Опубликовано в журнале Нева, номер 8, 2013
SeamusHeaney. TheHawLantern. SelectedPoems.
Шеймас Хини. Боярышниковый фонарь. Избранное. Центр книги Рудомино, М., 2012. Переводы стихотворений Г. М. Кружкова. Тираж 2000.
В книгу ирландского поэта Шеймаса Хини вошли стихи из всех его двенадцати сборников и нобелевская лекция «Дань поэзии». Переводы стихов, составление книги, заметки и комментарии сделаны замечательным переводчиком Г. Кружковым. Книга представляет собой двуязычное издание, что особенно ценно для тех, кто интересуется переводом и кому важно соотнести перевод с подлинником. В предисловии к книге Г. Кружков написал о стиле Хини: «Его стиль необычайно конкретен, почти прозаичен, лирический посыл скрыт, приглушен — это трудно передать по-русски, в нашей поэзии больше романтического пафоса, музыкальной стихии. Непривычно и то, что в своей основе он поэт деревенский, а не городской. ‹…› Музыка жизни, неотделимая от музыки памяти, — то прекрасное, что звучит в поздней поэзии Хини». «Копающие», «Реквием по „стриженым“», «Любовь океана к Ирландии», «Север», «Камешек из Дельф», «Воздушный змей для Майкла и Кристофера», «Боярышниковый фонарь», «В Кантоне ожидания», из цикла «На вырубке», «Святой Кевин и дрозды», «Памяти Теда Хьюза» — лучшие стихи книги. Замечателен образ творчества в стихотворении «Копающие» («Digging»):
Меж пальцами моими авторучка
Пристроилась, как на лафете пушка.
Поэт видит себя таким работником, как его отец, копающий землю, как его дед, нарезавший лопатой торф:
Лишь авторучка пристроилась
У меня в кулаке.
Буду ею копать.
Замечателен перевод стихотворения «North», о возвращении к берегу Атлантики, к родному берегу, где поэт слышит голоса умерших героев других эпох, призывающих его жить в своем мире и писать о том, что он чувствует, что знают его руки: «Trust the feel of what nubbed treasure / your hands have known». В переводе это звучит так:
Зренье не оскверни
светом ярким и желтым,
доверяйся тому,
что на ощупь нашел ты. («Север»)
Прекрасно стихотворение «Лодка», памяти Теда Хьюза, в котором автор спрашивает у своего собеседника, каким было впечатление от встреч с Элиотом, и тот ответил:
когда он смотрел вам в лицо,
казалось,
Что вы стоите на набережной и прямо на вас
Движется фрегат «Королева Мэри» —
Медленно, очень медленно,
И вот теперь
Мне кажется: я смотрю с края пирса
На него, а он гребет, налегает на весла,
Но деревянная корма его лодки
Дрожит, как привязанная, дрожит и мерцает —
Но не продвигается вперед ни на дюйм.
В этом ответе мы чувствуем масштаб Элиота, даже если никогда не встречались с его стихами, и силу слова самого Хини.
В стихотворении «Воздушный змей для Майкла и Кристофера» поэт вспоминает свои детские игры с воздушным змеем и своего друга, сравнившего наши взаимоотношения с душой со змеем на нитке: «Мы сами / прицеплены к душе, парящей в небе, / которая нас тянет за собой». Все стихотворение представляет собой одну развернутую метафору. Путь в небе змея сравнивается с движением птицы (у автора это бекас, в переводе Кружкова — жаворонок), с трудным движением по полевой борозде, «по неудобной, каменистой пашне».
Стихи «В Кантоне ожидания» воспринимаются стихами о российской жизни. Как будто поэт Шеймас Хини подслушал мысли нашего интеллигента и выразил его надежды, иронию, тайные мысли:
Мы жили в сослагательной
стране,
Под тучами нависшими смиренья,
Вздыхая поминутно: «Где уж нам!» —
И ежедневно повторяя две
молитвы: «Разрешите» и «Дозвольте».
Это ожидание сменяется листаньем книжек по ночам на кухнях «через трясину утвержденных текстов», появлением нового поколения людей, отвергших «все сослагательные обороты», тех кто «верит изъявительным глаголам / И собственным поступкам».
В стихотворении из цикла «На вырубке», «В тот день все были в церкви. Мы одни…», Хини передает чувство любви к умершей через очень простой образ: он вспоминает, как все были в церкви, а он и она чистили картошку, и у него было ощущение общения с ней «без слов / Картофелин поочередным всплеском». В момент прощального псалма над телом умершей поэт думает не о словах молитвы, а вспоминает «котелок с картошкой, / Ее дыханье и склоненный взор… / Мы ближе уже не были с тех пор». У Хини вообще очень часты простые, деревенские, бытовые образы. Таково и стихотворение о св. Кевине, который стоит в молитве в тот момент, когда к нему на ладонь спускается дроздиха. Она снесла яйцо, и св. Кевин должен держать свою руку в жару и в дождь, пока не появятся птенцы. Поэт пытает представить сновидящие, вещие пальцы Кевина, что чувствовал святой в момент этого ожидания, в момент молитвы, в момент забытия себя, своего тела и реки, у которой он стоял:
Один, в глубоких отражаясь
водах,
Стоит святой, шепча: «Господь воздаст».
Нет больше тела — лишь одна
молитва;
И птицы, и поляна — все ушло,
И этих вод названье позабыто («Святой Кевин и
дрозды»).
Из стихотворений, не включавшихся в сборники, нельзя не отметить «Пучок петрушки для поэтической макушки», посвященный Иосифу Бродскому, поэту, «чей глас иных из нас / Еще до гласности потряс». Внезапное вторжение Бродского в русскую поэзию дано в стремительном образе: «В потемки брежневских времен / Еще юнцом ворвался он, / Как астероид». Поэзия Бродского для Хини вне поэтических клише, вне традиционного отношения к слову. Его вхождение в поэзию — нарушение дозволенного временем, появление золотого клада, рев поэтических зверей, великая высота образов. Это не романтическая риторика. Его Хини видит и в самом деле лучшим! И вспоминает свою встречу с Бродским, разговоры о поэзии. ДерекаУолкота, Уильяма Шекспира — Хини всех поэтов видит друзьями Бродского, подразумевая связь гения Бродского со всей мировой поэзией («Allactor-playwrightesarehisfriends»).
В предисловии к книге Г. Кружков отмечает: «Стихи Хини на смерть Бродского написаны тем же ритмом, каким Оден проводил в гроб величайшего поэта Ирландии Уильяма Йейтса». Г. Кружкову удалось не только прекрасно перевести стихи Хини, но дать в них русский дух, русскую ноту:
Заморожен, как ледник,
Сердца твоего родник.
Уж его не прошибет
Ни бокал, ни анекдот.
Помнишь, как ты мне в бокал
Водку с перцем наливал
В массачусетской глуши —
Для согрева, для души?
Стихотворение это поражает своим настроением, своей жизнеутверждающей интонацией. Очевидно, что Бродский для Хини хотя и ушедший поэт, чья смерть — горькая потеря, но Хини разговаривает с ним в том шутливом тоне, в каком привык говорить с живым, вспоминая его с его земными привычками, земными шутками:
В Тампере
лежал наш путь:
Ты не мог не помянуть:
Дескать, мы с тобой идем
Верным, ленинским путем.
Перевод хороший, пожалуй, за исключением заключительных строк, где Кружков перевел потусторонний ужин поэтов несколько грубовато, как лепешки праха, тогда как речь у Хини шла, вероятнее всего, о преломлении хлебов на таинстве Евхаристии:
Так смирись, как Гильгамеш,
И лепешки праха ешь,
Помня Оденазавет:т
Только этим сыт поэт.
В оригинальном тексте:
Dust-cakes, still — seeGilgamesh —
Feedthedead. Sobetheirguest.
DoagainwhatAudensaid
Goodpoetsdo: bite, breaketheirbread.
В другом «русском» стихотворении Хини размышляет о назначении поэзии:
Поэзии главная цель — немного
Развлечь утомленного Бога. Богу
Претит повторенье одних и тех же
Молитв… («Строки для Валентины»).
Эти слова, которые цитируются как слова адресата стихотворения Валентины Полухиной, видимо, близки самому Хини. Возможно ли, чтобы стихотворение «или даже Избранное в одном томе» могло «спасти кого-то?» Стихи подобны молитвам. Они сильнее молитв, потому что новее, и Бог (молитва) не умрет, пока есть поэзия, ее кукольные домики, создаваемые поэтами в разных концах земного шара. Поэзия — единственное спасение от разрушения души, единственная сила в борьбе со скукой засыпающего от однообразия слов Бога и нашей читательской скукой тоже. Стихотворение «Строки для Валентины» так прекрасно, что его бы хотелось привести целиком, но всех я отсылаю к чтению Шеймаса Хини, который убежден, что стихи — открытие несказуемого («Thingnottobesaid»), того, что открывается глазам Бога, глазам поэзии:
Есть несказуемое—
то, что стыдно
Явить наружу, то, что заставляет
Лежать во тьме с открытыми глазами
Без сна, что открывается лишь Богу
Да иногда стихам. «Наш дивиденд»,
Как Милош говорит. Барыш поэта («Памяти Теда Хьюза»).
Ради этого барыша поэта надо прочитать книгу Хини, потому что это и наша читательская награда, наш приз за внимательное вслушивание в поэта.
В сборнике «Избранного»
нобелевского лауреата Шеймаса Хини можно прочесть и
два его эссе: «Сызнова живем: поэзия и тысячелетие» и
«Стеллажи и хранилища, старые и новые». Завершают книгу «Заметки о поэзии Шеймаса Хини», сделанные Г. Кружковым, а также
интервью с Шеймасом Хини 2004 года. Думаю, не ошибусь,
если назову эту книгу открытием Хини русскому читателю. Книга издана при
содействии переводческого фонда «IrelandLiteratureExchange»,
Dublin, Ireland.