Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2013
Роман
Владимирович Рубанов родился в 1982 году в деревне Стрекалово Хомутовского района
Курской области. Окончил Рыльское педагогическое
училище, затем Курский -государственный университет, факультет теологии и
религиоведения. Работает в Театре юного зрителя «Ровесник». Актер высшей
категории, член Союза курских литераторов. Публиковался в журналах «Лампа и
дымоход», «День и ночь», литературном альманахе «Ликбез». Лауреат Шелиховской медали за большой вклад в развитие поэзии
западного региона Курской области (2009, Рыльск), дипломант и лауреат
нескольких региональных конкурсов.
Страшная сказка
Головой дракона пугал богатырь село:
На крыльцо ее втащит, бывало, — соседи в
крик,
Бабы крестятся, падают, всяк разбивает
лоб:
Дескать, вот прилетел, никакого житья от
них!
Богатырь смеется: «Невежи — чего с них
взять?
Поделом вам, трусы, потемные
молчуны!»
А потом грустит: «Вот была б иноверцев
рать —
Одолел бы, поди…»
Да нет никакой войны.
Что-то есть такое, но это не та война,
Где мечом секи, чтоб ложилась башка к башке,
Так шалит порою продвинутая шпана,
Охмуряет народец,
ползающий на брюшке.
То чего-то покажет страшное, хоть беги,
То чего-то выдаст: хоть хохочи, хоть
плач…
Озоруют ребята, какие из них враги?
Только вынешь меч, а тебе намекают: «Спрячь».
Вот и пьет богатырь на пару с мертвой башкой,
Что служила дракону лет пятьдесят назад.
Голова с душком и народец кругом с
душком,
Да со всех кустов спецслужбы вовсю глядят,
Чтоб чего не выкинул этот опасный фрукт,
Пусть он лучше пьет да пугает честной
народ…
Ну а ежели что,
то расколют, потом запрут,
Лишь бы был человек, а свинья — она
грязь найдет…
А народ, хоть прост, не дурак, кое в чем сечет:
Лучше пусть богатырь стращает,
чем те, извне…
А извне из другой башки
все подряд течет,
И пока неизвестно, чья голова страшней.
* * *
Леший покупает самогон
в ветхой хате на краю села.
Придавив окурок сапогом,
он сидит, в чем нимфа родила,
на крыльце, терзает свой баян,
песни неприличные поет.
Пятница. А значит, снова пьян
леший. Он ругается и пьет.
Вымирает сонное село,
доживают бабки бабий век.
Леший рожу пьяную стеклом
бреет. Одинокий человек.
Был завклубом. Нес культурный пласт
в массы на березовых плечах.
А теперь огонь в
глазах угас,
а теперь пожар в
груди зачах,
а теперь деревня
померла,
леший спился,
водяной утоп.
Хата ветхая, что
на краю села,
издали
напоминает гроб.
Леший пьет, он
непривычно зол
на людей,
проспавших край родной.
Сплевывая
горький димедрол,
пролетает месяц
над страной.
* * *
Субботний день.
У мусорного бака,
где вонь ведром духов не перебить,
спит бомж с
лицом апостола Иакова.
Пройду.
Проснется. Спросит закурить.
И выбросив
пакет, с боков дырявый,
в зеленый бак,
прогнивший весь до дыр,
отдам ему почти
полпачки «Явы»,
услышу вслед:
«Спасибо, командир!»
Дым полетит
сиреневым туманом,
как в песне про полночную звезду…
Соседка с
престарелым доберманом
бомжа за
километр обойдут.
Пацан с четвертого
покроет матом,
а кто-то, может,
вынесет хлебца…
В нетрезвом
лике, сморщенном, косматом,
лицом к лицу не
увидать лица…
Под вечер все
зеваки разбредутся,
он ящики
построит в длинный ряд,
глаза смежит — морщины разойдутся,
и в полусне к нему придет закат,
придет, морозным полыхнет пожарищем,
как на рублевской
фреске «Страшный суд»…
…Придут апостолы — его товарищи —
и прямо к Богу душу вознесут.
Гофман
I. Ночные этюды
Из темноты, где полночь рыжая урчит,
небритый Гофман, словно гвоздь кривой,
торчит
и тени собственной пугается в ночи,
смычком, взволнованно, по дереву стучит,
«Тьфу-тьфу», —
плюет он через левое плечо,
и догорает оплывающей свечой,
и что-то пилит, и из собственной души
плетет веревочку, чтоб страхи задушить.
II. Песочный человек
Плетет веревочку, холодную, как снег…
Но пробирается песочный человек
в кошмары ночи, в бессознательный проем
спинного мозга, наполняя водоем
холодных глаз комками ржавого песка,
и кровь горячая колотится в висках,
и бледный Гофман пилит лобзиком сустав,
и прорастает скрипка, плача, сквозь
рукав.
III. Кавалер Глюк
И прорастает скрипка вечная, как мрак,
как крона дерева, как всхлипы ветра, как
ночной кошмар, в котором с комьями песка
в один зеленый ком смешается тоска
и все в душе сожжет огнем своим дотла.
Луна вращается по небу, как юла,
а там, в ночных провалах-впадинах луны,
кричат горластые
некормленые сны.
IV. Угловое окно
И клювы острые вонзают в небосвод.
Небритый Гофман прорастает и растет,
пытаясь мысленно проникнуть в ворожбу…
Не обмануть, увы,
безглазую судьбу.
До подбородка добегает липкий страх,
и понимает Гофман: тело — это прах,
все прах, одну лишь только музыку души
не в состоянье сумрак ночи заглушить.
V. Щелкунчик и
Мышиный король
Все прах. Все эти наши мысли и слова —
все обрывается. Пока душа жива,
пока болезнь не отравила спиртом мозг,
он строит хрупкий, но реальный мост,
он смотрит ввысь — там по веленью
Рождества
уродец кукольный под маской волшебства
любви достоин,
обретая кровь и плоть…
А душу Гофмана тем временем Господь
за нити тонкие возносит в небеса,
туда, где Сам
распределяет чудеса.