Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2014
Григорий Владимирович Горнов родился в Москве в 1988 году, учился в Литературном институте им. Горького (семинар Арутюнова), автор двух книг стихов. Публиковался в журналах «День и ночь», «Новая юность», «Зинзивер», «Студенческий меридиан» и др.
Оливия
Как дерево, скрипнет дверь. Загудит сквозняк.
Как жизнь, проедет за лесом мотодрезина.
Мыслей закончится бессмысленная возня.
От порыва ветра у крыльца упадет осина,
Закрыв крыльцо волосами, как ты меня.
Голос, тихий как пианино в дому на другой стороне
Вечера дикого, как женщина, родившаяся в подвале
И жившая помимо подвала только лишь на луне,
Куда ее однажды унесли домовые и, как машину, припарковали,
На любой вопрос она отвечает все не и не.
Мечта — материк, забывший про текучесть вод,
Стихотворением пленной римлянки закольцовывает скрижали,
Превращая их в то, из чего твой святой народ
Сделал собственно то, на чем мы с тобой въезжали
В Иерусалим стиха, камыш, шестьдесят там какой-то год…
Я на тебя надеваю сначала один, а потом и другой чулок,
Как будто я тебе не поэт, а всего-то сказать, любовник —
Пластмассовый ключ от леса. Солнца пустой челнок
Наматывает дни на землю. Ключами звенит ольховник.
Ты надеваешь платье. Вечер ввинчивается в позвонок.
И души разорванной серпантин
Будет болтаться в душе еще долго, долго,
И зрачок, высунутый как фитиль,
Который поддернула речи твоей иголка,
Очень скоро, пожалуй, пойдет в утиль.
* * *
Горизонт обесточен (В ГЭС попала звезда).
Кровли засыпаны выкристаллизовавшейся тьмою.
Мы, интуитивно попав в разнонаправленные поезда,
Движемся друг от друга по спящему Подмосковью:
Ты на Юг, я на Север, как будто какой-то бес
Магнитных опилок насыпал в компас, стянул, как скатерть,
Наше прошлое со стола и под шумок исчез.
Я люблю тебя от бусинок до ногтей,
И при этом, конечно, и ногтя твоего не стою.
Горизонт обесточен. Время всего лютей.
В этом дантовском круге движенье сродни простою:
Север тоже что Юг, если так раскрутить
Землю, как той далекой ночью,
Когда вилась сквозь наши раковины ушные самозванка нить.
Горизонт обесточен. Горит фольварк.
Дым над кладбищем напоминает Рембрандта с кистью.
Ничего не спросить у музыки, коли так
Музыка эта расправляется с нашей жизнью.
Не разобрать, где тут страсть, где грех.
ГЭС скрипит. Темнота сверху сыплется на турбины.
И на многие километры раздается смех.
Отрезай полотно для савана, как лиман
Отрезает солнце, перед тем как уйти за горы.
Слушай только меня, ибо все вне меня — туман:
Двух звезд во времени затихающие переговоры.
Слушай только меня, потому что нет
Большей лжи, чем мои слова, и тем заметней правда:
На обратной стороне души раскрошенный сухоцвет.
Птица
У нее были кудри из прессованной пыли,
Душа голубая с прожилками железных дорог.
Пружины в локтях, в коленках. И мы любили
Временами переходить с молчания на монолог.
Когда я родился, заводные птицы не выпускались:
Заводы перешли на радиоуправление, провода, ИК.
Для заводной птицы требуются специальные сплавы,
Сноровка рабочих и еще много чего недоступного в наши века.
Но как-то в речку я уронил мобильник,
Полез в воду, и, рыская в иле, я отыскал ее.
Я купил ей платье, и мы ходили в лес собирать чернику
И ту белую ягоду, что тогда не исчезла еще.
Мне звонили друзья, однокурсники, бывшие жены,
Но вместо привычной речи слышали разговоры рыб,
И как в мутной воде шипят упавшие с веток клена
Звезды, непохожие на молчаливые, упавшие с веток лип.
Лодка
«Последней лодке старого затона
От уходящей вышки смотровой» —
Подписано письмо. И нет ни стона.
Повсюду только пепел костровой.
И остров вдалеке. Читаю: «Знаю
Изгибы, швы какие у сосны.
Я знаю, ты хотела плыть пустая,
Обласканная ивами весны».
Но странник тот не слышал эти строки.
На остров дальний он хотел попасть —
Он сел в тебя, безмолвный, одинокий,
И с силой стал на весла налегать.
Но что-то в дно ударило со страстью.
И хлынула на дно без лжи, стыда,
Твои изгибы все собою застив,
Цветущая затонная вода.
Промозглы были ночи сентября.
И странник, натащив из леса хворост,
На хворост сверху положил тебя.
Женщина наоборот
Ты ходишь головой. Целуешь пяткой.
Коленкой смотришь. Ляжкой говоришь.
Легко все части тела увлеклись
Игрою в салки и игрою в прятки.
Под синим платьем ухо позвонка —
Признаньям пальцев так пристрастно внемлет.
И я, по пояс погруженный в землю,
Наполовину в небесах, пока.
По маю снег остался лишь во мне,
В пещере тесной, скрытой костью лобной.
И ты рукой отбросила надгробье
И старый снег подбросила к луне.
Не стало платья, но остались мы.
Не стало ляжек, головы, коленок:
Взошли везде созвездия горелок
Сверхновой и пульсирующей тьмы.
* * *
Когда любимая женщина скажет идти долой,
Когда время на корточках обрушит молчание кораблей,
Мы окончательно определимся, кто первый здесь, кто второй,
Кто самшитовый крест, кто песок, кто пятьсот рублей.
Когда любимая женщина с повинной придет сама,
Скинет плащ, слухом приимет, зрением обожжет,
Мы вернемся в заброшенные родительские дома,
И будут печаль и слезы, но будет нам хорошо.
Когда любимую женщину за руку, к алтарю,
Покорную, отрешенную, такую, что можно жить,
Я все написанное человечеством заново повторю,
Чтобы любимая женщина уйти не смогла решить.
Иконы венчальной потрескается киот,
Но лик возгорится так, чтоб весь мир ослеп.
Когда любимая женщина вдруг умрет,
И моя душа отправится ей вослед.