Опубликовано в журнале Нева, номер 11, 2014
Тревожные совпадения
Фильм «Бесы», созданный нашим кинематографическим достоевсковедом Владимиром Хотиненко, активно обсуждается зрителями и критиками. Не буду касаться его художественно-эстетической стороны. О ней сказано и написано довольно много. Хотелось бы обратиться к той содержательной грани сериала, которая режиссером едва задета, а основной массой современных знатоков кино либо игнорируется, либо удостаивается лишь мимолетных реплик. Я имею в виду взгляд на «Бесы» как на религиозную трагедию русского духа, требующую не столько литературоведческих и философских прочтений, сколько анализа с позиций социально-политической теологии. К необходимости такого подхода подводит целый ряд странных сближений, примечательных параллелей и символических совпадений, необъяснимых средствами литературоведения и философии.
Ровно сто лет тому назад, в 1914 году, русский религиозный мыслитель Сергей Булгаков оказался в ситуации, похожей на ту, в которой сегодня находятся критики, обсуждающие фильм «Бесы». Посмотрев в Малом художественном театре инсценировку романа Достоевского, спектакль под названием «Николай Ставрогин», он вскоре после этого, в феврале 1914 года, выступил в Московском религиозно-философском обществе с докладом о «Бесах», а затем написал на его основе статью «Русская трагедия», вошедшую в золотой фонд русской мысли ХХ века.
Примечательно, что тогда Россия и европейский мир находились накануне дотоле не виданных катастрофических перемен. И сегодня, в 2014 году, мы, похоже, вступаем в полосу непредсказуемых социальных эксцессов и геополитических катаклизмов. Тогда русское сознание испытывало повышенный интерес к проблематике «Бесов», и сегодня, после чрезвычайно продолжительного затишья аналогичный интерес резко актуализировался. Тема бесовщины как будто внезапно вынырнула на поверхность нашего гуманитарного сознания. Тогда этому поспособствовал визуальный художественный феномен — театральный спектакль. Сегодня это произошло во многом благодаря тоже визуальному ряду впечатлений в виде фильма-сериала.
Все эти многозначительные совпадения наводят на ряд довольно тревожных соображений, требующих серьезного осмысления и обсуждения.
Русский лабиринт «вечных» вопросов и «проклятых» проблем
На первый взгляд может показаться, что социально-политическая проблематика «Бесов» осталась в далеком прошлом и лишь религиозная суть романных коллизий сохранила свою значимость. Но это не совсем так. Спустя почти полтора столетия после выхода романа мы имеем возможность убедиться, что неразрешимыми остаются не только «вечные», экзистенциальные вопросы бытия, поднятые в нем, но и тяжелые, поистине «проклятые» проблемы социально-политического существования. Оттого, вероятно, «Бесы» продолжают сохранять свою актуальность.
К сожалению, фильм Хотиненко выстроен так, что религиозный смысл «бесовщины» оказался не прочитан его создателями. Слово бесы осталось чем-то вроде внешней метафоры, не обремененной смыслами и потому не работающей ни в фильме, ни в зрительском восприятии. Между тем оно — ключ к пониманию трансцендентной подоплеки того, что происходит не только в романной и кинематографической реальности, но и в «российском мире», сбившемся с пути и заскользившем по наклонной неотвратимого вырождения.
Хотим мы того или нет, но приходится признать, что Достоевский задал своим романом вопросы, о которые мы до сих пор спотыкаемся, которые и сегодня бьют не в бровь, а в глаз. Их самые лаконичные формулировки выглядят так: «Как удается нескольким господам с задатками отъявленных нечестивцев и провокаторов заварить кашу, которую потом долго не могут расхлебать ни современники, ни потомки?» Или: «Как это у них все так ловко получается, что благодаря им жизнь множества людей превращается в настоящий кошмар?»
Фильм «Бесы» еще раз убеждает зрителя в том, что до боли знакомая стратегия растления, оболванивания и запугивания обывательской массы кучкой негодяев имеет давнюю традицию и отчетливо просматриваемую генеалогию. Зритель, переместившийся с помощью собственного воображения в катастрофическую реальность совершающегося духовного, морального обвала, наблюдает роковую логику неумолимого расползания зла. Локальная коллизия провинциального города демонстрирует одну из загадок жизни и очерчивает труднейшую проблему морально-политической антропологии: оказывается, можно быть абсолютным духовным нулем, полным моральным ничтожеством и при этом заполучить нешуточную власть над умами и душами многих, казалось бы, разумных и вполне приличных людей.
Изумляет разительная асимметричность исходной антитезы между силами зла, хаоса, вырождения с одной стороны и силами цивилизованного порядка с другой. Ничтожное меньшинство и гигантское большинство вроде бы несопоставимы. Но каким-то невероятным образом меньшинство наносит большинству сокрушительное поражение.
Как это происходит? Почему не срабатывают защитные механизмы, способные заблокировать динамику этой разрушительной энергии? Что мы знаем об этих механизмах? Почему не используем их на всю мощность, когда угроза надругательств и гибели нависает над всем, что нам дорого, а заодно и над нами самими? Все эти вопросы невольно возникают, стоит только вступить на территорию «Бесов».
Знание о бесах
В Библии утверждается, что главной действующей силой в драме вселенского бытия выступает благой Бог с Его ангелами и что Ему пытается противодействовать нечистый дух зла (сатана, дьявол). Об этом противодействии мы читаем в Книге Бытия, Книге Иова, Новом Завете.
Пребывая в своем, особом, трансцендентном мире, дьявол и прислуживающие ему бесы (демоны) выступают авторами, режиссерами, а иногда и суфлерами в тех трагедиях и комедиях, которые разыгрываются в ходе всемирно-исторической мистерии. Они — исконные, неисправимые враги людей, стремящиеся превращать их в марионеток, порабощать умы, растлевать души, насаждать зло, подрывать основы цивилизованного общежития, разрушать ценности высокой культуры. Люди, одержимые нечистыми духами, становятся отъявленными лжецами, прелюбодеями, развратниками, ворами, убийцами, решаются на самоубийства, сходят с ума и во многих случаях вполне справедливо считаются бесноватыми.
Атеисты, не допускающие существования потустороннего мира, видят только наружную фактуру драмы бытия. Верующие, в отличие от них, выказывают гораздо большую проницательность в понимании сути этой драмы. Трансцендентная реальность от них не скрыта, и потому их мировосприятие богаче, глубже, «стереоскопичнее», взгляд проницательнее, мышление содержательнее. Это позволяет им учитывать гораздо большее количество смыслов, ценностей и норм, циркулирующих в контенте мировой драмы.
Сверхфизические духи зла — крайне неприятные персонажи «человеческой трагикомедии». Наглядные свидетельства их малых пакостей и больших злодеяний и даже просто разговоры о них не доставляют нормальному человеку ни малейшего удовольствия. И все же учитывать их присутствие в повседневной реальности необходимо и, не побоюсь этого слова, полезно.
Почему? Да хотя бы потому, что злые духи — это не самостоятельная мировая сила. Известно, например, что в процедуре защиты любой диссертации предусмотрено обязательное присутствие оппонентов, критикующих текст диссертанта, выявляющих его промахи и заблуждения. Их цель — не позволить автору уклониться в сторону от магистрали честного поиска научной истины. Так и в мире Бог допустил присутствие бесов, чтобы люди, терпя от них ощутимые неприятности, энергичнее устремлялись прочь от тьмы к свету, истине, добру, справедливости и в конечном счете — к стоящему над всем этим Богу, открывающему человеку любящие объятия. Чем отвратительнее донимающая нас бесовщина, тем мы выше ценим прекрасный лик Господа.
Именно поэтому С. Булгаков был прав, когда утверждал, что «Бесы» — роман о Христе. Не всякий поймет истинный смысл этого суждения, поскольку в «Бесах» имя Иисуса Христа встречается редко, всего несколько раз. Поэтому булгаковский афоризм требует пояснения: «Бесы» — роман о ненайденном Христе, о потерянном Христе, об отвергнутом Христе, то есть о Боге, который нужен человеку как воздух и без которого он обречен погибнуть от духовного удушья.
Достоевский не просто развертывает перед читателем жизненные истории нескольких духовных банкротов, проигравших свои души дьяволу, но излагает свое доказательство тщеты, порочности и бессмысленности жизни без Христа.
Провокаторство как демоническая структура
Философ Сергей Булгаков одним из первых обратил внимание на то, что в «Бесах» отчетливо прописана тема провокаторства. Достоевский сделал это при помощи художественного языка. Однако на эту тему можно рассуждать также языком социально-политических, метафизических и даже теологических категорий. Объяснительные возможности последних особенно важны в тех случаях, когда провокаторство предстает в виде не частных, эпизодических девиаций, но как коренной признак поведенческих стратегий субъектов, готовых направить процесс изменений в той или иной жизненной сфере по катастрофическому пути.
Провокаторами являются все нечистые духи. Они стремятся во что бы то ни стало столкнуть человека с пути добродетели на путь зла. Первым это продемонстрировал библейский змий, проникший в Эдем, искусивший, обманувший и погубивший доверчивую Еву и ее наивного мужа. Богопротивный смысл провокаторства с предельной ясностью передан в рассказе евангелиста Матфея о том, как дьявол искушал в пустыне Иисуса: «Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола, и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал. И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих.
Потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею. Иисус сказал ему: написано также: не искушай Господа Бога твоего.
Опять берет Его диавол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: все это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне. Тогда Иисус говорит ему: отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи. Тогда оставляет Его диавол» (Мф. 4, 1–11).
Коллизии, о которых рассказывается в Библии, преподносят человечеству два урока. Первый исходит от Бога и заключается в грозном предупреждении, требующем, чтобы люди никогда, ни при каких условиях не слушались советов нечистых духов и голосов тех, через кого они вещают. Второй можно считать чем-то вроде мастер-класса практического провокаторства. Его дал дух зла, продемонстрировавший целый набор своих инструментов, предназначенных для развращения человеческого рода, — разнообразные виды лжи, сладкоречивое лукавство, непревзойденное коварство, подлое подстрекательство, заманчивые посулы, смысловые подмены, ценностные подтасовки и т. д. Оба урока были усвоены теми, кому были адресованы, с той лишь разницей, что первый урок восприняли со всей серьезностью очень немногие, а второй стал руководством к действию для преобладающего большинства людей.
Исторический опыт, а также современные наблюдения свидетельствуют: стоит любому субъекту, будь то индивидуум или группа, церковное или светское сообщество, гражданская или государственная система, допустить серьезные послабления в системе духовной самозащиты от «духов злобы поднебесных», как те незамедлительно активизируются и переходят в наступление. Демонические структуры провокаторства используются ими как тараны, чтобы разбивать ценностные и нормативные укрепления, возведенные верой, нравственностью, культурой.
Одна из главных целей бесов-провокаторов состоит в том, чтобы парализовать духовную жизнь человека. И там, где это им удается, у личности возникает состояние, похожее на паралич духа. Образуется вопиющая аномалия: казалось бы, перед нами человеческое существо, внешне ничем не отличающееся от других людей; при нем его нормальная телесность, а также все ранее приобретенные социальные качества и душевные свойства. Но в то же время налицо глубочайший личностный изъян: оказывается, что дух в нем либо парализован до потери всякой чувствительности, либо совершенно мертв. В «Бесах», в «демоническом человеке» Ставрогине и в «сатанинском человеке» Верховенском Достоевский изобразил две модели провокаторства — интеллектуально-метафизическую и авантюрно-политическую.
Каждый, кто знаком с содержанием Библии и основами христианской теологии, знает, что человек не может вырваться из состояний духовного паралича и духовного омертвения своими собственными силами, не призывая на помощь Бога. Те же сообщества, где люди, успевшие претерпеть множество поражений от духов зла, пытаются обойтись без молитвенно-покаянных воззваний к Христу, в сущности, обречены оставаться жертвами инфернальных сил вплоть до своего полного исчезновения.
Антропология бесовщины: инфернальный человек
Кому-то может показаться, что рассуждения о бесовщине в наше просвещенное время, на виду у публики, далекой от веры в Бога, — это верх наивности, отсталости, умственной дремучести. Однако с суровыми вердиктами придется повременить, если вспомнить о давнем парадоксе, согласно которому существует бесчисленное множество достаточно образованных людей, не верующих в Бога, но в то же время с поспешной готовностью признающих существование дьявола, выказывающих крайне заинтересованное отношение ко всему, что связано с inferno. Эти господа демонстрируют обостренное внимание к демонизму во всех его видах, в том числе к литературным, живописным, музыкальным, театральным, кинематографическим и прочим вариациям на эту тему. Наиболее продвинутые из них любят погружаться в ницшеанские тексты, прославляющие человекозверя, осатаневшего от своей безбрежной гордыни. Они же обожают театр Антонена Арто и синематику Дарио Ардженто. При этом истинные смыслы, подлинная суть их взаимодействий с философией и искусством такого рода от них, как правило, скрыты.
Между тем обо всех этих пристрастиях можно сказать только одно: именно так действуют трансцендентные духи зла. Через обольстителей-провокаторов (философов, писателей, поэтов, художников, композиторов, театральных режиссеров, кинематографистов, актеров) они зазывают «малых сих» только для того, чтобы подвергнуть их умы, души, сердца духовному насилию и в конце концов опустошить, растлить, изничтожить то добротное, чистое и высокое, что еще оставалось внутри тех, кто им доверился.
Именно поэтому аналитикам, стоящим на позициях библейско-христианского интеллектуализма, не следует замалчивать, игнорировать тему бесовщины. Ведь эта тема представляет собой, в сущности, пространство духовной войны, поле боя, где невозможно сидеть сложа руки, а надо сражаться. Разумеется, собственными скромными силами с данной темой не справиться. Привлечь ресурсы классической и современной теологии из-за малого текстового пространства здесь пока нет возможности. И вот тут нам на помощь приходят сам роман «Бесы» и его киноверсия. Именно они дают право ограничиться тем материалом, который непосредственно примыкает к ним. Для разбирательства с этой интертекстуальной мешаниной нам уже удалось привлечь такого корифея русской мысли, как Сергей Булгаков. Однако этого явно недостаточно, и придется прибегнуть к помощи еще одного сильного и проницательного русского ума, а именно — Ивана Ильина.
У этого замечательного философа есть работа под названием «О демонизме и сатанизме»1, которая вышла в 1945 году в Цюрихе, на немецком языке. То была глава в книге «Blick in die Ferne. Ein Buch der Einsiсhten und der Hoffnungen» («Взгляд вдаль. Книга размышлений и упований»). Спустя десять лет, в 1955 году, она была опубликована на русском языке в формате статьи, в сан-францисском журнале «День русского ребенка».
Интеллектуальный опыт И. Ильина, равно как и аналогичный опыт С. Булгакова, приобретенные ими при философском анализе темы бесовщины, имеет несомненную библейско-христианскую генеалогию. Оба они исходят из библейского посыла, согласно которому существуют люди, одержимые сатанинско-демоническим началом и являющиеся несомненными девиантами в социальном, моральном, психологическом или психическом отношении.
Если свести в единую концептуальную конструкцию мысли обоих философов, то это позволит выстроить нечто, вроде рабочей версии основ антропологии бесовщины. Ее можно будет использовать в качестве объяснительной конструкции в нескольких аналитических направлениях. Во-первых, как теологический комментарий к «Бесам» Достоевского. Во-вторых, как опыт осмысления феномена политического лидерства-вождизма-фюрерства (будем помнить дату выхода в свет размышлений Ильина: 1945 год). В-третьих, как философско-теологический ключ к загадкам той самой русской души, о непредсказуемости чьих движений продолжают рассуждать современные неославянофилы. И, в-четвертых, как антропологическое сопровождение к историософии гибнущих цивилизаций и к теологии катастроф.
Исходный посыл Ильина — это вынужденное признание того, что современный человек, атеист или неоязычник, сталкивающийся с чудовищными проявлениями могущественной бесовской стихии, фактически не имеет ни опыта понимания ее природы, ни навыков успешной борьбы с ней. Те смутные и поверхностные представления, которые у него есть, редко облекаются в точные понятия. Единственное, что ему удается, — это сумбурные признания факта существования трансцендентного зла, излагаемые на двусмысленном языке символических намеков, художественных аллюзий и метафизических отсылок. И на этом все, как правило, заканчивается.
Согласно Ильину, внутри феномена бесовщины следует различать два модуса — демонический и сатанинский. Это позволяет вести речь, соответственно, о двух антропологических типах — демоническом и сатанинском, полностью зависимых от «духов злобы поднебесных».
Представители обоих типов — несомненные провокаторы-пассионарии. А поскольку их пассионарность имеет темное, инфернальное происхождение, то обоих можно считать двумя разновидностями одного и того же, более общего, типа — инфернального человека. Разница же состоит в том, что «демонизм, — как пишет Ильин, — есть дело человеческое; сатанизм есть дело духовной бездны»2.
Демонический человек лишь наполовину погружен в inferno и хоть изредка, но, все же вспоминает о существовании света. Сатанинский же человек успел целиком провалиться в запредельность трансцендентного зла, и никакие человеческие увещевания до него уже не доходят. Хотя физически он еще на земле, территория его черной души с имеющимся внутри нее «подпольем» (см.: Ф. М. Достоевский. «Записки из подполья») уже присоединена оккупационной армией князя тьмы к территории inferno.
Можно сказать и по-другому: внутреннее «подполье», которым обладает инфернальный человек, служит чем-то вроде соединительного шлюза, связывающего темный трансцендентный мир падшего Люцифера с внутренним миром личности злодея-провокатора. Через этот концентратор зла в человека проникают те гибельные инфернальные миазмы, которые С. Булгаков назвал «адскими испарениями». В этом личном филиале общего ада сосредоточены духи зла, провоцирующие человека на богопротивные проступки, искушающие его темными соблазнами и подталкивающие к прямым преступлениям.
Массовый тип инфернального человека является продуктом распада симфонической личности народа. Этот распад происходит на завершающем этапе его духовной биографии, на финишной прямой его исторического пути. Социальные системы, внутри которых создаются особо благоприятные условия для того, чтобы инфернальный человек активно размножался, плодил себе подобных, распространял свои влияния на все сферы жизни и деятельности, обречены. Логика такой летальной прогностики проста: демоны и одержимые ими социальные субъекты не имеют склонности останавливаться, пока дело не доведено до конца. Их предназначение — разрушение, и только разрушение. Ничего иного они не умеют делать. Но доводить начатое до конца они умеют.
Антропология бесовщины: демонический человек
Сознательная жизнь демонического человека протекает в состоянии сильнейшего, но неокончательного духовного помрачения. Это жизнь того, чье «я» пребывает в отдаленности от Бога, надеясь обойтись без Него и Его света.
В демоническом человеке очень сильны дурные страсти. Одна из них — ярко выраженное любопытство ко всему отрицательному, темному, бесовскому. Из-за этого он норовит заглянуть даже туда, куда обычные люди страшатся всматриваться. Чары темных искушений, бездны пороков и преступлений влекут его с неодолимой силой, и он время от времени, как бы, помимо своей воли, уступает демоническим соблазнам.
Будучи интеллектуалом, игроком и циником, он любит выступать в роли идейного соблазнителя, играть ценностями, манипулировать смыслами, жонглировать понятиями, переворачивать категории добра и зла, менять местами представления о свете и тьме. Охватывая своим сильным умом очень многое, он при этом пытается не замечать Бога, хотя и не в состоянии тем окончательно забыть о Нем. Этим Ставрогин отличается от Верховенского, совершенно лишенного способности к интеллектуальным играм, метафизическому мышлению и религиозно-философским вопросам.
Демонический человек хотя и сообщается с бесами, но к преданному, истовому служению только лишь силам зла не готов. Он вообще никому не хочет служить, а желает только, чтобы все служили ему, в том числе и демоны. Для него все сошлось в одну точку, и эта точка — его «я», подвешенное в пустоте. Это о нем сказано: «Еcли вepyeт, тo нe вepyeт, чтo вepyeт. Ecли жe нe вepyeт, тo нe вepyeт, чтo нe вepyeт». Трудно отыскать более исчерпывающее свидетельство пребывания человеческого «я» в полном духовном вакууме.
Личность демонического склада может быть идентифицирована по внешним антропологическим признакам и морально-психологическим проявлениям, которые ей не удается скрыть от окружающих. Вот лишь некоторые из них:
— периодически мелькающая презрительная, кощунственная усмешка-ухмылка;
— холодные и злые либо же хитрые и шныряющие глаза;
— склонность к хвастливым или угрожающим высказываниям;
— всегдашняя готовность к лукавым и предательским поступкам.
Через эти и им подобные особенности проявляется сидящая внутри демонического человека провокаторская сущность, заставляющая совращать людей, подталкивать их к пропасти нравственного падения.
У иного читателя-зрителя «Бесов» может возникнуть положительное, то есть совершенно неадекватное, отношение к главному «бесу» — Николаю Ставрогину. Чтобы не поддаться этому наваждению, надо просто не забывать, что Ставрогин — искуснейший, почти гениальный провокатор-обольститель, дерзкий растлитель «малых сих». Девочка Матреша, Кириллов, Шатов, Марья Тимофеевна Лебядкина, капитан Лебядкин — вот лишь малая часть его прямых и косвенных жертв, погубленных растлевающими речами и поступками. Одни оказались спровоцированы на отчаянные самоубийства. Других он подтолкнул к философским безумствам, требующим самоистребления. Третьи были хладнокровно подведены под жестокие заказные убийства.
Ставрогина вполне можно поставить в один ряд с Великим инквизитором из «Братьев Карамазовых» и даже, при желании, присвоить ему сходный титул Великого провокатора. Его образ — одно из лучших в мировой литературе доказательств того, что бесы реально существуют. Ведь Ставрогин творит зло не ради каких-то внешних целей. Политическая власть ему, в отличие от Верховенского, не нужна. Богатство, деньги его не интересуют, поскольку все это у него имеется в избытке. Благосклонного внимания женщин он не ищет, так как оделен им сверх всякой меры. Им движет исключительно сидящая в нем разрушительная сила, которую можно называть по-разному. Но, думается, более точного определения, чем нечистый дух зла или бес-демон, не найти. Именно этот внутренний демон, заставлявший совращать и убивать других людей, в конце концов побуждает героя истребить и самого себя.
Антропология бесовщины: сатанинский человек
Сатанинский человек — обладатель темной, маниакальной души, находящейся в состоянии полного нравственного помрачения и целиком преданной злу. Он — тот, в кого сатана вошел (Ин. 13, 27) не на минутку, а надолго, чтобы прочно и надолго обосноваться в гостеприимно предоставленном ему антропологическом убежище. Он — провокатор до мозга костей, до кончиков ногтей, не признающий святынь и последовательный в презрении к людям, в лживости и наглом коварстве.
Не склонный к рефлексии, не умеющий заглядывать умственным взором в беспредельность трансцендентного мира, исключивший даже само слово Бог из своего словаря, он в духовном отношении мелок и ничтожен. Зато как практик-провокатор, ловко заманивающий людей в расставленные им сети, он вне конкуренции.
Осуществляя сверхличные планы темного трансцендентного начала, сатанинский человек говорит силе, направляющей его: «Да будет воля твоя!» Эти слова обращены не к Богу, а к Его антиподу, к темной вражеской силе, требующей подчинения, служения, исполнения своих повелений, распространения лжи и совершения беззаконий.
Мышление сатанинского человека сухо, прагматично, механистично, не облагорожено ни единой высокой мыслью, ни одним живым нравственным чувством. Им движет насмешливая, презрительная злая воля. Его питают и заряжают отрицательной энергией сугубо негативные чувства зависти и ненависти, а также жажда мести тем, кто его когда-либо обидел, и непомерное корыстолюбие.
Князь тьмы не только использует сатанинского человека в качестве земного орудия своей злой воли, но и покровительствует ему, поддерживает большинство его провокаций. Отсюда почти невероятная успешность большинства предприятий, осуществляемых этим субъектом.
В сферах, где действуют люди, лишенные Божьего покровительства, имеющие на своей совести множество нераскаянных преступлений против Бога, сатанинскому человеку удается почти все, что он задумывает. И это происходит не от того, что он гениален. Его плотская оболочка, его антропологическая хижина может выглядеть довольно убогой, его интеллект может быть очень средним, а его духовные качества и вообще пребывать на нулевом уровне. Причины его успехов заключены в инструментальном складе его скудной личности, лишенной стыда и совести, то есть внутренних тормозов, способных воспрепятствовать осуществлению задумываемых пакостей и злодеяний. Через него сатана обильно сеет зло на территориях, оставленных без Божьего попечения, пребывающих под игом проклятия.
От сатанинского человека, как уже сказано, не требуется никаких особых дарований. Главное, чтобы он целиком принадлежал дьявольской стихии, чтобы внутри него не было духа Божьего, не было порядочности, сострадания, доброты, жажды истины и справедливости, а безраздельно господствовал злой сатанинский дух, заставляющий повсеместно насаждать зло.
Единственный его талант, в котором ему нет равных, — это талант провокатора. Ловко, как никто другой, он способен подводить людей к краю бездны. При этом ему удается столь искусно отвлекать их внимание посторонними вещами, что они часто даже не замечают, как их обманывают, как ими манипулируют. Не замечают они и последнего, смертельного толчка в спину и приходят в себя, лишь когда летят в бездну и когда уже невозможно что-либо изменить и исправить.
Когда такой человек оказывается во власти, то он, подобно вампиру или злому насекомому, вроде клопа, алчно впивается в нее и всасывает в себя максимально возможное количество этой самой власти, становясь в итоге тираном. Его дьявольская политика опутывает и порабощает малые и большие сообщества, а то и целые народы. По его воле лучшие изничтожаются, а худшие всплывают наверх, превращаясь в дьяволоподобных слуг деспота. Из-за совокупных систематических усилий армады мелких разрушителей и губителей в народе слабеет совесть, угасает духовность, распространяются разнузданная порочность и половая извращенность. Властолюбие, готовность к подлостям, предательству, всевозможным низостям проникают в среду не только государственных чиновников, но и артистов, писателей, учителей, врачей, ученых и даже духовенства. Жизнь всех приличных, порядочных людей, чтящих Божьи заповеди, уважающих нормы морали и права, неотвратимо превращается в какую-то кошмарную фантасмагорию, в нарастающую трагедию.
Сатанинский человек — это хотя и отвратительная, но по-своему цельная натура, не испытывающая от своих моральных патологий ни малейшего внутреннего дискомфорта и способная наслаждаться творимыми злодеяниями. Он служит злу вдохновенно, испытывает удовольствие от совершаемых мерзостей, не терпит вблизи себя праведников и даже просто порядочных людей, которых всегда готов оскорблять, унижать и уничтожать. Для такого человека нет большей радости, чем воплощать главный замысел сатаны — губить разными способами лучших людей и наслаждаться зрелищем их духовных поражений и смертей.
И. Ильин характеризует мотивационную сферу сатанинского человека как жажду человекомучительства, как «неутолимую зависть, как неисцелимую ненависть, как дерзающую свирепость, как агрессивную, воинственную пошлость, как вызывающе бесстыдную ложь, как абсолютное властолюбие, как презрение к любви и к добру, как попрание духовной свободы, как жажду всеобщего унижения, как радость от унижения и погубления лучших людей, как антихристианство…»3.«Он, — по словам философа, — полон ненависти к людям духа, любви и совести и не успокаивается до тех пор, пока не поставит их на колени, пока не поставит их в положение предателей и не сделает их своими покорными рабами — хотя бы по внешности»4.
«Большая теория» зла и эффект сверла
Среди амбициозных интеллектуалов времен модерна-постмодерна были и есть такие, кому очень хотелось бы сконструировать некую всеобъемлющую «большую теорию» зла. Однако дальше экстравагантных изворотов игривой мысли дело у них, как правило, не идет. Между тем они напрасно тратили и тратят силы, поскольку такая «большая теория» уже существует. Чтобы с ней познакомиться, следует открыть Библию, вчитаться в нее, а затем соотнести свои впечатления и соображения с тем, что думали и думают о зле интеллектуалы-теологи прошлого и настоящего. Не исключено, что среди тех, кто попробует двинуться этим путем, появятся люди, которые усмотрят в материалах библейско-христианского дискурса несравнимо больше смысла, чем в изломах искусительных конструкций, сочиненных одержимыми умниками и умницами, вроде Ницше, Блаватской, Арто, Батая, Лакана, Фуко, Жижека и др.
В библейско-христианской «большой теории» тема зла прочно увязана с темой бесовщины (демонизма). В ней бесы — это не плод игры человеческого воображения, не метафора, как склонны считать атеисты, а трансцендентные духи с онтологическим статусом. Они могущественны, жестоки, коварны и стремятся проникнуть буквально во все, чем занимается человек.
Когда Достоевский дал своему роману название, непривычное для секулярного слуха, он не просто поместил некую региональную социально-криминальную коллизию в смысловые рамки классического культурного контекста, но ухватил глубинную суть того почти невероятного, чуть ли не абсурдного процесса начавшегося исторического суицида симфонической личности «русского мира».
Семена демонизма, разбрасываемые бесами, падают на разную почву. На одной они остаются бесплодными, а на другой способны пускать корни, давать всходы, а затем и плоды, от вида которых нормальный человек приходит в ужас.
В романе мы наблюдаем, как в организм губернского города художественно наглядным, буквальным образом вселяются бесы. Приезжают демонический красавец Николай Ставрогин и внешне невзрачный, мелкотравчатый, но, по сути, очень опасный авантюрист-провокатор Петр Верховенский. Оба главных героя великолепно подготовлены к выполнению своей демонической миссии, поскольку совершенно свободны от каких бы то ни было религиозных запретов и нравственных самоограничений. Поэтому сразу же запускается механизм психологического, идеологического, морального и физического насилия. Пошел процесс растления, деморализации и запугивания горожан. Насилие расширяется и нарастает, расчищая себе путь, ликвидируя религиозные, моральные и правовые запреты. Число жертв становится все больше, а насильники-провокаторы действуют все энергичнее и решительнее.
В «Бесах» разворачивается картина, на которой негодяи, подобно сверлу, постепенно ввинчиваются в живую, податливую социальную ткань. Под их жестким, циничным напором разрушаются структуры нравственных, семейных, гражданских отношений. Маленькое, но очень злое сверло не внемлет никаким увещеваниям и продолжает демонстрировать свою волю к разрушению, дымясь ядовитым курением, распространяя вокруг убийственное моральное зловоние. Демонические силы сокрушают всех, кто слаб духом. Почти у каждого, кто оказался у них на пути и не устоял, выгрызается сердцевина личности, разносится в пух и прах душа и умерщвляется живой нерв совести. Ни православная религиозность, ни прогрессистская либеральность не выдерживают испытаний на прочность и сдают свои позиции. И в один из моментов вдруг обнаруживается, что некий важный рубеж перейден, что дорогие сердцу ценности разрушены безжалостным напором и что их уже не восстановить. А смертельно опасное сверло между тем продолжает свою адскую работу, И вот уже нигде вокруг не видно сил, способных остановить его.
Все, что делают Ставрогин и Верховенский, полностью совпадает с целями духов зла, завладевших ими. Бесы и люди общими усилиями вырывают целый участок социальной, гражданской жизни из цивилизационного контекста, погружают его в бездну беззакония, в хаос убийств, самоубийств, сумасшествий, пожаров, террора.
Энтропийная дыра, адский провал, внутри которого сокрушены все прежние цивилизационные структуры, становится неопровержимой данностью. А зияющий шурф продолжает и дальше рассверливаться, расширяться и углубляться, как будто темные силы надеются пробить вертикальный туннель, который соединит их с inferno и даст возможность заявить: «Ад наш!» и «Черт с нами!»
А ведь все начиналось с легких, пробных прикосновений бесноватого сверла к мягкой, нежной поверхности цивилизованной жизни. Появились всего лишь какие-то два человечка, и никто не подозревал, что они смогут перевернуть все вверх дном. Поначалу казалось, что остановить их не составит никакого труда. Однако никакая цивилизованная сила их почему-то не брала. Ветер дул в их паруса, власти либо покровительствовали, либо бездействовали, граждане либо попустительствовали, либо молчали. Пули (Гаганова-сына) летели мимо Ставрогина. Верховенскому все задуманное удавалось с необыкновенной легкостью. Возмездие не спешило обрушиться на головы нечестивцев.
Верующие бесы
На горизонте нашей духовной, умственной, нравственной жизни вырисовывается странная на первый взгляд связка двух суждений. С одной стороны, это «достоевский» и вместе с тем совершенно модернистский тезис: «Если Бога нет, то все позволено». К нему примыкает другой тезис, уже, похоже, «постмодернистский»: «Если Бог есть, то все позволено в еще большей степени». Между ними, несомненно, присутствует содержательная связь, которую необходимо прояснить и понять.
В текстах критических отзывов на фильм «Бесы» автору данного текста попалось следующее суждение Людмилы Сараскиной, известного исследователя творчества Достоевского: «Создатели картины… стараясь сделать вещь актуальную, как-то не заметили, что нынешнее время давно разрешило в России и Бога, и веру, и церковь. А люди — все равно все себе позволяют, ни в чем не отказывают: лгут, воруют, грабят, убивают»5. Отчего так происходит, литературовед не дает ответа. А между тем этот вопрос — из важнейших. Получается, что выстраивается какая-то загадочная историческая комбинация обстоятельств, работающих вхолостую: государство вроде бы разрешило все, что относится к Богу, вере и церкви, а люди не просто остались прежними, а даже стали еще хуже.
Однако если вдуматься, то загадочность оказывается мнимой. Ну, во-первых, Бог и вера, конечно же, не укладываются в дискурсивные пределы социально-нормативных категорий «разрешено-запрещено». Вера в Бога слишком далеко запрятана внутрь человеческого «я», чтобы полицейская регламентация могла легко и беспрепятственно добраться до нее.
Бог абсолютно онтологичен и совершенно не доступен для человеческих «разрешений» или «запретов». Инфузория не может запретить Солнцу светить. Бог есть всегда, независимо от чьих бы то ни было разрешительных и запретительных желаний. А вот что касается должной связи между Ним и человеком, то она существует далеко не всегда. Если связующего отношения в виде веры не образовалось, то Бог для такого человека как бы не существует. И тот, соответственно, живет и действует по каким угодно правилам, но только не по Божьим законам. Перед таким человеком можно положить Библию, перед ним можно гостеприимно распахнуть двери церкви, ему можно указать на многих людей, уверовавших в Бога, но он от всего этого отмахнется и будет жить по своей глупой или злой воле.
В иных случаях некоторые из них даже готовы утверждать, что они — верующие. На этот счет им полезно было бы знать то место из Нового Завета, где апостол Иаков говорит в своем Послании: «И бесы веруют, и трепещут» (Иак. 2, 19).
Признание, что Бог существует, означает необходимый, но не достаточный шаг в выстраивании отношений с Богом. Остановиться на нем — все равно что остаться на той же самой ступеньке, где находятся бесы, «верующие и трепещущие». Вторая же ступень — это исполнять Божьи заповеди. Бесам эта ступень не доступна; она от них закрыта. А человек, пренебрегший ею, готов спокойно заявить: «Даже если Бог есть, то все равно все позволено!»
Вот это мы и имеем сегодня. Внешние преграды вроде бы сняты, а люди остались прежними; и от веры, как спасительной прививки, продолжают отказываться. Результат же всего этого один: они остаются беззащитны перед демонами зла, подталкивающими их к лжи, воровству, убийствам, самоубийствам и вырождению. И худо от этого и самим богоотрицателям, молодым и старым, и обществу с государством, и экономике с промышленностью, и природе с культурой, и нравственности с духовностью. Одним словом, всем!
Если попытаться найти ответ на вопрос, почему так происходит, то намек на него прозвучал, как заметила та же Л. Сараскина, в предфинальной сцене сериала, где книгоноша предлагает уезжающему следователю купить Евангелие, а тот отмахивается, мол, «потом». Слова книгоноши звучат почти пророчески: «Потом поздно будет».
Так вот пришло время признать: мы, кажется, дожили до этого самого «потом», когда уже «поздно»… Бесы уже совершили задуманное и сумели разрушить в духовной сфере некогда великого народа все, что только можно было разрушить.
Конечно, вспомнить о Боге, уверовать в Него, возродиться духом можно всегда. Не нравится одна конфессия, можно, в конце концов, выбрать другую. Когда в Европе на рубеже XV–XVI веков католическая церковь сделала все, чтобы дискредитировать себя в глазах миллионов, то они не стали атеистами только потому, что открылся запасной выход из духовного кризиса. Его распахнули Лютер и Реформация. И те, кто были уже готовы порвать с католичеством и впасть в безверие, остались христианами, но только уже не католиками, а протестантами.
На светофоре, стоящем на пути, ведущем к Богу, всегда горит зеленый свет и никогда не зажигается красный. Но бесы не дремлют, и из-за них людей, желающих двигаться этим путем, становится все меньше и меньше. А у тех, у кого есть такое желание, далеко не всегда хватает сил, чтобы пройти этот путь до конца. Одним словом, в главном Л. Сараскина права: и церкви открыты, и веровать не запрещено, и молиться разрешено, а абсолютное большинство народа живет так, будто Бога нет и все дозволено. А раз они Бога не приняли, в Него по-настоящему не уверовали, Его заповеди игнорируют, то на защиту с Его стороны им нечего рассчитывать. И потому они духовно прозябают, отданные на растерзание темным силам зла, совершенно беззащитные перед их демонической мощью. Бесы пользуются этой незащищенностью и вытворяют, что хотят, с безумцами, живущими без Бога в душе, без царя в голове.
Вторая империя, возникшая в 1917 году, восставшая на Христа, построенная вопреки Его заповедям, занявшаяся массовым производством родственного ей по духу антропологического типа — инфернального человека, тем самым заявила о своей исторической обреченности. Миллионы одержимых, в отличие от гадаринского бесноватого, исцеленного Иисусом (Лк. 8, 26–39), не подпускали к себе Спасителя, отталкивали Его исцеляющую длань и гибли неотвратимо и безвозвратно.
Строители империи, а затем их преемники не имели ни малейшего шанса на тот успех, который выглядел бы победой не в их глазах, а в глазах Христа. Будучи изобретательны на зло, они конструировали все более изощренные и опасные демонические структуры. Этими смертоносными орудиями терзалось, растлевалось и изничтожалось все, отмеченное малейшими знаками одухотворенности.
В результате накопившаяся за последние сто лет критическая масса гордыни, недружелюбия и ожесточения, приведшая к полному духовному поражению, как бы застыла в ожидании, чтобы в конце концов обернуться последней точкой в инфернальной динамике исторического суицида.
Символика катастрофы
Появление романа «Бесы» в начале 1870-х годов стало знаковым событием в истории русского духа. Так ознаменовалось его вхождение в подготовительную фазу предстоящих катастрофических метаморфоз.
Театральная инсценировка «Николай Ставрогин» (1913–1914) явилась хотя и малой, но заметной вехой, отметившей не просто начало конца нашей Первой империи, но начало радикального исторического слома, почти апокалипсического крушения той классической иерархии смыслов, ценностей и норм, без которой человеческий дух не может нормально, полноценно, плодотворно существовать и начинает распадаться.
Сведение воедино этих двух артефактов, сближение сопутствующих им культурно-исторических контекстов порождают отнюдь не беспочвенные опасения: не окажется ли нынешняя киноинсценировка «Бесов» одним из сигналов вхождения русского духа в новый геополитический эксцесс, чреватый не только окончательным историческим обвалом нашей Второй империи, но и полным провалом в мировое inferno того, что осталось от этого духа?
В конце концов, С. Булгаков не случайно отнес «Бесы» к разряду произведений символических, то есть несущих в себе, помимо очевидных смыслов, еще и смыслы неочевидные, скрытые, глубинные. Не прочитанные вчера, они читаются сегодня или будут обнаружены и поняты завтра.
Достоевскому очень не хотелось, чтобы историческое место народа, которого он считал духовно богатым, терпеливым, смиренным «народом-богоносцем», занял «народ-бесоносец», отвергший Бога, духовно обнищавший, одержимый непомерной гордыней, злой нетерпимостью, агрессивной ксенофобией. Он очень не хотел, чтобы духи зла оседлали его народ, вошли в него и погнали бы к роковому историческому обрыву. Однако его опасения и предупреждения были услышаны только единицами. Духовного же слуха остальных, то есть большинства, они не достигли.
Что-то не сработало. Поначалу сама идея национального русского бога и русского «народа-богоносца», явно не библейская, не христианская, сугубо головная, умозрительная, дала сбой. Затем начал демонстрировать свою непреложность фундаментальный исторический закон, согласно которому народы, вставшие на путь преступлений против Бога, обречены оказаться под игом проклятий и стать легкой добычей демонических сил. Не желающие каяться, меняться, исполнять библейские заповеди, они становятся беззащитны перед силами атакующего их зла. Оставляя одну позицию за другой, они в конце концов оказываются на краю исторической пропасти, обвал в которую может начаться в любой момент.
И невольно, как навязчивое видение, вновь и вновь является образ незадачливого царя Валтасара, увидевшего начертанный на стене приговор: «Ты взвешен на весах и найден очень легким» (Дан. 5, 26). Он говорит человеку о многом. Обращенный сегодня к симфонической личности многомиллионного народа, не выдержавшей Божьего экзамена, он выглядит как грозная констатция: историческое время, отведенное тебе, резко пошло на убыль. У Достоевского экзамена не выдержал описанный в «Бесах» губернский город. Но этим дело не закончилось. Классик как будто в воду глядел: оказалось, что не только его современники, но и их дети, внуки, правнуки тоже провалили экзамен. Накопленный в прежние века духовный ресурс не был использован по назначению, а куда-то делся, рассеялся, распылился. Возникла не виданная дотоле опустошенность, которая и обернулась, как и для Валтасара, легковесностью в глазах Божьих.
Художники, принадлежащие к таким опустошенным народам, сами не имеющие дара истинной веры, лишенные духовного зрения и не замечающие самого важного из того, что происходит вокруг них и с ними самими, не способны справиться с религиозными смыслами высокой русской классики. А поскольку материал им не подчиняется, то они вынуждены либо копошиться у подножий шедевров художественности, либо безуспешно карабкаться по крутым склонам недоступных их пониманию смыслов, постоянно соскальзывая вниз и в конечном счете так и оставляя непокоренными вершины художественно-философской мысли. Более того, они сами умудряются регулярно попадать во всевозможные ловушки, расставленные коварными местечковыми, государственными и геополитическими бесами. И, конечно же, столь незадачливые мастера искусства мало чем могут помочь миллионам своих зрителей, так же застрявшим в точно таких же ловушках.
Если роман Достоевского — это диагноз ранней фазы тяжелого духовного заболевания симфонической личности русского народа, то фильм Хотиненко — подобие глянцевой фотографии этой сверхличности, уже лежащей на смертном одре. Сериал ничего не говорит о сути болезни, сразившей исторического неудачника, молчит о сверхфизической подоплеке свершившегося поражения и смертельного заболевания. Он не только не позволяет зрителю почувствовать и осознать масштабы произошедшей трагедии, но даже думать в этом направлении не призывает.
Фильм, в котором Бог далеко за кадром, где режиссер не может сказать зрителю ничего определенного относительно Его бытия в мире, не несет в себе ничего вразумляющего, утешающего и обнадеживающего. Получается, что зрителю предложена всего лишь легковесная картинка, демонстрирующая довольно конфузные плоды банализации, профанации замысла классика.
Текст «Бесов», превратившийся в фильм, оказался вполне адаптирован к бездуховнейшей из эпох, которые когда-либо переживали страна и ее народ. Создатель сериала не выказал желания устремиться ввысь и подтянуть за собой зрителя. Он предпочел противоположный вектор: двинуться по нисходящей траектории, чтобы угодить современному непритязательному любителю полицейских детективов.
___________________________________
1 Ильин И. А. О демонизме и сатанизме // Собр. соч. в 10 т. Т. 6. Кн. II. М.: Русская книга, 1996.
2 Указ. соч. С. 278.
3 Там же. С. 270.
4 Там же.
5 Сараскина Л. Сериальные «Бесы»: в зоне подмен // politconservatism.ru.