Рассказ
Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2013
Если бы богов не было, человек выдумал бы их. Что можно противопоставить этой аксиоме? Набор избитых истин из традиционных и нетрадиционных религий, основанных на домыслах, догадках, гипотезах. Никто из живущих сейчас и живших прежде не видел богов. Нет ни единого материального доказательства их существования. Следовательно, единственный бог во Вселенной — сам человек. Он создает в своем воображении дворцы, сады, войны, сокровища, эпидемии, концлагеря, художественные образы, знаки, мелодии. Человеческое сознание всеобъемлюще и всесильно. Парадокс в том, что человек труслив, и больше всего он боится порождений собственного разума. Выберите любое из человеческих изобретений и сделайте его богом, идолом, которого будут бояться и которому по причине страха станут молиться. Это логично: человек создает богов в своем воображении — боится их — молится им. Компьютер? Нет, компьютер слишком изящен и мал, он не годится на роль божества. Самолет? Возможно. Он в небе, а человек испокон веков помещал своих богов в облака. Но самолет недостаточно грозен. Другое дело — поезд. Он обладает всеми качествами бога: великий, могучий, страшный. Является из ниоткуда и уходит в никуда. Может покарать и забрать жизнь, а может доставить тебя в неведомые и прекрасные края. Культ Всемогущего Поезда — единственная логичная религия нашего времени.
Е. Каршеев. Культ поезда как способ модернизации религии
Поезд приближается в сумерках и несет с собой возбуждение, радость, страх. Гудки, расплывчатый голос диспетчера: «Поезд Москва–Одесса будет отправляться в девятнадцать ноль семь со второго пути», а затем грозный рокот. Свет сигнальных фонарей отбрасывает радужные блики в вечерний туман.
Катя всегда возвращается домой в сумерках. Ей встречаются один за другим два поезда дальнего следования и одна электричка. Путь девушки проходит через лесополосу вдоль железной дороги. Здесь совершенно безопасно, если кто и встретится, то свои, друзья Кати и Коршуна. Любимое место сбора молодежи — пригорок чуть ниже станции. Ребята сидят там допоздна. Трудно сказать, где Кате нравится больше — на пригорке или в квартире у Коршуна.
В квартире они бывают вдвоем, почти не разговаривают, Коршун обнимает Катю и целует. Все остальные действия не слишком нравятся девушке, потому что сопряжены с оскорблением ее стыдливости и брезгливости, что, впрочем, она тщательно скрывает от возлюбленного. Иногда ей даже приходится маскировать боль от особо причудливых ритуалов тантры. Катя терпит, потому что знает: любимый во всех отношениях лучше ее, красивее, умнее, талантливее.
— Внешняя красота — это иллюзия, — говорит Коршун, — думающая личность не следует установленным канонам, а ниспровергает их и создает свои критерии.
Он очень умный. Целыми днями читает. Не признает никаких искусственных способов стимуляции нервной системы: алкоголя, курения, наркотиков.
— Только умственная деятельность и секс — нормальные способы получения удовольствия. Все остальное выдумано человеком для ухода от действительности.
Катя полгода больна тяжелой формой любви к нему, со всеми ее тягостными симптомами: лихорадочной дрожью, грезами наяву, сладостной болью в сердце и рабской покорностью. Она готова терпеть и тантру, и возвращения домой в одиночестве, ведь провожать девушку до дома — тоже условность, которую следует отринуть.
Когда Коршун и Катя встречаются на станции, стыда и боли нет, но невозможно уединиться. Ребята окружают Коршуна, и его прекрасный гибкий голос звучит для них, не для Кати.
— Пойдем, я тебя провожу, — говорит Коршун после встреч на станции, — я ужасно устал, общение с людьми забирает колоссальное количество энергии.
Они идут вдвоем в весенних влажных сумерках, навстречу летящим поездам, приветствуют их ритуальными поклонами, приложив обе руки к сердцу, у подъезда Коршун целует и обнимает Катю, и это лучшие минуты жизни.
…Парижские улицы весной пахнут особенно остро. Прогретая солнцем, разлагается вся дрянь, выброшенная из окон в сточные канавы. Но аромат первой зелени для супа и фиалок, продающихся на каждом углу, перебивает зловоние старого города. Из дверей харчевни доносятся звон расстроенной лютни и смех девок. Я иду узкими улицами, в полумраке от нависающих верхних этажей, ловко уворачиваюсь от вылитых сверху помоев. Никакого дела у меня нет, я просто брожу, созерцая мир: резные ставни, причудливые вывески, играющих детей, калек у церкви Сен Жермен, разодетых купчих. Мне даже лень срезать кошельки, которые сами смотрят на меня. У меня есть немного денег, зачем бродяге больше…
— Здравствуйте, Игорь Иваныч, — бормочет соседская девчонка Катя, и Игорь понимает, что пора сворачивать направо. Иначе он так и будет идти вдоль рельсов, ушедший в свои фантазии, дурацкие фантазии, как говорит Лена.
Соседская Катя встречается Игорю Томилину каждый день. Дважды в неделю, когда он идет в вечерний колледж, они встречаются лицом к лицу. В остальные дни, кроме выходных, возвращаясь из дневного колледжа, Игорь видит Катину спину. Иногда он пытается представить, о чем думает такая девица. Одета, как многие из его студенток: короткая курточка, черные джинсы в обтяжку, заправленные в узкие сапоги с блестящими украшениями. Распущенные по спине русые волосы. Куда и откуда она ходит одна? Катя учится в торгово-экономическом, где Игорь не преподает… Она не интересна ему ни внешне, ни внутренне, обычное серое лицо, каких сотни. Единственное, что вызывает симпатию Томилина — Катя любит гулять вдоль железной дороги. В отрочестве, когда мир Игоря был гораздо шире, он часами бродил по улицам, паркам, перелескам, шагал вдоль рельсов, пытаясь повторить путь поезда. Он бродил и думал о пятнадцатом веке, о парижских улицах и дымных харчевнях, о смехе проституток и запахе дешевого жаркого из костей и жил. Он всерьез верил (какое курьезное мышление у подростков), что в прошлой жизни был Франсуа Вийоном, королем поэтов, вором, бродягой, разбойником…
Поезд способен прийти в сны, он мчит сквозь них, уверенно и стремительно. Алла пробуждается в тревожном состоянии, словно приснившиеся грохот и вибрации разворошили ее мозг. В голове сразу просыпается множество мыслей: написать Маше, загрузить фотографии Виталика, проголосовать за всех друзей в новом интернет-конкурсе… Поезд еще шумит вдали, и Алла понимает, что он не приснился, а ехал, как обычно, мимо спящих домов пригорода.
— Господи, когда мы уже переедем отсюда! — восклицает Алла.
Из кухни падает желтая полоска света. Алла выходит и видит Катю, пьющую кофе за кухонным столом. В левой руке у Кати маленькая книжечка, Катя читает и жует, ужасный завтрак — два сухих крекера, тертая морковка, черный кофе.
— Опять, о господи! — Алла распахивает холодильник.
— Мам, не гоношись, я уже опаздываю!
— Ты скоро будешь падать в голодные обмороки! Ты анемию заработаешь своими диетами!
— Все, я побежала!
Дочь выскакивает из-за стола, взлетают перед глазами у Аллы прямые русые волосы. Девка совсем некрасивая, и внешностью, и поступками, и мыслями. Алла берет книжечку, которую Катя бросила на столе — самодельная, напечатанная на принтере, на желтой обложке — имя автора: Е. Каршеев, и название: «Культ поезда как способ модернизации религии».
— Еще того лучше, с сектантами связалась, что ли?
Алла включает одновременно электрический чайник и компьютер, ставит на плиту сковородку. Тридцать два сообщения, успевает отметить Алла, и бежит разбить на сковородку яйца. Некоторые из сообщений отправлены глубокой ночью, одно из них — из Австралии. Алла читает сообщения одновременно с завтраком. Гудит поезд, и призрачный голос вещает: «…осква-Брянск… равляется… оль пять …мого пути…»
— Мама! — возникший за спиной Виталик трет кулаками глаза. — Брянский поезд прошел, мы опять в сад опоздали.
Одевание сына и поход с ним до детского сада пролетают вне сознания Аллы. На обратном пути она заходит в магазин, что-то покупает, но мысли ее далеко. Она сочиняет то письмо Маше, то текст новой песни, которую должна записать сегодня. В лифте на нее очень странно смотрит мужик с девятого этажа. Алле это не льстит, она знает, что давно никому не интересна, кроме мужа, привыкшего к ней, и поклонников из других городов и стран, которые видели ее только на фото с хорошей обработкой. Дома она понимает причину внимания чужого мужика. Из-под пальто висит подол цветастой ночной рубашки, волосы не причесаны после сна. Вид сумасшедшей или тяжелобольной.
— Да наплевать мне на вас на всех, — говорит Алла отражению в зеркале, — плебеи, мещане.
Она возвращается к компьютеру, печатает подряд три куплета песни, подключает микрофон, запускает программу записи звука. Редкий случай — песня записывается сразу, Алла сегодня в голосе. Конечно, проклятые гудки поездов слышны на заднем плане, но совсем слабо.
Поезда бегут. Колеса стучат. Алла запивает ненависть к поездам пивом. Песня готова. Можно выкладывать в Интернет.
— Послушай, Женя, насколько это глубоко. Жаль, что у тебя еще нет достаточного уровня знания французского, чтобы я мог прочесть тебе Вийона в оригинале. Ни одному переводчику пока не удалось передать горечь, отчаяние и озорство Вийона, его взгляд на жизнь как бы сквозь эту самую жизнь…
Я знаю летопись далеких лет,
Я знаю, сколько крох в сухой краюхе,
Я знаю, что у принца на обед,
Я знаю, богачи в тепле и в сухе,
Я знаю, что они бывают глухи,
Я знаю, нет им дела до тебя,
Я знаю все затрещины, все плюхи,
Я знаю все, но только не себя…
— Игорь Иваныч, а может, вы мне по дороге объясните Le Subjonctif et L’In-dicatif?
— Так ведь нам не по дороге…
Черноволосая кудрявая дева настойчива. Она берет преподавателя под руку и говорит:
— А я вас провожу. Или ваша жена заревнует?
Игорь смеется, смущенный и растроганный. Девушки из колледжей все время норовят пофлиртовать с ним. О боже, он совсем не из той категории мужчин, которые привыкли к обожанию. Никогда не был красавцем и никогда не умел строить любовных отношений. Лена часто говорит подругам насмешливо: «Я полюбила его от жалости. У имени └Елена“ такая карма. Мы любим тех, кого жалко — сирых да убогих». Ему грустно от Лениного черного юмора и от того, что Женя предпочла бессмертным стихам скучные правила грамматики.
Весенний ветер ворошит макушки деревьев, едва позелененные не слишком теплым апрелем, и сразу аромат молодой листвы и почек разносится над землей, смешивается с железнодорожными миазмами: горячего железа, пыли, масла.
— Вы каждый день тут ходите? — перебивает бойкая Женя преподавателя, разъясняющего l’indicatif.
— Да. Я живу в том доме цвета беж, сразу за станцией.
— Видели, как пацаны поездам молятся?
— Молятся? Где? Зачем?
Женя увлекает Томилина по тропинке, чуть в сторону от насыпной дороги. Скоро они оказываются на открытом месте, это невысокий откос, открывающий живописную панораму: нежно-зеленые поля, белые и серые частные домики, лиловое небо и серебряные нити рельсов. На пригорке у самых путей сидит группа подростков и молодежи, обычная посиделка, как у них называется — «тусовка». Некоторые отхлебывают напитки из алюминиевых банок. Но тут с грохотом и резким ветром проносится поезд, и Томилин с Женей видят потрясающее зрелище: все как один молодые люди вскакивают с мест и кланяются поезду, прикладывая руки к сердцу. Хором выкрикивают что-то. И вновь спокойно рассаживаются на пригорке, пьют из банок, переговариваются.
— Странно, — говорит Томилин, — никогда о таком не слышал. Культ поезда? Абсурд какой-то.
Женя не успевает ответить. Мчится еще один поезд, и толпа на пригорке вскакивает, кланяется, кричит… Зрелище напоминает Томилину документальные кадры — то ли о гитлерюгенде, то ли о фанатах группы «Битлз»… Он берет Женю за руку и ведет назад, к дороге.
— Надеюсь, их учение не агрессивно? — спрашивает Игорь.
Женя пожимает плечами:
— Не знаю. Вроде они ни на кого не нападают. Но «гуру» ихний точно чокнутый. Он в нашем колледже учился, его поперли за прогулы. Егор Каршеев, погоняла Коршун. Красавчик офигительный, но, говорят, на учете в психушке.
— Не помню. Наверное, он был не во французской группе.
Катины волосы вносят в квартиру запахи молодой листвы, разогретых рельсов, влажного леса. Стук колес отдается в ее ушах, или это шумят поезда за окном. С ними смешиваются два разнородных звуковых фона. Из детской доносится веселая мультяшная болтовня, из спальни — невнятная музыка, блюз или джаз. Катя открывает двери и видит Виталика с пачкой чипсов перед телевизором и мать в ночной рубашке за компьютером.
— Отдай, отдай, мне мама купила! — кричит Виталик, когда Катя вырывает у него пачку.
— Мама тебе весь желудок испортит этой гадостью, — говорит Катя, — опять последним из садика забрала? Она совсем умом тронулась от своего компьютера!
Мать не реагирует на крики и грохот, который дочь нарочно производит, вытаскивая из шкафов посуду.
— Я сейчас сварю тебе пюре, — говорит Катя, — и этой компьютерной наркоманке тоже… мам, ты будешь пюре? Мама!!!
Алла поднимает глаза от монитора, и Кате вдруг делается страшно. Заплывшие жиром и покрасневшие глаза матери несут то же выражение, что и прекрасные синие глаза Коршуна. «Она смотрит сквозь меня, — подумала Катя, — и ее зрачки светятся изнутри…»
— Игорь, давай поговорим серьезно. У меня появилась хорошая вакансия. Понимаешь, действительно хорошая и очень тебе подходящая.
— Плохо представляю, Лен, какая работа может подойти мне в редакции жен-ского журнала.
Лена мгновенно вскипает яростью, и это поразительно красит ее: румянец разливается по бледному от природы лицу, эмалевые глаза мечут искры.
— Черт возьми, Томилин, сколько раз можно повторять, что мой журнал — не женский, а популярный. Популярный, тебе известно значение этого слова, лингвист хренов? У меня есть материалы для всех. Для женщин, для детей. И для мужчин тоже: спорт, автомобили, техника…
— Лена, я не разбираюсь ни в спорте, ни в автомобилях.
— Я лучше тебя знаю, что ты понимаешь, что нет. Я предлагаю тебе страницу культуры.
— Вы даже о культуре пишете?
— Пока не писали. Но наши продажи растут. У нас уже тридцать тысяч подписчиков. Нам нужно повышать уровень.
— Я должен буду выбирать из Интернета сплетни о личной жизни звезд?
Лена вздыхает. Снобизм и отрешенность Игоря от жизни возрастают с годами. Он и в молодости смотрел на мир свысока, со всезнающей усмешкой философа. Когда-то ей нравились его полеты над суетой. Сейчас начинают раздражать.
— Нет. Я предлагаю тебе писать очерки о популярных художниках, режиссерах, писателях. Никакой попсы и никакого авангарда. Найди золотую середину, ты сумеешь.
Игорь не хочет озвучивать то, что Лена отлично знает. Он не может жить, если не будет слышать французской речи, пусть даже искаженной в устах студентов колледжа туризма, он умрет от тоски, не читая вслух Бодлера, Гюго, Рембо и, конечно, Вийона. Несколько минут оба молчат, слушая грохот поезда вдалеке, сдерживают гнев и раздражение.
— Хорошо, — отзывается наконец Игорь, — я напишу пробную статью. Если тебе понравится…
— Благословляю, Белый, — тихо говорит Коршун, кладя руку на голову однокурсника Кати Артема, которого все зовут Белым. Даже Катя не знает, кличка это или фамилия. Во всяком случае, волосы у Артема никак не белокурые, они серые, сливающиеся с сумерками. Шурик, прижимавший ухо к земле, махает рукой:
— Идет!
Белый спрыгивает с насыпи вниз, переступает рельс и ложится вниз лицом на шпалы. Все в напряжении ждут на краю насыпи. Шурик деловито наводит видеоглазок мобильного телефона.
Поезд летит, сотрясая землю. Ветер бросает Катины волосы в лицо Коршуну. Коршун отодвигает Катю назад властным движением, и та рада подчиниться. Она всегда с трудом скрывает, что боится ритуала. Сейчас поезд налетит на Белого и на несколько страшных минут закроет его своей жуткой тушей. Мы будем ждать кошмара — крови, ошметков, а увидим живого, ошалевшего, скованного шоком и безумной радостью человека.
Ликующие
крики заставляют Катю открыть глаза. Белого уже втаскивают наверх, хлопают по
плечам, обнимают. Коршун торжественно прикрепляет на вет—
ровку героя черный с
золотом значок с изображением поезда и большой буквой П. Это значит
«посвященный», Коршун заказывает такие значки в особой мастер-
ской и далеко не каждому,
кто осмелился лечь под поезд, дарит их. Сам Коршун совершает ритуал едва не
каждую неделю, но не носит значка.
— Посвящение показывает, насколько человек проникся сутью божества. Стал одновременно бесстрашным и боящимся тайн жизни и смерти. У тебя получилось, Белый.
У Белого получается даже отказаться от банки пива, которую протягивают ему друзья. Он подражает Коршуну: не пьет, не курит, пытается читать эзотерические книги. «До этих книг у него мозг не дорос», — говорит Коршун Кате наедине.
— Кто завтра? — спрашивают ребята.
Коршун обводит взглядом лица. Некоторые, особенно Катя, смотрят в кусты, на рельсы, на горизонт, куда угодно, лишь бы не поймать избирающий взгляд Коршуна. Возлюбленный глядит ей в лицо и думает: указать ли на нее? Грубый крик спасает Катю.
— А ну пошли отсюда, сволочи, твари паскудные! Сколько раз вам сказано было, чтоб не ходили сюда!
Ребята бегут прочь от пригорка, одна Катя остается смело перед стрелочником, которого боится гораздо меньше, чем поезда или Коршуна.
— И что? Что ты мне сделаешь, дед? Ударишь? Ну, давай рискни здоровьем!
Пожилой стрелочник в отчаянии смотрит на хлипкую и наглую.
— Сейчас позвоню куда надо, в КПЗ будешь ночевать, бессовестная.
— За что? Здесь нет запрещающего знака. Это территория общая. Мы просто гуляем.
— Видел я, что вы творите, гады ненормальные. Вам башку поездом отрежет, а я в тюрьму сяду.
— Каждый хозяин своей жизни.
Коршун спокойно берет Катю за руку. Оказывается, он не убегал, просто стоял сзади.
— Пойдем отсюда. Не стоит метать бисер перед свиньями.
Иногда поезда способны успокаивать своим мерным стуком, давать ощущение свободы и уверенности в жизни. Поезд идет, значит, мир не умер, там, за окнами, значит, время течет, как всегда. И всегда будет течь время, и всегда будет пульсировать жизнь, и всегда будут стучать колеса поездов.
Е. Каршеев. Культ поезда как способ модернизации религии
Алла счастлива. Золотой кубок за победу в номинации «Песни о любви» и почти сотня поздравлений от друзей. Надо выложить ссылку в социальные сети, чтобы целые сообщества радовались вместе с нею… По аське приходит сообщение от Маши, она поздравляет и сообщает, что третий час подряд играет в «Ферму» и слушает песню Аллы.
— Мама, — говорит за спиной голос Кати, какой-то печальный, сплющенный, как у старушки.
— А? — отвечает Алла, не оборачиваясь.
— Мама, ты опять кормила Виталика магазинными пельменями?
— Я купила самые дорогие, — Алла продолжает печатать ответы поздравителям.
— Завтра отец приедет с вахты, ты тоже ему пельменей наваришь?
Молчание. Стук клавиш. Гудок поезда вдалеке. По щекам Кати скользят две отчаянные слезы.
— Мама, ты можешь меня выслушать?
— Ну, что такое? — Алла оборачивается, и на минуту ей становится страшно за дочь. Слишком больное и несчастное лицо у Кати.
— Мама, у тебя компьютерная зависимость, это хуже наркомании, ты понимаешь? Посмотри, на кого ты похожа. Сто двадцать килограмм веса, башка две недели не мыта…
— Ты мне будешь морали читать? — тотчас срывается на крик Алла. — Троечница убогая! Интеллект на уровне канализации! Я творчеством занимаюсь, слышишь ты, дебилка! Я золотой кубок получила, меня друзья поздравляют, а от семьи ни грамма понимания!
— Какое творчество, твои песенки самодельные, ни рифмы, ни смысла? И кубок такой же — нарисованный, и друзья, которых ты сроду не видела…
Алла с ненавистью закатывает дочери оплеуху, Катя с наслаждением рыдает и кричит: «Жирная сволочь! Все папе расскажу!»
Прибежавший на шум Виталик плачет и цепляется то за мать, то за сестру. Катя грозится разбить материн компьютер, напустить ей вирусов, написать письмо в полицию, чтобы Виталика забрали от такой мамаши в детдом. Ей давно надо было откричаться, вылить, выбросить накопленную внутри тоску. Самый подходящий объект — мать, она больше всех заслужила.
Рокот поезда — как шум моря, как свист ветра, как песня дождя. Он заставляет думать о том, что спрятано за скучными силуэтами панельных домов, за фонарями и серым небом. Рокот поезда — как будто дыхание большого, всезнающего и всемогущего существа. Мы не видим его, но оно есть. Оно наблюдает за людьми и думает о них всегда, даже когда они его не вспоминают.
Е. Каршеев. Культ поезда как способ модернизации религии
Игорь наблюдает с откоса. Сегодня на пригорке особенно много парней и девчонок. Все стоят кучкой, а один командует. Похоже, это Егор Каршеев, о котором говорила Женя. Высокий, стройный, весь в черном. Ветер шевелит его длинные светлые волосы. Они светятся как ангельский нимб. Игорь слышит возбужденные голоса, но не разбирает слов. Каршеев указывает рукой в толпу. Выскакивает девчонка, соседская Катя, закрывает лицо руками, шагает к насыпи, замирает, бежит назад, в толпу. Выходит из толпы вторая девушка, светловолосая и стройная, как Каршеев. Пару минут заминки, потом гуру кладет руку на голову светловолосой. Та спрыгивает с насыпи и ложится вниз лицом между рельсов.
— О господи, вот идиоты! — бормочет Игорь.
С угрожающим воем мчится поезд. Все как один юноши и девушки прижимают руки к сердцу и кланяются. Долго-долго, как кажется Игорю, поезд гремит над светловолосой девушкой. Потом ей помогают взобраться на насыпь. Гуру целует ее и что-то вручает.
— Настоящая секта. Ритуалы, иерархия, знаки отличия, — говорит сам себе Томилин, но соседская Катя сбивает его мысли. Она бежит вверх по откосу, громко плача. «Выгнали за отказ от ритуала?» — думает Игорь.
Катя останавливается почти рядом с ним, не видя, не слыша, вытаскивает мобильник, нажимает кнопки. Тщетно ждет Катя. Никому не нужен ее звонок. Толпа на пригорке слушает гуру, который, обняв одной рукой светловолосую героиню, что-то говорит. Проповедь или молитва, понимает Игорь.
Поезда притягивают к себе людей. Мы невольно провожаем взглядом любой поезд, мы задумываемся, куда он движется, и завидуем слегка тем людям, которые едут в неведомые земли с неизвестными нам целями. Вокзалы и станции собирают множество людей: провожающих, встречающих, мечтающих, бесцельно бродящих, бездомных. Вокруг поездов сконцентрирована огромная энергия, хаотически разбросанные частицы самых разных душ, мыслей, желаний. Важно уметь впитывать эту энергию.
Е. Каршеев. Культ поезда как способ модернизации религии
Катя выходит из спальни и видит в кухне свет. Мать жарит котлеты — в такую рань! И душ принять успела, на голове — полотенце. Ждет отца. Не совсем потеряла разум, это радует. А остальное — не очень. Катя бормочет: «Доброе утро», входит в ванную, осторожно достает из кармана палочку, обмотанную особой ватой. Какой смысл покупать третью по счету палочку, когда ты знала правду две недели назад? Природу не обманешь, она не выдумывает ложных богов, как люди, она честно бросает в слабость, тошноту, зеленую обморочную тоску. Ты получила то, что хотела, говорит природа. А что скажут люди — Коршун, родители, друзья, Катя не хочет знать. Это будет в сто раз страшнее и противнее тошноты.
— Мама! — говорит Катя, присаживаясь на край табурета.
— Что, малыш? — добрым голосом отвечает Алла. — Чего так рано поднялась? Сегодня ж суббота.
— Мам, я тебе хотела рассказать…
Но тут пиликает из гостиной самый ненавидимый Катей (после гудка поезда, конечно) звук на свете, мерзкая пищалка компьютерной аськи. Мать бросается туда, щелкает клавишами, возвращается, а Кати нет уже. Ушла спать, думает Алла и, перевернув котлеты, идет принять новый мессидж.
— Посмотри, как оформлен их сайт, — Игорь водит указателем мышки по иконкам, голос его непривычно возбужден. — И дизайн, и навигация — все продумано до тонкости. Я нарочно зашел на сайты нескольких конфессий. Ни один в подметки не годится «Детям Поезда».
Лена смотрит из-за плеча на красивый черный фон с красным пламенем в центре. Из пламени летит поезд в ореоле искр. Все надписи сделаны светящимися алыми буквами. Цвета ночи и крови, они всегда притягательны для юных. И портрет гуру — немыслимого красавчика с сапфировыми глазами, такая внешность, безусловно, привлекает девушек (естественный голос пола) и юношей (желание быть похожим).
— Смотри, и гостевая книга, и форум — все битком забито постами. Здесь видеофайлы — как они молятся, как ложатся под поезда… А вот — «Если вы хотите присоединиться к “Детям Поезда”, пишите нам, и мы пришлем вам нагрудный жетон и методические материалы».
Лене радостно от того, что ее супруг не-от-мира-сего заинтересован, увлечен, более того, он собирает этот материал о странном культе для ее журнала. И тонкую грусть испытывает Лена, потому что никогда не пустит подобного эпатажа и андеграунда в свой приличный журнал для нормальных взрослых людей. На стыке радости и грусти рождается нежность, Лену томит желание много раз поцеловать Игоря в затылок, как делала она в студенческие годы. Он не взрослеет. До сих пор бросается на все странно-романтическое, причудливое и бесшабашное.
— Что скажешь? — спрашивает Игорь. — Будет твоим читателям интересен такой материал?
Лене надо выбрать правильные слова. Она улыбается и говорит, что у Игоря всегда было чутье на нестандартное. Он умеет вытаскивать из ноосферы эмоции, которые скоро захватят все человечество.
— Но боюсь, для популярного журнала — это слишком горячая тема. Понимаешь, это все равно что читать «Божественную комедию» Данте в старшей группе детского сада.
Игорь угасает мгновенно, как фитиль свечки, прижатый мокрыми пальцами.
— Спасибо за честность, — говорит он, отворачиваясь, и выходит из Интернета, не сохраняя вкладок, не глядя больше на жену. Идет в прихожую и одевается.
— Ты куда? — испуганно спрашивает Лена.
Игорь не пьет, не курит, он тихий домосед, а на часах — почти полночь.
— Я хочу подышать свежим воздухом, — отвечает Игорь и по-прежнему не смотрит на Лену.
Ночные поезда — таинственны и загадочны, как мысли во сне. Они проносятся без остановок, на минуту прорезая темноту красным огнем своих безжалостных глаз. Умереть под поездом — мучительно или сладко? Успеешь ли почувствовать ужас, боль, холод смерти, или шок от приближения божества преодолеет все остальное?
Е. Каршеев. Культ поезда как способ модернизации религии
Катя смотрит время в мобильнике. Ноль-ноль десять, а поезд на Киев идет в ноль-ноль пятнадцать. Пора. Положив мобильник у подножия пригорка, девушка мелкими шагами идет к рельсам. На насыпи она останавливается, бежит назад, нажимает на мобильнике две кнопки — «1» и «вызов». Гудки сливаются с голосом из вокзальных динамиков: «…оезд на Киев …дет …правляться …оль-ноль …надцать …первого …ути». Гудки смолкают. Вызов сброшен. Катя еще раз нажимает «1» и «вызов». Механическая девушка сообщает: «Телефон абонента выключен или находится вне…»
Катя бросает мобильник и мчится к рельсам. Быстрее, быстрее, чтобы машинист не успел остановить поезд. Она прыгает вниз и ложится не между рельсов, как трусливые Дети Поезда. Она кладет голову на гладкий металл с гордостью Марии Антуанетты. Утром ты увидишь силу и милость своего бога, проклятый Коршун.
Какой-то шум опережает грохот поезда, невидимая сила хватает Катю за волосы, тянет ее вверх, девушка упирается, но от боли вынуждена подчиниться, ее волокут по острым камешкам насыпи, горячий ветер от поезда бьет ей в спину.
— Какого черта! — кричит Катя человеку, который крепко держит ее, прижимая к себе.
Поезд умчался, смерть миновала, а рокот колес вдалеке напоминает о бесконечности жизни и безграничности мира. Катя не думает об этом, но ощущает всем телом, и от обилия чувств ее трясет, знобит, корчит. Она рыдает, а Игорь молча гладит ее по спине.
Потом они идут вдоль путей, в неизвестную темноту, где изредка мелькают крошечные огоньки фонарей.
— Зачем вы это сделали? — слабым, но уже не отчаянным голосом говорит Катя. — У меня нет выхода. Мой парень бросил меня, потому что я не хочу молиться поездам. У отца в голове только работа и деньги, а мать крезанулась на компьютере. Я никому не нужна, понимаете?
— Я сам пришел туда, если не с целью лечь под поезд, то в очень сильном стрессе.
— Вас жена бросила? — спрашивает Катя.
Она вдруг вспоминает, что отец рассказывал о Томилине. Жена у него — пробивная баба, свой бизнес, а мужик — никчемный, работает каким-то учителишкой, даже машину водить не умеет.
— Нет. Она меня никогда не бросит — из жалости. Это я должен ее бросить. А я не умею. Я не могу принимать решений, вечно иду сбоку от жизни. Вот как мы сейчас идем вдоль рельсов. Они нас ведут, а мы тащимся бесцельно…
— Коршун сказал бы: «Произнеси сорок раз мантру: Всемогущий Поезд, веди меня верным путем, — и тебе полегчает!»
— Хитрая сволочь твой Коршун.
— Ага. Но у меня ведь будет от него ребенок.
— Ребенок? Но это же здорово.
Игорь сумбурно рассказывает, как они с Леной много лет тщетно хотели ребенка, как Лена, чтобы забыться, основала журнал, потом перескакивает на свою работу, студентов, французских поэтов…
…Я ночью бодр, а сплю я только днем,
Я по земле с опаскою ступаю,
Не вехам, а туману доверяю.
Глухой меня услышит и поймет,
Я знаю, что полыни горше мед,
Но как понять, где правда, где причуда?
А сколько истин? Потерял им счет…
Несущийся навстречу поезд топит в своем грохоте глуховатый голос Игоря, подбрасывает ветром Катины волосы. «А ведь прохладно», — перебивает сам себя Игорь, снимает куртку и набрасывает ее на плечи Кати.