Когда за окнами светает…

                                  Душа обязана трудиться…
                                               Н. Заболоцкий

Когда за окнами светает,
Когда вот-вот начнется день —
Душа, как бабочка, порхает,
Сквозит сквозь воздух, аки тень.
А ведь она должна трудиться,
Как написал о ней поэт.
Он был не прав! Душа — ты птица,
Ты — мотылек, узревший свет.
Мелькаешь, мечешься, мерцаешь…
И в летней сельской тишине
Так невесомо воспаряешь!
Летишь — и воздух осветляешь…

И — забываешь обо мне.

 

Алфавит

Как будто в первый День Творенья,
Такое выдалось тепло!
Вот и мое стихотворенье
К тебе ручьями потекло.
И каждой букве, каждой строчке
Устроил пиршество апрель…
Порвав цепочку многоточий,
Звенит и цокает капель.
Как парус новенького струга,
Надута ветром буква «С»,
«Тире» — как жердочка упруга,
Плывущая за край небес.
А «Ф» большим жуком навозным,
Жужжа, живет в моей строфе…
Не потому ли смотрит грозно,
Что формой схожа… с галифе.
Но стоит ли о букве каждой,
Пленяясь формой, говорить?
И жить судьбою их бумажной,
А о тебе совсем забыть,
Не вспоминать о нашем прошлом?
Я, всякий раз, когда пишу
Тебе стихи — поверь, не ложно
С любою буковкой дружу.
Они, как братья и сестрицы,
Толпятся около меня,
Глазея молча на страницы
При ясном свете среди дня.
Тот день казался мне миражным…
Весь алфавит большой гурьбой
Врывался, как поток овражный,
В мои стихи… Зачем? Неважно!
…Мне одному остаться страшно,
Давай помиримся с тобой.

 

Старый сад

                            Константину Воронцову

…А скоро тучки засинеют,
Набухнут влагою… И вот
Сверкучим ситничком¹ засеют
Мой старый сад и огород.
Я избяную дверь открою…
Едва порог перешагну —
В лицо пахнет землей сырою.
Я сырь и прель ее вдохну.
И опахнет меня прохлада…
Замкнусь. И буду молчалив.
И явит взору сумрак сада
Ветвей чернеющих извив.
О, старый сад, насквозь промокший,
Ты всех мне близких пережил…
От бренной жизни изнемогший,
Как ты печален и уныл!
Ты знал морозы и жарищу,
Страшил дрожанием ветвей.
Ползли и вились корневища,
Превозмогая суховей.
И хоть сегодня день ненастный —
Ты доверяешься ему,
Продрогший, блеклый, безучастный
И безразличный ко всему.
Та жизнь, которой жил когда-то,
Истаяла… И ты поник…
Живешь, смятением объятый,
И не срываешься на крик.
Почуяв лиственное тленье,
Плоды роняешь в тишине…
Едва-едва сдержав волненье —
Хранишь завидное терпенье,
Совсем не свойственное мне.

 

Бунин в Париже

                           Ледяная ночь, мистраль…
                                                И. Бунин

Идет снегопад над Парижем…
Стих натиск мистральных ветров.
И вспомнились Бунину… лыжи,
И свадебный звон бубенцов,
И скрипы каретных полозьев,
И машистый бег рысака,
И бор, что заснежен и грозен,
Где Леший скулит у пенька:
Дурачится, хамски хохочет
И топает ножкой резво.
Всклокоченно хохлясь, что кочет —
Он гребнем трясет боево.

Печалится Бунин: «Доколе
Мне мысленно жаться к леску
Орловскому… Русское поле,
Сними, как удавку, тоску
С души моей… Гнет меня, губит…»
Но даже друзьям ни гу-гу
О том, как он зимушку любит
С барахтаньем в мягком снегу.
Он помнит, как снежною пылью
Искрят перехлестья ветвей.
И то, как пленяли в распыле
И Святки, и снеговей.

Лицо леденило от стыни,
А сиверко дул все свежей…
Ах, Бунин, все это отныне
Из области… миражей.
В простор вихревой и миражный,
На голос Руси бедолажной
Не рвись! Эти мысли отбрось!
Там жить и опасно, и страшно,
Где власти с народом поврозь.

…А снежная навись все ниже.
Авто и толпа — не пройти.
Предзимним любуясь Парижем,
Он шепчет: «Россия, прости,
Что бросил тебя, не вернулся…
Я, как в летаргическом сне,
Все сплю… Я еще не проснулся.
А то, что с тобой разминулся,
Парижу — не больно, а — мне…»

 

* * *

                                    Светлане Молевой

Тайной веет от русских стихов…
Света пишет их… Дивное дело!
И до третьих не спит петухов…
Вон окно ее зарозовело.
Она робко подходит к столу,
На тетрадку смотрит пугливо —
Ее тянет в лиловую мглу,
То к Неве, то к заливу.
У залива замашки лихи,
А история знаменита.
Прорастают зеленые мхи
Сквозь холодные сколы гранита.
Зеленеют! Пытаются жить.
Как и мы — приживутся не скоро.
Только этим, увы, не смутить
Ледяного морского простора.
Даже дни здесь — наследники мглы.
Ночи белые — признак недуга…
Невских волн штормовые валы
То и дело толкают друг друга.
Что толкаетесь — русло тесно?
Обалдели от одури-дури?
От того, что Светланы окно
Распахнулось — и блещет в лазури,
Отражая поблекший газон,
Гребни пенных, разъяренных волн,
Город-парусник, пасынок бури?!
Ветры вздули его паруса,
Что на арку Растрелли похожи.
Труб подзорных сверкают глаза,
Басовито сипят голоса
Бомбардирщиков… Пьяные рожи!
Что еще там, на тонком стекле
Отражается: шпиль колокольный?
Кто там бродит дорогой окольной,
Как песчинка в космической мгле?
Чья там баба летит на метле,
Не моя ли, по прихоти вольной?
Было? Не было? — Знать не дано…
Все былое нам кажется странным,
Стертой пленкой немого кино…
Ты ослеп! Вынь из глаза бревно.
Крикни в Прошлое: «Браво! Осанна!»
…Но захлопнулось плотно окно
Перед носом твоим… О, Светлана!

 

Свечку затеплю…

                               Светлой памяти жертв Беслана

Что сделалось с нашей страной!
Террор — этот Змей Огненной
Ползет по ней… Свечку затеплю
Во храме, где свет неземной
Связует и небо, и землю.
О, свет неземной, помоги!
Где выход? Не видно не зги…
За окнами — воля? Неволя?
Жизнь черные чертит круги,
Юнцам осыпая мозги²
Наркотиком и алкоголем.
Я в эти мгновения рад
Писанье открыть наугад
Священное… В нем обнаружу:
И тайны духовных услад,
И свет, исцеляющий душу,
Что с каждого виден листа…
Голгофская тень от Креста
Там зыблется… Тень — василькова.
Молитва, открой мне уста,
Сияющий Образ Христа
Яви мне, Библейское Слово.
Как Злак в Гефсиманском саду,
К стопам я Его припаду —
Призри, милосердный Мессия!
Я нынче, как грешник в Аду,
По краешку жизни бреду…
Зияет, как бездна, Россия.

 

Напевный звук

Вот-вот рассвет сквозь мглу пробьется —
И распахнется небосвод.
И лед, как склянка, разобьется.
И воды вырвутся вперед.
Жизнь как бы заново начнется,
Стрижи заложат виражи…
Внутри вдруг что-то оборвется —
И я пойму: порыв души.
И мне, смятенному, неймется —
В глубинку рвусь я, где придется
Копать, косить, колоть дрова,
Водицу черпать из колодца…
Лукавый критик ухмыльнется:
«Здесь стихотворцу достается
Набор из рифм: «трава — дрова».
Ты, критик, прав, но лишь отчасти…
Ужель всерьез приму за счастье
Литературные труды,
Прияв небесное причастье
От ветра, солнца и воды?
Светило! Тень земли оттисни
На облаке, где дух мой виснет,
Явив земле напевный звук,
Чтоб укрепились скрепы жизни,
А чувство личное к Отчизне
Не угнетало, как недуг.

 

Удивление

Спасибо, окские откосы,
Спасибо, тихая Ока.
Я здесь познал впервые слезы
От ледяного ветерка.
Не раз я плакал и… от смеха,
Его я сдерживал, как мог,
Когда перекликался с эхом,
Дудя в пастушеский рожок.
О, эти звуки, виды эти,
Все деревенское дивье!
Вы мне дороже всех на свете…
Все это кровное, мое!
И Поздняково вспоминая —
Дивлюсь! Я счастлив, счастлив был!
По ржанью слухом узнавая
Всех наших дряхленьких кобыл.
Охвачен вновь я чувством юным,
Оно, сквозь прошлое ведя,
Души затрагивает струны,
Звучащие как шум дождя.
Как я хотел бы в час разлуки
Доверить душу ветерку,
Чтоб он явил ей эти звуки,
А не смертельную тоску
По неоглядному простору,
По жизни, прожитой в глуши,
Чтоб сострадательному взору
Не зреть последнего позора —
Разора тела и души.