Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2013
Евгений Михайлович Беркович — публицист, историк, издатель и редактор. Родился в 1945 году в Иркутске. Окончил физический факультет МГУ им. Ломоносова, кандидат физико-математических наук. С 1995 года живет и работает в Германии (Ганновер). Создатель сетевого портала «Заметки по еврейской истории», в рамках которого выходят в свет одноименный порталу журнал и альманах «Еврейская старина». Автор книг «Заметки по еврейской истории» (Ганновер, 2000; М., 2000) и «Банальность добра. Герои, праведники и другие люди в истории холокоста. Заметки по еврейской истории двадцатого века» (М., 2003). Публиковался в журналах «Нева», «22», «Лехаим», «Вестник» (Балтимор), газетах «Еврейское слово», «Международная еврейская газета», «Еврейская газета» (Берлин), «Русское слово», «Русская Германия» и других изданиях США, Израиля, Германии, России, Украины.
Школа танцев
Роскошную виллу профессора математики Альфреда Прингсхайма на улице Арси, 12 в конце девятнадцатого века знала вся образованная баварская столица. По словам дирижера Бруно Вальтера, часто там бывавшего, «в гостеприимном доме на улице Арси в большие вечера можно было встретить └весь Мюнхен“»1.
Дочь профессора Катя, ставшая в 1905 году верной женой и незаменимой помощницей Томаса Манна, вспоминала в конце своей долгой жизни о доме детства:
«У моих родителей ‹…› был весьма уважаемый и посещаемый дом, где устраивались большие званые вечера. Благодаря профессии моего отца и его личным симпатиям это был научный дом с музыкальными интересами. К литературе отец был скорее равнодушным, в противоположность моей матери. В дом на улицу Арси приходили разные люди, среди них и литераторы, но особенно много музыкантов и художников. К нам приходили Рихард Штраус и Шиллингс, Фриц Август Каульбах, Ленбах, Штук и многие другие из модных художественных кругов Мюнхена»2.
Все пятеро детей Альфреда и его жены Хедвиг Прингсхайм родились в течение четырех лет — с 1879-го по 1883 год: сначала сыновья Эрик, Петер, Хайнц, а потом — в июле 1883 года — близнецы Клаус и Катя.
Разумеется, отпрыски профессора Мюнхенского университета и одного из богатейших людей Баварии, знатока музыки и выдающегося коллекционера произведений искусств, получили блестящее и разностороннее образование. Мальчики вплоть до поступления в гимназию занимались с домашними учителями по различным предметам. У Кати домашнее обучение продлилось вплоть до поступления в университет. Дело в том, что без окончания гимназии в университет не принимают, а гимназий для девушек тогда не существовало. Поэтому Катю дома готовили к сдаче выпускных экзаменов по гимназическим курсам лучшие университетские преподаватели, и ее оценки в итоговом аттестате были выше, чем у братьев.
О том, как было поставлено обучение детей в доме на улице Арси, 12, мы знаем из недавно полностью опубликованных воспоминаний школьного товарища Петера и Хайнца Прингсхаймов Германа Эберса3. Герман был их ровесником: на полгода младше Петера и на полгода старше Хайнца. Во взрослой жизни Эберс стал художником, и именно его литографии на библейские темы побудили Томаса Манна зимой 1923 года обратиться к сюжету об Иосифе. В результате получился огромный — в четыре тома — роман «Иосиф и его братья».
Герман Эберс так описывает детскую часть виллы Прингсхаймов:
«Кроме просторной спальни для четырех мальчиков и отдельной спальни для Кати и ее бонны, была огромная гостиная со шкафами и стеллажами, полными великолепных игрушек, а дальше, как раз напротив сада, располагалась комната для занятий с книжными полками, партами для каждого ребенка и небольшим роялем для упражнений двух младших братьев, унаследовавших музыкальный талант отца… В этом светлом и уютном помещении, равно как и в гостиной, и в комнате для игр, я провел всю мою гимназическую жизнь. Эти часы относятся к самым увлекательным, самым веселым и плодотворным моментам моей юности»4.
Дети Прингсхаймов изучали не только школьные предметы. Родители заботились об их всестороннем образовании, в том числе музыкальном. Нашлось место даже школе танцев, которую Хедвиг организовала у себя дома. На роль учителя пригласили придворного балетмейстера и профессора музыкальной академии. Герман Эберс вспоминал:
«Госпожа Прингсхайм договорилась для своих детей об уроках танцев, к которым пригласили и меня. Занятия проходили в просторной бильярдной, расположенной в цокольном этаже здания, куда можно было попасть по узкой лестнице, ведущей из столовой. Уроки танцев давал балетмейстер придворного театра Фенцель...»5
Неудивительно, что выросшие в таком доме двое из детей Прингсхаймов связали свою взрослую жизнь с музыкой. Хайнц, хоть и получил образование археолога, стал в конце концов музыкальным критиком, сочинял музыку для балета, работал в музыкальной редакции баварского радио. Его младший брат Клаус, близнец Кати, сразу пошел по пути профессионального музыканта, композитора и дирижера. В 1931 году он уехал в Японию, где преподавал в токийской музыкальной академии Уено.
Петер Прингсхайм, как и его отец, решил стать научным работником, только вместо математики выбрал физику.
Трудно сказать, насколько занятия музыкой и танцами пригодились во взрослой жизни Петеру, но в то время многие физики неплохо владели и музыкальными инструментами. Достаточно вспомнить игру Альберта Эйнштейна6 на скрипке или Вернера Гейзенберга7 на фортепьяно.
Революция в физике
Экзамены на аттестат зрелости Петер успешно сдал весной 1899 года и 1 октября того же года был призван, как положено, на годовую военную службу в составе Девятого королевского баварского артиллерийского полка. Служба закончилась 30 сентября 1900 года, и Петер успел в том же году стать студентом философского факультета Мюнхенского университета по отделению физики8. Напомним на всякий случай, что в то время почти во всех европейских университетах кафедры математики и физики входили в состав именно философских факультетов.
Обратим внимание на дату — 1900 год, конец девятнадцатого века — переломный момент в истории науки и в истории европейской цивилизации. В этом году на Всемирной выставке в Париже Германия продемонстрировала новые технологии в химии, электротехнике и машиностроении… Эти достижения вскоре в корне изменят жизнь человечества. В том же году профессор из Гёттингена Давид Гильберт9 на Математическом конгрессе там же, в Париже, сформулировал свои знаменитые «проблемы», определившие лицо математики двадцатого века. Начиналась революция и в физике, но понимали это тогда немногие. Трудно придумать более удачный момент для начала карьеры ученого, хотя большинство современников придерживалось как раз противоположного мнения.
Рассказывают, что осенью 1874 года начинающий студент Макс Планк10 пришел к профессору Филиппу фон Жолли11, руководившему отделением физики Мюнхенского университета, и сказал ему, что решил записаться на его кафедру, чтобы заняться теоретической физикой. Маститый ученый попытался отговорить юношу: «Молодой человек! Зачем вы хотите испортить себе жизнь, ведь теоретическая физика в основном закончена. Осталось прояснить несколько несущественных неясных мест. Стоит ли браться за такое бесперспективное дело?!»12 К счастью для физики, студент оказался настойчивым и находчивым: он ответил, что и не собирается открывать ничего нового, а хочет только изучить то, что уже известно.
Об этих же «несущественных неясных местах» современной физики говорил и всемирно почитаемый патриарх английской науки Уильям Томсон13, получивший в 1892 году титул лорда Кельвина. В своей знаменитой лекции, прочитанной в Королевском обществе 27 апреля 1900 года, он заявил, что физика решила практически все стоящие перед ней задачи и построила красивую и ясную теорию, согласно которой теплота и свет являются формами движения. И только два облачка омрачают ясный научный небосклон. Первое облачко — это вопрос, как может Земля без трения двигаться через упругую среду в светоносный эфир? А второе облачко — это непреодолимые противоречия теории и опыта в излучении «абсолютно черного тела».
Анализ почтенного ученого оказался поистине пророческим. Именно из этих двух «болевых точек» и выросла вся современная физика. Буквально через несколько месяцев после выступления лорда Кельвина повзрослевший и ставший уже профессором Берлинского университета Макс Планк решил проблему абсолютно черного тела, введя знаменитое понятие «квант» энергии. А через пять лет, в 1905 году, никому не известный тогда двадцатишестилетний эксперт третьего класса в Федеральном патентном бюро швейцарского Берна Альберт Эйнштейн предложил свою теорию относительности, в которой не было места светоносному эфиру.
Революция в физике началась. Стали закладываться новые подходы к изучению загадочного микромира и бесконечной Вселенной. В число исследователей, чьими усилиями строилась новая физика, вступил в это время и Петер Прингсхайм, завершивший университетское образование защитой докторской диссертации. Защита состоялась 26 июля 1906 года, научным руководителем выступал профессор Вильгельм Рёнтген14. Тема работы лежала в русле новой физики — молодой ученый исследовал газовые разряды в специальных трубках в зависимости от приложенного напряжения.
Работа отвечала требованиям к докторским диссертациям, содержала новые и интересные результаты, но одно действительно важное открытие Петер Прингсхайм тогда упустил. В процессе своих экспериментов он наблюдал иногда неконтролируемый газовый разряд, но не смог дать этому разумного объяснения. Только через двадцать лет это явление легло в основу знаменитого счетчика Гейгера. Его создатель Ганс Гейгер15 был всего на год младше Петера и защитил диссертацию на близкую тему — тоже о газовом разряде в том же 1906 году, но в Эрлангенском университете. Через два года Гейгер описал принципы работы своего будущего счетчика радиоактивных частиц. Один семестр 1904 года Гейгер провел в Мюнхенском университете, где наверняка познакомился со своим будущим коллегой Петером Прингсхаймом. Увы, многие ученые проходят мимо открытий, которые буквально просятся к ним в руки.
В те времена было нормой, чтобы молодой ученый после окончания университета и защиты первой докторской диссертации мог поработать какое-то время в том или ином исследовательском центре, который открывал для этого временные (обычно на полгода или год) вакансии. Сейчас таких специалистов называют «постдоками».
Петеру Прингсхайму удалось найти такие научные центры, где велись работы точно по его профилю — газовому разряду. Два семестра в 1906/1907 учебном году он проработал в Физическом институте Гёттингенского университета у профессора Эдуарда Рике16, доказавшего электронную природу тока в металлах. А следующий учебный 1907/1908 год Петер провел в знаменитой Кавендишской лаборатории в Кембридже под руководством профессора Дж. Дж. Томсона, всего год назад получившего Нобелевскую премию за открытие электрона. Именно Томсон побудил Петера заняться светоэлектрическими явлениями, которым Прингсхайм посвятит всю свою научную жизнь.
Петер Прингсхайм уезжал из Кембриджа очарованный британской культурой, обычаями, людьми… Это англоманство еще сыграет в его жизни роковую роль.
В 1908 году Прингсхайм поступил в Физический институт Берлинского университета на должность ассистента. Первые три года он работал бесплатно, и только с 1911 года его зачислили в штат института, и молодой ассистент начал получать зарплату. Впрочем, и без зарплаты Петер не бедствовал, ведь его отец в те годы все еще оставался одним из богатейших людей Германии17.
Закрепиться в Берлинском университете для молодого ученого было несомненной удачей, ибо Берлин того времени представлял собой признанный центр физической науки не только Германии, но и всего мира. Кафедру теоретической физики там возглавлял сам Макс Планк.
В то время когда Петер начинал работу в Физическом институте Берлинского университета, его непосредственными начальниками были три профессора, занятых в основном экспериментальной физикой: Эмиль Варбург18, Генрих Рубенс19 и Артур Венельт20.
Варбург и Рубенс принадлежали к немногочисленной группе физиков-евреев, которым удалось стать ординарными профессорами немецких университетов. Разумеется, оба были крещены. В одиннадцати немецких университетах, включая Берлинский, в то время не было ни одного некрестившегося профессора-еврея21.
Эта должность была заветной мечтой любого ученого, и добиться почетного звания было нелегко и коренному немцу. Что уж говорить о евреях, которым ставил дополнительный барьер традиционный академический антисемитизм22. Не случайно и великому Эйнштейну не нашлось места профессора в Берлинском университете, хорошо еще, что Макс Планк в 1913 году добился назначения автора теории относительности на должность профессора Прусской академии наук. В этой должности создатель теории относительности пребывал вплоть до своего добровольного выхода из состава академии в 1933 году23. Оставаться членом академии в стране, находившейся под властью нацистов, было для Эйнштейна непереносимо.
Герой наших заметок Петер Прингсхайм тоже происходил из еврейской семьи, хотя и далеко отошедшей от иудаизма. Недаром после первого посещения дома Прингсхаймов в феврале 1904 года Томас Манн с облегчением описал старшему брату свое первое впечатление: «В отношении этих людей и мысли не возникает о еврействе; не ощущаешь ничего, кроме культуры»24.
Петер, как и многие крестившиеся его коллеги, искренне считал себя немцем и христианином. Когда к власти в стране придут нацисты, различие между крещеными и некрещеными евреями исчезнет, им всем будет уготована одна страшная судьба: изоляция, бесправие, уничтожение…
Но в начале двадцатого века в семье Прингсхаймов почти не вспоминали о еврейских предках, еще лет сто назад живших в бедности, бесправии и унижении, оставаясь фактически изгоями в своей стране.
Из гетто в профессоры
Начиная с девятнадцатого века фамилия Прингсхайм становится известной в разных частях Германии. Ее носили крупные промышленники, предприниматели, ученые, преподаватели, банкиры…
Видимо, не догадываясь о еврейском происхождении фамилии, молодой Томас Манн в своем первом романе дал ее любекскому пастору, который назвал семью Будденброков «загнивающей». Будущий нобелевский лауреат по литературе тогда и не подозревал, что через пять лет сам породнится с Прингсхаймами, женившись на Кате — единственной дочери профессора Альфреда Прингсхайма.
Сейчас представителей этой фамилии можно найти не только в Германии, но и в Аргентине, Бразилии, Японии… Предки всех Прингсхаймов были выходцами из Силезии — отдаленного региона Восточной Пруссии, сейчас большей своей частью отошедшего к Польше.
Первое упоминание о предках современных Прингсхаймов относится к 1753 году, когда Менахем бен-Хаим Прингсхайм, известный также как Мендель Йохем (1730–1794), поселился в городе Бернштадт (ныне польский город Берутов — Bierutуw — в Нижнесилезском воеводстве)25. Его старший брат Майер Йохем (1725–1801) жил неподалеку, в расположенном на расстоянии четырнадцати километров городе Эльс (Oels), ныне Олесница.
Обратим внимание на время появления Прингсхаймов в Силезии — 1753 год. До формального получения евреями Германии всех гражданских прав должно пройти еще сто двадцать лет. О равенстве всех граждан перед законом тогда еще и не заговаривали. Впервые этот вопрос на политическом уровне будет поставлен только через тридцать шесть лет во Франции, где Национальное собрание приняло 26 августа 1789 года знаменитую Декларацию прав человека и гражданина. Декларация объявляла в первой же статье: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах». Статья шестая уточняла понятие равенства: «Все граждане равны перед законом и поэтому имеют равный доступ ко всем постам, публичным должностям и занятиям сообразно их способностям и без каких-либо иных различий, кроме тех, что обусловлены их добродетелями и способностями» 26. Другими словами, все люди обладают равными правами, независимо от национальности, пола или религиозных взглядов. Стало быть, и евреи ничем не хуже французов или немцев и должны иметь те же права. Кстати, Национальное собрание Франции распространило положение декларации на евреев лишь спустя два года — 27 сентября 1791 года.
На деле реализовать этот принцип повсеместно оказалось куда как непросто. Многим странам потребовалось более века, чтобы привести свое законодательство в соответствие с основными принципами французской декларации.
А в середине восемнадцатого века жизнь всех 175 тысяч немецких евреев была скована сотнями ограничений и предписаний. Как сформулировал это знаменитый юрист восемнадцатого века Йохан Ульрих фон Крамер (Johann Ulrich von Cramer, 1706–1772), профессор права Магдебургского университета, евреи «остаются in civitate, но не de civitate», другими словами, они находятся среди гражданского общества, но не принадлежат к нему27.
Так как большинство обычных профессий было закрыто для евреев, то им приходилось браться за то, что позволялось. Например, не возбранялось арендовать различные питейные заведения. Именно этим делом и занялись братья Мендель и Майер Йохем Прингсхаймы, когда оказались в Силезии.
Судя по всему, Мендель Йохем, несмотря на молодость, был относительно состоятельным человеком, если он получил разрешение поселиться в Бернштадте. Кроме Менделя, в городе проживали еще три еврейские семьи, недавно там поселившиеся. Еще одним доказательством того, что он был небедным человеком, служит тот факт, что ему удалось взять в аренду кабачок в центре города, у замка. Через несколько лет Мендель построил вместе с братом свой маленький трактир. Скоро Мендель Йохем стал председателем небольшой еврейской общины своего города.
В конце восемнадцатого века слово «гетто» имело скорее символический смысл. Настоящее гетто, то есть замкнутая часть города, отведенная для жизни евреев, встречалось редко. Последнее в Германии гетто во Франкфурте-на-Майне было разрушено при осаде города французскими войсками в 1798 году.
Тем не менее и без гетто евреи в Германии жили замкнуто, почти не пересекаясь со своими христианскими соседями. Обычно они занимали дома и целые кварталы вокруг синагоги или других общинных сооружений. Во многих немецких городах сохранились улицы с названием «Jьdische Gasse» («Еврейский переулок»). От соседей-христиан евреи отличались и внешне: говорили на своем языке, хотя и близком немецкому, носили особенную одежду, непривычные головные уборы…
И все же идеи равноправия зрели в обществе, и в восьмидесятых годах восемнадцатого века были озвучены и вынесены на всеобщее обсуждение. Бесправное и унизительное положение евреев стало предметом всеобщего внимания, мысль о необходимости перемен постепенно проникала в разные слои общества.
Особенно велика в этом заслуга Моисея Мендельсона (Moses Mendelssohn, 1729–1786), которого многие не без оснований называют предтечей еврейской эмансипации. Мендельсон был одним из «привилегированных евреев», кому разрешалось жить в Берлине. Своим талантом и трудолюбием он смог занять заметное место в кругах интеллектуальной элиты Европы: философ, лауреат премии Прусской академии наук, литературовед и литературный критик, признанный знаток Торы и Талмуда, переводчик Пятикнижия на немецкий язык… Современники уважительно называли его «еврейским Сократом», встречи с ним искали представители королевских дворов Европы, его научными работами восхищались такие философы, как Кант.
Величайшая заслуга Моисея Мендельсона состояла в том, что своими литературными и научными трудами, да и всей своей яркой общественной жизнью он показал, что угнетенный народ заслуживает не ненависти или жалости, но уважения.
По мере ослабления ограничений на профессии, доступные для евреев, расширялась и сфера деятельности представителей фамилии Прингсхайм.
Брак Майера Йохема с Ребеккой Лёбель (Rebecca Lцbel) оказался бездетным, зато у его брата Менделя было девять детей. Те из них, кто дожил до взрослого возраста, пошли по стопам отца и дяди — либо держали шинки и пивоварни, либо занимались мелкой торговлей. Наиболее удачливые становились богатыми и открывали свои предприятия, а их внуки и правнуки поднимались в верхние слои немецкого общества. История семьи нашего героя Петера Прингсхайма прекрасно иллюстрирует отмеченную закономерность.
Отец Петера — Альфред Прингсхайм — принадлежал к пятому поколению потомков Менделя Йохема, был правнуком его второго сына. От прапрадеда Альфреда отделяет примерно сто-сто двадцать лет. Это как раз тот «век эмансипации», который прошли евреи Западной Европы от полного бесправия до обретения формально равных со всеми прав, от обособленности до занятия самых высоких общественных позиций. Сто лет и четыре поколения на первый взгляд кажутся поразительно длинным сроком. Но если взглянуть на изменения в общественном положении евреев, когда потомки мелких торговцев и бесправных держателей шинков становятся университетскими профессорами, банкирами и коммерции советниками, то скорость эмансипации представляется совсем немаленькой.
Отец Альфреда — Рудольф Прингсхайм (1821–1906) — оказался, пожалуй, самым удачливым промышленником среди своих тоже преуспевающих родственников. Свой трудовой путь будущий миллионер начал с должности экспедитора, сопровождавшего телеги с железной рудой или каменным углем от шахт и рудников до ближайшей железнодорожной станции. Проявив отменные деловые качества, дальновидность и осмотрительность, Рудольф смог создать густую сеть узкоколейных железных дорог, покрывающую всю Верхнюю Силезию. В современной Польше и сейчас бегут поезда по рельсам, проложенным по его заказам. А сам железнодорожный магнат стал одним из богатейших людей Германии.
То, что Альфред не пошел по стопам отца, не занялся доходным бизнесом, а выбрал для себя профессию ученого, тоже характерная примета времени. Математика и другие фундаментальные науки не сулят такого финансового успеха, как торговля, предпринимательство или банковское дело. И тем не менее многие выходцы из богатых еврейских семей предпочитали занятия физикой или математикой традиционным видам бизнеса, сделавших их родителей состоятельными людьми. Причину этого следует искать в незавершенной эмансипации немецких евреев. Несмотря на все прогрессивные законы и политические декларации, фактическое равенство так и не наступило. И даже богатство не компенсировало чувство неполноценности. Успех в науке сулил для молодого честолюбивого человека возможность преодолеть несправедливость, добиться признания своего равенства со всеми людьми, подняться над расовыми или религиозными барьерами. Статистические исследования социального состава родителей немецких ученых, евреев и неевреев, убедительно это подтверждает. Например, более половины всех университетских преподавателей-евреев (приват-доцентов и профессоров) в Германии начала двадцатого века происходили из семей банкиров, фабрикантов, крупных торговцев, в то время как в среднем по стране из таких семей вышло только двадцать процентов преподавателей28.
Богатство Рудольфа перешло по наследству его сыну, благодаря чему Альфред Прингсхайм смог превратить свой мюнхенский дворец в настоящий культурный центр баварской столицы, собрать выдающиеся коллекции произведений средневекового искусства и обеспечить блестящее образование своих детей, об одном из которых мы и ведем этот рассказ.
Лагерь «Трайел бэй»
Научная карьера Петера Прингсхайма развивалась поначалу как у большинства его коллег. Он с головой погрузился в физические эксперименты по фотоэффекту, которые проводил вместе с Робертом Полем29. Результаты они публиковали в совместных статьях, представляли коллегам в виде докладов на конференциях. Уже в 1909 году, всего через год после начала работы в Физическом институте Берлинского университета, Петер принял участие в научной конференции Британской ассоциации содействия прогрессу в науке («British Association for the Advancement of Science»). В том году конференция проходила в канадском городе Виннипеге. Петер выбрал именно эту конференцию не в последнюю очередь из-за симпатии ко всему английскому, которая родилась у него еще во время работы в Кавендишской лаборатории.
О других результатах, полученных Прингсхаймом и Полем, друзья докладывали на научных семинарах в Австрии в 1913 году и во Франции — в 1914-м. В том же 1914 году очередная конференция Британской ассоциации должна была состояться в другой стране Британской империи — далекой Австралии. Расстояние не смутило Петера, и он решил еще раз пообщаться с британскими коллегами. Знай он, как развернутся события, то никогда бы не отправился на другой конец Земли за новыми впечатлениями. Но кто может предвидеть свою судьбу?
Конференция уже шла к концу, когда разразилась война, названная впоследствии «Первой мировой», а тогда известная под именем «Великая». Все граждане Германии были объявлены в Австралии, считавшейся союзницей Антанты, «враждебными иностранцами». Им был запрещен выезд из страны, более того, они должны были содержаться под стражей в специальных концентрационных лагерях.
Вместе с Прингсхаймом был арестован и другой ученый, прибывший на конференцию Британской ассоциации, — антрополог и этнограф Роберт Фриц Гребнер30. Следующие пять лет обоим ученым суждено было прожить в одном лагере, испытывая общие невзгоды и перенося общие лишения.
Решение о задержании было принято на самом высоком уровне. В секретном приказе начальника Генерального штаба австралийских вооруженных сил командиру Третьего военного округа Сиднея от 22 августа 1914 года говорится:
«Следующие члены Британской ассоциации содействия прогрессу в науке д-р Гребнер и д-р Прингсхайм являются офицерами запаса германской армии, и им запрещается покидать Австралийский Союз. Пожалуйста, примите необходимые меры»31.
Так как Прингсхайм и Гребнер были приглашены в страну для участия в конференции австралийским правительством, то власти решили для них сделать исключение из правил и отпустить обоих ученых домой, если они подпишут декларацию о том, что в течение войны не будут ничего предпринимать против Великобритании и ее союзников. Долгое время среди историков, описывавших эти события, считалось, что оба почетных участника конференции Британской ассоциации гордо отказались подписывать декларацию и были поэтому интернированы32.
Опубликованные недавно документы австралийских военных эту красивую легенду опровергают. Сохранился экземпляр декларации, собственноручно подписанный Петером Прингсхаймом. Декларация была приложена к докладной записке полковника Вэллека (E. T. Wallack), командира второго военного округа в Сиднее, статс-секретарю австралийского министерства обороны. Докладная записка датирована 16 октября 1914 года и подтверждает, что Гребнер тоже подписал декларацию 12 октября 1914 года. Оба ученых должны были покинуть Австралию 24 октября и на корабле «Вентура» («Ventura») отправиться сначала в Америку, а потом на родину, в Германию33.
Все испортило одно письмо Гребнера жене, в котором этнограф весьма нелестно отозвался и об австралийцах, и об англичанах, ведущих с немцами войну. Письмо было перехвачено военной цензурой и переведено на английский. В результате власти решили, что Гребнер, подписывая декларацию, был неискренен, и запретили ему покидать Австралию. Заодно был наказан и Петер Прингсхайм, хотя он себя ничем не скомпрометировал. На упомянутой докладной записке полковника Вэллека от 16 октября 1914 года стоит резолюция министерства обороны: «Отказать в разрешении оставить Австралию, этот человек должен быть взят под наблюдение, как и доктор Прингсхайм»34.
О невиновности Петера Прингсхайма говорит донесение одного офицера разведки своему начальнику от 7 ноября 1914 года. Относительно немецкого физика офицер докладывает: «Все письма доктора, как входящие, так и исходящие, были подвергнуты цензуре, и ничего подозрительного в них обнаружено не было»35.
Тем не менее Петер, как и его товарищ по несчастью Гребнер, на долгие пять лет был отправлен в концентрационный лагерь. Всего в Австралии в качестве «враждебных иностранцев» было задержано 6890 человек, среди них 84 женщины и 67 детей. Для их содержания под стражей было организовано шесть лагерей. Ученые из Германии попали в лагерь «Трайел бэй» («Trial Bay», что можно перевести как «Залив испытаний»). Он выделялся среди других мест заключения и своим географическим положением, и составом заключенных. В нем содержалось около пятисот человек, что совсем немного по сравнению с самым крупным лагерем «Холсворсти» («Holsworsthy»), где томились от пяти до шести тысяч заключенных.
Лагерь «Трайел бэй» располагался на восточном побережье Австралии, в пустынной местности на расстоянии примерно пятьсот километров от Сиднея. В конце девятнадцатого века в этом удаленном от цивилизации месте решили построить трудовой лагерь для перевоспитания преступников. Они должны были соорудить в заливе огромную дамбу, чтобы сделать заход судов в предполагаемый в этом месте порт безопасным. Ожидания, однако, не оправдались: и преступники не собирались радикально меняться в результате подневольного труда, и строящуюся дамбу смыло сильными штормами в 1892, 1893 и 1902 годах. В 1903 году от строительства порта в заливе отказались. Заодно приказала долго жить и красивая идея перевоспитания преступников в живописном месте, и лагерь на берегу залива долгое время стоял заброшенным и никому не нужным. Новая потребность в нем возникла с началом мировой войны, когда встала необходимость где-то содержать тысячи «враждебных иностранцев».
К этой категории лиц относились не только граждане Германии, оказавшиеся в Австралии в августе 1914 года. Под подозрением оказались и те австралийцы, чьи отцы или деды имели гражданство одной из стран, с которыми Великобритания и Австралия вели войну. Если возникало сомнение в их лояльности правительству или патриотизме, то они тоже подлежали аресту и заключению в лагерь.
Яркий пример — доктор Макс Герц, один из лучших ортопедов-хирургов Австралии. Он приехал в Сидней в 1910 году с женой-австралийкой, с которой познакомился в Новой Зеландии, где он жил постоянно с 1903 года. В Австралии доктор Герц быстро завоевал славу врача-гения: он успешно делал операции больным детским параличом и с врожденными деформациями конечностей, причем часто спасал людей, признанных другими врачами неизлечимыми. Естественно, что наряду со славой доктор Герц приобрел немало завистников среди коллег-врачей. Австралийская медицинская ассоциация внесла доктора Герца в «черный список» ненадежных лиц, и 19 мая 1915 года, через несколько недель после рождения своего первого ребенка, Герц был арестован и провел почти пять лет в «Трайел бэй», где стал уважаемым всеми лагерным врачом и руководителем местного театра36.
В австралийские концлагеря свозили «враждебных иностранцев» со всех британских доминионов в Юго-Восточной Азии, из Сингапура и Цейлона, из британских и бывших немецких островов Тихого океана: Новой Гвинеи, Самоа, Фиджи… Австралия снова стала «британской тюрьмой», какой она была в девятнадцатом веке.
От других лагерей Австралии «Трайел бэй» отличался не только географическим расположением, но и контингентом заключенных. Здесь была собрана, так сказать, элита «враждебных иностранцев»: морские офицеры, крупные торговцы, университетские преподаватели, пасторы, врачи, журналисты… Среди заключенных находились даже немецкие консулы из Тасмании и Западной Австралии.
В других лагерях процент собственно «криминального элемента» был существенно выше. Власти специально не смешивали в лагерях высшие слои общества с низшими, чтобы избежать дополнительной напряженности в и без того сложных отношениях заключенных. Поэтому атмосфера в «Трайел бэй» сильно отличалась в лучшую сторону от других мест заключения в Австралии.
Естественно, что родным Петера его положение казалось ужасным. Мать Петера, теща Томаса Манна Хедвиг Прингсхайм в письме своей старшей подруге Каролине Бьёрнсон37 от 3 декабря 1915 года сообщала:
«У нас все еще более или менее сносно; один сын служит офицером на фронте, старший находится в австралийском концентрационном лагере для военнопленных и отрезан от мира колючей проволокой, младший с женой и ребенком дома, занят своей профессией»38.
Здесь сын-офицер — это Хайнц Прингсхайм, служивший лейтенантом в кавалерии39, «старший сын», конечно, Петер Прингсхайм, а младший — близнец Кати Клаус.
Сам Томас Манн тоже считал судьбу Петера трагической. В письме профессору Фрайбургского университета Филиппу Виткопу40 от 14 ноября 1914 года он писал:
«Брат моей жены — кавалерист-лейтенант во Фландрии и уже имеет Железный крест; другой сидит как военнопленный в Австралии, и это для него хуже всего, пусть даже не в смысле физического состояния»41.
По словам биографа Томаса Манна Клауса Харппрехта, дети в семье Маннов каждый вечер перед сном молились за дядю Петера Прингсхайма, которого разразившаяся война «застала врасплох в далекой Австралии, где его тут же интернировали»42.
Слова «за колючей проволокой», употребленные Хедвиг Прингсхайм, могли бы быть применены к «Трайел бэй» лишь в переносном смысле: никакой колючей проволоки в лагере не было. Заключенные могли с шести утра до шести вечера свободно выходить за ворота, заниматься спортом, просто гулять по полуострову, на котором располагался лагерь. Рельеф позволял охранникам со смотровой вышки держать под контролем всех заключенных, вышедших за ограду. За пределами лагерных стен находились спортивные площадки, в том числе теннисные корты, построенные самими заключенными.
Особым преимуществом «Трайел бэй» было расположение лагеря на берегу теплого залива. Климатические условия Австралии позволяли купаться практически круглый год, и это придавало жизни в лагере черты морского курорта. Пляж с мелким песком протянулся на несколько сотен метров от лагерных ворот. Прямо на пляже располагалось кафе «Логово художника», тоже построенное самими заключенными. Оно стало центром социальной жизни лагеря, в нем проводились различные собрания, выбирался Комитет лагеря, руководивший разнообразными комиссиями, кружками и секциями.
Еда в «Трайел бэй» была более высокого качества, чем в других местах заключения в Австралии. Официальный рацион пополнялся овощами, выращенными самими заключенными, и пойманной в океане рыбой. Другие продукты можно было купить в буфете. В лагере действовал и ресторан для тех, кто имел деньги заплатить за кулинарные наслаждения — часть заключенных получали денежные переводы от родных и от фирм, с которыми были связаны. Рождественское меню 1917 года дает представление об уровне жизни в «Трайел бэй», хотя нужно сделать скидку на то, что это праздничная еда: «мясной бульон в чашке, филе кенгуру в голландском соусе с отварным картофелем, английский ростбиф с букетом гарни, жареный гусь с салатом, лимонный пудинг, фрукты, кофе»43.
Однако атмосфера курорта и праздника — лишь внешняя сторона жизни в «Трайел бэй». Лишение свободы, пусть даже в золотой клетке, тяжело отражалось на психике людей, вырванных волею обстоятельств из привычной жизни. Отчеты доктора Герца официальным комиссиям из Мельбурна свидетельствуют о развитии у многих заключенных неврозов и сердечных заболеваний. От тоски и уныния спасала бурная общественная активность в лагере.
Благодаря заключенным из Сингапура, захватившим с собой книги, в лагере имелась библиотека в две с половиной тысячи томов. Специальная комиссия по образованию координировала систематические лекции по самым разным направлениям науки и культуры. В среднем заключенные «Трайел бэй» могли посещать по две лекции в неделю. Тематика лекций поражает широтой. Здесь и современная физика, и геология, и общественные науки, философия и теология, астрология и метеорология, химия, немецкая и австрийская история, экономика и финансы…
В отдельном здании, которое называлось «Школа Берлица44», проводились занятия по изучению большинства европейских языков, включая русский. Любители экзотики изучали также китайский и малайский языки.
Чтобы не терять времени зря, многие овладевали вторыми профессиями, им в помощь в лагере действовали курсы стенографии и черчения, навигации и высшей математики. Гордостью «Трайел бэй» были курсы машинистов морских кораблей. Обучением руководил д-р Пупке (Pupke), сотрудник Германо-Австралийской пароходной компании. Выпускникам курсов выдавался сертификат машиниста первого класса45.
Всеобщим вниманием заключенных пользовалась лагерная еженедельная газета «Мир по понедельникам». Газета финансировалась подписчиками, коих в лагере набралось 260 человек. Каждый платил по шесть пенсов за экземпляр газеты, состоящей в среднем из шестнадцати страниц. В культурной жизни лагеря важную роль играли театр, руководимый доктором Герцем, и оркестр, состоящий из четырнадцати музыкантов под руководством дирижера доктора Мюллера. Любители живописи и графики имели возможность регулярно устраивать выставки своих работ.
Короче, возможностей реализовать себя в качестве любителя в той или иной сфере науки или культуры было вдоволь. Но условий для занятий наукой на профессиональном уровне в лагере, естественно, практически не существовало.
Вся переписка заключенных проходила лагерную цензуру. В письмах запрещалось касаться политического и военного положения в мире, нельзя было высказываться в пользу врагов Антанты или критиковать австралийские власти и их союзников. Любые непонятные фрагменты писем рассматривались как попытка передать зашифрованную информацию, такие письма немедленно конфисковывались.
В письмах разрешалось касаться только семейных и деловых вопросов, имевших отношение к прошлой деятельности заключенного. К счастью для Петера Прингсхайма, письма и книги, посвященные физическим проблемам, были отнесены лагерной цензурой именно к деловым вопросам.
В Австралии нашлись коллеги, которые помогали Прингсхайму оставаться в курсе развития науки. Уже в декабре 1914 года получил разрешение посещать заключенного в лагере профессор Мельбурнского университета Томас Лайл46. Вместе с профессором Сиднейского университета Джеймсом Артуром Полоком47 они снабжали Прингсхайма в лагере специальной физической литературой. Каждая книга или научный журнал тоже проходили тщательную цензурную проверку и только после этого попадали в руки изголодавшегося по информации Петера. Заключенным позволялось иметь не более двух книг или журналов, поэтому нехватку научной информации Петер ощущал постоянно. Но все же хоть какой-то ручеек свежих данных о положении в физике позволял Петеру не терять окончательно квалификации и оставаться в строю научных работников. Без этого жизнь в заключении стала бы для него невыносимой.
Помогала и переписка с коллегами, хотя такие письма писались нечасто. Например, 15 ноября 1916 года Прингсхайм отправил письмо легендарному Эрнесту Резерфорду48, создателю планетарной модели атома, в то время профессору Манчестерского университета, с просьбой прислать последние данные по интересующей Петера проблеме. Резерфорд имел обширную переписку с учеными разных стран. Не зря он имел славу выдающегося учителя и руководителя научной школы: двенадцать его учеников стали нобелевскими лауреатами по физике и химии. Сам великий британский физик, признанный отцом современной ядерной физики, родился в Новой Зеландии. Он получил свою Нобелевскую премию по химии в 1908 году «за проведенные им исследования в области распада элементов в химии радиоактивных веществ».
Любопытно, что одним из корреспондентов Резерфорда был его ученик, британский физик, будущий нобелевский лауреат Джеймс Чедвик49. История любит создавать занятные параллели.
Как раз в те годы, когда Петер Прингсхайм томился в лагере для интернированных лиц в Австралии, Джеймс Чедвик тоже оказался «враждебным иностранцем», но только в Германии и был интернирован в аналогичный лагерь в берлинском районе Рулебен (Ruhleben). Правда, в отличие от Прингсхайма, Чедвик мог продолжать свои физические эксперименты и в лагере, чему способствовало ходатайство его коллеги, уже известного нам другого ученика Резерфорда Ганса Гейгера, вернувшегося в Берлин из Манчестера незадолго до начала мировой войны. Именно Гейгер пригласил Чедвика в Берлин для продолжения совместной работы, став невольной причиной его долгого заточения.
Отдельно следует сказать несколько слов о письмах Петеру Прингсхайму его зятя Томаса Манна.
«Conditio sine qua non»50
За все четыре военных года Томас Манн написал Петеру Прингсхайму всего три письма. Последним оказалось послание от 6 ноября 1917 года. А первое было написано 18 декабря 1915 года, когда Петер провел в заключении уже шестнадцать с половиной месяцев. Извиняясь за свое такое долгое молчание, Манн ссылается на необходимость писать латиницей: «…как ты видишь, суровое условие для твоего бедного зятя — как извинение, естественно, выглядит немного легкомысленно и неубедительно, но это в самом деле препятствие»51.
О трудности писать на латинице говорится и во втором письме Томаса Манна Петеру Прингсхайму, отправленном почти через год после первого — 10 октября 1916 года. Написав несколько первых фраз по-английски, Манн снова переходит на родной немецкий, замечая, что «он много тоньше — замечание, которое цензор может вымарать, если оно ему не понравится, но из-за этого не стоит изымать письмо целиком»52.
Снова извиняясь, что не писал почти год, Томас клянется: «Я заверяю тебя, что я бы это делал чаще, если бы непременным условием не было бы писать на латинице, что для меня является очень жестким условием. Очень быстро немеют пальцы, и мысли становятся совсем вялыми»53.
Для современного читателя, даже владеющего немецким языком, это постоянное противопоставление немецкого и латиницы выглядит странным. Разве не на латинице пишут немцы? Разве в немецком языке не те же самые буквы, за небольшим исключением, что и в английском, французском или латинском алфавитах?
Ответы на эти вопросы зависят от того, какой шрифт имеется в виду — печатный или рукописный, а также от того, о каком времени идет речь. Если говорить о печатных изданиях, то после постепенного вытеснения готических букв латинскими немецкие книги выглядят похожими на другие европейские издания. А вот рукописные шрифты вплоть до сороковых годов двадцатого века разительно отличались от того, как пишут буквы в Англии или во Франции. Сейчас старые немецкие рукописные шрифты не совсем правильно называют «шрифтами Зюттерлина» по имени берлинского графика Людвига Зюттерлина54, предложившего в 1911 году свой вариант написания немецких букв. Но и до него немецких школьников учили писать в тетрадях и прописях буквы, очень далекие от того, чему учат детей в младших классах современной Германии. Томас Манн привык именно к старому немецкому шрифту, все его рукописи и письма, дневниковые записи и заметки в записных книжках написаны, как сейчас говорят, шрифтом Зюттерлина.
Австралийская цензура, естественно, такое написание понимала с трудом, поэтому пропускала только письма, написанные на привычной для нее латинице, ставя перед Томасом Манном почти невыполнимое «conditio sine qua non», как он написал Петеру в октябре 1916 года.
Третье письмо, отправленное 6 ноября 1917 года, невелико — в нем восемь абзацев текста — и выглядит как обычное дружеское послание близкому родственнику. В первых двух абзацах автор поздравляет своего шурина с предстоящим днем рождения, пишет об общей радости, с которой все домочадцы встречают весточки от Петера, а далее рассказывает о новостях культуры.
Казалось бы, ничего в тексте письма не говорит о том, что адресат томится в заключении на другом конце света. Однако внимательного читателя должен насторожить первый абзац письма, в котором Томас Манн поздравляет Петера с днем рождения и шлет ему «от сердца идущее пожелание»55. «Что же здесь необычного?» — спросит менее въедливый читатель. А вот что. Письмо, как мы помним, написано за один день до Октябрьской революции в Петрограде, то есть 6 ноября. А Петер Прингсхайм родился 19 марта. То есть писатель поздравляет своего шурина заранее, за четыре с лишним месяца до праздничной даты!
Вот это необычно раннее поздравление и ведет нас к необыкновенной судьбе физика Прингсхайма. Объяснение такой предусмотрительности Томаса Манна простое: его адресат в те дни уже четвертый год томился в концентрационном лагере для «враждебных иностранцев» в далекой Австралии. С учетом немыслимого расстояния, которое должно было преодолеть письмо в условиях военного времени, с учетом обязательной лагерной цензуры для всей корреспонденции срок доставки в несколько месяцев уже не кажется таким огромным.
Становится понятным и иносказательный смысл самого пожелания, которое Манн, по своему обыкновению, выразил весьма замысловато. Его суть «сводится, если уточнить, естественно, все время к одному вопросу, который когда-то Цицерон, не знаю точно почему, обращал к Катилине и на который по сей день никто не может ответить»56.
Конечно, для того, кто, как Томас и Петер, изучал латынь в гимназии, не составляет труда расшифровать этот маленький ребус. Речь идет о знаменитой первой речи в сенате Марка Туллия Цицерона против Катилины, начинающейся с вопроса: «Доколе?»57
Теперь понятно и упоминание в конце письма «цензора», которому письмо может показаться слишком длинным. И сдержанность Томаса Манна в вопросах злободневной политики вполне объяснима: письмо писалось с оглядкой на цензуру в лагере для заключенных.
Через все три «военных» письма Манна Петеру Прингсхайму красной нитью проходит сострадание к человеку, на чью долю выпали тяжелые испытания. Специально вспоминая ласковое домашнее имя Петера, Томас признается: «Дорогой Бабюшляйн, повторю тебе то, что уже сказал в прошлый раз: не проходит, я полагаю, и дня, чтобы я сердечно не думал о тебе и о твоей судьбе. Оставайся в бодром настроении!»58 И чтобы подкрепить этот призыв неумирающей надеждой, писатель обещает: «Встреча будет столь же неслыханной, сколь неслыханной была разлука»59.
Первое письмо 1915 года тоже кончается уверенностью: «Как же ты будешь радоваться жизни, когда ты опять обретешь свободу и ощутишь под ногами землю отечества! Я громко поклялся, что я тебя обниму, когда ты снова будешь здесь, и я эту клятву сдержу»60.
«Неслыханная встреча»
Проблема, над которой размышлял Петер в лагере, была близка тем, над которыми работал Резерфорд со своими учениками: физическая природа фотолюминесценции. Люминесценция, или холодное свечение, известно каждому, кто наблюдал светящихся в темноте насекомых (светлячков), морских рыб, гнилушек или видел «фосфоресцирующие» краски и светящиеся в темноте шкалы приборов. Величественное полярное сияние тоже вариант этого явления. Добавление словечка «фото» означает, что люминесценция вызвана предварительным освещением предмета.
Напряженные размышления о фотолюминесценции в течение всех пяти лет заключения не оказались безрезультатными: когда Петер Прингсхайм вернулся в Берлин в июле 1919 года, в его чемодане была практически готовая рукопись книги «Флюоресценция и фосфоресценция в свете новейшей атомной теории», ставшей основой его возвращения в большую науку.
Но этого счастливого момента Петеру пришлось ждать еще целый год с момента окончания мировой войны — так долго тянулась бюрократическая процедура освобождения из лагеря. И только в июне 1919 года началось возвращение домой. Сначала долгое и мучительное плавание на пароходе «Курск», который до 1918 года принадлежал Русскому Восточно-Азиатскому обществу, дочерней компании датской Восточно-Азиатской компании. После революции в России пассажирские пароходы этой компании были проданы вновь образованной «Балтийско-американской линии» («Baltic American Line») под управлением английской фирмы «Cunard Line».
Пароход «Курск» был специально оборудован для перевозки большого числа людей, не претендовавших на какие-то удобства. До войны он перевозил эмигрантов из Европы в Америку, а после войны его приспособили для перевозки бывших лагерных заключенных. Российский историк Анатолий Хаеш нашел в Российском государственном историческом архиве рапорт начальника III отделения Департамента общих дел МВД А. С. Путилова о его инспекционной поездке в 1911 году по Северо-Западному краю. В этом рапорте присутствует описание парохода «Курск», самого большого пассажирского судна Русского Восточно-Азиатского общества:
«…пароход └Курск”, кроме помещений первого и второго классов, рассчитан на 1700 человек эмигрантов, причем устроены отделения для семейных и для одиноких мужчин и женщин. Эти отделения представляют собой большие светлые помещения над водой, с железными кроватями-нарами в два этажа с матрацами, подушкой, простыней и одеялом. Ночью горит электричество, имеются особые столовые, служащие также залой для развлечений»61.
Очевидцы, описывавшие транспортировку заключенных из Австралии, рисуют плавание не таким комфортным, как его описывал инспектор российского МВД. И число таких пассажиров сильно превышало запланированную вместимость трюмов, и на верхние палубы им не разрешалось выходить, чтобы не было контактов с пассажирами первого и второго классов62. Капитан корабля запретил команде разговаривать с бывшими заключенными, опасаясь, что среди них есть опасные преступники. То есть бывшие австралийские заключенные все еще оставались заключенными на корабле «Курск» и после освобождения из лагеря. И страдали от нещадной качки, недостатка еды и дикой скученности. Не заставила себя ждать и эпидемия гриппа, поразившая сотни пассажиров, метавшихся с высокой температурой на нарах. Десятки больных умерло в пути, и их тела сбрасывали в море, не дожидаясь прихода в гавань.
Через шестнадцать суток «Курск» прибыл в южноафриканский порт Дурбан, откуда в Европу уже регулярно курсировали корабли различных пароходных компаний. В конце июля на вокзале в Мюнхене Петера встречали с цветами в руках счастливые родители и Катя с детьми. Томаса Манна среди встречавших не было. Он с 15 июля по 6 августа был гостем Самуэля Фишера, проводившего отпуск в небольшом городке Глюксбурге (Glьcksburg) на западе Балтийского моря63. Так что исполнить свое клятвенное обещание обнять Петера, как только он снова будет на родине, данное в письме от 18 декабря 1915 года64, писателю удалось не сразу.
В дневниковой записи от 31 июля 1919 года, сделанной в Глюксбурге, Манн отметил:
«Петер вернулся из Австралии, после 48-часовой поездки на поезде за государственный счет. Морское путешествие было ужасным из-за гриппа. Двадцать трупов, выброшенных за борт, даже без остановки машины. Сам он в хорошем состоянии, загорел, в остальном ничуть не изменился, в его сознании нет ничего националистического или └реакционного“, чем поражены все кругом. Родители, К.[атя] и четверо детей на вокзале с цветами. Мне очень жаль, что я это пропустил. Вчера сердечно телеграфировал»65.
Ночью 9 августа Томас Манн вернулся в Мюнхен, и первая встреча с Петером после долгой разлуки состоялась в воскресенье 10 августа. После отпуска накопилось много дел, поэтому день выдался насыщенным, о нем в дневнике за 11 августа пространная запись. В ней о Петере только две строчки:
«К чаю с К.[атей] и четырьмя [детьми] на трамвае на улицу Арси. На террасе приветствия с Петером Пр.[ингсхаймом]»66.
В субботу 16 августа уже сам Петер приехал к Маннам в гости на чай. Томас отмечает в дневнике:
«К чаю Петер Пр.[ингсхайм], который показывал фотографии из Трайел бэй и высказывал свои довольно разумные политические взгляды»67.
Во время очередного воскресного чаепития на улице Арси 24 августа Томас передал Петеру экземпляр своей книги, о работе над которой он писал во всех своих трех письмах в австралийский лагерь: «К обеду на улицу Арси, где я Петеру Пр.[ингсхайму]передал «Разм.[ышления аполитичного]»68.
Во время следующего воскресного приема на улице Арси в доме Альфреда и Хедвиг Прингсхайм Томас Манн познакомился с одним товарищем Петера по несчастью. В дневниковой записи от 31 августа 1919 года отмечается: «В обеде принял участие солагерник Петера Пр[ингсхайма], фон Зольфс, с его замужней сестрой, типичный дворянин с севера Германии»69.
В первое воскресенье сентября провожали Петера в Берлин, отмечает Манн в дневнике 7 сентября70. Молодому ученому пора снова приниматься за науку, от которой он был оторван долгие пять лет. Но расставание с родными было недолгим. На рождественские каникулы Петер снова приехал в Мюнхен к родителям, о чем Манн упоминает в дневнике от 22 декабря71. В понедельник 29 декабря Петер приехал «на чай» к сестре и зятю и с «большой теплотой высказывался о └Разм.[ышлениях аполитичного]“»72.
Весной 1920 года Петер снова приехал в Мюнхен, на этот раз на пасхальные каникулы. В воскресенье 4 апреля вся семья Маннов поехала на трамвае к Прингсхаймам на улицу Арси, где и встретились с Петером. Праздничный обед был хорош, отметил Томас в дневнике73. Через неделю, в понедельник 12 апреля, Петер был зван к Маннам «на чай», а вечером все вместе пошли в Одеон слушать кантату «Песни Гурре» Арнольда Шёнберга74. Через четверть века судьба завяжет тугой узел конфликта писателя с этим композитором, чье творчество существенно повлияло на последний законченный роман Томаса Манна «Доктор Фаустус».
В августе того же года Петер снова в Мюнхене, и в воскресенье 29 августа он вместе с Томасом и Катей слушали в ложе Принцрегентен-театре ту самую оперу «Палестрина», о которой с восторгом писал Манн своему шурину в письме от 6 ноября 1917 года. «Да, бедняга, ты это тоже теперь пропустил», — посетовал тогда писатель. Теперь это упущение исправлено. Дирижировал на этот раз сам автор музыки Ганс Пфицнер.
В том же письме от 6 ноября 1917 года Томас жаловался шурину, что вынужден «приостановить художественные предприятия, такие, как └Волшебная гора“ и └Авантюрист“». Теперь «Волшебная гора» снова была в работе, и во время следующего приезда Петера в Мюнхен, 9 апреля 1921 года, Томас Манн читал ему главки «Хиппе» и «Психоанализ» (первоначально этот раздел назывался «Доклад») из четвертой главы романа75.
Оглядывая эти бегло упомянутые в дневнике писателя встречи с шурином после его возвращения из австралийского лагеря, можно с уверенностью сказать, что все клятвы и обещания, сделанные Манном в письмах Прингсхайму в Австралию, выполнены, а отношения между Томасом и Петером все это время оставались живыми и сердечными.
* * *
Двадцатые годы постепенно возвращали покой и мир измученным народам Европы. Время залечивало раны, нанесенные мировой войной, равной которой по количеству жертв не было еще в истории человечества. Налаживалась и жизнь наших героев. Каждый из них добился признания в своей деятельности. В 1924 году роман «Волшебная гора» наконец вышел в свет и был восторженно встречен читателями, а еще через пять лет Томас Манн получил Нобелевскую премию по литературе. Годом позже стал ординарным профессором физики Петер Прингсхайм. Казалось, что впереди у них счастливая и обеспеченная жизнь.
Однако безжалостный двадцатый век давал людям только короткие передышки между катастрофами. Приход нацистов к власти в Германии снова сломал судьбы миллионов людей и привел к новой, еще более кровавой мировой войне. Не обошли стороной новые испытания и семьи Маннов и Прингсхаймов. Писатель оказался в изгнании, а Петер снова попал в концлагерь, на этот раз как еврей, и его жизнь висела в буквальном смысле слова на волоске. Об этом стоит рассказать отдельно, отметим сейчас только один важный вывод. В том, что Петер уцелел и в новых испытаниях, немалую роль сыграли родственная поддержка Томаса Манна и самоотверженная помощь друзей-физиков.
1 Walter Bruno. Thema und Variationen. Erinnerungen und Gedanken. S. Fischer Verlag, Frankfurt
a. M., 1960. S. 273.
2 Mann Katia. Meine ungeschriebenen Memoiren. Fischer Taschenbuch Verlag, Frankfurt a. M., 2000. S. 14.
3 Герман Эберс (Hermann Ebers, 1881–1955) — немецкий художник и книжный иллюстратор.
4 Krause Alexander (Hg.). «Musische Verschmelzungen» Thomas Mann und Hermann Ebers. peniope, München, 2006. S. 12.
5 Франц Фенцель (Franz Fenzl, у Эберса написано Fenzel) — балетмейстер и режиссер Королевской балетной трупы, преподаватель Академии музыки в Мюнхене с 1875-го до 1894 года по классам танцев, фехтования, гимнастики, мимики и хороших манер.
6 Альберт Эйнштейн (Albert Einstein, 1879–1955) — один из величайших физиков-теоретиков двадцатого века, лауреат Нобелевской премии по физике 1921 года.
7 Вернер Карл Гейзенберг (Werner Karl Heisenberg; 1901–1976) — немецкий физик-теоретик, один из создателей квантовой механики.
8 Биографические данные о жизни Петера Прингсхайма приводятся здесь и далее по книге Wehefritz Valentin. Gefangener zweier Welten. Prof. Dr. phil. Dr. rer. nat. h.c. Peter Pringsheim (1881–1963). Universitätsbibliothek Dortmund, 1999.
9 Давид Гильберт (David Hilbert; 1862–1943) — великий немецкий математик, внeс значительный вклад в развитие многих областей математики, профессор Гёттингенского университета.
10 Макс Планк (Max Karl Ernst Ludwig Planck; 1858–1947) — выдающийся немецкий физик, основатель квантовой теории.
11 Филипп Жолли (Philipp Johann Gustav von Jolly, 1809–1884) — немецкий физик и математик, профессор Мюнхенского университета.
12 См., например, Rechenberg Helmut. Werner Heisenberg — die Sprache der Atome. Springer-Verlag, Berlin Heidelberg, 2010. S. 1.
13 Уильям Томсон, лорд Кельвин (William Thomson, 1st Baron Kelvin; 1824–1907) — британский физик, профессор университета в Глазго, среди прочих достижений — установление абсолютной шкалы температур (шкала Кельвина).
14 Вильгельм Конрад Рёнтген (Wilhelm Conrad Röntgen; 1845–1923) — немецкий физик, открывший рентгеновские лучи.
15 Ганс Гейгер (Hans Geiger, 1882–1945) — немецкий физик, первым создавший детектор альфа-частиц и других ионизирующих излучений (1928).
16 Эдуард Рике (в некоторых публикациях пишется Рикке, Eduard Riecke, 1845–1915) — немецкий физик-экспериментатор, профессор Гёттингенского университета, директор Физического института.
17 Беркович Евгений. Сага о Прингсхаймах. Альманах «Еврейская старина». 2008. № 2.
18 Эмиль Варбург (Emil Warburg, 1846–1931) — немецкий физик-экспериментатор, профессор Берлинского университета, известен работами во многих областях физики, в том числе созданием фотохимии.
19 Генрих Рубенс (Heinrich Rubens, 1865–1922) — немецкий физик-экспериментатор, профессор Берлинского университета, директор Физического института, автор основополагающих работ по инфракрасному излучению, а также по излучению абсолютно черного тела.
20 Артур Венельт (Arthur Wehnelt, 1871–1944) — немецкий физик-экспериментатор, профессор Берлинского университета, известен работами, приведшими к созданию электронно-лучевой трубки.
21 Hamburger Ernest. Juden im цffentlichen Leben Deutschlands. J. C. B. Mohr (Paul Siebeck), Tьbingen, 1968. S. 55.
22 См., например, Беркович Евгений. Наука в тени свастики // Нева. 2008. № 5. с. 175–189.
23 Беркович Евгений. Прецедент. Альберт Эйнштейн и Томас Манн в начале диктатуры // Нева. 2009. № 5. С. 146–159.
24 Письмо брату Генриху от 27 февраля 1904 года. Mann Thomas. GroЯe kommentierte Frankfurter Ausgabe. Band 21. Briefe I. 1889–1913. S. Fischer Verlag, Frankfurt a. M., 2002. S. 271.
25 Данные о генеалогии семьи Прингсхайм взяты из работы: Engel Michael. Die Pringsheims. Zur Geschichte einer schlesischen Familie (18–20. Jahrhundert). In: Kant Horst, Vogt Annette (Hrsg.): Aus Wissenschaftsgeschichte und -theorie. Hubert Laitko zum 70. Geburtstag. Verlag fьr Wissenschafts- und Regionalgeschichte, Berlin, 2005. S. 189–219.
26 Декларация прав человека и гражданина. Документы истории Великой французской революции. М., 1990. Т. 1.
27 Цитируется по книге: Katz Jacob. Aus dem Ghetto in die bьrgerliche Gesellschaft. Jьdische Emanzipation 1770–1870. Jьdischer Verlag bei Athenдum, Frankfurt am Main, 1986. S. 27.
28 Volkov Shulamit. Antisemitismus als kultureller Code (см. прим. 94). С. 153.
29 Роберт Поль (Robert Wichard Pohl, 1884–1976) — немецкий физик-экспериментатор, профессор Гёттингенского университета, директор Физического института, член Гёттингенской академии наук.
30 Роберт Фриц Гребнер (Robert Fritz Graebner, 1877–1934) — немецкий этнограф, основатель культурно-исторической школы, создатель теории «культурных кругов».
31 Копия приказа (в оригинале на английском) опубликована в работе Bade James N. «Eine beispiellose Trennung». In Thomas Mann Jahrbuch, Band 23. Vittorio Klostermann, Frankfurt a. M., 2010. S. 224. Отметим, что автор этой работы ошибочно связывает приказ начальника Генерального штаба со злосчастным письмом Гребнера жене (см. ниже). Приказ датирован 22 августа, тогда как о письме властям не было ничего известно вплоть до середины октября.
32 См., например: Wehefritz Valentin. Gefangener zweier Welten. Prof. Dr. phil. Dr. rer. nat. h.c. Peter Pringsheim (1881–1963) (см. прим. 8), стр. 23, и работу: Fischer Gerhard. Beethoven’s Fifth in Trial Bay: Culture and Everyday Life in Australian Internment Camp during World War I. In Journal of the Royal Australian Historical Society, Vol. 69, Pt. 1, 1983. S. 49.
33 Bade James N. «Eine beispiellose Trennung» (см. прим. 31). S. 219.
34 Там же. С. 223.
35 Там же.
36 Fischer Gerhard. Beethoven’s Fifth in Trial Bay: Culture and Everyday Life in Australian Internment Camp during World War I. (см. прим. 32). S. 49.
37 Каролина Бьёрнсон (Karoline Bjцrnson, 1835–1934) — норвежская актриса, жена лауреата Нобелевской премии по литературе норвежского поэта и писателя Бьёрнстьерне Бьёрнсона (Bjцrnstjerne Bjцrnson).
38 Wiedemann Hans-Rudolf. Thomas Manns Schwiegermutter erzдhlt. Lebendige Briefe aus groЯbьrgerlichem Hause. Grafische Werkstдtten, Lьbeck, 1985. S. 36.
39 Mendelssohn Peter de. Der Zauberer. Das Leben des deutschen Schriftstellers Thomas Mann. Bd. 2. Fischer Taschenbuch Verlag, 1997. S. 1588.
40 Филипп Виткоп (Philipp Witkop, 1880–1942) — немецкий филолог, специалист по новой немецкой литературе.
41 Mann Thomas. GroЯe kommentierte Frankfurter Ausgabe. Band 22. Briefe II. 1914–1923 (см. прим. 1). С. 45.
42 Harpprecht Klaus. Thomas Mann. Eine Biographie. Rowohlt, Reinbek bei Hamburg, 1995. S. 390.
43 Fischer Gerhard. Beethoven’s Fifth in Trial Bay: Culture and Everyday Life in Australian Internment Camp during World War I (см. прим. 32). С. 51.
44 Имя своего основателя Максимилиана Берлица (Maximilian Berlitz, 1852–1921, урожденный Давид Берлицхаймер) носят многочисленные языковые школы и курсы в разных странах.
45 Fischer Gerhard. Beethoven’s Fifth in Trial Bay: Culture and Everyday Life in Australian Internment Camp during World War I (см. прим. 32). С. 53.
46 Томас Лайл (Thomas Lyle, 1860–1944) — эмигрировавший из Англии в Австралию математик и физик, член Королевского общества Великобритании, профессор Мельбурнского университета.
47 Джеймс Артур Поллок (James Arthur Pollock, 1865–1922) — эмигрировавший из Англии в Австралию физик и астроном, член Королевского общества Великобритании, профессор Сиднейского университета.
48 Эрнест Резерфорд (Ernest Rutherford; 1871–1937) — знаменитый британский физик, профессор Кембриджского университета, директор Кавендишской лаборатории, лауреат Нобелевской премии по химии за 1908 год.
49 Джеймс Чедвик (James Chadwick; 1891–1974) — английский физик, член Лондонского королевского общества, профессор Кембриджского университета, лауреат Нобелевской премии по физике за 1935 год «За открытие нейтрона».
50 Conditio sine qua non — непременное условие (лат.)
51 Mann Thomas. Briefe 1948–1 955 und Nachlese. Hrsg. von Erika Mann. S. Fischer Verlag, Frankfurt a. M., 1965. S. 463–464.
52 Там же. С. 465.
53 Там же.
54 Людвиг Зюттерлин (Ludwig Sьtterlin, 1865–1917) — немецкий график и педагог, автор рукописного шрифта Зюттерлина (1911), бывшего до 40-х годов ХХ века официальным письменным шрифтом Германии.
55 Mann Thomas. Briefe 1889–1936. Hrsg. von Erika Mann. S. Fischer Verlag, Frankfurt a. M., 1962. S. 141.
56 Там же.
57 Quousque tandem abutere, Catilina, patientia nostra? — Доколе, Катилина, ты будешь злоупотреблять нашим терпением? См., например; Бабичев Н. Т., Боровской Я. М. Латинско-русский и русско-латинский словарь крылатых слов и выражений. М.: Русский язык, 1982.
58 Mann Thomas. Briefe 1948–1955 und Nachlese (см. прим. 51). С. 466.
59 Там же.
60 Там же. С. 464.
61 Хаеш Анатолий. Еврейская эмиграция по материалам фонда Департамента общих дел МВД в РГИА. Альманах «Еврейская старина». 2003. № 2.
62 Trojan Martin. Hinter Stein und Stacheldraht, australische Schattenbilder. Druck von C. Schunemann, Bremen, 1922. S. 233–242.
63 Heine Gert, Schommer Paul. Thomas Mann Chronik. Vittorio Klostermann, Frankfurt a. M., 2004. S. 93–94.
64 См. прим. 60.
65 Mann Tomas. Tagebьcher. 1918–1921. Herausgeben von Peter de Mendelssohn. S. Fischer Verlag, Frankfurt a. M., 1979. S. 286.
66 Там же. С. 292.
67 Там же. С. 295.
68 Там же. С. 297.
69 Там же. С. 298.
70 Там же. С. 300.
71 Там же. С. 348.
72 Там же. С. 352.
73 Там же. С. 413.
74 Там же. С. 418.
75 Там же. С. 502.