Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2013
Виктор Брюховецкий
Виктор Васильевич Брюховецкий родился в 1945 году в г.
Алейске Алтайского края. Окончил Ленинградский институт авиаприборостроения в
1974 году. Работал инженером в Институте прикладной химии. Автор многих
поэтических книг. Член СП. Живет в пос. Кузьмолово
Ленинградской области.
* * *
…И
трижды петух прокричит в тишине,
Поднимется
ближний и пальцем укажет.
Войдет
фарисей, и ремнями повяжет,
И
сердце иглою опробует мне.
Нащупает
мышцу и скажет: «Стучит…»
На
алую каплю посмотрит с любовью,
Возьмет
на язык и скривится: «Горчит…
Ну,
как он живет с этой горькою кровью?»
И
все зашумят, загалдят у стола.
Но
я в этом гомоне ясно услышу —
Алмазные
звезды ударят о крышу,
И
ночь отойдет, и расступится мгла!
И
травы вскипят, словно в час мятежа.
«Смотрите,
он мертв, мы к нему опоздали…»
И
выйдет из бренного тела душа,
И
дали откроются, русские дали —
До
самой черты, что синеет во мгле…
А
воздух прозрачен и неощущаем,
Как
время, которое не замечаем,
В
котором мы ищем себя на земле.
Высокое
небо все чище и злей…
А
бедное тело, в чем жил я когда-то,
Проносят
друзья и у старой ограды
Толкуют
о высшей свободе моей.
* * *
Айда, голубарь, пошевеливай,
трогай…
Б.
Корнилов
Опять
кочевая судьба на колесах —
Цигарка
да холод вожжей,
Стога
вдоль дороги, лысухи на плёсах
И
желтая зыбь камышей.
Которую
осень живу на телеге —
Все
еду куда-то туда.
С
рожденья в погоне, с рожденья в побеге —
Ни
компаса и ни следа.
Манит
и манит ястребиная воля,
Зовет
к горизонту стерня.
Овца
одинокой копной на приколе
Молчит
и глядит на меня.
О
чем ты, созданье! Еще приторочен
Сентябрь
к луговине сырой,
Брусок
не намочен, и нож не наточен,
И
снег за Белухой-горой!
Гуляй,
кучерявая! Солнце высоко.
Плывет
паутина, плывет.
Дыши
полынями, речною осокой,
И
гибель тебя обойдет.
Не
верю, что все мы игрушки в конверте,
Где
каждому номер нашит,
Что
строчкой косою посланье о смерти
За
нами спешит и спешит.
* * *
Знакомая
гарь августовского пала,
Пронизана
даль высотой,
И
ворон судьбою Васильева Павла
Садится
на стог золотой.
Какая
печаль! Как легко и устало
Катится
верста за верстой…
Огромное
солнце огромного вала
И
воздух от солнца густой
Таким
сокровенным и яростным пахнут,
И
больно подумать о том,
Что
мир для меня стал манящ и распахнут,
Когда
я на спуске крутом.
И
все-таки, жизнь, я тебя обыграю!
Старинную
вспомню игру —
В
апрельские бабки —
Ударю
по краю
И
все серебро заберу!
* * *
Под
напевы реки, у высокого края,
Где
звезда по дуге упадает, сгорая,
Где
кривой горизонт и березы кривы,
Я
бродил пацаном, шалопаем бездомным,
Объяснялся
в любви деревенским мадоннам,
И
на зорях литовкою столько травы
Повалил.
Бородинское поле! Не меньше.
Чистотел
ли, татарник… И было не лень же
Хороводиться
ночь и мотаться в луга,
Чтобы
вволю натешиться острою сталью,
Чтобы
видеть потом журавлиную стаю —
Как
летит, задевая крылами стога!..
Ой,
стога! Высоки! До луны, до звезды!..
По
утрам у коровы слюна из слюды
Повисает
с губы, и пахучим настоем —
Молоком
да прожаренной солнцем травой, —
Как
дохою, накроет меня с головой…
И
припомнятся ночи с далекой верстою,
И
роса, и дышащий туманом Алей,
И
высокие трубы седых журавлей,
И
тугие отавы, и кони на броде…
Неужели
все это прошло, протекло
И
не склеить разбитое это стекло
Никому?
И душа, словно кость к непогоде,
Так
болит…
* * *
Я,
конечно, умру.
Хорошо
б — на миру.
Хорошо
бы, чтоб речка и крест на юру!
Чтоб
зимой чистота,
Чтоб
весной пестрота,
Чтоб
под осень калина в крови у креста.
Друг
придет навестить,
Враг
— прощенья просить,
Незнакомый
зайдет постоять, погрустить.
Ни
о чем не ропщу.
Всех
приму и прощу…
Я
с веселым — веселый, я с грустным — грущу.
На
тропе межевой
Стану
просто травой…
Положите
меня на закат головой!
Пусть
плывут сквозь века
Надо
мной облака,
Удивляясь
и плача — как жизнь коротка.
* * *
Воротишься
— а жизнь уже прошла.
Хоромы
те ж, из рыжего самана.
Откроет
Пенелопа зеркала,
И
Телемак наполнит три стакана.
Спасибо,
помнит. И на том — добро.
Не
позабыл, не потерял во мраке.
И
помолчим, и обожжем нутро…
А
что под водку было там, в Итаке,
Уже
не вспомнить… Хлебушек да соль —
Моей
России добрая примета.
О родина, какая это боль —
Все
понимать и не найти ответа.
И
мучиться, оглядывая, как
На
новый шторм у свежего прибоя
Настраивает
парус Телемак
И
напевает что-то золотое.
* * *
Упиралась
вода…
О.
Мандельштам
То
не выпь на Тоболе трубит — плотогон!
В
связке сосны и ели. Раздрай и разгон.
Ствол
восходит свечой в серых брызгах воды —
Берегись,
человек, далеко ль до беды!
На
Тоболе темно, и на Каме темно.
Золотою
корою бревно о бревно
Мягко
трется, и берег, незримый в ночи,
Дышит синим и белым, кричи не кричи.
А
над скопищем бревен, над прорвою вод
Черным
платьем в горошек трясет небосвод.
Пена
бьется у ног, влага рвется с ковша…
И
Воронеж хорош, и Сибирь хороша!
* * *
…А
направо пойдешь…
Надпись
на камне
И
пошел я направо… Коня в поводу
За
собою веду
И
ногою звезду,
Что
упала с небес, по тропинке качу.
Ни
с того ни с сего подыхать не хочу.
Гляну
влево — темно, вправо — тоже ни зги.
Видно,
камень солгал, или рано пока.
Кровь
по жилам шипит, ударяет в мозги,
Бродит,
словно вино, и шатает слегка.
Ветер
песню поет, о далеком грустит,
Леший
в дудку медвежью кривую свистит,
Ходит месяц по кругу, мошною звеня,
Серебром осыпая коня и меня.
Птица-лебедь
кричит, стрепет бьется в зарю.
Поправляю
седло и коню говорю:
«Может,
кто пошутил, и на камне — вранье?..»
«Не
спеши, — отвечает. — Добудешь свое.
Вишь, садится туман, чуешь, птица кружит,
Слышишь,
ветер скирду шевелит-ворошит.
Потерпи
и достанешь погибель свою…»
Я
целую коня и водою пою.
Подбираю
уздечку, сажусь на ходу.
Конь,
роняя слюну, переходит на рысь.
Я
смотрю под копыта — не вижу звезду.
Поднимаю
глаза… Сумасшедшая высь!
Провалился
туман. Горизонта петля
Все
светлее, все меньше и меньше земля.
Космос
лижет виски, жизнь по капле берет…
Неужели
я мертвый и надпись не врет?
Пришел ноябрь…
Пришел
ноябрь, и с ним пришло безделье.
С
утра дождит, под вечер мокрый снег.
Хозяйка
спит, хозяин варит зелье
И
точит ножик… Чем не печенег?
Потом
— декабрь, буранные заносы,
Собачий
гон, звенящий хруст подков…
Куда
ни кинь — кругом одни вопросы,
Как
собранные колья в частокол.
Господь
в углу, где соткана паучья
Лихая
сеть из яда и слюны,
На
пламя дует.
Полыхают
сучья.
В
трубе поет. А около стены
Средь
хомутов и трепаного плиса,
Где
с каблуков осыпана земля,
По
сторонам поглядывая, крыса
Сидит,
смешно ушами шевеля.
До
всякого пахучего скареда
Она
грызет шинельное сукно.
На
стеклах дождь. На километры — бездна.
Россия.
И
разгадки не дано.
* * *
Сугробы
выгнулись красиво.
Косые
змеи на снегу.
Куда
летишь, моя Россия,
До
губ закутана в пургу.
Страна,
страна…
Шальная
глыба!..
О
чем скрипишь под каблуком,
О
чем в реке звезда, как рыба,
Седьмым
играет плавником?
Никто
не скажет, не ответит.
Откину
штору — даль темна.
И
только снег, и только ветер,
Да
бездна черная без дна.