Роман
Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2014
Посвящается Ирине Астаховой
Памяти жертв трагедии в одесском Доме профсоюзов 2
мая 2014 года
Три вещи меня поразили в жизни —
дальняя дорога в скромном русском поле, ветер и любовь.
Андрей Платонов.
Однажды любившие
Первое мая
В
семидесятых годах микроавтобус «Volkswagen Transporter», хаотично раскрашенный
в яркие цвета, был одним из символов движения хиппи. Поклонники «Fleetwood Mac»
и Janis Joplin колесили по Америке в похожем на буханку мини-вэне и радовались
жизни под влиянием каннабиса. Спустя четыре десятилетия после пика эпохи
свободы и любви ранним утром по Одесской области в оранжевом фургончике
«Volkswagen Caddy» ехали трое мужчин, весьма далеких от идеалов хиппи. Троица
встретилась на рассвете возле «Макдональдса», пополнила телефонные счета в
ближайшем терминале и спешно покинула спальную окраину под названием Таирово.
Трио направлялось в районный центр Белгород-Днестровский, чтобы там, по
старинке, отпраздновать День солидарности трудящихся. Тройку уже давно
объединила любовь к футболу и совместное участие в проекте по созданию в Одессе
филиала знаменитого клуба «Барселона». Владелец фургончика, тридцатипятилетний
Владислав Бондарь, на правах старшего, был заводилой и активно жестикулировал,
постоянно выпуская руль из рук во время движения. Тридцатидвухлетний Алексей
Шумков, пригласивший друзей на маевку к себе на родину, в
Белгород-Днестровский, сидел впереди, рядом с водителем, и указывал маршрут,
как и подобает штурману. Двадцатидевятилетний Вениамин Небеседин тихонько
расположился на заднем сиденье и молчаливо посматривал на мелькающие за стеклом
железнодорожные переезды и сельские домишки.
Поскольку
все трое были болельщиками каталонской команды, то с названием своего детища
компания проблем не имела. Чтобы приобрести синтетическое футбольное поле, Бондарь
залез в долги, а Шумков продал квартиру. Небеседин не был инвестором проекта, а
лишь на общественных началах налаживал контакты со спортивными изданиями и
региональными телеканалами. Специализированная школа «Черноморец» в Отраде не
могла принять всех детей, желающих заниматься футболом, и поэтому у одесской
«Барселоны» не было отбоя от клиентов. Родители, одурманенные информацией о
заоблачных доходах футбольных звезд, насильно тащили своих сыновей в одесскую
«Барселону» и готовы были платить приличные деньги, чтобы их чадо
совершенствовало мастерство обводки и удара с прямого подъема. Спустя четыре
года после основания в клубе тренировались уже пятьсот мальчишек, а две команды
старших ребят участвовали в юношеском чемпионате Украины.
Долгое
время Бондарь ездил на салатовом «Chevrolet Aveo», но после того, как дела
пошли в гору, отдал долги и сменил машину украинской сборки на аутентичного
немца. Бывший футболист, Бондарь слыл простым парнем и не подозревал о том, что
«Volkswagen» имеет репутацию народного автомобиля. Владу было по барабану, что
его тачка считается в Европе транспортом для широких народных масс. Бондарь был
антиглобалистом, презирал Запад и не ориентировался на взгляды современных
европейцев.
—
Влад, а чего ты оранжевую машину купил? Ты поддерживал оранжевую революцию в
две тысячи четвертом? — пошутил Шумков.
—
Я подержанную машину брал, а не новую. Цвет нормальный, как раз по мне. Мы ведь
живем в солнечной Одессе, — ответил Бондарь.
—
Слушайте, давайте только не про политику и не про автомобили. Меня тошнит от
этих тем. Влад, расскажи лучше, как семья, дети, — вмешался Небеседин.
Вениамин
вкалывал на ниве политической публицистики и в выходной явно не хотел говорить
о работе. Вообще он мечтал о карьере кинодраматурга, но так как в Украине фильмы
практически не снимались, а в Москве скептически относились к молодым авторам с
периферии, то приходилось довольствоваться написанием язвительных статей о
вороватых депутатах парламента и головотяпствующих галичанах, оккупировавших
киевский Майдан Незалежности в ноябре 2013 года. По утрам он строчил дерзкие
тексты про обезумевших сторонников евроинтеграции, отправлял их в российские
информационные агентства, а потом весь день скитался с ноутбуком по прибрежным
склонам, изучая сценарии Геннадия Шпаликова и пьесы Александра Вампилова. Даже
готов был начать писать сценарии для телесериалов (продюсеры хвалили его
синопсисы), но постоянно что-то не складывалось. Однако он не отчаивался и
придумывал все новые идеи.
—
Веня, все отлично. Жена — красавица, на других мужиков не засматривается. Сын
первый класс заканчивает, лучший нападающий в своем составе. Доча еще совсем
маленькая. Моя семья — мое богатство! — гордо произнес Бондарь.
—
А у тебя когда первенец появится? Работаете с супругой над этим
вопросом? — обратился Вениамин к Шумкову.
—
Пятый месяц беременности, да только мы сейчас с ней в контрах. Не живем вместе.
Она вернулась к родителям в Киев. А все из-за чертовой политики! Она и ее
предки за евромайдан. И самое печальное: им бесполезно что-либо объяснять!
Упрямо стоят на своем и не хотят меня слушать! — пожаловался Леша.
—
Это она у тебя еще молодая! Двадцать три — разве возраст?! Поумнеет, попомни
мои слова! Как родит, сразу начнет чаще мозги включать, — встрял Бондарь.
—
Надо было раньше узнавать о политических пристрастиях супруги и ее семьи.
Теперь поздно, — заметил Вениамин.
—
А какой она скандал закатила, когда открыла мои сообщения «вконтакте»! Писали
всякие тролли из «Правого сектора», что знают мой домашний адрес. Угрожали, что
придут домой и расправятся. Я на эти дешевые трюки ноль внимания, а она
купилась! Кричала, чтобы я не смел ходить на митинги и не писал глупости в
Интернете. Я, конечно, пожалел ее. Беременная все-таки. Теперь стараюсь
держаться в стороне от политики, — рассказывал Леша.
Фургончик
проезжал мимо Ильичевска, городка-спутника Одессы, целиком зависевшего от
загруженности местного порта. Через пару километров показались контуры
новостроек и башенные краны.
—
Все поля рапсом засеяли — дожили, — сокрушался Бондарь.
—
Влад, а ты, в бытность футболистом, катал в Ильичевске? — спросил Небеседин.
—
Было дело, в конце девяностых. Мне только восемнадцать стукнуло, когда сюда, в
«Портовик», позвали. И без всякого блата — не то что сейчас: тепличных пацанов мамы
за ручку приводят в нелюбительские клубы и башляют тренерам, чтобы взяли в
команду. В восемнадцать лет вторая лига — это неплохо. Платили по сто долларов
за победу. Первые заработанные деньги отдал родителям. Два сезона в «Портовике»
откатал и думал уже завязывать с футболом. Иду мимо стадиона «Спартак» загорать
на Ланжерон, а мне с поля кричит Саныч Мельник: «Влад, ты куда? Давай
раздевайся — тренировка через десять минут начинается!» Ну я и согласился, в
«Балкане» у нас крепкая банда тогда сложилась. Попылил там немного, и позвали в
«Буковину» из Черновцов. Побегал там полгодика и решил, что хватит с меня
футбола. Захотел стабильности, а с этими командами никогда нельзя ни на что
серьезное рассчитывать, — рассказывал Бондарь.
—
И что дальше? — полюбопытствовал Вениамин.
—
Ушел в рейс на пассажире. Четыре контракта по девять месяцев отпахал. Я ж
Высшее училище сферы обслуживания закончил. Специальность «Официант на
пассажирских судах». Устроился старшим по этажу — круизные лайнеры
многоэтажные. На таких посудинах до пяти тысяч человек. Двадцать кают под моим
контролем. Работа — встречать и провожать гостей, а еще командовать стюардами.
Стюарды всегда азиаты. Тупые, но исполнительные. Вот я и руководил ими.
Зарплату в долларах всегда четко переводили на карточку день в день, но ночные
смены меня жутко напрягали. Ходили мы все время по Карибам или из Флориды в
Латинскую Америку. Хоть за границей настоящей побывал, — усмехнулся Влад.
—
А теперь ты солидный дядя! Президент футбольного клуба! Голда на шее толщиной с
бивень мамонта! — юморил Леша.
На
правах хозяина Бондарь выбирал музыку в дорогу. Радио никто не жаловал, поэтому
пришлось слушать те песни, что нашлись в мобильнике Влада. Бондарь эстетством
никогда не отличался и предпочитал незамысловатый русский рэп. Баста бубнил
нечто нечленораздельное под вялый бит, и никого в машине не качало от его
речитативов. Шумков был безразличен к хип-хопу, а Небеседин предпочитал
«Касту». Дело в том, что ростовский квартет невольно стал предвестником целого
направления в русской культуре, получившего название «новый реализм». Хамиль,
Шим и Влади песней «Мы берем это на улицах и несем сюда» достучались до сердца
тысяч парней, желавших говорить о своих проблемах на простом и понятном языке.
И вскоре молодежь понесла с улиц в Интернет свое творчество. Появились сотни
рэперов, поэтов и писателей, сумевших сохранить в своих произведениях
подростковую дерзость и жестокую правду подворотен.
«Каста»
показала путь к славе из провинции, и вслед за ней потянулись говорить о
проблемах общества новые трибуны молодежи. А рэпер Баста — заурядный
коммерческий исполнитель, его лирика ориентирована на пошляков, обывателей и
позеров от хип-хопа.
—
Леха, а что случилось в кризис с шарагой, в которой ты работал?
—
Кризис перепроизводства. Компания сахаром занималась, я был главным по
маркетингу. Изучал динамику продаж и прочую лабуду. Вся Украина потребляет три
миллиона тонн сахара в год, а в две тысячи восьмом произвели целых пять. В
Одесской области всего три сахарных завода, и все они раньше принадлежали нашей
компании, а сейчас простаивают бесхозные и гниют. Перед кризисом компания росла
— новое оборудование покупали, людей на работу брали, два из трех заводов
области приобрели. А потом пришлось продавать сахар за рубеж ниже
себестоимости. Нормальная контора была, мне лично пятьсот баксов в месяц
платили, — делился Шумков.
—
Вы ребята, конечно, молодцы, что рискнули после кризиса вложиться в столь
непопулярное дело, как детский футбол, — сказал Небеседин.
—
Мы заняты любимым делом: прививаем детям правильные ценности и стараемся
оградить от евросодома, — произнес Влад.
—
Насиделся я в офисах, хватит с меня. Надо работать там, где нравится, и
получать удовольствие каждый день, а не скакать по Майдану и искать виноватых в
своих проблемах, — поддержал Леша Влада.
—
У меня мечта: хочу, чтобы годков так через семь, когда наши детишки подрастут,
наша «Барселона» заявилась во вторую лигу и играла там в составе из наших
воспитанников! — произнес Бондарь.
—
Главное — чтобы мальчишки людьми стали, пусть из них и не выйдет классных
футболистов, — твердо сказал Шумков.
—
А поле стандартное когда у нас появится? — спросил Небеседин.
—
С этим пока проблемы. Геша, депутат от нашего района, все обещает пробить в горсовете
землю под поляну, но пузатые дяди за просто так ничего не дают. Играем пока на
«ЗОРе», там газон шикарный, катаем бесплатно — Геша помог. Поживем —
увидим, — оптимистично сказал Влад.
—
После того как развалилась сахарная компания, я немного поработал в спортивном
управлении при мэрии. Интересно было побыть в шкуре чиновника и попробовать
себя на государственной службе. Бумажки всякие, аппаратные совещания — все было
в диковинку. Короче, я хотел через одного зама райадминистрации перевести в
частную собственность заброшенный стадион, который пацаны называют «Яма». Два
месяца документы нужные собирал, все было на мази, и вот в самый
кульминационный момент этого зама арестовали за взятку и закрыли в тюрягу. А
больше у меня не было выходов ни на кого из влиятельных начальников, и вся
операция провалилась. Столько писанины и согласований улетели в мусорное ведро!
Уволился я из спортуправления. «Яма» до сих пор вся в бурьянах и кочках, — с
грустью вспоминал Леша.
Оранжевая
машина петляла по извилистым дорожкам, и вскоре компания очутилась на въезде в
курортный поселок Затока. Прямо на обочине стоял блокпост украинской
самообороны. Мордастые толстяки в камуфляже вальяжно расхаживали туда-сюда. У
одного в руках был автомат Калашникова. Небеседин глянул в сторону блокпоста и
увидел знакомую физиономию гвардейца, стоявшего на шухере. Лысоватый дядечка
предпенсионного возраста с типичной еврейской внешностью смотрел в бинокль.
Вениамин с детства наблюдал за этим колоритным персонажем, условным Соломоном
Шницельсоном. Дядечка всегда приходил на старый стадион «ЧМП» за час до начала
игры, садился исключительно на первой трибуне, в одном и том же месте, вынимал
из футляра очки и принимался внимательно изучать предматчевую программку.
Иногда Шницельсон приносил коричневый кожаный портфель, доставал из него
рюмочки, коньячок и нарезанный лимончик, а потом культурно выпивал, угощая
соседей по трибуне. В девяностые милиция закрывала глаза на распитие спиртного
во время матча. Шницельсон всегда выглядел эталонным советским интеллигентом,
еженедельно отбывавшим пятидневное наказание в научно-исследовательском
институте по изучению метеоризма у членистоногих млекопитающих, а в субботу и
воскресенье отправлявшимся в какие-нибудь Малые Кизяки на слет любителей
бардовской песни или почитателей братьев Стругацких. Соломон наверняка не смог
приспособиться к жизни в условиях дикого капитализма: на новом стадионе
«Черноморец» он теперь сидел в угловом пятом секторе — престижная первая
трибуна ему была не по карману. И вот этот безобидный тип облачился в военную
форму, прикрепил к груди желто-синюю ленту и стережет Затоку от нападения
мифических пророссийских террористов. Цирк, да и только.
—
Всю жизнь кичились, что они евреи, и вдруг резко стали украинцами! — сказал
Небеседин, указывая на Шницельсона.
Национальная
самоидентификация одесских евреев весной 2014 года была главной темой шуток у
русских патриотов. Жидобандеровцы (так они сами себя называли) громче всех
кричали о своей любви к Украине. Рабиновичи в коллективном экстазе украинства
отрезали себе пейсы и выбрили оселедцы. Горбоносых мужчин в вышиванках часто
стали замечать выходящими из синагоги. Кошерное сало было хитом номер один
гастрономического сезона, а в некоторых ресторанах предлагали закусывать
перцовку мацой. Никто из жидобандеровцев и слышать не хотел о том, что галичане
устраивали еврейские погромы во Львове в 1941 году.
—
Люди здесь работящие. Видите, вон домик трехэтажный стоит? Год назад его еще не
было, а сейчас уже готов к курортному сезону. Сдача комнат отдыхающим — самый
выгодный бизнес в Затоке. Народ охотно вкладывается в строительство. Зимой,
правда, печально. Все живут на заработанное летом и ждут лета, — рассказывал
Шумков.
—
Этим летом сюда никто не приедет, — заметил Влад.
—
Увы, — согласился Леша.
—
А с виноделием тут как дела? — поинтересовался Небеседин.
—
В Шабо винзавод. Туда крестьяне урожай свозят, но у завода и своих
виноградников хватает. Вино доброе, но на мировом рынке неконкурентоспособно. Бренд
не раскручен, и денег на рекламу нет. Красное сухое отменное, но мы не так
известны, как французы, — рассказывал Шумков.
Оранжевый
фургончик въехал на автомобильно-железнодорожный мост, построенный в том месте,
где Белгород-Днестровский лиман соединяется с Черным морем. Под мостом
проплывало небольшое заржавленное суденышко: на корме был накрыт стол,
танцевали люди — отмечали Первомай.
—
Красота! — воскликнул Бондарь, мельком глянув на суденышко.
—
Местным не надо белоснежных яхт, напичканных электроникой. Выходят в море на
том, что есть, и кайфуют! — согласился Леша.
—
Молодцы: проснулись в самую рань и уже навеселе, — заметил Вениамин.
Небеседин
первый и единственный раз побывал в Белгород-Днестровском ровно двадцать лет
назад. В 1994 году, когда свет в квартирах отключали почти каждый день, к нему
приехала из Беларуси целая свора двоюродных братьев и сестер по отцовской
линии, и все они захотели посмотреть старинную крепость в Аккермане. Вениамин
не разделял увлечения родни историческими развалинами и категорически не хотел
смотреть древние стены из ракушечника и башни, где испражнялись молдавские
туристы, но под давлением отца все-таки согласился и сел в набитый до отказа
дядин «Москвич-2141». Ему было скучно слоняться по территории крепости, заросшей
выгоревшей на солнце травой. Он пропускал мимо ушей словесные пассажи
экскурсовода и не мог дождаться, когда поедут обратно в Одессу.
—
Ты мерзкий негодник! В старину тебя бы сбросили в ров или отдали бы на
растерзание голодным псам! — сказал дядя, недовольный его поведением.
Самым
запоминающимся в той поездке была видеосъемка. Отец пригласил своего приятеля
Андрея, увлекавшегося компьютерной техникой, снять прогулку по крепости для
семейного архива. Томящийся от безделья Андрей, лишь изредка зарабатывавший на
свадьбах, с радостью согласился. Гонорар оператору был по тем временам солидным
— бутылка «Столичной». Денег тогда ни у кого не было, и вовсю процветали
бартерные отношения. Дядя, начальник цеха по распилу древесины на Бобруйской
мебельной фабрике имени Халтурина, вдруг возомнил себя Стивеном Спилбергом и
принялся командовать Андреем и всем процессом съемки. Сцена первого купания
дядиных дитятей в Белгород-Днестровском лимане переснималась двенадцать раз.
Дяде казалось, что видеозапись омовения его чад в пресном водоеме захолустного
бессарабского райцентра обязательно будет выдвинута на «Оскар» и лично он
непременно получит золотую статуэтку в номинации «За лучшую режиссуру».
Бобруйскому мебельщику не хватало разве что складного кресла с надписью «Director»
и мегафона. Он настолько вошел в роль режиссера, что орал «Не верю!» и «Стоп!
Снято!» с такой матерой интонацией, будто был потомственным кинематографистом
из клана Михалковых или Бондарчуков, а не белорусским лесопильщиком в третьем
поколении. Андрей был робким болгарином и не смел перечить дяде. В итоге видео
получилось никудышным, Вениамин посмотрел его всего один раз, а вскоре кассета
потерялась при очередной генеральной уборке. После той истории Небеседин затаил
обиду на ловко сбежавшую от нашествия бобруйских варваров мать, вовремя
выбившую путевку (круиз по Средиземному морю) и не взявшую сына с собой.
—
Парни, как насчет того, чтобы подкрепиться? — спросил Шумков.
—
Хорошая идея.
—
Если честно, то и я порядком проголодался. Толком ведь не завтракал.
—
Знаю одно неплохое местечко неподалеку. Кормят вкусно и недорого, — произнес
Леша.
—
Тогда говори, где свернуть, — подытожил Бондарь.
Оранжевый
фургон остановился возле молдавского ресторана. К Первомаю в заведении
готовились давно — бросались в глаза побеленные бордюры.
—
Внутри душно. Пойдем лучше на открытую площадку, оттуда вид на лиман, — на
правах знатока предложил Леша.
Троица
села за столик, накрытый бело-красной скатертью с орнаментом.
Официант
в нелепом костюме подскочил мигом и вручил меню.
—
Что-нибудь сразу закажете?
—
Три яичницы по-молдавски со шкварками и помидорами. Греческий салат. Две
плацинды с брынзой, — Бондарь на правах старшего сделал заказ на всю компанию.
—
Пить что-нибудь будете? Может, вина? — полюбопытствовал официант.
—
За рулем, мне нельзя. Пожалуйста, бутылочку негазированной минералки, — сказал
Влад.
—
И мне минералки. Охлажденной, если можно, — уточнил Леша.
—
А мне стаканчик каберне, — уверенно закончил Вениамин.
Официант
записал карандашом в блокноте заказ и удалился.
—
А ведь я помню его еще совсем юнцом. Шалопай обыкновенный. Фигней разной
страдал, как и все белгородские пацаны. Уехать в Одессу, видимо, не решился.
Работы толком нет в городе, вот и на побегушках, — Шумков рассказывал об
официанте.
—
Типичная провинциальная биография, ничего удивительного, — заметил Небеседин.
С
лимана потянуло свежим весенним ветром, и это еще больше раззадорило аппетит.
—
Отличное место, — сказал Бондарь.
Проголодавшаяся
троица моментально умяла все принесенное, а потом ради любопытства решила
заказать порцию мамалыги. Фирменное блюдо молдавской кухни всем пришлось по
душе.
—
Хороша кашка под винцо! — заметил Вениамин.
—
С домашней сметанкой и сальцем самый смак! — сказал Бондарь.
—
Мамалыга точно вкуснее овсянки! — вытирая губы салфеткой, вымолвил Шумков.
После
сытного завтрака оранжевый фургончик наконец-то въехал на административную
территорию Белгорода-Днестровского. Влад свернул с главной дороги и покатил по
колдобинам и буеракам.
—
Куда это мы? — полюбопытствовал Вениамин.
—
К Васе в гараж. Мой одноклассник и лучший друг. Мы там договорились
встретиться, — ответил Леша.
Около
гаража Васи были припаркованы три автомобиля, чья рыночная цена не превышает
стоимости нового айфона. Двое «Жигулей» сорокалетней давности с помятыми
бамперами и дышащий на ладан праворульный японец с угловатыми формами стояли с
включенными моторами. Хозяева драндулетов собрались в гараже Васи и по очереди
курили травку через папиросы. Шумков и Бондарь по-дружески приветствовали Васю
крепкими мужскими объятиями. Небеседин видел Васю впервые в жизни и посему
ограничился рукопожатием.
—
Ну шо, пыхнешь? — обратился Бондарь к Вениамину.
—
Не, это не моя тема.
—
Зато наша тема. Бухло мы не уважаем. Синька — зло. А иногда покурить шмали
совсем невредно, — возразил Шумков.
—
Давай дерни пару хапок, — Влад протянул Небеседину папиросу с марихуаной.
—
Не хочу.
—
А что ты хочешь? — спросил Бондарь.
—
Я хочу жить в мирной стране! Хочу, чтобы все устаканилось в Одессе. Хочу, чтобы
люди могли спокойно гулять по улицам. Хочу, чтобы на Украине не было войны.
Хочу, чтобы граждане жили в согласии. Хочу, в конце концов, чтобы она была со
мной и мы счастливо жили вместе. А курить траву я категорически не хочу! —
импульсивно выкрикнул Небеседин.
Влад
не ожидал столь развернутого ответа, выдержал пятисекундную паузу и
полюбопытствовал:
—
А она — это кто?
—
Да так, одна девушка…
—
Красивая? — спросил Шумков.
—
Да.
—
Я ее знаю? — поинтересовался Бондарь.
—
Я не хочу сейчас говорить о ней, это слишком личное, — отрезал Вениамин.
—
Ну ладно. Не хочешь — как хочешь, — сказал Леша и забрал папиросу у Влада.
Марихуанный
ритуал аккерманских гаражных курильщиков не имел ничего общего с каннабиозными
практиками хиппи. Бессарабцы тянули косяки с хмурыми физиономиями, а дети
цветов баловались травкой с улыбкой. Та, о которой думал Небеседин, в это время
находилась за полторы тысячи километров от Одессы. Уже год он был безумно
влюблен в московскую поэтессу Арину Астафьеву. В фейсбуке часто видел
ссылку на видеоролик «Тебя хоть там любят?», но долгое время по непонятным
причинам не решался посмотреть. А когда клип заполонил все новостные ленты в
социальных сетях, наконец осмелился. Его зацепили и нежный голос Арины, и
пронзительные слова, и чарующая внешность, и неповторимая интонация. Не смутил
тот факт, что у Астафьевой были десятки тысяч поклонников и она жила в другой
стране. Он написал смешную поэму о своем отношении к ее творчеству и отправил
личным сообщением «вконтакте». И несказанно удивился, когда она ответила,
выделив Вениамина из моря почитателей. Завязалась переписка. Выяснилось, что
Астафьева никогда не была в Одессе и давно хочет увидеть Дерибасовскую, Оперный
театр и Аркадию. В мае 2013 года она приехала в Одессу, выступила на авторском
вечере в подвальном арт-кафе, и после этого между ними началось живое общение.
С первых же мгновений Небеседин понял, что Астафьева — та девушка, которую он
искал всю жизнь. Они бродили по паркам после страшного майского урагана и
фотографировались на фоне поломанных деревьев. Арина рассказывала, как начала
писать стихи, снимать видеоролики и гастролировать по стране, как возник ее
сценический псевдоним «Ох Астафьева». Она всегда была озорной девчонкой,
поэтому окружающие, возмущенные ее эксцентричным поведением, часто причитали:
«Ох уж эта Астафьева!» Так к ней и приклеилось прозвище «Ох Астафьева».
Она
загорала на пляже и каталась на голубом велосипеде. Обедала фруктовыми салатами
в пляжных кафе, выпивала бокал белого вина и купалась в море.
Арина
прожила в Одессе весь июнь и собиралась уезжать. Он долго не решался признаться
в любви, но, узнав об отъезде, таки открылся. Купил букет красных роз,
вырядился в единственную рубашку с длинными рукавами, погладил брюки, начистил
до блеска туфли и на рассвете пришел во дворик на Греческой, к дверям ее
съемной однушки. Он хотел признаться, как только она проснется и выйдет на
порог. Несколько часов сидел на ступеньках с букетом и ждал ее пробуждения.
Наконец решился постучать в дверь, но никто не ответил. Мимо постоянно ходили
жильцы и посматривали на него сочувственно. Он просидел на лестнице семь часов.
Одна пенсионерка сжалилась и пригласила его пообедать чем Бог послал, но он
отказался, согласившись лишь поставить розы в вазу с водой, чтобы не завяли.
Астафьева появилась навеселе, вместе с новыми одесскими подружками. Они гуляли
всю ночь по дискотекам и клубам, а потом встречали рассвет на пляже. Он
уверенно сказал главные слова и вручил ей букет. В ответ она его крепко обняла
и заявила, что рада, что он открыл свое сердце, а потом сообщила, что пока не
хочет никаких отношений с мужчинами.
Снова
они пересеклись лишь в холодном декабре, когда Астафьева приехала в Одессу. Уже
вовсю полыхали костры на Майдане в Киеве, и Арина опасалась ехать в гастрольный
тур по Украине, но согласилась после долгих уговоров устроителей. Они
встретились на Греческой, возле дворика, где он в июне признался ей в любви. У
Астафьевой только что вышел дебютный поэтический сборник, и она подарила ему
книжку с дарственной надписью.
Полтора
месяца он не решался открыть ее книжку — не мог отвлечься от бурно
развивающихся в Киеве событий. В начале февраля уехал на несколько дней во
Львовскую область, чтобы научиться кататься на сноуборде и увидеть живьем
всамделишных бандеровцев. Поселился в небольшом частном пансионе в поселке
Славское и в первый день пребывания в Карпатах не пошел со своей туристической
группой по окрестностям, а принялся изучать стихи Астафьевой. Закрыв книжку,
ощутил сильнейший катарсис и утвердился во мнении, что она главный человек его
жизни. Накинул на плечи теплую куртку и пошел бродить. Встречные местные жители
смотрели злыднями. Ему хватило тайком послушать их разговоры. Бандеровцы хаяли
Россию и Януковича, восхваляли Майдан и Европу. Он набил десяток шишек, освоил
сноуборд и вернулся в Одессу, поняв, что диалог с бандеровцами бесполезен.
После
гаражной встречи компания отправилась к родителям Васи.
—
Шашлычок пожарим, ухи наварим, все как положено! — весело болтал Бондарь.
—
Маевочка выйдет знатной! — вторил Шумков.
Небеседин
ничего не сказал, потому что, по правде говоря, не слишком любил групповое
приготовление съестного. Он поехал в Белгород-Днестровский ради компании и
впечатлений. Он брезговал шашлыками из баранины, считая их тяжелой пищей для
брутальных мужланов.
Дом
родителей Васи порадовал ухоженной территорией, подстриженными газонами и
чистотой на кухоньке.
—
Я камбалу взял на базаре — шашлычок из нее получится отменный! — сказал Вася.
Рыбные
шашлыки не раздражали Небеседина, и поэтому Вася начал ему нравиться. Бондарь
вспомнил навыки, полученные в профессиональном училище сферы обслуживания, и
принялся резать камбалу. Вася приносил из дома посуду и столовые приборы, Влад
занимался разделкой рыбины, Шумков подкидывал дровишек в мангал, Вениамин сидел
на скамеечке и наблюдал за процессом со стороны.
—
Парни, а что мы будем делать девятого мая? — спросил Бондарь, закончив кромсать
камбалу и моя руки в миске, наполненной водой с лимоном.
—
Надо что-нибудь придумать, — неопределенно сказал Шумков.
—
Владислав Владиславович, дорогой ты мой! Я не знаю, что, где и с кем я буду
делать сегодня вечером, а ты хочешь заранее спланировать, что мы будем делать
через целую неделю! Мы живем в такое время и в таком месте, что нельзя ничего
загадывать заранее. Еще дожить надо до девятого числа, — эмоционально произнес
Небеседин.
—
Веня, все будет хорошо, не переживай! — с привычной улыбкой ответил Влад.
Шашлык
удался. Белые куски камбалы всем понравились, несмотря на вкрапления шипов.
Шумков предложил сходить на лиман, но Бондарь и Небеседин отказались,
сославшись на то, что им уже пора возвращаться в Одессу. Леша остался на ночь в
родном городке, а Влад и Вениамин поехали домой вдвоем. Всю дорогу Бондарю
кто-то звонил, и он постоянно говорил по телефону, отвлекаясь от дороги.
Беспокоили тренеры «Барселоны», чьи подопечные оконфузились в Кировограде и
проиграли с разгромным счетом 1:6. Владу морочила голову чудачка из
Санкт-Петербурга, получившая в наследство половину прав на частный дом, где
жили его родители. А Небеседин сидел на переднем сиденье и думал об Астафьевой.
Влад,
как настоящий друг, решил подвезти Вениамина к дому. Оранжевый фургончик
проехал мимо Артиллерийского парка, где сорок лет назад было еврейское кладбище
и оставались надгробия с надписями на идиш. Небеседин неприятно удивился,
увидев, что здесь несколько компаний решили устроить первомайский пикник.
—
Понаехали в Одессу и не знают, что на месте их пьянки люди похоронены! —
возмутился Небеседин.
—
Что ты от них хочешь? — задал Бондарь риторический вопрос.
—
А потом вывешивают флаги Украины на окнах своих общаг и исподтишка льют кипяток
на русских! — негодовал Вениамин.
Бондарь
остановил машину у дома друга, и они попрощались. Вениамин сразу же включил
компьютер и обрадовался сообщению от Арины. «Насколько с моей стороны разумно
было бы, учитывая ситуацию в Украине, на недельку смотаться к вам в Одессу?» —
спрашивала она. «Не стоит, я за тебя переживаю. В преддверии девятого мая
возможны провокации», — ответил он.
Конечно,
он был бы рад ее приезду, но не мог допустить, чтобы любимая оказалась там, где
со дня на день могло начаться кровопролитие.
Второе мая
Небеседин
второго мая собирался на футбол. В семнадцать часов на новом стадионе в парке
Шевченко должен был состояться матч чемпионата Украины между одесским
«Черноморцем» и харьковским «Металлистом». Он никогда не пропускал домашних игр
любимой команды и старался занять место в ложе прессы за час до начала. Обычно
приходил заранее, чтобы потолковать с обозревателями региональных газет и
выведать что-нибудь любопытное у сотрудников пресс-службы гостевой команды.
Утром, как всегда, выпил большую чашку крепкого чая, съел бутерброд с сыром и
принялся читать городские новостные сайты. Поездка в Белгород-Днестровский
расслабила, и он не планировал писать статьи в ближайшие дни, устроив себе
мини-отпуск. Из новостей узнал, что в пятнадцать часов от Соборной площади к
парку Шевченко начнется марш футбольных болельщиков Одессы и Харькова «За единую
Украину!», а в четырнадцать — на Александровском проспекте, возле памятника
погибшим милиционерам, соберутся активисты антимайдана, решившие помешать
шествию фанатов. Сначала он не воспринял эту информацию всерьез, но, просмотрев
участников противоборствующих сторон в социальных сетях, понял, что конфликт
достиг апогея и сегодня что-то произойдет. Решил, что пойдет пообедать в
любимую вареничную на Дерибасовской и до футбола увидит, чем закончится
инициатива антимайдана по предотвращению марша ультрас. Он не любил держать в
голове мысли о политике и поэтому написал пост в фейсбуке: «Я думаю, что
майдан сделал ненужной в Украине профессию психоаналитика. За пять месяцев из
граждан наружу вырвались все самые потаенные страхи. Страна выговорилась
донельзя. Подсознательное из области тайного стало обыденным. Теперь никто
ничего не замалчивает и говорит без купюр. Украина легла на майданную кушетку и
утомила окружающих своим галлюцинаторным бредом. Теперь вопрос в том, чья на
пациенте будет смирительная рубашка — американская или российская». Пост
активно одобряли виртуальные друзья и переправляли его на свои страницы.
Вениамин подзарядил компьютер, потому что интуитивно чувствовал, что днем ему
придется вести онлайн-репортаж с места событий. Он не любил снимать видео, а
вот фотографировал охотно. Считал репортеров низшей журналистской кастой и
терпеть не мог записывать слова за кем-то из спикеров или фиксировать
подробности происшествий. Но в тот день понимал, что должен быть в одном строю
с русскими патриотами, чтобы заметить каждую деталь в их поведении и записать
каждое слово. В нем проснулся гражданин, оттеснив на второй план публициста,
зарабатывающего на жизнь статьями. Конечно, он мог бы сразу пойти на футбол, не
заглядывая на Соборную площадь и Александровский проспект, но так поступить
было бы нечестно, прежде всего по отношению к самому себе. Вениамин легко бы
нафантазировал репортаж, прочитав о марше на паре сайтов, но ему не хотелось
врать в такой день.
Небеседин
всегда был очень осторожен и предусмотрителен. К сборищу антимайдана
приблизился на пятьдесят метров, а место дислокации украинских патриотов
осматривал издалека, от дома Либмана, на углу Садовой и Преображенской. Среди
антимайдановцев преобладали парни спортивного вида в камуфляже и масках с прорезями
для глаз. В толпе мирных футбольных болельщиков с шарфиками и дудками были
заметны бойцы с битами в форме цвета хаки. Вениамин понимал, что до начала
возможных столкновений еще много времени и не мешает подкрепиться. Он привычно
зашел в торговый центр на Дерибасовской, сел в скоростной лифт с парочкой девиц
приятной наружности и поднялся на верхний, шестой этаж, в кафе национальной
кухни «Пузата хата». Взял блины с мясом, вареники с вишней и фруктовый компот.
Он мог бы спокойно пообедать и дома, но мать с маниакальным упорством пичкала
его сырниками собственного приготовления. А сын не жаловал молочные продукты, и
в последнее время его начинало тошнить от одного вида творога. Он постоянно
заходил в «Пузату хату» и заказывал вареники с разной начинкой: картошкой,
капустой, мясом, грибами. Из всего многообразия благ, что дала Украина миру, он
больше всего любил вареники. Сало было закуской к водке в питейных заведениях
для малообеспеченных слоев, и поэтому Небеседин его не ел. А вот вареники
уплетал за обе щеки. Под настроение, худенький и непрожорливый, он мог заказать
четыре порции с разной начинкой и проглотить за считанные минуты. А еще в
«Пузатой хате» было несколько столиков, откуда открывался чудесный вид —
панорама старой Одессы. Небеседин любил смотреть на Свято-Преображенский собор.
Он не был верующим, но с любопытством заходил в храмы, внимательно рассматривал
внутреннее убранство и всегда выходил в состоянии умиротворения.
Небеседин
жевал блины, неспешно орудуя ножом и вилкой, а за соседними столиками было
полно харьковчан, легко идентифицируемых по желтым футболкам «Металлиста».
Одесские и харьковские болельщики всегда были лучшими друзьями, и между ними
никогда не возникало конфликтов. Годом ранее в мае он ездил в Харьков на финал
Кубка Украины поддержать родной «Черноморец», но его команда досадно уступила
донецкому «Шахтеру» со счетом 0:3. Зато от пребывания в Харькове остались самые
лучшие впечатления. Гостеприимные харьковчане были вежливы с одесскими
болельщиками и старались показать свой город с лучшей стороны. Он даже зашел на
территорию Свято-Покровского мужского монастыря, где на колокольне разговаривал
с Богом герой романа Эдуарда Лимонова «Молодой негодяй». Вениамин любил Харьков
и харьковчан за то, что это русский город с настоящими русскими людьми,
игнорирующими бандеровцев с их фашистскими идейками.
Покончив
с блинами, Небеседин спустился вниз на лифте и очутился на Дерибасовской. Он
присел на подоконник «Макдональдса», достал из сумки компьютер, нашел свободный
wi-fi и принялся лазить по Интернету. Периферийным зрением заметил, что по
улице шастает подозрительно много юношей, явно непохожих на одесских
подростков. Красно-черные футболки с эмблемой «Правого сектора», вышиванки с
трезубцами и надписью «УНА-УНСО». Впалые скулы, хмурые лица, настороженность во
взгляде. У одного из молодчиков на икроножной мышце была вытатуирована
нацистская свастика. А мимо этих сомнительных хлопцев как ни в чем не бывало
прохаживались мамочки с колясками и бабушки, держащие внучат за ручку. Небеседин
смекнул, что это хулиганы, приехавшие на марш ультрас. От этой публики можно
ждать всего что угодно. Он немедленно написал в фейсбуке: «В центре полно
отморозков-правосеков. Женщины и дети, не выходите из дома! У меня нехорошее
предчувствие». Спрятал компьютер в сумку и немедленно направился к месту
сбора антимайдановцев, на Александровский проспект, в трех кварталах и шести
минутах ходьбы от Дерибасовской.
Он
сначала побоялся влиться в общую массу антимайдана и залез на турник
неподалеку, откуда пару раз сфотографировал сборище. Только спустился с турника
на землю, как к нему подскочил широкоплечий амбал в черной маске, сжимавший в
правой руке бейсбольную биту.
—
Веня, а тебя сюда как занесло? — спросил амбал.
—
Ой, а ты кто? Я тебя не знаю.
Амбал
снял маску, и Вениамин узнал давнего знакомого, Ивана Ковальского, моряка и
сына православного священника. Тот периодически появлялся на митингах
антимайдана, но среди активистов не был. Из-за своих внушительных габаритов он
выглядел лет на сорок, хотя был младше Небеседина на полгода.
—
Как настроение? Готов рвать на части бандеровских упырей? — спросил Иван.
—
Я не боец. Мое дело — наблюдать и писать, но рагули в Одессе мне давно надоели,
— ответил Небеседин.
—
Я вообще удивлен, что разрешили провести марш ультрас. Наши фанаты ведь
безбашенные. Я раньше всегда ходил на фан-сектор, но после того как они
двадцатого февраля на матче с «Лионом» начали скандировать «Слава Украине! —
Героям слава!», «Слава нации! — Смерть ворогам!», я туда больше ни ногой! —
делился Ковальский.
—
Не, фан-сектор это точно не для меня. Я привык к ложе прессы — чаек с печеньем,
Интернет, интересные собеседники, теплые застекленные боксы зимой. Рядом с
крикливыми малолетками мне некомфортно.
Небеседин
отошел от Ковальского и принялся выискивать знакомых среди антимайданной
публики. Первым приметил некоего Григория, у которого пару лет назад смотрел
квартиру для друзей. Квартира на Гоголя запомнилась причудливой старинной
обстановкой и лазом на крышу, где была роскошная терраса, но друзья выбрали
другую, ближе к пляжу. Рядом с Григорием, в белом платье, стояла Таня Суркова.
Она раздавала всем желающим георгиевские ленточки. Взгляды их пересеклись. Они
молча поздоровались кивком головы и отвернулись в разные стороны. Им нечего
было сказать друг другу. Еще до того, как Вениамин познакомился с Астафьевой,
он как-то раз пригласил Таню на свидание. Суркова преподавала культурологию на
младших курсах университета и увлекалась уличными танцами. В общем, милое гуманитарное
создание без малейшего намека на одесскую базарно-вокзальную стервозность. Они
договорились встретиться апрельским вечером на бульваре Жванецкого. Лавочка с
видом на портовые краны и остатки судоремонтного завода приютила на время два
одиночества. Свидание продлилось всего семь минут. Таня делала замечание каждый
раз, когда он, по ее мнению, в словах делал ошибки в ударении. После очередного
замечания у Вениамина случайно вырвалось хлесткое словечко из трех букв, она
немедленно встала и пошла к автобусной остановке.
—
Это неприлично! Вы невоспитанный молодой человек! — уходя, бросила Суркова.
Небеседин
не ожидал подобного и еще долго сидел, уткнувшись взглядом в пришвартовавшийся
в порту сухогруз.
Вениамин
ощутил на правом плече чью-то могучую руку. Обернувшись, увидел давнего
приятеля Сашу Добронравова, опытного арт-дилера и начинающего художника.
Добронравов разбогател на торговле картинами классиков южнорусской живописной
школы и принялся собственноручно клепать забавные инсталляции и арт-объекты.
Основной темой его творчества была лениниана. Он скупал бюсты вождя, значки и
вымпелы с его профилем, а потом делал из них разные хохмы. Ильич у него бывал и
с прилепленным ирокезом, и с пририсованными ушами Чебурашки, и с включенными
лампочками в глазницах. Добронравов не глумился над революционером, а,
наоборот, будучи убежденным социалистом, восхвалял его и популяризировал среди
молодежи. Часто жаловался, что убрали памятник Ленину с Куликова поля, и теперь
в центре города негде возложить цветы и поклониться старику.
—
Как сам? — спросил Небеседина.
—
В порядке. А ты как? Накатил уже с утра?
—
Опустошил пару рюмок. Пустячок.
—
Какой прогноз на сегодня?
—
Наше дело правое, и мы победим! — уверенно сказал Саша, указывая на
прикрепленную к лацкану пиджака георгиевскую ленточку.
Вениамин
заметил, что возле Григория ошивается господин Паст, владелец нескольких кафе и
ресторанов, один из которых находится на Дерибасовской. Наверняка Паст не
хочет, чтобы антимайдановцы и украинские националисты затеяли столкновение
прямо возле его заведения. Прошлой зимой в клубе Паста произошла перестрелка.
Подвыпившие полтавские бандюганы решили покуражиться и устроили пальбу из
Калашникова в самый разгар вечеринки. Итог — пять погибших и убытки Паста.
После инцидента со стрельбой и жертвами одесские тусовщики перестали посещать
еще недавно модный клуб. Григорий и Паст о чем-то шептались. Наверняка Паст
хотел узнать, кто вожак сборища, и договориться с ним, чтобы антимайдановцы не
бузили возле его ресторана на Дерибасовской.
Антимайдановцы
были прилично вооружены. Цепи, бейсбольные биты, ножи, арматура, кувалды.
Высоченный бородатый мужик, по всей видимости мясоруб с Привоза, прохаживался
по аллее с топором. Колоритная дама с сигареткой в зубах стояла у каштана со
скалкой и деревянной доской для резки овощей. Казалось, она поджидает на пороге
подгулявшего мужа. К зданию близлежащей школы подъехал микроавтобус, и возле
него началась раздача антимайдановцам щитов и касок. Антимайданная команда была
разделена на три группы: левее, ближе к Преображенской улице, в форме цвета
хаки, формировала свою колонну «Одесская дружина», посередине собирались
вооруженные чем попало неравнодушные граждане, справа, ближе к Екатерининской
улице, строилась «Народная дружина», в черной форме. Вожаки трех условных групп
постоянно перекрикивались между собой и обсуждали план дальнейших действий.
Возле предводителя «Народной дружины» Вениамин приметил заместителя начальника
городской милиции и звезду одесской журналистики Валерию Милашкину. Милицейский
начальник пытался найти общий язык с вожаком в черной форме, а вездесущая
Милашкина фиксировала их беседу на камеру мобильника. Из всех ментовских шишек
этот был самым адекватным и всегда пытался дипломатично предотвратить возможные
конфликты. Журналистка Валерия прославилась эксцентричным поведением и
привычкой лезть вперед батьки в пекло. На сессии городского совета она однажды
помешала депутату проголосовать чужой карточкой за отсутствующего коллегу по
фракции. Осенью Небеседин и Милашкина сидели рядом на футболе, и она умудрилась
нарваться на тумаки от пьяного в хлам болельщика, причем все происходило на
глазах у губернатора и начальника областной милиции. Вениамин тогда ее вывел со
стадиона потаенными ходами во избежание неприятностей. Валерия любила удивлять
своими материалами, в которых могла хвастаться всякими пустяками, вроде того,
что она заплатила в маршрутке за парня из «Правого сектора», потому что у него
не было денег. Милашкина действительно была милашкой, и все без исключения
чиновники любили давать ей интервью.
Таня
Суркова с подружкой раздали георгиевские ленточки и по команде одного из
вожаков стали клеить куски красного скотча на руку всем антимайдановцам.
Делалось это для того, чтобы в пылу сражения можно было быстро узнать своих.
—
Получайте, кацапы поганые! — из-за угла улицы Жуковского, со стороны
Преображенской, выскочил хлопец и выстрелил в толпу антимайдановцев.
По
счастливой случайности ни в кого не попал. «Одесская дружина» мигом обступила
провокатора и блокировала его на асфальте. Пока на шум прибежала милиция,
провокатор неоднократно получил берцами по почкам.
—
Он еще утром приходил на Куликово поле и угрожал! — сказал кто-то, глядя на
провокатора.
Милиционеры
потащили его в автозак. Они изъяли у бандеровца пневматический пистолет. Напряжение
нарастало. Колонны построились по приказу своих командиров, а простые патриоты
ходили по аллее туда-сюда с нервозными лицами.
—
Оружие! У нас во дворе склад боеприпасов! Спасите! — закричала женщина с
балкона на четвертом этаже дома по Жуковского, прямо напротив школы.
«Народная
дружина» побежала на крик женщины. Украинские националисты оставили автомобиль
в тесной подворотне и забаррикадировались во дворе. Милиция живым щитом закрыла
вход в подворотню и не дала дружинникам прорваться внутрь. Сотня зевак сразу
обступила место возможной стычки. Дружинники битами раскрошили стекла в
нескольких машинах, припаркованных на ближайшей стоянке. Они решили, что в
картонных коробках в салонах есть автоматы и взрывчатка. Их подозрения
подтвердились. Ближе всех к подворотне стоял белый джип с надписью «ОБСЕ», и
это вызвало десятки матерных монологов с упоминанием европейских «миротворцев».
Вскоре из областного управления милиции, на Еврейской улице, подтянулся отряд
спецподразделения — начали арестовывать находившихся во дворе националистов.
«Народная дружина» вернулась на исходные позиции.
«Один
за всех и все за одного!», «Пока мы едины, мы непобедимы!», «Одесса! Смелее!
Гони Бандеру в шею!», «Майданутых на кол, чтоб Бандера плакал!» — скандировала
колонна антимайдановцев, проходя по Александровскому проспекту от Жуковского до
улицы Бунина. На Бунина впереди колонны встал замначальника городской милиции.
Он постоянно отчитывал по рации подчиненных и не хотел, чтобы толпа сейчас шла
вверх, к Преображенской улице, откуда рукой подать до Соборной площади, где
собрались футбольные болельщики. Вожаки колонны согласились с его требованием,
и толпа пошла вниз, по Бунина, в сторону Екатерининской. Небеседин, наверное,
был единственным в колонне антимайдана, кто прочел «Окаянные дни» и понимал,
что спустя век история повторяется. В Одессе снова наступили окаянные дни.
Власть опять переходит из рук в руки, и это действо не обойдется без трупов.
Колонна
свернула на Екатерининскую и направилась к Дерибасовской. Шустрая Милашкина
бежала впереди и снимала ходоков на видео. Многие антимайдановцы сочли своим
долгом посильнее стукнуть по металлическому забору, ограждавшему строящийся
торгово-развлекательный центр от проезжей части. Тем самым они хотели разбудить
разморившихся на майском солнышке одесситов, не понимавших, что происходит. И
люди стали выходить на балконы. Боязливые лишь высовывали носы из окон. Жители
близлежащих домов с явной опаской смотрели на толпу. А посетители кафе вовсе
утратили связь с реальностью и с веселыми улыбками на лицах фотографировали
русских патриотов. Любителям капуччино и круассанов, наверно, чудилось, что они
на карнавале в Рио-де-Жанейро и парни с битами шагают перед ними в качестве
танцоров и клоунов, призванных развлекать публику.
Милицейский
начальник дал команду, и спецподразделение немедленно обогнало колонну
антимайдановцев, встав на пути их следования на Дерибасовскую. Заместитель
начальника городского управления поступил абсолютно верно, не дав разгоряченным
вооруженным парням оказаться на главной улице, где полно иностранных туристов,
женщин и детей. В этот момент в колонне кто-то зычно гаркнул: «Погнали!», и
толпа стихийно хлынула вверх по Греческой. Дружинники неслись что есть прыти, и
милиционеры не успевали их догонять. Менты старались повалить антимайдановцев
на асфальт, как в американском футболе, но их попытки редко оканчивались
успехом. Возможно, это была спланированная провокация, но вышло так, что толпа
разъяренных дружинников со щитами и битами прибежала к месту расположения футбольных
болельщиков и напала них.
Бойня
началась с примитивной драки стенка на стенку. Дрались всем, что попадало под
руку. Потом подоспела милиция и стала между двумя враждующими сторонами. Тогда
началась фаза камнеметания и светошумовых гранат с обеих сторон. Небеседин,
насмотревшийся телетрансляций из Киева, где на Банковой и Грушевского проходили
уличные бои, вел себя абсолютно спокойно. Он встал на широкий подоконник
магазинчика и спрятался в оконной нише. Выжидал момент, доставал компьютер и
фотографировал. Перед окном, где скрывался Небеседин, сидел инвалид-колясочник
и просил милостыню. Первые несколько минут бойни он был совершенно невозмутим,
но когда услышал выстрелы, с неимоверными муками встал с коляски без
посторонней помощи и, весь искривленный, с гримасой страшной боли на лице,
пошел прочь. Инвалид сделал шагов пятнадцать, пока сердобольные тетушки не
подхватили его под руки. Глядя на него, Вениамин вспомнил знаменитую сцену из
фильма Сергея Эйзенштейна «Броненосец “Потемкин”», где безногий инвалид,
спасаясь от белогвардейцев, в панике спускается по Потемкинской лестнице на
маленькой квадратной коляске с колесиками. Художественный образ, к превеликому
сожалению, стал реальностью тем жарким пятничным днем.
Будь
тогда пасмурно и дождь, то ничего бы серьезного не случилось, но солнышко
сильно напекло голову бойцам, быстро потерявшим рассудок. Пластиковые мусорные
контейнеры моментально пошли в ход для устройства баррикад. Дружинники
сориентировались на местности и принялись разбирать тротуары. Плитки на
Греческой были слишком тяжелыми для метания, и их разламывали на части, изо
всей силы швыряя на асфальт. Квартал заволокло едким белым дымом. Вениамин
отказался от предложенной марлевой повязки и стал кашлять. Первого раненого, с
разбитой головой, оттащили в тыл. Женщины купили бинты в ближайшей аптеке и
сделали ему перевязку. Небеседин заметил, как в белый «форд», припаркованный в
самой гуще событий, сел его знакомый Саша Дорошенко. Видно, купил первый в
жизни автомобиль, кредит еще Бог знает сколько выплачивать, а тут такое. Саша
успел ловко вырулить, и его авто не пострадало. Со стороны Соборной площади
было полторы тысячи человек, со стороны антимайдана — триста бойцов.
Значительный численный перевес был у украинских националистов. Минут пятнадцать
антимайдановцы атаковали, но вынуждены были отступить. Вениамин также отошел в
относительно безопасное место, к супермаркету для малышей.
—
Веня, что это? — Небеседин услышал знакомый голос корреспондента
Архангельского.
—
Я в шоке, — кратко ответил Вениамин.
—
Машину удалось спасти, но я теперь не могу найти своего оператора! — возмущался
Архангельский.
—
Дрюня, ты, главное, себя сейчас не потеряй! — посоветовал Небеседин.
У
Милашкиной напрочь отсутствовал инстинкт самосохранения, и она пробиралась на
линию фронта, не имея никаких средств защиты. В переулке Вице-адмирала Жукова,
пересекающем Греческую, Вениамин увидел боязливо шагающего господина Василенко,
открыто поддерживавшего евромайдан. Как-то раз пересекся с ним на киностудии,
где вручали грамоты участникам конкурса сценариев короткометражных фильмов.
—
Это вражеский лазутчик! Пришел разведать обстановку! — произнесла одна
взволнованная женщина, ткнув пальцем в сторону Василенко.
—
Да брось ты! Мужчина как мужчина, — ответила подружка.
Вениамин
понимал, что если он сейчас подтвердит, что Василенко пришел шпионить, то
дружинники моментально накинутся на него и изобьют. Решил не сдавать Василенко,
хотя и придерживался других политических взглядов. Знакомство в стенах
киностудии нельзя пачкать стукачеством и кровью. Плохо для кармы.
Три
милиционера из спецподразделения тащили на руках раненого сослуживца. Менту
попали в бедро.
—
Огнестрел! — возмущенно крикнул один.
Небеседина
порадовало то, что милиционеры оттащили своего раненого в сторону антимайдана,
а не к украинским националистам. Столики из близлежащих кафешек изымались
дружинниками в срочном порядке и направлялись на строительсво защитных
сооружений. Женщины покупали минеральную воду и отпаивали антимайдановцев,
получивших травмы. Закрылись двери торгового центра «Афина» на Греческой
площади. Толпа ультрас пошла в наступление по переулку Вице-адмирала Жукова со
стороны Дерибасовской. Небеседин понял, что ситуация полностью вышла из-под
контроля правоохранительных органов, когда увидел растерянное лицо милицейского
начальника, не знающего, что делать дальше. Вениамин вдруг сообразил, что ему
пора на стадион. Небеседин шел по Греческой вниз, как никогда, быстро. Он
мельком заглянул во дворик, где летом признался в любви Астафьевой, и спустя
каких-то десять минут уже был в ложе прессы. Залпом выпил литр воды,
обессиленно сел на излюбленное место.
—
Веня, чего ты такой красный, прямо как рак? Участвовал в марафоне? — весело
спросил Франц Искевич, обозреватель городского спортивного портала.
—
Франц, на Греческой настоящая бойня, с кровью и стрельбой, а ты тут сидишь и
дурака валяешь!
—
Что, прямо на улице стреляют? — спросил Искевич уже без приколов.
—
И прямо, и косо, и криво стреляют!
—
Фигассе, — удрученно произнес Искевич.
Небеседин
взял у пресс-атташе программку и протокол матча, но никак не мог
сосредоточиться на футболе. Он думал о том, что происходит сейчас на Греческой,
и смотрел в фейсбуке обновления на странице Милашкиной. Бесстрашная Валерия
выложила видеоролик, на котором украинские националисты захватили пожарную
машину, поливали из брандспойта дружинников, а потом на полном ходу въехали в
толпу и врезались в газетный киоск. Затем Милашкина опубликовала запись того,
как девочки с желто-синими ленточками разливают коктейли Молотова на Греческой
площади и передают их бойцам «Правого сектора». Еще чуть позже она написала: «Мы
забаррикадировались в “Афине”. Со мной все в порядке. Не звоните по пустякам!»
«Афина» уже была закрыта, когда Небеседин был на Греческой и не мог понять, как
Милашкина оказалась внутри. Видимо, дружинники пригрозили оружием, и охрана
торгового центра впустила их.
Когда
он пришел на стадион, трибуна болельщиков «Металлиста» уже была забита до
отказа. Сообразил, что на Греческой под видом болельщиков воюют засланные
казачки, а нормальные фанаты в это время спокойно ждут начала игры. После
событий 20 февраля на Майдане перед каждым матчем чемпионата Украины стали
исполнять национальный гимн. Тимбилдинг не возымел действия: многие одесситы
демонстративно сидели, насупившись, и молчали, когда из колонок доносилось «Ще
не вмерла…». Украина умерла 20 февраля 2014 года, но сторонники евромайдана
отказывались в это верить. И на этот раз в ложе прессы гимн Украины пели лишь
двое: жидобандеровцы с местного радио разместились в сторонке от журналистской
публики, и с ними никто не здоровался за руку из завсегдатаев ложи.
Первый
тайм был вялый и скучный. Небеседин больше смотрел на монитор компьютера, чем
на поле. Лишь на последних минутах нападающий «Черноморца» Алексей Антонов
замкнул прострел с фланга, и хозяева повели 1:0. В перерыве полностью оголилась
двадцатая трибуна, где всегда находились ультрас «Черноморца». Он сообразил,
что они бросились на Греческую — сражаться на стороне украинских националистов.
После перерыва «Металлист» сравнял счет. Второй тайм был еще скучнее первого.
«Черноморец» играл на удержание, харьковчане не старались атаковать. Вениамина
к тому времени футбол уже совсем не волновал. Он мысленно был на Греческой.
—
Веня, на послематчевую пресс-конференцию идешь? — с финальным свистком судьи
спросил Искевич.
—
Франц, мне не до этого, — ответил Небеседин, бросившись вниз по лестнице.
Увиденное
им у «Афины» ужаснуло. Толпа националистов окружила торговый центр и
истерически визжала, требуя немедленной расправы над дружинниками. Трое
антимайдановцев бегали по крыше и стреляли по националистам из пистолетов.
Возле районного отдела милиции четверо тинейджеров-фашистов тащили за волосы
женщину. Им не понравилось, что она ответила на русском языке. Милиционеры
стояли на пороге райотдела, трусливо покуривали и боялись заступиться за нее.
Небеседин
завернул в Красный переулок и оказался на Дерибасовской. Главная улица была
пугающе пустынна. Все магазины и кафе закрылись. Тротуар усыпан мусором. Он
прошел вверх, до Вице-адмирала Жукова, и увидел, что открытая площадка
ресторана Паста разнесена в щепки. Белые столешницы превратились в обгоревшие
доски. Мягкие диваны изорваны в клочья. Заметил, что по Дерибасовской шастает
множество разгневанных украинских националистов, и поспешил по Ришельевской в
сторону железнодорожного вокзала. По параллельной Пушкинской, под надзором
милицейского спецподразделения, к вокзалу шла колонна мирных харьковских
болельщиков. Присоединился к ним и увидел, что на Пушкинской разбиты рекламные
щиты с портретами кандидатов в президенты, не поддерживавших евромайдан.
Проезжая часть усыпана осколками стекол.
Очутившись
на Привокзальной площади, посмотрел в сторону Куликова поля, откуда высоко
поднимались клубы черного дыма. Сообразил, что это пожар и, скорее всего, горит
палаточный городок, где он был единственный раз — три дня назад. Там собрались
русские патриоты, готовившиеся защищать Одессу от нашествия бандеровцев. В
городке были армейская дисциплина и строгий распорядок дня. Койки отбивались по
кантику, как в казармах. Каждое утро построение. Питание трехразовое, по
расписанию. В лагере преимущественно находились простые восемнадцатилетние
парни, не обладавшие выдающимися антропометрическими данными и опытом ведения
боевых действий, но зато у них были несгибаемый характер и сила воли.
—
Заявится сюда хоть один хорошо обученный отряд «Правого сектора», и от Куликова
поля ничего не останется. Мало у нас народа и оружия, — сказал тогда Небеседину
руководитель палаточного городка, выводя его с огороженной территории лагеря.
Приблизившись
к Куликову полю, Вениамин увидел, как к палаточному городку устремились сотни
обезумевших бандеровцев с ножами, палками и стальными прутьями. Он сделал
несколько шагов в сторону подземного перехода, ведущего к вокзалу, осторожно
перешел дорогу и направился к лагерю на Куликовом поле. Шел медленно, и его
постоянно обгоняли нацисты, бежавшие уничтожить палаточный городок.
—
В сторону все! Здесь небезопасно! Работает снайпер! — прокричал по-русски
парень с украинским флагом на спине и попытался направить толпу с тротуара в
кусты.
Вениамин
послушался его совета и стал по зарослям пробираться к площади. Он нашел
хорошую точку для обзора, откуда увидел, что на втором этаже Дома профсоюзов
уже полыхает огонь. Люди в окнах звали на помощь. Задыхающаяся женщина
выбросилась с третьего этажа. Огонь разгорался, а бандеровцы продолжали
методично забрасывать здание коктейлями Молотова. Боевики стреляли автоматными
очередями.
—
Веня, здорово, — услышал за спиной.
—
Шурик, привет, давно не виделись, — ответил старому институтскому другу.
—
Давай позырим, что здесь будет, — невозмутимо произнес рыжий толстяк Шурик.
—
Мне кажется, это плохая идея. Пора уходить, — и пошел обратно, кустами, в
сторону железнодорожного вокзала.
—
Восемь убитых! Уже восемь убитых! — орала женщина с растрепанными длинными
волосами у подземного перехода.
Вениамин
очутился у вокзала и заметил, что сотрудники станции закрыли на замок ворота и
никого не пускают на платформы, к поездам. Разъяренные бандеровцы пытались
вырвать ворота, но у них ничего не получалось. Он тихонечко прошмыгнул мимо них
и пошел прочь. Видел, как фашистское отребье смывалось подальше от Дома
профсоюзов. Приезжие изверги понимали, что натворили. Глянул на Дом профсоюзов.
Боевики из «Правого сектора» стреляли по дружинникам на крыше здания, красный
петух охватывал все большее пространство и стремительно несся вверх. А около
сотни милиционеров в пятидесяти метрах от пожара спокойно наблюдали за
происходящим и ничего не предпринимали для спасения заблокированных в Доме
профсоюзов людей. Он ужаснулся их преступному бездействию и поспешил домой.
Заходя в свой двор, обернулся и увидел, что черный дым захватил все небо вокруг
железнодорожного вокзала. Мать на кухне смотрела прямую трансляцию с места
событий.
—
Черт-те что творится, — сказала она.
—
Обыкновенный фашизм, — ответил сын.
Раздевшись,
он сел рядом с матерью на кухне и стал смотреть онлайн с Куликова поля. Не
переваривал бездарные местечковые телеканалы, но сейчас решил посмотреть, что происходит
там, где он был полчаса назад. Телекамера показывала в прямом эфире, как
бандеровцы на асфальте добивали несчастных мучеников, выбрасывавшихся из окон в
надежде спастись от пожара. В кустах лежали три трупа, уже накрытые тканью.
Окровавленных дружинников стаскивали в кучу и кричали на них со всех сторон.
Приехала «скорая помощь», и врачи пытались спасти тех, кто наглотался дыма в
здании. Смотреть трансляцию с Куликова поля больше пяти минут Вениамин не смог,
зашел в ванную, принял душ, рухнул на кровать и отрубился.
Проснувшись,
Небеседин включил ноутбук. Все социальные сети уже были переполнены инфой о
пожаре в Доме профсоюзов. Новостные сайты пугали статистикой числа погибших и
пострадавших на Куликовом поле. Надо было написать Астафьевой, чтобы она не
переживала за него.
—
Ариш, у нас гранаты, стрельба, камнеметание и лужи крови, — отправил в личку
возлюбленной.
—
Жесть какая! Украина, любимая, сошла с ума! — ответила Астафьева.
—
Тридцать восемь погибших сегодня в Одессе. Сгорели заживо в Доме профсоюзов.
Есть и умершие от огнестрельных ранений.
—
Как так?
—
Наши решили обороняться в здании, а фашисты его подожгли…
Потом
написал Ковальскому:
—
Ваня, с тобой все в порядке?
—
Как тебе сказать… Да цел, здоров. Я даже не соображаю, как выбрался оттуда.
—
Дома уже?
—
Да.
—
Вот и хорошо.
—
Спасибо, что волновался.
Остыв,
Вениамин начал соображать и вспомнил, кто обычно собирался на Куликовом поле в
шесть часов вечера. В это время к месту, где раньше стоял памятник Ленину,
приходили старики, не имевшие возможности смотреть российское телевидение в
Интернете. Украина бесцеремонно отключила российские каналы, и людям негде было
получать информацию, отличную от контента киевских пропагандистов евромайдана.
Посреди Куликова поля стояла сцена, на которой был размещен большой экран.
Каждый вечер по нему показывали российские новости, и пенсионеры с
георгиевскими лентами на куртках обсуждали последние известия. Куликово поле
было клубом русских патриотов, не боявшихся публично высказывать свое мнение.
Он сам часто приходил вечером к месту сбора патриотической публики и слушал
разговоры седых мудрецов. Орденоносные старцы хотели воссоединения с Россией и
признания русского языка вторым государственным в Украине. Они не желали
мириться с тем, что их внуки станут пешками в мире глобализации. Деды приносили
андреевские флаги и делились историями из своей боевой молодости.
А
в это время киевские сайты уже полнились ложью про то, что в Одессе сгорели
российские террористы, приднестровские диверсанты и чеченские наемники.
Вениамин понимал, что это циничное вранье и медийная война в самом разгаре. Он
закрыл ноутбук и долго не мог заснуть. Думал о том, что ему суждено было
появиться на свет в великой и могучей державе под названием Советский Союз. При
рождении ему вручили памятную медаль «Строить коммунизм тебе!». А 2 мая он мог
получить шальную пулю на Греческой или, чего хуже, задохнуться в Доме
профсоюзов. В советском детстве все было спокойно, и в центре города не было
никаких вооруженных разборок с десятками погибших. Но бандеровцы обожают
кричать «Коммуняку — на гиляку!» и больше всего боятся социалистического строя.
Небеседин не мог поверить, что можно запросто заживо сжечь трудяг-стариков, всю
жизнь корячившихся на заводах ради процветания своей Родины. Не укладывалось в
голове, что в стране, декларирующей намерение интегрироваться с Европой,
происходят средневековые зверства, а милиция предпочитает не вмешиваться в
творимый на ее глазах произвол. Пришло понимание, что жизнь теперь поделена
надвое — до 2 мая и после. Все мгновения русской весны промелькнули перед
глазами. Вот бойкий революционер Антон Давыденко орет с трибуны в микрофон:
«Россия! Россия! Россия!», и двадцать тысяч собравшихся поддерживают его
аплодисментами. Вот в день освобождения Одессы несут по Ришельевской флаг
России размером три на восемь, и колонна русских патриотов растягивается на
пять кварталов. Вот вызволяют из плена народного депутата Олега Царева,
заблокированного украинскими националистами в гостинице на десятой станции
Фонтана. Вот антимайдановцы обсуждают на Куликовом поле план торжественного
празднования 9 мая.
Пиликнул
мобильный. Звонил Бондарь.
—
Ты жив? — спросил Влад.
—
Ну если я взял трубку, то наверное жив.
—
Ты в норме?
—
Нет.
—
Что скажешь об этом кошмаре?
—
Я устал и пока не знаю, что сказать. У меня нет слов.
—
Ладно, отсыпайся.
Миф
о добродушной, хлебосольной и певучей украинской нации 2 мая превратился в
пепел. Дети независимой Украины оказались извергами и моральными уродами, заживо
сжигающими безобидных стариков и слабых женщин. Школьное образование в Украине
было полной профанацией. Хочешь — читай, познавай мир, формируй свою личность,
становись человеком. Не хочешь — будь невеждой, жлобом, ретроградом, люмпеном.
Педагоги не возились с трудными подростками, как в советское время, и никого не
заставляли учиться. Их тяжело обвинить в непрофессионализме, потому что
невозможно полностью выкладываться на работе за мизерную учительскую ставку.
Рухнула проверенная временем система воспитания человека с самых пеленок, а
взамен ее ничего не предложили.
А
еще косвенно виновен лоялист Виктор Янукович, отменивший всеобщий призыв
молодежи в вооруженные силы и сделавший армию профессиональной. Закончил
парубок девять классов, проторчал потом еще три года в училище, а потом ему
куда? Работы нет, до институтского уровня ему как до луны пешком. Раньше таких
забривали в солдаты и выбивали из них всю спермотоксикозную дурь. Бром в пищу,
лопату в руки и давай копай траншею от забора и до вечера. А сейчас тысячи
лоботрясов шляются по улицам неприкаянными и ищут приключений на свою голову.
Никто не занимается трудными подростками, кроме рекрутеров «Правого сектора»,
забивающих болванам мозги националистической мутью.
С
Домом профсоюзов сгорела и веселая Одесса. Исчезла навсегда столица юмора.
Одесситы, привыкшие прогибаться под любую власть и неспособные оборонять город
от агрессоров, тоже виновны в случившемся. Одесса — это город беспринципных
приспособленцев, которым проще сдаться на милость победителя, чем взять в руки
оружие и защищать своих близких от врагов. Одесса — это город предателей,
готовых продаться кому угодно при первом удобном случае. Одесса — это город
спекулянтов собственной совестью и честью. Торгашеская ментальность — это бомба
замедленного действия.
Погибшие
в Доме профсоюзов — это святые, отдавшие свои жизни в надежде на то, что их
дети и внуки будут жить в стране без фашизма. На небесах им уготована лучшая участь,
чем на грешной земле. Они не виноваты в том, что не продались Западу и не
предали коллективистские идеалы своей юности. Обгорели до неузнаваемости их
мученические тела, но уцелели их светлые души. И память о них всегда будет жить
в сердцах тех, кто каждый вечер приходил на Куликово поле и остался жив по
счастливой случайности.
Небеседин
не спал и думал о том, как жить дальше. Многие приятели стали бывшими из-за
расхождения в политических взглядах. Друзей, кроме Бондаря и Шумкова, у него не
осталось. Все двести двадцать лет славной истории Одессы были перечеркнуты
одним черным днем. Никого теперь не заинтересуешь рыбачками Сонями,
Костями-моряками и прочими фольклорными персонажами. Отельно-туристический
бизнес обречен. Отдыхающие перестанут стремиться в Одессу. В городе полнейший
застой в культурной сфере. Издательств нет, киностудия лишь изредка
предоставляет аппаратуру московским сериальщикам, в театрах идет нудное старье,
в галереях выставляют картины киевских шутов от искусства. Одесса из культурной
столицы превратилась в дискотечную деревню. С кем он тут будет обсуждать
произведения Шпаликова и Вампилова? Местная богема — сборище запойных
алкоголиков, неумело имитирующих творческие потуги и вовлеченность в актуальный
культурный процесс. Директор Художественного музея собственноручно красит фасад
здания, потому что в муниципальном бюджете нет денег, чтобы нанять рабочих. В
Литературном музее сотрудницы сразу при входе спрашивают посетителей: «Вы
хотите провести у нас свадебную фотосессию или корпоратив?» — и очень
удивляются, когда кто-нибудь заявляет, что пришел посмотреть экспозицию,
посвященную одесским писателям. В Музее западного и восточного искусства
постоянно экспонируют европейских грантоедов, от чьих работ за версту смердит
либерализмом. Сгоревший Морской музей долго и скрупулезно восстанавливают, но
когда его откроют — никому не известно. В Краеведческом музее коллекцию давно
уже перестали обновлять из-за пресловутого отсутствия финансирования.
Кухонная
интеллигенция долго спорила о бренде Одессе. Часами не могли выработать
концепцию эмблемы города. Маркетологи писали многостраничные трактаты с
обоснованием цветовых гамм, оттенков, шрифтов и прочей дизайнерской мелочовки.
А теперь брендом Одессы стал не якорь, как предлагали деляги, а почерневший от
копоти Дом профсоюзов. Весь мир узнал о сером каменном здании с колоннами на
Куликовом поле, в котором мученическую смерть приняли русские патриоты. С
Одессой случился нравственный дефолт.
Вениамин
понимал, что как только он проснется, то его сразу завалят звонками и
сообщениями сотрудники десятков информагентств. Все будут хотеть узнать самые
свежие новости от очевидца событий. В социальных сетях случится наплыв
комментаторов, не оставшихся равнодушными к трагедии. Он был готов к подобному
повороту и обдумывал, что написать и в какое издание отправить.
Небеседин
решил, что если он сегодня целехонек после всех кошмарных происшествий, то это
Всевышний оставил его на Земле, чтобы он поведал миру об увиденных ужасах и
чтобы подобное не случилось впредь. Он вспоминал все известные способы быстро
заснуть, но это не помогало. Считал овечек, закрывал глаза и отворачивался к
стенке, но все без толку. И когда бессонница окончательно его замучила, включил
настольную лампу, взял на книжной полке поэтический сборник Астафьевой и прочел
несколько стихотворений. Случилось чудо: вскоре он задремал. Засыпал с мыслью,
что жив, здоров, что цела и невредима его Арина, которая могла внезапно
прилететь в Одессу, но не сделала это, послушав его совета. Утром пойдет гулять
по московским паркам прелестная Астафьева, а значит, есть для чего жить и
бороться.
Третье мая
Проснувшись,
Небеседин не стал завтракать. Он быстро умылся и сразу принялся писать репортаж
об увиденном. Бывает состояние, когда необходимо срочно выговориться, потому
что невозможно держать боль в себе. Хочется поскорее расстаться с багажом
тяжелых слов, придавливающим человеческое сердце. Перебродившие за ночь
впечатления гнали Вениамина, как наездник подстегивает хлыстом скаковую лошадь.
Он злоупотреблял жаргонизмами и уличной речью. Правда жизни побеждала
художественность.
—
Иди есть. Каша на столе, — сказала мать.
—
Отстань.
—
Как ты разговариваешь с матерью?!
—
А ты разве не видишь, что я занят?!
—
Хамло, — сказала она и закрыла дверь.
Тяжко
было переноситься в день вчерашний и прокручивать в памяти страшные события на
Греческой и Куликовом поле, но он писал быстро и не следил за знаками
препинания. Через час материал был готов. Он отослал текст в редакцию
«Известий» и только тогда заметил, что весь мокрый. Принял холодный душ, чтобы
успокоиться, и снова услышал голос матери:
—
Каша уже остыла. Давай разогрею, а то ведь голодный.
—
Знаю я твои штучки — придешь на кухню, а вместо каши, как всегда, сырники!
Раздался
телефонный звонок. На экране мобильника высветился московский номер. Он нехотя
ответил.
—
Здравствуйте, Вениамин! Вас беспокоят из студии радиовещания «Российского
новостного агентства». Скажите, пожалуйста, какая сейчас обстановка в Одессе?
Что происходит возле Дома профсоюзов? Есть ли у вас информация о действиях
правоохранительных органов по задержанию виновных в трагедии?
—
Гражданочка, у меня таких, как вы, московских болтушек по пять штук ежедневно
на телефоне, а сейчас вообще засыплют звонками. Я от вас копейки не имею и при
этом должен рисковать жизнью, чтобы вы получили поощрение от начальства!
Отлично устроились! Сидите в теплых офисах в безопасной Москве, стабильно
получаете высокую зарплату, летаете отдыхать по заграницам, а я должен под
пулями выплясывать за спасибо ради вашего карьерного роста!
—
Ну пожалуйста, — прервала монолог московская журналистка.
—
Что «пожалуйста»? Почему ни одна столичная редакция, учитывая нынешнюю
актуальность украинской тематики, не предложила мне штатную должность со
стабильным окладом, соцпакетом и прочими благами? Почему вы считаете, что я
забесплатно обязан вам всем подавать на блюдечке с голубой каемочкой самую
свежую информацию с места событий? Давайте поменяемся местами: я в Москву кофе
с печеньем гонять в офисе, а вы в Одессу — на фриланс, где стрельба и мордобой?
— проорал в трубку и сбросил вызов.
Он
ненавидел московских журналисток больше, чем всех членов «Правого сектора» и
сторонников евроинтеграции, вместе взятых. Зажравшиеся мерзавки из обеспеченных
семей, дочери толстопузых нефтяников и высокомерных газовиков вызывали у него
чувство глубокого раздражения и классовой неприязни. Хороших девочек из
денежных семей насильно запихивали на факультет журналистики МГУ, чтобы
родители могли похвастаться перед знакомыми, что устроили дочь в престижное место.
Они учились не для себя, а для родителей. Красили ногти на лекциях по
словесности, переписывались с подружками на занятиях по логике, играли в
виртуальных фермеров на семинарах по философии. А после получения дипломов их
пристраивали в редакции и телекомпании. Они умели разве что худо-бедно написать
маленький абзац без ошибок и пользоваться кнопкой «Вкл/Выкл» на диктофоне.
Способность к аналитическому мышлению отсутствовала напрочь. Факультет
журналистики — это место, где девицы из богатых семей коротают время после
окончания школы и до замужества. Работать по специальности они шли не из-за
денег, а потому, что хотелось имитировать самореализацию и удовлетворить
родительские амбиции. Всегда случалось так, что уроженки Сургута выходили замуж
лишь после того, как отцы приобретали им квартиры в Москве. Без жилплощади в
столице редакторши модных радиостанций никого не интересовали в качестве
потенциальных невест. После замужества нефтеюганские принцессы стремительно
полнели до неприличия, и весьма символично, что их вес приближался к баррелю.
Они постоянно терроризировали Небеседина бесцеремонными звонками и глупыми
вопросами в личных сообщениях. Он досконально изучил стиль поведения
трубопроводных дочурок и мог написать научную диссертацию на тему «Русская провинциальная
бестактность у корреспонденток московских информагентств».
Редактор
«Известий» поместил материал на сайте через полчаса после отправки текста.
Вениамин опубликовал ссылку на статью в социальных сетях и задумался, что
делать дальше: отсиживаться дома или пойти в город? Под статьей на сайте быстро
появились десятки комментариев, и он решил, что надо идти к Дому профсоюзов.
—
Ты куда? — спросила мать.
—
На Куликово поле.
—
Сиди лучше дома. Мало ли что вдруг случится.
—
Вчера уже случилось.
—
Ты совсем не думаешь обо мне! Я ведь переживаю за тебя! — возмущалась мать.
—
Не переживай. Посмотри кино, постирай белье, приготовь обед. Отвлекись
как-нибудь, — успокаивал сын.
—
Никого не слушаешь, как и твой папаша!
—
А кто мне такого папашу нашел, а?! Я, что ли, его выбрал?! — резонно спросил
он.
—
Иди уже прочь, чтоб мои глаза тебя не видели!
Небеседин
быстро шагал по солнечной улице на Куликово поле. Пешеходов почти не было. Мимо
быстро проносились редкие автомобили. Как всегда специфическими запахами
обозначали свою работу масложиркомбинат и кондитерская фабрика. Стоянка
ближайшего торгового центра пустовала. Одесситы боялись высунуть нос из квартир
после трагедии.
Свернув
на Пироговскую, увидел безрадостную картину. Заплывшие жиром милиционеры
неумело пытались влезть в бронежилеты. Втягивали животы, мудрили с застежками.
По дорогому «лексусу» было понятно, что это ментовские тыловые крысы, привыкшие
крышевать торгашей и таксистов. Они бесполезны при боевых действиях и не
способны задерживать преступников. Паразитируют на предпринимателях и вдобавок
получают квартиры от государства, нагло обходя очередников-инвалидов и
многодетные семьи. Оторвали разбалованных котов от миски со сметаной и
заставили охранять братскую могилу русских патриотов.
Небеседин
приблизился к зданию Дома профсоюзов со стороны внутреннего дворика и еще
больше ужаснулся. Пять милиционеров стоя прикрывали собой трех боевиков
«Правого сектора», сидящих прислонившись к розовому каменному забору. Боевики
были экипированы в форму цвета хаки с националистскими нашивками. У каждого в
руках был Калашников. Русские стволы на вооружении русофобов — и смешно, и
грустно. Один из боевиков с оселедцем на голове звонил по телефону и, судя по
наглому выражению лица, хвастался пятничными убийствами.
Вениамин
решил обойти вокруг Дом профсоюзов и внимательно осмотреть его. Сразу заметил
добротную пожарную лестницу, ведущую вниз с крыши здания. Наверняка люди в
суматохе не смогли сориентироваться, не заметили схемы эвакуации и поэтому
сгорели заживо. Удивился тому, что совсем не пострадало кафе при Доме
профсоюзов. Рекламный стенд зазывал на обед всего за двадцать гривен гривен, но
Небеседин все никак не решался отведать профсоюзную кухню. Стекла были целы,
никаких повреждений. Все окна на первом этаже здания защищены решетками.
Видимо, эти решетки кому-нибудь помешали выбраться наружу в зловещую пятницу и
стоили жизни.
На
асфальте возле Дома профсоюзов осколки стекол и пластиковые бутылки из-под
минеральной воды. Милиционеры, присланные охранять здание, ленились искать
мусорные баки и, утолив жажду, бросали бутылки прямо под ноги.
—
Я вообще не въезжаю! Третьи сутки без сна! Ну ее, такую работу! — возмущался
мент с лейтенантскими погонами.
У
главного входа в Дом профсоюзов вереница людей, возлагающих цветы к
импровизированному мемориалу. Вениамин раньше никогда не видел столько цветов в
одном месте. Преобладали гвоздики. Горожане приносили траурные венки, молча
стояли с каменными лицами, а потом начинали рыдать. Женщины вытирали слезы
носовыми платочками. Мужчины ладонями скрывали плач. Старушки зажигали сотни
свечей в память о невинно убиенных и молились за упокой их душ. Одновременно
тут же работники коммунальных служб убирали остатки сожженного палаточного
городка. Кровавая власть пригнала бульдозеры, экскаваторы, краны, поливальные
машины: поскорее расчистить площадь, чтобы впредь ничто не напоминало о мирном
стане русских патриотов.
—
Еще угли не дотлели, а нас уже заставляют убирать! — восклицала дворничиха,
расчищавшая в это субботнее утро место преступления перед человечеством.
Милиционеры
со щитами никого не пускали внутрь здания.
—
Убийцы! Убийцы! Убийцы! — скандировали в их адрес возмущенные женщины.
—
Креста на вас нет! — сказала бледная дама и плюнула менту в лицо.
Небеседин
заметил на площади Милашкину. Валерия была в черных солнцезащитных очках, но ее
все равно узнавали. Еще вчера она бесстрашно лазила с телефоном в самой гуще
событий на Греческой улице, была окружена в «Афине» вместе с антимайдановцами, а
уже на следующий день как ни в чем не бывало рыщет по площади в поисках свежих
новостей. Украинские журналистки — антиподы журналисток московских. Украинские
журналистки — дочери бедняков, дети из семей со скромным достатком,
безотцовщина. Они идут работать с первого курса. Они затаскивают в постель
главных редакторов и владельцев изданий, льстят без устали, лебезят напропалую,
постоянно подсиживают и подставляют сослуживцев, лишь бы выбраться из грязи в
князи. О квартире в Москве им мечтать не приходится, потому что их отцы никак
не связаны с экспортом нефти и транспортировкой газа, а обычно работают
грузчиками и реализаторами на промтоварных рынках. Одесские журналистки в
лучшем случае способны снять себе крохотную комнатушку в старой коммуналке и
зачастую живут вместе с мамашами и сводными братьями в тесных квартирах на
окраинах, где в подъездах можно задохнуться от удушающего амбре из кошачьей
мочи и людского дерьма. Они мечтают выскочить замуж за какого-нибудь депутата,
но папикам с мандатами не очень нужны коварные бесприданницы с рваческими
жизненными установками. Так и болтаются по одесским редакциям неприкаянные
журналистки, ищущие место потеплее и дядю пожирнее. Вениамин ненавидел одесских
голодранок от журналистики точно так же, как и их сытых московских коллег. В
журналистике не бывает девушек из среднего класса — туда либо ломятся нищенки,
либо нехотя идут богачки.
Небеседин
сделал множество фотографий Дома профсоюзов и пошел выкладывать снимки в
инстаграм на Привокзальную площадь, к «Макдональдсу». Он зашел внутрь, словил
wi-fi и поразился настроению окружающих. Молодежь в заведении беспечно
улыбалась, хохмила, обезьянничала, прикалывалась. Как будто на другой планете
спалили заживо мирных людей, а не в двухстах метрах от забегаловки. Как будто они
не читают новостей и не знают, что происходит в их городе. Как будто они не в
курсе, что в Одессе объявлен траур и неэтично веселиться, когда такое горе. Как
будто кола способна затуманить сознание и заглушить в сердцах боль от трагедии.
Он
вышел из ресторана в прескверном настроении. Ему постоянно названивали из
московских редакций, но он принципиально не брал трубку. «Пусть Милашкиной
звонят — она похлеще меня им популярно объяснит что и как!» Ларек с
тельняшками, магнитами на холодильник в виде якорей, тарелками с изображением
порта и прочей одесской атрибутикой был закрыт. Патрульные милиционеры у
железнодорожного вокзала боязливо озирались по сторонам. Исчезли надоедливые
раздатчики листовок и говорливые старушки, предлагающие квартиры и комнаты посуточно.
Не было даже назойливых продавцов самых дешевых пакетов связи. Привокзальная
площадь была неузнаваема.
—
Ну что там? — спросила на пороге мать.
—
Ничего хорошего. Люди в панике, город пуст. К Дому профсоюзов несут
цветы.
—
А милиция как?
—
А никак. Стоят, как истуканы, и не пускают народ в здание.
—
По телевизору передают…
—
Только не надо пересказывать ту чепуху, что молотят по ящику!
—
Ты невоспитанный!
—
Так ты меня и не воспитала! — и заперся в своей комнате.
Он
принялся срочно писать материал об увиденном возле Дома профсоюзов и управился
за тридцать минут. Слова молниеносно выскакивали на дисплее и складывались в
весьма эмоциональный текст. Он отослал статью в «Свободную прессу», и в комнату
постучалась мать:
—
Что ты хочешь?
—
Обед готов. Приходи.
—
Готов угадать с одной попытки: ты сварила красный борщ!
—
Да.
—
Мне надоело это свекольно-помидорное варево! Такое ощущение, что больше в мире
не существует других первых блюд! Почему ты не приготовишь щи, окрошку или солянку?
Борщ — это бандеровская похлебка, а мы ведь русские!
—
Потому что мы живем на юге! Щи варят на севере, где есть только капуста и не
растут помидоры и буряк!
—
Ты уже называешь свеклу буряком? Скоро станешь называть зонтик «парасолькой» и
поедешь во Львов маршировать с фашистами из дивизии СС «Галичина»?
—
Не утрируй!
—
Ладно, съем я твою баланду.
—
Баланду в тюрьме будешь хлебать, когда тебя туда хунта посадит за твои
статейки, а у меня борщ!
—
А ты станешь носить мне еду в тюрягу в случае чего?
—
И не подумаю!
—
А кого ты тогда будешь травить своими сырниками?! Бабу Лену с первого этажа или
соседских котиков?
—
У меня самые вкусные сырники в мире! Не нравится — не ешь! И вообще, найди уже
себе жену, и пусть она тебе готовит!
—
Ха, а кто выдержит такую свекровь, которая только и делает, что постоянно
промывает мозги и морочит голову своими проблемами? — шутливо спросил
Небеседин.
—
Я посмотрю сначала, какая тебе теща попадется! Будешь у нее лететь и
переворачиваться как миленький!
—
Ишь чего захотела!
—
Трепло бестолковое. Вот я в твоем возрасте…
—
Все, прекрати. Дай спокойно поесть, без нравоучений. Говорят, вчера Дарья
Донцова выпустила юбилейный десятитысячный роман — пойди в книжный магазин,
купи, прочти немедленно где-нибудь на пляже, и будет тебе счастье!
—
Дурачина ты редкостная. Ни мозгов, ни совести. Пожалел бы мать… Достал ты меня!
— сказала мать и ушла на балкон развешивать белье.
После
обеда он отправился в центр. Надоело слушать причитания матери, да и хотелось
поскорее увидеть места, где накануне произошли столкновения. Никогда раньше он
не видел Одессу столь мрачной и безлюдной, несмотря на теплый солнечный день.
Он свернул с Пушкинской на Дерибасовскую. Обычно заставленные автомобилями
тротуары были свободны. Большинство кафе и ресторанов не открылись. На летних
верандах работавших заведений нет посетителей. Всегда улыбчивые официанты
хмуры. Приблизился к ресторану Паста и увидел, как персонал растерянно пытается
подсчитать убытки и привести в порядок не сильно пострадавшие столешницы и диваны.
Бармен неловко белил столешницу и запачкал черные брюки краской. Администратор
с важным видом давала указания, как реставрировать стулья, но было заметно, что
она ничего не понимает в восстановлении мягкой мебели. Рестораторы оказались не
готовы к столь печальному повороту событий. Разобранную брусчатку никто не
спешил возвращать на место. Булыжники валялись повсюду.
На
Греческой площади было столпотворение из тинейджеров, фотографировавших
сожженный микроавтобус, от которого остался лишь дочерна обгоревший кузов.
Молодежь, никогда не видевшая живьем боевых действий, с любопытством
фиксировала последствия локальной войны. Газетный киоск, протараненный
бандеровцами на пожарной машине, поднимали с помощью крана. Горожане с
опустошенными лицами блуждали по Греческой улице и пугливо рассматривали следы
столкновений. Раскуроченный рекламный стенд напоминал инсталляцию современного
художника, злоупотребляющего тяжелыми наркотиками. Вмятины на стенах, выбоины в
асфальте, сломанные ветки акаций на проезжей части. Возле Преображенской улицы,
на тротуаре, рядом с горящей свечой, лежал букет сирени с черной ленточкой.
Пройдя
по Преображенской, Вениамин увидел через квартал массовое сборище возле
городского управления милиции. Люди перегородили дорогу — трамваи остановились.
Собравшиеся требовали освобождения из милицейского изолятора своих
родственников, арестованных на Греческой и Куликовом поле. «Нет политическим
репрессиям!» — гласил плакат в руках у женщины, по всей видимости матери
арестанта. Два мужика лоб в лоб разговаривали на повышенных тонах:
—
Наши дети ни в чем не виноваты! Они вышли защищать свой город от фашистских
оккупантов, и их за это закрыли! Беспредел!
—
Ваши дети недостойны быть украинцами! Они предали свою страну и продались
России! Позорные путинские проститутки! Москальским рабам нет места в свободной
Украине!
—
Свободная Украина?! О чем вы говорите?! Да киевская хунта шагу ступить не может
без согласования с американским госдепом! Янки командуют нынче Украиной!
—
Америка помогает нам бороться с тоталитарным режимом Москвы! Устали мы от
диктатуры Кремля!
—
Простите, пожалуйста, а в чем, собственно, проявляется диктатура Кремля? В
заниженных ценах на газ для Украины? В том, что в России пашет шесть миллионов
украинцев, присылающих ежегодно в страну миллиарды долларов?
—
С Европой нам все равно будет лучше!
—
С вами бесполезно разговаривать!
—
Да пошел ты!
Родственники
арестантов молотили кулаками по милицейским воротам, пытались попасть внутрь
через проходную, но все безуспешно. Мелкий ментовский чин в фуражке успокаивал
собравшихся и говорил, что с их близкими в изоляторе обращаются нормально.
Народ негодовал, требуя немедленного освобождения задержанных. На все гневные
упреки ментовский чин отвечал, что вопрос о дальнейшем пребывании арестованных
в следственном изоляторе не в его компетенции и будет решаться высшим
милицейским начальством в Киеве.
Небеседин
свернул с Преображенской на Жуковского, пошел по Александровскому проспекту. Как
раз в том месте, где 2 мая собирались антимайдановцы, он увидел идущего
навстречу Шумкова.
—
Леха, здорово! Рад видеть!
—
Веня, привет! Взаимно!
—
Вчера, надеюсь, не был на Греческой и Куликовом поле?
—
Не был, мне повезло. Я ж у родителей в Белгород-Днестровском задержался, после
того как вы с Бондарем укатили в Одессу. А так бы как раз попал на Куликово
поле. Не знаю, что бы было, если б увидел этот ад своими глазами. Может,
бросился б спасать людей в Доме профсоюзов, а может, поскорее ушел.
—
Зрелище было не для слабонервных.
—
Еще бы. Жена насмотрелась репортажей в новостях и теперь не хочет ни в какую
возвращаться в Одессу. Говорит, что до рождения ребенка будет жить в Киеве у
родителей.
—
Я ее прекрасно понимаю.
—
Вот тебе и дела. Даже и не знаю, удастся ли нам отметить девятое мая втроем,
как хотели. Жизнь — непредсказуемая штука!
—
Ну раз Влад сказал, что все будет хорошо, то ему надо верить!
—
Родители весь день трезвонят и спрашивают, будут ли тренировки. Я пока отменил
на ближайшие три дня, а дальше видно будет. Посмотрим, как станут развиваться
события.
—
А сам не хочешь в политику пойти? Ты ведь политолог по образованию. Русскому
движению сейчас нужны лидеры.
—
На самом деле хочется, но времени не хватает. Тренировки, совещания в федерации,
деловые встречи, закупка формы, прочая текучка. А политикой надо заниматься
обстоятельно. Мыслей полно в голове, но чтобы их оформить хотя бы в статью,
надо серьезно сосредоточиться и отложить в сторонку все футбольные дела.
Митинги и шествия выпадают на те дни, когда у меня игры у малышей, а оставить
детишек я не могу.
—
Значит, не судьба, но, возможно, и Бог бережет.
—
Сначала малышню вырастим, клуб на ноги поставим, а потом уже будем в депутаты
метить!
—
Удачи, дружище!
—
И тебе не хворать!
После
случайной встречи с приятелем Вениамин решил вернуться на Дерибасовскую, чтобы
еще раз посмотреть, как приходит в себя после бойни главная улица.
Около
ювелирного магазина на углу с Преображенской он приметил трех настороженных
мужчин в голубых рубашках с короткими рукавами. Небеседин знал одного из них по
юношеским футбольным баталиям на пыльной площадке в ближайшем от своей школы
сквере. Это был Гоша, неуклюжий защитник в детстве и пронырливый сотрудник
прокуратуры в настоящем.
—
Привет, чем занят? — обратился к старому приятелю.
—
Собираем записи с камер наблюдения, — ответил Гоша.
—
Начальство припахало в связи со вчерашними событиями?
—
Само собой. Всю ночь не спали. Экстренное совещание, планерка на рассвете.
—
И когда будут результаты расследования?
—
Еще не скоро. Мы пока собрали лишь часть видеозаписей. Дело на контроле в
Генпрокуратуре. Все материалы будут отосланы в Киев.
—
А записей у вас много?
—
Предостаточно. Здесь в квартале полно магазинов ювелирки и золота. За таким
товаром нужен глаз да глаз. Хозяева не поскупились на камеры, и теперь у нас
материалов хватает. Дурни, конечно, с обеих сторон — зачем было устраивать
побоище там, где столько камер? Рано или поздно все получат по заслугам. Будем
тщательно просматривать видеозаписи, распознавать нарушителей, выписывать
ордера на арест. Чую, что долго еще наша прокуратура будет работать в
круглосуточном режиме…
—
Ладно, Гоша, не буду отвлекать! Посади всех преступников!
Распрощавшись
с Гошей, изрядно утомившийся Вениамин побрел к бульвару Жванецкого, где
когда-то назначал свидание Тане Сурковой. Присел на скамейку и принялся
разглядывать розовощекого карапуза, кидающего голубям хлебные крошки. Он в
детстве тоже любил кормить голубей. Голубь, как известно, птица мира, а миром в
майской Одессе и не пахло. Посидев десяток минут и едва не задремав, решил по
пути домой пройтись по Приморскому бульвару мимо памятника Дюку де Ришелье. Он
совсем позабыл о том, что там по вечерам собираются сторонники евромайдана и
члены «Правого сектора». И вот на него, вяло бредущего по цветущему бульвару,
вдруг неожиданно налетел малолетний бузотер в джинсовых бриджах и толстовке с
капюшоном. Молодчик попытался вырвать сумку с планшетом, но Небеседин
моментально взбодрился, оттолкнул бузотера и решительно рванул в сторону ближайшего
милицейского поста возле памятника Екатерине.
—
Хана тебе! — крикнул ему вдогонку молодчик.
Вениамин
чувствовал себя нормально, хотя кровь капала с макушки на футболку. Как
остановить кровотечение? Небеседин достал из заднего кармана штанов чистую салфетку,
промокнул рану. Через три минуты после инцидента он стучался в двери ближайшего
милицейского отделения на Греческой улице.
—
Откройте! Наша милиция нас бережет или как?! — возмущался он.
Он
дубасил кулаком по двери что есть мочи, но все безрезультатно. Милиция
закрылась от народа и не хотела исполнять свои прямые обязанности. Небеседин
решил, что все равно прорвется в милицейское отделение и напишет заявление.
Прошел несколько кварталов и оказался возле областного управления на Еврейской
улице. Позвонил в дверь рядом с памятником кинематографическому менту Давиду
Гоцману с лицом Владимира Машкова.
—
Что вам нужно? — донесся строгий голос из динамика, вмонтированного в стену.
—
Здравствуйте, я репортер, только что на меня было совершено нападение возле
Дюка. Хочу написать заявление по поводу случившегося.
—
Подождите минуточку.
Вскоре
дверь открылась, и весьма услужливый молодой человек проводил Вениамина в
кабинет, где дежурили оперативники.
—
Что случилось? — спросил бритоголовый опер.
—
Шел по Приморскому бульвару. Неожиданно на меня набросился какой-то ультрас.
Ударил пару раз. Их там много было. Я убежал. Я пишу в российские издания и
связываю нападение со своей профессиональной деятельностью. Сначала пришел в
райотдел на Греческой, но мне не открыли.
—
Должны были открыть, — удивился опер.
Вениамина
смутила обстановка в кабинете оперативников на первом этаже. Все окна были
заколочены досками и укреплены деревянными подпорками.
—
А что это у вас?
—
Будто вы не знаете, что у нас сейчас творится. Соорудили на случай возможного
штурма. Всякое может случиться, — тревожным голосом ответил опер.
—
Можно попить?
—
Пей.
Небеседин
налил газировки и выпил до дна.
—
Так что мне делать?
—
В твоей ситуации надо обращаться в райотдел. Мы сейчас позвоним на Греческую и
скажем, чтобы они открыли тебе. Тебя как зовут?
—
Вениамин Небеседин.
—
Вот так и передадим им сейчас. Можешь идти. У нас контора серьезная. Слов на
ветер не бросаем. Ты только там на кнопочку нажми рядом с дверью. Стучаться не
надо.
—
Хорошо, спасибо и до свидания!
Вернулся
на Греческую, выполнил все указания бритоголового опера, и ему открыли. В свой
первый визит в райотдел он попросту не заметил звонка.
—
Меня к вам с Еврейской отправили, — сказал участковому.
—
Нам уже сообщили. Присаживайтесь и пишите заявление. Что, где, когда и почему.
Пишите, по возможности, разборчиво. Достало тратить полдня на расшифровку
каракулей. Пишут как курица лапой!
—
Сейчас все изложу, как было.
—
Я вижу, что у вас рана кровоточит.
—
Ага.
—
Тогда сейчас вызову «скорую». Приедут, снимут побои, наложат швы. Все как
положено.
Участковый
был явно младше Небеседина и поэтому обращался к нему исключительно на «вы». В
райотделе царила атмосфера унылого безделья. Менты травили анекдоты и постоянно
поглядывали на часы. Все ждали окончания смены и хотели поскорее отправиться по
домам, к женам и телевизорам.
—
Сильно ударил? — спросил участковый.
—
Да не очень.
—
Голова болит?
—
Ну такое, — Вениамин использовал самое неопределенное одесское выражение.
—
Много ударов нанес? Как выглядел?
—
Пять-семь где-то. Типичный ультрас. Лицо знакомое, я часто на футболе бываю, но
фамилию его не знаю. По фото смогу опознать. Он еще сумку пытался вырвать — это
можно квалифицировать как ограбление?
—
Раз не вырвал сумку, то, значит, и не было ограбления, — констатировал
участковый.
—
Понятно.
Небеседин
настолько привык печатать на компьютере, что совершенно разучился писать на
бумаге. Буквы в его заявлении танцевали канкан и не попадали в строчки. Даже
когда он старался выводить печатные литеры, у него все равно выходили
причудливые загогулины. Компьютерные клавиатуры уничтожили искусство
каллиграфии. Сегодня красивый почерк встречается так же редко, как дельфин
возле одноименного одесского пляжа. Он не любил обращаться в милицию и старался
как можно меньше сталкиваться с государственными органами и учреждениями.
Украинская бюрократическая машина — это громоздкий и неэффективный механизм по
переводу продукции российских целлюлозно-бумажных комбинатов. Самое пустячное
заявление должно пройти многочисленные согласования, проверки, одобрения,
получить визы от десятка должностных лиц. Электронный документооборот оказался
еще более неудобным для населения, чем бумажная волокита по инстанциям.
Вениамин считал сутяжничество и доносительство уделом мелких людишек, которым
больше нечем заняться в жизни, и поэтому писал заявления лишь в исключительных
случаях. На него порой писали заявления всякие обиженные, но до суда дошло лишь
однажды. Его оштрафовали на три не облагаемых налогом минимума доходов граждан
(эквивалент шести долларам) за мелкое хулиганство, сопровождавшееся нецензурной
бранью на улице.
—
Написали?
—
Да.
—
Дату и подпись поставили?
—
Конечно.
—
О даче заведомо ложных показаний предупреждены?
—
Да.
—
Тогда дожидайтесь «скорую». Я вам позвоню, как только вы понадобитесь.
—
Звоните в любое время суток. Я уверен, что милиция не должна оставлять без
внимания нападение на обозревателя российских изданий, — строго и официозно
произнес Вениамин.
—
Мы сделаем все возможное с нашей стороны, чтобы виновный был найден и понес
заслуженное наказание, — набором заезженных клише разродился участковый.
—
Милиция не должна показывать свою слабость в столь лихую годину, —
художественно выразился пострадавший.
В
милицейском вестибюле появилась женщина лет шестидесяти, в белом халате и с
врачебным металлическим ящичком в руке. Вениамин сразу понял, что это к нему.
—
Ну, кто тут у нас раненый и травмированный?! — с характерным говором произнесла
она.
Врач
осмотрела его и обработала рану проспиртованной ваткой.
—
Не переживай, все будет в порядке.
—
Вы в этом уверены?!
—
Убеждена! Голова не кружится?
—
Нет.
—
Тогда поехали со мной в больницу на Слободку. Соблюдем все формальности. Хирург
наложит шов.
Врачиха
была из той исчезающей породы одесситок, которые, несмотря на любые невзгоды,
никогда не вешают нос и не теряют чувство юмора. Как давно известно, настоящая
одесситка за десять минут может сделать прическу, салатик и скандал. Их обычно
зовут Роза Арнольдовна или Сюзанна Вольфовна. Первые пятнадцать минут личного
знакомства они по традиции будут вам жаловаться на жизнь и говорить, как все у
них плохо. Обрушить на незнакомца шквал малоинтересной информации — своего рода
проверка на вшивость. Если новый собеседник в ответ начинает грустить и хандрить,
то такого они не воспримут всерьез. А коль он сохранит оптимизм после всех
баек, то к нему отнесутся со всем уважением и будут обходиться как с близким
родственником.
—
Ой, устала я с вашими разборками! Всех перебинтуй, обработай йодом, сделай укольчики,
а у самой нет времени даже в туалет толком сходить! Круглые сутки на ногах!
Сменщиц не хватает! Молодежь не хочет идти работать за гроши. Это мы, старое
поколение, корячимся по привычке. Давали ведь клятву Гиппократа, — театрально
говорила врачиха.
—
Зато вы чувствуете пульс жизни! Это ведь лучше, чем менять утки у лежачих
пациентов! — приободрил ее Вениамин.
Они
залезли в ветхий РАФ со следами ржавчины на кузове. Вениамин несказанно
удивился при виде рижского микроавтобуса, выпущенного давным-давно.
—
Мда, ну и транспорт у вас.
—
А что ты хочешь?! В бюджете, как всегда, нет денег. Механики эти рафики
постоянно подлатывают, и вот — ездим кое-как.
Микроавтобус
покинул Греческую улицу и через бывший Жовтневый район покатил к Слободке.
—
А вы были вчера у Дома профсоюзов? — спросил Вениамин.
—
Была, конечно, куда я денусь!
—
И как?
—
Куча жмуров. Многим помощь уже была не нужна. Весь халат в крови. Половину
ящика на пострадавших истратила. Мы лекарства обычно за свои покупаем, а потом
просим возместить расходы тех, кто сделал вызов, но вчера я денег ни с кого не
взяла. Черные, как уголь, тела погибших. Не дай Господь кому-нибудь такое
увидеть!
В
больнице его отправили на рентген. Он полчаса прождал, пока сделают снимок
пенсионеру, сломавшему шейку бедра и неспособному самостоятельно передвигаться.
Дед стонал, кряхтел, охал, ныл и мычал. Девушка шустро подвела Небеседина к
аппарату, щелкнула и через пять минут вручила снимки.
—
Надо зашивать, — сказал лысый хирург в очках, осмотрев Вениамина и взяв в руки
рентгеновские снимки его черепа.
—
Зашивайте.
Акушерка
сделала обезболивающий укол, и хирург проворно наложил несколько швов.
Показалось, что его голова на время стала старинным футбольным мячом, который
зашивали сапожники. Повалявшись на кушетке и придя в себя, он нашел врачиху.
—
И что мне делать дальше?
—
Выпить холодного компота и выпустить пар через уши, потому что ты горячий, как
паровоз!
—
Это само собой, а если серьезно?
—
Домой езжай. Снимки забирай с собой. Я в заключении напишу все, как надо. Мол,
сотрясение мозга, серьезное повреждение, потерял сознание и все в таком духе. К
участковому на стол бумага попадет через пару дней.
—
Спасибо вам огромное!
Небеседин
очень редко бывал на Слободке и поэтому не знал, как оттуда выбираться. Надо
сказать, что Слободка — район удручающий. Возле онкологического диспансера
сплошь обреченные лица. Одноэтажные домики из ракушечника кажутся маленькими
склепами. Собачьи стаи рыскают по округе в поисках съестного и часто
набрасываются на прохожих. Со Слободки можно уехать на трамвае, но в нем всегда
столько криминальных персонажей, что Вениамин решил воздержаться от этой затеи
и дождался микроавтобуса, шедшего к железнодорожному вокзалу. От вокзала до
дома медленно добрел пешком.
—
Чего так поздно? Где ты шлялся? — спросила мать, едва он переступил порог.
—
Где надо, там и был!
—
А что это у тебя на голове?
—
Не твое дело!
—
Говорила я тебе, дураку, что получишь когда-нибудь за свои выкрутасы!
—
Ой-ой-ой!
—
Мало тебе дали!
—
Все! Это моя голова, и я что хочу, то и делаю с ней!
—
Кого я вырастила…
—
Ты со своим старческим бормотанием и перманентным капаньем на мозги страшнее
любого «Правого сектора»! Пока всю кровь не выпьешь, не успокоишься!
—
Ну и сволочь же ты!
—
Спасибо за моральную поддержку, мам! — и закрылся в своей комнате. Он снял
испачканную кровью одежду и бросил на пол. Плюхнулся на кровать и мигом заснул.
Он так измучился за день, что ему было наплевать на всех и вся, включая новостные
сайты.
Четвертое мая
Первым
делом утром он принялся просматривать почту. Несколько дней не открывал e-mail
и решил проверить. Пришло лишь одно послание, от некоего Антона Соседина.
«Пишешь
по две статьи в день! Пиаришься на костях! И не стыдно тебе? Побойся Бога!
Всевышний видит грехи твои и непременно накажет за непристойное для христианина
поведение!» — возмущался Соседин.
Надо
сказать, что Антон Соседин без устали критиковал всех украинских публицистов и
колумнистов после каждой их статьи. Ему везде мерещились кулуарные сговоры,
заказные материалы и происки мирового сионизма. Сначала Соседин пытался
экспериментировать на литературном поприще и написал роман «Содом в Оптиной
пустыни». Рукопись, где он воспевал православный гомосексуализм, отвергли все
без исключения издательства и журналы. Критики писали, что это безнравственная
графомания, вызванная вялотекущей шизофренией и осложнениями на мозг после
перенесенного сифилиса. Не понятый современниками, Соседин обозлился на
литературную публику и принялся в социальных сетях поливать грязью всех
рецензентов своего гомоэротического шедевра. Поняв, что романная форма не его
конек, Антон переключился на рассказы. Накатал сто девяносто семь миниатюр
различной тематики — от обрезания усов у клубники до технологии ковыряния в
носу погрызенной шариковой ручкой. Случилось чудо: один из его рассказов
напечатали в журнале «Бузулукские дали» в переводе на чувашский язык. Гонорар
за публикацию Соседин, естественно, не получил, зато отныне стал
позиционировать себя как писатель-прозаик. Он уговорил жену взять внушительный
кредит, чтобы издать сборник своих рассказов. Жена заняла денег у знакомых и
влезла в банковскую кабалу. Сборник сосединских миниатюр таки появился на свет
тиражом пять тысяч экземпляров. Презентации дебютной книжки Антон проводил в
сети супермаркетов «Все для дома», где работал младшим ревизором отдела
сантехники. Он совмещал командировки с презентациями. Приезжал в областной
центр, пересчитывал ванны на складе, составлял акт проверки, а потом садился в
супермаркете на подконтрольный унитаз и принимался декламировать свои
рассказики. По обыкновению, на презентации приходили полторы калеки. За время
командировочных гастролей по стране Соседин продал три книжки. Оставшиеся
нераскупленными экземпляры по пьянке дарил попутчикам в поездах и говорил, что
со временем его книги с автографом автора будут стоить баснословных денег на
лондонских аукционах. Как и все графоманы, был чудовищно косноязычен и
безграмотен, поэтому большинство его текстов редактировала и переписывала жена.
Кроме нее и матери, постоянных читателей у Соседина не было. Он худо-бедно
болтался в пятом ряду среди третьесортных писак, пока, на его счастье, не вышли
бандеровцы на Майдан и не произошло присоединение Крыма к Российской Федерации.
Антон имел симферопольскую прописку, и на волне востребованности крымской
тематики его статейки начали печатать в российских изданиях. Заголовки всегда
отличались краткостью и религиозностью: «Окститесь!», «Одумайтесь!»,
«Вразумитесь!», «Исповедайтесь!», «Не прелюбодействуйте!», «Молитесь!»,
«Поститесь!», «Венчайтесь!», «Покайтесь!». Он был одержим лаврами литературного
генерала, но так как в Крыму не было никаких мало-мальски значимых творческих
объединений, то он основал свою — «Союз православных писателей имени Сергия
Радонежского». Так как настоящие писатели не шибко стремились вступать в союз
Соседина, то он записал в ее члены жену и маму. Разумеется, он хотел нажиться
на членских взносах и послетого, как попросил супругу внести средства за
участие в организации, моментально получил от нее по лбу скалкой. Разгневанная
жена лишила Антона карманных денег, и ему приходилось натужно волочить свою
грузную тушу по симферопольским улицам, провожая с тоской недосягаемые
троллейбусы. Как и все советские мужья, Соседин отдавал жене все заработанное,
до последней копейки. При рождении он получил украинское имя Богдан, с которым
нечего делать в русской литературе, и поэтому уже в зрелом возрасте стал по
документам Антоном. Новое имя он выбрал как дань уважения Чехову.
Антон
недолюбливал Небеседина за легкость в изложении мыслей, фривольное поведение в
литературной среде и внимание критиков. Соседину казалось, что тот нагло ворует
его идеи и занимается плагиатом. Антон грозился подать в суд, если тот не
прекратит калькировать его опусы. Естественно, Вениамин не обращал внимания на
больного Соседина и не читал его статьи. Только жалел, что однажды дал Антону
адрес своей электронной почты.
—
Антошик, ты, конечно, у нас герой! Сидишь себе в Крыму, где сейчас все
тихо-спокойно, и гавкаешь оттуда на весь мир! Да, пиариться на костях нехорошо,
согласен, но я это все видел своими глазами! Ты хоть раз на митинге был за
последний год?! Видел живьем огнестрел?! Знаю я таких диванных атаманов, как
ты! Мама попу вытирает мягкой бумагой, жена с ложечки кормит протертым яблоком,
а он весь в думах об изящной словесности и судьбах России! — отписался
Небеседин.
—
Ты бесстыжий подлец! У тебя нет ничего святого! Советую тебе немедленно пойти в
ближайший храм, перекреститься, поставить свечку и поговорить по душам с
батюшкой. Православие всегда снисходительно относится к пакостникам, честно
раскаявшимся в своих дрянных поступках. Иоанн Креститель говорил, что
нравственное очищение возможно только в условиях полного доверия к Богу и
осознания своего места в мире падшим человеком.
—
Что за бредятину ты несешь? Может, мне еще выпить из кадила литр самогона,
освященного батюшкой, и закусить просвиркой, которую матушка неделю носила в
подоле?!
—
Не богохульствуй! Как ты смеешь так отзываться о представителях Бога на земле?
Святой отец выбирает своими наместниками самых достойных сынов и дочерей рода
человеческого!
—
Антошик, ну завяжи уже с писательством! Не твое это дело, не твое! Что ты
прицепился ко мне как банный лист?
—
Таких, как ты, надо изолировать от общества! Вы заражаете народ чумой цинизма и
бациллой безверия! Вы портите население язвой бездуховности!
—
Наша песня хороша — начинай сначала! Соседин, иди проспись! Хватит мне всякую
ересь писать!
Небеседин
закрыл электронную почту и принялся просматривать страницы представителей
либеральной интеллигенции. Он внес в черный список на своем аккаунте всех
проамериканских шестерок, тявкавших на Россию. Они радовались смерти русских
патриотов в Доме профсоюзов и называли между собой погибших «копченой сотней».
Он и не ожидал другой реакции от этой насквозь прогнившей публики, так как
досконально знал их гнусные нравы. Стихотворец Берл Херснимский писал, что
наконец-то сдохли проплаченные Кремлем агитаторы, мешавшие становлению
украинской государственности. Херснимский, видимо, забыл, как годом ранее ездил
в Москву получать денежное вознаграждение за победу в конкурсе подражателей
Иосифу Бродскому и клятвенно уверял столичную богему в том, что Одесса всегда
была, есть и будет русским городом. В юности он был осведомителем КГБ и
закладывал своих однокурсников-антисоветчиков, но теперь любил приврать, что
был диссидентом и вызывался на допросы в органы исключительно из-за своей
подпольной деятельности, направленной на свержение советской власти. Берл менял
свои политические взгляды практически ежемесячно, в зависимости от обстановки.
Он сочинял стихотворные оды всем одесским градоначальникам и губернаторам,
долго не засиживавшимся на своих местах. Снимал шляпу даже перед самыми
незначительными работниками прокуратуры. Низко кланялся каждому судье и
милицейскому начальнику. Он был очень плодовитым и корыстолюбивым поэтом, легко
соглашавшимся за деньги сочинять поздравительные вирши любым чинушам.
Прославлял в стихах руководителей таможни, пожнадзора и санэпидемстанции, а как
только их снимали, немедленно клеймил их на своей странице в фейсбуке как
взяточников, сволочей и хапуг. В литературном кругу он нажил целую армию
недоброжелателей, и его поэтические экзерсисы пинали все кому не лень. За
долгие сорок лет потуг он обзавелся лишь одним ярым защитником своего
творчества. Разумеется, это был Антон Соседин.
Либеральные
трепачи устроили виртуальную пляску на костях мучеников, сгоревших в Доме
профсоюзов. Они радовались, как будто были уничтожены серийные убийцы,
маньяки-педофилы или живодеры, насилующие собак. Либеральное шапито давно уже
держалось только на круговой поруке, вранье и лицемерии. Инертные борцы за
свободу и демократию постоянно пускали пыль в глаза несведущим одесситам, дабы
они уверовали в их значимость и авторитет. На самом деле мнение светил
либеральной мысли в городе значило не больше, чем мнение безграмотной торговки
семечками, продающей свой товар на станции Раздельная. Дело в том, что точка
зрения любого либерального говоруна не подкреплялась финансовым
благосостоянием. Местечковая демократическая шушера была беднее, чем церковные
мыши, и довольствовалась жалкими подачками от своих хозяев. Самые обеспеченные
либеральные деятели ездили зайцами на общественном транспорте и скоморошничали
за жалкие двести долларов в месяц на убогих городских телеканалах. Они любили
кричать на каждом углу, как они любят Одессу, правда, слова так и оставались
словами. Они и не пытались создавать культурные ценности. Нищие демократы не
писали книг, не снимали фильмов, не рисовали картин, не лепили скульптур, не
устраивали новые театральные постановки. Они только торговали рожами на
открытиях бесчисленных мемориальных досок и пытались приватизировать право
говорить от имени той Одессы, которая давно уже стала замшелым мифом.
Они
в свое время побоялись бросить все и улететь в неизвестность. И наивно верили в
то, что новая, независимая Украины непременно одарит их всеми благами
цивилизации за неумелый пересказ баек Утесова и рецепт приготовления
фаршированной рыбы. Чуда не случилось, и ленивые болтуны оказались на обочине
жизни. Им постоянно приходилось унижаться. Каждые выходные они ходили утром по
Привозу и с важным видом пробовали балык, творог и брынзу. Имитировали
дегустацию, а на самом деле пытались досыта наесться бесплатными кусочками.
Продавщицы вскоре раскусили никогда ничего не покупавших снобов и стали гнать
их половыми тряпками от прилавков.
Больше
всего безденежные демократы пресмыкались перед владельцами ресторанов. За
возможность полакомиться туристическими объедками они готовы были круглосуточно
петь осанну хозяину любой тошниловки, в которой стейк от шеф-повара готовится
из умершей естественной смертью дворняжки, отбитой до неузнаваемости и
вымоченной в уксусе.
Либеральная
шваль опасалась Небеседина. Лакеев американизма смущала его откровенно
пророссийская патриотическая позиция, демонстративное неуважение к дутым
персонам и резкость в публичных высказываниях. Он не церемонился с теми, кто
оплевывал Русь в своих грязных газетенках и телепрограммах с нулевым рейтингом.
Постоянно уличал во лжи демократическую тусовку и не стеснялся в словах по
адресу слуг Запада.
Однажды
он опозорил местную либеральную интеллигенцию на всю страну. Демократы решили
собрать средства на установку памятника скрипачу Давиду Ойстраху. Устроили
кампанию в региональных СМИ, заявляя о том, что Ойстрах — легенда Одессы и
память о нем должна остаться на века. Небеседина насторожила эта ситуация.
Долгие годы про Ойстраха никто и не вспоминал, а сейчас вдруг его стали любить
больше, чем Жванецкого! В банке открыли счет на имя Берла Херснимского.
Реквизиты для отправки пожертвований на установку памятника заполонили все
городские группы в социальных сетях и новостные сайты. Вениамин понял, что это
афера и нужно непременно вывести жулье на чистую воду. Он не увлекался
детективами и не имел опыта расследований. Поначалу долго копался в городских
архивах и выяснял подробности биографии скрипача, но это не дало никаких
результатов. Расспрашивал об Ойстрахе преподавателей музыкальных школ и Академии
имени Неждановой, но все впустую. Слушал сохранившиеся записи концертов и
просматривал фотографии в Интернете. Интуитивно чувствовал, что разгадка
близка, но все не мог нащупать нужную ниточку.
И
вот решил расспросить об этой затее своего приятеля, скульптора Чечеленко,
также недолюбливавшего либералов. Чечеленко и открыл тайну памятника Ойстраху.
Отец заслуженного скульптора Украины Салмановского в свое время вылепил на
заказ прижизненный памятник Никите Хрущеву. Старший Салмановский получил аванс,
а когда закончил работу, то ценителя кукурузы сняли с должности генсека, и
памятник стал никому не нужен. Хрущев и Ойстрах были внешне похожи. Оба лысые,
упитанные, щекастые, круглолицые. После смерти отца и Ойстраха младший
Салмановский чуть видоизменил лицо Хрущева и присобачил ему скрипку. Памятник
Ойстраху уже фактически был готов, а все собранные деньги хотели разворовать
Херснимский со товарищи. Небеседин бесцеремонно заявился в мастерскую к
Салмановскому, сфотографировал Хрущева со скрипкой и выложил снимок в фейсбуке
со своими комментариями. Разгорелся скандал, сбор средств тут же приостановили.
Херснимского вызвали в прокуратуру и хотели возбудить дело по статье
«Мошенничество», но он откупился и не сел.
Начитавшись
либеральных мерзостей, Небеседин стал собираться на Куликово поле, где должен
был состояться традиционный митинг. Всю весну в воскресенье, в четырнадцать
часов, у Дома профсоюзов собирались русские патриоты. Они хотели быть
услышанными официальным Киевом, но власть не обращала на их требования никакого
внимания. Они выступали за бюджетную реформу, федерализацию и придание русскому
языку статуса государственного. Хунта лишь арестовала вожака Куликова поля
Антона Давыденко и не думала считаться с мнением русской Одессы. Спецслужбы
получили полный список подписей под требованием реформ. Всех подписантов
вызывали на допрос в здание областного управления службы безопасности Украины
на Еврейской улице и проверяли на предмет причастности к диверсионным группам.
На русских активистов спешно фабриковались дела об измене Родине, хотя их
Родиной были Советский Союз и Россия, но никак не Украина. Вениамину не раз
предлагали поставить свою подпись под требованием реформ, но он все время
вежливо отказывался. Знал, что в Украине оставлять автограф можно лишь в ведомости
на получение зарплаты.
Так
как джинсы и футболка были запачканы кровью после субботнего инцидента, а
гладить не хотелось, он облачился в спортивный костюм одесской «Барселоны»,
подаренный Бондарем. Серое питерское небо было редкостью в майской Одессе, но 4
мая оно пришлось кстати. Палящее солнце не сочеталось с траурным настроением
горожан. Он не стал брать зонтик и пошел на Куликово поле, несмотря на
моросящий дождик.
У
входа в Дом профсоюзов толпились люди всех возрастов. Субботняя разгневанность
сменилась воскресной печалью. К колонне здания был прислонен черный щит с
надписью белыми буквами «Помним Хатынь» и крестом.
—
Пустите нас внутрь, ироды окаянные! — пожилая женщина обращалась к
милиционерам, преграждавшим путь.
Было
непривычно, что исчез помост, с которого выступали политики. Вместо
уничтоженного помоста ораторы поднимались на ступени Дома профсоюзов и по
очереди бурчали в барахлящий мегафон. Речи были нечленораздельные, разобрать
что-либо было трудно.
—
Поеду в село, возьму ружье и перестреляю всех бандеровцев к чертовой матери! —
вслух произнес обросший щетиной мужик лет сорока, скорее всего нетрезвый.
Желающих
попасть внутрь становилось все больше. Толпа напирала, но милиция удерживала
позиции. К ментовскому начальнику подошли переговорщики из числа активистов
русского движения. Беседа продолжалась недолго, и милиционер разрешил всем
желающим пройти внутрь. Вениамин не решился ломиться вместе с толпой. Был
морально не готов бродить по страшному месту. Но дождь усилился — и он, сделав
глубокий вдох, зашел в Дом профсоюзов через крайнюю дверь справа. Магазинчик с
канцелярскими принадлежностями в вестибюле почти не пострадал. Аккуратные
стопочки тетрадей лежали на стеллажах. Никто не мародерствовал.
В
вестибюле было черным-черно. Людям приходилось переступать через груды
обугленных досок. Никто ничего не говорил. Все ужасались увиденному. Стояла
гробовая тишина.
Он
поднялся по центральной лестнице на второй этаж. Перила оплавились. От оконных
рам не осталось ничего. Приходилось переступать через груды черных обгоревших
вещей, не поддававшихся идентификации. На втором этаже он увидел сидящую на
корточках женщину с платком на голове. Она поставила в перевернутую солдатскую
каску длинную тонкую свечку и молилась. В коридоре на втором этаже во многих
кабинетах выбиты двери, за которыми были решетки. В пятницу спасавшиеся от
пожара и карателей вынуждены были играть в страшную лотерею: выбиваешь дверь и
не знаешь, есть за ней решетка с замком или нет. Он завернул в один из
кабинетов, чьи окна выходили на площадь. У окна валялся деревянный щит с
эмблемой «Одесской дружины». В кабинете был порядок. Лишь старый телефон с
циферблатом упал на паркет, давно не знавший циклевки и лака.
Потом
зашел в кабинет с окнами в торце здания. Там все было перевернуто вверх дном.
Разбиты горшки с кактусами, разломаны столы, раскурочены стулья, сорваны шторы.
Подоконник усеян бумагами. Вениамин сообразил, что утром видел запись в
Интернете, как из этого кабинета в пятницу через окно спасались люди. В
коридоре наткнулся на старушек, устраивавших мемориал из икон и хоругвей.
Поднялся по боковой лестнице на третий этаж и сразу же увидел засохшую лужу
крови. Трупов уже нигде не было, иначе бы милиция не пустила людей внутрь. Он
заглянул в одну из открытых дверей и заметил, как сотрудницы офиса впопыхах
собирали документы со своих столов. Было понятно, что Дом профсоюзов отныне
гиблое место, где никто не захочет арендовать помещение.
Вскоре
наткнулся возле центральной лестницы на мужчину с двухлетним малышом на руках и
не мог понять, зачем тащить с собой ребенка на братскую могилу. С недоумением
посмотрел на легкомысленного отца и, закашлявшись, спустился вниз. В выгоревшем
здании дышать было тяжело. Он не смог оставаться внутри больше пяти минут. Уже
на выходе заметил в мусорной урне каску с символикой «Правого сектора».
Народ
прибывал на площадь, несмотря на дождь. Пенсионерка умело обращалась с
планшетом, ловко переключаясь с российских телеканалов на новостные порталы и обратно.
Старикам не оставили другого способа получать информацию без налета киевской
пропаганды. За оператором украинского национального канала по пятам ходили
возмущенные одесситы:
—
Уроды! Вы не показываете людям правду! Все перевираете по указке заокеанских
кукловодов! Пошел вон отсюда, гнида бандеровская! Убирайся по-хорошему, пока по
морде не получил! Скотина поганая, как тебе не стыдно лгать народу?!
Трое
шустрых молодых людей ловко забрались на подоконник на первом этаже и
прикрепили большой российский триколор. Небеседин сразу его узнал: этот флаг,
размером три на восемь, патриоты пронесли по центральным улицам города 10
апреля, в день освобождения Одессы от фашистских захватчиков. Собравшиеся на
площади встретили триколор аплодисментами и начали скандировать: «Россия!
Россия! Россия!»
Барахливший
мегафон исчез. Вместо него ораторы вещали в микрофон, подключенный к усилителю
и колонкам. Слово взял депутат облсовета от коммунистической партии Роман
Байков. Он был одет в черный кожаный пиджак и напоминал чекиста двадцатых годов
прошлого века.
—
Во-первых, я хочу сказать, что нам всем надо взять себя в руки. Во-вторых, я
обещаю, что мы обязательно восстановим сожженный палаточный лагерь на Куликовом
поле. В-третьих, я уверен, что мы добьемся наших целей. И еще мы будем
добиваться того, чтобы погибшие в Доме профсоюзов были похоронены на Куликовом
поле, у мемориала борцам за власть Советов, — патетично произнес Байков.
Горожане
встретили его слова аплодисментами и одобрительными возгласами.
—
Все на Преображенскую, к зданию городской милиции — не допустим отправки в суд
наших арестованных! — прокричал в микрофон Байков, и люди начали формировать
колонну.
—
Мужчина, вон у дерева активистки собирают деньги семьям погибших — дайте пару
гривен, если вам не затруднительно, — неожиданно обратилась к Небеседину
колоритная одесситка с характерным акцентом.
Вениамин
бросил в обыкновенный полиэтиленовый пакет несколько помятых купюр. Никаких
специальных прозрачных урн, как при сборе средств нуждающимся инвалидам, у женщин
не было.
—
Активно жертвуют?
—
Только за последний час тысячу двести гривен собрали.
Колонна
начала движение от Куликова поля в сторону железнодорожного вокзала, и он
присоединился к ней. Заметил хромающего седого человека с перевязанной головой.
Он видел его среди антимайдановцев в пятницу на Александровском проспекте и
обрадовался, что тот, несмотря на ранение, остался жив. Колонна шла по проезжей
части без всякого милицейского сопровождения. Никто из водителей не осмелился
сигналить толпе взвинченных граждан, потерявших друзей и родных два дня назад.
Лил сильный дождь, но никто и не думал о том, чтобы спрятаться под навес и
переждать. Арестованных могли с минуту на минуту отправить в суд или, чего
хуже, в Киев, где лояльные хунте судьи закрыли бы их всерьез и надолго.
Небеседин
промок. Его спортивный костюм впитывал влагу, как губка, но было немыслимо
развернуться и пойти домой. Он шагал по лужам с сотнями таких же отчаянных,
готовых свернуть горы, чтобы их друзья вновь очутились на свободе. Колонне уже
нечего было бояться…
К
городскому управлению милиции было не пробиться. Около пяти тысяч человек
пришли с требованием немедленно освободить всех задержанных 2 мая на Греческой
и Куликовом поле.
—
Свободу героям Одессы! — скандировали горожане.
Юркий
Небеседин сумел пролезть к воротам здания. Милашкина уже была тут как тут и
фиксировала все происходящее на камеру телефона. Толпа начала напирать на
ворота-роллеты с механическим подъемником, но они не поддавались.
—
Если вы сейчас же не выпустите всех задержанных, мы снесем ворота и сами
освободим их! — кричал в мегафон один из активистов.
Толпа
налегла посильнее, и ворота дали трещину. Через считанные секунды друзья и
родственники арестантов хлынули во внутренний двор городского управления
милиции. И тут мудрый начальник взял на себя ответственность и принял волевое
решение освободить всех задержанных. Он понимал, чем это для него может
обернуться, но совесть и гражданский долг затмили карьерный прагматизм. Он
приказал открыть камеры изоляторов и немедленно выпустить всех арестованных в
пятницу во время беспорядков.
Уставшие,
измученные, голодные и понурые арестанты мигом приободрялись, очутившись в
родных объятиях. Толпа во внутреннем дворике ликовала и качала на руках своих
героев. Сильный ливень никого не смущал. Небеседин торжествовал вместе со всеми
и всматривался в лица выходящих из изолятора.
—
Саня, родной ты мой, как я рад тебя видеть! — выкрикнул он, увидев опухшую
физиономию Добронравова.
—
Веник, ты, как всегда, в нужное время в нужном месте! Меня мусора упаковали на
Греческой. Я одному бандеровцу по кумполу зарядил с кулака. Хотел бежать, но
мусоров было трое. Мордой в асфальт ткнули, нацепили наручники и затащили в
бобик. Всего наших в изоляторе шестьдесят семь человек. Мест не хватало, сидели
прямо на полу в коридоре, под надзором ментов. Кормили хреново. Каша перловая
комком и тухлая селедка. Противно есть такую гадость, но выбора не было. В
коридоре вчера днем духотища невыносимая, можно задохнуться. Мы еле уговорили
ментенка, чтобы открыл окно. Хоть пускали в свой туалет, там цивильно все.
Параши в камерах похуже будут. Хочу помыться и выспаться…
—
Сань, ну ты теперь настоящий мужик, с большой буквы. Не струсил перед
фашистской нечистью и не сдулся в изоляторе. Респект тебе и уважуха, как говорится!
—
Спасибо, Веник! Я всегда знал, что ты нормальный пацан, не то что эти
либеральные понторезы!
—
Жду новой серии артобъектов, где Ленин будет уничтожать бандерлогов!
—
Все будет — дай прийти в себя!
Небеседин
вернулся домой с Преображенской опустошенным морально. Он не знал, о чем
писать, с кем общаться, куда ходить и где черпать вдохновение. Хотелось
немедленно уехать в какое-нибудь тихое местечко, где нет перестрелок на улицах
и горожане заняты личными делами, а не выяснением отношений на кулаках. Он
открыл свою страницу в фейсбуке и стал просматривать сообщения. Много писали
незнакомые люди, благодарившие за честный и правдивый репортаж с места
трагедии. Он уже хотел закрыть страничку, как вдруг пришло сообщение,
заинтересовавшее его:
—
Здравствуйте, Вениамин! Я прочитала в «Известиях» ваш репортаж из Одессы и
поражена вашим умением тонко подмечать детали. В вашем материале есть эффект
присутствия и авторская оптика. Я редактор программы «Прямой эфир» на телеканале
«Россия» и хочу пригласить вас к нам на завтрашнюю передачу в Москву.
Сначала
Небеседин воспринял сообщение как чью-то шутку, веселый одесский розыгрыш, но
потом решил ответить:
—
Если оплатите перелет туда-обратно и проживание в гостинице четверо суток, то я
согласен.
—
Хорошо, нам подходят ваши условия. Сообщите номер вашего паспорта, чтобы мы
купили вам билет. Запись эфира завтра в двенадцать ноль-ноль. Чтобы успеть, вам
придется лететь рейсом в час сорок. Вам подходит?
—
Не самый лучший вариант, но я уже дал согласие.
—
Сообщите ваш e-mail. Сейчас пришлю электронный билет. В Москве вас встретит наш
водитель. У него в руках будет табличка «Россия».
Москва,
разумеется, город шумный, но зато он наконец-то сможет увидеться с Астафьевой
и, возможно, впервые в жизни попадет на Парад Победы 9 мая. Он с детства обожал
смотреть по телевизору, как солдаты маршируют по Красной площади и все
благодарят ветеранов за Великую Победу. А если удастся попасть на парад с
Ариной, он будет счастлив, как никогда.
—
Маман, у меня для тебя хорошая новость.
—
Ты решил наконец-то пропылесосить у себя в комнате? Три недели ведь уже прошу.
Зайти в комнату невозможно. Дышать нечем, а у меня бронхи!
—
Нет. Я ночью улетаю в Москву. Пригласили на телеканал «Россия».
—
О нет! Только не это! Ты там наговоришь всяких гадостей, а мне потом будет
стыдно смотреть в глаза соседям!
—
Спокойно, опять ты всякую чепуху несешь. Оплачивают перелет туда-обратно и
гостиницу. А в эфире я скажу пару пустых, ничего не значащих фраз. Не надо
переживать. Отдохну в Москве от этого бардака. С друзьями повидаюсь…
—
Нажрешься, как скотина, и будешь куролесить! Знаю я твои встречи с дружками!
А
в это время украинские националисты возмущались в Интернете тем, что у Дома
профсоюзов развевался российский триколор, и собирались вечером устроить
факельное шествие от Дюка до Куликова поля, чтобы сорвать флаг. Он собрал
дорожную сумку и предусмотрительно положил в нее осеннюю куртку и зонтик: и без
прогнозов ясно, что в Москве холоднее, чем в Одессе. Настроение улучшилось.
Сначала вспомнил, что в российской столице ему должны деньги за публикации в
феврале и марте. Редакторы слишком заняты и постоянно не успевали с банковскими
переводами. Перспектива заработка придала оптимизма. А потом, с ним давно хотел
познакомиться редактор одной из кинокомпаний Саша Алексеев, набиравший
сценаристов для сериалов. Глядишь, и выйдет что-нибудь путное.
—
Ты в Москве непременно зайди к Георгию. Я у него кое-какие вещи оставила.
Заберешь с собой, — сказала мать.
—
Ладно.
Георгий
приходился матери двоюродным братом и неплохо относился к племяннику, но был,
мягко говоря, со странностями. Мать со своей старшей сестрой поделили между
собой отцовское имущество. Доставшаяся Небесединым часть хранилась у Георгия.
Перспектива перевозки дедова хлама не прельщала, но он не стал спорить.
Вениамин
пару раз видел мельком программу «Прямой эфир», когда еще российские телеканалы
свободно транслировались в украинских кабельных сетях. Говорливый ведущий ловко
дирижировал обменом мнениями между десятком приглашенных экспертов и пятеркой
гостей студии. Зрители синхронно и единодушно хлопали или неодобрительно
мычали, в зависимости от ситуации, поэтому он посчитал «Прямой эфир» такой же
постановкой, как бои американских рестлеров. Он недолюбливал телевизионщиков за
излишнюю претенциозность и зацикленность на скучных разговорах о синхронах и
подводках и всегда отвечал отказом на приглашения одесских каналов принять
участие в передаче. Региональная медийная специфика заключалась в том, что
какая бы публика ни собиралась в студии, диалог всегда проходил в стилистике
ругани на Привозе. Даже депутаты парламента, кандидаты наук и ректоры
университетов спорили, оперируя выражениями из лексикона раздельщиков рыбы и
продавщиц сельдерея. Дикторами на местном телевидении работали бесцеремонные
хабалки с манерами бандерш. В монтажеры шли запойные пьяницы и
компьютерщики-неумехи. Операторами были одержимые кино параноики, мнившие себя
Кубриками и ежегодно подолгу отлеживавшиеся в психиатрических лечебницах.
Одесское телевидение было пространством безумия и вульгарности. Небеседин на
всю жизнь запомнил, как комментатор Грымов перед прямым эфиром с баскетбольного
матча прямо во Дворце спорта залпом выпивал граненый стакан водки на глазах у
всех болельщиков, а потом два часа дышал в микрофон перегаром, болтая
несусветные глупости. После финального свистка выпивал второй гранчак и начинал
буянить, кидался на окружающих, а однажды просто так залепил затрещину юному
Вениамину. Умер Грымов от цирроза печени прямо в здании телестудии.
Небеседин
заказал такси и присел на дорожку, по русской традиции. Предстоящий перелет был
в его жизни вторым. В детстве, как только включал телевизор, часто попадал на
сюжеты об авиакатастрофах. Помнил о трагедиях с «Манчестер Юнайтед» и
«Пахтакором». Не забыл, как погибли журналист Артем Боровик и генерал Лебедь. У
него был слабый вестибулярный аппарат, и во время единственного полета, в
возрасте двенадцати лет, его вырвало на новую юбку матери, за что получил
наказание: на месяц был лишен денег на карманные расходы.
—
Все, я ушел. Передача прямо завтра выйдет, так что не прозевай! — сказал на
прощание.
—
Куда ж я денусь! Обязательно гляну на сынулю родненького!
Таксист
вез его в аэропорт по темным ухабистым улочкам, через Курсаки, и, проезжая мимо
остатков завода имени Январского восстания, разразился монологом:
—
Какое предприятие было! На весь Союз гремело! Краны мощнейшие, по лучшим
мировым образцам! Вся Одесса гордилась «Январкой»! И квартиры бесплатные
давали, и детям путевки в лагеря. Люди держались за завод. А потом все рухнуло,
и кому от этого лучше стало?! На месте цехов — стаи собак, на месте подшефного
лагеря — бандитские виллы…
—
И что вы предлагаете?
—
А хрен его знает. Надо восстанавливать промышленность. Мы отстали от Запада на десятилетия.
Пахать надо по шестнадцать часов в сутки, как китайцы, но разве торгашей и
менеджеров поставишь к станку?! Они только с ксероксами умеют обращаться и
офисными кофемашинами!
—
Так теперь свободный рынок труда. Рабочая сила где востребована, там и
вкалывает.
—
Неправильно это! Нужен закон, что коль получил образование за казенный счет и
не служил в армии, то на производстве три года отрабатывай!
—
Вообще-то обязательный призыв в армию отменен, и по бумагам все учившиеся на бюджете
пару лет после институтов числятся в каких-то государственных конторах, но на
деле они банально дают взятку и не появляются там. А что, по-вашему, еще можно
сделать?
—
Обязать олигархов строить детские сады, школы и дома престарелых. У них денег
много — пусть делятся!
—
А как определить, кто олигарх, а кто нет? Если вы имеете в виду крупных
предпринимателей, то называйте вещи своими именами, а не вешайте на всех
газетные ярлыки. Так вот, крупные предприниматели и без того платят немалые
налоги и отчисления в социальные фонды. Почему на их плечи должна лечь двойная
нагрузка?
—
Ворюги они все!
—
Скажите, пожалуйста, а почему вы до сих пор крутите баранку, если на словах так
радеете за восстановление производства?! Устройтесь на какой-нибудь захудалый заводец
и вытачивайте железяки по копеечным расценкам. Кто вам мешает, а?
—
Да ну вас к бесу, дрянное поколение дебилов, — с негодованием бросил таксист и
махнул рукой на пассажира.
Они
подъехали к зданию аэропорта. Небеседин сунул таксисту пятьдесят гривен и
забрал сумку из багажника. Зал ожидания был почти пуст. Лишь трое моряков пили
минералку, восстанавливая здоровье после тяжелых проводов. Он легко опознавал
моряков по колодам паспортов в руках. Старпомы и механики всегда чудовищно
напивались перед отправкой в рейс и сразу по возвращении домой. Они пытались
заглушить водкой боль от долгой разлуки с родней и усталость от работы в
экстремальных условиях. Он не любил общаться с моряками по причине их
ограниченности, меркантильности и нервозности. Ему было неинтересно знать, кто
сколько привез из рейса и кому какой контракт предложили. Моряки хоть и
получали прилично, но безбедную старость себе обеспечивали редко, потому что
много пропивали и тратили на всякие безделушки. Он вырос в Одессе, но никогда
не помышлял о том, чтобы поступить в Мореходное училище. Во-первых, был склонен
к труду умственному, а океанам нужен труд физический. Во-вторых, не умел
плавать и был среднего роста, так что вряд ли бы прошел отбор при поступлении.
Морская романтика не притягивала сухопутного повесу.
У
стойки регистрации он оказался первым в очереди.
—
Ваш паспорт, — спросила приятная девушка в белой блузе.
Он
собирался дать и распечатку электронного билета, но это было лишнее.
—
Проходите на таможенный контроль. Приятного полета! — с дежурной улыбкой
произнесла она.
Он
раскрыл паспорт и прочел на посадочном талоне свое имя и фамилию по-английски.
Вывернул все карманы на таможенном контроле. Сумку особо не досматривали и
вопросов не задавали. Подошел к кабинке пограничников и протянул паспорт с
посадочным талоном.
—
Цель визита? — спросила казенным голосом суровая бабища.
—
В телик пригласили, гостем на телеканал «Россия».
—
Понятно, — с кислой миной ответила бабища и вернула паспорт.
Теперь
уже никто не мог помешать ему улететь в Москву. Зашел в туалет, открыл кран,
набрал в ладони холодной воды и плеснул на лицо. Смотрел в зеркало на свою
мокрую физиономию и думал, как распорядиться временем в столице. Хотелось
встретиться со всеми друзьями, но главное — увидеться с Астафьевой. Найдет ли
она время? Этот вопрос был первым, но пока он не знал на него ответа.
Пятое мая
Он
достал планшет, нашел бесплатный wi-fi и стал, по обыкновению, смотреть все
голы украинской футбольной премьер-лиги. Киевские болельщики бесновались на
трибунах и прыгали в проходах, скандируя: «Хто не скаче — той москаль!»
Львовские ультрас, вместо того чтобы прославлять свои «Карпаты», напевали
оскорбительную песенку про Владимира Путина. Украинцы весной 2014 года шли на
стадионы, чтобы громко и нецензурно высказывать свои политические взгляды.
Видимо, им было мало шумных митингов и дискуссий в интернете. Футбольные стадионы из мест досуга превратились в
место сбора психопатов, свихнувшихся на политике.
Рядом
присел молодой человек в строгом сером костюме, с черным портфелем в руке.
Голова перевязана, на бинте следы крови. Небеседин сразу узнал депутата
облсовета от коммунистической партии Андрея Акимова, часто выступавшего с
трибуны на Куликовом поле.
—
Андрей, доброй ночи! Вы в Москву летите?
—
Да.
—
Меня зовут Вениамин Небеседин. Пишу для российских изданий. Меня пригласили на
канал «Россия», в программу «Прямой эфир».
—
И меня туда же.
—
Тогда будем знакомы. Так что там случилось в Доме профсоюзов?
—
Орава варваров налетела на палаточный лагерь и стала крушить все на своем пути.
Мы испугались и решили спрятаться в Доме профсоюзов. Никто не ожидал, что у них
коктейли Молотова и нас будут сжигать заживо. Я забрался на крышу и там
переждал пожар. Меня выводили менты уже ночью, но и они не смогли уберечь от
отморозков. Мой соратник, депутат Марченко, вышел целым и невредимым из Дома
профсоюзов часов в десять вечера, но его забили насмерть бандеровцы у входа, на
глазах милиции… У меня сотрясение мозга. В субботу чувствовал себя ужасно.
Сейчас полегчало.
—
Андрюша, ты тоже в Москву на «Прямой эфир» летишь? — в диалог вмешалась
бабулька с бодрым голосом.
—
Здравствуйте. Да, в Москву, на передачу.
—
Простите, а вы кто? Лицо знакомое, но не могу вспомнить вашу фамилию, —
обратился Вениамин к бабульке.
—
Кураховская Галина, известная как «Мисс баррикада».
—
А, точно! Слышал вас на Куликовом! Извините, что сразу не признал!
«Мисс
баррикада» была знаменитостью городского масштаба. Она работала обычным
дворником в ЖЭКе и принимала активное участие в политической жизни Одессы.
Постоянно выступала на митингах и ругала демократов крепкими словами. По
темпераменту с Галиной Сергеевной мог сравниться разве что покойный президент
Венесуэлы Уго Чавес. «Мисс баррикада» часто выступала, держа в руках свое
орудие труда. Она размахивала на трибуне метлой и обещала вымести из Одессы всю
либеральную нечисть. Демократы обзывали ее Бабой Ягой и обещали подарить ступу.
—
О! Да здесь все свои, — сказала полная прихрамывающая женщина, подойдя к
Акимову, Небеседину и Кураховской. Это была мать арестованного активиста
Куликова поля Антона Давыденко. После ареста Антона движение возглавил ее
младший сын Артем.
—
Как Артем? — спросила Кураховская.
—
Не знаю! У меня нет с ним связи! Его ранили у Дома профсоюзов! Он защищал наших
до последнего патрона! Друзья увезли его на восток и сделали операцию в
каком-то райцентре. Пулю вытащили. В одесские больницы нельзя соваться — всех с
ранениями менты берут на карандаш.
—
Ба, какие люди! Сепаратистки, лучшие жители Одессы! — к четверке обратился
двухметровый брюнет в белом свитере со змейкой.
—
Ты тоже на «Прямой эфир»? — спросила Галина Сергеевна.
—
Да. Хочу, чтобы весь мир узнал, как нас убивали фашисты!
—
Мы теперь все в одной упряжке, — словно сквозь сон произнес Акимов.
—
Это точно, — согласился Небеседин.
—
Давайте будем держаться вместе, — предложила Давыденко.
—
Один за всех и все за одного! — поддержал брюнет.
—
Я два раза была этой весной на программе. Встречают без опозданий, размещают
нормально, так что вы не переживайте, — успокаивала Кураховская.
—
А мы и не переживаем. Чего нам в жизни бояться после черной пятницы?! — сказал
Небеседин.
«Уважаемые
пассажиры рейса Одесса–Москва! Из-за неблагоприятных погодных условий вылет
задерживается на один час!» — из динамиков послышался любезный женский голос.
—
Не отпускает нас Украина, — произнес брюнет.
—
А может, это отговорка? Задержали рейс, чтобы мы не улетели? Вдруг сейчас
появятся спецслужбы и повяжут нас? — испуганно предположила Давыденко.
—
Бросьте вы мине этих глупостей! Никто нас не закроет! — успокоила Кураховская.
—
Погода пасмурная, все может быть, — сказал брюнет.
—
Уцелеть второго мая и погибнуть в авиакатастрофе — это слишком несправедливо, —
заметил Небеседин.
—
Андрюша вон уснул и ничего плохого не думает, — Кураховская указала на
задремавшего Акимова.
—
Во мне все до сих пор кипит, никак не могу уснуть, — признался брюнет.
—
Хорошо, что вечным сном не уснули в пятницу, — подытожила Давыденко.
Час
прошел незаметно. Компания вспоминала яркие моменты митингов на Куликовом поле
и обсуждала планы в Москве. Наконец-то подъехал автобус и доставил пассажиров к
трапу.
—
Рады приветствовать вас на борту Аэрофлота! — сообщила стюардесса в красной
корпоративной форме.
Небеседин,
высокий брюнет и Кураховская получили места в тринадцатом ряду. Вениамин сел к
окну, на место «А», брюнет занял кресло «В», «С» досталось Галине Сергеевне.
—
Тринадцать — число нефартовое, — хмуро заметила Кураховская.
—
Мамаша, не каркайте! — пошутил брюнет.
—
Ну сегодня хотя бы не пятница, — констатировал Вениамин.
—
Пятницу мы, слава богу, пережили! — сказала «Мисс баррикада».
—
Я совсем забыл представиться: Вадим Тимофеев, член партии «Русские патриоты», —
брюнет протянул руку.
—
Вениамин Небеседин, публицист. А какими судьбами в пятницу на Куликово поле
занесло?
—
Румянцев, товарищ по партии, пригласил.
Пассажиры
пристегнули ремни, выключили мобильные телефоны, и самолет вырулил на взлетную
полосу. Беседа продолжилась после того, как лайнер набрал высоту и стюардесса
стала предлагать напитки.
Соседи
по ряду утолили жажду, и Тимофеев начал рассказывать о пережитом в пятницу:
—
Я Румянцеву давно говорил: «Саня, надо срочно покупать стволы!», а он: «Не
стоит, все обойдется». Когда начался погром, я забежал внутрь дома, на третий
этаж, и начал из окон кидать на этих тварей все, что было под рукой. Вазы,
чашки, чайники, телефоны, стулья. Пару раз точно попал в головы фашистов.
Выглядываю в окно, а в меня целится из пистолета сотник Мыкола, четырнадцатая
сотня самообороны майдана. Я успел пригнуться, он промазал, а видео того, как
он в меня стрелял, сейчас везде в Интернете.
—
Видел, ага.
—
Когда бандеровцы зашли в здание, то я поначалу не знал, что делать. Мы с Саней
прощались с жизнью. Обнялись по-братски, поцеловались, и я ему говорю: «На этом
свете, наверное, уже не увидимся! До встречи в раю!» Открывается дверь в
кабинет, где мы были, и заходит молодчик-бандеровец. Саню он не заметил, а меня
сразу увидел и спрашивает по-украински: «Ты хто?» Я ему: «Вадым». Он опять: «На
мове розмовляешь?» Я ему: «Не тилькы розмовляю, а ще й спиваю!» Он подумал, что
я свой, и побежал к главной лестнице. А я был в бронежилете — если бы он это
заметил, то меня бы здесь с вами не было. Всех, кто в бронежилетах, сразу
убивали из пистолета выстрелом в голову. Короче, только молодчик исчез, мы дали
деру в противоположную сторону, в боковое крыло. Там заперлись в актовом зале и
просидели до глубокой ночи. Нас эмчээсник обнаружил. Сначала не хотели идти с
ним — думали, на улице нас подкарауливает «Правый сектор» и всех уничтожат, но
он дал гарантии безопасности и вывел наружу. Самое страшное было, когда вышли
из актового зала: весь коридор в трупах, я поначалу не верил своим глазам.
Оказывается, только я и Саня выжили на третьем этаже. Все остальные погибли.
Или задохнулись, или фашисты пристрелили. Румянцев пошел искать брата, и его
сразу взяли менты, он ведь депутат горсовета. Ну а я домой смылся тихонько.
—
Охренеть можно, — произнес Небеседин, шокированный рассказом.
—
Мне повезло. Я была на втором этаже и успела вовремя эвакуироваться. Пожар
только разгорался. Нас было в кабинете трое. Какой-то мужчина сорвал штору,
привязал ее к батарее, и я спустилась по ней вниз, как по канату. На площади
была неразбериха, и я поскорее пошла прочь, — вспоминала Кураховская.
Неожиданно
Тимофеев достал из-за пазухи икону:
—
Это моя спасительница! Она была в кабинете на третьем этаже, где мы бомбили
фашистов. Когда началась стрельба, я ее спрятал под бронежилет. Теперь не могу
с ней расстаться.
—
Твой ангел-хранитель добросовестно выполнил свои обязанности! — заметила «Мисс
баррикада».
—
А правда, что в Доме профсоюзов погибла беременная женщина? В Интернете много
споров о том, что ее фотография — это фальшивка, — спросил Небеседин Вадима.
—
Чистая правда! Я с ней общался за час до трагедии. Она была секретарем в
какой-то мелкой конторе. Я говорил ей: «Уходи отсюда! Нечего тебе здесь
делать!», а она ни в какую: «Моя работа в Доме профсоюзов, и я ее не брошу!» Ее
задушили шнуром от телефона и изнасиловали.
—
Страсти какие!
—
Еще мимо проходила по Куликову полю женщина с двумя детьми. Просто гуляла, к
политике отношения не имела. Она в панике забежала с малышами в Дом профсоюзов.
Все трое сгорели в вестибюле. А бойцу дружины Генке Кушнареву голову отрезали,
тело облили бензином и подожгли. На следующий день у Генки родилась дочь.
—
Все, хватит! Я не могу такое слушать! — воскликнул Вениамин.
—
А что теперь делать нам? — спросила Кураховская Вадима.
—
Достать оружие и перестрелять всех фашистов! — эмоционально ответил Тимофеев.
—
А где его взять? — продолжала «Мисс баррикада».
—
Через Приднестровье можно постараться завезти. У них Калашников восемьсот
баксов на черном рынке стоит. Но нужны деньги.
—
А кто нам даст денег?! — не унималась Кураховская.
—
Москва и даст! Русские своих в беде не бросают! — убеждал Тимофеев.
—
На палаточный городок Россия давала всего десять штук зелени в месяц. Этих
денег не хватало: ребят надо кормить ежедневно, обувать и одевать. Плюс экран
на Куликово поле купили. А сколько денег ушло на печать агитационных
материалов! Мы в какие только российские организации не обращались с просьбами
о помощи, но никто ничего так и не дал, — сетовала Кураховская.
—
В Государственную Думу обратимся! Совет Федерации на уши поставим! К Жириновскому
на прием запишемся! Ты, кстати, не знаешь, как связаться с Владимиром
Вольфовичем? — спросил Вадим у Небеседина.
—
Не знаю.
—
Революция — дело затратное, — констатировала Галина Сергеевна.
—
Был бы у меня крупный бизнес и большие деньги, я бы накупил стволов, но у меня
лишь маленькая туристическая фирма, — сокрушался Тимофеев. — Румянцева только
вчера из ментовки выпустили. Двое суток просидел в изоляторе.
—
Я был вчера на Преображенской, когда освободили арестованных, — сообщил
Вениамин.
—
Если бы наших не освободили, мусарню разнесли бы! — твердо заметила
Кураховская.
Небеседин
глядел в крохотное окошко иллюминатора и любовался рассветом. Лучи восходящего
солнца наполняли оптимизмом. Он думал о том, что летит над могучей страной, где
мирно уживаются представители двухсот национальностей и нет вражды между
народами. Он вспоминал детство и юность в России как лучшую пору жизни. Как
убегал летом в тайгу, кишащую мошкарой, и бродил там часами в одиночестве. Как
собирал у бабушки на даче черную смородину, голубику и малину, а потом промывал
ягоды в тарелке из гэдээровского сервиза пятидесятых годов и ел. Как дед брал
его с собой на стройплощадку и говорил о необходимости предоставления
бесплатного жилья трудящимся. Как, маленьким, в день рождения ел блины с
клубничным вареньем и пироги с капустой, специально испеченные бабушкой. Как
завороженно смотрел на Пионер-горе в Ухте на огромный профиль Ленина из сотен
горящих лампочек. Как в День железнодорожника совершал круг почета по стадиону
вместе с колонной энергоучастка, которым руководил дед. Как отправился за
очками для бабушки на другой конец городка в рычащем автобусе и высыпал усатому
кондуктору горсть мелочи. Как часами просиживал в районной библиотеке над
журналами и книгами по краеведению. Как ходил на речку с томиком Есенина,
бросал камешки в воду и читал стихи, аккуратно ступая по шаткому подвесному
мосту, а потом гулял по деревне, любуясь покосившимися домиками, нескошенными
травами и высокими елями. Он обожал убежать после обеда из дома и поспать
часок-другой в зарослях иван-чая, недалеко от железнодорожных путей. Просыпался
от гудка тепловоза, тащившего на юг сотню вагонов с воркутинским углем.
Он
погрузился в воспоминания и не слышал, о чем говорят Кураховская и Тимофеев.
Пытался угадать, какой предстанет его взору Москва, и раздумывал о том, не
будут ли его обзывать хохлом за специфический акцент. Предвкушение радостного
мига нарастало. Понимал, что будет счастлив, если даже в столице выпадет снег
по колено и грянет тридцатиградусный мороз.
—
Давай вставай — мы уже в России! — Вениамин будил спавшего Акимова.
—
Угу, — буркнул тот и поднялся с места.
Утро
в Шереметьево было пасмурным и холодным, не больше пяти градусов тепла. Он
быстро замерз и достал из сумки куртку. Одесских гостей встречали три водителя
с табличкой «Россия». Небеседина с Кураховской забрал седой очкарик на
старенькой «мазде». Они попали в пробку, как только выехали за территорию
аэропорта. Пару километров медленно ползли в потоке машин.
—
Шесть утра, и уже пробки?! — удивился Вениамин.
—
Обычное дело, — ответил водитель.
Небеседин
пристально смотрел по сторонам, и все ему казалось враждебным. Свинцовое небо,
многострадальные химкинские леса, строящийся путепровод, бетонные отбойники,
дорожные указатели. Кольцевая автодорога показалась ему бесконечностью, по
которой, словно белки в колесе, несутся несчастные столичные автомобилисты,
обреченные на постоянную спешку и суету. Больше всего тревожили дымящиеся
заводские трубы. В Одессе промышленность давным-давно умерла, и было
удивительно, что где-то еще что-то производят. В Одессе все только торговали,
продавали и воровали, но ничего не производили.
Когда
водитель свернул с кольцевой в хмурый спальный район, полегчало. Его успокаивал
вид шестнадцатиэтажек и первых торопящихся на метро клерков. Кураховская
задремала и посапывала.
—
Быстрее долететь из Одессы в Москву, чем доехать в Одессе на сто двадцать
первой маршрутке от вокзала до поселка Котовского. И быстрее долететь из Одессы
в Москву, чем добраться из Шереметьева в Останкино, — сказал водителю.
—
Москва сегодня — это одна большая пробка, — согласился водитель.
Одесситов
поселили в гостинице «Звездная» на углу Звездного бульвара и Аргуновской улицы.
Всех приглашенных на «Прямой эфир» разместили на десятом этаже. Небеседин
заглянул в свой номер и сразу плюхнулся на кровать. Он ощущал странное
недомогание и слабость, чего с ним никогда не случалось. Его подташнивало и
мучил подозрительный кашель. Долго не мог сообразить, что с ним происходит,
пока не вспомнил, где побывал вчера. Понял, что, скорее всего, в Доме
профсоюзов было применено химическое оружие, и за пять минут похода по зданию
он успел надышаться. Решил не искать врача в гостинице и не просить
телевизионщиков о медицинской помощи. Спать лег не раздеваясь — не было сил
снять джинсы. Проспал с семи до одиннадцати, пока его не разбудил звонок
администратора:
—
Просыпайтесь, пожалуйста! Через полчаса вас будет ждать машина. Вас отвезут в
студию.
Он
почувствовал сильный голод и пожалел, что не послушался Кураховскую и не стал
есть аэрофлотовскую еду. Он совершенно не знал район и побрел наугад по
Аргуновской. В супермаркете взял ватрушку, пакет кефира, шоколадку «Аленка» и
два банана и устроил завтрак прямо на улице, чем изрядно смутил прохожих.
Водитель
дворами всего за пять минут довез Небеседина и Тимофеева от гостиницы до
киностудии. Ассистентки встретили гостей и проводили по разным комнатам. С
наушниками и прикрепленными ко рту микрофонами, они напоминали сотрудников
Центра управления полетами, координирующих запуск космических ракет. Он
оказался в комнате с четой пенсионеров-ветеранов Мацигор. Число орденов на
кителе девяносточетырехлетнего Ивана Григорьевича не поддавалось подсчету.
—
Вы откуда сами? — обратился к старикам.
—
Из Севастополя! — с гордостью ответил Иван Григорьевич.
—
А я из Одессы.
На
столе в гостевой комнате было столько съестного, что Вениамин сразу набросился
на пиццу, а потом мигом заглотал парочку пирожных с заварным кремом. Он питал
слабость к сладкому и мучному, но это не сказывалось на его комплекции.
—
Как хорошо, что мы вернулись домой, в Россию! Столько лет мечтали о том, чтобы
восторжествовала историческая справедливость, и дождались! — заметила супруга
орденоносца.
—
Ужас, что в Украине сейчас творится! Людей убивают просто так! Страшно новости
включать! Когда же прекратится это безобразие?! — возмущался Иван Григорьевич.
—
Не знаю, я не провидец.
—
В стране должен быть порядок и строгий руководитель, а иначе Украине как
государству настанет конец! — командным армейским голосом произнес ветеран.
—
Дожили: украинцы и русские стали врагами! Это как до такого можно было дойти?!
— возмущалась супруга.
—
Долгие годы возле вокзала в Одессе бегала чудаковатая бабка, подскакивала к прохожим
и говорила: «Америка заметает следы!» Все считали ее сумасшедшей, но время
показало, что она была права и что-то знала, — рассказывал одессит.
—
Янки везде лезут, куда их не просят. Ирак, Ливия, Сирия. Теперь и до Украины
добрались, — Иван Григорьевич демонстрировал удивительную ясность рассудка.
—
Давайте будем оптимистами и не станем помышлять о плохом, — предложил Вениамин.
В
комнату вошла расфуфыренная девица на высоких каблуках и, глядя Небеседину в
лицо, спросила:
—
Вы уже были на гриме?
После
субботнего происшествия под правым глазом у него был сливового цвета фингал,
который не заметить было нельзя.
—
Конечно, был!
—
Вот и хорошо! Ожидайте приглашения в студию! — произнесла девица и вышла.
Он
рассмеялся, пораженный ее слепотой и тупостью, и разлегся на черном кожаном
диване.
С
редактором программы, пригласившей его в Москву, пересекся за кулисами перед
началом записи:
—
Я рада, что вы добрались. Поднимайте руку, когда хотите что-то сказать, и
ведущий даст вам слово. Чувствуйте себя раскованно и не волнуйтесь.
Он
ожидал, что программа будет постановочная и заранее оговорят, кто, когда и что
должен сказать, но ошибся. «Прямой эфир» проходил без предварительного
распределения ролей и реплик. А еще во время разговора с редактором заглянул в
смету, которую она держала в руке. Выяснилось, что его пребывание в Москве
обойдется в тридцать четыре тысячи рублей: два авиабилета по семь тысяч и
четверо суток в гостиничном номере за пять тысяч. Но смутило его не это: в
смете была графа «Гонорар», где напротив фамилии «Тимофеев» значилось «10 000
руб.». Вениамин, привыкший к безденежью на одесском телевидении, и не
подозревал, что за участие в передаче могут еще и платить.
—
Так ты еще десять штук с них выбил? — спросил у Вадима.
—
Да, я сразу поставил условие.
—
А я лоханулся! Мог бы триста баксов запросто получить!
—
А хочешь пятьдесят тысяч долларов?
—
Конечно, хочу!
—
Тогда убей меня!
—
???
—
Я на полном серьезе! Мне только что жена звонила: по Одессе поползли слухи —
мол, «Правый сектор» обещает за мою голову вознаграждение в пятьдесят штук
зеленых!
—
Обещать у нас все что угодно могут, особенно «Правый сектор», а вот выполняют
редко! Да и слухов сейчас столько… Каждый брехун что-нибудь ляпнет, и ложь
выдается за правду, — успокаивал Вадима.
—
Бормана ночью убили, нашего Бормана. Он полный, запоминающийся, и его легко
опознали на видеозаписи. Борман стрелял из Калашникова на Греческой. Фашисты
начали вырезать наших, — печально сообщила Кураховская.
—
В Одессу нельзя возвращаться — пристрелят прямо в аэропорту! — сказал Вадим.
—
Началась охота на русских, не желающих стать на колени перед нацистами, —
констатировала «Мисс баррикада».
—
Откуда вы это узнали? С новостного сайта, поддерживающего майдановцев? Вы
уверены, что это правда? В Интернете нынче полно дезинформации, — возразил
Вениамин.
—
Одесса просто так не сдастся, это я вам гарантирую! — уверенно сказал Тимофеев.
—
Мне уже нечего терять — внуки взрослые, прожила прилично, так что я выбрасывать
белый флаг не собираюсь! — заявила Галина Сергеевна.
—
Отчаянные вы граждане, — констатировал Небеседин.
Началась
запись. Тимофеева и Кураховскую сразу позвали в студию и представили
собравшимся. Чета Мацигор заняла места среди зрителей. Вениамин остался за
кулисами и наблюдал на мониторе за тем, происходит в студии. Пил воду из
пластикового стаканчика и настраивался на эфир.
—
Украинские журналисты врут о количестве погибших в Доме профсоюзов! Сорок
восемь человек, говорите? Это абсурд! По моим сведениям, погибло сто двадцать
семь человек! Десятки трупов спрятали в подвале здания и тайком вывезли ночью!
Морг переполнен неопознанными телами! Милиция сейчас специально отказывается
принимать заявления о розыске пропавших без вести! — Вадим резал правду-матку перед
камерами.
—
Это спланированный акт геноцида! — визжала Кураховская.
—
А кто стоит за этой акцией? — спросил ведущий.
—
Олигарх Коломойский и его ставленник губернатор Немировский! В пятницу
Немировский в сопровождении охранников был на Греческой площади и со стороны
наблюдал за бойней. Рядом с ним были два парня с ноутбуками, они наверняка в
режиме реального времени информировали Коломойского о том, как происходит
расправа над русскими! — сказал Тимофеев.
—
Немировский — дрянь! Он не одессит, сам с Кривого Рога. Его назначили, чтобы
уничтожал все русское в городе! — кричала Галина Сергеевна.
Наконец
в студию позвали Небеседина. Он присел на красный кожаный диван и сощурился:
прожектора были направлены прямо на лица гостей. Телевизионщики не жалели
средств на освещение. После выступлений Тимофеева и Кураховской начался
активный обмен мнениями между приглашенными экспертами. Выступали военные
специалисты, представители общественных организаций и два депутата
Государственной Думы. Все сходились на том, что произошедшее в Доме профсоюзов
— это заранее подготовленная акция, направленная на то, чтобы сломить дух
русских патриотов на юго-востоке Украины. Градус дискуссии накалялся. Вениамин
не решался вставлять слово, когда дебатировали статусные дяди. Ведущий увел
обсуждение в сторону от одесской трагедии и начал говорить о роли украинских
средств массовой информации в антироссийской пропаганде. Небеседин выждал
момент, поднял руку, как школьник, и ведущий дал ему слово:
—
Киевские журналисты оболванивают граждан! Судите сами — еще год назад никто не
знал, кто такие сепаратисты, а сегодня это самое обиходное слово у ведущих
столичных каналов! Не могли ведь из воздуха взяться миллионы сепаратистов?! —
сказал Вениамин.
—
Киевские журналисты — это обслуга хунты. Они выполняют задания своих
хозяев-олигархов, того же Коломойского, — поддержал отставной полковник
российской армии.
—
На языке каждого украинского телеведущего сейчас привкус крови! Когда мы
включаем киевские каналы, то видим на экранах вампиров, наслаждающихся гибелью
русских в Доме профсоюзов! — добавил Тимофеев.
—
Украинские журналисты хуже проституток! Даже у шлюх на Таможенной площади есть
честь и совесть, а у этих дешевых болтунов ничего нет за душой! — «Мисс
баррикада» была в своем репертуаре.
—
А как же профессиональная журналистская этика? — поинтересовался ведущий.
—
О чем вы говорите?! Они не знают, что это такое! Украинские журналисты знают
только, как стоять по стойке «смирно» перед хозяином! — возмутился Вадим.
В
студии появились Акимов и мать братьев Давыденко. На большом экране в студии
начали показывать запись видеообращения религиозного деятеля Кавунова, которого
в Одессе все давно считали проходимцем и чьи слова не стоят и дырки от бублика.
Бородач Кавунов говорил медленно и скучно:
—
В пятницу сожгли на Куликовом поле православную палатку, где ежедневно русские
патриоты молились за мир и спокойствие в Одессе. В Доме профсоюзов погиб мой
товариц Семенов. Я отговаривал его появляться в пятницу на Куликовом поле, но
он настоял на своем. Я — лидер русских в Одессе и поведу за собой всех, кто
готов бороться с произволом фашистов…
—
Выключите этого провокатора! — заорала мать братьев Давыденко.
—
Кавунов ни разу не был весной на Куликовом поле! — крикнул Тимофеев.
—
Мы у него просили денег на палаточный лагерь, но он даже гривну не дал! Это
самозванец, а никакой не лидер русских Одессы! — возмущалась Кураховская.
—
Кавунова давно раскусили в городе, и никто его не воспринимает всерьез! —
пояснил Вениамин.
Давыденко,
Тимофеев, Кураховская, Небеседин мгновенно закипели, и только Акимов умудрился
заснуть прямо в студии: не постеснялся камер и разлегся прямо на диване рядом с
одесской четверкой. Ведущий отнесся с пониманием и не сделал ему замечание.
Мать братьев Давыденко упала на колени и начала причитать:
—
Я не знаю, где два моих сына! Антона арестовали, и за два месяца мне разрешили
только одно десятиминутное свидание в Киеве! Артема ранили возле Дома
профсоюзов, и друзья увезли его неизвестно куда! У Антона осталась жена с
грудным ребенком! Когда Антона задержали, у бабушки его жены случился инфаркт,
и через два дня она умерла! А этот жулик Кавунов хочет примазаться к русским
патриотам и нажиться на нашем горе!
—
Кавунов — аферист! Он во время кризиса столько народа кинул со своим кредитным
союзом! — вопила Галина Сергеевна.
—
Стоп! Хватит! Успокойтесь, пожалуйста! — ведущий остановил запись и подошел к
маме братьев Давыденко. Возникла десятиминутная пауза. Разревевшуюся Давыденко
увели за кулисы. Кураховская последовала за ней в знак солидарности. Оставшаяся
часть программы была посвящена боям в Донецкой области. Морщинистая женщина в
черном, траурном платье рассказывала о своей убитой племяннице, работавшей
санитаром в госпитале и помогавшей раненым ополченцам. Все присутствующие в
студии встали, передача закончилась минутой молчания.
—
Почему вы не поинтересовались у нас личностью Кавунова? Одесситы его на дух не
переносят, — обратился Вениамин к ведущему.
—
Извините, пожалуйста! Я огорчен, что так вышло! Это редактор подбирает
участников, а не я! — сказал ведущий в свое оправдание.
Небеседин
вернулся в студию за курткой. Мужчина лет тридцати пяти, в светлой рубашке с
галстуком, общался с четой Мацигор:
—
Нацгвардия действует хитро против ополченцев. Отправляют сначала парубков,
призванных в армию из сел, строить блокпосты. Понятное дело, наши ополченцы —
гуманисты и не будут стрелять по обычным пацанам. Как только те достраивают
блокпосты, туда сразу подтягивается нацгвардия и начинает палить по нам.
Вениамин
не хотел больше слушать разговоры о войне, забрал куртку с вешалки и попросил
ассистентку редактора отправить его в гостиницу. Шел проливной дождь, он
заскочил в авто, доехал до «Звездной», поднялся в номер и развалился на
кровати. Он не знал, что делать дальше, но как только проверил свои карманы,
понял, что надо немедленно встретиться с редакторами изданий, для которых
писал. Оставалось всего пятьсот рублей — с такой суммой нечего делать в одном
из самых дорогих городов мира.
—
Дэн, я на нуле. Мне сегодня же нужны причитающиеся мне деньги, — он звонил
выпускающему редактору «Свободной прессы».
—
Хорошо, я после семи освобожусь. Ты где территориально находишься?
—
Гостиница «Звездная», метро «ВДНХ».
—
Тогда в восемь на «Белорусской» Кольцевой, в центре зала.
Он
написал в фейсбуке, что находится в Москве, готов встретиться со всеми
желающими и вечером его можно увидеть в программе «Прямой эфир» на канале
«Россия». Столичные сетевые друзья активно прореагировали на статус и завалили
предложениями о совместных чаепитиях. Однако были и комментарии, откровенно
разочаровавшие.
—
Там и оставайся, москаль! — написал Франц Искевич.
Он
не ожидал такого предательства от Франца, которого считал надежным товарищем, и
не знал, как реагировать на комментарий. Распахнул окно и с высоты десятого
этажа увидел, что дождь закончился и появилось солнце. Он вспомнил старую
мудрость о том, что за каждой черной полосой непременно следует белая, значит,
скоро и на его улице обязательно будет праздник. Включил телевизор и с
любопытством посмотрел программу со своим участием. Со стороны он показался
себе немного робким и застенчивым, хотя таковым не был. Сказались накопившаяся
усталость и недосып.
—
Ты довольна? — он позвонил матери сразу после окончания передачи.
—
Да, очень! Ты хорошо смотрелся в кадре!
—
А ты переживала…
—
Признаю свою ошибку!
—
Вот и хорошо! Не скучай там без меня!
В
приподнятом настроении он направился по Звездному бульвару к метро «ВДНХ». В
середине нулевых он часто гулял по Выставке достижений народного хозяйства и
даже сфотографировался на память в вестибюле станции, у панно «Ярмарка в
Замоскворечье».
Дэн
оказался пунктуальным, они крепко обнялись и поднялись наверх. Еще было светло,
и Небеседин заметил, как мимо Белорусского вокзала на репетицию Парада Победы
проезжали танки, бронетранспортеры и зенитные установки. Немедленно достал
планшет, сделал снимок и выложил его в инстаграм, как только они с Дэном
очутились в уютном баре. Что-то екнуло в сердце Небеседина при виде боевой
техники, и он понял, что обязательно надо увидеть живьем парад 9 мая. Да и
«Белорусский вокзал» был одним из его любимых фильмов, так что место встречи с
Дэном он воспринял как знак. Заказал ноль пять светлого пива. Дэн пил виски.
—
Рассказывай, что у тебя интересного, — начал Небеседин.
—
Достал меня этот дегенерат Соседин! Продыху от него нет! Ежедневно мне на почту
всякую чушь пишет! Оказывается, мы с тобой сговорились!
—
Ха, вот это новость! И в чем наш сговор?
—
По мнению Соседина, я публикую твои тексты за откаты!
—
Идиот! Что у него в голове?!
—
Антон пишет: «Ты публикуешь всего два моих текста в месяц, а у Небеседина
берешь ежемесячно десяток статей! Это несправедливо!» А я ему: «Так Небеседин
мне присылает десять статей в месяц, а ты всего две. Как я могу ставить десять
твоих текстов, если ты мне присылаешь всего два?!» Редкостная тупица этот
Соседин!
—
Не повезло его жене.
—
А теперь он меня терроризирует своим ребенком! Пишет: «Ты должен меня
публиковать, потому что мне надо кормить ребенка!»
—
У этого валенка уже есть ребенок?!
—
Сын, с полгодика уже где-то.
—
Да ладно, я не верю!
—
Сейчас покажу фотографию!
Дэн
достал айпад и показал снимок, на котором грудничок лежал на розовой материи
среди нераспроданных сборников рассказов Соседина.
—
Его книжки не сгодятся даже на то, чтобы ими подтирать задницу! —
прокомментировал Небеседин увиденное.
—
Не читал. Мне хватает того бреда, что он присылает!
—
Айпад юзаешь — фанат яблочной продукции?
—
Друзья на день рождения подарили. Так бы не купил — зачем мне эти понты для
малолеток?!
—
Наш человек! Уважаю! Я принципиально ничего не покупаю из эппловской линейки.
—
Яблочники хуже майданутых!
—
Это точно! Ты мое бабло не забыл взять?
—
Держи, — Дэн протянул конверт.
Небеседин
быстро пересчитал наличность, и его настроение сразу улучшилось.
—
Спасибо, брат! Чувствую себя человеком! А то с пятихаткой на кармане в Москве
нечего ловить!
За
соседним столиком поддатые мужики спорили о футболе. Один вспоминал:
—
А помните, как в восемьдесят восьмом Беланов с пенальти в финале не забил…
—
Помним, — дружно ответили товарищи.
Услышав
это, Небеседин достал планшет, нашел в своих архивах одну любопытную
фотографию, встал из-за стола и обратился к спорщикам:
—
Кто-нибудь из вас узнает, кто на снимке рядом со мной?
—
Дай поглядим.
Вениамин
протянул планшет, и мужики по очереди начали рассматривать фото.
—
Дядька какой-то. Я его в первый раз в жизни вижу.
—
Совершенно неприметная физиономия.
—
Харя протокольная.
—
Вы этого человека вспоминали только что, — уточнил Небеседин.
—
Не знаем.
—
Да Беланов это, — не выдержал Вениамин.
—
Офигеть, как я его мог не узнать!
—
А постарел-то как!
—
Не похож на себя!
—
Да это ты перебрал!
Снимок
вместе с обладателем «Золотого мяча» 1986 года Игорем Белановым Небеседин
сделал пару лет назад в Одессе. Это была его любимая фотография.
—
А знаешь, почему в свое время Беланова выгнали из менхенгладбахской «Боррусии»?
— спросил у Дэна.
—
Нет.
—
За советские повадки. В 1990 году, его, обладателя «Золотого мяча», имеющего на
руках приличный контракт, спалили в супермаркете на том, что пытался своровать
несколько рубашек. Трудное детство без отца и все такое. В Германии к подобным
фокусам относятся строго, и контракт с ним немедленно разорвали. Ты за кого
сейчас болеешь?
—
За «Локомотив»!
—
Паровозник, значит! Думаешь, у «Локо» есть шансы стать чемпионами в этом году?
—
Буду надеяться, что железнодорожники победят!
—
Игроков «Локомотива» надо в воспитательных целях отправить на неделю
куда-нибудь на север, чтобы они своими руками шпалы меняли при минусовой
температуре. После этого будут носиться по полю с утроенной энергией!
—
Боюсь, что после такой командировки у них не останется сил для футбольной
карьеры!
Дэн
с Небесединым неоднократно повторяли пиво и виски. Они быстро нашли общие темы,
кроме Соседина и футбола, став к концу посиделок лучшими друзьями. В итоге они
здорово напились и расстались ближе к полуночи. Вениамин плохо соображал и
добрался до гостиницы на автопилоте. Уже расстелив постель, вспомнил, что за
день не успел сообщить Арине о прибытии в Москву, и решил, что утром первым
делом напишет ей. Знал, что трезвое утро мудренее хмельного вечера, и не стал
ей ничего писать сейчас. Засыпал с мыслью, что российская столица начала
оправдывать ожидания. Один день в Москве был интересней и насыщенней, чем месяц
в Одессе. Теперь он мог выбирать, с кем выпить и куда пойти.
Шестое мая
Проснувшись,
Небеседин припал к мини-кулеру в номере и выпил всю воду. Его сушило после
пивной посиделки с Дэном. Чтобы прийти в себя, принял холодный душ. Окончательно
протрезвев, написал Арине. Его мучил голод, и он пошел в уже знакомый
супермаркет на Аргуновской, где купил докторской колбасы, пошехонского сыра и
бородинского хлеба. На этот раз не стал есть на улице, а позавтракал в номере.
—
Ты договорился о встречах с людьми, которые могут нам помочь? — Тимофеев
встретил Вениамина в гостиничном коридоре.
—
Вадик, давай завтра. Сегодня у меня полно планов. Хорошо?
—
А мне что прикажешь делать целые сутки?
—
Отсыпаться! Ты выглядишь усталым.
—
Ладно, постараюсь уснуть.
Первым
делом Небеседин решил наведаться в логово идеологических врагов. Его пригласили
на интервью в редакцию либерального издания «Сноб.ру». Идя по Звездному
бульвару к метро, он набрал Влада. Бондарь всегда рано вставал, и его не
смущали утренние звонки.
—
Владислав Владиславович, как там ваше ничего? — по-одесски спросил Небеседин.
—
Весь в непонятках. А ты как?
—
Я в Москве, и у меня все пучком. А как там обстановка в городе?
—
Стремно. Антимайдановцы затихли и забились по норам. Неясно, что будет дальше.
—
Держитесь там! Покедова!
—
На связи!
Небеседин
вышел на «Кропоткинской», обогнул храм Христа Спасителя, прошел по пешеходному
мосту над Москвой-рекой, взглянул на Кремль и очутился на территории, где ранее
находилась кондитерская фабрика «Красный Октябрь». Он увидел вывеску «Bar
Strelka» и вспомнил, что там любит зависать Астафьева с подружками. Долго не
мог найти вход в дом восемь, корпус два, где гнездятся снобы от журналистики.
Блуждал вокруг однообразных строений из красного кирпича и не понимал принципа
их нумерации. Наконец, после расспросов необщительных охранников, попал в
искомый дворик и зашел в нужный подъезд. Поднялся по узкой лестнице на пятый
этаж и с важным видом переступил редакционный порог.
—
Кто к нам пришел! Это же Небеседин, знаменитый рупор путинизма из Одессы
собственной персоной! — с улыбкой произнес редактор «Сноб.ру» Евгений Дедушкин.
—
Хочу вот полюбоваться, как вы тут поживаете и отрабатываете олигархическое
бабло! — столь же шутливо ответил Вениамин.
Они
были заочно знакомы по фейсбуку, никогда не ссорились в сети и относились друг
к другу с уважением, несмотря на расхождение в политических взглядах. Дедушкин
был типичным питерским интеллигентом, приехавшим в столицу за длинным рублем и
профессиональной реализацией. Он постоянно поправлял ниспадавшие на плечи
локоны, и для полноты имиджа салонного эстета ему не хватало разве что веера.
—
Угощайся, — он протянул Вениамину коробку с жевательной резинкой
«Love is…».
—
Спасибо! — удивленно произнес Небеседин. Привык, что в офисах гостям предлагают
чай, кофе, печенье, но никак не жевательную резинку с инфантильными вкладышами.
—
Что у тебя написано на вкладыше? — поинтересовался после того, как Вениамин
открыл жвачку.
—
Любовь — это когда вы, взявшись за руки, ночью считаете звезды на небе.
—
Это так романтично! — вздохнув, произнес Дедушкин.
Небеседин
не любил жеманничать с молодыми людьми тонкой душевной организации и перешел к
делу:
—
Так где девица, пригласившая меня на интервью?
—
Тысячу извинений — она немного задерживается и обещает появиться в редакции в
течение получаса, — театрально разведя руками, сказал Евгений.
—
Как не пунктуальны соловьи либерализма! — констатировал Вениамин.
—
Но мы же представители творческой профессии, и нам простительна некоторая расхлябанность,
— Дедушкин пытался успокоить гостя.
—
И где у вас тут творчество?! Пляшете под дудку Прохорова и не смеете сделать
даже шаг в сторону!
—
Мы самое честное, независимое, объективное и незаангажированное издание в
России! — с гордостью сообщил Евгений.
—
Только не надо мне рассказывать сказки про белого бычка! — отреагировал
Небеседин.
Дедушкин
улыбнулся и, ничего не сказав, уставился в монитор. Вениамин воспользовался
моментом и позвонил заместителю главного редактора «Известий»:
—
Валерий Борисович, где и когда мы встретимся?
—
Подъезжайте через часок на «Савеловскую». Наберите меня, как прибудете.
—
Договорились.
Евгений
сильно смутился, услышав этот разговор:
—
И не стыдно вам писать в «Известия», пресмыкаясь перед кровавым режимом?!
Поддерживать политику нынешней российской власти — это преступление!
—
Евгений, дорогой вы мой! Кровавый режим — это киевская хунта и их американское
начальство, а сегодняшнее российское руководство — это разумные и адекватные
люди! Вы говорите «кровавый режим», но где сегодня проливается кровь в России?!
Одесса в крови, Донбасс в крови, а в России тишина и спокойствие! Вроде
образованный парень, а мыслите банальными стереотипами! Что за компост гниет в
либеральных головах?!
—
А вот и Наталья! Сейчас пообщаетесь с ней, — Дедушкин тактично ушел от спора.
Наталья
и Вениамин уединились в небольшой комнатушке, заваленной глянцевыми изданиями.
Она была противной москвичкой-отличницей и не походила на сложившийся у
Небеседина стереотип столичной журналистки с нефтеюганскими корнями.
Вооружившись блокнотом, ручкой и диктофоном, принялась засыпать вопросами. Он
не напрягался и отвечал как попало, безо всяких раздумий.
—
Как вы считаете: кто может навести порядок в Одессе?
—
Если Жванецкий выступит в амплуа Махатмы Ганди и выйдет на Дерибасовскую с
речью мира, то, возможно, его послушаются.
—
Как отреагировала одесская интеллигенция на случившуюся трагедию?
—
Давайте называть вещи своими именами. Вы говорите «одесская интеллигенция»,
подразумевая «околокультурных персон еврейской национальности с одесской
пропиской». Так вот сегодня они себя называют жидобандеровцами и радуются
смерти русских в Доме профсоюзов.
—
Кто является фаворитом предстоящих президентских выборов на Украине?
—
Наверняка победит шоколадный король Петр Порошенко, но с ним страна окажется в
субстанции аналогичного с шоколадом цвета, правда, имеющей не самый приятный
запах.
—
Какое будущее ждет Виктора Януковича?
—
Меня сегодня интересует мое будущее, а до этого трусливого дурака мне нет дела.
—
Каковы перспективы у Юлии Тимошенко?
—
Ездить по ушам наивных бабушек до конца своих дней. С политического олимпа она
никогда не исчезнет.
—
Кто виноват в нынешней ситуации на Украине?
—
Что-нибудь попроще спросите.
—
Видите ли вы пути примирения западных и восточных областей?
—
Если бы я видел пути примирения дончан и галичан, то не сидел бы сейчас перед
вами, а находился в кресле депутата Верховной Рады и занимался разворовыванием
бюджетных средств, выделенных на эти благие цели.
—
Как долго еще в Украине будет напряженная ситуация?
—
Вопрос не по адресу. Спросите лучше об этом президента Америки!
—
Спасибо за ваши ответы! У меня больше нет к вам вопросов, — с глупой улыбкой
сообщила журналистка.
—
Как только выйдет интервью, то скиньте, пожалуйста, ссылку на него личным
сообщением в фейсбуке, — попросил Небеседин.
—
Хорошо, постараюсь не забыть.
Вениамина
до сих пор сушило, и он припал к редакционному кулеру, выпив почти литр за
несколько секунд.
—
Может, кофе? — вежливо поинтересовался Дедушкин.
—
Кофе по утрам — это слишком буржуазно. Я предпочитаю простую воду.
—
Мое дело — предложить…
—
А мое дело — писать статьи, а не пить кофе! Вы в офисе столько времени тратите
на пустую болтовню и чайные ритуалы, что мне аж страшно! Работа на дому
дисциплинирует. Креаклы обыкновенные — как я еще могу назвать вас!
—
Экий вы шутник, — улыбнулся Дедушкин.
—
Счастливо оставаться! Я побежал получать бабло у кровавого режима! Привет
Прохорову от меня передавайте!
—
Удачи вам! Пишите еще!
—
Непременно напишу о том, как побывал в редакции «Сноб.ру»!
—
Только, чур, без выдумок! Вы ведь любите приукрасить!
Небеседин
пошел обратно на «Кропоткинскую». Проходя мимо храма Христа Спасителя, вспомнил
произошедшую с ним лет шесть назад историю. Тогда он зашел внутрь храма и
принялся фотографировать алтарь, иконостас и своды. Строгий милиционер, завидев
его, грубым голосом пробормотал:
—
Немедленно прекратите фотосъемку! Здесь запрещено снимать!
Вениамин
был одет в оранжевую адидасовскую олимпийку сборной Голландии образца 1974 года
и быстро сориентировался, ответив по-английски:
—
I am from Holland. I don’t understand what you say!
—
Excuse me, sir! — милиционер немедленно сменил тембр и улыбнулся. Принять
Вениамина за иностранца мог только совсем недалекий человек.
Он
очутился на площади перед Савеловским вокзалом и набрал замглавреда «Известий»:
—
Я уже на Савеловском вокзале. Куда дальше?
—
Пройдете под эстакадой и увидите вывеску ФГУП «Пресса». Буду ждать вас на
крыльце через десять минут.
—
Понял.
Валерий
Борисович появился минута в минуту и пригласил выпить по кружке пива в
ближайший бар. Он, в отличие от Дэна из «Свободной прессы», передал деньги
прямо из рук в руки, без всяких конвертов. Валерий Борисович был
университетским интеллектуалом, читал лекции по философии в МГУ и совмещал
преподавательскую деятельность с редакторской работой.
—
Рад вас наконец увидеть живьем.
—
Взаимно. Я счастлив, что попал в Москву.
Они
чокнулись за знакомство, и Валерий Борисович продолжил:
—
У вас есть чувство юмора. Вы — настоящий одессит. А вот тексты Соседина я порой
не понимаю — то ли он всерьез пишет, то ли в шутку. Странный парень этот Антон
из Симферополя. Но приходится его публиковать: других крымских авторов у нас
нет на примете, а регион нынче под пристальным вниманием Москвы.
—
Соседин — литературный инвалид первой степени. Я ему давно написал, что у него
есть только один способ стать популярным писателем: не увлекаться чтением
макулатуры, а бегать ежедневно десятикилометровый кросс, чтобы похудеть, а
потом навалять книгу о своем успешном опыте борьбы с лишним весом. Эта книга
пользовалась бы успехом у домохозяек, содержанок и пенсионерок.
—
Ну что вы так жестоки к коллеге по перу! Человек старается, пытается ухватиться
за путевку в жизнь, — тоном опытного педагога произнес Валерий Борисович.
—
Он смеет меня обвинять в том, что я пиарюсь на Доме профсоюзов!
—
Дом профсоюзов — это, конечно, огромная трагедия для всех русских. Я помню, как
расстреляли Дом правительства в 1993 году. Я тогда в школе учителем истории
работал. Детишки на уроке задают мне вопрос: «А почему танки стреляют в
Москве?», а я и не знаю, что им сказать.
—
Я во втором классе учился, когда это произошло. Помню, что пришел домой из
школы, включил телевизор, а там как раз в прямом эфире танки вовсю палят. То в
октябре было, а через восемь лет в сентябре случилось дежавю. Опять прихожу
домой из школы, включаю телик, а там башни-близнецы в Нью-Йорке горят, —
вспоминал Вениамин.
—
Катастроф уже было предостаточно на нашем веку.
В
это время Небеседину на телефон пришло сообщение: «Вениамин, привет, это Игорь
Караваев. Предлагаю пообедать в ресторане “Чито-грито” на “Таганской”». — «Ок,
я скоро буду!» — отписался Вениамин.
—
Я слышал, что вы и книжки пишете? Что-нибудь художественное или как? —
поинтересовался Небеседин.
—
Философские размышления об историческом пути России.
—
Тогда выпьем за Россию! — предложил Небеседин, и они чокнулись.
—
А помните, как в начале февраля вы писали, что все будет хорошо…
—
Конечно, помню! Никто не мог предположить, что Янукович, имея в подчинении
армию, милицию и спецслужбы, не решится разогнать этот вонючий бомжатник на
Майдане Незалежности! Уму непостижимо, каким надо быть боягузом, чтобы не
применить силу против боевиков! У меня до сих пор в голове не укладывается, как
он умудрился потерять власть, имея на руках все козыри! — оправдывался
Небеседин.
—
Столько людей пострадало из-за одного Януковича, — согласился Валерий
Борисович.
—
И самое печальное, что он наверняка не понесет никакого наказания.
—
Обеденный перерыв подходит к концу — мне пора возвращаться в редакцию. Был рад
личному знакомству. Жду от вас новых текстов!
—
Взаимно. Тексты непременно будут!
Небеседин
добрался до «Таганской». Лил дождь, и ему пришлось достать зонтик. Он не знал,
как попасть в «Чито-грито», и не хотел беспокоить звонком Караваева. Всегда
плохо понимал устные объяснения, как пройти куда-либо, но зато хорошо
ориентировался по карте. Он держал в левой руке зонтик, а в правой планшет и
долго искал wi-fi без пароля. Нашел в Интернете план местности, бегом пересек
три пешеходных перехода и спустился вниз по маленькой улочке, ведущей к
Москве-реке.
—
Я дико извиняюсь — задержался на встрече и не мог найти заведение. Я раньше
никогда не гулял по Таганке и окрестностям, — выпалил запыхавшийся Небеседин.
—
Ничего страшного. Тебе простительно, — добродушно улыбнулся Караваев.
—
Встречи одна за другой. Я не умею правильно рассчитывать время в метро, чтобы
добраться без опозданий.
—
У меня сегодня выходной — я никуда не спешу.
Игорь
Караваев был футбольным комментатором и спортивным журналистом. Вениамин всегда
с удовольствием слушал его репортажи и не мог отказаться от личной встречи.
Беседа, разумеется, началась с трагедии в Доме профсоюзов.
—
Я сначала не поверил, когда мне друзья сказали. Потом включил новости и
обомлел. Парни из западных областей совсем без мозгов, — сказал Игорь.
—
Галичане — это дикие люди со средневековыми нравами. Дай им волю, они с
удовольствием будут жечь русских на кострах!
—
Я в Подмосковье живу, в Пушкино. У меня дом и участок десять соток. Баньку мне
два мужика из Львова строили. Работящие. Делали как для себя. И вот они
закончили работу, и я им стол накрыл. Так-то они молчаливые были, но от водки у
них быстро языки развязались. Один и говорит: «Надо всех жидов повесить! Они
специально жизнь украинцам портят!» А второй одобрительно кивает: «Жиды Украину
продали!» Я их спрашиваю: «А лично вам евреи что-нибудь плохое сделали?»
Молчат. Странные ребята.
—
Я не хочу больше говорить о галичанах и Украине. Тема неисчерпаема, к
сожалению. Что нового в российском футболе?
—
Все в предвкушении чемпионата мира в Бразилии. Надеемся, что в этот раз наша
сборная не подведет. Из группы надо выходить обязательно.
—
Но ведь опять, как и двенадцать лет назад, попалась Бельгия. Я хорошо помню тот
день, когда в 2002 году играли решающий матч с бельгийцами. У меня как раз был
выпускной экзамен по истории Украины. Я ее совсем не знал. Списывать не давали,
и я боялся, что могу получить неуд. Чемпионат тогда был в Японии и Корее, игра
по нашему времени начиналась одновременно с экзаменом. И вот стою я в школьном
коридоре, возле кабинета истории, и нервничаю. И за экзамен, и за сборную
Россию. А тогда мобильники не у всех были, не говоря уже об Интернете в
телефонах, так что я не мог узнавать счет. И вот подходит моя очередь, я как
раз в середине списка. Захожу, беру билет, попадается № 17, а там вопросы «1.
Галицко-Волынское княжество. 2. Гимн, флаг и герб Украины». Про княжество
я ничего не знал, второй вопрос простой, и я почти сразу сел отвечать. Про флаг
быстро рассказал: желтый цвет внизу символизирует пшеничное поле, а голубой
вверху — небо. С трезубцем тоже все понятно: в нем скрыто слово «Воля», а вот
гимн я напрочь забыл. Краснею со стыда, и тут учительница истории начинает
постукивать карандашом по столу. Я сначала не мог понять, к чему это, а потом
сообразил. Она мне карандашом показывала, что у нее над головой висит текст
гимна. Я смекнул и прочитал: «Ще не вмерла…» Потом честно сообщил, что мне нет
дела до Галицко-Волынского княжества, и она мне поставила «хорошо». Я радостный
прибегаю домой и надеюсь, что Россия уже набила Бельгии полные ворота, врубаю
ящик, а там 1:3 не в нашу пользу. Потом Сычев забил с передачи Кержакова, но
Россия все равно проиграла. Я свой экзамен тогда сдал, в отличие от сборной, —
делился воспоминаниями Небеседин.
—
Капелло умеет настроить ребят. Его все игроки боготворят и уважают, — сказал
Игорь.
—
Авторитет Фабио в сборной России сопоставим с авторитетом Лобановского в
«Динамо» Киев? — поинтересовался Вениамин.
—
Да, но у Капелло другие методы. Валерий Васильевич любил вызывать чувство вины
у футболистов. Был у него в сборной администратор, который после тренировок
предлагал игрокам выпить и расслабиться. Администратор наливал в меру, по
согласованию с Лобановским. Когда игроки доходили до нужной кондиции, то на
месте пьянки, как по мановению волшебной палочки, появлялся Лобановский и ругал
провинившихся. На следующей тренировке он отчитывал их перед строем и говорил,
что они должны непременно выиграть предстоящую игру, чтобы загладить свою вину.
Так вот молодой Горлукович как-то попался на подобную уловку и, когда его
Лобановский отчитывал перед командой, упал перед ним на колени, а затем начал
кусать и жевать газон, причитая: «Валерий Васильевич, отец родной, прости меня,
пожалуйста! Я в игре буду землю рвать и жрать!» — Караваев травил футбольную
байку.
—
Тренер — профессия сложная. Если ты был хорошим футболистом, то это еще совсем
не значит, что ты станешь классным тренером, — заметил Вениамин.
—
Тренер в первую очередь неблагодарная профессия. Один вот слег недавно с
инфарктом, хотя ему немного за сорок. Ты его знаешь, но фамилию не буду
называть. И в сборной играл, и в Лиге чемпионов блистал. А все от невостребованности.
Перестали приглашать. И опыт есть, и желание, а нет предложений. Не может
сидеть дома на диване. Вот и прихватило сердце.
—
Ну хоть живой остался. А вот сердце Цымбаларя не выдержало. Его приглашали
детским тренером в спартаковскую школу, а он в ответ: «Там столько писанины,
что мне надо будет круглые сутки за столом сидеть в тренерском кабинете, а я
хочу на поле детишкам свои навыки передавать». Не смог приспособиться к жизни
после футбола. Печально, что из спартаковцев на его похороны только Игорь
Ледяхов прилетел. Что сейчас в «Спартаке» происходит? — спросил Вениамин.
—
Ищут тренера на место Карпина. Стадион почти что достроили, а вот создать
боеспособную команду у Федуна не получается. Не могут его менеджеры с таким
внушительным бюджетом угадать с покупкой игроков и добиться давно ожидаемого
чемпионства, — ответил Караваев.
У
Игоря затрезвонил мобильный:
—
Здравствуйте, Станислав Саламович! Конечно, я помню о нашем разговоре.
Непременно все будет так, как мы договаривались. Постараюсь как можно скорее
навести справки и сразу сообщу вам всю информацию. Думаю, что все завершится
благополучно. Не переживайте ни в коем случае! У вас не должно быть серьезных
поводов для беспокойства! До скорой встречи!
—
Футбольный истеблишмент названивает? — полюбопытствовал Небеседин.
—
Ну а как ты думал! Московские футбольные клубы — весьма сложные структуры с
множеством подводных течений, кулуарных интриг и прочего закулисья. Фанатские
группировки, организации болельщиков, совет директоров — между всеми надо лавировать.
Когда новый человек извне получает пост главного тренера, то сразу начинаются
всякие сплетни и косые взгляды. Звонят, спрашивают, выясняют, ищут точки
соприкосновения. В общем, помогаю сглаживать углы, — объяснил Караваев.
—
У нас футбольное хозяйство попроще.
—
Я уже такого на своем веку повидал! Один функционер подсиживал главного тренера
в клубе, так как хотел занять его место, и платил ультрас, чтобы они его
постоянно освистывали во время игр, и заказывал карикатуры с его изображением,
чтобы висели на фанатской трибуне, — делился опытом Игорь.
—
А в судейском корпусе грязи, наверное, еще больше.
—
Судьи — закрытая каста. Держатся особняком. На интервью соглашаются неохотно.
Во время беседы из них лишнего слова не вытянешь. Язык у всех на привязи, и это
понятно: один проболтается и потянет за собой на дно всех остальных.
—
А между тренерами отношения нормальные или нет корпоративной этики, как у
судей?
—
По-разному. Есть такие, кто и не здоровается при встрече. Я как-то раз по
молодости пригласил в студию на прямой эфир двух наших тренеров и не знал, что
они не ладят между собой. Весь эфир они волками смотрели друг на друга —
передача не удалась. Вышел хороший урок мне, — рассказывал Караваев.
—
А за кого из тренеров переживаешь, если не секрет? — спросил Вениамин.
—
За новое поколение. Аленичев, Бородюк, Колыванов — за ними будущее! Они были
отличными футболистами, наделали шороху в Европе и теперь стали оправдывать
ожидания как тренеры.
—
А из президентов футбольных клубов кто импонирует? Галицкий из «Краснодара»?
—
Да. Адекватный, современный человек, не жалеющий души на свой футбольный клуб.
Ему, конечно, тяжело конкурировать с монстрами вроде Газпрома и РЖД, но он
старается. Детская школа у него лучшая в России. Идеальные натуральные поля.
Дети живут в домиках рядом с полями и тут же учатся в общеобразовательной
школе. Самые перспективные мальчишки, начиная с двенадцатилетнего возраста,
получают стипендию, которая растет постоянно.
—
Но в России мало предпринимателей, вкладывающихся в футбол. Все клубы в
основном через корпорации содержит государство. Инвестиции в детский футбол —
дело хорошее, но малоприбыльное нынче.
—
Надеюсь, что со временем больше миллионеров будут тратить деньги на детский
спорт. Наша главная команда сейчас собрана из тех, кто начинал в детских школах
в начале девяностых, и у них не было таких условий для фундаментальной
подготовки, как у их ровесников, например, из Голландии.
—
Радует, что российские футболисты не лезут в политику! Нам в Украине хватает
боксера Кличко! Двух слов связать не может, а лезет на трибуну что-то донести
до народа! — жаловался Небеседин.
—
У нас есть Коля Валуев, но он безобидный. А Кличко действительно человек,
утративший чувство реальности. Старшему Кличко кажется, что он до сих пор на
ринге и может победить с помощью джебов и апперкотов, — согласился Игорь.
—
Обидно за Украину. Неплохая была страна. Я как будто вчера гулял по Киеву во
время Евро-2012 и выплясывал на Крещатике с английскими фанами под хит «I’m on
fire». Британцы веселились и швыряли в воздух стаканчики с пивом. Все прохожие
были мокрые, но никто не жаловался! Жгучие итальянские брюнеты расхаживали по
Андреевскому спуску. и киевлянки теряли голову от одного взгляда в их сторону.
На Майдане Незалежности стоял адидасовский павильон, и я на его крыше играл в
футбол с пацанами. Всем желающим давали напрокат фирменные бутсы, официальный
мяч чемпионата — и резвитесь на здоровье. Сейчас кому рассказать, так не
поверят! Уже никто и не помнит, что когда-то Майдан был местом веселья, а не
притоном бездомных наркоманов! А в прошлом июне в Киеве, на «Олимпийском», я
был на концерте «Depeche Mode» и, стоя в темноте с фонариком в руке, пел со
всеми «Enjoy the silence». Я с детства хотел увидеть их выступление, и моя
мечта наконец осуществилась! Я довольный брел после концерта по Крещатику, и
Киев был для меня тогда самым счастливым городом в мире! А потом повылезали
вурдалаки из схронов, и началось…
—
Вениамин, не грусти! Я верю, что в Украине скоро все устаканится!
—
Не знаю, не знаю.
Они
прошли вместе до «Таганской». Уже заходя в метро, Небеседин пожалел, что не
подошел к Театру на Таганке и не поглядел афишу. «Еще успеется», — подумал он.
—
Ты как до Пушкино добираешься?
—
На электричке от Ярославского вокзала. Минут сорок ехать, это недолго по
столичным меркам, я давно привык, — ответил Караваев.
—
Почти что целый тайм в пути! — и они распрощались.
Небеседин
добрался до «Сухаревской», где его встретил давний приятель Петр Сергеев. Они
постоянно куролесили вместе в Одессе, куда Сергеев приезжал в отпуск каждое
лето. Петр был старше на десять лет, но они прекрасно понимали друг друга.
Сергеев постоянно звал его в Москву и обещал показать места алкогольной славы,
но все не получалось приехать. Вечер вторника Петр предложил провести в
знаменитой чебуречной на Сухаревской. Небеседин хотел расслабиться в более
престижном заведении, но Сергеев настоял на своем, и одессит решил не спорить
со старшим товарищем.
—
Вот ты и в Москве! — радостно приветствовал Петр.
—
Второй день, и мне здесь определенно по душе!
—
Пойдем поскорее. Тут недалеко. Устал за день на работе.
—
Наша служба и опасна, и трудна! Допросы, дознания и все такое?
—
Если бы! Бумагомарательство, бумагомарательство и еще раз бумагомарательство!
Сергеев
работал в Генеральной прокуратуре — занимался надзором за милицией. Они зашли в
чебуречную, и Небеседин удивился:
—
Вот это наливайка! Антураж периферийной заводской столовки!
—
Ни одного сидячего места! Все пьют только стоя!
—
А бухарики-то какие колоритные! У нас таких днем с огнем не сыщешь!
—
Бомжи, бродяги, попрошайки, слесаря, автомеханики — все как на подбор!
—
Весь цвет ежедневно пьющего общества!
Они
выстояли короткую очередь и взяли на кассе по два чебурека.
—
Чебуреки хоть не из собачатины?
—
Не бойся. Готовят они добротно. Я сколько раз ел, и ничего со мной не было.
—
С тобой ничего не было после чебуреков, так как ты после них продезинфицировал
желудок водочкой! Кстати, а почему мы ничего не заказываем из спиртного?
—
Тссс! Бухло и закусон у меня в сумке!
—
А, понял!
Они
успели занять освободившийся столик. В чебуречной был аншлаг. Петр выставил
бутылку водки, аккуратно завернутую в газету.
—
Народа, конечно, многовато! — сказал Вениамин, оглядываясь.
—
Это разве многовато?! Ты себе представить не можешь, что тут творится в пятницу
вечером!
—
А официантка не будет ругаться, что ты водяру принес с собой?
—
Они знают, что люди приносят с собой, и обычно не делают замечаний, если пойло завернуто
в газету или спрятано в кульке, — Сергеев достал из сумки маленькую баночку
соленых огурчиков.
—
Ты угадал с закуской. Не люблю томатами закусывать. При виде помидоров сразу
вспоминается борщ, Украина, бандеровцы и все в таком духе.
—
Ешь чебуреки, не стесняйся!
—
Ай! Горячий!
—
Ты бери нож и вилку — так удобнее! За встречу! — предложил Сергеев, подняв
стаканчик.
—
За встречу!
Они
выпили и облегченно вздохнули.
—
Хорошо пошла!
—
Согласен! Только теперь я по-настоящему ощутил, что в России. Вчера пил пиво и
вискарь, но это не то! Чебуреки неплохие. Огурчики вообще отличные. Ты не зря
меня сюда привел.
—
Я знаю, куда гостей водить и чем их потчевать!
—
Я последний раз чебурек ел летом 1998 года, как раз перед дефолтом. Мы с
матерью ездили на «Седьмой километр» мне за шмотками и тетрадями к школе. Мать
у меня помешана на диетическом питании, и мне захотелось ее понервировать.
Выпросил у нее деньги. Сказал, что на мороженое, а сам побежал к ближайшему
контейнеру, где выпекалась всякая пирожковая гадость, купил там чебурек и начал
его есть прямо у матери на глазах. Я еще специально чавкал, жир по подбородку
растекался. Мать орала: «Выбрось немедленно эту отраву, а иначе у тебя случится
заворот кишок! Я не хочу, чтобы тебя забрали в реанимацию! Они готовят чебуреки
из чего попало! У них дизентерия в контейнере — крысы по полу бегают, тараканы
прямо по прилавку стаями ползают, мух полным-полно! Они даже руки не моют с
мылом перед тем, как жарить котят в тесте!» Я тогда все-таки доел чебурек. Он
был вполне съедобен, и никакого отравления со мной не случилось, но впредь я
решил не рисковать, — рассказывал Вениамин.
—
Чебуреки — это по-нашему!
—
Петруха, так что у тебя интересного на работе?
—
В командировку недавно ездил на Дальний Восток. Владивосток, Хабаровск,
Сахалин. В милиции там служат одни лентяи и разгильдяи. Беру выборочно дела на
проверку, открываю, а там всего две-три страницы. Ни опросов свидетелей, ни
пояснений. Я сразу влепил кому выговор, а кому и неполное служебное
соответствие. Они в ответ: «Обижаешь, начальник!» — и давай дарить кто банки с
черной икрой, кто красную рыбу.
—
А баб не подкладывали? Периферийные менты любят в сауну с девочками ходить.
—
Нет. Девки там ничего так, но дороговато! Проститутки в гостинице хотят
пятнадцать тысяч рублей за ночь!
—
За эти деньги в Одессе можно себе мозоль на одном месте натереть!
—
Я временно холостой сейчас, и, конечно, хотелось оторваться.
—
Что значит «холостой»? Что значит «временно»?
—
С бывшей женой уже развелся, с будущей пока еще официально не расписан.
—
Вот это новость! Ну ты даешь! Рассказывай подробнее!
—
Бывшая жена надоела до смерти! Отношения уже давно испортились, но как-то
терпели друг друга до поры до времени ради сына. Можно вывезти девушку из
Тамбова, но нельзя вывезти Тамбов из девушки — мне с ней попросту не о чем
поговорить. Она ограниченная до неприличия! Круг общения у нее — это ее коллега
по отделу и ее супруг-айтишник. Я всего раз выдержал их компанию — битый час
обсуждали, кого должны повысить по службе, кто с кем спит, ее коллега взахлеб
рассказывала, как провела отпуск в Турции, а ее муж грузил какой-то
компьютерной фигней, в которой я ничего не понимаю. Я начал деградировать рядом
с бывшей женой! У меня депрессия началась — мог не бриться трое суток и не
мыться две недели, пил почти каждый день. Мы, живя под одной крышей, порой
месяц вообще не разговаривали — это разве семья?! Спали в разных комнатах,
старались не пересекаться на кухне.
—
Печальная история.
—
Но самое страшное, что она стала сына против меня настраивать, когда я подал на
развод! Малый начал ко мне настороженно относиться: смотрит исподлобья, не
просит помочь с уроками. Я когда понял, в чем дело, то обругал ее последними
словами в присутствии сына, чтобы он все слышал. Малый вразумился, и теперь у
нас с ним все нормально. Эта курва потребовала в суде алименты на ребенка в
размере двадцать тысяч рублей!
—
Ничего себе! Это гораздо больше, чем средняя зарплата на Украине!
—
Вот и я о том! Она начала доказывать, что ребенок хочет посещать секции, кружки
и факультативы всякие. Нашла дурака! Малый только в компьютер таращится, и его
на улицу не выгнать! Я все объяснил судье, и она присудила алименты в размере
двенадцать тысяч рублей.
—
Это терпимо. А с квартирой как?
—
А никак! Десять лет назад, когда мы только поженились, эту квартиру нам купили
мои родители, и я немного своих денег доложил. А она до сих пор прописана у
своей мамаши в Тамбове. Квартира принадлежит моим родителям, и у бывшей жены
нет никаких прав на нее. А вообще ей суд пошел на пользу: она от стресса
похудела на двадцать килограмм!
—
Повезло тебе! Бабы любят нынче оставлять мужиков без крыши над головой.
—
Хочу, чтобы потом квартира сыну досталась. Сам я в Екатеринбург перебираюсь к
новой жене. В складчину купили двухкомнатную в новостройке, дом будет сдан
летом.
—
Так, а что за новая жена?
—
Прокурор из Екатеринбурга. Познакомились на совещании. То я к ней летал, то она
ко мне. Снимали номер в гостинице. Так два года продолжалось. Я прикипел к ней
душой, и мы решили, что следует узаконить отношения.
—
Отраслевые браки в такой сфере, как прокуратура, это серьезно! А не будет
скучно в Екатеринбурге после Москвы? Провинция все-таки. Или там с
уралмашевской ОПГ не соскучишься?
—
Меня там все устраивает. Я ведь из провинции сам.
—
А в Крым не думал перевестись? Новый регион, новые возможности и впечатления.
—
Туда не пробиться! В Крым только по блату берут, а у меня нет связей! Я
наслышан про то, как в Крыму прокуроры жили при Украине: ездили на «бентли»,
открыто носили швейцарские часы по пятьдесят тысяч баксов, взятки брали без
стеснений и посредников. В России им не дадут так шиковать и борзеть!
—
Так в России у прокуроров хорошая белая зарплата, высокая пенсия и социальные
гарантии, люди дорожат работой. А в Украине львиная доля прокурорских доходов —
это левые поборы.
—
Ты мне лучше расскажи, что это за персонаж живет в Крыму, по имени Антон
Соседин. Читал вчера его статью — дурак дураком, но пафоса выше крыши!
—
Соседин — это дебил и неудачник, считающий себя великим писателем земли
Русской! Не читай его статьи — от них моментально тупеешь!
—
Да я случайно на его статью наткнулся и дай, думаю, прочитаю, как оно там
сейчас в Крыму. Пробежал глазами по тексту и обомлел от напыщенности и
невежественности.
—
Давай лучше по второй выпьем! За Крым в составе России! — предложил Небеседин.
—
Отличный тост! — согласился Сергеев.
—
Я уверен, что Крым выиграет от присоединения к России. Был там два года назад
летом — удручающее впечатление. Хамский советский сервис. Везде грязно. Дома
обшарпанные. На остановках открыто орудуют карманники. Но больше всего меня
поразили троллейбусы шестидесятых годов, курсирующие по
маршрутуЯлта–Симферополь. Когда их видишь, то сразу вспоминаются комедии
Гайдая. И вот едешь на автобусе из Ялты и постоянно обгоняешь эти старые
развалюхи, которым давно пора на металлолом. Россия наверняка поставит в Крым
все самое лучшее, чтобы оставшимся в составе Украины регионам было завидно.
Воздух и климат там отличные, так что со временем крымские курорты сравняются
по качеству с лучшими зарубежными.
—
По крайней мере, по ценам уже давно обогнали! Дешевле в Карловы Вары съездить,
чем в Крым!
Сергеев
и Небеседин опустошили поллитру, выпив еще за Сергея Довлатова, Венедикта
Ерофеева и за то, чтобы Одесса оказалась в составе России. После чебуречной
бродили по Чистопрудному бульвару. Сергеев приставал к девушкам с непристойными
предложениями, Небеседин сфотографировался у памятника Абаю Кунанбаеву. Когда
он затемно вернулся в гостиничный номер, то первым делом проверил входящие
сообщения. Он ждал, что ему ответит Астафьева, но Арина ничего не написала.
Зато ему очередное гневное письмецо прислал Соседин. Наталья из «Сноб.ру»
оперативно опубликовала на сайте интервью с Небесединым, и Антон счел своим
долгом раскритиковать ответы одессита. Он не стал читать бредни
симферопольского шизофреника и, открыв форточку, лег спать. С каждым днем в
Москве ему становилось все интереснее.
Седьмое мая
—
Рота, подъем! — Вениамин постучался в номер Тимофеева.
—
Привет, чего ты пришел в такую рань? — открыл дверь Вадим.
—
Надо ехать в «Российский патриотический союз». У них такая же политическая
программа, что и у твоих «Русских патриотов». Сегодня там будут японские
тележурналисты — расскажешь популярно о Доме профсоюзов. В девять встречаемся в
холле — не опаздывай!
Тимофеев
появился вовремя, и они пошли к метро «ВДНХ» по Звездному бульвару.
—
Так куда мы едем? Я в Москве плохо ориентируюсь. Последний раз был в 1991 году.
Нас направили на практику в институте после второго курса, — спросил Вадим.
—
Метро «Беговая», улица Поликарпова, двадцать семь, два конструкторское бюро
Сухого.
—
Ничего себе! Так, может, они дадут Су-27? Разбомбим Львов и вернем обратно!
Надо срочно найти оружие! Автоматы, пистолеты, пулеметы, подствольные
гранатометы. Время разговоров с фашистами закончилось! Только стрельба на
поражение, и никакой жалости! — неистовствовал Тимофеев.
—
Ты что, совсем сдурел?! Ты собираешься бегать по Одессе с гранатометом?! Много
в «Quake» играл?! — возмутился Небеседин.
—
Они еще не понимают, что натворили второго числа! У погибших в Доме профсоюзов
есть жены, братья, родители, которые никогда не смирятся с произошедшим второго
мая!
—
И что ты предлагаешь?
—
Убивать бандерлогов без разбора! Приехали тайком в какое-нибудь село в
Тернопольской области, расстреляли автоматными очередями первых попавшихся
мужиков и скрылись под покровом ночи!
—
Но так ведь могут пострадать ни в чем не повинные люди!
—
А меня это не волнует! Нечего было поддерживать государственный переворот!
—
Насилие ни к чему хорошему в итоге не приведет.
—
Плевать! В Интернете уже есть списки гастролеров, участвовавших в поджоге Дома
профсоюзов! Будем приезжать в Харьков, Киев и уничтожать этих выродков!
—
Ты еще не успокоился после черной пятницы.
—
Я мужчина, и я воин! Я не могу сидеть сложа руки, когда заживо сжигают русских!
Во мне течет русская кровь. Мой дед был ранен под Курском. Двоюродный брат
погиб в Афганистане. Я не боюсь получить роковую пулю, сражаясь с врагами!
Страшнее смириться с происходящим и ничего не делать, когда убивают твоих
друзей!
—
А о жене ты подумал?!
—
Жена мне не указ. Она всегда соглашается со всеми моими решениями, и не ее дело
обсуждать мой выбор.
—
А с оружием ты умеешь обращаться?
—
У меня такая школа жизни, что ты даже представить не можешь! В девяностых без
ствола на улицу не выходил!
Выйдя
из метро на «Беговой», они заблудились.
—
Кажется, мы не туда пошли, — сказал Небеседин, когда они очутились в тупиковом
переулке.
—
Я совсем Москву не знаю. Ты Сусанин — ты и веди!
Вениамин
огляделся, посмотрел номера близлежащих домов, нашел их на карте и
скорректировал маршрут.
—
Пошли дворами. Срежем чуток.
—
Дворы какие ухоженные. Коммунальное хозяйство в Москве на высоте! — заметил
Вадим.
—
Таджики — народ работящий.
—
Не галичан же нанимать, в конце концов! Убирать за москалями — позор для
украинского патриота! А вот мыть унитазы за европейцами — совсем другое дело! —
юморил Тимофеев.
Они
прошли от «Беговой» больше километра. Удивляло, что на улицах не было машин и
пешеходов.
—
Безлюдный район, — насторожился Вениамин.
—
Оборонка, секретная территория, доступ строго по пропускам, ничего
удивительного.
—
Не люблю шастать по промзонам в Одессе — везде грязь непролазная, псы гавкают,
сторожа умалишенные. А здесь все ухожено.
—
У нас почти все промзоны в упадке, потому что промышленность умерла. В Москве
же все развивается.
Нужную
проходную они не могли найти минут пять. Наконец предъявили паспорта угрюмому
охраннику, тот записал их данные в книгу учета посетителей и выдал пластиковые
пропуска.
—
Я бы без тебя никогда не нашел! — сказал Тимофеев.
—
Да ладно тебе! Когда жизнь заставит, мигом все что угодно найдешь!
Они
увидели табличку «Российский патриотический союз». В фойе их ждал функционер.
—
Одесситы! Храбрецы! Герои! Рад вас видеть!
—
Вы, конечно, зашифрованные ребята — спрятались так, что не найдешь! — пошутил
Небеседин.
—
Полная конспирация! — поддержал Тимофеев.
—
Японцы уже наслышаны от меня о Доме профсоюзов. Расскажите им все, как было, —
попросил функционер.
—
Пусть в Стране восходящего солнца узнают, что творят неонацисты! Вы поможете
нам с оружием? — спросил Тимофеев.
—
У нас общественная организация, а не боевое братство. Увы, ничем помочь не
могу.
—
Одессе нужны пушки для восстановления справедливости! — сказал Вадим.
—
Я из одесситов только с этим вашим Давыденко знаком, которого арестовали, —
сообщил функционер.
—
И как он вам? — поинтересовался Тимофеев.
—
Скользкий тип. Когда я приезжал в Одессу в декабре, он меня пригласил в ресторан.
Так вот там у него были две встречи до меня. Он в конце разговора тихонько
смылся, и мне пришлось оплатить все, что съели и выпили Давыденко и его
собеседники. Я прекрасно понимаю, что он революционер и у него могло не быть с
собой денег. Объяснил бы по-человечески, я бы вошел в его положение, а так он
поступил очень некрасиво, — рассказал функционер.
—
С такими крохоборскими замашками в большой политике делать нечего, — заметил
Небеседин.
—
Молодой еще. С возрастом ума наберется, — вступился Тимофеев.
—
Проходите в видеозал. Мы покажем фрагменты одесской трагедии, а вы их
прокомментируете через переводчика, — пригласил функционер.
—
Вадик, давай ты один с японцами пообщаешься. Я уже немножко отошел от
случившегося и не хочу заново погружаться, — попросил Вениамин.
—
Хорошо, сам справлюсь.
Небеседин
присел на стул в коридоре, достал планшет и стал лазить по Интернету. Вадим
экспрессивно комментировал видеозаписи, периодически вставляя в свою речь
непереводимые выражения. Вениамин лишь на секунду заглянул в видеозал и
заметил, как у японского оператора потекли по скулам слезы при виде обгоревших
тел. Он отложил камеру и разрыдался. Переводчица принялась его успокаивать.
Тимофеев больше часа общался с японцами, а потом отвечал на вопросы
пресс-атташе «Российского патриотического союза». Небеседин в это время не
скучал, почитывая сайты украинских информагентств.
—
Приглашаю вас завтра в четырнадцать часов на торжественное возложение цветов к
Могиле Неизвестного солдата в Александровском саду. Отдадите дань памяти
ветеранам вместе с активистами нашего союза, — произнес функционер после того,
как Вадим отделался от занудного пресс-атташе.
—
Мы обязательно будем!
—
Цветы и георгиевские ленточки мы вам дадим!
—
А где здесь можно перекусить? — спросил Тимофеев.
—
Через дорогу на Поликарпова столовая конструкторского бюро. Кормят сносно, и
цены приемлемые.
Они
зашли в здание, где располагалась столовая, и увидели в холле целый магазин с
атрибутикой предприятия. Продавались макеты самолетов, чашки, вазы и вымпелы с
эмблемой КБ имени Сухого.
—
Вот это да! Корпоративные сувениры в свободной продаже! Популяризируют
производство! Ты где-нибудь видел подобное в Украине? — спросил Вадим.
—
Нет.
—
Из таких мелочей и состоит великое государство! Знание своей истории, семейные
династии на заводах, гордость за принадлежность к работникам предприятия!
—
Я так понимаю, что здесь весь район пропитан патриотизмом! — пошутил Небеседин.
Тимофеев
взял борщ, гречку с котлетой и компот. Вениамин — гороховый суп, вареную картошку
с сосиской и чай.
—
Борщ ешь — ты у нас латентный хохол! Борщ выдает в тебе скрытого бандеровца!
—
Ешь гороховый суп и не мели чепуху!
После
обеда побрели обратно на «Беговую».
—
А как ты вообще попал в политику? — спросил Вениамин.
—
Так получилось. Был у меня бизнес небольшой — ларьки с пивом. Поменялся мэр
города. Новый захотел с меня взятку в сорок тысяч евро, чтобы их не
демонтировать. У меня таких денег и в помине не было. Стал обращаться в
политические партии, только «Русские патриоты» откликнулись. Судебная тяжба
была долгой, но ларьки все-таки постановили снести. А с партийцами я сдружился.
—
В депутаты не пробовался?
—
Я не умею на людях выступать, и хлопотное это дело, даже если по партийным
спискам избираться. А если одномандатником пробиваться, то и подавно.
—
Ты сейчас куда? — спросил Небеседин
—
В гостиницу, наверное, а ты?
—
У меня встреча с редактором кинокомпании. Сам доберешься?
—
Постараюсь.
—
Если что, звони.
Вениамин
всматривался в лица пассажиров. Хватало, конечно, хмурых и насупившихся
физиономий, но не было агрессивных. Столица, как всегда, спешила по делам.
Водоворот встреч и знакомств все больше затягивал и его. Он читал в вагоне
объявления о продаже новостроек и запоминал схему подземки. Старался
адаптироваться к Москве и ее ритму жизни. Не хотел, чтобы его воспринимали как
провинциала, которого в столице могут облапошить на каждом шагу. Понимал, что
надо равняться на Москву и ее наиболее продвинутых обитателей. Надо постараться
забыть Одессу с ее своеобразным южным менталитетом. Он давно уже пребывал во
внутренней эмиграции и не воспринимал всерьез одесские тренды. И вот теперь
оказался в эмиграции фактической, и она была гораздо любопытнее
причерноморского бытия.
Он
легко нашел «Шоколадницу» на Автозаводской, где его ждал Саша Алексеев.
Вениамина сразу смутило, что официантки в заведении были из Таджикистана.
—
Ты куда меня пригласил?! Это не «Шоколадница», а душанбинская чайхана! —
возмутился Небеседин.
—
Офис кинокомпании через дорогу, и других мест, где можно посидеть и попить чай,
поблизости нет, — оправдывался Саша.
—
Все таджички с георгиевскими ленточками, улыбаются накануне праздника, а в
Одессе нынче за георгиевскую ленточку убивают!
—
А я так ни разу и не побывал в Одессе.
—
И куда же ты ездишь отдыхать?
—
В Лондон. Сначала в командировки туда летал, а потом ради удовольствия.
—
В Лондоне моря нет и солнца мало, но зато там нет украинских неонацистов.
—
В Одессу с учетом последних событий я вряд ли поеду в ближайшие годы.
—
Если есть возможность летать в Лондон, то в Одессе делать нечего. Слишкой
убогий сервис, провинциально все до неприличия.
—
Будет и у тебя со временем возможность летать в Лондон, не переживай. Ты парень
способный. В нашем деле для успеха нужен конформизм.
—
Понимаю.
—
Все хотят снимать что-нибудь великое, как Феллини или Антониони, но рынок
диктует свои законы, и приходится создавать продукт, востребованный у зрителя.
Надо уметь наступать на горло собственным желаниям. Я, может, тоже в юности
мечтал о настоящем творчестве, но приходится заниматься сериалами.
—
Я готов начать карьеру сценариста с сериалов, никаких душевный терзаний и
угрызений совести по этому поводу. Спрос определяет предложение, — признался
Небеседин.
—
История длится четыре серии. Одна серия сорок пять минут. Главный герой,
милицейский майор, слеплен по образу и подобию комиссара Катани.
—
Я смотрел в детстве «Спрут», «Рабыню Изауру», «Просто Марию» и «Богатые тоже
плачут», — улыбнулся Вениамин.
—
Это хорошо. Первая серия начинается с убийства. У майора есть три версии.
Сначала он распутывает две, которые оказываются ложными, а потом находит верную
и раскрывает преступление.
—
Придумаю историю, не проблема.
—
Я работал редактором проекта в пятом и шестом сезонах. Потом ушел, рейтинг
упал, и меня позвали снова. Сейчас снимают девятый сезон, а ты напишешь для
десятого.
—
Внесу свое лепту в киноэпос про майора Бакланова!
—
Я Одессу в основном по фильмам знаю.
—
И какие фильмы тебе нравятся? «Любимая женщина механика Гаврилова» — мой
любимый фильм из снятых в Одессе.
—
«Долгие проводы» Киры Муратовой.
—
Обожаю этот фильм!
—
Сценарий написала Наталья Рязанцева.
—
Я знаю — первая жена Геннадия Шпаликова. Читал с ней интервью недавно.
—
Это мой мастер во ВГИКе, — сказал Саша.
—
Тебе повезло!
—
Хочешь сегодня вечером пойти к ней в гости?
—
Да ладно?! — не поверил Небеседин.
—
Я на полном серьезе говорю.
—
Конечно, хочу! О чем разговор!
—
Тогда подъезжай в девять на «Алексеевскую». Я буду ждать наверху.
—
Хорошо. Алексеев приглашает на «Алексеевскую» — забавно.
—
Тогда до вечера. Я побежал.
Окрыленный,
Вениамин достал планшет и наконец-то увидел долгожданное сообщение от
Астафьевой:
—
Венечка, я за городом у папы на дне рождения. Давай встретимся завтра днем?
—
Отлично! Завтра спишемся!
Он
решил скоротать время до вечера на Поклонной горе. Старался свыкнуться с
мыслью, что сегодня предстоит познакомиться с одной из самых интересных женщин
шестидесятых, а завтра он встретится с самой роскошной девушкой современности. Он
любил чудаковатые фильмы Киры Муратовой, которые многие не понимали, ощущал ее
особый авторский мир, хотя он не был ему близок. Год назад случайно оказался в
квартире Киры Георгиевны в начале Успенской улицы. Серая четырехэтажная
сталинка, лестница из белого мрамора, дверные таблички с фамилиями и регалиями
жильцов. Он помогал забрать вещи знакомым питерским художникам, случайно
остановившимся переночевать у Муратовой по приглашению ее внука. Сначала и не
подозревал, куда идет, и смекнул лишь тогда, когда увидел в прихожей гигантский
постер с портретом Ренаты Литвиновой. Потолки были высокие, около четырех
метров. Вся квартира была забита арт-объектами мужа Муратовой. Он мастерил
нечто сумасбродное из использованных батареек, поломанных гаечных ключей и порванных
велосипедных цепей. Квартира скорее напоминала давно заброшенный, запылившийся
склеп, нежели жилище всемирно известного режиссера.
—
Женя, а можно я зайду в комнату твоей бабушки и возьму у нее автограф? —
спросил Небеседин.
—
Она не любят, когда ее беспокоят!
—
Все понял! Spiderman is having you for dinner tonight! Spiderman is always
hungry! — Вениамин вспомнил строчки из песни «The Cure». Интерьер квартиры
походил на их старый видеоклип «Lullaby», и Небеседин сообразил, что если
посмеет заглянуть в комнату Муратовой, то она приготовит его тушку на ближайший
ужин.
Небеседин
лет в двадцать уяснил, что, живя в Одессе, надо непременно связать жизнь с
футболом или кино. Увлекательное занятие, внимание девушек, приличные деньги, в
конце концов. Профессиональным футболистом стать не удалось, и тогда он
переключился на изучение кинематографа. Читал книжки Митты и Макки по
сценарному мастерству. Пересматривал классические советские фильмы. Делал
пометки в блокноте, анализировал, обобщал. Актерская стезя его не прельщала, с
техникой он не дружил и не помышлял об операторской или режиссерской карьере, а
вот для того, чтобы стать сценаристом, у него были задатки. От школы
«Черноморца» в Отраде до Одесской киностудии идти всего десять минут неспешным
шагом, и он часто курсировал там. Сначала посмотрит игру на первенство города,
а потом бегом в зал — согреваться чайком и смотреть европейское авторское кино.
Или во время летнего кинофестиваля послушает лекцию какого-нибудь выжившего из
ума мэтра режиссуры, а потом через стадион «Динамо», вниз по склонам, к
футбольному полю, где играл за любительскую команду. Он понимал, что славные
киношные и футбольные традиции есть только в Москве, Санкт-Петербурге, Киеве и
Одессе.
Однажды
его пригласили сняться в полнометражном украинском арт-хаусном фильме.
Предложили сыграть дерзкого гопника, избивающего ногами главного героя —
никчемного, невостребованного рокера, чья известность не выходила за пределы
его двора. Денег за съемку не платили, но Вениамин ради любопытства согласился.
Он надел старый спортивный костюм с тремя полосками и появился в назначенное
время на импровизированной съемочной площадке на бульваре Жванецкого. В роли
режиссера выступала боязливая московская недотыкомка, выгнанная с первого курса
операторского факультета ВГИКа за прогулы и бесперспективность. Оператором был
молодой венгр, ни слова не понимавший по-русски и общавшийся с недотыкомкой
жестами. Английского ни он, ни она не знали. Средств на качественное
оборудование, естественно, не было, и снимал венгр на цифровой фотоаппарат.
Исполнитель главной роли был вдребезги пьян и коряво бренчал нечто отдаленно
напоминающее песни группы «Ноль» на расстроенной гитаре с четырьмя струнами.
Недотыкомка никогда не видела живьем мужскую драку и весьма абстрактно
разъяснила Небеседину, как он должен избивать главного героя. Вениамин плевать
хотел на ее нелепые рекомендации и во время первого дубля засандалил рокеру по
харе с такой силой, что выбил два передних зуба.
—
Что ты делаешь, парень? — спросил его рокер, отхаркиваясь кровью.
—
Ненавижу я вас, говнарей проклятых!
Недотыкомка
пересмотрела на фотоаппарате видеозапись удара и решила, что можно ограничиться
и одним дублем. Она попросту побоялась, что рокер не выдержит второго и
потеряет сознание. Она целый год монтировала свой шедевр и все-таки позвала
Небеседина на официальную премьеру фильма. Пригласительный был на двоих, и
Вениамин ради прикола позвал с собой мать. Полтора часа главный герой шатался
по улицам, и везде его шпыняли, гнобили и посылали куда подальше. Завидев кадр
с сыном, мать сморщилась. Она еле смогла высидеть пятнадцать минут и вышла из
зала с недовольным лицом:
—
Вас лечить всех надо! Больные люди! Начитались Пелевиных всяких, насмотрелись
разврата и взялись снимать какую-то ахинею! Веня, я не для того тебя родила,
чтобы ты скатился до участия в подобном убожестве!
Недотыкомка,
несмотря на полный провал фильма, все равно осталась довольна своим режиссерским
дебютом и напилась прямо в зале вместе. Бюджет ленты составил всего две тысячи
долларов. После этого опыта Вениамин навсегда для себя решил, что следует
сторониться всех арт-хаусных деятелей и независимых режиссеров. Инди-тусовка —
это отбросы общества, не востребованные монстрами коммерческой киноиндустрии. А
он хотел славы, самоактуализации, финансовой независимости и внимания прессы,
но никак не попоек с разливным винцом в районе Нового рынка. Ему была не
интересна локальная известность с пустыми карманами, мешками под глазами и
протертыми до дыр джинсами двадцатилетней давности.
Он
приехал на Поклонную гору и вспомнил, как гулял здесь десять лет назад. Тогда
было полным-полно роллеров и скейтеров с длинными дредами, косившими под
популярного в те времена рэпера Децла. Пацаны катались на досках, набивали
синяки, а потом потягивали пивко из банок. 7 мая на Поклонной горе молодежи не
наблюдалось. Гуляли лишь трио формата «папа, мама, я — вместе дружная семья!».
Он присел на лавочку и стал вспоминать свои давнишние визиты в Москву. Как в
2000 году поехал на Горбушку и накупил там видеокассет с мультиками про Бивиса
и Баттхеда: в доинтернетную эпоху развлечений было значительно меньше. Как
купил тогда красную спартаковскую футболку с номером девять и фамилией «Титов»
на спине. Как часами гулял по усадьбам в Кусково и Царицыно, мысленно
переносясь на пару столетий назад, когда там проходили светские рауты и балы
для важных особ. Как впервые попал на старый Арбат и сфотографировался у
памятника Булату Окуджаве. Как оказался в чаше реконструированных «Лужников» и
навсегда полюбил это магическое олимпийское место. Как бросал монетки в
миниатюрные фонтаны на Манежной площади. Он чувствовал, что Москва — это сердце
его Родины. Киев же был просто точкой на географической карте, не вызывавшей
никаких эмоций. Москва его поражала, удивляла и вдохновляла. Киев радовал лишь
в первые часы пребывания в нем, а потом нагонял тоску.
Он
воспринимал Россию как страну сытой стабильности, а Украину считал краем нищей
неопределенности. Его всегда удивляла тупая и злобная зависть галичан по
отношению к русским. Львовяне априори ненавидели русских, но никто и никогда не
мог внятно объяснить почему. В СССР Львов был известен прежде всего как место,
где производят автобусы, и никто из галичан не задумывался, что автомобильный
завод построили отнюдь не под руководством Степана Бандеры и Романа Шухевича.
Небеседину нравилось бывать во Львове, да только считал он его старинным
австро-венгерским местечком, захваченным у поляков украинской деревенщиной.
Вениамин
был огорчен тем, что нельзя иметь одновременно украинский и российский паспорт.
Двойное гражданство мечтали получить множество украинцев, но законодатели двух
стран препятствовали этому. Сам он давно помышлял о том, чтобы сменить гражданство.
В российскую армию призывали до двадцати семи лет, и ему нечего было
беспокоиться. Его раздражал синий паспорт с трезубцем, и он хотел красный, с
двуглавым орлом.
Простор
на Поклонной горе воодушевлял. В Одессе нет мемориалов с такой территорией
вокруг. Он засиделся и не хотел покидать Поклонную гору, но надо было
поторапливаться на «Алексеевскую». Вечерняя Москва внушала ему спокойствие.
Он
добрался до «Алексеевской» в назначенный час, но Саши нигде не было. Набрал
его, но телефон оказался выключенным. Решил, что это какое-то недоразумение, и
не стал расстраиваться. Принялся бродить по округе. По проспекту Мира мчались
сотни машин со включенными фарами. Столичная жизнь кипела, бурлила и била
ключом. Никто и не думал засыпать. Так проболтался на улице целый час, пока
дождался звонка Саши:
—
Извини, пожалуйста. У меня телефон сел.
—
Видно, мы разминулись у метро.
—
Подходи на Звездный бульвар, тридцать. Встречу тебя внизу.
—
Что ж ты раньше не сказал! Я через несколько домов, в «Звездной», живу! Уже
бегу!
Он
добрался закоулками к нужному дому и заметил Алексеева:
—
Вроде Москва и огромный город, а все рядом.
—
Это редкое совпадение.
Они
поднялись на четвертый этаж. Хозяйка квартиры ждала их на лестнице.
—
Присаживайтесь за стол, молодые люди. Я вас заждалась, — сказала она манерным
тоном опытного педагога творческого института.
—
Наталья Борисовна, извините за опоздание. У меня села батарея на телефоне, и мы
с приятелем не могли найти друг друга.
—
Пустяки.
Квартира
Рязанцевой была забита книгами и картинами. Наверняка многие из них были
подарены авторами. Он увидел на стене фото Геннадия Шпаликова, снял его
планшетом и немедленно выложил в инстаграм. («Шпаликов крутой», —
прокомментировала Арина.) Стол был сервирован, как положено. Последний раз Вениамин
пользовался такими старыми тарелками и вилками в детстве у бабушки. Он не
решался что-либо сказать, а лишь жевал грибочки и поднимал рюмки с Натальей
Борисовной и Алексеевым. Его так заворожила обстановка квартиры, которая, судя
по всему, не менялась с конца шестидесятых, что он лишь посматривал на книжные
корешки и слушал хозяйку.
—
Кира — сложный человек. Мы раньше переписывались. В смысле писали бумажные
письма. А потом все как-то сошло на нет. Я человек старомодный, компьютером не
пользуюсь. С Кирой было интересно работать, но тяжело. Сценарий «Долгих
проводов» пришлось переписывать семнадцать раз. Спорили с ней до хрипоты о
каждой реплике. В Одессе я давненько не была.
—
А где вы жили в Одессе? — осмелился спросить Вениамин.
—
Сначала у Киры, она мне устроила уголок сценариста, но потом мы поссорились, и
я ушла. Напротив киностудии было общежитие. Там все киношники останавливались.
У меня была небольшая комнатка. В соседнем доме жили Тодоровские, и я часто
общалась с Петром Ефимовичем. Это был островок диссидентства. Мы были
вольнодумцами. Не стеснялись в разговорах критиковать партию. Говорили на
запрещенные темы. Однажды Рейн читал мне свои стихи прямо на кухне. С Бродским
как-то выпивали.
—
А ты знаешь историю о том, как Бродский снимался на Одесской киностудии? —
спросил Саша Небеседина.
—
Конечно, знаю. Его вырядили в форму офицера гестапо. Тот фильм так и не вышел
на экраны.
—
Все ты знаешь, я смотрю!
—
Так печально, что молодежь сейчас ничего не читает. Я у своих студентов
спрашиваю: «Что вы читаете?» В лучшем случае называют пару неизвестных имен.
Мы, помню, в молодости старались доставать интересные книжки. Выменивали их на
импортные вещи. Читали в общежитии по ночам — давали только на сутки
какую-нибудь новинку, и надо было успеть прочесть за ночь, — вспоминала
Рязанцева.
—
А со Шпаликовым почему у вас не сложилось? — Вениамин отважился задать личный
вопрос.
—
Генка пил много. Душа у него болела. Это его и погубило, — ответила Наталья Борисовна.
—
А кто тебе еще нравится из сценаристов, кроме Шпаликова? — обратился Саша к
Небеседину.
—
Фридрих Горенштейн, черная овца шестидесятничества, как его называли некоторые.
Алексеев
и Наталья Борисовна стали рассказывать вгиковские истории, но Вениамин их не
запомнил. Его убаюкал голос Рязанцевой и расслабила водочка с грибочками. Он
заснул в креслице младенческим сном. Около полуночи застолье закончилось, и он
легко прошел несколько сотен метров от дома Натальи Борисовны до гостиницы и
лег в постель с ощущением счастья, усиливающегося с каждой минутой. Он
прикоснулся к кинематографической легенде и был в предвкушении встречи с
Ариной.
Восьмое мая
—
Вадик, вставай! Пора просыпаться! — Вениамин стучал в дверь Тимофеева.
—
Да проснулся я, — Вадим вышел в коридор.
—
Можно, я у тебя свои вещи оставлю? У меня номер оплачен до полудня, а к дяде я
планирую перебраться вечерком.
—
Конечно.
—
Кстати, интервью с тобой уже появилось на сайте «Российского патриотического
союза». Ты солидно смотришься на фото.
—
Дай почитать.
Вениамин
перетащил свою сумку в номер Тимофеева и дал ему свой планшет.
—
Все четко написано. Ничего не переврали. Пресс-атташе с виду тормоз тормозом, а
свое дело знает, — сказал Вадим, прочитав интервью.
—
Я бы тебя не повел в какую-нибудь левую контору, где все тяп-ляп.
Они
вышли на Звездный бульвар. Утро было солнечным и неимоверно позитивным.
—
Куда направляемся? — спросил Вадим.
—
Культурная программа у нас нынче. До четырнадцати часов уйма времени. Поедем в
парк Горького. Там Крымскую набережную, говорят, классно сделали.
—
А может, лучше еще одно интервью устроить или в какую-нибудь политическую
организацию обратиться? Еще раз повторяю: нам нужно оружие!
—
Хватит болтовни, хватит стрельбы. Оглянись — мы в одном из самых красивых городов
мира. Май, все цветет, люди радостные. А ты зацикливаешься на негативе! Так
нельзя! Мы уже ничего не изменим в Одессе! Там нужны профессиональные военные,
а не стрелки-любители вроде тебя!
—
А что мне делать?!
—
Жить! Любить! Раз ты выбрался из Дома профсоюзов, то, значит, ты вытащил
счастливый билет! Радоваться надо, а не тосковать и обдумывать планы мести!
Абстрагируйся от второго мая! Это уже прошлое! Думай о будущем! — Небеседин
старался ободрить товарища.
—
Да, но я не знаю, что меня ждет в Одессе. Кураховская, Давыденко и Акимов
улетели вчера, и пока от них никаких известий. Вдруг их уже арестовали менты
или похитили бойцы из «Правого сектора»?
—
Вы уже рассказали в «Прямом эфире» всю правду о случившемся — какой смысл вас
арестовывать или похищать теперь?! Где логика?! Если с вами что-нибудь
произойдет, то это будет лишним подтверждением того, что вы не врали на
программе и пролили свет на обстоятельства трагедии!
—
У меня сегодня вечером самолет, а я не знаю, как быть!
—
Решать, конечно, тебе, но думаю, что ничего страшного с тобой в Одессе не
случится. Всех пересажать невозможно! Ментовку в воскресенье штурмовали пять
тысяч человек! На митингах было тридцать тысяч! Русских в Одессе большинство!
—
Я вот думаю сбежать сразу после приземления самолета. Не буду выходить, как
все, через аэропорт, а перелезу через забор и убегу через сады.
—
С таким же успехом можно идти из Москвы в Одессу пешком.
—
Они наверняка мониторят фамилии регистрирующихся на рейсы.
—
Кто они? Что за боязнь мифического врага? Мания преследования? Ты
конкретизируй, пожалуйста!
—
Да какая разница кто! Они все в одной упряжке: милиция, СБУ, «Правый сектор»,
нацгвардия.
—
Такой потрясающий день, а ты опять о плохом! Выкинь все страхи из головы! Жизнь
продолжается!
Они
добрались до парка Горького. С моста увидели, что на Крымской набережной
проходит митинг в поддержку Донецкой Народной Республики.
—
Ты нарочно меня сюда привел? — спросил Тимофеев.
—
Нет. Честное слово, я не знал, что здесь митинг.
Юноши
и девушки держали в руках плакаты: «США, ответишь за Одессу!», «Киевская хунта
— горите в аду!», «Вечная память героям, павшим в неравной борьбе!». Молодежь
скандировала: «Но-во-рос-сия!»
—
Мы из Одессы! Спасибо вам за поддержку! — обратился Вадим к митингующим.
—
Одесса — русский город! — хором ответили ему.
—
А кто организатор митинга? — спросил Тимофеев.
—
Вон там, в сторонке, две женщины.
—
Пойдем пообщаемся.
Они
подошли к организаторам митинга. Две дамочки были им незнакомы. Одна была
тощая, в розовом спортивном костюме. Вторая полная, в черном бесформенном
балахоне.
—
Вы кто такие? — обратилась к ним тощая.
—
Мы из Одессы. Бывали на Куликовом поле. Нас пригласил в Москву канал «Россия»,
— ответил Вениамин.
—
Вы из Одессы?! Что вы мне брешете?! Я вас ни разу не видела на Куликовом поле!
Вы провокаторы и засланные казачки! — нервно крикнула тощая.
—
Я вас тоже, если честно, первый раз в жизни вижу, — съязвил Небеседин.
—
Да меня вся Одесса знает! — возмутилась тощая, задрав нос вверх и затянувшись
сигаретой.
—
А мы вас не знаем, — спокойно сказал Тимофеев.
—
Моя фамилия Мякинина — неужели ни разу не слышали?! — удивилась тощая, выпуская
изо рта кольца табачного дыма.
—
Представьте, не слышали, — вежливо ответил Вениамин.
—
Наберите в Интернете мою фамилию и прочитайте про меня! — гордо сказала тощая.
—
Да расскажите, кто вы. Сейчас не до чтения, — настаивал Вадим.
—
Я руководитель одесской областной организации «Русского единства» и
председатель кредитного союза «Финансовая инициатива»! — гордо сообщила тощая,
притаптывая окурок.
—
Понятия не имею, что это за конторы и чем они занимаются, — недоумевал
Небеседин.
—
И мое лицо вам тоже незнакомо? — в разговор вступила полная.
—
Ну, может, видел когда-то разок, — неуверенно сказал Вениамин.
—
Я председатель Ккомитета солдатских матерей юга Украины. Я собирала подписи на
Куликовом поле! Меня объявили в розыск! За мою голову дают награду! Я вынуждена
скрываться! Меня тайком вывезли через Крым! — полная скатывалась в бабскую
истерику.
—
А я как раз и не поставил подпись под петицией на Куликовом поле, — признался
Небеседин.
—
А как вас зовут? Сообщите ваши настоящие имена и фамилии! — потребовала тощая.
—
Вадим Тимофеев, партия «Русские патриоты».
—
Вениамин Небеседин, публицист.
—
Это значит, вас в Москву телевидение пригласило? — не унималась тощая.
—
Ага.
—
А вы вообще понимали, что это билет в один конец?! Вас немедленно арестует СБУ,
как только вы ступите на одесскую землю!
—
Не знаем мы ничего про СБУ. Мы не находимся под следствием или под подпиской о
невыезде, — растерялся Тимофеев.
—
Ха-ха, у вас еще все впереди! — злорадствовала тощая.
—
Я собираюсь вечером возвращаться в Одессу, — признался Вадим.
—
Твоя жена уже морально готова к тому, чтобы носить тебе передачки в тюрьму? —
цинично поинтересовалась тощая.
—
Мне терять нечего. Я был вечером в Доме профсоюзов, — ответил Вадим.
—
Я там не была, но была на марше антимайдана на Александровском проспекте. С
чего там все началось, скажите, пожалуйста? Хочу убедиться, что вы
действительно из Одессы.
—
Какой-то отморозок выскочил из-за угла, с улицы Жуковского, со стороны
Преображенской, и с криком выстрелил в толпу антимайдановцев из пневматического
пистолета, — моментально ответил Небеседин.
—
Все верно. Видать, вы действительно были там, — помягчела тощая.
—
Мы не знаем, что делать дальше и как быть. Повсюду предатели и стукачи. Сегодня
такое время, что никому нельзя верить! — оправдывалась полная.
—
И кто, по вашему мнению, стукач и предатель? Уточните, пожалуйста, — попросил
Вадим.
—
Давыденко — самые главные предатели! Вы думаете, откуда у них в семье стали
появляться машины и дома?! Они брали деньги у майдановцев и намеренно сливали
протестное движение! — сообщила полная.
—
Я ничего не слышал про то, что у Давыденко появились машины и дома. Их мать
выглядит бедной и несчастной женщиной, — сказал Вениамин.
—
Они умеют прибедняться лучше любых цыган! — воскликнула тощая.
—
С каждого митинга себе в карман клали по несколько тысяч долларов! Палаточному
лагерю доставались крохи! Почти все себе забирала семья Давыденко! — вторила ей
полная.
—
И откуда у вас такая информация, если не секрет? — поинтересовался Тимофеев.
—
Из надежных и давно проверенных источников! — ответила полная.
—
Позвольте тогда узнать, почему Давыденко сейчас сидит в изоляторе СБУ, если он,
как вы говорите, сотрудничал с майдановцами?! Неувязочка выходит! — не унимался
Небеседин.
—
Это специально сделано, для отвода глаз! Лучше сидеть в изоляторе СБУ, чем в
горящем Доме профсоюзов! — объяснила полная.
—
И что вы намерены предпринимать дальше? — поинтересовался Вадим.
—
В Украину мы точно не вернемся. Это исключено. Будем пытаться помогать
оставшимся в Одессе антимайдановцам.
—
Вы не знаете, где в Москве можно достать оружие? Сейчас легко переправить
стволы через Луганскую область, — откровенно спросил Тимофеев.
—
Еще чего захотели! Если б и знала, все равно бы вам не сказала! Такое не
сообщают незнакомым людям! — возмутилась тощая.
—
Вадик, пошли отсюда. Я не вижу смысла продолжать этот разговор. Мы явно не
находим общий язык, — не выдержал Вениамин.
—
Счастливо оставаться! — Вадим кивнул дамочкам.
—
Гуляйте-гуляйте, звезды телеэкрана! Как говорится, «перед смертью не
надышишься!» — со злорадством произнесла тощая.
—
Ох и не нравятся мне ваши лица! — сокрушалась полная.
Небеседин
и Тимофеев шли по реконструированной Крымской набережной к Кремлю. Вениамин был
раскован. Вадим, наоборот, сосредоточен.
—
А неплохо они сделали набережную! Велодорожки, скамейки, магазинчики со всякой
хипстерской ерундятиной, за клумбами следят, — сказал Небеседин.
—
Да ничего так, — вяло согласился Тимофеев.
—
Чего ты такой кислый?! Мне надоел твой пессимизм! Мы в центре Москвы, кругом
красота, солнышко светит, а ты понурый! Вадик, в конце концов, что с тобой?
—
Мне не понравились эти чудачки.
—
Мне тоже, и что теперь?!
—
Как ты думаешь, она правду сказала, что СБУ нас немедленно арестует, как только
мы вернемся в Одессу?
—
Да она в полном неадеквате, ты что! Я ее не воспринимаю всерьез! Дамочка явно
не в себе!
—
Кредитный союз, председателем которого она представилась, кажется, лопнул, если
мне не изменяет память.
—
Не знаю, как насчет кредитного союза, но, судя по вульгарному акценту и хамским
манерам, она точно из Одессы!
—
Да, голосок у нее наш.
—
Выбрось немедленно из головы двух дур, которых мы сегодня видели в первый и,
надеюсь, в последний раз в жизни!
—
Но я так и не решил, лететь мне сегодня вечером или нет.
—
У тебя есть какие-нибудь другие варианты?
—
Нет.
—
Тогда лети! Ты, главное, не забудь с собой икону, которую засунул под
бронежилет в Доме профсоюзов. Я уверен, что все тогда будет в порядке.
—
Икона и сейчас при мне, — Тимофеев постучал костяшками пальцев по животу.
—
Ты хоть знаешь, что это за здание? — Небеседин показал на конструктивистский
дом.
—
Понятия не имею.
—
Это Дом на набережной. Ты разве не читал роман Трифонова?
—
Я вообще ничего не читаю!
—
Знаменитый дом. Почти все жильцы были репрессированы в конце тридцатых.
—
У нас сейчас в Одессе ситуация похуже, чем в тридцать седьмом!
—
Ну разве что черные воронки еще по городу не ездят.
—
Скоро будут, не переживай!
—
Короче, сменим тему. Завтра большой праздник, и я хочу отметить его, как
полагается. Сегодня у меня встреча с девушкой, и я не собираюсь ее грузить
проблемами.
—
У тебя в Москве есть подружка?! — удивился Тимофеев.
—
Да.
—
Красивая?
—
Обалденная!
Они
прошли Большой Каменный мост, Кремлевскую набережную, Васильевский спуск, храм
Василия Блаженного и очутились на Красной площади.
—
Всех вожаков майдана со временем казнят на Лобном месте! — сказал Вадим.
—
Это будет слишком большой честью для них! — возразил Небеседин.
Прогулки
по Красной площади были запрещены. Все было огорожено. Площадь готовили к
параду, и одесситы направились к Александровскому саду через ГУМ.
—
Посмотри по сторонам — на витринах лучшие бренды мира! Самые крутые торговые
марки представлены в ГУМе! Любой майдановец, увидь сейчас это изобилие своими
глазами, немедленно бы попросил в России политическое убежище! — предположил
Вениамин.
—
Это тебе не «Седьмой километр»!
—
Еще бы!
—
Никаких турецких и китайских подделок!
—
Пойдем к фонтану и кинем в него монетки, чтобы сюда вернуться, — предложил
Небеседин.
—
А если целую жменю монет высыпать, тогда часто будешь возвращаться в Москву?!
—
Вот этого не знаю!
—
А монеты надо бросать украинские или российские?
—
Да без разницы.
Они
нашли в карманах копейки и бросили их в фонтан. Вениамин отправил Астафьевой
сообщением свой московский номер телефона.
—
Молодые люди, попробуйте новые ароматы от «Givenchy», — обратилась к ним
худощавая кудрявая девушка и протянула тонкие полоски белой бумаги, пропитанные
духами.
—
С удовольствием!
—
Пахнет весной.
—
Купите жене в подарок, — предложила девушка.
—
Я холост, — с улыбкой признался Небеседин.
—
Моя жена не пользуется духами, — объяснил Тимофеев.
—
Вероятно, она не нашла свой аромат, — предположила девушка.
—
Девушка, а можно я с вами сфотографируюсь на память? — спросил Вадим.
—
Да пожалуйста.
—
Веня, сними нас!
Небеседин
достал планшет и щелкнул их в обнимку.
—
Потом пришлешь фотки, — попросил Тимофеев.
—
Может, сразу послать их твоей жене? — пошутил Вениамин.
—
Не стоит!
«Российский
патриотический союз» назначил сбор у памятника маршалу Жукову. Одесситы
появились одними из первых.
—
Молодцы, что пришли! — приветствовал их функционер.
—
Для нас большая честь участвовать в возложении цветов к Могиле Неизвестного
солдата!
—
Чувствуется праздничная атмосфера. Вся Москва в ожидании парада. Георгиевские
ленточки повсюду.
—
Каждый год мы чтим память тех, кто не вернулся с фронта и пал в битве с
фашистскими захватчиками. Ветеранов становится все меньше, и тем ценнее их
воспоминания о тех героических днях. Наш союз оказывает старикам адресную
помощь: помогаем с медикаментами, присылаем волонтеров для помощи в уборке
квартир. Мы благодарны ветеранам за наше мирное настоящее, без войн, —
рассказывал функционер.
—
Хорошим делом занимаетесь, — похвалил Вениамин.
—
Так и надо! — поддержал Тимофеев.
У
Небеседина зазвонил телефон. На дисплее высветился незнакомый номер.
—
Алло.
—
Да, дорогая! Где и когда мы встретимся?
—
Я сейчас в консульстве, получаю визу. Освобожусь через часок. Ты где хочешь
пересечься?
—
Серебряный Бор, конечно!
—
Тогда езжай до «Полежаевской», а там садись на троллейбус или в маршрутку. Жди
меня у танка возле троллейбусного кольца. Его легко найти.
—
Хорошо!
Функционер
вручил одесситам по две красные гвоздики и по одной георгиевской ленточке.
—
С нами всегда на возложении цветов бывает кто-то из иногородних. В прошлом году
были севастопольцы, а в этом — вы.
—
Надеюсь, что вскоре после возложения цветов мы с вами, как и севастопольцы,
вновь станем соотечественниками, — сказал Вадим.
Церемония
проходила очень медленно. Всех направлявшихся в Александровский сад тщательно
досматривали милиционеры и пропускали сквозь металлоискатель. Цветы возлагали
по строгой, заранее спланированной очередности. Сначала Русская православная
церковь, потом коммунистическая партия, затем детдомовцы из регионов и лишь в
самом конце патриотические силы. Вениамин рисковал опоздать на встречу с
Астафьевой.
—
Вадик, слушай — я пойду. Церемония затянулась. Мне пора на свидание. Возьми
цветы и возложи за меня.
—
Твое право.
—
Дождись меня вечером в номере — мне надо сумку забрать.
—
Я отсюда сразу в гостиницу.
—
Отлично!
Небеседин
добрался до конечной остановки за пятнадцать минут и присел на скамейку возле
танка Т-34. Пятилетний малыш пытался залезть на танк, и это не нравилось его
отцу.
—
Слезь немедленно, кому говорят! Ты или упадешь, или весь перепачкаешься!
По-другому у тебя не бывает!
Двадцатиминутное
опоздание Арины было сущим пустяком. Она шла легкой походкой. Ее лицо было
веселым и беззаботным. Они обнялись и поцеловались в щечку.
—
Ты восхитительна!
—
Спасибо! Давно ждешь?
—
Нет. Тебя я готов ждать сколько угодно! Рад, что свалил из Одессы. Постепенно
прихожу в себя после пятницы.
—
До сих пор не могу поверить в случившееся.
—
Увы. А ты тут как?
—
Сочи посетила — дороговато там. В Северодвинске была.
—
Слушай, Серебряный Бор — самое потрясающее место в Москве!
—
Я обожаю Серебрик! Он меня вдохновляет. Могу здесь часами бродить, наедине с
мыслями.
—
И какие у тебя сейчас мысли?
—
Визу вот получила. Собираюсь в Европу: Прага, Берлин, Париж. Затем в Италию,
записывать альбом. Парень один попросил написать стихотворение, хотел так
сделать предложение своей девушке. Я сказала, что за это не могу взять с него
деньги. Тогда он предложил меня отблагодарить помощью в записи альбома. У него
студия в Италии.
Они
присели на скамейку возле озерца.
—
Я все для себя уже решил: хочу идти с тобой по жизни. Жениться надо на той, с
кем хочешь встретить старость.
—
Отчаянный ты парень. Идеалист.
—
Но я не собираюсь просто говорить тебе красивые слова. Мне в Москве уже
предлагают сериалы писать. Платят нормально. Я остаюсь в России и буду
выбиваться в люди!
—
Я верю в тебя!
—
Если ты согласна идти со мной вместе по жизни, то пошли завтра на Парад Победы!
Или после парада погуляем по центру!
—
Посмотрю по обстоятельствам, — кокетливо произнесла Астафьева. — Пошли на
остановку, мне пора на встречу с подружкой.
Они
сели в пустую маршрутку.
—
Мне выходить через три остановки. Сам доберешься?
—
Конечно. Мы договорились насчет завтра?
—
Договорились, но я тебе ничего не обещаю. Без обид?
Они
крепко обнялись, и Арина вышла на своей остановке. Небеседин за час добрался от
Серебряного Бора до «Звездной».
—
Вижу, ты в отличном настроении, — сказал Тимофеев.
—
У меня все замечательно.
—
В общем, так: если я завтра днем тебе не отзвонюсь, то это значит, что меня
арестовали или похитили. А если наберу, то тогда со мной все в порядке!
Вениамин
забрал свои вещи из номера Тимофеева и поехал на «Выхино» к дяде Георгию. Дядя
был типичным холостяком, за пятьдесят, коротавшим вечера с ток-шоу «Давай
поженимся». Сам он никогда не был женат — его мать боялась, что сына охомутает
какая-нибудь провинциалка, желающая получить столичную прописку, и поэтому
настраивала его против всех женщин. Мать умерла, и он остался один-одинешенек.
Работал на электромеханическом заводе, где целый день паял микросхемы. Возле
заводской проходной была большая помойка, где он выискивал выигрышные крышечки
от пивных бутылок. За свою холостяцкую жизнь он таким образом собрал немыслимое
количество призов, которыми была заставлена его двухкомнатная квартира. Почти
весь гардероб состоял из шорт, футболок и толстовок с логотипами «Pepsi»,
«Coca-Cola» и «Клинское». Увлекался рыбалкой и отпуск проводил в Рязанской
области, где сетью ловил всякую речную мелочь. Книжная полка была заставлена
справочниками рыболова и охотничьими энциклопедиями.
—
Вот я и приехал к тебе жить, — с порога заявил Небеседин.
—
Проходи, я тебе уже сосиски с картошкой приготовил на ужин.
—
Мать не звонила сегодня?
—
Нет, она только вчера сообщила, что ты переберешься ко мне.
Вениамин
заглянул в комнаты и увидел, что они доверху заставлены картонными коробками.
Поинтересовался содержимым коробок у дяди.
—
А чем это у тебя вся квартира забита?
—
А это твоя мама приволокла ко мне библиотеку вашего деда, — равнодушно сообщил
Георгий.
Племяннику
стало не по себе. Он долго не знал, что сказать, провел минуты три в раздумьях,
а потом позвонил матери:
—
Если ты считаешь, что я когда-нибудь перетащу всю эту макулатуру в Одессу, то
ты глубоко ошибаешься! Я тебе грузчиком не нанимался! Завтра же выкину этот
хлам на ближайшую мусорку!
—
Но там ведь Пушкин, Чехов…
—
Плюшкин! А ты задумывалась о том, кто это все будет читать? Для кого эти книги?
Для моих еще не родившихся детей?! Думаю, что, когда они подрастут, бумажные
книги совсем потеряют актуальность!
—
Ты невыносимый, — сказала мать.
—
Весь в тебя!
Он
поужинал и сел на диван рядом с дядей, смотревшим вечерние новости. Заметил на
диване стопку женских юбок и удивился.
—
А юбки тебе зачем?
—
Халява! По сто рублей штука! Сегодня попал на распродажу возле «ВДНХ» и целых
десять юбок прикупил — в хозяйстве все пригодится!
Небеседин,
едва сдерживая смех, вышел из комнаты и заперся в ванной. Умылся, почистил зубы
и лег спать. Завтра его ожидал важный день.
Девятое мая
Проснулся
от позывных Радио России. Приемник на кухне работал круглосуточно. Вениамин
радио не жаловал, но не мог без него представить квартиру дяди. Приемник
создавал иллюзию человеческого присутствия. Комната, где спал Небеседин, была
наполнена рассветным солнцем. Даже картонные коробки с книгами, заполнившие
почти все пространство, не раздражали его праздничным майским утром. Он принял
душ, выпил чашку черного чая с тульским пряником и отправился к метро «Выхино».
Прекрасно понимал, что Парад Победы вызовет огромный ажиотаж и следует приехать
пораньше, чтобы занять место с хорошим обзором. Таджикские дворники в оранжевых
безрукавках заканчивали мести тротуары спального района. В этот момент каждый
гастарбайтер был Небеседину роднее и ближе, чем любой украинский патриот в
вышиванке. Рухнул миф о братстве славянских народов. Теперь братство
определялось отношением к России и Великой Отечественной войне. Ходишь с
георгиевской ленточкой — свой человек. Поносишь русских и веришь в то, что США
выиграли Вторую мировую, — чужак.
Вениамин
привык к тому, что «Выхино» — конечная станция, на которой можно спокойно
занять сидячее место в вагоне, но Таганско-Краснопресненская линия уже вышла за
пределы МКАД и обзавелась двумя новыми станциями — «Лермонтовский проспект» и
«Жулебино». Сидячих мест в вагоне не было, и пришлось ехать стоя. По
вдохновенным лицам пассажиров было видно, что они тоже едут в центр, чтобы
увидеть Парад Победы. Он вышел на станции «Китай-город», но у эскалатора
действовал строгий пропускной режим. Милиционеры пропускали только тех, у кого
были пригласительные билеты на Красную площадь. Пришлось доехать до «Кузнецкого
моста», и лишь там он смог выйти на поверхность.
Сразу
наткнулся на аутентичную фронтовую полуторку. На борту красовалась надпись: «Мир
помнит 9 мая 1945 года». Мальчишки хотели пробраться в кабину, но она была
закрыта. Вениамин достал планшет и по привычке принялся лазить в Интернете. У
него оставалось еще много предложений на встречи, но он решил, что в
торжественный день хочет видеть только Арину. В почте были свежие послания от
окончательно спятившего Антона Соседина. В фейсбуке одесские трепачи обсуждали
новое красное платье Валерии Милашкиной. Берл Херснимский продолжал штамповать
рифмованную сионистскую пошлость. Архангельский с бодуна заявил, что
музей-усадьба «Архангельское» должна быть передана ему в собственность. Франц
Искевич, как всегда, лепил материалы из клише вроде «склонили чашу весов в свою
пользу». Новостные сайты размещали сводки из Луганска и Донецка. Но все это совсем
не волновало. Он думал только об Астафьевой и победе над фашизмом.
На
Красную площадь было невозможно попасть. Повсюду милицейские кордоны. Он не
привык к специфике ментовского государства с постоянными проверками документов
и досмотром личных вещей. В Украине милиция более халатно выполняла свои
обязанности. Но он понимал, что лучше ментовское государство, чем бесполезная
милиция, неспособная защитить своих граждан. После трагедии в Доме профсоюзов
он был согласен хоть каждый день подвергаться допросам в милиции, лишь бы это
помогло в борьбе с неонацизмом. Украине не хватало жесткого контроля. Украинцы
перестали уважать и бояться милицию.
Он
направился к памятнику Пушкину по Большой Дмитровке и прошел мимо Генеральной
прокуратуры, где работал Петр Сергеев. Переулки, ведущие к Тверской, были
оцеплены милицией. Народу столько, что не протолкнуться. Разве что на голову
поэту не сели. Все хотели рассмотреть боевую технику, участвующую в параде.
Десяток студентов забрались на крышу биотуалета, не рассчитанную на столь
большую нагрузку, и один из парней, под смех приятелей, провалился прямо в
толчок. Вениамин долго выискивал хорошую точку для обзора и наконец нашел.
Выручила одесская смекалка. На лестнице, ведущей в подземный переход, была
дорожка для инвалидных колясок, оборудованная перилами. Он забрался на перила,
и ему теперь отлично была видна Тверская. Из окон сталинок выглядывали
проснувшиеся жильцы. У одного в руках был георгиевский флаг.
Парад
начался. Взревели моторы бронетранспортеров. Зашевелились гусеницы танков.
Покатили по Тверской пушки и зенитные установки. Повсюду слышались восторженные
возгласы зрителей. Русский народ был единым в момент всеобщей национальной
гордости. У Небеседина зазвонил телефон. Номер был украинским, но незнакомым.
—
Здорово, это Тимофеев.
—
Ты в Одессе? Все в порядке?
—
В Одессе. Долетел без происшествий. Пока на свободе. В городе полно нацистских
карателей.
—
Что значит «пока на свободе»?! Тебя никто не посмеет арестовать! Успокойся, наконец!
—
Надеюсь, мы еще встретимся.
—
Я тоже на это надеюсь!
—
С праздником Победы тебя!
—
И тебя с праздником!
—
Победа будет за нами!
Небеседин
дождался момента, когда техника проедет мимо памятника курчавому классику, и
решил пробираться на Триумфальную площадь, чтобы увидеть возвращение колонны.
Пошел по Малой Дмитровке и через Садовое кольцо попал на Маяковку. К парапету
было не пробиться, но он опять схитрил: зашел в расположенное на углу кафе,
встал на высокий подоконник и увидел площадь. Прождал колонну около получаса,
достал планшет и стал фотографировать проезжающие мимо военные «Уралы» и
КамАЗы. Детвора ликовала при виде боевой техники. Наверняка в те секунды многие
мальчишки захотели в будущем стать военными и защищать Родину от врагов.
Охранник в кафе сделал замечание: мол, слезьте с подоконника. Не стоит на него
вставать в уличной обуви. Тогда Вениамин снял кроссовки и встал на подоконник в
носках. Претензий у охранника больше не было.
Колонна
проехала, и следом за ней появились поливальные машины. Улицы спешно приводили
в порядок. Небеседин решился набрать Арину. Она как раз любила просыпаться
около полудня. Но вместо любимой услышал лишь сухое послание от оператора:
«Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети».
Он
начал немного волноваться и подумал, что Арина решила его проигнорировать.
Побрел по Садовому кольцу в сторону Арбата. Улицу еще не открыли после парада
для свободного движения транспорта, и по проезжей части спокойно катались
велосипедисты. Потом свернул на Старый Арбат и сразу вспомнил строчки Окуджавы:
«Ах Арбат, мой Арбат, ты моя религия…» Снова позвонил Арине, но ее телефон был
по-прежнему выключен. Вениамин встревожился.
На
Арбате, как всегда, было шумно и весело. Хитрые торгаши пытались впарить
иностранцам матрешки, солдатские шапки и валенки. Возле стены плача Цоя
безголосые лабухи пели песни «Кино» и парень в черной майке приставал к
прохожим с просьбой помочь бедным музыкантам. Уличные танцоры, расстелившие на
тротуаре квадрат из линолеума, соревновались в брейке и хип-хопе. Он поймал
себя на мысли, что Старый Арбат не меняется с годами, оставаясь местом, где
уживаются маргиналы и коммерсанты. Потом пообедал двумя блинчиками с шоколадом,
запив их смородиновым морсом. Жара стояла под тридцать, и с полным желудком
ходить было бы тяжеловато. Поэтому он ограничился легким перекусом.
Посмотрел
в Интернете фотоотчет о том, как одесские патриоты не побоялись провокаций и
возложили цветы к Вечному огню в парке Шевченко. Он мысленно перенесся в Одессу
и почтил память всех жертв фашизма. Улыбнулся, когда увидел фото, на котором
Кураховская воинственно размахивала кулаком и что-то говорила в мегафон. «Мисс
баррикада» не струсила и не стала отсиживаться в засаде, а это верный признак,
что русская Одесса не собирается сдаваться. Прочитал новость: депутат-коммунист
Акимов уехал в Крым восстанавливать здоровье. И решил, что в сложившейся
ситуации, тот поступил верно. Фашисты всегда пытаются уничтожить первыми
коммунистов, и ему не стоит рисковать жизнью, оставаясь в Одессе. Неожиданно
наткнулся на интервью с матерью братьев Давыденко. Она говорила о необходимости
продолжения протестного движения в городе и требовала у властей освободить ее
старшего сына, до сих пор находящегося в киевском изоляторе СБУ. Как всегда, в
ее словах женские эмоции и материнский инстинкт преобладали над холодным
рассудком.
Присел
на скамью на Воздвиженке и стал размышлять о судьбе своих предков. Его деда
приглашали в Москву на хорошую должность в Министерство путей сообщения, но он
не решился на переезд. Его мать училась в Москве в институте на дневном
отделении, но по распределению попала в Одессу. Может, у него все-таки сложится
с Москвой…
На
Воздвиженке к прохожим приставали назойливые цыганки, и он перебрался в
Александровский сад. Сел в тени прямо на ухоженную лужайку рядом с Кремлевской
стеной и опять набрал Астафьеву. Результат был прежним.
Он
загрустил и целый час просидел в Александровском саду. Чувствовал себя
брошенным и никому не нужным. Его никто не любит и никто не ждет. С понурым
лицом побрел к памятнику Пушкину через Манежную площадь, присел на скамейку и
хотел было нырнуть в фонтан от отчаяния, но тут зазвонил телефон.
—
Приветик, ты где? — спросила Астафьева.
—
Приветик, я на Тверском бульваре. А чего у тебя весь день выключен телефон?
—
А ты разве не догадался?
—
Нет.
—
Стихи я писала! Надо ведь поздравить ветеранов! Только что выложила «вконтакте»
— можешь прочесть. Ты будешь там же, на Тверском? Я через полчасика подтянусь.
Жди меня! — сказала Арина.
—
Да куда я денусь!
Вениамин
вздохнул с облегчением и сразу открыл страничку Астафьевой, где увидел название
«Спасибо! С Днем Победы!»:
Слава
Героям Великой Страны!
Слава
и выжившим, и недожившим!
Стих
ужасающий голос войны,
и
пулеметов не слышно.
—
Жил бы я, деда, коль ты б не погиб
в
этой ужасной схватке?
Старый
портрет возле койки молчит.
Бабушка
плачет украдкой…
Бабушка
шепчет — и нет тишины!
шепчет
и еле дышит:
—
Слава Героям Великой Страны,
слава
и выжившим, и не дожившим!
Чуть
ниже было еще одно новое стихотворение Арины:
Страшно мне — и к нам пришла Война.
Покрывает избы черный дым.
Я всю ночь молилась у окна:
— Господи, верни его живым.
Опустились ставни у старух,
неживой на улицах покой.
Что есть сил я повторяла вслух:
— Господи, верни его домой.
Ветер растрепал мою косу,
в пепелище превратился сад.
Я все в голове своей несу:
— Господи, верни его назад.
И ползли мучительно года,
вечностью казаться стали дни.
Я шептала, сидя у пруда:
— Господи, верни его, верни…
За спиной послышались шаги
и затихли прямо за спиной..
Голос и касание руки:
— Я вернулся, милая, домой.
Грусть
моментально улетучилась. Он приободрился, воспрял духом и стал ждать. Арина
появилась на Тверском ровно через час после звонка, хотя обещала быть через
тридцать минут, но он не обиделся. Она была в легком черном платье, белых
балетках и, как всегда, с голубым рюкзачком за спиной. Их губы слились в
поцелуе. На них стали глазеть любопытные малыши и седые блюстительницы морали,
но их это не смущало.
—
Женишок, а что мы будем делать сегодня вечером?
—
Русских!
—
В смысле?
—
Русских людей! Ты забыла, сколько русских погибло второго мая в Доме
профсоюзов? Надо родить новых русских патриотов, готовых сражаться за отчизну!
Займемся решением демографической проблемы!
—
Рожу я тебе русских, не переживай!
Взявшись
за руки, они пошли в сторону Старого Арбата. Шагали, напевая старую песню на
стихи Геннадия Шпаликова:
А я иду, шагаю по Москве,
Но я пройти еще смогу
Соленый Тихий океан,
И тундру, и тайгу.
Они
без устали целовались, обнимались, ходили на носочках по бордюрам, рассказывали
друг дружке стихотворения, кормили голубей хлебом и танцевали под песни уличных
музыкантов на Арбате. И ведь не зря 1 мая Бондарь сказал Небеседину, что все
будет хорошо. У Вениамина вечером 9 мая все было не то что хорошо, а просто
отлично!