Золотой Орде, Казанском и Крымском ханствах, государствах Ирана и Средней Азии. Права женщин в тюрко-монгольском обществе были неизмеримо шире, чем в современных ему странах Запада и Востока: ханские жены обладали собственным имуществом, распоряжались им, представительницы правящих семейств на законном основании участвовали в курултаях (съездах знати), в принятии важных государственных решений. Нередко супруги ханов становились правительницами в период между смертью мужа и избранием нового монарха. Жены и дочери правителей имели собственные войска, влияли на политические дела, занимались благотворительностью и покровительствовали деятелям искусства. В двадцати пяти очерках представлены биографии правительниц тюркских и монгольских государств XIII–XIX веков: от Борте, главной супруги и соратницы Чингисхана, родоначальницы Чингизидов, и его невесток Туракины и Сорхактани до правительниц последних «степных империй» — калмыцкой ханши Джан и казахской ханши Айганым (поэтессы Надиры). Хотя очерками это повествование назвать трудно — скорее, это полные драматизма, увлекательные новеллы. Деяния некоторых героинь давно стали сюжетами для многочисленных преданий и легенд, имеющих хождение по Великой степи, и не только по степи. Так, подвиги чингизидской принцессы, «девы-богатырки» Хутулун, возглавлявшей войска своего отца и лично участвовавшей в сражениях, вошли в фольклор народов Центральной Азии и даже Китая. Отдельную главу ей посвятил в своей «Книге о разнообразии мира» Марко Поло: современник Хутулун, он был наслышан о ней от знавших ее лично. Сюжет о восточной принцессе, придирчиво выбиравшей женихов, утвердился и в европейской культуре: волшебная сказка «Турандот» связана с «дочерью тюркского правителя» (так переводится имя Турандот), с Хутулун: это Хулутун хотела, чтобы претендент на ее руку победил ее в борьбе, но отец заменил борьбу загадками, «тестами», как мы сказали бы сегодня. В Крыму до сих пор сохранились легенды и предания о Джаныке, дочери хана Токтамыша и супруги могущественного эмира Идигу, героя эпоса «Идегей». Правда, легенды существенно искажают ту роль, которую она сыграла в истории. Образ Мандухай, восстановительницы Монгольского ханства (1470–1479), так популярен в историографии и народной памяти, что именем ее названа улица в Улан-баторе. Она участвовала в битвах, даже будучи беременной. Множеством легенд окружено и имя Суюн-бике, супруги трех казанских ханов и регентши при четвертом, собственном сыне, фактически последней правительницы независимой Казани, переставшей существовать в 1552 году. Это нам по невежеству кажется, что степь была дикой. Связи и контакты ханских дворов простирались далеко за пределы Азии, они охватывали и Европу, и Африку. Ханы — и ханши — принимали у себя посланцев европейских государств, дипломатов и путешественников. И иностранцы оставили свои воспоминания о том, чему были свидетелями. Самая известная женщина Золотой Орды Тайдула (ум. 1360), жена, мать и бабка ханов, при которых она в течение сорока лет играла важную роль в политике Золотой Орды, известная как «заступница православной церкви», занималась не только русскими делами, она была связана и с католическим Западом, играла активную роль в ордынско-итальянских отношениях. Великие женщины тюрко-монгольских государств собирали книги и предметы искусства, строили медресе и мечети и иногда даже писали стихи. Они покровительствовали наукам, искусствам и всем религиям, имевшим распространение в Монгольской империи: христианству, исламу, буддизму, иудаизму. Роль и значение героинь очерков в истории различно. Одни из них были эффективными правительницами, другие — отважными воительницами, третьи оставили свой след в искусстве и литературе; одни были соратницами своих мужей, другие сами управляли государствами, порой удерживая ханства от исчезновения. Среди них — и те, кто причастен к основанию новых династий и государств, как Сорхактани, жена, мать основателя государства ильханов в Иране; как Чаби, главная супруга Хубилая, основателя династии Юань в Китае; как Эргэнэ, первая правительница Чагатайского улуса. Одни из них ввязывались в борьбу за трон и влияние по собственному желанию, другие становились заложницами ситуации и взваливали на свои плечи бремя власти помимо воли. Многие трагически гибли: их травили, душили, топили в банях, завернутыми в кошму бросали в воду, связанными укладывали в санки, запряженные бешеным конем. Мир Чингизидов был жесток: военные походы, борьба за власть и передел владений, заговоры, интриги, репрессии. Родные братья воевали друг с другом, племянники с дядьями: свергали друг друга с трона, умерщвляли, ослепляли. В этом жестоком мужском мире женщины оказывались равными им соперницами. Почти четверть книги занимают служебные материалы: генеалогические таблицы, глоссарий, библиография (источники и литература), примечания. Авторами переработан огромный материал, требовалось разобраться, что из сохранившихся сведений соответствует фактам, а что представляет собой «эпические» достраивания, где мифы, а где правда. В источниках содержатся противоречивые сведения, несовпадающие оценки лиц и событий. Так Туракина, невестка Чингисхана, регентша Монгольской империи в 1241–1246 годах, предстает в источниках как женщина «ограниченная, жадная и жестокая», «глупая и невежественная». Но именно ей удалось, хоть и на короткое время, сохранить трон за семейством Удегея. А нелицеприятные оценки? Разгадка проста: биография составлялась при дворе ее победителей. Материалы в книге сгруппированы по «территориально-хронологическому» принципу, то есть очерки о представительницах определенного региона даны в хронологической последовательности. Первая часть книги посвящена правительницам Монголии — от Монгольской империи XIII века до Монгольского ханства рубежа XV–XVI веков. Во второй части книги содержатся очерки о правительницах Ирана и Средней Азии XIII–XIX веков. В третьей — о правительницах Золотой Орды XIII–XV веков. В четвертой части книги представлены очерки о правительницах постордынских государств XV–XIX веков. К середине XV века Золотая Орда распалась на ряд независимых друг от друга владений: из ее состава выделились Синяя Орда, Крымское, Казанское, Казахское ханства, несколько позже — Астраханское ханство, Ногайская Орда. Монголия оказалась поглощена империей Цинь, а большинство постордынских государств — Российской империей. Не так проста и примитивна история вхождения Казанского ханства в Московскую Русь: «Иван Грозный взял Казань». В Казанском ханстве сильна была «московская партия», недовольная засильем крымчан в своем отечестве. И в том, что происходило в Казани в канун присоединения, огромную роль сыграли женщины: Нур-Султан, Гаухаршад, Суюн-бике. И если первые правительницы Монгольской империи влияли на международную политику в континентальных масштабах, имели переписку с иностранными государями и вели завоевательные войны, то прошли века, и ситуация изменилась. И вот уже Фатима-Султан, последняя правительница маленького Касимовского ханства (XVII век), калмыцкая ханша Джан (XVIII век), казахская ханша Айганым (XIX век) были озабочены тем, чтобы сохранить свои владения и не вызвать гнев своих сюзеренов — московских царей, а впоследствии российских императоров. Через судьбы женщин-властительниц предстает история Евразии, огромного единого пространства, неразрывно связанного бессчетными корнями. Это Монголия и Китай, Иран и Ирак, Средняя Азия и Афганистан, Киргизия и Казахстан, Азербайджан, Самарканд, Бухара, Фергана, Крым, Поволжье. И — Московия, Российская империя. Единое историческое пространство.
Публикация подготовлена
Еленой Зиновьевой
Редакция благодарит за предоставленные книги Санкт-Петербургский Дом книги (Дом Зингера)
(Санкт-Петербург, Невский пр., 28, т. 448-23-55, www.spbdk.ru)