Конспект с комментариями
Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2013
Сращивать, залечивать, соединять. Конспект с комментариями.
Лев Аннинский. Русские и нерусские. — М.: Алгоритм, 2012. — 336 с. — (Серия «Национальный бестселлер»). — 3000 экз.
«…Тысячелетняя история России — это все-таки в целом не отрицательный, а положительный опыт сосуществования народов, не исчезнувших под имперским катком, а сохранивших имена и лица. Это не попытка всех сделать русскими, а осознание себя русскими при попытке всех остаться самими собой… Русские же сами появились в ходе того, что здесь смешивалось, они сами продукты смешения славян, финнов, ордынцев… Мы втягивали всех и со всеми смешивались. Вот поэтому на столь долгое время у нас это получилось. Вопрос: получится ли дальше? Надолго ли развалилось? Под каким именем возродится? И возродится ли, или будут кипеть сто племен в междоусобии └горячих точек“?» — таков круг вопросов, над которыми размышляет Лев Аннинский в своей новой книге. Эта тема для него с давних пор была одной из главных — не столько по службе (в журнале «Дружба народов», а еще раньше в соответствующем отделе «Литгазеты»), сколько по душе.
Душевной болью продиктованы тексты, составившие книгу, в них затронуто множество проблем — одна запутаннее, острее, болезненнее другой. Особенно «теперь в ситуации повального национального опамятования», доходящего до «этнобесия» и «нациобесия». Явление это, впрочем, закономерно: слишком долго болезнь загонялась внутрь и рано или поздно должна была вырваться наружу.
В СССР о национальных проблемах и противоречиях говорить было не принято, а когда мы выбрались «из-под обломков советской империи», то обнаружили, что в глазах некоторых соседей из «освободителей» превратились в «оккупантов». Всплыли и другие старые обиды, обиженные со своими претензиями выстроились в очередь. Есть от чего растеряться. Но автор напоминает: «Не мы первые и не мы последние переживаем такое»: подобное «пережили англичане при конце Британского Содружества, турки при конце Оттоманской Порты, татары при конце Золотой Орды, немцы при конце Священной Империи…»
Но что же делать с обиженными, имя которым легион — от поляков с прибалтами до грузин с болгарами? Путь один — вступать в диалог, выслушивать их доводы и приводить свои, сохраняя достоинство и уважение к оппоненту. «То есть не хамить». Интересные рассуждения на эту тему, подтверждающие важность известного тезиса о содержательности формы высказывания, в эссе «Три поцелуя».
Что же касается содержания обид и претензий, то здесь неизбежно обращение к прошлому — далекому и близкому. Далекое — XIII–XVI века. Взятие Рязани татаро-монголами — взятие Казани русскими. Сложнейший, причудливейший узел геополитических, конфессиональных, межнациональных («те» татары совсем не «эти») составляющих. «Смешивается пролитая кровь встречными потоками. Блуждает боль. Надо брать на себя эту боль, эту кровь, эту непоправимость. Надо поправлять, выправлять, вправлять вывернутые кости». Как? Постсоветский Президент Татарстана «принял решение, выверенное с микронной точностью»: построить новую мечеть в память той, что разрушил Иоанн, и восстановить православный собор, им построенный…
А это уже XX век: «Не может вынести ни поляк, ни прибалтиец мысли о том, что была какая-то справедливость в пакте Молотова–Риббентропа. Справедливости и не было — было сближение двух гигантских многонациональных армий, каждая из которых — и та, что шла под германским имперским знаменем, и та, что шла под советским, — шла по трупам и стремилась занять выгодные позиции, — хотя задним числом все произошедшее можно считать и той и этой оккупацией. Но до └заднего числа“ в такие времена надо еще дожить». А значит, победить в тотальной, или — по терминологии историка Игоря Шумейко, о чьей книге также пишет Аннинский, — Большой, войне, когда «не было другой логики, кроме безжалостной».
Это касается не только поляков или прибалтов (которые, напоминает автор, виделись верхушке Третьего рейха «потомственной, с остзейских времен, прислугой при немецких баронах»), но и русских, и всех народов бывшего СССР, заплативших за Победу миллионами жизней. Сегодня можно до хрипоты спорить, не слишком ли высокой была эта цена, говорить об ошибках командования. Автор спрашивает: кто воевал лучше: «мясник» Жуков, не жалевший солдат, или Конев, который «наступал медленнее, но и людей терял меньше»? Ответ, «если судить по нормальным законам мирного времени», очевиден. А если — по «логике Великой Войны»? «Да, Жуков в 1945-м положил целое поколение молоденьких новобранцев, но он взял Берлин 2 мая, и дело решилось. Кто подсчитает, сколько он на этом деле положил, но и сколько спас от дальнейших кровавых разменов?»
Разговор о цене Победы невозможен без обращения к фигуре Сталина: «Делал ошибки Верховный Главнокомандующий? Да, делал. Сидел бы на его месте другой Верховный, тоже бы делал ошибки, и сейчас на него валили бы ответственность. А было все продиктовано соотношением сил на европейской и мировой арене. Гитлер вел на нас пол-Европы… И └дешевле“ нам от них отбиться, наверное, было невозможно, а вот угробить страну и закончить на этом свою российскую историю — запросто… └Кровавый диктатор“? Да. Войны вообще чаще выигрывают кровавые диктаторы, чем чеховские интеллигенты».
А далее логика неизбежно выводит автора к оценке советского периода нашей истории: «Вы считаете, что семьдесят советских лет — тупик и обман, а я считаю, что этап. Страшный этап, кровавый, тюремно-лагерный, военно-казарменный. Независимо от того, какой └ложью“ он прикрыт: марксистской, антимарксистской, австромарксистской, квазимарксистской, псевдомарксистской, красносотенной, черносотенной, ортодоксально-православной или староверской. Знаете другой путь? Рискнули бы повести?»
Это тоже диалог, но — не с «обиженными» зарубежными оппонентами, а со «своими». Если в первом случае автор сохраняет дипломатическую сдержанность, памятуя, что, скажем, «лучший ответ на презрение — не замечать его», то в «своем кругу» нередко дает волю эмоциям. Психологически это понятно: нежелание видеть очевидное, жестоковыйность «своих» часто воспринимается острее, чем те же качества «чужих». Как в бесконечном споре об увековечении памяти Сталина, где Аннинский бросает: «Да оставьте вы ему этот клочок земли на повороте Волги. И имя └Сталинград“ верните… И кончайте на этот счет базарить — впереди, может, такое, что гекатомбы XX века покажутся… очередной репетицией, что ли…»
Репетицией чего? Да мало ли чего: «Перекрестки, на которые сейчас выводит нас история, не легче тех, через которые она нас проволокла в XX веке». Вот некоторые из грозных вызовов с явным национальным «окрасом», требующих решительного и адекватного ответа: «Юг против Севера», «Международный терроризм», «Глобалисты» и «Антиглобалисты». Кстати, в связи с последним — вопрос: «На чью сторону становиться сейчас интеллигенту? На сторону глобалистов, которые сулят светлое будущее цивилизации, искоренение пороков и предубеждений, или же на сторону националистов, которые противодействуют этому сближению всего и вся, этому стиранию всяческих границ?» Ответ автора: интеллигент «должен чувствовать, когда начинается националистическое безумие, — тогда он должен отваливаться на сторону цивилизации, на сторону глобальных ценностей, на сторону мировых ценностей. Но если начинается безумие всемирных ценностей, которые стирают напрочь все национальное и культурное, вот тогда интеллигент должен становиться на сторону национального».
В эссе «Собирая силы перед встречей с прошлым» Аннинский формулирует свои принципы отношения к Истории. Не делать «из наследия отцов такого же пугала, какое отцы сделали из наследия дедов. Не отвечать им злом на их зло! Перешагнув набитые трупами рвы революций и войн, красных и белых, русских и инородцев, правых и неправых, угнетателей и угнетенных, победителей и побежденных, — срастить Историю воедино. Она и так кровава, располосована, изолгана. Не надо дальше топтать — надо сращивать, залечивать, соединять… Когда мы спасаем Прошлое из забвения, мы даем ему шанс стать осмысленным. Мы снимаем с вечно проклятого прошлого клеймо проклятья. Из кровавого оно становится кровным. И тогда боль безысхода может смениться болью искупления».
Александр Неверов