Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2013
Сергей Иванович Иванов родился в 1968 году в поселке Невская Дубровка Ленинградской области. Закончил Ленинградский институт культуры культуры им. Крупской. Печатался в журналах «Костер», «Пионер», «Детская роман-газета», «Чиж и Ёж», «Кукумбер» и других, в «Литературной газете». Соавтор нескольких книг для детей, автор книги о православных паломничествах. Работал на Радио России–Санкт-Петербург, сотрудничал с другими радиостанциями. Живет в Москве и в Невской Дубровке.
Вадим Сергеевич Шефнер (1915–2002) называл и чувствовал себя ленинградским писателем. Действительно, он родился в городе, уже называвшемся «Петроград», и прожил большую часть жизни в Ленинграде, который обратился в Петербург лишь в конце долгой жизни писателя. Не случайно даже в его фантастических произведениях о будущем действие происходит в городе под названием «Ленинград». Но как ни называй его, город остается одним и тем же, сохраняет свой культурный код классической столицы под любой вывеской. Вряд ли, например, двукратные переименования в начале двадцатого века могли лишить город покровительства апостолов Петра и Павла, которым посвящен главный петербургский собор. К тому же Петропавловский собор никто, по счастью, не переименовывал. Присутствие святых апостолов в жизни города столь же незаметно, сколько и повседневно. Их имена «проникли» даже на страницы романа Шефнера «Лачуга должника», посвященного далекому будущему: главного героя романа зовут Павел Белобрысов, а его брата, который умер по неосторожности Павла и которого Павел разыскивает в бесконечных просторах космоса, звали Петром. Конечно, в русских семьях братьев часто называли именами двух первоверховных апостолов, и в самом по себе этом факте нет ничего особенного — возможно, Шефнер и не думал о Петропавловском соборе, сочиняя роман (хотя в это верится с трудом — ведь шпиль собора писатель наблюдал почти ежедневно).
О том, что Петербург (Ленинград) является излюбленной темойШефнера и в прозе, и в поэзии, красноречиво говорит все его творчество, и добавить тут что-либо сложно. Однако если поэзию Шефнера читатель может рассматривать в контексте петербургской поэзии, от Ломоносова до Блока (чему помогают и интервью писателя, и образы его стихов, и знание его поэтической биографии), то с фантастической прозой дело обстоит сложнее. Ее ироническая интонация невнимательному читателю кажется далекой от классической литературы, вовсе даже не петербургской, а, скорее, «одесской», а его герои роднятся разве что с персонажами Зощенко. Присутствие Зощенко рядом с именем Шефнера тоже, кстати, является знаковым, но ведь и Зощенко в обыденном сознании как-то не ассоциируется с образом петербургского писателя1. Его герой кажется «советским», а не петербургским. Может быть, потому, что местом действия рассказов Зощенко почти никогда не служат открыточные петербургские виды.
Творчество Зощенко многократно проанализировано серьезными исследователями, в его «шуточных» рассказах обнаружены значительные психологические и онтологические глубины. Гораздо меньше «везет» пока Шефнеру. Определение «притча» не раз звучало по отношению к его фантастическим произведениям, но о том, что сообщают эти притчи, разговор почему-то не идет. А ведь всякая притча — это шифровка, подлежащая разгадке, требующая раскрытия потаенного смысла. Кроме того, и поэтическая биография, и жизненная позиция В. С. Шефнера должны настроить читателя на серьезное отношение к его фантастико-юмористическим повестям. Стоит задуматься, например, является ли образ Петербурга в его фантастических произведениях родственным роли образа города в произведениях классической петербургской литературы? И шире — в каких вообще отношениях стоит проза Шефнера к классическим традициям?
Для поисков петербургского, классического кода наиболее интересной представляется повесть Шефнера «Круглая тайна» (1969) из цикла «Сказки для умных». Как это часто бывает у Шефнера, в центре повествования находится герой-неудачник, начинающий журналист Ю. Лесовалов. Однако себя самого в начале повести Ю. Лесовалов оценивает достаточно высоко, тогда как к окружающим относится в лучшем случае снисходительно:
«Известие о том, что Юрий хочет писать о нем, старик принял без должной радости.
— А звать-то вас как? — хмуро спросил он.
— Юрий Лесовалов… Но вообще-то я Анаконда.
— Что? — угрюмо переспросил старик. — Почему она конда?
— Анаконда — змея такая. Обитает в бассейне реки Амазонки, отдельные экземпляры достигают пятнадцати метров длины.
— Зачем же змеей себя прозывать? — бестактно поинтересовался сторож.
— Это мой творческий псевдоним, он звучит мужественно и романтично, — терпеливо пояснил Юрий, раскрывая блокнот».
Мы застаем Лесовалова в момент выполнения очередного журналистского задания: ему поручили написать статью о стороже клуба, который нашел портфель с крупной суммой денег и вернул его «по принадлежности». Задание это для Юрия решающее: либо его очерк напечатают, либо журналиста выгонят из газеты.
Герой будущего очерка, «благородный возвращатель», в глазах Юрия выглядит существом низшего рода. При сборе досье журналист выяснил, что «за сторожем водились грешки. Выпивает. Иногда даже грубит начальству».
Непосредственное знакомство со сторожем тоже оставило у журналиста неприятное впечатление:
«В уме Юрия, в такт шагам, уже начал складываться костяк будущего очерка. Смущали только моральные изъяны старика: мрачность характера, недостаточная интеллектуальность, мелочность, невнимание к представителю прессы… Придется многое домыслить и творчески переосмыслить, чтобы создать полновесный образ благородного возвращателя».
Но не случайно, конечно, автор сделал старика возвращателя и журналиста тезками — и тот и другой носят фамилию «Лесовалов». Едва Анаконда решил «творчески переосмыслить» образ сторожа, как сам оказался практически на его месте:
«Вдруг Анаконда остановился.
В двух шагах от обочины лежал коричневый портфель. Это был новый портфель среднего качества. ‹…› Набит он был неплотно и выглядел бы совсем плоским, если бы не выпуклость в левом нижнем углу: там, по-видимому, находился какой-то предмет. ‹…› Оглянувшись по сторонам, Анаконда нагнулся и поднял портфель. Он оказался удивительно тяжелым. “А вдруг там золото?” — мелькнуло у Юрия.
Он еще раз оглянулся по сторонам и, торопливо покинув дорогу, вошел в лес».
В портфеле находилось, конечно, не золото, а 10 тысяч рублей в конверте и загадочный тяжелый шар.
Лесовалов «закурил сигарету, затянулся и тихо сказал молодой сосенке, росшей возле пня: “Другой бы нашел и тоже, может быть, еще подумал бы: возвращать или нет?”»
Читателю уже известно, что «другой» — неприятный, невежественный выпивоха-сторож — как раз вернул портфель с деньгами, ни о чем не размышляя. Об этом сторож Лесовалов определенно выразился в только что взятом журналистом Лесоваловым интервью:
«Ну вошел в зал — все вроде в порядке. Потом иду проходом — вижу, в последнем ряду из-под кресла блестит что-то. Ну, я туда. А там поллитровка стоит, на дне еще граммов пятьдесят водки осталось, а то и шестьдесят. Потом разгляделся — вижу, рядом этот самый портфель лежит. Ну я, понятно, эти пятьдесят или там шестьдесят грамм допил, не пропадать же добру. Ну а бутылку — в карман. Двенадцать копеек тоже на улице не валяются…
— А портфель, портфель?
— Ну, портфель я, значит, открыл. Вижу — деньги там и бумаги какие-то, накладные. Пошел в вестибюль, оттуда в милицию позвонил. ‹…›
— А какие мысли проносились в этот момент в вашем сознании и подсознании?
— Ничего не проносилось, я спать сильно хотел».
Мало того, что доброе дело сторож сделал автоматически, автор сообщает нам на первой странице повести, что «в прошлом году он же, Лесовалов, нашел в зале дамскую сумочку с 58 рублями и тоже вернул по принадлежности». Для создания большего эффекта симметрии (возможно, ориентируясь на фольклорную сказочную структуру) Шефнер вкладывает в найденный журналистом портфель точно такую же сумму, какая находилась в найденном сторожем — 10 тысяч рублей. Но «мелочный» сторож соблазну больших денег не поддался. Зато Анаконду эта сумма привела в серьезное замешательство, почти на грань сумасшествия:
«Мысли Юрия текли торопливо и сбивчиво: „Старику легко сдавать деньги… Это будет гвоздевой материал. У него нет никаких культурных запросов… только подумать, как все удивятся… Старику ничего не стоило сдать деньги в банк… это будет сенсация: молодой журналист, только что взявший интервью на такую же тему… А мне эти деньги действительно нужны… тоже находит портфель с деньгами и честно относит.… Они послужат мне материальной базой… в банк, нет, прежде в редакцию, и все поздра» (выделено В. Шефнером).
Не правда ли, ход мыслей Лесовалова кажется нам до боли знакомым? Нет, не по собственному опыту, упаси Боже. Где-то мы это уже читали…
«‹…› С одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама не знает, для чего живет, и которая завтра же сама собой умрет. ‹…› С другой стороны, молодые, свежие силы, пропадающие даром без поддержки, и это тысячами, и это всюду! Сто, тысячу добрых дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги, обреченные в монастырь!»
Разумеется, в отличие от Раскольникова, Юрий Лесовалов никого не убивал, и сказка Шефнера написана в совершенно ином регистре, чем хрестоматийный роман Достоевского. Но перед героем Шефнера возникает, хотя и в сниженном виде, та же самая дилемма: может ли он, молодой и перспективный человек, совершить преступление (присвоение денег), или ему стоит уподобиться «мелочному и ничтожному» старику, то есть обыкновенному, дюжему человеку? «Тварь он дрожащая» (вроде сторожа Лесовалова) или «право имеет» взять чужие деньги?
«Необыкновенный человек имеет право, — рассуждает Раскольников в своей статье, — ‹…› перешагнуть через иные препятствия, и единственно в том только случае, если исполнение его идеи (иногда спасительной, может быть, для всего человечества) того потребует». Журналистская практика также роднит героя Шефнера с героем Достоевского, хотя и в этом случае образ Лесовалова выглядит сниженным. Шефнеровский герой явно сатирический персонаж (при этом творчество Шефнера и образы его героев ни в коем случае не ограничиваются сатирой). Но давайте попробуем на минуту отрешиться от школярского взгляда на творчество классика. И тогда станут видны многочисленные шутки, рассыпанные в текстах Достоевского, целые юмористические главы и даже произведения. Не представляет особого труда заметить иронические черты и в обрисовке образа Раскольникова, которого (Раскольникова) Достоевский разоблачает на всем протяжении многостраничного романа. Разоблачает не только публицистическими, прямыми средствами, но и с помощью литературных приемов, авторской иронии. Даже вот это замечание в скобках «иногда спасительной, может быть, для всего человечества» представляется сугубо ироничной авторской ремаркой, хотя и произносится самим Раскольниковым.
Естественно, что еще до обнаружения портфеля с деньгами Анаконда считал себя человеком, «имеющим дар или талант сказать в своей среде новое слово». Кто же себя Наполеоном нынче не считает? Поэтому, собственно, он ни минуты по-настоящему не размышлял, как ему поступить, и «подсознательно» решил присвоить содержимое портфеля еще до того, как раскрыл его. Иначе зачем было прятаться в лесу? А сторож Лесовалов, как сообщает нам пресловутое интервью, даже «подсознательно» портфелем не заинтересовался. Конечно, сторож ведь обыкновенный человек, «материал, служащий единственно для зарождения себе подобных».
Но несмотря на отсутствие сигналов из подсознания, Анаконда нервничает:
«Он запихал пачки обратно в конверт и положил его на колени тыльной стороной вверх, чтобы не прочесть случайно грифа с названием учреждения. ‹…› Потом снова закурил, бросил недокуренную сигарету, опять вытащил деньги из конверта, поглядел на них. Потом встал и принялся рассовывать пачки по карманам. Пиджак сразу стал теснее, он теперь плотно, как резиновая надувная спасательная куртка, прилегал к телу. Анаконда сложил конверт и сунул его в задний карман брюк. Теперь надо избавиться от портфеля, забросить его куда-нибудь, где бы никто никогда его не увидел».
Нервозноерассовывание чужих вещей по карманам нам уже знакомо из Достоевского:
«Но только что он пошевелил это тряпье, как вдруг, из-под шубки, выскользнули золотые часы. Он бросился всё перевертывать. Действительно, между тряпьем были перемешаны золотые вещи — вероятно, всё заклады, выкупленные и невыкупленные, — браслеты, цепочки, серьги, булавки и проч. Иные были в футлярах, другие просто обернуты в газетную бумагу, но аккуратно и бережно, в двойные листы, и кругом обвязаны тесемками. Нимало не медля, он стал набивать ими карманы панталон и пальто, не разбирая и не раскрывая свертков и футляров; но он не успел много набрать…»
Юрию Лесовалову избавиться от «вещественных доказательств» нечестного поступка оказалось еще труднее, чем Раскольникову: загадочный шар, находившийся в портфеле вместе с деньгами и брошенный Лесоваловым в болото, оказался разумным техническим устройством с другой планеты. Шар неотступно следовал за Анакондой, куда бы он ни направлялся, его невозможно было уничтожить, словом, этот шар был вечной уликой. Символика шара в рамках сказочной системы Шефнера прозрачна: инопланетный шар как бы олицетворяет совесть, которой не осталось даже в «подсознании» героя. В то же время шар — посланец небесных сил, он не только наблюдает за подопечным, не только угнетает и «давит на психику» (как и полагается совести), но и защищает Лесовалова от последствий неожиданного обогащения.
Вскоре, однако, прочитав текст на конверте с деньгами, Лесовалов выясняет, что никакой кражи он, по сути, не совершал: деньги «подсунул» ему сам шар, вернее, его заоблачные, инопланетные хозяева, которые таким образом проводят эксперимент над отдельным человеческим экземпляром. В чем заключается эксперимент, Юрий еще не знает, но читателю понятно, что речь идет о проверке нравственных качеств жителей Земли. Аналогичный эксперимент, только сам над собой, проделывает, по сути, и другой «исследователь» — Раскольников. Пройдя трагические (у Достоевского) или комические (у Шефнера) испытания, герои одного и другого обнаруживают внутри себя наличие нравственного мира. В сказочной системе Шефнера информация об этом к герою приходит не изнутри, как полагается в реалистических произведениях, а извне:
«В это мгновение вокруг Константина (так герой прозвал инопланетного наблюдателя. — С. И.) возникло неяркое, тихо вращающееся кольцо. Из кольца выделился голубой луч и начал двигаться по стене, оставляя на ней четкие, постепенно гаснущие слова:
Отбываю ЗПТ убедившись в ценных душевных качествах рядового жителя данной планеты ТЧК Отныне Земля будет внесена в реестр планет ЗПТ с которыми возможен дружественный контакт ТЧК благодарю за внимание».
Это далеко не все структурные и образные совпадения «Круглой тайны» с «Преступлением и наказанием». Как и в романе Достоевского, спасителем героя выступает девушка. Как и в романе Достоевского, она тоже опозорена. Правда, в отличие от Сони Мармеладовой, этот позор имеет более душевный, чем физический характер, что характерно и для всех других параллелей с Достоевским. Но и у Достоевского образ уличной девки не вяжется с душевным устройством Сони Мармеладовой, нам кажется, что и она вышла на панель как-то «метафизически». Шефнер сбрасывает тяжкие узы «физиологической литературы» — сказка вообще не предполагает физиологизма. Поэтому и «Сонечка» у Шефнера, Таня-Леонкавалла, поначалу даже не знает, что она опозорена:
«Я рада помочь вам… И знаете, ведь пока что я живу в общежитии одна. Я могу взять к себе шар на пару дней, чтобы вы хоть немного отдохнули от него. Никто ничего не узнает.
— Спасибо, Таня… Только вот какой вам совет: пожалуйста, по вечерам задергивайте занавеску на окне. А то в нашем доме есть один любитель смотреть в чужие окна. У него и оптика всякая имеется.
— Спасибо, Юра, что сказали… Вот уж не думала, что кто-то подглядывает. Но занавески у нас кисейные; только одна видимость, что они дают невидимость… Между прочим, наше общежитие скоро переезжает в новое здание. А этот дом передают тресту “Севзаппогрузтранс”. В нем будет мужское общежитие».
Таня
берет надоевший Юрию шар на время к себе, буквально следуя евангель-
скому совету «тяготы друг друга носите». Шар, до сих
пор неотступно сопровождавший Анаконду, почему-то не возражает против того,
чтобы находиться рядом с Таней. Он не то чтобы их путает, но вдруг перестает
различать, как будто они одно тело. И действительно, вскоре Таня
и Юрий сочетаются законным браком. Они решают скопить 10 тысяч рублей
(которые прежде торопливо растратил Лесовалов,
надеясь, что шар исчезнет, когда деньги кончатся) и вернуть Константину, чтобы
он их наконец покинул. Скопить означает отработать,
поскольку опыта использования неправедного богатства оказалось для Юрия достаточно,
чтобы больше не надеяться на «нетрудовые доходы». У молодой семьи начинается
поистине каторжная (или монашеская) жизнь, в которой им приходится во всем себе
отказывать:
«Юрий записался на краткосрочные курсы кочегаров парового отопления, где полагалась стипендия. ‹…› Окончив курсы, Юрий стал работать в котельной домохозяйства. А в свободное от дежурства время он ездил на станцию Ленинград-Навалочная, где трудился на погрузке товарных вагонов. В котельной он всегда дежурил с рюкзаком за плечами (в котором лежал шар Константин. — С. И.) и всем говорил, что этот тяжелый рюкзак носит для тренировки, готовясь к дальнейшему туристическому походу».
За год Таня и Юра, отказывая себе во всем, скопили только тысячу, и должно было пройти еще много лет, прежде чем они смогут отдать Константину его деньги. Замкнутая жизнь, заполненная тяжелым трудом (из-за не расстающегося с ними шара они не могли ни позвать гостей, ни пойти в гости, ни посетить кинотеатр), измучила героев. Но когда тетка Тани теряет в пожаре дом и все имущество, молодая семья принимает решение отдать все накопления родственнице, хотя это обрекало их еще на дополнительный год трудов и затворничества. И конечно же, именно этот жертвенный поступок расценивается Константином как «положительный результат» эксперимента, после которого он покидает Лесоваловых, «убедившись в ценных душевных качествах рядового жителя данной планеты». И что особенно важно, Анаконда уже ничуть не возражает против того, что шар назвал его «рядовым» человеком. Сказка получилась со счастливым концом. Впрочем, как и роман Достоевского.
Вероятно, не будет особой натяжкой видеть в повести «Круглая тайна» инвариант сюжета «Преступления и наказания», созданный в ином регистре. Наличие фабульной структуры, аналогичной структуре романа Достоевского, внутри повести Шефнера, гораздо меньшей по объему, не отменяет оригинальности повести. Эта структура — лишь свидетельство глубинной связи фантастических произведений В. С. Шефнера с произведениями петербургской (русской) классики, знак содержательной традиционности его сказок. А что до фантастики, так еще Достоевский, как известно, утверждал: фантастическое «составляет самую сущность действительности».
Любопытно,
что проза Шефнера имеет сюжетно-структурные параллели
именно с творчеством Достоевского, интонационно довольно далекого писателя.
Надо отметить, что биографии обоих писателей связаны не только с Петербургом,
но и со Старой Руссой, городом в Новгородской области. С той разницей, что Достоев-
ский жил в Руссе в последние годы, а Шефнер провел там детство. Судя по всему, прототипом города
Рожденьевск-Прощалинск в шефнеровской
повести «Человек с пятью “не”, или Исповедь простодушного», как и прототипом Скотопригоньевска в «Братьях Карамазовых», послужила Старая
Русса. Старая Русса (уже под своим именем) подробно описывается в мемуарной
«летописи впечатлений» Шефнера «Имя для птицы».
Оттуда мы узнаём, что детский дом, в котором работала мама
писателя и воспитывался он сам, одно время помещался в старорусском
монастыре. По-видимому, имеется в виду Спасо-Преображенский
монастырь в черте города. Герой Достоевского Алёша Карамазов, как известно,
тоже жил в старорусском монастыре (прототипом которого послужил загородный Косинский).
Главы повести «Имя для птицы», посвященные старорусским впечатлениям, Шефнер заканчивает воспоминаниями о посещении дома Достоевского:
«В то утро мать сказала, что Достоевский был великий писатель, что он когда-то жил в Старой Руссе и вот сейчас мы пойдем осматривать его дом. ‹…› Понимай я тогда, в чье жилище пришел, я бы, как ныне говорится, держал уши торчком, слушая, что говорит матери та пожилая женщина; я бы вцепился глазами во все, что увидел, и все бы втащил себе в память, и, быть может, принес бы этим пользу тем, кто изучает жизнь великого писателя ‹…›». Несмотря на то, что вклада в «достоевсковедение» Шефнер не внес, он сделал гораздо большее: продолжил в новых условиях создание литературы остроэтической проблематики, среди основоположников которой находится Ф. М. Достоевский.
1 Вообще любопытно, почему авторы, отнюдь не скрывающие своего петербургского и даже аристократического происхождения, кажутся при чтении по диагонали такими «одесскими»? То ли образ одесситов, хранящийся в нашем сознании, не имеет ничего общего с реальностью, то ли между Петербургом и Одессой существует какая-то потаенная духовная связь?