Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2013
Ирина Юрьевна Сурнина родилась на Алтае, в городе Рубцовске. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького. Стихи и проза печатались в “Литературной газете”, “Литературной России”, журналах “Нева” (Ирина Ильченко), “Юность”, “Континент”, “Волга”, “Урал”, “Наш современник”, “Сибирские огни”, “Литературная учеба”, “Lichtungen” (Австрия) и др. Лауреат всероссийских конкурсов, победитель 6-го Московского международного конкурса “Золотое перо”. Участник 12-го Форума молодых писателей России. Член СП России.
* * *
Зима, зима
И острый норки мех,
Ленивые вразвалку разговоры.
Я далека от этих и от тех,
И нет вестей, и снег повально-скорый.
А надо жить
Навылет, напролет,
В сквозном пальто, с горячей головою.
На окнах ночью выстеклится лед,
И непонятно — трубы, волки воют?
А я могла бы
Чутко рисовать,
Чтоб маслом за картиною картина.
Но снами переполнена кровать,
И в них картины замерли картинно.
Не спится.
Телевизор полистать
И голубой цветок зажечь из газа.
В России так легко ненужной стать!
С экрана ведьма пользует от сглаза.
Зима, зима,
Как скучно, боже мой!
Хоть поругаться, что ли, для раскола!
Но из фольги ты выщелкнешь долой
Прохладную таблетку валидола.
* * *
О, наконец-то праздники проплыли
В густых салатах, заливных из рыб,
В тяжелых елках и домашней пыли
Постельных, задыхающихся глыб!
Хрусталь отмыт, и стекленеют полдни,
И в легкие влетает легкий снег.
Мы выжили, но ничего не помним,
И светел свет, но только денег-с нет.
На рынке, где треска в замерзлой грусти,
Пойдем под ручку, новые, тишком.
Брусника вспыхнет россыпью в капусте —
И принесем капусты со снежком.
В ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЗИМЫ
Опять готовится растаять
Огромный обморочный снег.
Но он копился неспроста ведь,
Полгода цепенел во сне.
Не зря ж глухие были ночи
И ослепительные дни.
А вдруг он попросту морочил
И вот осел, подтаял, сник?
Как славно в легкой заморозке
Жила под шубою душа!
И эти блестки, блестки, блестки,
И все во сне и не спеша…
И я боюсь, боюсь проснуться:
Опять движенье, шум, разлад,
И от лучей не увернуться,
И в пальцах тает шоколад.
ЗОЛОТОЙ ХОЛОДОК
Кофе с утра.
И весны золотой холодок.
В бедном лесу
Непривычно еще и несухо.
Только пройдет торопливо
С собакой ходок
Или навстречу смолчит
Недовольно старуха.
Только и радости —
Светлое все, налегке!
Птица ко мне подойдет
И не станет дичиться.
А и пускай ничего не видать вдалеке.
Вдруг замереть
И на солнце по листьям молиться.
ЛАНДЫШИ
Не рвите, бабушка, не надо!
Остановитесь, что ли, дед!
Не слышат…
Шарят в листьях жадно
И вырывают на букет.
Они ж в три дня усохнут дома,
Сожмутся, хрупкие, на смерть
И оборвутся невесомо.
На что собрались-то смотреть?..
Укройте ландыши, упрячьте
В прохладных с инеем листах,
Качайте белые и плачьте
На подберезовых местах.
На них кукушка куковала,
Из них земля глядит в глазок.
Ведь ей и радости-то мало —
Недолгий белый холодок.
* * *
Настирала много, насушила —
Будет в чем по лету щеголять.
Облаков-напевок понашила
И пустила по небу гулять.
А на кофте солнце-сердце бьется,
А у кофты бархат голубой.
Хорошо по улице идется
С облаками, лесом и тобой!
* * *
Какое странное затишье —
Сама себя не узнаю.
Как будто стала меньше, тише
И, обомлевшая, стою.
Как сладко милому готовить,
И тело новое таить,
И никому не прекословить,
И ничего не говорить.
Февронье и Петру молиться,
О дальней жизни не гадать,
И жарко женского стыдиться,
И тихо, затаенно ждать.
* * *
О, простоватый Пиросмани!
Не уходи, остановись!
Поют ли вывески в духане,
Иверия ли это, высь…
Поет на стенке сазандари,
А может, старая дайра —
Я разберу сама едва ли,
Но вдруг услышала вчера.
Я чай налью, достану хлеба,
Нарежу со слезою сыр.
А он идет сутуло в небо,
Все так же голоден и сир.
Его найдут в глухом подвале
Среди обломков кирпичей.
О, позабытый геноцвали!
Разутый, спившийся, ничей.
Сошли рисованные звери,
Пресветлый вышагнул жираф,
Музея распахнулись двери —
Теперь-то самоучка прав.
Зачем покинул, Пиросмани?
Не греет каменный Тифлис…
И в холодеющем стакане
Заваренный качнулся лист.
* * *
В охотничьей книге листаю картинки
И крашу бесцветных зверей как попало.
А дед починяет в углу по старинке:
Рыбацкие старые сети порвало.
Качаются мальвы за окнами глухо,
Нагрелись газеты, сундук и лежанка.
И бьется в стекло неразумная муха.
А дед задремал, запохрапывал. Жалко.
И дремлют корявые дедовы руки,
Медаль на шкафу, недошитые сети.
Томится пол-литра в заначке от скуки.
И где-то соседские спрятались дети.
* * *
Отец потянется за мною
И только выдохнет:
— Уже?..
А я привыкла и не ною
На тридевятом этаже.
Помыла полки, пол, посуду
И занавески завела.
Когда еще я с вами буду?..
Не зря приехала-была.
— Осталась бы, помылась в бане,
Я баню быстро истоплю…
А я давно привыкла к ванне,
Но что ж застыла и стою?
И никакой-то здесь природы:
Дорога, вышка, облака
И огороды, огороды,
Болотце в грусти ивняка.
И листья тихие не летни,
Я ж на год-два, не навсегда.
И этих яблок вкус последний,
И в бочке черная вода.
* * *
Картошка выкопана, сложена.
Теплу — конец.
И в телевизор завороженно
Глядит отец.
И тянет в скважину замочную.
И тянет дом.
А листья выпали за ночь одну
Сухим дождем.
Который год похлебка варится,
Болеет мать.
И не обнять, и не покаяться,
И не догнать.
А Рыжик с осенью сливается
И ловит блох.
И в золотой пыли купается
На полке Бог.
* * *
Как они любили и певали! —
Я смотрю советское кино, —
Выполняли планы, успевали,
Тосковали вечером в окно.
А Она проходит мамой мимо,
Светлая, у самого лица.
Да и в Нем мелькнет неуловимо
Молодое что-то от отца.
И они, счастливые, уходят.
И стоит закат над всей рекой…
Больше ничего не происходит.
Я запомню родину такой.