Судьбы традиционного комплекса культуры
Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2013
Игорь Григорьевич Яковенко — культуролог, доктор философских наук, профессор Российского государственного гуманитарного университета. Живет в Москве.
Много лет назад дядя рассказал мне примечательную историю. Перед революцией наша семья жила в крошечном городишке на границе с Китаем, на территории нынешней Киргизии. После Февраля армейская часть, расквартированная в городе, должна была присягать Временному правительству.
Итак, дружина (из этой истории я почерпнул знание о том, что местное формирование в небольшом населенном пункте могло именоваться “дружиной”) собралась в городском храме. Ждут батюшку, а его все нет. Наконец он выходит на амвон в мирской одежде, с чемоданчиком и говорит следующее:
“Православные. Был царь, был порядок, была колбаса, и Бог был. Сейчас царя нет, колбасы нет, и Бога нет. Идите с миром”. И с этими словами спустился с амвона и вышел из храма. Присяга не состоялась. Годы спустя дядя встречал бывшего батюшку. Он работал в системе промкооперации.
Эта притча представлялась мне поучительным эпизодом из истории нашего отечества, а в человеческом аспекте — свидетельством откровенной беспринципности. Однако сегодня возникает ощущение, что ситуация не столь элементарна и заслуживает подробного рассмотрения. Описанный нами батюшка видится шкурником автономному и самодостаточному человеку Нового времени. Но возможны и иные модальности человека и, соответственно, иные конфигурации картины мира.
В 90-е годы мы стали свидетелями выступлений иерархов церкви относительно “канонической территории”, окормляемой РПЦ. Эти рассуждения были направлены против “недружественного прозелитизма”. Параллельно просматривалось страстное стремление церкви слиться с властью предержащей. Тогда (а это было время реального отделения церкви от государства) претензия на монополистический раздел рынков сбыта духовной продукции представлялась смешной. Думалось, что эта позиция вытекает из неспособности к существованию вон конкурентной ситуации. В пользу такого объяснения говорит история нашей страны. Традиционное православие не желает участвовать в конкурентной борьбе за души своей паствы либо из-за неуверенности в своих способностях, либо из-за недоверия к способностям “овец” узреть божественную истину без его руководства. До первой русской революции “совращение из православия” каралось в уголовном порядке, у протестантов отбирали детей и т. д. РПЦ может оказаться в статусе гонимой, но ее органика — быть государственной церковью.
Православие конституировано (и, соответственно, востребует) синкретически неразделенным комплексом — “сакральная власть/божественная истина”. Сакральная власть вытекает и опирается на церковь, воплощающую данную версию божественной истины. Для людей этого типа сознания сакральная Власть — безусловное доказательство истинности веры и непоколебимости всего социокультурного космоса. Здесь наличие всех прочих религиозных институтов и учений — отторгаемых, заушаемых и статусно второсортных — лишнее свидетельство истинности и устойчивости картины мира. В некотором смысле они даже необходимы (как свидетельство несовершенства и греховности этого, дольнего мира), но необходимы в качестве гонимых и не могут существовать как равноценные в каком-либо отношении, в принципе. Наш Бог правильный, поскольку мы торжествуем.
Синкретическая нерасчлененность комплексов, в которых социальное, интеллектуальное и психологическое слиты в неразрывной связи, — одна из базовых характеристик архаического и традиционного социокультурного целого. В качестве примера из русской культуры можно привести: власть-собственность, знание-оценка, Святая Русь как синкретическое единство власти и народа. Синкретиче-
ское единство “сакральная власть-божественная истина” — один из таких комплексов. востребуемых сознанием, ориентированных в качестве высшей ценности на нераспавшийся палеосинкрезис.
Такая картина мира появилась не вчера. Ей без малого две тысячи лет. Массовая аудитория наверняка слышала что-то о гонениях на первых христиан, но куда хуже представляет себе процессы изживания язычества, развернувшиеся после эдикта о веротерпимости Константина и Лициния от 313 года. Язычество не скончалось естественной смертью, как пишут об этом авторы церковной ориентации. Оно, безусловно, переживало кризис и в широкой исторической перспективе было обречено на маргинализацию. Но конкретно-исторически языческие культы были уничтожены имперской властью при мощнейшем и непрерывном давлении и в союзе с христианской церковью.
Дело в том, что исторически первичная, исходная форма монотеистического сознания характеризуется абсолютной нетерпимостью к любым альтернативам. Это видно уже в текстах Ветхого Завета. Смотри: (Исход, 22–20) — “Приносящий жертву богам, кроме одного Господа, да будет истреблен”; (Второзаконие 5) — “Но поступите с ними так: жертвенники их разрушьте, столбы их сокрушите. и рощи их вырубите, и истуканов (богов) их сожгите огнем”.
Политеизм индифферентен к иным верованиям. Язычник исходит из того, что у нашего рода-племени свои боги, у них — свои. Это нормально и самоочевидно. Если же человек дорастает до идеи о том, что Бог один, то все иные верования есть ложные доктрины, очевидным образом инспирированные Врагом рода человече-
ского. Поднимаясь и разворачиваясь, христианство и ислам боролись с язычеством на уничтожение.
Христианство формировалось как мировая религия в рамках Римской империи, где существовал государственный культ и жречество было частью государственного аппарата. Исследуя перипетии религиозных баталий III–V веков, религиовед Филипп Дженкинс пишет: “Никакой “секулярной жизни” не зависящей от церкви и религии, просто не существовало, и Римская империя — и в языческий, и в христианский периоды — никогда не была секулярной в современном смысле слова. Не существовало там и такой вещи, как “просто политика””1.
Стратегия христианской общины эпохи гонений состояла в проникновении в элиту римского общества. Обращение императора в христианство и формирование союза императорской власти и церкви решало главные стратегические задачи. В результате Империя рука об руку с церковью устанавливала параметры религиозной истины и искореняла инаковерие. Политическое торжество ортодоксии переживалось позднеантичным человеком как свидетельство истинности веры, неотделимой от данной Богом сакральной Власти.
Иными словами, “правильный” универсум конституируется двумя сакральным инстанциями: сакральной (богоданной) Властью и Церковью. Церковь свята по понятию, как мистическое тело Христово (Тот (Христос) есть глава тела Церкви) (Кол. 7:13) и социальный институт, воплощающий и закрепляющий божественную истину.
Со святостью императора дело обстоит сложнее. Утверждение апостола Павла: “Всяка душа властем предержащим да повинуется: несть бо власть аще не от бога, сущия же власти от бога учинены суть” (Римлянам. Глава 13:1) — стало важнейшей формулой политического соглашения христианской церкви и императорской власти в Риме. Церковь фиксировала свою безусловную политическую лояльность, подчеркивая. однако, что для монотеиста персона властителя от Бога, но не сам живой Бог. Христианизация значительной части римского общества и правящей элиты привела к тому, что власть в конце концов согласилась на этот компромисс. В ответ христианская церковь сакрализует “правильного” (согласного с линией церкви) императора. Император Флавий Феодосий (346–395), сформировавший неразрывный союз власти и государства в Римской империи, в христианской историографии наречен Великим и канонизирован.
Что же касается “неправильных” императоров, таких, как язычник Флавий Клавдий Юлиан (в христианской традиции Юлиан Отступник (331–363)) или иконоборец Константин V (в христианской традиции Константин V Копроним (718–775)), то они награждались профанирующими именами. В сознании христианина имя “Отступник” ужасно2, а имя “Копроним” — просто ругательство обозначающее “обгадившийся”. Враги императора создали легенду, согласно которой младенец император обгадился в купели во время крещения. Это событие стало знаком судьбы и политики Константина V, который был ярым иконоборцем. Иконопочитатели называли его “Антихристом во плоти”.
Сделаем важное уточнение. Прославляя, возвеличивая и сакрализуя “христианнейшего” монарха, церковь говорила о великом, благочестивом, но человеке, что вытекает из существа христианской доктрины. Что же касается массового, низового переживания традиционной христианской автократии, то кесарь воспринимается как живой Бог. Здесь надо напомнить, что к моменту принятия христианства греко-римская цивилизация давно ассимилировала идею обожествления правителя.
Все начинается с Греции. Плутарх сообщает, что уже тирану Эллады Лисандру, жившему в V веке до н. э., греческие города “воздвигали алтари и приносили жертву как богу”. После смерти Александра Македонского греки, рассеянные по пространствам Азии и Африки, попали в культурную среду, для которой идея божественного правителя была совершенно органичной. Птолемеи в Египте принимают титул фараонов. Затем соглашаются с пожизненным обожествлением и принимают египетский обычай, согласно которому фараон вступал в брак с собственной сестрой3. Обожествление монарха происходило и в государстве Селевкидов, хотя и не достигло тех вершин сакрализации, которые обрели Птолемеи. К моменту включения в тело Римской империи греки прочно ассимилировали представление о сакральном Правителе как живом боге.
Римская империя пережила сходную эволюцию. Переход от республики к империи с необходимостью выделял и сакрализовывал правителя (как великого, мудрого, справедливого, наделяемого эпитетами “Спаситель”, “Благодетель”, “Космократор”, с началом правления которого в Риме возвращается “золотой век”). Однако эпоха принципата сохраняла внешне республиканские формы. Титул “принцепс” подчеркивал статус “первого среди равных”. Римляне ранней империи осознавали себя республикой. Однако к 284 году эта конструкция изживает себя. Империя захватила огромные пространства в Азии и Африке. Эллинистические греки и местное население сдвигали осмысление Правителя к традиционным для себя формам. Как пишет Филипп Дженкинс: “С III века император перестал делать вид, что он есть всего-навсего первый гражданин, и его стали открыто называть господином dominus… соответствующего греческому слову despotes”4.
Формируется культ правящего императора, его именуют “бог и господин”.
Принятие христианства сдвигало осмысление персоны императора, но то были богословские изыски, доступные узкому кругу людей высокой культуры. Широчайшие массы, вчерашние язычники, поколениями бывшие подданными божественных деспотов, осмысливали правителя в традиционной модальности живого бога. Заметим, что низовое восприятие правителя вполне устраивало правящую элиту. Оно облегчало управление и консолидировало общество. А что до тонкостей богословия, то простонародье живет в чистой вере, не замутненной умствованиями, и слава Богу.
Итак, сакральная власть и святая церковь были теми необходимыми и достаточными сущностями, которые формировали целостный универсум христианского мира первых веков.
Средневековье воспроизвело эту смысловую и социальную конфигурацию. Параллельно с этим воспроизводится агрессия вовне и силовое подавление любых конфессиональных альтернатив. Опираясь на государство, церковь огнем и мечом крестила язычников и громила еретиков, выжигая каленым железом все “уклонения” — сектантов и инаковерующих (евреев, мусульман, манихеев и т. д.).
Для того чтобы новые идеи пробили асфальт традиционного миропереживания, истории потребовалось тысяча лет. К XVI веку в Европе созрела автономная личность, требующая свободы выбора в духовном пространстве и отторгающая претензии любой директивной инстанции на руководство в этой сфере. Идеи свободы совести, а также принципы, идеалы и ценности секуляризации общества провозглашает Реформация. Реформация запустила процесс складывания стадиально последующей (вслед за исходной) формы монотеистического сознания, которая характеризуется толерантным отношением к иноверцам. В данном случае вера переживается как акт суверенного выбора в пространстве религиозных альтернатив. Причем право такого выбора мыслится как всеобщее. Человек, для которого свобода выбора является важнейшей нравственной ценностью и экзистенциально значимым параметром самоосуществления, не может отказывать в свободе другим.
Однако эти идеи и институты утвердились далеко не на всех пространствах христианского мира. Традиционные основания российской культуры принципиально отрицают итоги Реформации. Находившаяся на самой глубокой окраине Ойкумены, Киевская Русь принимает крещение по православному обряду у Византии. Раннее государство киевского периода не соответствовало описанной нами модели. И власть князя не была сакральной, и церковь не успела стать основополагающим духовным институтом. Надо сказать, что в ранневарварских государствах Европы наблюдались сходные процессы.
Универсум, конституированный двумя сакральными инстанциями: сакральной (богоданной) Властью и Церковью, складывается в Московской Руси в ходе сложных процессов исторической трансформации. Рецепция традиционно имперских моделей Золотой Орды, размывание и уничтожение вечевой традиции, утверждение деспотического характера Власти, продолжающаяся христианизация населения, связанная с осознанием православия как “нашей”, русской веры, как духовного основания противостояния “татарам”, и из этого — растущая роль церкви, наконец, союз церкви и великокняжеской власти; все это двигало Великое княжество Московское к устойчивой модели христианской империи. Роль церкви в формировании данного социально-культурного комплекса трудно переоценить.
Как показывает история, православные общества не проходят Реформацию. Почему так происходит — тема специального и большого разговора. В двух словах, предпосылки саморазвития общества, предполагающие формирование автономной личности и переструктурирование универсума в соответствии с органикой этого феномена, в православном мире не складываются. Отдельные разрозненные предпосылки возникают и уничтожаются либо существуют на периферии таких обществ. Тип исторической эволюции, демонстрируемый православным миром, состоит в том, что православные страны включаются в догоняющую модернизацию и в ХХ веке сваливаются в коммунизм, который можно рассматривать как органичную для этого типа культуры форму трансформации в реальность Нового времени.
В высшей степени характерно то, что описанная эволюция позволяет сохранить модель единства власти сакрального Правителя и церкви, которая в этих обществах называется Партией. В этом комплексе оба элемента остро нуждаются друг в друге. Сакральный правитель нуждается в церкви/партии, а церковь нуждается в сакральном правителе. Вместе они создают практически неразрушимую целостность, которая обладает единственным пороком — органической неспособностью к развитию. В нашем, российском случае самым мощным и устойчивым институциональным закреплением обозначенной интенции веками выступает РПЦ.
Между 1922–1991 годами самым мощным институтом, закреплявшим единомыслие, являлась КПСС. С крахом коммунизма наступило короткое время деструкции российской традиционной целостности. Эту эпоху характеризуют “разброд и шатание” в лагере традиционалистов, стремительно утративших властные позиции, а также — непривычный для России уровень политической и духовной свободы. С начала 2000-х наблюдается регенерация традиционной модели социально-культурного и политического универсума, разрушенной в 1917 году.
Между тем где-то во второй половине XX века Россия вступила в секулярную эпоху. Надо сказать о том, что в первый раз российская интеллигенция массово включилась в процессы секуляризации в конце XIX — начале ХХ века. Однако этот процесс был прерван большевистской революцией (которая во многом явилась следствием и реакцией на секуляризацию). Произошла инверсия православного христианства в эсхатологический культ коммунистического хилиазма. Второй, итоговый цикл секуляризации разворачивается по завершении классической советской эпохи, закончившейся в марте 1953 года. При всех издержках, заданных тотальным доминированием коммунистической доктрины, в СССР шли процессы модернизации. Совокупный эффект процессов модернизации формировал постсредневекового человека. Секуляризация сознания происходила естественным и необходимым образом5.
Здесь требуется пояснение. Понятие “секуляризация” в СССР употреблялось в формально-правовом смысле, как отделение церкви от государства. Эта политика была провозглашена с началом советской власти. Реально же большевики реализовывали политику, направленную на уничтожение православия. Секуляризация в общеевропейском смысле — процесс трансформации системы социальных отношений, культуры и человеческой личности, связанный с формированием светского общества и светской культуры. Вот что пишет об этом социолог В. И. Гараджа: “Секуляризация — одна из главных сил, которые сформировали современную культуру и общество. Вплоть до XIX века во всех существующих обществах религия служила фундаментом формирования мировоззрения, составляющего основу той или иной культуры. Напротив, современное общество тяготеет к выработке мировоззрения, независимого от религиозных символов и мифов, опирающегося на науку, обретающего опору в широком распространении и повышении уровня образования. Важнейшие области современного общества и его институты больше не нуждаются в религиозной легитимации. Это относится к современному государству с его законодательством и правом, экономике с ее рыночными механизмами, естествознанию и технике, социальным и гуманитарным наукам, искусству, культуре в целом. В результате длительного исторического процесса все эти области жизни общества и его институты выделились из религиозно обусловленного строя жизни общества, из его культуры, построенной на религиозной основе, как самостоятельные, обладающие собственными мерками и способами деятельности”6.
Надо сказать со всей определенностью: индоктринированный советский человек был человеком верующим. Просто в комплекс его верований входило представление о том, что Бога нет, а церковь есть институт, несущий вредный и опасный дурман. Десталинизация и банкротство советского проекта (вторая половина 50-х — конец 60-х годов) ознаменовали конец хилиастического утопизма и массовой веры в Великого земного бога. Подлинная секуляризация разворачивалась именно в эту эпоху. Жизнь после краха надежды на скорое Второе Пришествие и необходимости выстроить картину мира и личностную позицию, соответствующую сциентистскому универсуму, привела к переструктурированию личностного сознания определяющей части общества. Человек, читающий советские газеты и одновременно слушающий Би-би-си и “Голос Америки”, не мог оставаться честно средневековым. В 70-е годы часть интеллигенции обратилась к церкви. И это — отчасти парадоксальное свидетельство секуляризации сознания. Люди реализовывали свою свободу, уходя от мертвеющей государственной идеологии.
С тех пор секуляризация разворачивается добрых сорок лет, захватив, как минимум, два поколения. Однако описанные процессы локализуются в модернизированном слое общества. За его рамками они выражены существенно слабее либо отсутствуют. На противоположном полюсе общества пребывают твердые носители традиционного сознания, которые еще помнят о вершинном выражении устойчивой модели, реализованной сравнительно недавно — в первой половине-середине ХХ века.
Формально-догматически марксистская идеология несовместима с обожествлением. Однако строки Бориса Слуцкого — “Мы все ходили под богом. У бога под самым боком. / Однажды я шел Арбатом. Бог ехал в пяти машинах” — говорят чистую правду.
Величайший гений всех времен и народов и “лучший друг советских физкультурников” смотрел на советских людей со стен школ и присутственных мест. Как и полагается языческому богу, его скульптурные изображения (бюсты) стояли в каждом учреждении. Акыны, ашуги и придворные рапсоды слагали былины и “народные” сказания. Популярные певцы пели песни… Сталинская эпоха явила наиболее чистый пример массового переживания земного Бога7. Во всяком случае, в нашей стране. Похоже на то, что религиозный культ Ким Ир Сена мог бы поспорить с культом Сталина. Но Корея — чистая Азия, с которой нам сложно тягаться. Чем мощнее архаическая компонента в культуре монотеистического общества, тем сильнее и устойчивее тенденция к обожествлению правителя. Положение о том, что российское православие пропитано языческими представлениями и может быть охарактеризовано как двоеверие, не вызывает особых возражений у специалистов.
Модернизация — сложный и внутренне противоречивый процесс. Охватывая все общество, она в разной мере затрагивает конкретных людей. Врожденные интеллектуально-психологические характеристики, воспитание, социально-культурная среда, из которой вышел человек, уровень образования, профессия, навыки приобщения к культуре большого общества, масштабы населенного пункта и другие факторы задают меру модернизации каждого конкретного человека. Наряду со зрелыми людьми, принадлежащими современной эпохе, в российском обществе живут частично, часто минимально модернизированные носители традиционной ментальности. Их много. В старших возрастных категориях, в небольших населенных пунктах, среди людей с низким уровнем образования эта категория доминирует.
Применительно к нашей теме важно качественное различение в ряду переходных форм. Тот, кто, сталкиваясь с формированием традиционно имперского космоса, конституируемого сакральной земной Властью и сакральной инстанцией, выражающей Власть небесную, узнает в этой реальности нечто чрезвычайно важное и родное, в сущностном отношении принадлежит традиционному космосу.
Эта принадлежность носит культурно-психологический характер и не требует непосредственного прямого наследования. Платон писал о познании как “припоминании” той истины, которую созерцала душа, пребывая в мире идей. Необязательно помнить сталинскую эпоху. Модели этого порядка транслируются из прошлого в будущее более сложным образом. Классическая модель традиционной империи отвечает определенным личностным характеристикам. Некоторому психологическому типу, системе культурных ориентаций. Люди с такими характеристиками (а они рождались и будут рождаться впредь) будут принимать и приветствовать трансформацию общества в направлении органичной для них модели.
Тот же, для кого эта ситуация представляется балаганом, оформляющим процессы духовного и социально-политического закабаления граждан, принадлежит Новому времени.
Низовая теология исходит из того, что существуют бог земной и бог небесный. Они объединены магической связью. Это простая и доходчивая доктрина. Бог земной являет собой предметно-чувственное воплощение идеи Бога Небесного. Задаваться вопросом, как это представление соотносится с официальной доктриной и теологией, не имеет смысла. Мы говорим не о номинациях, а о структурах переживания и комплексе смыслов. Что бы ни проповедовал официоз, как бы ни назывался правитель — Государь Император, Генеральный секретарь ЦК или Президент, он остается богом земным, которому должен в идеале соответствовать Царь небесный.
В ходе революции и Гражданской войны традиционная структура рассыпалась. Далее формируется более или менее узнаваемая конфигурация — одна мессианская идеология, одна власть, единство власти и собственности, жесткое государство. Однако раннебольшевистская идеология не могла ассимилировать описываемый нами традиционный комплекс. Ни на уровне марксистской теории, ни на уровне политической практики. По окончании эпохи “Бури и натиска” Сталин восстанавливает устойчивую структуру, заняв ячейку Земного Бога. Здесь воля Вождя совпала не только с желаниями придворных и аппаратчиков на местах, но и с ожиданиями миллионов традиционалистов, остро востребующих земного бога для успокоения утратившего опору мира. Поскольку Бог Небесный отрицался, Вождь стягивал на себя все сакральные смыслы, достигая масштаба правителей древнего Востока.
Эта конфигурация позволила стабилизировать и успокоить общество, вздыбленное и разрушенное драматическими событиями первой половины ХХ века. Однако более широкий контекст, заданный глобальным противостоянием, модернизацией, размыванием традиционной культуры дописьменной деревни и т. д., диктовал секуляризацию сознания. Секуляризация же диктовала десакрализацию как правителя, так и партии.
Вернемся к классической советской эпохе. Сталин реставрировал простую и чрезвычайно устойчивую модель социально-культурного космоса, в котором вся значимая субъектность концентрируется в руках Власти земной и Небесной (люди старшего поколения помнят лозунг: “Партия — вдохновитель и организатор всех наших побед”), а “народ” то есть — традиционалистские массы реализуют исполнительские и отчасти распорядительские функции. Духовное и политическое окормление подданных — одна из граней этой субъектности и задача сакральной иерархии в глазах традиционного человека. Кто же еще научит его распознавать добро и зло? Откуда она узнает, как поступать, за кого голосовать, кто плохой и кто хороший, кого любить и кого ненавидеть? Описанная нами ситуация потому и востребована традиционалистской массой, что создает идеальные условия для воспроизводства этого типа сознания.
Надо сказать, что, при всей нерасторжимости богов земного и небесного, для русского человека бог земной важнее и онтологичнее. В ХХ веке был реализован исторический эксперимент, который показал, что в ситуации конфликта русский народ выбирает земного бога. На стороне традиционной религиозности осталось очевидное меньшинство, необходимое для зримого утверждения победившей веры (коммунизма) как государственной и доминирующей8.
Но такой выбор — ситуация вынужденная. В общем случае душа традиционного человека взыскует единства традиционного земного Бога, то есть сакральную власть деспотического характера и традиционного Бога небесного, представленного православной церковью. Идеал — их единство, нераздельное, но неслиянное.
В СССР власть партии и государства сливалась неразличимо. Как показала история, чистая идеократия — сущность неустойчивая. Власти земная и небесная должны быть институционально разведены, но существовать в идейно-политиче-
ском единстве.
Подчеркнем, для средневекового человека мир, в котором отсутствует наглядно-зримое различение государственной религии и всех иноверческих образований, — отверженная юдоль печали, в которой неразличимо смешаны Добро и Зло, божественная истина и дьявольское искушение. Истина по поводу запредельного должна быть удостоверена всей целостностью социального абсолюта. Экспликатом социального абсолюта выступает сакральная Власть в нерасчленимом единстве с народом. Есть мы, есть наше царство, есть наша вера (“За веру, царя и отечество”). А если наша вера не доминирует, а иноверцы ходят по улицам с поднятой головой и громко разговаривают, то мир пошатнулся и сползает в пропасть.
Батюшка, упомянутый нами в самом начале, как и миллионы его соотечественников, понимал мир именно таким образом. Если “царя скинули” и “Государь император и самодержец Всероссийский” превратился в “Николашку”, то Бога нет. Бог и Государь в их нерасторжимом единстве гарантировали космический порядок бытия. Порядок рухнул, и колбасы не стало. Значит, Бог, как минимум, отвернулся от Святой Руси.
Для носителей описанного типа сознания церковь — это институт, провозглашающий картину космического порядка и утверждающий систему норм, истинность которого удостоверивается сакральной Властью. Церковь, провозглашающая иные доктрины и существующая не с благословения власти, называется сектой, ересью, чужеродным учением. Принадлежность к секте задает совершенно иной онтологический и социокультурный статус. Человек, принадлежащий секте, должен осознать царя Антихристом или, по крайней мере, уклонившимся от истинной веры. Для массового русского человека это — невозможная конфигурация. Отход десятков миллионов традиционалистов от церкви продиктован этим решающим обстоятельством.
В 90-е годы социологи фиксировали хотя и положительную, но достаточно вялую динамику православной церкви. Пасхальные праздники устойчиво собирали около двух процентов населения Москвы. Это задавалось не только близостью советской эпохи, но прежде всего политикой Власти, дистанцирующейся от любой из конфессий. На телевидении выступали протестантские проповедники, в спортивных комплексах собирались адепты диковинных учений. Российская власть оставила сферу религиозных убеждений на усмотрение граждан. 2000-е принесли совершенно иную атмосферу. Власть многообразно просигнализировала обществу, что православие — главная, подлинно русская церковь, пользующаяся покровительством государства. Телеведущие поздравляли с религиозными праздниками и православных, и иудеев, и христиан, живущих по новому стилю, и мусульман. Но службы в кафедральных соборах РПЦ с обязательным участием ведущих лиц государства сделали свое дело. Массовый россиянин стал осознавать себя православным.
Введение православия в ранг государственной религии, реализованное в течение 2000-х годов, возвратило социокультурную ситуацию к степени ясности и однозначности сталинской эпохи. Есть один Бог, одна истина и одна сакральная Власть, гарантирующая эту истину. Подлинность и нерушимость этого положения вещей постоянно подтверждают акты единения церкви и государства, а также практика притеснения несчастных иноверцев, безбожников и прочих хулителей Святой веры.
Надо указать на еще один сюжет социокультурной эволюции российского общества. В 2000-е становится явным тренд к формированию сословного общества.
Здесь требуется определение. Характеризуя специфику сословного общества, специалисты указывают на различия в образе жизни, культуре, имущественном статусе разных сословий. Однако эти характеристики производны от базовой. Сословие — социальная группа, члены которой отличаются по своему правовому положению от остального населения, причем эти отличия, как правило, передаются по наследству. Сословное деление было характерно для средневековой Европы и обычно включало аристократию, священников и общинников. С завершением Средневековья историческая эволюция размывает сословия, а буржуазные революции утверждают равенство граждан перед законом.
Московская Русь складывалась как сословное общество с конца XV века (см. Судебник 1497 года). Причем полноценное юридически-правовое оформление сословий и сословной монархии происходит лишь в эпоху Екатерины II. Развитие страны после Великих реформ Александра II все более проблематизировало сословный характер страны, однако сакральная власть поддерживала и охраняла сословный строй. Сословный характер российского общества закономерно был разрушен Февральской революцией9. Большевистская революция и Гражданская война привели к десакрализации власти и распаду государства. Массовый традиционный человек вне сакральной власти и жесткого политического режима разваливал социальность. Большевики потратили массу сил на то, чтобы железным обручем охватить разбушевавшуюся архаическую стихию и внедрить страх (а значит, и уважение; традиционное сознание не различает эти сущности) к власти предержащей. Но коллективное руководство 20-х — начала 30-х годов не компоновалось с описываемым традиционным комплексом ни на уровне марксистской теории, ни на уровне политической практики. По окончании эпохи “Sturm und Drang” Сталин восстанавливает устойчивую структуру, заняв ячейку Земного Бога. Повторим еще раз: в данном случае воля Вождя совпала с ожиданиями миллионов традиционалистов, остро востребующих земного бога для успокоения утратившего опору мира.
Параллельно этому классическое советское общество переживало восстановление сословий. На советском этапе процесс сословного разделения реализовывался в специфическом историко-культурном контексте и обрамлялся марксистской фразеологией. Тем не менее имущественный и правовой статус, образ жизни, привилегированных сословий классического советского общества отличался от соответствующих реалий “тяглого” населения.
В ту эпоху легковой автомобиль, отдельная квартира и прикрепление к “распределителю” (система снабжения дефицитными продуктами, распределяемыми по символической цене либо бесплатно) были атрибутом привилегированных групп общества. Пригородная дача или практика летнего отдыха на Черноморском побережье формально была доступна каждому. Однако уровень доходов, жестко контролируемый властью, оставлял эти радости жизни “уважаемым людям”10. Нищая и бесправная деревня поставляла в города десятки тысяч женщин, готовых за символическую зарплату трудиться домработницами. Что же касается настоящей номенклатуры, то она жила за высокими заборами. Здесь все бытовые заботы брало на себя государство. Каста правителей существовала отдельно, не пересекаясь с простыми смертными, и зависела исключительно от воли Вождя. Как показала история, в некоторых ситуациях традиция, интересы правящей элиты и природа вещей могут размыть любую идеологию.
Позднесталинская эпоха полна зримых примет реставрации реалий предреволюционной России. Возвращение офицерских званий и золотых погон, офицер-
ские суды чести в армии зримо разрывали с пафосом большевистского отрицания атрибутов сословной империи (“золотопогонник” — идеологическое ругательство 20–30-х годов; этой же эпохе принадлежит сентенция “честь — офицерская привилегия”). Во время Отечественной войны был восстановлен институт денщиков, которых переименовали в “ординарцев”. Другой пример идеологического ханжества — переименование прислуги, обязательной в домах “грандов”, в “домработниц”. Дворники и швейцары, кланяющиеся хозяевам жизни в богатых домах, дополняли картину. В так называемых “сталинках” — домах, построенных в 1947–1959 годах, — в трех-четырехкомнатных квартирах рядом с кухней закладывалась комнатка для прислуги. В 1948 году была введена обязательная школьная форма. В это же время вводится обмундирование во многих советских ведомствах: в 1943 году вводится форма в дипломатической службе, а также в МПС, прокуратуре. В послевоенные годы — в Минфине, Госбанке, Министерстве черной и цветной металлургии и т. д. Люди, детство которых прошло в дворницких и лакейских, поднялись на вершину социальной иерархии и теперь бережно воссоздавали мир, памятный им с детства.
Мы говорим о наиболее очевидных, наблюдаемых характеристиках. Решающим для сословного общества является социальный статус конкретного сословия, место в системе общественного разделения труда и социальных отношений. Здесь мы находим пожизненную принадлежность к привилегированным сословиям. “Начальника” могли посадить или расстрелять. Но провалившийся выдвиженец из рабочей среды не мог возвратиться в цех, ибо на нем до конца дней почивал отблеск сакральной ауры, обретенный во время пребывания в руководящем кресле.
Однако самое главное, решающее преимущество привилегированных сословий советского общества заключалось в правовом статусе “грандов”. Любая правовая коллизия с человеком, входившим в номенклатуру, решалась не в правоприменяющих органах, а в структурах ВКП(б)/КПСС. Без санкции секретаря горкома/обкома/Центрального комитета никаких действий в отношении номенклатуры не предпринималось. Что делать с человеком, решало партийное руководство. Здесь принималось во внимание масса факторов, не имеющих отношения к праву и конкретной коллизии: вес провинившегося в элитном сообществе, мера скандальности произошедшего, общественный резонанс, политическая благонадежность (сомнительное прошлое, близость к лидерам оппозиции), общеполитическая атмосфера и т. д. В эпохи террора скорая на расправу власть была беспощадна. В эпохи относительно спокойные партийное руководство, как правило, выводило своих людей из-под удара. И в этом сказывалась как природа сословного общества, так и здоровый инстинкт самосохранения. Обобщая, люди, принадлежавшие к привилегированным сословиям, находились над правом, и в критических ситуациях их судьба задавалась властью предержащей.
Разумеется, в идеократической деспотии, какой был сталинский СССР, полноценное сословное общество сложиться не могло11. Сословные организации и тем более сословное представительство здесь были невозможны. Однако сословное самосознание и солидарное действие во имя сословных интересов наблюдаемо и легко верифицируется. Как только умер Сталин, партийная номенклатура развернула борьбу за неподсудность и в конечном итоге добилась полной неподсудности своих членов. За преступления, которые по советским законам тянули на 15 лет тюрьмы с конфискацией имущества, Верховная власть отправляла крупного функционера на пенсию. А за провинности среднего уровня губернский чиновник ссылался в Облсовпроф. Эта аббревиатура обозначала Областной совет профсоюзов; аппаратчики называли его “братской могилой” для потерпевших крах карьерных чиновников.
Для нас важно подчеркнуть, что сакральный характер власти не просто предполагает, но требует сословного общества. И, соответственно, десакрализация власти, превращение ее в институт правовой демократии требует разрушения сословного порядка.
С разворачиванием десталинизации в последние десятилетия советской эпохи жесткость сословного разделения несколько размывается. Восходящий к эпохе Маленкова тренд на производство товаров потребления, развернутое Хрущевым массовое жилищное строительство диктовались жесткой необходимостью формирования материальных стимулов к общественно полезной деятельности. Совет-
ские люди устали от нищеты и отказывались работать за идею. Но социально-культурные и психологические последствия этого сдвига были сложно обозримы12.
Паспортизация деревни (1974 год), вал миграции в города, рост среднего и высшего образования, относительная либерализация в сфере культуры, возникновение теневой экономики как устойчивого фактора — все это деструктировало классическую сталинскую модель. Параллельно со строительством жилья власть активно раздает в трудовых коллективах земельные участки, и у среднего советского человека появляется какая-никакая “дача”. В начале 70-х годов выпуском лицензионного ВАЗ-2101 советская экономика начинает эпоху массового автомобиля.
Объективно, на фоне мощнейшего запроса снизу, общество сдвигалось в сторону ориентации на потребление. Однако сословное общество в принципе несовместимо с обществом потребления. Традиционное сословное общество — это патернализм, жестко заданное “потребление по чину”, аскетизм низших сословий, серая скромность мещанства и роскошь немногих на вершине социальной пирамиды. Мораль потребительского общества принципиально иная. Здесь образ жизни и уровень потребления диктуются только финансовыми возможностями человека, а социальная динамика не зависит от сословного статуса.
Перестройка и революция 1991 года декларировали разрушение сословий. Надо подчеркнуть антисословный пафос перестройки. Борьба с привилегиями и распределителями — один из самых острых сюжетов политического противостояния эпохи. В начале 90-х российское общество внесословно. Внесословно и в самоощущении, и в реальности. Советские привилегированные сословия разрушены и дезориентированы, а новой сословной структуры не сложилось. В отечественной истории нельзя найти столь длительный период минимального присутствия сословного разделения.
Далее в течение десятилетия интегрируются силы, заинтересованные в восстановлении сословного характера российского общества. Теперь главная задача новых “грандов” состоит не в легализации экономического неравенства. С крахом коммунизма и формированием рыночной экономики оно признано и легитимировано. Задача реставраторов сословной монархии в другом: привилегированные сословия должны стоять над законом и подчиняться только Правителю.
Разумеется, так же, как и при Сталине, сословный характер не декларируется и не фиксируется в нормах права. Реальная практика правоприменения, схлопывание перспектив социальной мобильности для людей “податного сословия”, резкое пространственное размежевание и выделение привилегированных районов, кричащая дистанция в уровнях доходов и образе жизни верхов и низов, вначале плохо скрываемое, а в последние годы открыто декларируемое презрение “грандов” к “быдлу”, — все это свидетельствует об утверждении сословного порядка вещей.
Самое зримое и наиболее остро воспринимаемое выражение сложившегося порядка вещей — практическая неподсудность “грандов”. Чиновники, иерархия РПЦ, а также статусная обслуга, привластные деятели культуры (дирижеры-педофилы, придворные кинорежиссеры, телеведущие, гламурная попса) и люди, принадлежащие к сфере крупного бизнеса, образуют пласт “благородных”, которые в принципе находятся вне права. Чиновники, совершающие преступления в ходе выполнения своих служебных обязанностей, также находятся вне судебной ответственности. К примеру, в судебной системе сложилась неукоснительная норма: человек, арестованный во время следствия, обязательно получает “срок”, как минимум, покрывающий время содержания под стражей. В противном случае норма закона предполагает уголовную ответственность следователей, а это нарушает принцип неподсудности “государевых людей”.
Заметим, что общество возмущает не столько неподсудность больших людей в делах о коррупции (к этому в России давно привыкли), сколько полная безнаказанность в ситуациях конфликта с простыми смертными. Большие люди ездят в автомобилях с мигалками, при случае выезжают на встречную полосу, сбивают смердов, давят беременных женщин и во всех случаях уходят от уголовной ответственности. Обществу многократно предъявлена истина: человек, принадлежащий к привилегированному слою, находится вне закона. Слова песни “Мерседес S666 (Дорогу колеснице)”: “Жалкая чернь, трепещи — на трассе патриции” — выражают как существо конфликта, так и меру эмоционального накала возмущенного буржуа.
Деградация бесплатного, общегосударственного образования и здравоохранения ведет к закреплению сословного деления общества. “Белые люди” лечатся в платных клиниках и учат своих детей в платных учебных заведениях (в России либо за рубежом). А тенденция наследования должностного статуса (в советах директоров корпораций и других структурах) дает понять самым наивным гражданам, что эти люди пришли навсегда.
Надо сказать, что образцово-показательные мерзавцы, исходящие из низменных побуждений и эгоистических интересов, существуют только в плохой драматургии. Всякая культура осознает себя как справедливую и естественную. Привилегированные сословия руководствуются не только голым своекорыстным интересом. Они осознают сословное общество как исконное и наделенное божественной санкцией. Это органика переживания мира, понимаемого как правильный и естественный. Отсюда вытекает органическое отторжение исторической альтернативы.
Мемуары статусных монархистов ярко иллюстрируют описываемый нами тип сознания. К примеру — воспоминания Михаила Михайловича Осоргина (1861–1939), тульского губернатора во времена первой русской революции13. Здесь запоминается возмущение и органическое отторжение толпы горожан, на радостях вышедших на улицы после опубликования манифеста Николая II. Эти люди вызывают в Осоргине неподдельное омерзение. В этот скорбный час, когда всякий верноподданный должен восплакать об утраченной полноте самодержавного идеала и еще теснее сплотиться у подножия трона, находятся мерзавцы, которые хамски ликуют по случаю обретения политических и гражданских свобод. Для человека, сформированного в демократической парадигме, подобные соображения звучат диковато, но все обстояло именно так. В данном случае православный монархист Осоргин абсолютно искренен. Обыватель должен сидеть в своем доме и имеет право собираться больше трех только на крестный ход или верноподданническую манифестацию, санкционированную и ведомую властью.
А вот как вспоминает Февральскую революцию В. В. Шульгин: “Бесконечная, неисчерпаемая струя человеческого водоворота бросала в Думу все новые и новые лица… Но сколько бы их ни было — у всех было одно лицо: гнусно-животно-тупое или гнусно-дьявольски-злобное…
Боже как это было гадко!…
— Пулеметов!
Пулеметов — вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что только свинец может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя…
Увы — этот зверь был… Его Величество русский народ!..”14
Сословная реакция на активизацию демократического начала в деспотических обществах носит универсальный характер. В воспоминаниях прорабов перестройки находим презрительные реплики, в духе — “собрали всякую шантрапу” — представителей советской номенклатуры в момент открытия I съезда народных депутатов СССР (1989 год). Нам представляется, что у жителей Рублевки сходные эмоции вызывали документальные кадры шествий “рассерженных горожан” в 2012 году. От эпохи к эпохе может изменяться социальный состав привилегированных сословий. Картина мира, самопонимание и ценностная диспозиция наследуются. С таким же чувством омерзения воины-кочевники смотрели на жалких земледельцев, а воры в законе воспринимают несчастного фраера. Из всего этого вытекает простая истина, многократно подтверждаемая историей человечества: российские “гранды” будут стоять до последнего.
Зафиксируем тезис: сословный характер общества, а также согласованное единство сакральной Власти земной и Власти небесной составляют ядро российского традиционного космоса. Данная конфигурация восстанавливается на наших глазах. За этим трендом стоят, во-первых, достаточно весомые социальные силы и, во-вторых, культурная инерция, осознанный, а чаще неосознанный запрос носителей традиционного сознания.
Средний интеллигент без специального гуманитарного образования не постигает глубинных оснований сакрализации правителя. Между тем данная идея просматривается на всю глубину исторического видения и представлена в массе культур. Восприятие верховного правителя как космократора — одна из универсальных идей архаического сознания. Описывая ритуалы аборигенов острова Фиджи, Мирча Элиаде указывает, что церемония возведения короля на трон носит название “сотворение мира”, “сотворение земли” или “создание суши”. Те же идеи воспроизводились при восшествии на престол индийского царя — раджасуя. Комментируя эти и другие примеры ритуалов возведения на царство, Элиаде пишет: “Легко понять, почему ритуал восшествия на престол повторяет космогонию или празднуется в Новый год. Считается, что монарх обновляет весь космос”15. Известный нидерландский археолог Франкфорт пишет: восшествие на престол нового фараона “можно рассматривать как сотворение нового времени, наступившего после опасного разрыва гармонии между обществом и природой, и такая ситуация свойственна сотворению мира”16.
Мера архаичности традиционного российского сознания не осознается образованным обществом. Не осознается и в силу просвещенчески-прогрессистской мифологии, и в силу травматичности этого знания. Для русского традиционалиста Правитель божествен в самом буквальном смысле. Это не метафора. Это — живое переживание. Известие о смерти Сталина потрясло весь советский народ. То была космическая катастрофа. Событие многократно описано и зафиксировано исторической традицией. Но 11 ноября 1982 года, когда в программе “Время” было официально сообщено о смерти Брежнева, мы — современники — наблюдали типологически сходные аффекты и эмоции. За пару месяцев “до того” западные радиоголоса глухо говорили о проблемах со здоровьем генсека, а по стране ходили неопределенные слухи. Вечером десятого по Москве разливалось беспокойство. Телефонные звонки немногих посвященных близким и друзьям, когда ничего до конца не произносилось, но становилось понятно: произошло то самое, неназываемое. Одиннадцатого после официального объявления о смерти и в ближайшие за этим дни самым интересным было наблюдать за старушками и пожилыми людьми из простонародья. Понятно, что смерть правителя, правившего без малого двадцать лет в идеократическом государстве, была тревожной новостью, поскольку несла в себе неопределенность. Но ужас и мера потерянности, демонстрируемая носителями традиции, были несоразмерны рациональному переживанию ситуации. Надо было видеть глаза и лица этих людей. Происходило ровно то, о чем писал Франкфорт: смерть правителя есть разрыв гармонии между обществом и природой. Ушел Предстоятель, защищавший смертных от ярости космических стихий, сломалась магическая инстанция, гарантирующая порядок в этом мире. Потерянные бабушки оказались один на один с хаосом. “Что-то теперь будет?”17
Обручение сакрального правителя с православной церковью в течение шести веков сформировало устойчивую структуру, описанную выше как ядро традиционного российского космоса. Существо конфликта, который разворачивается на наших глазах, состоит в том, что российское общество состоит из двух качественно и стадиально различимых социокультурных слоев, которые полярно реагируют на процессы реставрации традиционной конфигурации. Традиционный слой общества принимает перемены как возвращение к естественному порядку вещей. И если высказывает претензии, то в традиционной форме (брюзжания) и по традиционным поводам (начальники много воруют, “народу” мало дают). Что же касается модернизированного — то он противостоит реставрации по всем фронтам.
Мы выделили три характеристики базовой модели: сакральная власть, государственная церковь и сословное общество. Соответственно, в обществе наблюдаются три вектора протестной активности: антивластная, антиклерикальная и волна протеста против утверждения сословий.
Антивластная волна
В середине октября 2012-го в Санкт Петербурге имело место примечательное событие. Жители города встречали кортеж премьер-министра сигналами клаксонов и специфическим жестом — поднятым вверх средним пальцем. Этот профанирующий жест не типичен для нашей страны, он родился в романской Европе. При этом средний палец выступает как фаллический символ и предлагает отстать или отвязаться. В конце 80-х — начале 90-х годов был заимствован в молодежную культуру и по-
следнее время употребляется все чаще. Примечательно, что губернатор Санкт-Петербурга Полтавченко прореагировал на это нервно, назвав поведение горожан “жлобством”18. Надо сказать, что сигналы клаксонов вослед кортежам первых лиц государства стали общей практикой в Москве. В ответ на такое выражение всеобщего недовольства власти вынуждены разрабатывать маршруты передвижения на вертолетах.
Приведенный эпизод — всего лишь штрих. Скандирование на стадионах, издевательские песни, профанирующие скетчи, стихи, рисунки, язвительные комментарии, выложенные в Интернете, демотиваторы политического содержания, скандирование на митингах, прозвища — Айфончик и Крошка Цахес. Все это относится не столько к личностным характеристикам российских лидеров, сколько является средством противостояния сакрализации власти. Общество, принявшее сакрального правителя как данность, рассказывает о нем анекдоты в узком кругу либо с глазу на глаз. Громогласное и прилюдное поношение — протест против самой претензии на сакрализацию власти.
Наиболее молодая и динамичная часть российского общества доступными ей средствами отстаивает демократические ценности, сохраняя дух всеобщего равенства. В ситуации, когда СМИ плотно контролируются властью, а официальный дискурс формирует сакральное прочтение власти предержащей, всеобщая безудержная профанация оказывается самым действенным и наглядным проявлением отторжения данной тенденции развития.
Противостояние разворачивается на политическом и идеологическом уровне. На пространствах Интернета, в оставшихся оппозиционных изданиях, на радио “Свобода” и “Эхо Москвы”, на телеканале “Дождь” идет идейная борьба за демонтаж “суверенной демократии”, замену муляжей общественных и политических структур (оппозиции, политических партий, неправительственных общественных организаций) и муляжей демократических процедур (общественных обсуждений, референдумов, выборов на всех уровнях) реальными демократическими институтами. Политические формы борьбы охватывают акции правозащитного движения, акции оппозиционных политических партий и движений (такие, как “стратегия 31”). Можно привести в пример митинги, пикеты и акции незарегистрированной оппозиционной политической партии “Другая Россия”. Здесь же яркие общественные инициативы, вступающие в острый конфликт с системой (такие, как движение в защиту химкинского леса). Или выступления по отдельным поводам русских националистов (убийство футбольного болельщика Егора Свиридова или дело Расула Мирзаева, убившего Ивана Агафонова). В 2012 году эти и другие более или менее разрозненные акции слились в серьезное общественное движение, получившее название “рассерженные горожане”. Цель движения — демонтаж авторитарного режима и восстановление правовой парламентской демократии. Понятно, что такое целеполагание посягает на основания сословного общества, возглавляемого сакральной властью.
Антисословная волна
В принципе эта волна пронизывает все протестное движение и сложно вычленима из комплекса протестных смыслов. Все демократические смыслы по своему существу антисословны. Диалог: “Маша, садись, пожалуйста”. — “Спасибо, Вова!” (пресс-конференция Президента РФ 20.12.2012) — лежит в описываемом ряду. Здесь же: декларирование идеи верховенства закона, борьба с мигалками, травля прикормленных деятелей культуры в Интернете, волны компромата на “больших людей”. Формально неуязвимые, но не имеющие никакого отношения к реальности утверждения: “Чиновники — наемные служащие. Мы, российский народ, нанимаем их для того, чтобы они обслуживали государство и защищали наши интересы” — все это нагружено протестом против формирования сословного общества и утверждением ценностей правовой демократии.
Особый сюжет — растянувшееся на годы “дело Магницкого”. Требования наказания виновных в гибели юриста и расследования актов коррупции, которые стали основанием для ареста Магницкого, пронизаны протестом против того, что в оппозиционной публицистике именуют “кастой неприкасаемых”. Знаменитый “Закон подлецов”, он же — “Закон Ирода” (принят 28.12.2012), в очередной раз расколол российское общество и вызвал бурю негодования в либерально ориентированной среде. Традиционно-архаическое прочтение закона переводит ситуацию на рельсы привычного и духоподъемного противостояния Америке. В то время как либеральная общественность требует расследования коррупции, ставшей причиной гибели Магницкого, демократическая общественность борется против базовых оснований сословного общества.
Мы обозначили самые общие контуры антисословного движения. Протест против сословного неравенства набирает силу по мере артикуляции реальных процессов оппозиционными лидерами. Массы хорошо реагируют на антисословные инвективы, а это значит, что политики оппозиционного спектра будут все чаще обращать внимание на данную проблему и прибегать к антисословной риторике. Властная монополия на производство смыслов утрачена. Общество продвигается в осмыслении собственной реальности. История XIX и XX веков показывает: общедемократический протест против сословного неравенства — один из мощнейших факторов, революционизирующих политическую ситуацию.
Антиклерикальная волна
В первой половине 2000-х церковь была выведена из зоны критики. Как это часто бывает, обозначенное положение нигде не фиксировалось и не получало законодательного закрепления, однако любая внутренняя политика несет в себе послание обществу. В данном случае российскому обществу объяснили, что хула на сакральный институт, воплощающий “наше” прочтение религии, приравнивается к хуле на Духа Святого. Православные активисты традиционной ориентации (а таких большинство) приняли это как долгожданное восстановление нормального порядка вещей, а секулярно ориентированные горожане — как очередное нарушение конституции и покушение на базовые основания российского государства.
Для понимания процессов эволюции конфессиональной ситуации в стране полезно обратиться к феномену “Pussy Riot”.
Прецедент “Pussy Riot”
Феминистская панк-рок-группа “Pussy Riot”, проводящая свои выступления в формате несанкционированных акций в не предназначенных для этого местах, возникла в 2011 году. Группа исполняла ряд песен, посвященных выборам в Государственную Думу 4 декабря 2011 года и последовавшим за выборами митингам протеста (“Освободи брусчатку”, “Смерть тюрьме, свобода протесту”, “Бунт в России — Путин зассал”). Все эти акции имели ограниченный эффект. Всемирная известность к группе пришла после 21 февраля 2012 года и связана с “панк-молебном” в храме Христа Спасителя: “Богородица Дево, Путина прогони”. Сюжет с “панк-молебном” попал в телевизионные новости и стал предметом оживленного обсуждения в СМИ и Интернете. Позднее три участницы группы были арестованы. Сама акция, последовавший за этим арест, суд над девушками и, наконец, приговор суда превратились в общенациональное событие, получившее широкий международный резонанс.
Акция “Pussy Riot” и реакция власти на этот инцидент наложились на общественные настроения 2012 года, заданные выборами Государственной Думы и выборами Президента РФ. Общество раскололось. Близкая по своим настроениям к “рассерженным горожанам” либерально ориентированная общественность восприняла уголовное преследование девушек из Pussy Riot как скандальную полицейскую травлю эстетического высказывания, несоразмерную проступку и недостойную.
Настроения российских симпатизантов Pussy Riot подпитываются мощной международной поддержкой акции. Ветераны рок-движения и культовые фигуры шоу-бизнеса, политики и общественные деятели, серьезные интеллектуалы и молодые радикалы, международные правозащитные организации и составители рейтингов самых влиятельных людей прошедшего года выступали и выступают в защиту девушек, отстаивая безусловное право на свободное художественное высказывание. Загнанный в угол и скрывающийся в посольстве Эквадора в Лондоне Джулиан Асанж с балкона посольства призвал к освобождению российских узниц совести. Американская панк-группа “Anti-Flag” записала кавер-версию ключевого выступления группы: “Virgin Mary, put Putin away”. Панк-группа Pussy Riot превратилась в символ современной России.
В то же время провластные и клерикально ориентированные круги поддерживали обвинение, напирая на оскорбленные чувства верующих. Телеведущие многословно и темпераментно обвиняли “кощунниц”, требуя покаяния и призывая на их головы заслуженную кару. В ходе суда отдельные православные активисты требовали максимально сурового наказания. Подавались судебные иски с требованием денежной компенсации за моральный ущерб и т. д. Есть основания полагать, что, по крайней мере, часть этих выступлений не были срежиссированы и носили самодеятельный характер.
В высшей степени примечательна антиклерикальная волна, возникшая после истории с Pussy Riot. Мы столкнулись с невиданным явлением, получившим название “крестоповал”, практикой надписей на стенах храмов, издевательскими комментариями по поводу высшей иерархии РПЦ, бурей в Интернете. С другой стороны — заявление иерархов и политиков, позиционирующих себя как хранителей устоев, активность православного казачества, “православных хоругвеносцев” на улицах городов и депутатов на ниве законотворчества эксплицируют противостояние. Множество серьезных комментаторов повторяют одну мысль: девушки попали в важную болевую точку современного российского общества.
Казалось, для власти было бы предпочтительнее пропустить этот эпизод, оставить его за рамками телеэфира (пусть себе вывешивают видеоролик в Интернете; там сейчас и не такое висит). На худой конец можно было бы оштрафовать выступавших или отправить в каталажку на пятнадцать суток. Однако властная реакция была совершенно иная. И эта ситуация заслуживает нашего внимания.
Дело в том, что авторы текста “панк-молебна”, по всей видимости, квалифицированные люди, точно чувствующие российские реалии и осознающие законы, по которым функционирует мифологическое сознание. Им удалось попасть в самую сердцевину традиционной мифологии.
Низовая теология исходит из того, что сакральная власть деспотического характера, то есть Бог земной, являет собой предметно-чувственное воплощение традиционного (“нашего”, “истинного”) Бога Небесного. Это — две ипостаси единой сущности. Бог Небесный представлен православной церковью. Социальный и одновременно космический идеал — их единство, нераздельное, но неслиянное.
Молебен “Богородица, Путина прогони” притязает на разрушение ядра российского космоса. Логически здесь возможны два ответа: либо двуипостасная модель ложная (то есть еретическая), и тогда весь русский космос рушится, либо Путин — несакральный правитель. Второе объяснение укладывается в исконную идеологию российского самозванчества. Для секуляризованного либерала акция Pussy Riot небезупречная, экстравагантная, но эстетическая акция. А с точки зрения традиционного сознания перед нами прилюдно заявленная еретическая позиция, притязающая на основания российского бытия. Правителю остается либо признать, что он подменный, и удалиться, либо обрушить на предерзостных еретиков страшные кары, наглядно свидетельствующие о подлинном характере актуальной сакральной власти19.
Патриарх Гундяй верит в Путина
Лучше бы в Бога … верил
Пояс девы не заменит митингов
На протестах с нами Приснодева Мария!
Отвлечемся от скандализующей лексики и стилистики высказывания. Эти характеристики молебна заданы эстетикой панк-рока (и, кстати, работают на десакрализацию иерархии). Призыв верить в Бога (надо полагать, в некоторого подлинного Бога, “Бога истинна”), а не в сакрального правителя, представляющего российского Бога на этой земле, притязает на основания российского космоса. С точки зрения традиции верить в Правителя и верить в Бога — одно и то же, ибо они единосущны.
Носитель традиционного сознания не формулирует эти соображения, но переживает мир в описанных нами моделях. Повторимся: перед нами опасная ересь, притязающая на базовые основания российского космоса. Это выступление должно было завершиться властной карой. Либеральная эпоха и глобальная информационная открытость диктуют пределы жесткости. Требовалось, с одной стороны, удовлетворить базовым инстинктам ревнителей традиционных устоев. С другой — сохранять имидж европейского государства и избежать чрезмерных внешне- и внутриполитических издержек. Два года колонии для двух подсудимых явили собой баланс, к которому пришли властные инстанции.
В 90-е годы рассматриваемый нами феномен был невозможен. Pussy Riot оформили предельное выражение протеста против разрушения принципов секулярного государства и смыкания власти с церковью.
Вернемся к конфессиональной ситуации начала 2000-х. Выведение церкви из зоны критики было значимым, но элементом более широкого идейно-политического комплекса. Постепенно стала просматриваться широкая политика обеспечения первенства РПЦ. Иностранным католическим патерам, работающим в РФ, перестали продлевать визы. Протестанты, существовавшие достаточно спокойно в 90-е годы, стали испытывать разнообразные стеснения. В прессе появилась тема тоталитарных сект. Первые лица государства под телекамеры выстаивали праздничные службы в патриаршем соборе.
Последнее наблюдение заслуживает особого комментария. Присутствие чиновников высшего ранга на рождественской и пасхальной службах стало обязательным ритуалом, который воспроизводится на региональном уровне. При этом
праздничные службы в Москве и Санкт-Петербурге транслируются по телевидению. Модернизированный слой общества относится к данной норме юмористически. Определение “подсвешники”, применительно к госчиновникам во храме, родилось в среде либерально мыслящих. Между тем для традиционного сознания трансляция праздничной службы, ведомой патриархом в присутствии первых лиц на фоне православного “народа”, есть важнейшая экспликация единства “веры, царя и отечества”. Эти трансляции фиксируют высокозначимый аспект реальности и задают тренд развития.
Православные священники и иерархи церкви все чаще стали появляться в СМИ, последовательно утверждаясь в качестве учителей нравственности, интерпретаторов русского духа, критиков бездуховного Запада и т. д. Дело здесь не в реестре тем; православный иерей может высказывать свое мнение по любым вопросам20. В данном случае примечательна ценностная диспозиция, выстраиваемая в интересующих нас передачах. Высказывание от имени церкви и священноначалия стало подаваться не как одна из точек зрения, но как решающее, как суждение высшего авторитета. Власть переформатирует массовое сознание. Подданные, утратившие за 73 советских года остатки благоговения перед “батюшкой”, последовательно включаются в традиционно-конфессиональный строй мысли, где священник выступает учителем и носителем безусловного авторитета. Речь идет об авторитете духовной инстанции; инстанции, морально безупречной и стоящей над схваткой.
Конкурентов РПЦ — атеистов, протестантов, католиков — в такие передачи не приглашают. К общероссийскому эфиру допущены священнослужители “традиционных конфессий” — мусульмане, иудаисты. Случается это крайне редко. Отчасти они напоминают ритуальных представителей рабочего класса и колхозного крестьянства в президиумах советских мероприятий. Это молчаливый стаффаж, говорящий по необходимости, немногословный и стандартно-ожидаемый в своих высказываниях.
На этом фоне возвращение РПЦ храмов, монастырей и других зданий, принадлежавших некогда церкви, открытие новых приходов, строительство часовен, храмов и соборов было естественным и ожидаемым. После революции большевики конфисковали собственность, принадлежавшую миллионам индивидуальных и коллективных субъектов права. РПЦ оказалась единственным собственником, относительно которого российское государство пошло на реституцию. Священнослужители пришли в российскую армию21, стали желанными гостями в школьных и университетских аудиториях, а также привычными персонажами самых разнообразных общественных мероприятий.
Возникли и замелькали в сообщениях СМИ самые разнообразные организации православной общественности. Это и общество “Радонеж”, и Институт русской цивилизации, и Всемирный русский народный собор, и Русское православно-монархическое братство “Союз православных хоругвеносцев”, и “Союз православных граждан”, и другие. При этом организации, объединяющие представителей других конфессий, в информационном пространстве либо не обнаруживаются, либо они представлены как деструктивные культы, тоталитарные сектантские или террористические структуры.
Параллельно с этим мягко, без нажима лепился образ альтернативы православию. Панорама героев криминальных телесериалов обогащается образом главы тоталитарной секты. Однако пространство опасности шире мира фанатиков-сектантов. Одна из самых примечательных находок в этом ряду — образ интеллигентного и холодного профессионального киллера, который под конец фильма оказывается католиком. Обстоятельство это не педалируется, проходит вторым планом, но откладывается в сознании зрителя.
Осуществляли описанные перемены люди тактически грамотные. Все делалось тихо, не дразня гусей, без компанейщины и малыми приращениями. Так что через несколько лет обыватель незаметно для себя очутился в другой стране. Чиновники самых разных уровней осознали, что православие широко поддерживается государством, и стали руководствоваться этим в своей работе. В свою очередь, описанную перемену внутренней политики зафиксировало как священноначалие РПЦ (которое много и энергично работало на описанную эволюцию), так и православная общественность.
Напомним, что установка на сращивание с властью была генеральной стратегией раннего христианства. Описанная диспозиция меняется только с разворачиванием Реформации, но православие “счастливо” избежало подобной участи.
С начала 2000-х идеологи и эксперты заговорили о “политическом православии”. В самом широком смысле под этим понимается политическая идеология, апеллирующая к православию. Пространство, занимаемое политическим православием, многосубъектно. Прежде всего это Московская патриархия, то есть руководство РПЦ, а также национал-патриотическое движение, неоевразийцы, православно ориентированные коммунисты и др.22.
Для нас представляют особый интерес цели и задачи, которые ставят перед собой и преследуют субъекты политического православия. Отмечая общепопулист-
ский характер политического православия, один из ведущих экспертов, директор информационно-аналитического центра “Сова” Александр Верховский фиксирует:
— более или менее артикулированную идею воссоздания русской империи;
— этнонационализм, стремление сделать Россию государством более “русским” в этнополитическом смысле;
— приверженность “сильной власти”;
— отвержение (полное или частичное) светского государства;
— общее категорическое неприятие Запада (включая повсеместно укоренившиеся идеи антиглобализма);
— принципиальное противостояние либерализму23.
В целом автор характеризует исследуемое движение как “правый, имперско-националистический проект”. И подчеркивает, что Московская патриархия провозглашает задачи полной десекуляризации лишь в качестве абстрактного идеала24.
То, что Московская патриархия формулирует как абстрактный идеал, в сознании православных активистов превращается в руководство к действию.
Полезно услышать, как эта проблематика трактуется изнутри движения. Русский националист, православный активист Егор Холмогоров разъясняет:
“Базовый политический ритуал Последнего времени, — ритуал разделения. Именно сецессия, размежевание └своих” и └чужих”, причастных небесному и отвергающих его, является столь же значимым действием для цивилизации Последнего времени, как революция и низведение небесного для цивилизаций Модерна”.
“Политические религии выступают боевыми знаменами, под которыми собираются люди, чтобы идти в последнюю битву. Именно поэтому автор этих строк в свое время предложил для политических религий наименование “армий апокалипсиса”.
Для русского политического Православия такой целью является самоотождествление русской политической нации как нации православной. Достижение первой цели должно привести к переоформлению русской национальной государственности как государственности православной.
Формулой предельного развития └инфраструктуры спасения” мог бы стать принцип, что ни в одном населенном пункте России не должно быть ни одной точки, откуда не были бы видны купола церкви или шатер колокольни”25.
Обращение к подлинникам всегда полезно. Стоит отдавать себе отчет в том, какое будущее готовят нам православные активисты.
Господин Холмогоров теоретизирует не на голом месте. Священноначалие со своей стороны, а православная общественность — со своей развернули борьбу за преобразование российского общества в соответствии со сформулированными выше целями и задачами. Начинались эти процессы с отдельных, как бы малозначительных инцидентов.
Первой ласточкой был учебник для школьников младших классов А. Бородиной “Основы православной культуры” (М.: Покров, 2002). Там было много трогательных моментов: и представление о царе как Помазаннике Божьем, и прямое отождествление понятий “русский” и “православный”. Но самое существенное состояло в том, что предметы веры излагаются и трактуются как безусловное и объективное знание. С философской точки зрения этот ход является жульничеством. С богословской — ересью чистой воды.
Человек, далекий от предмета, может не увидеть разницы. Между тем христиане веруют, то есть принимают некоторые догматы за непреложную истину без какого-либо обоснования и доказательства. Это положение выражено в “Символе веры”, который начинается словом: “Верую”.…Что же касается научного знания, то оно проверяемо в рамках специальных процедур верификации, составляющих существо научного способа познания. “Нашим” верованиям могут быть рядоположены другие верования и религиозные убеждения. Что же касается научного знания, то оно стремится к некоторой объективной истине (видение которой периодически обновляется). При этом научные теории не есть предмет веры. О существе же запредельного знают что-то (во всяком случае, утверждают, что знают) гностики. Но гностицизм — религиозная традиция, с которой христианство тысячелетия ведет борьбу не на жизнь, а на смерть.
Знаковое событие произошло в 2003 году в музее и общественном центре имени Андрея Сахарова. Мы имеем в виду разгром выставки “Осторожно, религия!”. В экспозиции были представлены работы более 40 художников. В пресс-релизе координаторы проекта говорят о двойственности своего замысла: это и призыв к бережному отношению к религии, и “знак — └внимание, опасность!”, — когда дело касается религиозного фундаментализма (неважно, мусульманский он или православный), сращения религии с государством, мракобесия”26.
Экспозиция была неоднородна. Некоторым работам недоставало вкуса и чувства меры, но не более того. При всей эпатажности отдельных работ экспозиция оставалась в рамках современной европейской традиции рефлексии социальных и культурных проблем в зеркале искусства. Выставка “Осторожно, религия!” открылась 14 января. Через три дня она была разгромлена группой из шести человек. Двое из них задержаны на месте преступления.
Общество в очередной раз раскололось. Рядом с провластными журналистами и активом политического православия оказались православные интеллигенты и просто люди, ориентированные на доминирующую точку зрения. Как это свойственно России, носители идеалов духовной свободы и ценностей секулярного сознания оказались в меньшинстве. В общественном мнении доминировали “Православные хоругвеносцы” и другие представители православной общественности. Митинги в поддержку погромщиков и петиции против “художников-кощуников” сотрясали информационное пространство. Уровень полемики, демонстрируемый защитниками традиции, показателен: “Богохульная выставка └Осторожно, религия!” 2003 года стала символом всего постсоветского атеизма, либерализма и идиотизма”27.
Вначале Замоскворецкий суд признал незаконным возбуждение уголовного дела против Люкшина и Зякина — погромщиков, задержанных на месте преступления. Далее, после долгого судебного разбирательства, в 2005 году Таганский суд Москвы признал организаторов выставки — Юрия Самодурова и Людмилу Василовскую — виновными в разжигании национальной и религиозной вражды.
Суть полемики, развернувшейся в обществе, сводился к обмену репликами: “Вы не в Париже. Шапки долой, когда приближаетесь к государственным святыням”. — “Но мы же еще не в Тегеране”. — “В Тегеране или не в Тегеране, там видно будет. Но не в Париже точно”.
С этого времени оскорбленный в своих чувствах православный активист с
бейсбольной битой в руках становится фактором культурной жизни. Православные активисты заявили: “Власть за нас. И отныне значимые для нас параметры культурной (и социальной) жизни в стране будем определять мы”. Оскорбление религиозных чувств превратилось в универсальное оружие клерикальной реакции.
Выяснилось, что чувства православных оскорбляют также “содомиты”. С их точки зрения, любые акции ЛГБТ сообщества недопустимы. В мае 2006 года в Москве должен был состояться фестиваль “Радуга без границ”, который был сорван из-за угроз экстремистских группировок, устроивших серию погромов и избиений. История с этим гей-парадом показательна. Мэрия Москвы отклонила заявку и запретила мероприятие. Патриарх Алексий II поддержал этот запрет в письме, выложенном на официальном сайте РПЦ. В мае 2007 года попытка провести несанкционированный парад в Москве была пресечена милицией, ОМОНом и православно-националистическими организациями.
Но и это еще не все. В 2006 году ученица одной из школ Санкт-Петербурга Мария Шрайбер подала судебный иск, в котором обвинила Министерство образования и науки в том, что преподавание общей биологии оскорбляет ее религиозные чувства, и потребовала запретить преподавание теории Дарвина в качестве доминирующей, ввести в школьный курс биологии преподавание креационистской концепции “разумного замысла” и выплатить ей компенсацию морального ущерба. К сожалению, это не единичный курьез. Вот цитата: “…религиозные фанатики угрожали ученым и требовали прекратить преподавать эволюционную теорию, угрожая их убить”28. Что же касается позиции церкви относительно теории эволюции, то желающий может обратиться, например, к публикации священника Константина Буфеева “Ересь эволюционизма”29.
Можно по-разному относиться к геям и лесбиянкам, к художникам-постмодернистам, к мусульманам и атеистам. Наконец, можно быть полным идиотом и отрицать теорию эволюции. Однако, вне зависимости от убеждений и вкусовых предпочтений, самым показательным и символическим моментом в представленной панораме надо признать картину единения ОМОНа и православных боевиков, разгоняющих акцию непокорных.
Так же как демократическая власть не может нарушать принципы секулярного государства, власть авторитарная не может не поддерживать идеологический институт, по принципиальным основаниям отстаивающий самодержавный идеал. В таком случае выбор власти просто не имеет альтернативы.
Заметим, что рассматриваемая нами ситуация прецедентна. Здесь можно напомнить коллизию противостояния иосифлян и нестяжателей. Моральный протест нестяжателей против церковного землевладения создавал основания для секуляризации монастырских сел и расширения налоговой базы государства. Поэтому вначале Иван III стал на сторону нестяжателей. Но нестяжатели отваживались иметь свою точку зрения по ряду вопросов и выступали с критикой самого царя. Следовавший за Иваном царь Василий III развелся c Соломонией Сабуровой, что вызвало резкое осуждение со стороны нестяжателей. В то же время мудрый царедворец Иосиф Волоцкий прославлял власть предержащую и призывал казнить любых еретиков и отступников. Окончательный выбор российского государства ожидаем. Оно обрушило репрессии на головы нестяжателей и приняло сторону иосифлян.
Союз сегодняшней власти и церкви диктуется той же логикой. Станислав Белковский (“Эхо Москвы”, программа “Особое мнение”, 07.01.2013) характеризует российское православие как сергианское и исходит из того, что природа РПЦ заложена в 1943 году Сталиным, восстановившим православную церковь в СССР.
В 1943 году советские войска начинают освобождать территории, оккупированные фашистами. На оккупированных территориях немцы открыли тысячи приходов, закрытых большевиками в годы борьбы с церковью на уничтожение. Масса традиционно ориентированных людей пошла в храмы. Перед советской властью возникла непростая проблема. Освобождая города и веси, закрывать храмы, открытые перед этим фашистами, в политическом отношении было безумием. Получалось, что “наши” хуже немцев. Оставалось сменить внутреннюю политику в области религии и пойти на создание “своей” (подконтрольной, абсолютно лояльной) церкви30. Что и было сделано в сентябре 1943 года, после встречи Сталина с патриаршим местоблюстителем Сергием и двумя митрополитами. Через четыре дня, 8 сентября Сергий был избран Патриархом Московским, был создан Священный Синод “при патриархе”. Тогда же церковь получила свое сегодняшнее именование — “Русская православная церковь”. (До 1917 года она именовалась “По-
местная российская православная церковь” либо “Православная кафолическая греко-российская церковь”.)
Господин Белковский повторяет достаточно распространенное мнение, которое заслуживает комментария. Я склоняюсь к убеждению, что проблема неизмеримо глубже и коренится в сущностных основаниях русского православия. Согласно православной теории, церковь не может существовать без императора31. В 1393 году патриарх Антониос Константинопольский писал великому князю Василию I, что “для христиан невозможно иметь церковь и не иметь императора, эти двое не могут быть разделены”32. О том, что “церковь без императора вдовая”, я и сегодня слышу от православных ортодоксов.
Церковь стала на сторону будущей империи, когда Московского княжества еще не было. В 1300 году митрополит Максим переехал из заглохшего Киева во Владимир-на-Клязьме, перенеся вместе с митрополичьей кафедрой мистический центр “всея Руси” на северо-восток владений Рюриковичей. Следующий митрополит Петр принял сторону московского князя Ивана Калиты в его борьбе с тверским князем. А его приемник Феогност уже поселился в Москве. Автор гимназического учебника русской истории, замечательный историк С. Ф. Платонов так описывает политику церкви: “Как мы знаем, духовенство изначально вело на Руси проповедь богоустановленности власти и необходимости правильного государственного порядка. С большой чуткостью передовые представители духовенства угадали в Москве возможный государственный центр и стали содействовать Москве… русское духовенство всегда поддерживало московских князей в их стремлении установить на Руси сильную власть и твердый порядок”33. В долгой гражданской войне Юрия Дмитриевича Галицкого и его сыновей с московским князем Василием Васильевичем, “отстаивая принцип единовластия” (Платонов; упомянутое сочинение), церковь стала на сторону Василия Темного (к тому времени уже ослепленного Дмитрием Шемякой), что во многом обеспечивало его победу.
Церковь, в лице старца Филофея, сформулировала историософскую концепцию “Москва — Третий Рим”, послужившую смысловой основой мессианских представлений о роли и значении России и давшую московским великим князьям основания притязать на статус преемников римских и византийских императоров.
Церковь в 1498 году впервые в русской истории венчала на царство по византийскому обряду (принесенному Зоей-Софьей Палеолог) внука Ивана III Дмитрия Ивановича, создавая прецедент, который с эпохи Ивана Грозного утверждается как традиция.
Люди церкви формируют легенды, освещающие претензии Московии на имперский статус. Выезжий иеромонах Пахомий Логофет творит мифическую родословную шапки Мономаха в “Сказании о князьях Владимирских” (1518 год)34. Туда же вставлена легенда о происхождении великих князей от фантастического брата римского императора Августа по имени Прус.
Следующий раз церковь спасала православное царство в эпоху Смуты. Здесь надо помянуть и патриарха Гермогена, и архимандрита Троице-Сергиева монастыря Дионисия.
Во всех войнах, смутах, внутренних конфликтах (бунт 1648 года, разинщина, пугачевщина, восстание декабристов, эпоха народовольческого террора, революция 1905 года) церковь стоит плечом к плечу с высшей властью, анафематствует врагов Престола, учит народ смирению и верной службе Царю и Отечеству.
Она обслуживает любые, в том числе и самые скандальные, запросы русских царей. Для московита XV века развод был вещью неслыханной. Церковные каноны запрещали развод. Когда Василий III решает развестись с бездетной Соломонией Сабуровой, его громогласно осуждают идеалисты “нестяжатели”. Греческие патриархи и афонские монахи отвергли просьбу Василия о поддержке35. Священноначалие русской церкви занимает совершенно иную позицию. Митрополит Даниил “бросил все силы на его поддержку, обещая взять на себя этот грех — если считать желание князя грехом. Чтобы санкционировать развод, собрал собор, где всецело преобладали его сторонники”36. За митрополитом Даниилом числятся и другие свершения. Под его гарантии безопасности в Москву приехал удельный князь Василий Шемячич северский, который скрывался от Василия III в Литве. Князь “был закован в цепи, посажен в тюрьму и там скончался”37.
Когда Петр I отстраняет своего сына Алексея от трона и, нарушая правовую традицию, принимает решение отдать трон своему внуку, епископ Феофан Прокопович по поручению царя создает фундаментальную работу “Право воли монаршей в определении наследника державы своей”. Прокоповичу принадлежат знаменательные слова: “Русский народ таков есть от природы своей, что только самодержавным владетельством храним быть может, а если какое-нибудь иное владение правило воспримет, содержаться ему в целостности и благости отнюдь не возможно”38.
Зафиксируем существенный для нашего исследования тезис: самодержавный идеал или идею автократии на Русь принесла и выпестовала православная церковь. Ранние Рюриковичи и их подданные не имели какой-либо устойчивой политической философии. Их политические представления были достаточно зыбкими и склонялись к идеям военной демократии, в рамках которой горожане и князь существуют в некотором динамичном балансе. Так была устроено Древнерусское государство. Из этой логики выросла Новгородская республика (Господин Великий Новгород). Византийская модель, откорректированная ордынским влиянием, — результат систематических усилий церкви.
Об отдельных трениях и конфликтах части церкви с высшей властью можно говорить разве что применительно к движению “нестяжателей” и ушедшим в раскол старообрядцам. Высший уровень церковной иерархии конфликтует с сакральной Властью всего один раз — в эпоху патриарха Никона. В этой перспективе сергианство и сервилизм РПЦ советских времен ничем особым не примечателен. Это было достаточно привычное поведение, объяснимое в контексте стратегических целей.
Тезис, согласно которому церкви принадлежала ключевая роль в создании и сохранении самодержавной Российской империи, общепризнан. До 1917 года данное положение входило в учебники и составляло предмет гордости церковников. После 1917-го он превратился в один из самых сильных аргументов антирелигиозной пропаганды. Борьба с церковью была востребована на этапе идейного преодоления царизма. В конце 30-х годов начинается реставрация империи, и обличение союза церкви и самодержавия становится неуместным. В эпоху заката “Союза воинствующих безбожников”, когда разворачивалась борьба с “вульгарным марксизмом” школы историка М. Н. Покровского (активно обличавшей церковь как прислужника царизма), на экраны выходит фильм “Александр Невский”, а СССР оккупирует Прибалтику и Западную Украину, в стране реставрируются существенные моменты имперской идеологии. В этой ситуации тезис “Церковь — опора самодержавия” убирается из идеологического арсенала. Но советская власть не забывала о данном обстоятельстве никогда, и эта память диктовала стратегическое отношение к церкви. Ситуация переигралась в 1991 году. В постсоветскую эпоху консолидация сил имперской реставрации закономерным образом охватывает идеологов советской империи, силовиков, людей ВПК и церковь. Отсюда и возникает “политическое православие”.
Существует иерархия задач и очередность приоритетов церковной жизни. Во-первых, церковь должна самосохраниться. Любой ценой и при всех обстоятельствах. Выживание исходно и первично. Во-вторых, стоит задача: внедрение в элиту общества и проникновение на высший уровень государственной власти. В-третьих, опираясь на результаты внедрения, осуществить трансформацию государства и общества в соответствии с представлениями о должном и правильном, заложенными полторы тысячи лет назад в базовой доктрине. Третья цель — конечная и абсолютная. Но она возможна только при условии реализации двух первых.
Русская церковь прекрасно ладила с татарами, с полубезумным тираном Иваном Грозным, с разрушавшим традиционный мир Петром. Почему бы ей не найти общий язык с большевиками. КПСС рассчитывала рано или поздно похоронить церковь, а церковь ждала, когда наконец сгинет советская власть. Обобщая, дело не в чекистах, дело в природе церкви.
Истины ради заметим, что дело здесь не в России. Сервилизм — онтологическая характеристика православия. В Византии церковь вела себя ровно таким же образом. Это вам не католики с протестантами, которые могли и дистанцироваться от власти, и осуждать ее, и противостоять (накладывать интердикт на королей и императоров, отлучать императоров от церкви, обличать власть в проповедях). Все началось с Константина Великого, а в 1453 году логически завершилось Константином XI Палеологом.
Мы говорим о природе целого, хранителем которой выступает иерархия. В церкви всегда были и будут отдельные приходы, в которых встречаются прекрасные священники и замечательные миряне. Но в рамках данного целого они обречены составлять меньшинство.
Из этого не следует, что православие в принципе обречено быть средневековой конфессией, обращенной в прошлое и страдающей имперским комплексом. Во многих православных приходах русского зарубежья, целый век существующих в европейском контексте, сложилась существенно иная атмосфера. К примеру — знаменитый собор Александра Невского на улице Дарю в Париже. Русские приходы в Западной Европе, находящиеся в Константинопольской юрисдикции, заполняют как эмигранты третьего-четвертого поколений, так и коренные европейцы. Здесь православие пропитано европейскими ценностями. Сходную эволюцию претерпела Украинская автокефальная православная церковь (УАПЦ) — канонически непризнанная православная церковь Украины и украинской диаспоры Северной Америки и Западной Европы. Но в контексте российской политической и культурной традиции, в рамках РФ, в опоре на наиболее традиционализованный сегмент населения, формирующий основную массу прихожан, наша церковь воспроизводит исторически тупиковые позавчерашние характеристики. Вообще говоря, стадиальные и качественные характеристики культуры основной массы прихожан всегда определяют характер церкви.
Двенадцать лет сознательной политики, направленной на разрушение рационального сознания, размывание сциентистской картины мира и клерикализацию общества, принесли свои результаты. Ставка на “глубинку”, на минимально модернизированных носителей традиционного сознания оправдалась. Три миллиона паломников, поклонившихся Поясу Пресвятой Богородицы, привезенному в Россию в 2011 году на 39 дней, фиксируют масштаб части общества, востребующей традиционные ценности.
Опираясь на растущий актив, православные традиционалисты все шире реализуют стратегию “прямого действия”. Вот два штриха к портрету эпохи — сообщения информационно-аналитического центра СОВА:
Православные активисты попытались сорвать выставку в Сахаровском центре. 14 декабря 2012 года в Сахаровском центре в Москве при поддержке Германо-Российского форума прошла однодневная фотовыставка “В Россию с любовью”, посвященная однополым семьям. На открытие выставки пришел православный активист Дмитрий Цорионов (Энтео) в сопровождении двух девушек. Пришедшие пытались сорвать фотографии, призывали посетителей выставки покаяться, грозили попаданием в ад.
В Москве православные активисты пытались сорвать акцию ЛГБТ. 19 декабря 2012 года православные активисты пытались сорвать акцию ЛГБТ “День поцелуев”, направленную против гомофобии. Трое православных, кидавшие в участников ЛГБТ-акции сырые куриные яйца, были задержаны сотрудниками полиции. В их числе был Дмитрий Цорионов (Энтео).
Как мы видим, православные активисты тщательно отслеживают панораму культурной жизни и последовательно навязывают свое прочтение норм социального поведения.
Со своей стороны чиновники на местах стараются, как могут. Еще одно сообщение информационно-аналитического центра СОВА:
В Екатеринбурге “Военторг” предлагает семь вариантов флагов с лозунгом “Православие или смерть!”. 14 января 2013 года стало известно, что магазин “Военторг” в Екатеринбурге начал торговать флагами с надписью “Православие или смерть!” — “самого лучшего качества и по доступной цене”. В продаже имеются семь вариантов флагов от 100 до 1800 рублей, в том числе для автомобилистов — флажок с присоской или кронштейном.
О том, к чему приводит победа сумеречного сознания, свидетельствует хроника текущих событий. “14 ноября 2012 года стало известно, что в Иваново возбуждено уголовное дело по ст. 105 УК РФ (убийство) в отношении двадцатипятилетнего мужчины, подозреваемого в убийстве своей матери, во время обряда “изгнания бесов”. По версии следствия, экзорцист избил жертву палкой по голове, а когда мать скончалась от побоев, положил на ее тело Псалтирь и прочел молитву”39. Комментировать это сообщение не хочется. Слова застывают на устах. Однако осмысливать происходящее и видеть опасности, возникающие перед российским обществом, — наш долг.
Широкая реакция модернизированной части общества на клерикальное наступление развернулась с некоторой задержкой и хронологически совпала с движением “рассерженных горожан”. Она принимает самые разные формы. От элитного театрального действа, посвященного вручению награды “Серебряная калоша”, до акций “крестоповала”, реализованных в самых разных регионах страны, ответственность за которые взяло на себя не известное никому движение “Народная воля”. Буря комментариев в Интернете; антиклерикальные митинги под лозунгом “Россия без мракобесия”; плакаты на митингах и карикатуры на сайтах; надписи на стенах собора Иоанна Предтечи во Пскове (сделанные в ночь на 17.06.12): “ДОЛОЙ ЦЕРКОВНЫХ МРАКОБЕСОВ” и “ПУССИ РАЙТ УВАЖУХА” — все это свидетельствует о достаточно высоком градусе антиклерикальных настроений значительной части общества.
Примечательно изменение отношения к РПЦ городской интеллигенции, ориентирующейся на либеральные ценности. От дружелюбного принятия в 90-е годы, когда церковь воспринималась как многолетне гонимая, потерпевшая сторона, носитель национальной традиции, пространство альтернативной марксизму идеологии, не осталось и следа. Тогда вспоминали о репрессированных иерархах, чтили память архимандрита Вениамина, в 1928 году вместе с другим соловецким иноком Никифором, сожженного заживо в лесной пустыне под Архангельском. Реалии 2000-х годов изменили общественные настроения. Сейчас говорят о многочисленных скандалах, часах фирмы “Breguet” и судебных тяжбах.
Казенное российское православие наделено особым талантом: оно устроено таким образом и реализует такую политику, которая вызывает органическое отторжение у всякого модернизированного человека, не разделяющего перспективу теоцентристского сословного общества. Традиционное российское православие и секулярный человек несовместимы. Между ними пролегает стадиальная дистанция, различие базовых антропологических характеристик. Культура, ориентированная на индивида, и культура, ориентированная на личность, могут существовать в одном физическом пространстве. Но это взаимодискомфортное существование при минимальной способности к сущностному диалогу40.
Православные фундаменталисты — люди финалистического типа мышления. Они хотят в очередной раз изнасиловать историю и навязать обществу свою нормативность. Рано или поздно (скорее всего, рано) это кончится жесткой антиклерикальной отмашкой. Зная нравы и исторические традиции России, остается гадать, в какие формы выльется означенная отмашка. Все это в достаточной степени грустно и куда серьезнее, чем может показаться благодушно настроенному наблюдателю. Те, кого заинтересует названная проблема, могут навести справки относительно того, как после 1917 года сложились судьбы заметных активистов российского черносотенного движения. Они получать пищу для размышления.
Церковь и церковная общественность решает свои задачи. Церковь негласно переведена в ранг государственных структур, пользующихся особым покровительством, объявлена государствообразующей силой, основой русского духа, поводырем народа и интерпретатором нравственной проблематики.
Патернализм и учительная позиция — неистребимая органика РПЦ. Церковь — институт, сберегающий и воплощающий сакральную истину. Долг профанов — внимание и послушание. Со своей стороны сакральная власть гарантирует истинность позиции церкви. Сегодня суждения носителей высших иерархических статусов, говорящих от имени церкви, по своей абсолютной непререкаемости соответствуют передовице в газете “Правда” 50-х годов или постановлению ЦК КПСС.
Эта позиция абсолютно неприемлема для широкого слоя горожан, вписанных в мировой контекст и ориентированных на ценности исторической динамики. Столкнувшееся с клерикальной реакцией общество начинает задумываться об идеалах духовной свободы и ценностях, утвержденных эпохами Реформации и Просвещения. Им противостоят традиционалисты, пережившие в высшей степени сложный процесс адаптации к неопределенности переходного периода и обретающие наконец устойчивый и нормальный порядок вещей. Причем этих людей миллионы.
Проблема назревала в течение всего последнего десятилетия, а сейчас обретает характер устойчивого гражданского противостояния.
В России живут два народа. Одному нужна сакральная истина, гарантированная сакральной властью, и сакральная власть, гарантированная сакральной истиной.
Другой народ востребует ситуации, в которой он сам формирует пространство мировоззренческих и политических ценностей и вырабатывает линию собственного поведения.
Первому такая ситуация видится хаосом, в котором невозможно ничего понять и непонятно, как жить. Мир дьявольских соблазнов, дьявольской же гордыни и торжества безнравственности.
Что же касается второго народа, то для него мир средневекового синкрезиса непереносим, поскольку отрицает природу автономной личности.
Сущностной диалог между этими онтологиями и культурно-психологическими конфигурациями невозможен. Люди, принадлежащие обозначенным культурам, говорят на разных языках. Их аргументы, по видимости, выраженные в одном понятийном строе, апеллируют к настолько различающимся картинам мира, что взаимопонимание исключается. Возможно навязывание одним своей политической воли другому, маргинализация этого другого и существование его в подавленном состоянии. Такова реальность, данная нам в ощущении. И мы должны отдавать себе в этом отчет.
1 Филипп Дженкинс. Войны за Иисуса: Как церковь решала, во что верить. М., 2012. С. 70.
2 Человек с советским бекграундом просто не осознает весь ужас, заключенный в слове
“Apostata”. Потомственный язычник не просвещен светом истинной веры. Отступник же познал истину и отринул ее, избрав сторону дьявола по собственной похоти.
3 Вступление в брак с сестрою символизирует качественную дистанцию между Правителем как живым богом и простым смертным. То, что табуировано для смертного, разрешено богам.
4 Филипп Дженкинс Войны за Иисуса. М., 2012. С. 176.
5 Можно заметить, что и в этот раз секуляризация охватывала прежде всего интеллигенцию. Разница между первым и вторым циклами состояла в кардинальном изменении социокультурной реальности, а также стократном росте числа людей с высшим образованием. В данном случае мы имеем дело с необратимым процессом.
6 Гараджа. Социология религии. 1996.
7 Это не умозрение историка. Автор застал конец сталинской эпохи.
8 Заметим, что коммунистическая эсхатология утверждалась в том числе и за счет рецепции массы элементов изживаемого. Это и хилиастическая эсхатология, и нераскрываемое цитирование библейских источников “Кто не работает, тот не ест”, и почерпнутые в православной стилистике обороты типа “Мудрые предначертания” применительно к партии и правительству.
9 Сословия отменяются окончательно декретом СНК от 10 ноября 1917 года.
10 Так называемые “нетрудовые доходы” жестко преследовались по закону. Каждый советский человек должен был жить по чину, вне зависимости от тех денег, которыми располагал. Рабочий — так, как полагалось рабочему, директор — так, как полагалось директору, лауреат Сталинской премии — в соответствии со своим стандартом. Заведующий плодоовощной базой свободно мог бы купить автомобиль ЗИМ, но ездил в потрепанном “Москвиче-401”.
11 Строго говоря, его не было и в царской России. В Европе сословия складывались в результате самоорганизации. Внутрисословные нормы и привилегии сословий формировались исторически как результат компромисса внутри средневекового общества. В Московии ничего этого не было.
12 В конечном счете саморазвитие этой тенденции однажды похоронило советский проект. Потребитель одержал стратегическую победу.
13 Осоргин Михаил Михайлович. Воспоминания, или Что я слышал, что я видел и что я делал в течение моей жизни. 1861–1920. — М.: Российский архив, 2008 (Издания РФК).
14 В. В. Шульгин. Дни (Февральская революция в воспоминаниях белогвардейцев). М., 1927. С. 89.
15 Мирча Элиаде. Аспекты мифа. M., 2010. C. 50.
16 Frankfort H. Kingship and the Goods. Chicago, 1948. P. 150.
17 Автору, убежденному антикоммунисту и заядлому антисоветчику, вся эта ситуация представала как чисто аналитическая, исследуемая в режиме включенного наблюдения.
18 Активные молодые петербуржцы не остались в долгу и на стадионе во время футбольного матча, на котором присутствовал Полтавченко (матч “Зенит–Кубань” 20 октября), долго и дружно скандировали: “Полтавченко — жлоб”.
19 Репрессия — один из самых мощных и надежных свидетельств сакральной власти на Руси. Подробнее см: И. Г. Яковенко. Россия и репрессия: репрессивная компонента отечественной культуры. М., 2011.
20 В реальности священник связан церковной дисциплиной, диктующей ему, о чем говорить и как говорить. Но это — ограничения, накладываемые церковью. Как гражданин священник свободен высказываться по предельно широкому кругу вопросов.
21 Заметим, что церковь демонстрирует устойчивый интерес к силовым структурам.
22 Подробнее, например, см.: Александр Верховский. Российское политическое православие: понятие и пути развития / Путями несвободы (сб. статей). Сост. А. Верховский. М.: Центр “Сова”, 2005. См. также работы Анатолия Красикова, Александра Солдатова, Владимира Прибыловского, Александра Кырлежева, Николая Митрохина и других исследователей.
23 А. Верховский. Указ. соч. С. 74.
24 А. Верховский. Там же. С. 76.
25 Егор Холмогоров. Политическое православие. “Правая. ru. Радикальная ортодоксия” (http://pravaya.ru/leftright/472/3579).
26 http://old.sakharov-center.ru/museum/exhibitionhall/religion_notabene/all_exhibitions_religion_reliz.htm
27 Общественный комитет “За нравственное возрождение Отечества”. Роман Вершило. “Музей им. Самодурова — моральный и финансовый банкрот” (http://www.moral.ru/2007/1120_nesakhar.html).
28 Лев Боркин. Как ученым организоваться. Выступление на конференции РАСН / Знак вопроса. 2012. С. 87.
29 creatio.orthodoxy.ru›archieve/kbufeev_eresy.pdf
30 В 1975 году, попав впервые в Смоленск, я остановился на площади перед величественным Свято-Успенским кафедральным собором. Первое, что сказала мне проходившая мимо пожилая женщина: “Собор немцы открыли”. К тому времени прошло тридцать лет. Люди помнили.
31 См: М. А. Дьяконов. Власть московских государей. СПб., 1889.
32 Schaeder H. Moskau und Dritte Rom. Darmstadt. 1957. S. 1.
33 С. Ф. Платонов. Учебник русской истории для средней школы. СПб.: Изд. Башмакова, 1911. С. 115.
34 “Шапка мономаха” — типичная шапка татарского мурзы. Предположительно подарок ханов одному из московских князей. По мнению специалистов, шапка изготовлена в Бухаре.
35 И Константинопольский, и Антиохийский патриархи, и афонские старцы не зависели от Москвы, а потому могли позволить себе принципиальную точку зрения.
36 Ричард Пайпс. Русский консерватизм и его критики. М.: Новое издательство, 2008. С. 59.
37 Московский великий князь Василий III Иванович (http://aminpro.narod.ru/strana_0022.html).
38 Попов Н. В. Татищев и его время. М., 1861. С. 4.
39 Религия в светском обществе. Информационно-аналитический центр СОВА. 14 ноября 2012 г. (www.sova-center.ru).
40 Впрочем, диалог культур сплошь и рядом возникает в ситуациях вынужденных и часто бывает остродискомфортен. Однако — необходим и продуктивен.