Опубликовано в журнале Нева, номер 11, 2014
Нина Федорова. Уйти по
воде: Роман. СПб.: Издательская группа «Лениздат»,
«Команда А», 2013. — 288 с.
«Православная
христианка должна любить православную жизнь. Но Катя православную жизнь не
любила, хотя никогда не признавалась в этом даже самой себе. Она не любила
ужасно — службы, молитвы, исповедоваться отцу Митрофану,
бороться со страстями и вообще идти тернистым путем. Страстей Катя по большому
счету обнаружила в себе две — к чтению и сладкому». На рубеже 80–90-х годов
века ХХ, когда прежняя привычная жизнь рухнула вместе с безбожным СССР,
родители Кати, главной — и, по сути, единственной — героини романа, бросились
искать спасения в Боге, иначе, считали они, в начинающемся безумии было просто
не выжить. Они отвергли все прежнее — светское и греховное, покаялись и начали
новую жизнь, с постами, службами, без телевизора, без празднования Нового года.
Отринули всех неправославных знакомых, усердно
посещали церковь, во всем слушались духовника. Девочку забрали из кружка
хореографии, отобрали игрушки, светские книжки, вместо них — обязательное
чтение житий на ночь, молитвы. На письменном столе — назидательная картинка:
блестящий, свернувшийся в кольцо змей, по всему туловищу которого были
равномерно расположены рамочки с восьмью смертными грехами. Последовали бесконечные
запреты: православная девочка не должна носить брюки и джинсы, у нее должны
быть длинные волосы, обязательно заплетенные в косу, никаких украшений. Катю
постоянно одолевала боязнь жуткой Геенны, и чтобы избежать ее, она мечтала о
мученичестве: «главное — не надо было долгих молитв и постов, борьбы с
грехами — помучился немного, и венец, то есть пропуск в Царствие Небесное, уже
точно есть». Бедная детская головушка. Девочка боялась обличений отца Митрофана, огорчения родителей, вечных мук, Божьего гнева.
Потом была православная школа, запреты на общение с «мирскими», проповеди
против «соблазна» влюбиться и начать «гулять». Не влюбляться до двадцати лет,
особенно в неправославных мальчиков, в «неверов», не пить, не курить. (Была ли в
жизни Кати обязательная общеобразовательная школа? Неясно. Зато был
«грешный» интерес к мальчикам в узких джинсах и куртках-«косухах»,
что пели во дворе под гитару — а вдруг это металлисты, а может, даже сатанисты? И так хотелось, вопреки всем
запретам — любви и поцелуев.) Потом был филфак МГУ, трудное вхождение в
«светскую» жизнь, нарушение запретов, отказ от посещения церкви, от
обязательных молитв, от общения с духовником, постоянное состояние «полупадения»: вот появились сигареты, вот попробовала пиво,
вино, вот познакомилась через Интернет с «невером».
(Знакомство переросло в реальный роман с последующим замужеством.) Становление
человека, переход от детства к подростковому возрасту, выход во взрослую жизнь
— как правило, пора мучительная. Раздвоение, разлад с самим собой, естественный
для подросткового, юного возраста, усугубляется для Кати выяснением отношений с
Церковью, с Богом, с попытками совместить внушенные с детства «правильные», но
ненавистные правила «православной» жизни со светской, обыденной, столь притягательной
жизнью. Как сочетать православную жизнь и любимого Костика-«невера», как ослушаться духовника? На протяжении всего
романа в ее сознании постоянно идет внутренняя борьба, Катя изживает заложенные
в детстве комплексы, занимается самокопанием, самоистязанием,
регулярно погружается в депрессию. «Она всегда жила, глядя внутрь, и никогда —
по сторонам, только под ноги, опустив голову от осознания своей грешности и
недостойности». Вот так, углубившись во внутренние переживания, и идет Катя по
жизни — и по роману. Удивительно бледно прописаны все другие персонажи романа:
родители, рано отпавший от церкви брат, образцово-показательный Костик, даже подруги,
вступившие из «строго православия» на «путь греха», то есть в обычную мирскую
жизнь (так частный случай становится типовым явлением). Недоброжелательно, с неизживаемой обидой вспоминает и думает Катя о своих
духовных пастырях. Это они внушили ей, что желание радости и счастья — грех,
любовь к себе — страшный порок, который нужно искоренять — молитвами, постами,
постоянной мыслью о том, что ты недостойный, мерзейший грешник. Не повезло
девочке, ни один из встретившихся ей батюшек не сказал ей: «Не рассказывай мне
о своем меню, ешь майонез, но не ешь себя и ближнего своего». Вот и получилось,
что вся система того православия, в котором Катя жила, действительно оказалась
«противоестественной и страшной» для маленького ребенка. И подросшая Катя
произносит страстные внутренние монологи против батюшек (еще и замешанных в
каких-то распрях между собой из-за спонсоров) и церкви, в то же время коря себя за то, что впадает в «прелесть», в ересь,
что ищет Бога вне церкви. Мирская жизнь Кати сложилась вполне благополучно:
счастливое замужество, интересная работа, и даже родители отошли от прежних
«строгостей» и стали и справлять Новый год, и «кушать скоромное». Но остается
впечатление, что внутренний разлад в душе и взрослой Кати не преодолен, с одной
стороны — обида за отнятое у нее детство, с другой — жгучее переживание ухода
от веры, от церкви, попытки найти самооправдание этому. Диагноз случившегося с
Катей лежит на поверхности. Это и экзальтированность неофитов, устремившихся в
церковь в смутное время 80–90-х, и неготовность церкви и церковных служителей
работать с рьяными «новообращенными», и может быть, даже сдерживать их страсти,
оградить детей от религиозного фанатизма самих родителей. В чем Катя права, так
это в своем наблюдении, что прежняя строгость православной жизни постепенно
уходит. (А была ли она, или только в восприятии маленькой девочки,
поставленной, в первую очередь родителями, в жесткие рамки формального
православия?) И действительно, стали больше говорить и о церкви, и о неофитстве, и о православном воспитании детей, которых не
стоит принуждать ходить в храм и молиться. Потому что веру нельзя воспитать насилием.
Владимир Алейников.
Нрав и права. СПб.: Алетейя, 2014.
— 310 с. — (Современная книга. Проза, поэзия,
публицистика).
Владимир
Алейников (р. 1946) — один из основных героев отечественного андеграунда, один
из основателей и лидеров неофициальной литературной группы «СМОГ» (1964–1965).
Уже с начала 60-х годов его стихи были широко представлены в самиздате. При
советской власти на родине не издавался, только за рубежом. Неудивительно: 14
апреля 1965 года демонстрация смогистов прошла к
Союзу писателей с целью вручения петиции, и хотя Владимир Алейников в
демонстрации не участвовал, его выгнали из МГУ и из комсомола. В России первые
книги стихов вышли в 1987 году. Пришло и признание: премии, переводы на различные
языки, персональные выставки живописных работ. Ныне Владимир Алейников — автор
многих книг стихов и прозы, воспоминаний об ушедшей эпохе и своих
современниках. Героями этой книги стали друзья, современники, соратники,
собеседники, богема советских времен. «Словно другая планета — в нашей, отечественной,
ни с чем не сравнимой реальности». Легендарные
личности 60-х и 70-х годов. Непохожие друг на друга, но все-таки соединенные
общей судьбою, нонконформисты, упорно противостоящие существующему режиму,
общепринятому официозу в русском искусстве. Художники и поэты
авангардные, левые, полуподвальные. Иногда успешные, признанные за рубежом, но
не у себя дома, чаще бедствующие. Как бедствовал и сам Владимир Алейников, что
с 1971-го по 1978 год бездомничал, скитался по
стране. Как бедствовали его друзья, познавшие «прелести» советской психушки: Владимир Яковлев, Игорь Ворошилов, Леонид Губанов.
Знакомства и дружбы связывали В. Алейникова
практически со всеми основными представителями отечественного андеграунда. И на
страницах книги предстают колоритные, полные жизни фигуры его друзей и
знакомых: внешность, характеры, манера поведения, общения, образ жизни. И
сложные судьбы, и любовно, щедрым словом изображенные
творения друзей. «Всякому городу нрав и права; всяка
имеет свой ум голова» — из слов первого самобытного философа Российской
империи, Григория Сковороды, родилось название книги. Писатели и поэты Сергей
Довлатов и Веничка Ерофеев, Леонид Губанов и Константин Кузьминский,
Генрих Сапгир и Андрей Битов, Александр Галич и Эдуард Лимонов. Художники
Владимир Яковлев, Анатолий Зверев, Игорь Ворошилов, композитор Соня Губайдулина, семья Кропивницких, акварелист эпохи Серебряного
века Артур Фонвизин… Несть им числа, уже ушедшим и
ныне живущим. Люди тогдашней богемы: «непохожие на обычных советских людей,
расходившиеся с действительностью, испытавшие все, что положено им испытать из несладкого, а порой откровенно гибельного, на износ, на
излом, на прочность, на авось, на собственной шкуре». И все вместе они
составляют эпоху, мир полифоничный, многослойный,
многоликий, объемный. Они расплескивали энергию безоглядно и широко, не щадили
себя, были самими собой. Они говорили о высоких материях, читали друг другу
стихи, оценивали творческие находки. Осуществляли взаимообмен энергиями,
благотворными, жизнелюбивыми, таинственными. И часто — в форме, принятой в
родном отечестве, при канувшей советской власти принятой в богемной среде как
естественная форма существования. В эпос превращалась выпивка: «единственный в
своем роде, неповторимый, грандиозный, — и по масштабам, и по мощной полифонии
судеб, жизней, историй». На этом фоне были встречи и расставания, происходили
истории забавнейшие и трагикомические, порождающие долгоживущие, памятные
байки, каких немало в книге. И была постоянная проблема: где достать денег, как
похмелиться при ограниченных возможностях. Проблемы не было только в том, чтобы
собрать компанию. «…Что было, то было, вся богема выпить любила, даже очень, —
все пили тогда. Пусть казалось это защитой от невзгод, от советской яви. Я
оправдывать это не вправе. Пили все. Защита — в ином: только в творчестве. В
тяге к свету. Не мешает вам помнить это». Проза поэта — это особая, ритмическая
проза, складывающаяся в стихи, часто не разделенные на строфы. А часто — и
стихи, свои и чужие, выровнены в сплошную строку. А все вместе образует единый,
красочный, богатый словом, насыщенный содержанием текст. Текст о времени и о
тех, кто жил в нем. «Не случайно мы родились в нашей грустной державе. Здесь
каждый — вырос. И сбылся — весь. Навсегда. Столь велик был жар пронизавшего
всех горенья, что потомкам остался — в дар. Не случайно сие даренье». «Время —
в том, что мы создали сами. // Назовут это впредь — чудесами. // Имя времени —
слово наше. // Речь, с ее животворным светом».
Дмитрий Ивашинцов.
Неизбежное. СПб.: НП «Русская культура», 2014. — 367
с.; ил.
Стихи,
теоретические статьи о поэзии, эссе, фрагменты дневниковых записей… Нарушенная
хронология — смешение стихотворений разных лет, разных творческих периодов, а таких
периодов было немало: в сборник вошли произведения, созданные почти за полвека,
с начала 60-х годов века ХХ до наших дней. Необычное строение сборника — следствие
особого подхода Дмитрия Ивашинцова к искусству, к поэзии, к познанию мира и
самопознанию. Этим подходом продиктовано и включение в книгу богатого иллюстративного
материала: графика Малевича, коллажи, работы Аллы Ивашинцовой, фотографии из
семейного архива, факсимиле писем, ноты песен и романсов на стихи Д.
Ивашинцова. О синтезе искусств Д. Ивашинцов размышлял еще в начале своего
поэтического пути: «Жизнь искусства только в единении всех сфер его в один
трепещущий организм. … Наш отклик на внешний мир редко бывает одноцветен.
Трудно даже понять, что преобладает — грусть или радость, безумная страсть или
отрешенность… В современной однолинейной поэзии все
расположено одно за другим. Последовательно. Человек превращен в схему. Музыка
уже решила эти вопросы. Потому-то слушая ее, можно испытывать такие мучительно
правдивые состояния, разрывающие тебя… Этого же можно
попробовать достигнуть в поэзии с помощью слововязи».
Тогда же начались эксперименты над формой и фонетикой стиха, эксперименты по
приближению стихотворной практики к музыкальному высказыванию, способному,
минуя смысл, передать эмоцию непосредственно и без искажений. Такие понятия,
как слововязь — плетение образов, ритморяд,
ассоциативная вязь, рифмовая связь обретали
практическое наполнение в стихах. Отсюда, наверное, ломаное строение строк и
необычность образов, чувство слова. «Сидит сгорбленный человек. // Серая спина.
// На ладони его — весна!» «Берег из омута выплыл и лег // На…
бок». В 70-е слововязь перестала удовлетворять поэта,
пришло желание развивать принцип спонтанности, метод спонтанного письма. «Мне
хочется говорить внутренним голосом, не заглушенным ничем. …Чтобы отыскать
начало, нужно перепробовать много вариантов. В этом и есть основная метода
спонтанного письма». Отсюда, наверное, такое пристрастие поэта к созданию
циклов стихотворений: «Триада», «Варианты любви», «Инварианты любви», «Варианты
искусства», «Триада петербургская», «Неевклидова геометрия», «Разговор с
Ницше»… Уже из названия циклов видно, что искания Д. Ивашинцова выходили далеко
за пределы поиска форм, он работал и работает с богатейшими культурными пластами.
От формальных, казалось бы, «технологических поисков» поэт устремляется в
область интеллектуально-духовного поля. Это хорошо прослеживается и в цикле,
посвященном «Памяти Казимира Малевича». С одной стороны конкретные поэтические
опыты под впечатлением супрематизма. С другой — размышления о магическом,
восходящем к ощущениям еще не родившегося и только что явившегося на белый свет
ребенка, воздействии ритма и простейших геометрических
фигур на человеческую психику. Глубокие культурные пласты прослеживаются и в
интермедии «Театр марионеток», в неожиданной, трагической перекличке персонажей
Серебряного века с днем текущим. Сам Д. Ивашинцов позиционирует себя как поэта,
который был в основном занят поиском ответов на внутренние, так называемые
вечные вопросы: человек и Вселенная, человек и общество, человек и его душа,
добро и зло, многослойное и многомерное чувство одиночества, рождение и смерть.
«Сплетаются // сквозь исповедь зеркал // отдельные мелодии вселенной, // и
взгляд не оторвать от жизни тленной…» И как, «не ведая скорби, принять
бесконечную временность мира»? Ощущать себя «чертой в чертеже мирозданья», и
знать, что «неслышный полет мирозданья // Понять и
измерить не нам». Глубочайший онтологический конфликт — невозможность
переступить рамки своего Я, нашел свое отражение в поэме «Орфей и Эвридика» (1981), пронзительном по красоте и звучанию
диалоге Орфея и Эвридики. Древний миф — стержневой
для творчества Д. Ивашинцова и имеет множество прочтений, в том числе и такое,
предложенное самим поэтом: «Сила и трагедия творческой личности состоят в том,
что художник вынужден выводить на поверхность и облекать в приемлемую другими
форму конфликты и откровения своего подсознания. Барьеры, существующие сегодня
внутри каждого из нас, не позволяют преодолеть комплекс Орфея. Барьеры,
существующие между нами и колоссальными информационными ресурсами сети, не
позволяют синтезировать НОВОЕ. Ограничения физической природы человека не
позволяют ему жить космическими страстями. Выводя любимую из Аида, не следует
оглядываться назад. Только так можно преодолеть НЕИЗБЕЖНОЕ. Тем более что Эвридика — это наша Душа». «Пусть. // Я недаром вернулась
оттуда, где только // тени. Возьми свою лиру. // Пой, мой любимый, и мрака не
будет. // Пой мой любимый». У Д. Ивашинцова, поэта, сосредоточенного на
проблемах онтологических, стихов, рожденных непосредственным откликом на
социальные конфликты, нет. Но бытие как объективная, окружающая реальность свое
отражение нашла. И, пожалуй, сильнее всего в годы так называемого «застоя». Вот
и в поэме «Орфей и Эвридика» есть и «оковы
безвременья», на душе Орфея, и — «знаю, — осудят потомки безмолвье нашего века
пустого». Кому как не поэту особо остро было чувствовать лживость
переживаемой эпохи, «отраву фальши», «слепых лжецов,
дурманящих страну»? «Нам, лишенным дедовских преданий, // силой вручено
чужое знамя, // и чужою стала нам земля. // Но сквозь хмель тоски и лицемерья,
// в прошлое и будущее веря, // отыщу я той темницы двери, // где Россия
спрятана моя» (1981). Тогда, в безбожные времена, в стихах
появляется Бог, ибо «мир без Бога — обугленный миф мирозданья», Русь, что
«стоит, зачарована далью, // как древняя церквь без
креста». «Полегла в полях // душистая трава. // Вместо седел черный
камень в головах. // Вместо седел // черный камень в головах, // воют бабы в
белокаменных церквах. // Ищет ветер, // нищий ветер // след любви… // Кто же
Русь святую не любил?!» Дмитрий Ивашинцов, крупный ученый-гидротехник — и
большой поэт. Его лирика — любовная, философская, природе посвященная, бытию
человека, авангардистская и классическая, взросшая на хорошо изученной почве
поэзии Золотого и Серебряного веков, — явление масштабное, самобытное. Это —
Поэзия. «В этом гомоне старых мелодий, // В этом шорохе старых стихов, //
что-то сердце впервые находит, // то, что впредь потерять не готов».
Михаил Карпов.
Замкнутый круг «китайского чуда». Рыночные преобразования и проблема реформируемости партийного государства ленинского типа в Китайской
Народной республике. М.; СПб.: Нестор-История, 2014. — 292 с.
Михаил
Карпов, не один год исследовавший явление «китайского чуда», отмечает интересную
закономерность: системные преобразования в Китайской Народной республике продолжаются
уже более трех десятилетий, но лавинообразный рост объемов самой разнообразной
информации о «новом» Китае не привел — по крайней мере, пока — к формированию
целостной и непротиворечивой картины того, как и в каком направлении движется
современный Китай. Эта картина отсутствует и у апологетов «китайского пути», и у
скептиков. И у нас, и у западных исследователей пазл
современного Китая отнюдь не сложился. А основания говорить о «чуде» есть:
рекордные темпы роста ВВП и рыночная модернизация идут в Китае при сохранении и
даже укреплении коммунистического однопартийного государства. Большинство
социалистических стран Европы, включая и Советский Союз, на протяжении десятилетий
экспериментировали с рыночными реформами. И потерпели неудачу: институциональный
и социально-экономический крах всех без исключения европейских государств ленинского
типа — факт неоспоримый, хотя, отмечает М. Карпов, еще не подвергшийся системному
экономическому и политическому анализу. На фоне крушения социалистической идеи
в Европе, реформы в Китае предстают как «история успеха». И это при том, что КНР на уровне официальной идеологии продолжает
придерживаться концепции и ценностей социалистического строительства.
Руководящая коммунистическая партия КНР, построенная по известному из истории
КПСС территориально-производственному признаку, не просто контролирует, но
непосредственно подчиняет себе и интегрирует все ключевые экономические и
общественные организации. Степень этого подчинения и интеграции в современной
КНР, несмотря ни на какие рыночные реформы, не только не ниже, но кое в чем
даже выше, чем некогда в СССР и в других европейских странах «победившего
социализма». Фундаментальный переход к рыночному регулированию
социально-экономической жизни произошел при сохранении и — более того — при
поддержке институтов партийного государства ленинского типа. И произошел не
революционным, а эволюционным путем, то есть без драматической ломки политических
институтов и идеологии, без острого социального кризиса и глубокого
экономического спада. Рыночная трансформация и параллельная модернизация
привели не к упадку и дезинтеграции, а к укреплению и консолидации институтов
партийного государства и совокупной государственной мощи. И если рынок и
социализм действительно системно совместимы, то
«китайский путь» реформ приобретает поистине всемирно-историческое значение. М.
Карпов, основываясь на результатах собственных полевых исследований, проведенных
им в Китае на протяжении последних пяти лет и на большом числе китайских источников,
впервые вводимых в научный оборот, подвергает подробному разбору особенности «китайского
чуда». Он пытается ответить на ряд вопросов. Произошло ли «китайское чудо» в
системном смысле? Удалось ли китайской компартии действительно решить тот
комплекс фундаментальных и тесно взаимосвязанных социально-экономических и
идейно-политических проблем, которые не поддались решению в бывшем СССР и в
соцстранах Европы? А рынок ли перед нами вообще? Можно ли рассматривать
сложившуюся в Китае модель социально-экономического и политического устройства
как устойчивую, обладающую лучшими, чем в бывших европейских странах,
адаптивными возможностями? И что ждет Китай в будущем? М. Карпов размышляет о
типологии систем ленинского типа и проблематике «пределов реформ» в институтах
и практике реального социализма через призму набросков советологии и
современного каэнэрведения. Для отечественной
китаистики постановка проблемы в таком ключе новаторская. Он исследует
структурные особенности и динамику рыночной реформы ценообразования в КНР и социально-экономические,
политические и институциональные последствия реформы. И отмечает первенство и
важность реформы цен по отношению к другим реформам. Предлагаемый им
взгляд на уникальную реформу цен в КНР также является во многом новым для
отечественной китаистики. М. Карпов дает характеристику тем фундаментальным
институтам и практикам партийного государства ленинского типа в современной
КНР, которые, по его мнению, скрепляют в единое целое общественно-экономическое
пространство рыночного социализма с китайской спецификой. И, обращая
пристальное внимание на те структурные и динамические
факторы, которые при определенных обстоятельствах могут привести КНР в будущем
к системному кризису, предпринимает попытку моделирования таких кризисов.
Изучая экономическую, политическую, социальную специфику современного Китая,
исследователь приходит к выводу, что системного «чуда» в КНР за годы реформ
все-таки не произошло. Это означает, что, несмотря на то, что смонтированный за
годы реформ в КНР «рыночный паллиатив» сталинизму и маоизму предстает весьма
жизнеспособной и стойкой конструкцией, кризис китайского партийного государства
ленинского типа по-прежнему генетически запрограммирован. Несовместимость
рыночного и правового макроэкономического регулирования с монополией социалистического
партийного государства на власть и национальные финансы никуда не исчезла.
Впрочем, отмечает М. Карпов, этот диагноз нынешнему состоянию китайского рыночного
социализма по определению носит промежуточный характер. Возможно, «системному
чуду» в КНР еще предстоит произойти. Свой — существенный и сущностный — вклад в
формирование целостной картины того, как и в каком направлении движется
современный Китай, М. Карпов сделал.
Андрей Богданов.
Княгиня Ольга. Святая воительница. М.: Вече, 2014. — 256 с.
— (Человек-загадка).
Великая
княгиня Ольга (около 890–969) жестоко отомстила древлянам за гибель своего
мужа, князя Игоря. Правила государством в годы малолетства своего сына Святослава
и позднее, во время его походов, в 968 году руководила защитой Киева от
печенегов. Посетила Константинополь, приняла христианство. Канонизирована
русской церковью. Кажется, об Ольге известно все, или почти все. Но историк
Андрей Богданов утверждает, что сведения о княгине Ольге, так же как и о первых
Рюриковичах, откровенно противоречивы, и стремится разобраться в разительных
противоречиях, лежащих в основе нашей государственной легенды. Например, если
верить «Повести временных лет», то княгиня родила своего единственного сына
Святослава через сорок лет после выхода замуж за Игоря, когда ей исполнилось не
менее пятидесяти трех лет, а мужу — и все шестьдесят шесть. Выходит, даже с годами
ее жизни не все ясно: Игорь погиб в 945 году, их сыну было около пяти лет,
самой ей (по здравому смыслу) было лет семнадцать-двадцать, и вышла замуж она,
вероятно, в 941 году, в принятом тогда возрасте тринадцати-пятнадцати лет.
Несуразиц в сказаниях о первых русских князьях немало: почему о подвигах Вещего
Олега не знали ни сами греки, которые тщательно фиксировали даже незначительные
набеги на их землю, ни один иностранец? А ведь, по легенде, Олег повесил щит на
вратах Царьграда в знак победы русского оружия, такое трудно не заметить. Да,
сокрушительные походы росов на Царьград были, но не в
те годы и не тех героев, что принято считать у нас. О Вещем Олеге и Рюрике в конце Х века не говорили ничего! Родословная
легенда Рюриковичей вместе с мифом о призвании варягов-руси
появилась в Начальном своде спустя сто лет, в конце XI века, и была ярко
изукрашена в «Повести временных лет» в начале XII. И породила жгучую
историческую полемику среди историков, не утихающую и по сей день. Но ведь
зачем-то была древнему летописцу нужна легенда о варягах-руси?
А. Богданов полагает, что легенда служила для остроактуального в XI веке
утверждения идеи, что только и исключительно потомки Рюрика
могут быть князьями русскими. И укрепляя родословную легенду Рюриковичей, составитель
«Повести» решительно «удревлял» события, задавшись
целью заполнить период истории Руси при неизвестных нам правителях
деятельностью династии Рюриковичей. Отсюда и «маловажные» нестыковки по датам,
по событиям. Что ж, летописание всегда отражало бурление страстей — идеологических
и конкретно-политических. Летописцы своей легендой о Рюриковичах и варягах-руси старались замаскировать наличие в нашей
истории множества других князей. О существовании неведомых нам князей, не
входящих в генеалогическое древо Рюриковичей, приходится узнавать не из русских
источников, а по приведенным в «Повести временных лет» договорам Руси с
греками, по восточным и западным источникам. А у летописцев постепенно выстраивался
стройный ряд: Рюрик, Олег, Игорь как прямой родоначальник
династии русских князей в Киеве. В итоге мы имеем легендарные рассказы о первых
русских правителях, не только не соответствующие сведениям соседей, но и почти
во всем противоречащие друг другу. «Повесть временных лет», что явно служила
династии Рюриковичей, вплоть до того, что лишь в исключительных случаях
упоминала их соперников во власти из других родов, была принята как
основополагающий источник великими историками XIX века, начиная с
Н. Карамзина и С. Соловьева. Предпочтение «Повести» отдается и сегодня:
больше дат и лучше обосновывает древность русской истории, подробнее и
красноречивее, сохранилась во множестве списков и лежит в основе всех
классических трудов по русской истории, — историкам так удобно. А. Богданов не
считает, что удобство интересов — критерий истины. Он подробно разбирает,
когда, кем и как писались летописи, что не так с нашими официальными датами. Он
обращается к Древнейшему русскому сказанию, созданному при внуке Ольги князе
Владимире, к Начальному своду, к Новгородской летописи. Он знакомит читателя со
сложной наукой сопоставления древнейших текстов, методом, разработанным в конце
XIX века выдающимся филологом А. А. Шахматовым. А. Богданов в поисках
истины использует византийские хроники и жития, скандинавские саги, европейские
документы, археологические находки. И отмечает один важный факт, что долго
маскировался жалкой гибелью ленивого, жадного и незадачливого князя Игоря: со
статьи о гибели князя Игоря в 945 году начинается поразительное единство
текстов летописей, максимально достоверный для тех времен рассказ о реальных
событиях русской истории. Оно продолжилось подробным и точным описанием деятельности
княгини Ольги, рассказом о подвигах ее сына Святослава и завершалось известием
об утверждении ее внука Владимира на великокняжеском престоле. Предыдущие
события были для летописцев туманным предметом гаданий и вычислений. Последующие
события представлены более туманно и легендарно, чем рассказ о временах княгини
Ольги. И все-таки главной героиней этой книги остается Ольга, строительница русского государства. Оставшаяся без мужа и
дружины, с маленьким сыном, располагая ничтожными средствами, она подавила
восстание древлян. Выйди она замуж за Мала, как предлагали
древляне, она лишила бы права на княжение своего сына Святослава, был и другой
кандидат в князья — воевода Свенельд. Она
установила в стране единые законы, ввела ставки налогов и повинностей, отменяющие
произвол дружинного грабежа. Она устраивала пути сообщения — речные переправы,
мосты и помосты на топких местах, строила села, места и пункты, где чиновники давали
суд и собирали твердо установленные дани. Административно-правовая деятельность
княгини охватывала все подвластные ей земли Руси. Память о ее единой Руси вошла
во все русские летописи. Ее как историческую, а не легендарную личность
прекрасно видят иностранные современники. Император Константин VII
Багрянородный в книге «О церемониях византийского двора» лично описывает ее
беспрецедентный прием в своем дворце в Константинополе (Ольга не простиралась,
как было принято, ниц, ее приняли в узком семейном кругу), а хронист первого
германского Оттона I знает ее как королеву. Христиане
на Руси были и до Ольги, но она стала первой из русских правителей, что приняла
христианство. Язычество и христианство в древней Руси — отдельная тема книги.
Язычником оставался сын Ольги, Святослав, сын-барс, что ходил в походы на хазар
и их союзников, в Закавказье, в Болгарию — вдоль главных торговых путей того
времени. Во время его походов Ольга продолжала править государством. Историческая
несправедливость, считает А. Богданов, буквально выбившая великую женщину из
научной истории, продолжалась до последних десятилетий. Только сейчас
отсутствие политической цензуры и государственного заказа в исторической науке
позволило объединить все, что сделали коллеги-летописеведы
за последние сто лет, в связный рассказ о том, кто и как построил Русское
государство в середине X века. А. Богданов рисует многомерную картину русской
древности: поляне, древляне, кривичи, ильменские словены, мордва, мурома… Их исторические взаимосвязи,
отношения с соседними государствами и народами. Политика и экономическая
география: великие пути, не только из варяг в греки, но, что очень важно, международные сухопутные
торговые пути от Волги до империи франков, от франков на Русь и далее.
Сухопутному восточному пути посвящено отдельное приложение, так же как Северной
Руси, Рюрику и варягам.
Питер Хэммонд. Ричард III и битва при Босворте. Пер. с англ. М.
В. Степанова. СПб.: М.: ЕВРАЗИЯ, ИД Клио, 2014. — 288
с., ил.
Благодаря
Уильяму Шекспиру английский король Ричард III стал символом своего времени,
символом кровопролитного противостояния между двумя ветвями правящей династии
Англии — Йорками и Ланкастерами, известного под
названием войны Алой и Белой розы. Властолюбивый горбун, убийца царственных
племянников, узурпатор… Но можно быть уверенным: его
портрет выглядел бы по-другому, если бы в решающей битве при Босворте в 1485
году победил бы не Генрих Тюдор, претендент на английский престол от
Ланкастеров, а Ричард III из рода Йорков, последний
представитель мужской линии Плантагенетов, более трех столетий управлявшей
Англией. Узурпатор? Но были все основания сомневаться в законности брака
старшего брата Ричарда — Эдуарда IV, а значит, и в законности права на трон и
его малолетнего сына — Эдуарда V, племянника Ричарда. Убийца царственных племянников?
Но допуская возможность брака с Ричардом, его племянница, вероятно, не верила,
что Ричард убил ее братьев. Не считал его злодеем и король Португалии, готовый
выдать свою сестру за Ричарда. Питер Хэммонд
воссоздает историю восхождения Ричарда Йорка на трон, рассказывает о недолгом
правлении Ричарда III, а за этот короткий двухлетний период было многое:
государственные измены, заговоры, восстания, мятежи, предательства, смуты,
постоянная угроза вторжения Генриха Тюдора с континента. Подробно Хэммонд исследует события, приведшие к битве при Босворте,
саму битву: численность и состав враждебных армий, экипировку и вооружение, войсковую
организацию, развертывание сил на местности. (Средневековая армия на
современный взгляд предстает как потрепанная и дезорганизованная толпа.) Особое
внимание уделяется загадкам гибели Ричарда III. В основном Хэммонд
пользовался современными рассматриваемым событиям источниками, принимая во
внимание и те хроники XVI века, когда их сведения могли быть правдивыми или
имели подтверждения какими-нибудь более ранними источниками. Среди основных
источников — «История Англии» Полидора Вергилия,
священника, прибывшего в Англию в 1502 году и заставшего очевидцев битвы;
«Кроулендская хроника» 1486 года, предполагаемый ее
автор — очевидец событий. Свои воспоминания, письма, записки об эпохе Ричарда
III и его конце оставили англичане, испанцы, французы, бургунды (а именно в
Бургундии и Франции пребывал Генрих Тюдор). Сохранились три пространные
баллады, созданные по свежим следам событий: «Роза Англии», «Баллада о Босвортском поле», «Песнь о леди Бесси».
А еще — дошло множество слухов и толков, в которых тоже пришлось разбираться П.
Хэммонду. Битва при Босворте относительно неплохо
документирована для эпохи средневековья. Но неиссякаемы споры исследователей
по разным вопросам, по деталям, идут дискуссии, множатся догадки, версии.
Неясностей много: спутаны даты событий, неизвестно, где именно состоялась
битва, неизвестна дата смерти сына Ричарда III и где он погребен, неизвестно,
кто нанес Ричарду смертельный удар в битве при Босворте. И даже вопрос о его
захоронении долгое время оставался открытым: то ли его останки были выброшены в
реку Суар, то ли могила уцелела — но где? (Уже после
выхода книги — а она была издана на английском языке в 2010 году — в ходе археологических
раскопок в Лестере осенью 2012 года был обнаружен
скелет мужчины, и генетическая экспертиза признала находку останками Ричарда
III.) П. Хэммонд пишет очень взвешенно. Делая
логические предположения, выдвигая свои версии, он постоянно употребляет слова
вероятно, маловероятно, сомнительно, правдоподобно и неправдоподобно, возможно,
несомненно, в действительности. К своему герою П. Хэммонд
относится с явной симпатией: его Ричард предстает в героическом ореоле:
способный и амбициозный правитель, опытный воин,
человек с нравственными принципами. В битве при Босворте король оказался
окружен, но отказался сдаваться. Когда все его рыцари пали, Ричард отбивался в
одиночку, в ответ на уговоры бежать он гневно сказал, что-либо одержит победу,
либо умрет в этот день как король. И был убит. Ни он, ни его современники не
знали, что битва при Босворте ознаменовала если не конец войны роз, то
последние судороги тридцатилетней борьбы. В приложениях к книге помещены
документы той эпохи, легенды, подробное описание источников, генеалогические
таблицы.
Публикация подготовлена
Еленой Зиновьевой
Редакция благодарит за предоставленные книги
Санкт-Петербургский Дом книги (Дом Зингера)
(Санкт-Петербург, Невский пр., 28, т. 448-23-55, www.spbdk.ru)