Из писем московскому другу
Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2014
Дмитрий
Николаевич Каралис родился в Ленинграде в 1949 году. Автор книг прозы: «Мы строим дом»,
«Игра по-крупному», «Ненайденный клад», «Самоваръ
графа Толстого», «Роман с героиней», «Чикагский блюз», «Записки ретроразведчика», «В поисках утраченных предков»,
«Петербургские хроники», «Очевидец, или Кто остался в дураках?»
и др. Лауреат нескольких литературных премий. Живет в Санкт-Петербурге.
1.
Привет тебе, дорогой житель первопрестольной!
Спешу поделиться с тобой двумя новостями — хорошей и плохой. Начну с хорошей. Вашему/нашему Юрию Полякову исполнилось шестьдесят, и он находится в прекрасной творческой и физической форме! Свидетельствую, вернувшись из Москвы, где проходил юбилейный марафон, до финиша которого добрался лишь наш юбиляр — участники сходили с дистанции пачками и по утрам мычали по переделкинским дачам, в то время как наш бегун был как огурчик, хрустел по утрам на лыжах свежевыпавшим подмосковным снегом и страницами нового десятитомного собрания сочинений.
Плохая: я взялся писать его жизнеописание для «молодогвардейской» серии «Биография продолжается» и не написал. Вернее, написал, но очень сухо — так пишут справку для полного собрания сочинений ушедшего классика.
…Когда мы говорили с издателем о будущей книге, мне казалось, что о моем любимом Полякове я напишу со свистом: открою читателям подробности его личной жизни, загляну в его творческую лабораторию, дам трактовку отдельных произведений, остановлюсь на удивительном качестве его письма, процитирую его многочисленные неологизмы и афоризмы и вообще — расскажу, как паренек из рабочего общежития назло всем обстоятельствам стал большим национальным писателем и драматургом, вернул народу знаменитую «Литературную газету», похищенную либеральной командой Ходорковского «про запас», на случай патриотического реванша…
И вот прекрасная обстоятельная книга о Евг. Евтушенко в этой серии вышла1, а моя — о Полякове — задерживается. Единственное утешение, что труд о Е. А. Е. тоже вышел не к восьмидесятилетию, которое поэт отмечал в 2012 году, а на два года позже — возможно, ее автор Илья Фаликов попал в ту же засаду, что и я: чем дальше в лес, тем больше дров. И вообще, большая творческая фигура простой системой уравнений описана быть не может… Оказывается, за скромным признанием твоего героя «ну, были кое-какие трудности» стоят настоящие айсберги неприятностей, и как следствие — градус авторского интереса повышается, а расследование удлиняется. И таких неожиданных открытий в биографии невозмутимого Юрия Михайловича оказалось немало.
Что, например, ты знаешь о вхождении Полякова в литературу? Как мальчик из рабочей семьи, потомок рязанских крестьян стал большим русским писателем с отчетливым национальным самосознанием? Это сейчас он писатель номер один в России, тиражи его книг зашкалили за шесть миллионов, пьесы идут с аншлагами по всей стране, экранизировано все, написанное им, да и сам он частый гость в острых телевизионных передачах; одних интервью у него берут по два десятка в год… Это он, Юрий Поляков, расширил русский литературный язык, обогатив его неологизмами, показал пишущим и читающим, сколь действительно могуч наш родной русский… Его высочайшей художественной пробы публицистика дала нравственную оценку всему, что происходило в России начиная с конца 80-х, и продолжает давать по сей день… Я уже писал тебе, что любое произведение Юрия Полякова — как напоминание о вкусе натурального молока, который мы забыли за яркими коробками порошковых суррогатов — всех этих веселых молочников и бабушкиных домиков в деревне. Пьешь-читаешь и припоминаешь молоко своего детства — парное или холодненькое, но неизменно натуральное, коровье, а не из европейского порошка по евро за килограмм, из которого в каждой керосиновой лавке-издательстве насобачились разливать в красивые упаковки-обложки непременно «бестселлерные» молочные напитки-романы.
С чем сравнить нынешнего успешного литератора Полякова, главного редактора «Литературной газеты», известного общественного деятеля и просто отличного, душевного парня? С симфоническим оркестром, который способен сыграть любую мелодию? С государством в государстве, живущим по неизменяемым нравственным законам, в котором черное по-прежнему называется черным, а белое — белым? С государством, в котором нет кривых зеркал политической конъюнктуры и двойных стандартов? Да. Сейчас он — величина, утес, член Президентского совета по культуре, блестящий прозаик, тонкий драматург, бесспорный лидер русского мира, к мнению которого не просто прислушиваются, а сверяют по нему свою собственную позицию — и друзья, и враги.
Вообще, мне интересно разобраться, как из одного одаренного человека созревает талант, а из другого, не менее одаренного, ничего путного не выходит; а третий, который превосходил обоих в отпущенном природой, со свистом катится на дно…
Ты можешь сказать: талант всегда пробьется! Э, нет, дорогой друг! Мы с тобой знаем, что удачных литературных стартов всегда было значительно больше, чем удачных финишей. И вообще: «Талантам надо помогать, бездарности пробьются сами!» Разве это не о нашей литературной среде сказано?..
Мне кажется, дело не только в отпущенных природой возможностях, но и в чертах характера, складе психики, умении управлять собой, не размениваясь на мелочи и пустяки. Как заметил классик, для того, чтобы управлять талантом, нужен еще больший талант.
И этот талант управления талантом, воля, целеустремленность интересуют меня в писательской судьбе Полякова более всего.
2.
Скажем прямо: детство нашего героя не предвещало ничего хорошего. Ни тебе профессорской семьи с няньками, ни торгового-аптечного советского блата, ни папы-мамы с махровыми административно-партийными корнями, ни даже нормальной жилплощади советского служащего или рабочего-передовика. Вот что Юрий Михайлович рассказал, когда в начале теплого сырого августа я гостил у него в Переделкине:
«Из роддома меня привезли в дом на Маросейке, рядом с памятником героям Плевны, в десятиметровую комнату без окон, только в потолке было пыльное окошко, выходившее на чердак.
Младенческая память сохранила цветастую занавеску, отделявшую наш семейный угол, и это запыленное окно в потолке, по которому время от времени метались тени. Большая тень — кошка, маленькая — мышка. Так тогда жило большинство москвичей. В этих условиях осмеянные └хрущевки“ казались дворцами.
В 1956 году родители получили комнатку в заводском общежитии маргаринового завода (Балакиревский переулок, 1), рядом с товарными путями Казанской железной дороги — Казанки. Это — немецкая слобода, ограниченная Казанской железной дорогой, далее Яузой — Рубцовской набережной, далее — Разгуляем. Там прошло все начало моей жизни.
Заводское общежитие (это был особняк с парадной лестницей, мозаичными полами, остатками наборного паркета, лепниной на потолке, каминами) находилось во дворе, вход в который закрывали огромные, как в рыцарском замке, железные ворота с метровым засовом. Для игры в рыцарей (как раз прошел фильм └Крестоносцы“) оставалось только вырезать шлемы и латы из жестяных коробов, в которых на завод привозили китайский яичный порошок, необходимый для производства майонеза. Особняк описан в стихотворении └Заводское общежитие“ и └Коммуналка“. Очередь в туалет и к умывальнику была обычным делом, а когда нам дали комнату побольше, со своим умывальником, — это казалось головокружительным комфортом…»
Не пугайся, мой друг, не пугайся! Я не собираюсь пересказывать в письме биографию любимого нами писателя. Но некоторыми фактами из его жизни и соображениями о его писательской судьбе поделюсь. Пробежимся по некоторым годам его жизни, которая — по большому секрету! — вдруг стала напоминать мне жизнь любимого мною Николая Сергеевича Лескова.
Например, я упомянул дачный писательский городок Переделкино, в котором семья Поляковых обитает с 2002 года. Чтобы укрепить будущих писателей в правильности выбранного пути, я бы привозил студентов Литературного института на экскурсию в дом Юрия Полякова. Пусть видят, как может жить человек, не разменявший себя на мелочи и сохранивший верность литературе. Кстати сказать, в 50-е годы прошлого столетия в Переделкине было общежитие для студентов Литинститута, и творческая молодежь, прохаживаясь мимо дач советских классиков, видела, какого уровня достатка можно достичь литературными заработками. О чем я и сказал Юрию Михайловичу:
— Каждый шуруп в твоем доме — запятая, каждый гвоздь — точка, доска — предложение, ступенька — абзац, веранда — повесть, гараж — пьеса, а сам дом — сценарий фильма. Например, «Ворошиловский стрелок»…
Поляков только с улыбкой покивал:
— Если я расскажу студентам, сколько раз переделывался какой-нибудь абзац-ступенька или переписывалась пьеса-веранда да покажу чемоданы черновиков, то на следующий день Литинститут не досчитается целого курса…
А вообще, скажу тебе по большому секрету: Поляков живет по фальшивым документам! Родился он на самом деле не 12-го, а ранним утром 13 ноября. Но мать Лидия Ильинична, вопреки своей партийности, была суеверна, дала санитарке три рубля, и мальчика записали на вечер 12-го. Как признавался Юра, однажды поэтесса Лариса Васильева составляла его нумерологический портрет и удивлялась, что ничего не сходится. А когда он предложил положить в основу вычислений 13 ноября, она воскликнула: «Да, теперь это — ты!»» Документы, может, и «фальшивые», но творчество настоящее, не так ли?
3.
Юра с детства проявлял черты человека думающего и анализирующего, его спокойная веселость и общительность бросались в глаза. Веселый, жизнерадостный мальчик дружит с книгой, тянется к знаниям.
Если коротко описать школьные годы Юры Полякова, то придется употребить устойчивое словосочетание советского периода: активно занимается самообразованием. Ищет себя. В Доме пионеров, расположенном неподалеку от общежития маргаринового завода, любознательный Юра перепробовал в детстве все возможные кружки. Пять лет занимался в ИЗО-студии, которой руководил художник Олег Осин, один из представителей «мягкого советского авангарда». Учился играть на балалайке и духовых, посещал фотокружок, театральный кружок, Клуб юных архитекторов (это уже при Доме архитекторов), занимался в секциях бокса, фехтования, легкой атлетики — тренер Г. Рудерман, племянник автора знаменитой «Тачанки». И даже окончил курсы клуба юных искусствоведов при музее им. Пушкина, куда приходилось ездить на перекладных.
Некоторые подробности детства и юности Юры Полякова привожу по диктофонной записи, сделанной в Переделкине летом 2013 года:
«Меня никто за ручку не водил, я всё сам. Некоторых нарядных детей родители со скрипками ждали — видно, что еще на одни занятия поведут. Я ходил в зеленом свитере, который мне связала тетя, и в брюках, пошитых из офицерского отреза.
…Семь месяцев я занимался боксом, пока меня не поставили с парнем, который года полтора занимался. А перчатки были старые, выбитые. И он мне так засветил между глаз, что у меня в голове аж вспыхнуло, затошнило. Я не ходил неделю, у меня жутко болела голова. А когда пришел, тренер спрашивает: почему тебя не было? Болел, что ли? Я говорю, голова болела после того спарринга, когда удар пропустил. └У тебя что, после ОДНОГО удара неделю голова болела?“ Да, киваю. └Вот что, Юра, это не твой вид спорта. Сдавай капу, получи свои сорок семь копеек и занимайся чем-нибудь другим“.
— Да, Юра, детство и юность у тебя были не сахар, не мед и даже не масло… Маргариновое, можно сказать, детство, как у большинства ребят нашего поколения. А когда обнаружились способности к литературе?
— Еще в начальной школе учительница литературы Ирина Анатольевна Осокина сказала матери: обратите внимание, ваш Юра находит очень интересные выражения. Мы писали изложение про первомайскую демонстрацию. Я использовал сравнение праздничных людей, уже не помню с чем, но учительница сказала: сколько лет преподаю, но такого не видела, — советую обратить внимание…»
Позднее Юрий Поляков в эссе «Как я был поэтом» (рекомендую найти и прочитать целиком!) вспоминал свои первые поэтические опыты: «Кто хоть раз пытался высказать трепет сердца в поэтических строчках, тот знает, как это испепеляюще трудно. Такое ощущение, словно пытаешься сработать античную камею с помощью отбойного молотка. Хочется сказать про любимого человека нечто особенное, небывалое — и юный, удрученный заурядностью повседневных слов поэт начинает выражаться метафорически. А это не просто.
…С коварством метафоры я столкнулся очень рано. Классе в пятом мне очень нравилась девочка по имени Шура Казаковцева. В особый трепет меня приводили ее глаза — большие, карие. И вот как-то на уроке пения я решил поведать о своих чувствах. Набрался храбрости и шепнул ей на ушко: └Знаешь… А у тебя глаза как шарики с Казанки…“ Ответом мне был взор, полный негодования. Объяснюсь: мы, мальчишки, таскали с товарной станции Казанской железной дороги, проходившей недалеко от нашей школы, стеклянные шарики диаметром сантиметра три. Шарики были двух цветов — зеленого и медово-янтарного. Очень красивые! Каково было назначение этих шариков, до сих пор не знаю, но наряду с марками, этикетками и прочей мальчишеской важной чепухой они являлись стихийной валютой моего детства. Наверное, именно тогда, окаченный ледяным взглядом Шуры Казаковцевой, я понял, что для глубокого поэтического сравнения одного внешнего сходства далеко не достаточно. Кому же понравится, если твои глаза сравнивают с какими-то там стекляшками с Казанки?..»
Общительного и доброжелательного Юру Полякова избирают председателем совета пионерского отряда — с этого начинается, говоря языком биографий, многообразная общественная деятельность. И в девятом классе Юра становится секретарем комитета ВЛКСМ школы и капитаном школьной команды КВН.
По признанию Юрия Полякова, школа сыграла в его жизни роль самую положительную.«Собственно, благодаря школе я, мальчик из заводского общежития, из семьи, где поначалу имелась одна-единственная книга └О вкусной и здоровой пище“, смог развиться в мыслящего человека и подготовиться к поступлению на литфак пединститута». (Мои воспоминания о школе носят значительно менее комплиментарный характер…)
4.
Школу Юра заканчивает со средним балом 4,7. Это случается в безоблачном 1971 году, когда в Кремле уже пятый год сидит большой добродушный Брежнев, аппарат «Луноход-1» проложил первую колею по лунной поверхности, запущены тысячи новых предприятий, построены сотни новых городов, Евгений Евтушенко разъезжает по всему миру как посол русской культуры, а семья Поляковых уже несколько лет как перебралась из рабочего общежития в отдельную квартиру.
Если судить по стихам, которые десятиклассник Юрий Поляков сочинил и прочел на выпускном вечере, то это был советский юноша в лучшем смысле этого слова — оптимистично и патриотично настроенный к будущей жизни:
Сегодня мы зрелы! У нас аттестаты!
Мы рады, мы даже как будто крылаты.
И словно огромные сильные крылья
Нам в жизни просторы, дорогу открыли.
(Можно, конечно, предположить, что стихи написаны из конъюнктурных соображений, молодой человек держал нос по ветру, но не будем наводить тень на юношеский плетень, и поверим в искренность чувств и мыслей, как верили в них во времена расцвета советской цивилизации.)
Через сорок лет Юрий Поляков вложит эти строчки в уста героя пьесы «Одноклассница», поэта-бомжа Феди Строчкова, а тогда, в 1971–м, он собирается поступать в Московский областной педагогический институт на литературный факультет.
«У меня не было никаких связей и блата, но были советские отношения, и моя учительница Ирина Анатольевна совершенно бескорыстно готовила меня к поступлению на литфак, а конкурс тогда достигал, между прочим, двадцати человек на место! Директор школы Анна Марковна Ноткина ходила со мной на вступительные экзамены, чтобы меня, не дай Бог, не обидели, потому что я был гордостью школы».
Но почему на факультет русского языка и литературы? Ведь собирался, между нами говоря, стать архитектором — ходил на подготовительные курсы, клеил макеты зданий, изучал историю и теорию архитектуры… А потому, что самокритично отнесся к своим рисовальным способностям, ключевым в архитектуре: «Рисуем в студии натуру. Я смотрю — у всех получается мрамор, а у меня — чугун!»
А вот к искусству слова задатки обнаружились явные.
«Благодаря КВНу выяснилось, что у меня определенный талант к веселому сочинительству. Кто-то пыжится и сделать не может, а у меня идет легко: сюжетные повороты, сценарии, приветствия с забавными ходами, общая драматургия… Можно сказать, что я начинал именно с иронических стихов кавээнного типа. Потом писал пародии и лишь затем — лирику. И спустя много лет я вернулся к этому пародийному началу, но уже в прозе. А начинал именно с иронических стихов, с того, что потом вдруг оказалось новаторством — все эти Тимуры Кибировы и тому подобный концептуализм, которым мы развлекались в школе, не считая серьезной поэзией».
Кстати сказать, Тимур Кибиров, носивший тогда фамилию Запоев, учился вместе с Юрием на одном факультете… «Когда я узнал, что он сменил свою изумительную, Богом данную фамилию на рахат-лукумный псевдоним Кибиров, то был поражен…» — признавался Юрий, публиковавшийся всю жизнь под своей природной фамилией Поляков. (Возможно, Запоев взял псевдоним, чтобы не заставлять краснеть отца — большого интендантского начальника, которому перед каждой сессией приходилось посылать в институт гонцов с дарами, чтобы избежать отчисления прогульщика сына.)
Я тебя еще не утомил биографией нашего Юрия Михайловича?
Тогда слушай дальше про этого удивительного молодого человек, который с первого курса занимается научной работой и пишет диплом по поэзии Брюсова — с дальнейшим прицелом на диссертационную работу. Просто с ума сойти, какой Юра был усидчивый, терпеливый и правильный!
5.
«Поскольку я вырос в семье с невысоким достатком и никаких связей у меня не было, я смотрел на свое будущее без иллюзий. Я понимал, что успех в литературе совсем не обязательный. Рассчитывать на то, что ты пишешь стихи и вдруг проснешься знаменитым, нельзя. Я взял установку в качестве базы сделать научную работу. С самого первого курса я начал заниматься научной работой и писать диплом».
Такое объяснение характеризует молодого тогда Юрия как человека обстоятельного, осторожного и дальновидного. Не правда ли?
И дальнейший шаг он делает согласно всем нормам и правилам советского общества. Мечтаешь стать поэтом, кропаешь по ночам стишки? Милости просим в литературное объединение, которых в стране полно — они шумят при каждой районной газете, при каждом доме культуры, при институте и даже пожарной части…
В 1973 году Юрий поступает в Литературную студию при Московской писательской организации и МГК ВЛКСМ. Семинары ведут крупнейшие писатели: Межиров, Слуцкий, Винокуров…
«Я попал в семинар Вадима Витальевича Сикорского — поэта, может быть, и не знаменитого, но чрезвычайно профессионального и образованного. Он был из литературной семьи, дружил с сыном Марины Цветаевой Муром, пропавшим на войне. Ему же судьба назначила вынимать в Елабуге из петли великую Марину»2.
Потом свой путь в поэзию он подробно опишет в уже цитировавшемся эссе «Как я был поэтом», полный текст которого я советую прочитать всем, имеющим отношение к поэзии. Начинающим стихотворцам — для науки и твердости духа; поэтам состоявшимся — для легкой ностальгической слезы и улыбки.
Девятнадцатилетний Юра с кавээнновской школой за плечами в те годы отдает предпочтение пародиям и стихотворному юмору; например, таким строкам:
Теперь дома особенные строят:
Я слышу, как внизу бифштекс горит,
Как наверху кого-то чем-то кроют
И как «звезда с звездою говорит»…
«Кстати, подражание, переходящее в пародирование, — нормальный путь стихотворного ученичества. Ибо, смеясь, с прошлым расстается не только общество. Смеясь, пародируя, ерничая, молодой поэт расстается со школярством, с зависимостью от литературных авторитетов. Да, Некрасов писал: «И скучно и грустно, и некого в карты надуть…» Дурачился. Но ведь он еще написал и «Русских женщин», и «Кому на Руси жить хорошо»… Если бы мне кто-нибудь тогда, в студенческие годы, предсказал, что игра со знаменитыми цитатами лет через двадцать станет основным содержанием русской поэзии и будет называться «постмодернистской интертекстуальностью», я бы просто рассмеялся. В начале минувшего столетия поэзия явилась полноправным участником и даже организатором грандиозного цивилизационного слома. В конце XX века не менее грандиозный катаклизм она (не вся, конечно, но тем не менее) прохихикала и пробалагурила. Неисповедимы пути Слова! Можно, конечно, упрекать поэтов. Но с другой стороны: а если «иронизм» — на самом деле не что иное, как не осознанная ими самими реакция на чуждость, ненужность нот катаклизма нашей российской государственности и культуре? Не знаю… Думаю».
И вот так всегда у Полякова: думал, думаю, буду думать… А жить-то когда? Когда совершать глупости?! Драться, объясняться девушкам в любви, рвать цветы, валяться на траве и кричать про развал в стране и задранные штаны в беге за комсомолом…
Впрочем, количество глупостей, суммарно отпущенных молодым людям, ограничено. И если одни думают, другие в это время безобразничают за себя и за думающего парня. Достаточно вспомнить нашу буйную бездумную (в отличие от Полякова) молодость!.. Сколько времени упущено, сколько сил растрачено, сколько глупостей наворочено! Жуть!
А упомянутый чуть выше комсомол, к которому мы с тобой относились как к пережитку прошлого и школе карьеристов, Юрия пока не раздражает. А может, и раздражает, но правила игры он соблюдает.
6.
В марте 1974-го в газете «Московский комсомолец» выходит подборка стихов молодых поэтов с предисловием Вадима Сикорского. У Юрия — одно стихотворение — «Февраль». Первая поэтическая публикация! Юрию Полякову еще нет двадцати.
Мой дорогой друг, ты помнишь свою первую публикацию? Я помню. Она случилась не в девятнадцать лет, как у Юры, а в двадцать; но мы же — прозаики, а не скороспелые поэты. Впрочем, сейчас это не имеет значения.
И опять эссе «Как я был поэтом»: «О, первая публикация! Она незабываема, как первая женщина! Тогда Москва была усеяна газетными стендами, чего теперь нет и в помине. Возле стендов всегда стояли люди. Странно — ведь газета стоила всего две копейки. Вроде бы купи — и читай. Но нет: стояли и читали. Я шел по Москве, высматривая стенды └Московского комсомольца“, и пристраивался рядышком с каким-нибудь углубившимся в газету гражданином в надежде, что он в этот миг упивается именно моими стихами. Но граждане читали в основном про спорт…»
В двадцать один год Юрий обретает свою вторую половинку: в морозном январе 1975 года вступает в брак с Натальей Посталюк, дочерью полковника ВВС, летчика-испытателя.
Тут важно не то, что он вступил в брак, а то, что не вышел из него и по сей день. Явление довольно редкое в нашем многобрачном литературном мире.
До чего Наталья и Юрий хороши на свадебной фотографии! Я видел много свадебных фотографий и дагерротипов, и лишь единицы из них поражают светом любви с пожизненным запасом. Так и хочется сказать: их Господь поцеловал! Хотя брак по советским временам и не был венчанным. Но мне кажется, Венчание еще состоится, и внуки Егорка и Любочка будут нести шлейф венчального платья бабушки…
И, забегая вперед, к литературным успехам Юрия, скажу: хорошо писать можно только в любви. Без любви проза ущербна, как неполная семья для ребенка. А поэзия без любви ущербна в квадрате — в лучшем случае ее место занимает эссеистика, рифмованная ворчливой ненавистью к стране и людям.
В июне 1976-го происходят два знаменательных события. Первое. В газете «Московский комсомолец» публикуется большая подборка стихов Юрия Полякова «Время прибытия» с предисловием-клеймом классика Владимира Соколова. Второе. Юрий с отличием защищает диплом на тему «Послеоктябрьское творчество В. Брюсова».
Не знаю, как тебе последний факт, но меня такие передовики всегда раздражали! Вот не пьется им, не гуляется, не пляшется, не фулиганится в свои молодые годы! Вынь и положь им красный диплом… Нам, не отличникам, это дико. А им — первое дело! Н-да…
То, что Юрий сделал прицел на аспирантуру, мне понятно: кому же охота загреметь от молодой жены в родную советскую армию! Вся жизнь может вдребезги разлететься за армейский год. У меня был подобный ход конем — я тоже подался в аспирантуру, чтобы за три года написать роман. Представляешь степень моего нахальства и авантюризма? От коротких рассказиков — к роману! Ни романа, ни диссертации я за три аспирантских года не написал, но делов натворил! Мы — таланты! Мы печатаемся! Нам повезет! Безудержная жажда жить здесь и сейчас плюс «хорошая» компания, от которой остались лишь горькие воспоминания и кладбищенские кресты…
…Юрий же работает учителем словесности в школе рабочей молодежи на Разгуляе. Уроки ведет легко, импровизирует, ходит по организациям, борется за посещаемость своих учеников… (О, боже, какая скука! Разве истинный талант станет заниматься в молодые годы такой ерундой, как преподавание словесности в вечерней школе! Истинные таланты сидели тогда в пивных барах, наливаясь пивом и собственной значительностью, дрались, посылали на три буквы не читавших Булгакова и Цветаеву, хватали девушек за коленки и обещали перевернуть литературный мир. Что нам ваша Государственная премия! Нас ждет Нобелевская, не меньше! Только где они теперь, истинные таланты? Один из них пишет тебе письмо о чужих успехах..)
Вскоре молодая семья Поляковых стараниями родителей обретает двухкомнатную квартиру в кооперативном доме в Орехово-Борисове, на Шипиловском проезде. У молодого поэта Юрия Полякова — свой кабинет! Представляешь себе — кабинет в двадцать два года! (Ровно в те годы я сменил верстак электрика на письменный стол техника и прыгал от радости: смогу оставаться на работе и писать!) У Юры — отдельная квартира и красавица жена! Жизнь удалась! Бегом в магазин, и на все денежки — сухого, ванилин, лимоны! Глинтвейн, гости до утра! Стихи — свои и чужие! Танцы с молодыми женами — своими и чужими. За занавесками — мельканье рук…
Но нет. Все не так, ребята. Юра с Наташей ходят по выставкам и театрам. Впрочем, тогда в театрах было что посмотреть. И мы, грешные, в своем Питере не только пили-гуляли, но и ходили в театры. Например, в БДТ имени Горького — на «Третью стражу», «Холстомера», «Энергичных людей»…
Кстати, не знаешь, почему БДТ носит теперь имя главного режиссера Товстоногова, а не изначальное — русского писателя Горького? Неужели режиссер Товстоногов, тридцать лет руководивший театром, более значительная фигура, нежели великий русский писатель и драматург с мировым именем Горький? Что сделал для русской культуры (став частью ее самое) писатель Горький и что сделал главный режиссер театра Товстоногов? Даже сравнивать неудобно. Есть в таких поспешных переименованиях что-то местечковое. А если через десяток лет кому-то захочется дать театру имя следующего директора или главного режиссера, какого-нибудь Дремучего или Писучего?
(Юрий Поляков, став главным редактором «Литературной газеты», вернул-таки сброшенный либеральным предшественником профиль Максима Горького на логотип издания. Надеюсь, и с БДТ это произойдет.)
7.
…Н-да. Но жизнь как шкура зебры. И после светлых полос (свадьба, красный диплом, кабинет в отдельной квартире, крупная публикация в «Московском комсомольце», театральные премьеры и выставки) следует черная: обещанная аспирантура срывается.
«В аспирантуру меня рекомендовал ученый совет, но — └мест нет“. Меня пригласил проректор П. Лекант, сказал, что очень сожалеет, но обещает — после того, как я схожу в армию, уже точно будет место».
Во весь рост встает перед Юрием Поляковым «легендарная и непобедимая», о которой он думает совсем в других эмоциональных категориях. Но идет. А куда денешься?
…Осенью 1976 года учитель русского языка и литературы с красным дипломом Юрий Поляков призывается на год в Советскую армию — солдатом.
В
армию
Обноски отцовы,
Затертый мешок вещевой.
Последнее слово
С улыбкой: «Останусь живой!»
А все-таки горько —
Стремительно, в шесть без пяти,
Бог знает на сколько
Из теплого дома уйти.
Уйти спозаранку
И знать, что иначе нельзя,
Кусочек «гражданки»
С собою в мешке унося.
Мы ведаем смала
Про долг свой и Родину-мать.
Мой долг для начала —
С колонною в ногу шагать.
«Я уходил в абсолютной уверенности, что возвращусь и поступлю в аспирантуру. Мне научная руководительница писала в армию, что, дескать, не волнуйся, место есть, мы его держим, служи спокойно…» Первые полгода Юрий служил в артиллерийском полку под Берлином, заряжающим с грунта при гаубичном комплексе «Акация»; задача полка — в случае военных действий продержаться пять минут. Позднее, узнав, что он поэт, его переводят в редакцию дивизионной газеты «Слава», расположенной в Олимпийской деревне. В письмах жене Юра признается, что переводу в газету он обязан не столько поэтическим заслугам, сколько умением печатать на машинке… В армии Поляков принципиально не ругается матом — его даже приглашают в разные компании, чтобы вспомнить нормальную доармейскую речь.
За год службы в армии Юрий Поляков пишет суровые стихи, трогательные письма жене и прочитывает гору книг — в воинской части собрана отменная библиотека.
Идеалистическое представление о Советской армии довольно скоро разбивается о неуставные отношения, о которых не пишут в газетах и книгах и которым нет места в кинокартинах. Но они есть! Вот они — каждый день, каждый час, каждую минуту.
Там, под Берлином, Юрий задумывает повесть, названную впоследствии «Сто дней до приказа». В письмах жене он пишет о своем желании вступить кандидатом в члены КПСС и делится соображениями о возможных рекомендациях. И пишет стихи.
«В армии, несмотря на все трудности, я неожиданно расписался. Давно ведь замечено, что несвобода окрыляет. ‹…› Кстати, я уходил и армию, страдая совершенно типичным для столичного образованца недугом — насмешливой неприязнью к своей стране. Это был непременный атрибут тогдашнего интеллектуала, вроде нынешней серьги в ухе гея. После института мне нужно было попасть в Германию, хлебнуть армейской жизни, чтобы
…сразу подобреть душой,
Душой понять однажды утром сизым,
Что пишут слово └Родина“ с большой
Не по орфографическим капризам…»
8.
Из армии Юрий вернулся со стихами об армии и горячим желанием писать прозу. Его стихи произвели впечатление откровения, потому что об армии писали или «чернуху», негодную для печати, или рифмованные военные отчеты, а тут нормальные человеческие стихи! Стихи Полякова попали в представление тогдашней власти о том, какой должна быть современная литература. Она должна быть чуть-чуть дерзкая, но без фиги в кармане. Ну, например:
Солдатский
сон
Мне снится сон!
Уже в который раз:
Осенняя листва в морозной пыли,
Приспело увольнение в запас,
Друзья ушли,
а про меня забыли!
Наверно, писарь — батальонный бог —
Меня не внес в какой-то главный список.
А «дембель» близок, бесконечно близок,
Как тот, из поговорки, локоток.
Я вновь шагаю по скрипучим лужам
На ужин
строевым, плечо к
плечу.
Смеется старшина: «Еще послужим!
А! Поляков?!»
Киваю и молчу…
1978
Итак, Юра возвращается из армии. Жена Наташа ждет. А вот другая привлекательная дама — Аспирантура — не дождалась, она прошла мимо, покачивая бедрами блатной девочки, которую взяли на место Полякова по телефонному звонку. «Обман начальства так разозлил, что я решил: назло врагам напишу диссертацию и защищу ее! Пошел устраиваться на работу в свою школу рабочей молодежи, и там мое место занято! — середина учебного года…»
Юра выходит из школы, едва не хлопнув дверью. На гражданке всё против него! Или почти всё! Он грустно шагает по родному району и нос к носу сталкивается с секретарем Бауманского райкома комсомола Галиной Никаноровой. Она помнит его еще как комсомольского секретаря 348-й школы. Узнав о его горе, Никанорова весело зовет Юру на работу в райком, курировать учительские комсомольские организации. И Юра соглашается — комсомол ему знаком!
«…Впечатление от райкомовской жизни было странное. С одной стороны, деловой энтузиазм и множество хороших дел, не только для галочки, но и для души. Сегодня Гребенщиков или Макаревич будут повествовать о своей неравной борьбе с └империей зла“, а тогда они доили комсомольскую волчицу с таким азартом, что у той сосцы отваливались. Я состоял членом совета творческой молодежи при ЦК ВЛКСМ и хорошо это знаю. На другой же чаше весов были ежедневная изнуряющая аппаратная борьба, интриги, а главной ценностью считалось преодоление следующей ступени на карьерной лестнице. Но в газетах об этом не писали, да и литература такие сюжеты обходила стороной».
В райкоме Юрий проработает год — по декабрь 1978-го. Надо ли говорить, что знакомство с аппаратной жизнью через несколько лет выльется в повесть «Райком», названную при издании «ЧП районного масштаба» и увидевшую свет в 1985-м. Как говорится, Пушкину только пуля Дантеса была некстати.
Свою первую четверть века Юрий заканчивает вполне успешно. В его активе — полторы сотни стихов, публикации в газетах, армия, красавица жена, квартира, живость характера и умение сходиться с людьми. И работоспособность! Он пашет, как новенький трактор, и продолжает заниматься самообразованием: много читает и продолжает ходить, как на работу, по театрам и выставкам. Свою тягу к искусству он объяснит потом просто: «Я добирал то, чего не смог получить в своей рабочей семье, в социуме заводского общежития…»
Вспомни, дружище, что было в активе у нас к нашему 25-летию? Одни замыслы… Еще не мужики, но уже и не юноши. Мирное небо над головой, веселая толкотня в винных отделах, дым коромыслом в пивных барах… Что еще надо? Жизнь прекрасна и удивительна! Мы еще напишем, мы еще удивим мир! Просто пока писать не о чем! Не писать же производственные повести и романы с партийно-комсомольскими положительными героями! Кто-то уходил в юмор, сатиру, кто-то в алкоголь. Кому-то удавалось недолго сочетать эти два разных направления. Выпивка в те годы считалась доблестью, алкоголизм как диагноз никого не страшил, все самое смешное и интересное, о чем можно было вспоминать, происходило по пьяному делу. Страна пила, формируя бюджет пьяными деньгами, и вместе со всеми пили мы. Разве не так? Так…
Пил ли Поляков? Читаем:
«Не знаю, как сложилась бы моя литературная судьба, но в 1978 году я внезапно стал секретарем комсомольской организации Московского отделения Союза писателей. Организация была маленькая — сорок–сорок пять человек. Членов СП всего несколько, так как средний возраст членов СП был тогда шестьдесят семь лет. Писателей, которым перевалило за сто, было больше, чем тех, кому до тридцати. Остальные — сотрудники аппарата СП и литературные секретари, в основном дочки писателей, пристроенные отцами к друзьям. Работа на общественных началах. Но комсомольские организации творческих союзов были на особом счету. Почему старшие товарищи остановили выбор именно на мне? Полагаю, потому, что я, единственный из всех молодых литераторов, имел некоторый опыт райкомовской работы и вдобавок после употребления спиртных напитков в буфете ЦДЛ не буянил…»
Выпить и не побуянить в наших кругах считалось дурным тоном. Думаю, если бы в те годы наша веселая бригада нарвалась на компанию Полякова, трепка вышла бы изрядная. Комсомольцев мы любили с нерастраченным чувством молодой ненависти. А печатавшихся комсомольцев — особенно!
«…Кстати, это └комсомольское“ обстоятельство первичного вхождения в литературу мне с ехидством припоминают до сих пор, — продолжает Поляков. — А вот про участие одного молодого поэта в групповом изнасиловании, шумно обсуждавшемся в те годы, давным-давно все позабыли. Странно, если задуматься…»
Вскоре Юру Полякова берут на должность младшего корреспондента многотиражки «Московский литератор».
Да это просто баловень судьбы! Не виданная для молодого поэта удача — должность корреспондента в писательской (курсив мой. — Д. К.) газете «Московский литератор»! Кто подсадил его на этот счастливый эскалатор?
Помню, как мне, уже печатавшемуся автору, пожелавшему быть поближе к литературе, предложили в журнале «Нева» должность курьера — носить на почту письма и бандероли. Все уверяли, что место чрезвычайно перспективное для литературной карьеры… Я остался работать в гараже, свято веря, что хороший текст сам себе проложит дорогу… И оказался прав. Но дорогу пришлось именно прокладывать, прорубать, в то время как рядом по литературным шоссе сновали-катились мои сверстники, сотрудники журналов и издательств. У них шансов опубликоваться было несравненно больше. (Другое дело, что большинство из них потом бесследно сгинуло, не оставив следа ни в литературе, ни в журналистике.)
Завидую ли я Полякову? Конечно, завидую. И должности в писательской газете, которая помогла спрямить путь в литературу, и его талантливости и целеустремленности. Но под ручку с завистью ходит запоздалое раскаяние за свое разгильдяйство и снобизм. Что мешало мне, как только проклюнулся росток первой публикации, пойти в литературное объединение, коих в моем Питера была тьма-тьмущая? Гордыня… «Как это, — рассуждал я, — кто-то будет обсуждать мои рассказики! Я и сам знаю, что хорошо, а что плохо. И вообще, меня печатают в центральных газетах и даже в одном центральном журнале!»
Снобизм и зазнайство отвернули меня от прямого пути в литературу — через естественное обсуждения в кругу тебе подобных, через литературную компанию, без которой очень легко сбиться в другую компанию — прожигателей жизни.
9.
А что у Полякова? А он — сама целеустремленность! Вот как вспоминает Сергей Мнацаканян пришедшего в 1979 году нового сотрудника «Московского литератора»: «Внимательный, аккуратный, трудолюбивый молодой человек — наверное, это правильная характеристика двадцатипятилетнего поэта. Уже тогда проявились несколько его человеческих качеств — верность дружбе, хотя друзья подводили и предавали его в течение десятилетий, настойчивость и необыкновенная работоспособность (курсив мой. — Д. К.)». (Лев Николаевич говорил, что вдохновение — это пустой звук, работайте, и оно придет; а гениев определял как состоящих на 99 % из труда и лишь на 1% — из отпущенного природой.)
Сам Юрий в задушевной беседе под маринованную питерскую корюшку и московскую водочку так рассуждал о своем удачном литературном старте.
Юрий Поляков (ЮП): Я достаточно быстро прошел путь от ученичества до вполне профессиональных стихов. Начал писать стихи в школе, всерьез занялся поэзией в институте, в 1973 году вступил в литобъединение, где прозанимался четыре года, до армии. В 1976-м ушел в армию — неволя, так сказать, окрылила, — в 1977-м вернулся с кучей стихов. С 1978-го начались систематические публикации, в 1980-м вышла первая книжка стихов. Весь путь занял шесть лет.
Для поэта — это нормально, большинство так и проходило от ученичества до первой книги. Блок, Брюсов еще быстрее прошли. И сейчас, когда я смотрю собрания сочинений поэтов, которых советская власть не выпускала, читаю их ранние стихи, становится понятно, почему их не выпускали: они просто не профессиональны. Это стихи несформировавшихся поэтов — не эстетически, мировоззренчески, а чисто версификаторски, технически. Человек еще путается в словах, он не может сбить всё в одно. Мысль, чувство, рифму, ритм. Мой старт сложился вполне удачно. Это потом начались серьезные препятствия…
Дмитрий Каралис (ДК): Интересно складывается. Во-первых, ты человек неконфликтный…
ЮП. Да, в повседневной жизни я осторожный и неконфликтный человек.
ДК. Второе, у тебя не было внутреннего конфликта, тебя не раздирали потаенные страсти, с которыми нужно бороться. Вот бывает же раннее пианство….
ЮП. Или раннее б… Или проблема национальной самоидентификации, в которой запутались многие мои знакомые. Некое недовольство собой, непонимание, к какой культуре ты принадлежишь. Недовольство экспонировалось на страну, которая виновата в том, что твой папа-казах женился на местечковой еврейке. При чем здесь советская власть? Это был его выбор.
ДК. У Довлатова, по-моему, были такие сомнения.
ЮП. У многих были…
ДК. И ты не разрывался, по какому пути пойти — духовному или материальному? На овощную базу товароведом или стихи писать. Не было такого?
ЮП. Не было. Но я сознательно этого избежал: пошел в педагогический, стал заниматься наукой. Я понимал, что первые годы не смогу зарабатывать литературой, но и совсем не литературой заниматься нельзя — это сильно уносит. Некоторые так отвлеклись, что только после сорока вернулись в литературу. В этом тоже не была виновата советская власть. Вопрос: кто ж тебя заставлял идти прорабом? А мне, дескать, надо было построить кооперативную квартиру.
ДК. Получается, ты, человек цельный и правильный?
ЮП. Да. Получается. У меня никогда не было каши в голове. Меня еще в детском садике называли старичком, потому что я всегда всё обдумывал. И, став писателем, всегда говорил, что думать — мое ремесло.
ДК. Ты никому не хотел зла, фиг в кармане не держал…
ЮП. Да, ни к каким группам не присоединялся… Я помню, как Римма Казакова, которая прекрасно ко мне относилась, пока не начались разделительные дела, сказала, выпив после обсуждения моих стихов на всесоюзном совещании: «Вот посмотрите на этого мальчика, это сидит наш будущий Георгий Мокеевич Марков»3. А я действительно подходил по всем статьям: из рабочей семьи, стихи хорошие, абсолютно выдержанные, кандидат в члены КПСС. Член общественной организации. Мечта советской власти! И реальные организационные способности, что редкость для писателя. Шел 1980-й. Мне было двадцать пять лет…
ДК. Ты был искренен в своих желаниях и честен с окружающими. Я говорю об этом с некоторым изумлением, потому что у большинства людей нашего круга сплошной наворот противоречий.
ЮП. Это интересно, потому что все стоят на том, что у них были непонятки, и принципиальные. Но никто не может объяснить, на чем они основывались. И чем высокопоставленнее у них были родители, тем больше было претензий. Я писал в своем эссе «Как я был колебателем основ», что когда я, паренек из заводского общежития, сочинявший стихи, впервые оказался на поэтической пирушке, устроенной в огромной цековской квартире на Сивцевом Вражке, я поразился тому, как ее обитатели, в особенности молодые, не любят советскую власть. Стол ломился от невиданной снеди из распределителя, на полках стояли почти недоступные рядовым гражданам книги, а разговор шел в основном о том, какие «коммуняки» сволочи. Много позже я понял смысл этого недовольства. Люди в ондатровых шапках уже не хотели быть номенклатурой, зависящей от колебаний политической конъюнктуры, они хотели быть незыблемым правящим классом. Отцы еще привычно осторожничали в выражениях, а дети с юным задором лепили напропалую. Тот же Е. Гайдар вырос, между прочим, в семье члена редколлегии газеты «Правда»…
ДК. Ты просто влетел в литературу! Тебя вскоре назовут писателем вертикального взлета…
ЮП: Да, в литературу я вошел очень легко… Я не испытывал сопротивление системы, наоборот, система всеми существовавшими тогда структурами мне помогала. Вот тебе студия по работе с молодыми, вместо Литинститута, где я прошел у Вадима Сикорского всю первичную школу молодого поэта. Вот тебе творческие командировки! Вот тебе, пожалуйста, Всесоюзное совещание молодых литераторов в 1979 году, где после участия в семинаре Риммы Казаковой и Вадима Кузнецова меня рекомендовали на первую книгу. Вот тебе и книга в 1980 году в серии «Молодые голоса». В СП меня рекомендовали после второй книги в 1981-м — В. Соколов и К. Ваншенкин. Меня как бы подхватила эта волна и внесла в литературу.
Трудности начались потом…
10.
Они начались с прозой, к которой, вернувшись из армии, обратился Поляков. В 1979-м «афганском» году он начинает повесть «Сто дней до приказа», которую заканчивает в олимпийском 1980-м.
«Надо ли говорить, что она абсолютно не укладывалась в тогдашний канон └воениздатовской прозы“. Возможно, вырасти я в среде московской научно-чиновной интеллигенции с ее маниакальным западничеством и диссидентскими симпатиями, я передал бы эту явно └диссидентскую“ вещь на Запад — и моя жизнь сложилась бы совсем по-другому. Но я, повторюсь, был настоящим советским человеком, верящим в конечную справедливость системы, а потому простодушно принялся носить повесть по журналам — └Юность“, └Знамя“, └Дружба народов“, └Новый мир“, └Наш современник“… Сотрудники этих изданий, люди чрезвычайно инакомыслящие, смотрели на меня как на придурка, нарушившего всеобщее благочиние неприличной выходкой. То, о чем они шептались на кухнях, я не только написал, но и еще (вместо того чтобы ограничиться тихими самиздатовскими радостями) притащил в советский журнал. Ну не идиот ли!» (эссе «Как я был колебателем основ»).
В нашей беседе Юрий добавил: «Помню, как в журнале └Знамя“ ныне либеральный критик Наталья Иванова, дочка заместителя главного редактора журнала └Огонек“, кричала, что это провокация, вы специально принесли эту повесть, чтобы подставить нашего замечательного главного редактора Вадима Кожевникова!»
Понятно, что после такой огласки и скандалов рукопись довольно быстро была переправлена куда следует, и Юрия начали приглашать в инстанции.
Его не запугивали, не угрожали, а просто объясняли, что повесть хорошая, но может нанести вред обществу. «Как же правда может быть вредной?» — интересовался Юра. Может! «И что интересно, многие опасения, которые высказывались мне в КГБ и в ЦК, стопроцентно подтвердились, когда началась антиармейская истерия 1988–1990 годов. Власть в плане социальных последствий оказалась более прозорлива, чем я. Потому что я видел только свою писательскую задачу: сказать правду, донести ее до читателя. А они меня спросили, что будет потом, когда я ее донесу. Я пожал плечами: это ваши проблемы. А оказались-то они нашими проблемами. И моими в том числе.
И уже как прозаик, столкнувшись с запретом на публикации, я все равно воспринимал это как нормальное сопротивление. Если писатель хочет сказать что-то новое, табуированное обществом, — он встретит сопротивление. Кстати говоря, на этой необходимости преодолеть сопротивление поднялись практически все наши писатели. Это все преодолевали и Солоухин, и Трифонов, и Распутин, и Белов. Это потом диссидентская мифология стала восприниматься как противостояние какой-то темной силе. Я уверен — останься Довлатов, и он бы печатался. Останься Солженицын — в каком-то виде и его вещи вышли.
Да, на втором этапе вхождения в литературу начались проблемы с моими публикациями. Но они не были антагонистическими, это было столкновение разных точек зрения. Я переживал, расстраивался, но не воспринимал как атаку против меня лично. Я понимал, что коснулся темы, которая кажется государству неправильной. А настоящее сопротивление началось гораздо позже…
Настоящее сопротивление с замалчиванием, с вымарыванием, с маргинализацией началось, когда произошел раздел писателей на государственного, патриотического, направления и на либералов-западников, которым в принципе наплевать, чем это закончится. Вот тогда началось реальное сопротивление. А до этого я был полон сил, полон молодежного оптимизма, и это было, так сказать, триумфальное вхождение в литературу, несмотря на временные запреты моих повестей…»
Удивительная ситуация сложилась после вступления Юрия Полякова в Союз писателей — он стал прозаиком, произведения которого запрещены. Ни одна чудо-повесть Юрия Полякова не вышла в свет без запретов и многолетнего цензурного выдерживания: «Сто дней до приказа» ждала публикации семь лет, «ЧП районного масштаба» — четыре года и т. д.
Недоброжелатели прозвали Полякова Комсомольцем. Я бы назвал его Ледоколом, кабы не ассоциации с известной книгой Суворова/Резуна. Он вспарывал своей прозой ледяное поле официального курса. Но шел не обреченным тараном, а ледоколом, который дает задний ход и вновь наваливается на ледяную спайку всем своим весом… Реверс — полный вперед, реверс — полный вперед! И так до пункта назначения!
11.
1981 год стал для Юрия Полякова звездным. «Мне было двадцать щесть лет. Это был удивительный год! Меня приняли в Союз писателей, я защитил диссертацию и вступил в партию. Но все это было оплачено работой. И только».
К тому времени Юрий Поляков уже год как главный редактор писательской газеты «Московский комсомолец» — он сменил Сергея Мнацаканяна, ушедшего учиться на Высшие литературные курсы.
Вот как Сергей Мигранович описывает свой уход: «В те годы └МЛ“ был по-настоящему популярной писательской газетой. Его читали все московские писатели и обсуждали каждую неправильно поставленную запятую. Помню, однажды мы поздравили с 99-летием одну когда-то известную, но лет сто назад забытую поэтессу. Оказалось, что уже год как она покинула нашу поэтическую планету. Был скандал. Но все почему-то смеялись… Мы отметили этот скандал в нашей подвальной редакции на улице Качалова (сегодня это Малая Никитская улица) распитием двух бутылок хорошей советской водки. После моего ухода на Высшие литературные курсы (это была моя тайная, но внешне достойная капитуляция) главным редактором газеты стал Юра».
Веселой была газета «Московский литератор» — Булгаков отдыхает!
Итак, Юрий принят в Союз писателей СССР! Насколько могущественной была эта организация, насчитывающая десять тысяч членов, хорошо известно каждому, кто жил в советские времена. Своего рода орден меченосцев, посвящение в который давалось не только талантом и трудолюбием, но и преданностью государственной идеологии.
С распадом Советского Союза многие писатели стали утверждать, что придерживались социалистических идей по грустной необходимости, а на самом деле каждый настоящий писатель с детских времен недолюбливал советскую власть, и наиболее отчаянные, еще сидя на детсадовском горшке, плевали из трубочек в портреты вождей, ощущая в себе тягу к будущим реформам и свободомыслию. Эдакие диссиденты на горшках. Но факты не подтверждают повальное диссидентство советских писателей. Наоборот. Те, кто задним числом записал себя в инакомыслящие, на поверку оказывались либо искренними солдатами-добровольцами идеологического фронта, либо ремесленниками-контрактниками, выполнявшими по договорам с государством щедро оплачиваемый социальный заказ. Чудаков, открыто ломившихся в ворота с надписью «Диссидентство», можно по пальцам пересчитать, и почти у каждого была хорошая поддержка зарубежных СМИ или своей диаспоры. Истинное отношение писателя к социализму-коммунизму можно проследить по его отношению к этим течениям в постсоветское время. Тех, кто остался верен левым идеям, немного, но тем ценнее их постоянство. Поляков — из их числа.
А вообще, мой друг, мы с тобой знаем, что вся мировая Литература сочувствует простому человеку, а не олигархам, и окрас ее — розовый, а местами и красный… И уж так повелось, что сердце писателя сжимается от слезинки бедного человека. Богатые же плачут либо от смеха, либо в бразильских сериалах…
Через три десятка лет бывший ректор Литературного института Сергей Есин будет вспоминать изумление, с которым «литературная общественность» встретила в те годы появление Юрия в первых рядах: «Выскочил и вдруг принялся играть первые роли. Да и кто ожидал этого, когда по Дому литераторов бродили юноши из вполне интеллигентных семей, а тут счастливый выскочка с рабочей окраины!»
«Юрий Поляков — интеллигент в первом поколении, хотя, зная его сегодняшнего, в это трудно поверить. Кажется, этот человек стремительно сделал сам себя, не в первый раз подтверждая ту истину, что талантливый русский, если он не лежит на печке, а имеет вкус к работе, способен на огромные рывки в своем развитии», — напишет в послесловии к двухтомнику «Избранного», вышедшему в 1994 году, литературный критик В. Куницын.
…В тридцать лет Юрий Поляков испытал то, что называется литературной славой. В чрезвычайно популярном журнале «Юность» была опубликована его повесть «ЧП районного масштаба».
«В один из январских дней 1985 года (теперь уже не помню, в какой именно) я проснулся, извините за прямоту, знаменитым. Уснул слегка известным поэтом, а проснулся знаменитым прозаиком. Случилось это в тот день, когда январский номер └Юности“ очутился в почтовых ящиках трех миллионов подписчиков» (эссе «Как я был колебателем основ»).
Повесть имеет огромный успех у читателей — по стране проходят сотни читательских конференций и бесчисленные комсомольские собрания, на которых обсуждается публикация. Журнал рвут из рук в руки, в библиотеках — очереди из желающих прочитать. Все печатные органы, включая партийную «Правду», откликнулись на «ЧП» резко критическими, мягко разгромными или сурово поощрительными рецензиями. Живущий на другом континенте В. Аксенов по «Голосу Америки» радостно оценивает повесть как предвестник крушения советской власти.
…Речь в повести, как ты помнишь, идет о краже спортивного кубка из райкома комсомола — сильный по тем временам заход! Но сильнее сюжетного захода, на мой взгляд, сам стиль прозаика Полякова, с которым он вышел к читателю в далеком уже 1985-м. Читая недавно повесть, я испытывал наслаждение от скупого, но чуть щеголеватого текста, и чувствовал, что молодой автор сдерживал себя, чтобы не мазнуть слишком ярко, не увлечься чрезмерной художественностью, балансировал на грани металогической и автологической манер письма.
Красивая бабочка прозаика Полякова вылезала из поэтического кокона…
Юрий Поляков, названный каким-то журналистом одним из «буревестников» начавшейся перестройки, внял совету старшего литературного товарища и вместо того, чтобы «гордо и гонорарно реять над руинами», пишет новую повесть «Работа над ошибками».
12.
В 1987 году в престижном издательстве «Советский писатель» выходит поэтический сборник «Личный опыт». Откроем и проникнемся личным опытом молодого поэта, отца, мужа, прозаика и общественного деятеля:
Одиночество
Мне нравится быть одиноким —
Зайти в переполненный бар
И, выпив чего-нибудь с соком,
Поймать удивление пар,
Их недоуменные взгляды:
«Откуда такой нелюдим?
А ведь └упакован“
как надо
И молод.
И все же один!»
А после
под стереовопли,
Под грохот танцующих ног
Грустить,
что ботинки промокли,
Что осень,
что я
одинок,
Что вся эта радость хмельная
И девушки в джинсах тугих —
Как будто планета другая,
Доступная лишь для других.
А я уж чего-нибудь с соком
Еще на дорожку попью.
…Вот я и побыл одиноким —
Пора возвращаться в семью.
В пионерском лагере
Ныряет месяц в небе мглистом.
И тишина, как звон цикад,
Дрожит над гипсовым горнистом,
Плывет над крышами палат,
Колеблет ветер занавески.
Все как один,
по-пионерски,
Уставшие ребята спят…
А там, за стеночкой дощатой,
Друг друга любят,
затая
Дыханье,
молодой вожатый
И юная вожатая…
Всей нежностью, что есть на свете,
Июльский воздух напоен!
Ах, как же так?
Ведь рядом дети!
Она сдержать не в силах стон…
Ах, как же так!
Но снова тихо.
И очи клонятся к очам…
И беспокоится врачиха,
Что дети стонут по ночам…
Известный литературный критик Владимир Куницын напишет через несколько лет о стихах Юрия: «Вникая в стихи Юрия Полякова, я ловлю себя на мысли, что это стихи не поэта, а прозаика Полякова. Стихи его, как я уже говорил, очень простые по форме, безыскусны, напоминают рифмованное изложение впечатлений, бытовых зарисовок, какой-то дорогой автору мысли. Это развернутые в поэтической форме вехи └личного опыта“, как точно назвал сам поэт свой последний сборник. Но при всем том, эти стихи настолько открыты по лирическому чувству, так обезоруживающе искренни, что поднимаются до поэтического факта. В конце концов, у нас так много поднаторевших в эстетических хитростях поэтов, но зачастую пробиться к душе и сердцу этих поэтов, к их истинным, человеческим ощущениям, замаскированным сложными метафорами и ритмами, столь бывает трудно, что такая распахнутая, как у Полякова, душа лирического героя иной раз кажется просто благодатью».
Согласимся с такой оценкой. Как и с утверждением критика, что по стихам Полякова, как по клавиатуре, можно пробежать всю его биографию и приметить все основные вехи духовного мужания. По ним, пусть и задним числом, можно догадаться об истоках его прозы, увидеть знакомые по этой прозе ситуации и бытовые сюжеты.
Я был инструктором райкома,
Райкома ВЛКСМ.
Я был в райкоме словно дома,
Знал всех и был известен всем.
Или:
Молоденький учитель,
Я у доски страдал,
А ученик-мучитель
Вопросы задавал.
Лично мне нравятся такие стихи. Вспоминаются К. Симонов, А. Твардовский… Опоэтизированная жизнь мне ближе недожеванной поэзии и филологических водорослей (последнее выражение. — Ю. П.).
А между тем, вылежавшись под сукном цензуры, в майском номере «Юности» за 1989 год публикуется журнальный вариант повести «Апофегей». Текст повести превращается в источник цитирования в прессе и быту. Неологизм «апофегей» входит в общенародный язык.
Ведущие журналы относятся к повести и ее автору настороженно. Патриотическим изданиям взгляды писателя кажутся слишком демократическими; «либералов» настораживает критическое отношение автора к «перестроечному необольшевизму» и сатирическое изображение Б. Ельцина в образе БМП.
Ельцин во время встреч с общественностью неоднократно подвергает повесть резкой критике или отмахивается: «Происки партократии!»
В том же году выходит на экраны фильм «Работа над ошибками» по одноименной повести Полякова (студия им. Довженко, 1989, режиссер А. Бенкендорф).
Прорвало? Да, Юрия Полякова публикуют. Цензура еще не отменена, но главреды изданий действуют на свой страх и риск.
Задаю себе вопрос: как могло получиться, что повести Юрия Полякова прошли мимо меня? И пытаюсь найти ответ в своих дневниках.
Петербургские
хроники4
1 января
…Смотрю на писателей и думаю: когда же они достанут из столов заветное и опубликуют? В журналах — возвращенная и лагерная проза; много воспоминаний; множество обличительной публицистики. О Ленине, Сталине, Жданове, Молотове, Кагановиче, Хрущеве, Троцком, Бухарине, Пятакове, Рыкове, Радеке, Ежове, Берии и проч. Читается запоем. И пока эта волна не пройдет, пока не скажется вся правда, современная литература не появится в журналах. Так я думаю. У нее сейчас вынужденный тайм-аут. Не хватает ей журнальных площадей.
Или самой литературы не хватает?..
Отвечаю же в нынешнем времени. Повести Полякова шли по разряду разоблачительной прозы, и я не клюнул на них. Упоминание армии, комсомола или школы не вызывали во мне радостного волнения — более того, отвращали, и крепкие в художественном смысле книги просвистели мимо. Продвигаясь в литературу, я шел в кильватере Конецкого, Житинского, Шефнера, с наслаждением катал на языке фразы Владимира Орлова, Валентина Пикуля, Булгакова, Ассорина, Юрия Казакова, Трифонова… А вот почему к высокохудожественным повестям нашего героя был прилеплен социальный ярлык, сейчас уже понятно — страна трещала по швам, и кому-то хотелось, чтобы она с грохотом развалилась.
Позволю себе еще освежить в памяти реалии тех дней по своему роману-дневнику «Петербургские хроники»:
20 марта
У Казанского собора был митинг ДС — Демократического союза. Ребята залезли на памятник Кутузову и развернули трехцветное русское знамя. Восемьдесят человек арестованы за нарушение общественного порядка.
Ходили с Ольгой на «Зойкину квартиру» в Театр комедии. Мне не понравилось: действие затянуто.
17 июня
‹…› На чай, мыло и стиральный порошок с 1 июня ввели карточки. Это вдобавок к карточкам на сахар, которые действуют уже год. Хорошо живем…
30 августа
‹…› В магазинах день ото дня хуже. И такое ощущение, словно кто-то неведомый и могущественный злорадно потирает руки: «Вы хотели демократии, перестройки? А вот вам демократия — получите!»
Так долго продолжаться не может: рабочие недовольны кооперативами, начальством, снабжением и еще тысячами мелких и крупных составляющих нашего бытия. Плохо с водкой, пропали сигареты. В магазинах лежат только папиросы — «Любительские» и «Беломор».
Прошли забастовки в Кузбассе, Донбассе, Воркуте. Бурлят Прибалтика, Молдавия, Закавказье. Фергана ужаснула жестокостью. Партийный аппарат, похоже, в растерянности, и по старой российской традиции скоро будут искать виноватых. И найдут. Ими окажутся кооператоры и евреи. Пройдут очередные перестановки в Политбюро, а обозленный народ натравят на «виноватых». В Москве уже ходили слухи о еврейских погромах, намечаемых на какие-то августовские числа, и «Аргументы и факты» давали устами милиции опровержение. Что, естественно, настораживает обеспокоенный народ еще больше: «Знаем мы эти опровержения!» Звонил Аркадий Спичка, заводил разговор на эту неприятную для него тему. (Я думал, что он украинец.) Я пошутил, успокоил, сказал, что дам ему политическое убежище — будет жить у меня на даче, варить самогон и квасить капусту. Поговорили о самогоне и капусте. Аркадий — большой спец в этих вопросах.
‹…› «Отягощенные злом» еще прочитал — братьев Стругацких. Не так просты братья, как кажутся. Братья-христиане должны на них обидеться. Лично я обиделся.
8 ноября
Ноябрьские демонстрации в Ленинграде, Москве и др. городах имели альтернативные. О них заранее оповещали приглашения в почтовых ящиках.
Народный фронт, ДС и т. п. Лозунги были интересные: «Партия ест и будет есть!», «Нам нужна не гласность, а свобода слова!», «Защитим перестройку от Горбачева и Лигачева!» (Москва), «Диктатура — это насилие!» (сам видел по ТВ, когда показывали официальную демонстрацию на Дворцовой площади).
8 декабря
Грозятся снять Горбачева. Завтра внеочередной Пленум ЦК. 12 декабря открывается II съезд Советов. Идут митинги. ‹…›
Разговор в Союзе писателей:
— Ты записался в «Содружество»?
— Мне писать надо, а не записываться.
…В конце года, 30 декабря, в таджикской газете «Комсомолец» публикуется интервью Юрия Полякова, где среди прочего он подтверждает, что он — коммунист, и не видит в этом ничего дурного, отказываться от этого звания не намерен; но при многопартийной системе был бы, скорее всего, беспартийным — литератор должен заниматься литературой! «И сегодня на многократные предложения баллотироваться в Верховный Совет РСФСР я отвечаю благодарностью и… отказываюсь».
13.
В том же 1989 году «Литературная газета» публикует беседу Юрия Полякова и Николая Шмелева под заголовком «Здравый смысл». Публикацию предваряют цитаты-утверждения собеседников:
Ю. Поляков: «Наше человеческое благополучие ставится в зависимость от прочности политической власти, а ведь по уму-то надо наоборот!»
Н. Шмелев: «Мне кажется, на данном этапе лучший нравственный лекарь — это полный прилавок магазина».
Беседа двух консерваторов, принадлежащих к разным поколениям, идет уважительно и радует читателя точностью суждений и образностью мысли.
Юрий Поляков: «Меня, честно говоря, беспокоит отстраненное отношение наших сегодняшних лидеров к предлагаемым проектам оздоровления общества. ‹…› Падению дома Романовых, на мой взгляд, немало способствовала слепая вера в народ-богоносец — не может он, видите ли, поднять руку на помазанника… Сердце замирает от собственной смелости, но не кажется ли вам, Николай Петрович, что кое-кому сегодня трезво взглянуть на реальность мешает вера в народ-партиеносец?»
Предсказал? Или «накаркал»? Или как в воду глядел? Не столь важно, какой дефиницией воспользоваться для определения провидческого дара Юрия Полякова, но этот дар несомненно присутствует. И скорая отмена 6-й статьи Конституции и последующий роспуск КПСС, насчитывающей двадцать миллионов членов, тому подтверждение. Кстати! Прекрасный критик Владимир Бондаренко чуть позднее назовет Юрия нашим литературным Нострадамусом. Имея в виду и другие сбывшиеся прогнозы писателя. Например, по Украине…
А в «Московском комсомольце» выходит интервью Ю. Полякова «Возможно, я ошибаюсь»5, где среди прочего он открыто называет себя русофилом. Интервьюер — главный редактор «Московского комсомольца» Павел Гусев — старинный приятель Юрия еще по работе в комсомоле и половинный прообраз Шумилина из «Апофегея», дает возможность в рамках интервью коснуться самых разных тем.
‹…›
Павел Гусев (ПГ). Насколько я понял, ваши отношения с критикой… не сложились… Это так? Или, может быть, вы на нее обижены?
Юрий Поляков (ЮП). Скорее она на меня… Знаете, многие критики напоминают мне обидчивых свах, которые очень серчают, если взаимная склонность между писателем и читателем возникла без их посредничества. Появляется ощущение собственной ненужности, а кто же это простит…
ПГ. Неужели нет хороших критиков?
ЮП. Есть. Не просто критики, а глубокие исследователи литературного процесса и общественной мысли, но сегодня их явно оттеснили горластые литературные поединщики.
ПГ. Да, в литературных войсках сегодня идет ожесточенная война. Это показали писательские пленумы, съезды. Какова ваша позиция, тем более что вы — секретарь правления Союза писателей России?
— Был. До VII съезда6.
— У вас разногласия с руководством СП РСФСР?
— Нет. Скорее взаимное недоумение.
…….
— А как вы относитесь к русофилам?
— Нормально отношусь, я и сам русофил.
— В каком смысле?
— В прямом. Живя в России, говоря по-русски, воспитываясь на русской культуре, не быть русофилом так же странно, как, живя, скажем, на Мальвинских островах, быть им. Хотя, конечно, случается всякое. Но я твердо убежден в одном: нельзя из своего русофильства (как и любого другого «фильства») делать профессию. Человек, извлекающий выгоду из любви к своему племени, мне так же не симпатичен, как человек, сдающий сперму за деньги. И будучи «филом» в отношении к своему народу, совершенно необязательно быть «фобом» в отношении к другим. ‹…›
В конце 80-х Поляков словно срывается в творческий запой — пишет, как говорится, со страшной силой. Когда он пьет горькую, чтобы прочистить мозги: тайна, покрытая мраком. Это нам еще предстоит выяснить. В литературной среде ходит присказка: «Если писатель не пьет запоями, то это не русский писатель…» А Поляков русский писатель, совершенно русский…
В летних номерах «Юности» за 1991 год выходит полный текст повести «Парижская любовь Кости Гуманкова», который редакция напечатала с неохотой, ожидая от автора не иронической лирики, а зубодробительной остроты. А как же иначе — жить и читать газеты интереснее, чем писать. Западные инъекции и советы, о которых мы потом узнаем, сродни вливанию чужой группы крови… Страна бурлит, и мы бурлим вместе со страною.
…Несмотря на большой читательский успех, «Парижская любовь…» практически игнорируется либеральной и патриотической критикой. Либералам не нравятся любовно-ностальгические мотивы по отношению к советской эпохе; «патриотов» коробит от места издания повести — журнал «Юность» считается у них чужой территорией.
Удивительно смешную и грустную повесть, над которой хохочут и смахивают слезы в метро, стараются не замечать оба враждующих лагеря.
14.
Писатель оказывается на нейтральной полосе, именуемой Литература, по которой, чтобы не привлекать внимание к мастерски выписанной повести, не решаются стрелять ни либералы, ни патриоты. Стиль Полякова, его творческая походка вызывают завистливое молчание. (Вспомним Н. С. Лескова!)
Лишь несколько унылых голосов в «Литературной газете» и «Литературном обозрении» пытаются принизить художественное значение повестей Юрия Полякова. «Его повести были явлением не столько литературы, сколько литературно-общественной жизни…» — уверенно наклеивает ярлык Е. Иваницкая в статье «К вопросу о…», опубликованной в журнале «Литературное обозрение» (1992, № 3–4). И добавляет: «А пока я пишу это, приходит номер └Литературной газеты“, где Б. Кузьминский в статье └Прокрустов престол“ язвит журнал └Юность“ за публикацию └Парижской любви“, включая Полякова в обойму └уважаемых не за качество текста, а за прежние заслуги“…»
Кумирами либеральной критики к тому времени становятся писатели-разоблачители советского образа жизни, чьи имена сейчас не сразу вспомнишь и с пол-литром популярного в народе напитка. Эстетическая оценка произведений подгонялась под свои политические вкусы, вызревшие как грибы после перестроечного ливня: никакого сочувствия прошлому! о покойнике либо плохо, либо ничего!
Критика почвенническо-патриотического толка все подозрительнее смотрит на фигуру Ю. Полякова, не ложащуюся в колоду угрюмого реализма. Характерен вопрос, заданный однажды в Доме творчества «Переделкино» Валентином Распутиным: «Юра, почему вы все время иронизируете? Россию не любите?» — «Гоголь тоже иронизировал», — пожал плечами Поляков. «Но вы же не Гоголь…» — напомнил Распутин. «К сожалению… Если бы я не любил Россию, я бы не иронизировал, а издевался…» — согласился Поляков.
…Стойкий читательский интерес к повести, которую можно читать и цитировать с любого места («Не пугайте человека родиной!»; «Ему плохо?» — «Ему хорошо!» и т. д.), шел вразрез с приговором либеральной критики: расплывшиеся в радостных улыбках лица против сдвинутых бровей и сжатых губ. Позднее, когда повесть будет переиздана в двухтомнике «Избранного» (1994), критик В. Куницын назовет «Парижскую любовь Кости Гуманкова» вершиной автора по выработке своего стиля. «Уж не знаю, какой у автора юмор — галльский, раешный, лукавый, но читал я эту повесть о нашей дурацкой жизни, ни разу не оторвавшись и смеясь порой до слез. Аналогов ей в современной прозе, работающей в похожем жанре, по-моему, нет», — напишет он в послесловии к двухтомнику. И разберет по филологическим косточкам стиль сорокалетнего автора: как пишет, о чем пишет и почему не оторваться от его книг…
А ведь дал нам, пишущим, Поляков прикурить этой повестью! Увы — это понимаешь только сейчас, ибо тогда повесть утонула или ее сознательно притопили в мутном потоке разоблачительно-ернической прессы. Каких только «сатир» и «разоблачений» не написали в то время молодые и старые авторы! А как неугасимо коптил на вахте «Огонек» Виталия Коротича, прошедшего, как потом выяснилось, в США детальную подготовку по созданию управляемого информационного хаоса, как дымил, объясняя, что истинный свет идет с Запада!
«Парижская любовь…» экранизирована несколько лет назад и смотрится как старая добрая комедия, как классика жанра, как «Служебный роман» или «Ирония судьбы». А повесть читается сейчас с любого места — открой, попробуй.
И почему бы четверть века назад мне не встретиться с книгами Полякова!
Или Москва и Ленинград перестали к тому времени быть сообщающимися культурными сосудами? Или не в тех компаниях вращался?
Каким бы радостным ознобом покрылся я при чтении «Апофегея», но кто в те годы говорил о нем в Ленинграде?
Ни в студии молодой прозы при Союзе писателей, которую вел крепкий прозаик Евг. Кутузов, ни в семинаре фантастики Бориса Стругацкого имя Полякова не упоминали — словно его и не было. Оба литературных лагеря по совершенно непонятной причине игнорировали мощное дарование. Почему? Или сами не знали о его существовании? В этом тоже хотелось бы разобраться… А много полезного могли бы почерпнуть начинающие петербургские прозаики у московского коллеги! Как важны были в те уродливые годы, когда все трещало по швам и бородатые хрипуны в открытую смеялись над Павликом Морозовым и Александром Матросовым, форма, стиль и авторская позиция, столь четко выраженные у Полякова.
15.
…Я уже писал тебе, что Поляков интересен мне и материалом, на котором он строит свою прозу, и стилем. Жизнь в его произведениях — высочайшей достоверности: руку протяни, и дотронешься! И в то же время — это не скучная подробностями реальная жизнь, а «выдуманная правда» — так называет искусство псевдогерой Полякова Сен-Жон Перс. Или, если хочешь: литература выше жизни на величину таланта.
При этом собственную установку «Занимательность — вежливость писателя» Поляков выполняет неукоснительно, и сюжет всегда упруг и динамичен. И тут хочу сказать несколько слов о еще одной составляющей прозы Полякова — о ее афористичности.
Как ты знаешь, цитируемость художественного произведения — неглавный, но важный показатель состоятельности текста.
Что мы помним из наших классиков? Толстой: «Все счастливые семьи…», «Все смешалось в доме Облонских», несколько нравоучительных рассуждений о счастье, которое внутри нас, о добре и т. д. Горький: «Всему хорошему в себе я обязан книгам»… Тургенев? Абзац о великом и могучем русском языке, который мы учили в школе. Гоголь — отдельные реплики героев, вроде «Давненько я не брал в руки шашек!», «Только после вас!», «Курьеры, курьеры, десять тысяч одних курьеров!» и авторские сентенции о птице-тройке, широте Днепра, русском товариществе и еще с десяток-другой запомнившихся из школьной программы фраз. Пушкин, Лермонтов — в основном поэзия. Из прозы Пушкина — отдельные реплики («Тише, Маша, я Дубровский!») и кое-что из публицистики: о сокрушительной силе типографского снаряда, об отношении к истории своей страны и т. д. Чехов — множество нравоучительных цитат, вроде «Культура не в том, чтобы не пролить соус, а в том, чтобы не заметить, как это сделали другие», «В человеке все должно быть прекрасно…». Булгаков: «Аннушка уже разлила масло…», «Не шалю, никого не трогаю, починяю примус…», «Было не жарко, а именно тепло…», «С обоими не согласен!».
Вот что вспоминается из русской классики, которую — хочу напомнить! — мы изучали в школе. Это было и остается частью культурного кода нескольких поколений русских людей. Что дальше будет закодировано и раскодировано, покажет время. Кстати, ты заметил, что выдержки из еще недавно бешено цитируемых Ильфа–Петрова сходят на нет вместе с поколениями? Последние, кто замечен в знании лексикона Остапа Бендера и его окружения — наши дети, рожденные в 70–80-е. Дальше — слова и словечки из американских фильмов и фантастических романов: «Дурак дураку рознь», «Мы его теряем» и т. п. говорилки…
Так вот, афористичность произведений Полякова. В Москве вышла книга под названием «Бахрома жизни. Афоризмы, мысли, извлечения для раздумий и для развлечения». В ней прилежный составитель Николай Казаков разместил по тематическим кучкам выдержки из всего написанного Юрием Поляковым, что можно выдать за афоризм, оригинальное умозаключение или меткое слово. Как часто писатель может рождать изречение, претендующее на афоризм? Например, у В. Войновича, В. Аксенова и Л. Петрушевской «одно обобщающее высказывание» приходится на двадцать одну, двадцать и восемнадцать страниц текста соответственно; у Виктории Токаревой — одно на три страницы; у Юрия Полякова в среднем один афоризм на одну страницу!
Чтобы не втягиваться в рассуждения о качестве афоризмов, мыслей и извлечений, приведу некоторые — собственно авторские — сентенции или вложенные автором в уста своих героев (не всегда положительных, не всегда разделяемые самим автором). «Человеку, влюбленному в Кандинского, я бы не доверил должности шпалоукладчика». «Русский человек последователен — он должен напиться до ненависти к водке». «Как же искусен, хитер и затейлив может быть человек крадущий!» «Две вещи в жизни человека необъяснимы: почему он пьет и почему он пишет стихи». «Автомобиль — как жена. Недостатки можно выявить только в процессе эксплуатации». «Деньги — самый лучший заменитель смысла жизни». «Богатство — это узаконенное преступление». «Женское одиночество — это Клондайк для мужчин». «Космополитизм начинается там, где деньги, а патриотизм заканчивается там, где деньги». Или такие штучки: «Сувенирное государство», «Остекленевшие от честности глаза», «Капиталистический коммунизм», «Постельное сообщничество», «Судьболомная женщина», «Жизнецепкие пенсионеры», «Филологические водоросли», «История — это всего лишь слухи, попавшие в учебники», «Художник, сохраняющий верность жене, изменяет Искусству!», «Жаждут ночных женщин, а любят утренних!», «Все рано или поздно осознают свою бездарность. Главное, не делать из этого поспешные выводы».
Герои Полякова с первых повестей говорят так, что хочется запомнить и даже записать. И от произведения к произведению их язык все гуще и афористичнее, и создание надтекстового афористического пространства у Полякова прогрессирует. Если в «Ста днях до приказа», написанных в 1980 году, один афоризм приходился на 2,67 страницы текста, то в произведениях 90-х годов («Демгородок», «Козленок в молоке», «Небо падших», «Замыслил я побег») этот забавный частотный показатель достигает феноменальных значений: 1,91–1,50–1,31–1,44!
«В России множество малых народов, но нет мелких» (это из записных книжек).
«В России никогда не встречали и не провожали по форме носа или цвету волос, а только — по уму и верной службе Отечеству».
«Такой терпимый к иным племенам и незлопамятный народ, как наш, еще поискать!»
«Вырвать страницу из учебника истории — еще не значит разрушить связь времен».
О правосудии. «На Верховный суд надеются только идиоты и бандиты». «Когда не хватило доказательств, это означает только одно: у подозреваемого хватило денег». «Если в России всех, кто нарушает закон, посадить в тюрьму, никого не останется, чтобы передачи носить…» «Мы живем в стране торжествующего зла, которое возможно лишь при добром уголовном кодексе. У нас нежнейший уголовный кодекс, его, наверное, долгими тюремными ночами писали рецидивисты-интеллектуалы». «Вы что, не знаете наших судов? Там, если проплатить, женщине дадут срок за мужеложство!» «Адвокаты аморальны по роду деятельности. Сегодня защищают мать Терезу, завтра — Чикатило. Причем с одинаковым усердием». «Деньги не нужны только мертвым».
«Советское не значит худшее». «Европа не любит Россию, как уродливая коротышка — рослую красавицу».
И вот такое из записной книжки, созвучное моим ощущениям:
«Чем хуже дела у России, тем острее я чувствую себя русским».
«Во времена моего детства вздрагивали при слове └еврей“. Сегодня вздрагивают при слове └русский“».
«Тот, кто не говорит └я русский“ из боязни быть осмеянным, очень скоро не сможет говорить └я русский“ из страха быть убитым».
«Общечеловеческие и национальные ценности противостоять друг другу не могут. Если они противостоят, то какая-то из ценностей фальшива…»
«Отходчив русский человек, непростительно отходчив…»
Я мог бы и дальше предъявлять тебе словесные жемчуга из произведений Юрия Полякова, но лучше почитай сам. Оно того стоит.
И призадумайся: кто классик? Тот, кого интересно цитировать, или тот, кого назначает группка литературных мальков во главе с таким же мальком? Ах, Пригов, ах, карточно-фуршетный Губерман со своими «гариками», ах… Восклицаний много, но от них мальки осетрами не становятся!
Литературоведы называют стиль Полякова гротескным реализмом. Хотя начинал он как твердый реалист с небольшими шуточными завихрениями: «ЧП», «Сто дней», «Апофегей»…
16.
А теперь вернусь к таланту управления талантом. В «Гипсовом трубаче», «романе в четырех частях с эпилогом», обворожительная и загадочная Наталья Павловна, при появлении которой у мужчин-читателей почему-то усиливается кровообращение в разных частях тела, рассуждает так:
«— …Но русские люди безалаберны. Они могут воспользоваться своим талантом лишь в том случае, если талант больше их безалаберности. А такой талант дается редко. Собирать же крошечные способности в кулак, словно кузнечиков, русские не умеют.
— Почему — словно кузнечиков?
— А вы в детстве никогда не собирали кузнечиков в кулак? Вы ловите, а они выпрыгивают, вы ловите, а они выпрыгивают. Большинство людей живет именно так…»
…И пусть это покажется немного мелким по отношению к большому таланту Полякова, но свои мысли-кузнечики он ежедневно запихивает в телефонный диктофон и раз в неделю выпускает и описывает. Без малого не бывает большого.
17.
И еще. О комсомольском прошлом Юрия Полякова, навеянном его недавним юбилеем. Глядя на выступавших комсомольских соратников — тучных дядек, добротно поучаствовавших в различных приватизациях, я понимал, что Юрий с его связями и знакомствами мог легко ухватить на волне растаскивания народной собственности какой-нибудь банк, издательство, гараж, санаторий, НИИ, завод или тот же маргариновый завод, на котором трудились его родители и который по сей день успешно дымит в Балакиревом переулке. Но не ухватил! Кому-то комсомол помог сделать карьеру финансовую. Юрию — литературно-творческую. Как говорит сам Поляков, за бизнес и творчество отвечают одни и те же области мозга. Либо деньги — либо художественные образы. И это обстоятельство наполняет меня неизбывной симпатией к Полякову. Есть вещи поважней, чем деньги!
Я понимаю, что ты не спросишь задумчиво-удивленно на манер бизнесменов: «Это какие же?», и потому назову сам. Например, собственные убеждения, которые Поляков не меняет, как перчатки или виды спорта в зависимости от фамилии президента.
Вот Поляков собирает свои публицистические статьи за много лет и печатает их книгой — без всяких изменений!
Сильно? Еще бы! Кто из писателей, претендовавших на роль духовных лидеров, а то и просто засветившихся в политике, рискнет сейчас без купюр опубликовать все свои статьи, открытые письма и прочие призывы, вроде «Раздавить гадину!», сделанные за последние годы?
Тот же Евтушенко, выпуская в 1990 году томище «Политика — привилегия всех. Книга публицистика» (М.: Изд-во АПН, 1990. 624 с.), признавался в предисловии, что беспощадно вымарывал из статей «то, что считаю сейчас устаревшим, а такого в них много. ‹…› Составляя эту книгу, я безжалостно старался отшелушить все ложно романтическое, что сейчас мне кажется или преступно наивным, или высокопарно смешным».
И в этом нет ничего удивительного или зазорного: писатель — не сапер, он имеет право на ошибку. Если в выборе пути ошиблись двадцать миллионов коммунистов, то что взять с одинокого писателя! Если человек искренне верил в светлое будущее, помогал согражданам стихами, песнями или романами строить самое справедливое на земле общество, а когда страна потерпела поражение в «холодной войне», когда государственный строй изменился, и со всех трибун и трибунок стали кричать, что мы зашли в тупик, истинное солнце светит с Запада, и над прошлым стали хихикать и фыркать, вот тут и наступил момент истины для писателей. Вот тут и обнаружилось, чем были для большинства литераторов их производственные романы, бодрые стихи, повести о пламенных революционерах и трилогии о строительстве социализма в отдельно взятой республике. Честные и совестливые, потупив очи, пытались разобраться в себе и эпохе. Лгуны и проходимцы принялись верещать, что они всегда, с детсадовских времен, осуждали власть, а социальный заказ выполняли лишь, чтобы не сдохнуть с голоду и проездиться за счет Союза писателей по заграницам, посмотреть, как живет свободное общество свободных людей. И вот она — «Лезгинка на Лобном месте», книга избранной публицистики с конца 80-х по наши дни.
Читай, дорогой, она есть в ваших московских магазинах. О ней поговорим в другой раз!
Твой Дмитрий Каралис
______________
1 Илья Фаликов. Евгений Евтушенко. Love story. М.: Молодая гвардия, 2014. 702 с.: ил. (ЖЗЛ: «Биография продолжается…»).
2 Эссе «Как я был поэтом».
3 Тогдашний председатель Союза писателей СССР.
4 Д. Каралис. Петербургские хроники: роман-дневник. 1983–2010. СПб.: Коло, 2011. 544 с.
5 «Возможно, я ошибаюсь» // МК. 19.01.1991. Автор интервью — Павел Гусев, главный редактор.
6 Юрий Поляков был секретарем по работе с молодыми авторами Союза писателей РСФСР.
Редакция журнала «Нева» поздравляет Юрия Полякова с 60-летием со дня рождения