Рассказ. Посвящается девятисотлетнему юбилею первой русской летописи
Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2013
Посвящается девятисотлетнему юбилею первой русской летописи
На дворе истории стоял 1113 год от Рождества Христа, или 6621-й от сотворения мира. Заканчивалась шестая неделя великого поста и двадцатый год царствования на великокняжеском киевском престоле внука князя Ярослава Мудрого, великого князя Святополка Изяславича. Время было тревожным и как всегда смутным. С одной стороны Руси грозили лихие половецкие набеги, с другой — дурные княжеские усобицы, с третьей — ростовщики, голод и недовольство черного люда правлением бояр и князей верховных. Роптали все. Но власти их как всегда не слышали. Они жили для себя, слушали и слышали лишь одних себя и терпеть не могли, когда кто-то лез в их сокровенные семейные дела, тем более уличал их в неправде. В общем, было все как всегда…
* * *
Воскресенье, 29 марта 1113 года. Вышгород, Киевское княжество.
В шестнадцати верстах от стольного града Киев верх по Днепру на высоком холме располагалась прекрасно укрепленная резиденция великого киевского князя город-крепость Вышгород. Городишко служил форпостом Киева, прикрывая его с севера и одновременно являясь местом переправы через Днепр в сторону Чернигова. Многочисленные деревянные церкви и терема делали этот небольшой населенный пункт сказочным, словно сошедшим откуда-то с картинок старинных былин или народных сказок.
В упомянутый нами выше день чуть свет ни заря во дворец великого князя в Вышгороде явился скромный чернец из Печерского монастыря, что под Киевом. На вид ему было приблизительно под шестьдесят, но выглядел он гораздо старше своих исконных лет. Седые длинные волосы и борода придавали иноку благочестивый вид, а взгляд говорил о переживаемом глубоком мистическом опыте. В глазах его светилась мудрая тишина и умиротворение. Звали этого монаха Нестор, и к своей груди он трепетно прижимал принесенную из Печер книгу в темном кожаном переплете.
— У меня был уговор со светлейшим великим князем встретиться поутру сегодня, на вербное воскресенье в его светлице… — Войдя в сени, поклонился он дежурившему там дружиннику.
Тот с почтением проводил его в великокняжескую приемную.
— Ты что, чернец, какой уговор! Такая рань! — протяжно зевнул дежуривший в его приемной подьячий. — Князь еще почивать изволит! Он никогда так рано не встает… А ежели был с ним у тебя уговор о встрече, то сидай на лавку и жди, пока он пробудится.
Монах смиренно присел на указанное ему место и положил принесенную с собой рукопись себе на колени.
Подьячий нагло лгал, поскольку великий князь в ту ночь даже и не думал ложиться спать. Еще с вечера к нему пришел какой-то странный посетитель, лица которого дежурный не сумел рассмотреть из-за длинного капюшона на его голове, и всю ночь князь держал с ним секретный совет. О чем они говорили, подьячий тоже не ведал, так как из-за плотно закрытой двери не было слышно ни единого звука.
Посетитель, а точнее, посетительница, пришла к князю по очень важному, я бы даже сказал, деликатному, но совершенно не государственному делу. И князь принял ее в столь неурочный час лишь потому, что очень хорошо ее знал. Настолько хорошо, что не мог ни при каких обстоятельствах отказать ей в аудиенции.
— Великий князь! — обратилась женщина, после того как Святополк соизволил ее принять. — У нас проблема… У нас с тобой большая проблема…
— Что такое? — не на шутку всполошился князь, целуя свою собеседницу в ее «сахарные уста». — Что случилось? Неужели муж о нас с тобой прознал?
— Нет, но думаю, скоро обо всем догадается! — отвечала женщина, снимая дорожный плащ. — Дорогой князь, — как-то отстраненно-холодно и вместе с тем торжественно объявила она ему, — я поздравляю тебя! Я от тебя понесла…
У князя опустились руки и от волнения подкосились ноги.
«Вот ведь угораздило на старости лет! — с досадой подумал он про себя. — Не может быть!» — Окинул недоверчивым взором свою собеседницу Святополк. Но Рогнеда (так звали жену киевского посадника Даньслава) была серьезна и взволнованна. — Ты уверена?
— Я уже не молода, — продолжала Рогнеда, — а муж мой и вовсе стар… Древнее тебя будет… Кто поверит мне, что это он отец моего будущего ребенка?
Теперь уже великий князь озабоченно нахмурил брови. Ситуация поворачивалась к нему весьма неблагоприятной стороной. Киевский посадник боярин Дань-слава по прозвищу Ноздрюч славился своим суровым нравом и часто выражал мнения тех киян, которые были недовольны правлением великого князя Святополка. Такого только тронь — не оберешься проблем. А тут тебе такое дело! Но что случилось, то случилось. Написанное пером, трудно вырубить топором.
— Давай рассудим все трезво и чинно! — попытался взять себя в руки великий князь. — Если эта история всплывет наружу, будет грандиозный политический скандал. Мои враги скажут, что я нарушил десятую заповедь, а твой муж может даже поднять бунт, ибо в Киеве масса тех, кто недоволен моим правлением и с радостью его поддержат… Пострадают многие. Дело надо разрешить по любому и желательно полюбовно…
— Я против физического насилия над мужем… — заявила о некоторых принципиальных моментах обсуждаемой проблемы Рогнеда. — Он ни в чем не виноват и этого греха я на душу брать не желаю… не могу и не хочу…
— Хорошо… Будем искать более мягкие способы решения этой ситуации… — согласился с ее требованием князь, понятия не имея как это «по-мягкому» можно было ее разрулить.
До самого утра любовники ломали себе головы над тем, как им с наименьшими потерями выпутаться из этой скверной ситуации, и в конце концов князь сделал для себя неожиданный и неутешительный вывод:
«И чего такого я в ней тогда нашел? Баба как баба! С рабыней-наложницей то же самое можно было бы сделать без особых морок! А вот боярская жинка уже совершенно иной калибр… Уже другой политический расклад! Уже как во времена моего прадеда Владимира Ярилы не побалуешь». — Он с восхищением посмотрел на вековые стропила потолочных балок, под которыми его прадед здесь устраивал разгульные шумные языческие игрища.
Великий
князь имел в виду, что еще каких-нибудь сто лет тому назад его великий прадед
именно здесь, в Вышгороде, размещал свой небольшой (всего лишь на каких-то
триста с небольшим мест!) гарем, традиции которого его правнуки пытались
безуспешно восстановить… Не
вышло — времена уже оказались не те.
* * *
После ухода таинственного посетителя великий князь срочно призвал к себе в светлицу своего воеводу — тысяцкого Путяту и вышеградского городского голову, вельможу Тудора.
— Князь занят важными государственными делами! — сообщил монаху подьячий, после того как Путята скрылся за дверьми его покоев. — Призвал для совета свою ближнюю думу…
И действительно в княжеском тереме все забурлило, задвигалось. Забегали слуги, побежали куда-то посыльные. Проснувшиеся в гриднице дружинники начали поспешно чистить оружие и приводить в порядок доспехи.
— Уж, не половцы ли вновь нарушили мир? — С тревогой спросил у подьячего монах.
— Кто его знает? — Пожал тот плечами. — Большая политика — удел великих людей, а наше дело маленькое…
В свои шестьдесят с небольшим великий князь все еще отличался богатырским здоровьем и по-прежнему привечал красивых бабенок. Святополк был высокого роста, сухопар, имел черные прямые волосы и бороду. Свое любимое занятие — чтение книг — он унаследовал от своего деда Ярослава Мудрого. Помимо этого «плюса» (тяги к знаниям), он имел также и значительные «минусы»: отличался скупостью, жестокостью, подозрительностью и сребролюбием… Именно за сумму всех этих его княжеских «достоинств» его и не любили киевляне, которые считали, что он их (киян) постоянно обижает и обирает.
— Бояре! — обратился князь к своим главным советчикам, трясь о спинку кресла своим больным хребтом. — У нас проблемы. Не буду вдаваться в детали, но с посадником киевским нужно что-то срочно делать…
«Куда на этот раз занесла нелегкая Даньслава?» — не на шутки озаботился Путята, вспоминая прежние свои с ним бытовые и политические стычки.
«Опять Ноздрюч чем-то не угодил ему!» — в сердцах подумал по себя Тудор.
— Мы должны предупредить его действия и обезопасить наши позиции, — поставил перед своими советчиками задачу князь. — Какие будут на этот счет предложения?
— Предлагаю проверенный дедовский метод: подослать к нему наемного убийцу или отравить на пиру… — с ходу выдал Путята, привыкший как воевода действовать открыто и прямолинейно — в лоб.
— Слишком топорно, и все подозрения сразу же падают на нас… — с ходу отверг силовое решение этого вопроса князь. — Здесь надо что-то более тонкое, более изящное, хитроумное, так чтобы и мы остались в стороне, и противник наш был бы весь в дерьме… Я не ставлю задачу физического устранения оппонента. Мне надо, чтобы он исчез на какое-то время из Киева… Вот и все…
— Может быть, тогда посадить его в застенок?
— Основания? Нужен стопудовый повод, который бы не возмутил киевскую чернь, которая будет явно стоять за него…
— Тогда давайте отправим его послом в Византию…
— …Или повесим на него вину за спекуляцию с солью…
— …Или уличим его в тайном сговоре с врагом…
— Мне бы хотелось иметь более детальные проработки всех этих проектов… — начал Святополк прикидывать в уме все «за» и «против» озвученных его собеседниками предложений. — К вечеру этот вопрос мы должны окончательно решить и запустить в дело. Поэтому ты, Путята, возьмешь на себя разработку его поездки в Византию, а ты, Тудор, — его аферу с солью… Половецкий след у нас тоже имеет шанс на успех. Даю вам два часа, чтобы детально разобрать свою ситуацию и доложить мне… Вы моя ближайшая Дума, Вам, господа бояре, и думать думу темную…
Информация уже и тогда играла немаловажную роль в политических хитро-сплетениях великокняжеского двора. Поэтому «думцы» послали в разные концы княжеских владений, и даже за пределы оных, гонцов, чтобы получить недостающие важные сведения о своем противнике и измыслить о нем, как выразилось их начальство, «думу темную» (значит, секретную, ведомую только им — узкому кругу лиц, составляющих великокняжеское правительство).
* * *
Путята суетливо выбежал из покоев князя и увидел сидящего на лавке Нестора.
— А, это ты! — узнав его, ответил на его смиренный поклон своим вниманием тысяцкий. — Князь зело занят. Жди… Вот с делами государственными немного разберемся и примем…
Чернец вновь покорно опустился на лавку и погрузился в свое молитвенное созерцание, которое унесло его в братский монастырь, в родные пещеры, где в это самое время братия служила заутреннюю литургию. Ждать, вооружившись молитвой, можно долго, практически бесконечно, ибо неинтересной беседы с Богом не бывает.
Воевода поспешно разослал во все концы княжества гонцов с важными и спешными поручениями и снова исчез за дубовыми дверями думной палаты великого князя. Для томившихся в его приемной посетителей время вновь потянулось в их томительном ожидании. Казалось, что ему не будет конца и края. Ожидавшие ощущали это не только мерой усталости своих нервов, но и скоростью онемения своей «пятой точки», которая с каждой минутой превращалось в материю, похожую на вещество самой скамьи, на которой они сидели.
В светлице же великого князя все бурлило и непрерывно двигалось. И вот, когда отведенное для разработки проекта время истекло, каждый из его участников представил на княжеский суд свой план и свою калькуляцию расходов на его осуществление. Самым затратным оказалось посольство в Византию.
— Сколько?! Сколько?! — подивился выведенной цифре великий князь. — Да ты что! Ошалел!
— Иначе никак! — начал защищать свой проект воевода. — Я связался с грече-скими купцами, которые зимуют здесь у нас в Киеве, и выяснил всю текущую в Царьграде обстановку… Прикинул, подсчитал, и вот что вышло в итоге… Тысяча гривен (меньше никак нельзя) на подарок царю! Еще тысяча (меньше можно, но не нужно) на подарки его нужным для нас вельможам. Триста на дорогу. Двести на прокорм. Минус — обратный путь (дорога в один конец). Итого: три тысячи -гривен…
— Как три? Постой, постой… — князь прикинул в уме соответствующие математические действия. — Две пятьсот…
— Все так, но надо заложить еще отступные великому князю, то есть вам (триста гривен), сто — мне, и сто ему… — Путята кивнул в сторону Туд ора.
— А он в деле? — осторожно поинтересовался у него Святополк.
— Он в курсе этой истории, значит в деле…
— Так… Ладно… — начал что-то высчитывать в уме князь. — А что у тебя, Тудор выходит?
— Так, у меня… — начал тот, доставая из кармана длинный свиток пергамента, весь испещренный какими-то хитроумными вычислениями. — Надо дать по гривне сплетникам, чтобы разнесли слух об имеющемся сговоре на цену соли с хазар-скими купцами. Затем по двадцать гривен судьям, то есть ему, — он кивнул на Путяну, — и мне, чтобы осудить виновных и десять гривен на то, чтобы споить и поднять черный люд на разграбление жидовского квартала в Киеве… Соляная мафия изобличена, опорочена, осуждена и наказана… Все довольны… Итого: на все про все всего лишь триста гривен…
— Гм… У тебя самый экономичный проект… — похвалил его великий князь, за-глядывая в свои вычисления. — У меня получается гораздо дороже… — Святополк отнял от предложенных триста необозначенную докладчиком сумму, вышли неплохие дивиденды. — Итак, — подвел он итоги их тайного совещания, — останавливаемся на том варианте, который будет нам по карману… — И он скомкал и выбросил свои собственные математические расчеты.
— Да, но в любом случае для всего этого нам потребуется немалая сумма, а казна у нас пуста… — покачал головой Тудор.
— Как пуста?! У нас же был золотой запас!
— Ты, государь, видать, запамятовал, что часть денег пришлось отдать в качестве дани половцам, а другую часть ты велел послать своей дочери Предславе в Венгрию.
Князь задумался и решил пойти проверенным путем.
— Зови жида Иосифа… — велел он вышеградскому голове Тудору. — Пускай раскошелится…
— Но он опять потребует неподъемные проценты…
— Да хрен бы с ним! Лишь бы деньги нам сейчас дал…
Тудор отправился за ростовщиком и в приемной натолкнулся на Нестора.
«Как ты не вовремя, старик!» — успела промелькнуть у него мысль. — Старец Нестор! — обратился он с почтением к нему. — Князь знает, что ты его здесь ждешь, но неотложные государственные дела мешают ему прийти и заключить тебя в свои объятья… Жди. Он скоро уже должен освободиться…
Инок безропотно вновь присел на свою нагретую скамью и погрузился в благочестивые молитвы. Суета земная, даже если она суета кремлевская, была ему вся по боку, то есть мимо его души, ушей и глаз.
Посланные
боярами гонцы с важным видом, без очереди, проходили мимо приемной на доклад к
великому князю и с таким же значительным видом выбегали вновь, да так что
сверкали их стертые пятки. Затем стольники подали князю -завтрак — кашу, рыбу,
квас. Затем в сенях появился староста жидовского квартала Киева хазарский еврей
Иосиф, и его тоже стражи пропустили вне очереди и тихо затворили за ним двери.
* * *
Вслед за ним в приемную вошла великая княгиня Елена Тугоркановна, в прошлом половецкая княжна. Уже немолодая, но все еще остающаяся привлекательной степная красавица всем своим видом являла окружающим благочестие верховной власти. Из-под сизой шубы на ней виднелось красное платье, а голова была покрыта белым покрывалом. В одной руке она держала букет вербы, в другой — Псалтырь.
Инок встал и поклонился ей до земли. Та ответила ему тем же и прошла к великому князю.
— Я за тобой! — объявила она мужу. — Дети и домочадцы уже тебя ждут…
— Куда? — не понял ее намека Святополк.
— Как куда? Мы же собрались идти в церковь на службу.
— Совсем запамятовал с этими делами! — вспомнил князь. — Ты ступай, я, как освобожусь, сразу же приду…
Княгиня «окрестила» Иосифа своим презрительным взглядом и вышла вон.
— Похоже, что твоя жена, о, великий князь, меня недолюбливает! — измерив на себе испепеляющий взгляд княгини, признался Святополку ростовщик.
— Она считает, что Бог жадных не любит… — усмехнулся ему в ответ тот. — Вот потому она нас с тобой и недолюбливает…
— Какие мы с тобою жадные? — хитро подивился гость. — Мы не жадные… Мы — экономные…
Князь свысока взглянул на своего собеседника и в который раз убедился в правильности мысли о том, что, не разори сто лет назад его прадед Хазарию, она давно бы их самих пустила по ветру по миру…
— Иосиф! — обратился князь к своему гостю, стараясь быть предельно вежливым и деликатным. — Ты знаешь, как я к тебе и к твоим соплеменникам отношусь! Поэтому обращаюсь с просьбой одолжить мне три сотни гривен под выгодный процент…
Ростовщик покорно выслушал просьбы русских властей и услужливо улыбнулся:
— Какой процент?! Вы у меня постоянный клиент! Деньги будут завтра утром… — заискивающе поклонился он великому князю. — Сегодня у вас великий праздник… Пачкать свои руки презренным металлом в такой день не хорошо…
— А с каких это пор вы, иудеи, начали печься о христианском благочестии?! — усмехнулся ему на это Святополк.
— С тех самых, когда земли своей обетованной лишились и платим дань звонкой монетой земным царям, которые владеют своей… — отвечал вкрадчиво ростовщик.
— Что ж вы, скряги, тогда такой процент безбожный дерете?!
— Это своего рода компенсация за цыганский наш образ жизни… — хитро улыбнулся жидовин.
«Н-да… — подумал о ситуации великий князь, когда затворились за покинувшим его с поклоном ростовщиком двери. — Вот она политика… Взять деньги у человека, чтобы потом на эти же его деньги против него бунт учинить…»
Его ближайшие бояре, словно поняв его тягостные мысли, тоже выразили всяческое презрение политике, сделавшей из них двуличных людей.
«Мы ведем себя хуже уличных девок!» — подумал Тудор.
«Эх, напиться бы сейчас и какую-нибудь войнушку заварить!» — высказался (правда, тоже про себя) и воевода Путята.
— Что нам доносят с киевского подола? — поинтересовался у своих советчиков Святополк. — Как кияне меня почитают?
— Доносы на этот счет самые разные. Но в целом ничего хорошего! — предостерег князя Тудор. — Болтают, что князь наш, дескать, большой пакостник, обижающий как больших мужей, так и люд мелкий. Люди градские им давно уже недовольны и ропщут на него. Нам бы это роптание их поддержать, да им по нашим недругам и вдарить… А то эти баламуты собираются дворы все наши разграбить и даже на монастырскую утварь поглядывают…
— Смутьяны выявлены?
— Что их там выявлять? Весь Киев в смуте пребывает… Того гляди рванет…
— Н-да… Неблагодарный ныне у нас народ пошел! — покачал головой Святополк. — Ну, так, где ж нам другой-то взять?! Пора нам, бояре, на службу идти… — Князь нехотя поднялся с места. — И так задержали дела государственные…
О доносах князь слышал каждый день. И каждый день в них было одно и то же. Он давно привык к негативной информации о себе, поэтому перестал воспринимать ее всерьез и своевременно реагировать на нее.
«Ну, и что? — рассуждал он сам с собой. — Столько лет меня все хают и ничего… Обойдется как-нибудь все и на этот раз… Мне не привыкать! А им — тем более…»
Выходя из светлицы, князь встретился глазами с Нестором.
— А, это ты! Ждешь! Подожди еще немного. Я на службу! Ты со мной, али как?
Монах улыбнулся и смиренно последовал за ним в стоящую поблизости домашнюю каменную церковь святых Бориса и Глеба.
Церковь была полна придворного народа. Соборный поп в зеленых одеяниях вел праздничную службу — двунадесятым праздником входа Господня в Иерусалим (Вербное воскресенье) завершалась шестая неделя великого поста и наступала Страстная и Великая седмица. За литургией читалось евангельское зачало о грядущем втором пришествии Христовом и Страшном суде. Был последний день, когда за трапезой разрешалось вкушать рыбу, елей и вино.
Но даже здесь в храме земные заботы не покидали великого князя. Он то и де-ло перебрасывался словами со своими ближайшими боярами и отправлял с ка-кими-то неотложными поручениями своих посыльных слуг. Княгиня несколько раз сурово взирала на своего непутевого мужа, но тот лишь отмахивался от нее и ворчал, чтобы она не лезла в дела его большой политики. Ее черные степные очи готовы были -испепелить все грехи, гнездящиеся в порочной душе ее супруга. Но тот их слишком глубоко прятал, чтобы сделать их жертвами ее сурового благочестия. Князь явно путал личную жизнь с государственными делами, точнее — просто не видел между ними никакой разницы. Поэтому жил политикой все двадцать четыре часа в сутки и ни на секунду не мог избавиться от этого тяжелого земного груза.
Его жена, княгиня Елена, так не считала. Она ратовала за благочестие, которого так не хватало ее венценосному супругу. Она была дочерью половецкого хана Тугоркана, от которого унаследовала кипучую степную кровь, которую сумела передать и своим детям — Брячиславу, Изяславу и Марии. С мужем у нее отношения были весьма натянутыми. Случилось так, что уже через два года после их свадьбы в мае 1096 года ее отец опрометчиво осадил Переяславль и был разбит своим же -собственным зятем. В той битве вместе с ним пал и его сын. Потерять в один день отца и брата для княгини было весьма тяжело. Она непрестанно корила за это своего жестокого мужа. Единственным для нее утешением было то, что Святополк нашел на поле сражения труп своего тестя и похоронил его «на могиле» поблизости от Берестова. В русском фольклоре и летописях имя ее отца хана Тугоркана стало синонимом злейшего врага Руси. В былины он вошел под именем Тугарина или Тугарина Змеевича. Поэтому многие жители Киева сгоряча называли великую княгиню змеюкой подколодной, памятуя, чьей дочерью она была, есть и будет во веки вечные.
«Даже церковь не охолодит его патологическую тягу к политике… — подумал Нестор, отмаливая грехи мира сего. — Преступная суетность… В церкви душа должна с Богом разговаривать, а не плотские грехи умножать… Ведь стояние молящихся с ветвями вербы и зажженными свечами является нашим воспоминанием торжественного входа Царя Славы на вольные страдания. Мы как бы невидимо встречаем грядущего Господа и приветствуем Его, как победителя смерти… А он, смертный, — еще раз взглянул он украдкой на князя, — сам же себя суетой своих дел к бездне ада толкает…»
Князь был настолько возбужден обсуждаемой проблемой, что с трудом смог дождаться окончания службы. По существовавшему уже в то время славянскому поверью, если съесть почку освященной вербы или ягоду можжевельника, то можно уберечь себя от болезней на целый год. Верили, что необходимо несколько раз ударить пучком вербы каждого члена своей семьи по голове, приговаривая: «Не я б’ю, вярба б’е, няхай здаро╒е жыве». Поэтому в этот праздничный день все обменивались не традиционным рукопожатием, а похлестывали встречных веточками вербы и желали крепкого здоровья на весь год.
Святополк ели-еле дождался того момента, когда жена выполнит над ним этот дедовский обряд, после чего поспешил удалиться в окружении своих советников вершить свои государственные дела. Княгиня же после церкви отправилась с домочадцами на могилу своего родителя хана Тугоркана, чтобы оставить там веточку вербы с пожеланиями вечного ему покоя…
* * *
Уже ближе к полудню в великокняжеский терем пожаловал ладожский посадник Павел в дорогой собольей шубе.
— Доложи великому князю о моем прибытии… — потребовал он, грузно переступая через порог его приемной.
— Не велено беспокоить… — однозначно отвечал тот. — Вон, чернец из Печёр его с самого утра дожидается… Садись рядом и жди…
Посадник устало опустился на лавку рядом с Нестором и вытянул во всю длину свои уставшие ноги.
— Трех лошадей загнал, пока сюда добрался…
— По делу какому, али просто так к великому князю пожаловал? — поинтересовался у посадника подьячий.
— Конечно, по делу! Разве просто так из такой дали сюда притащиться.
— А что за дело?
— Да напасть у нас в Ладоге вышла с этими тучами… — вкратце изложил суть своего вопроса посадник. — Спасу никакого нет! Тучи великие в наш край в послед-нее время зачастили. Не ведаем, что с ними и делать… — Все находящиеся возле него люди притихли, внимательно ловя каждое слово рассказчика.
Посадник заметил это и, придав себе еще более важный вид, начал излагать свой рассказ, больше похожий на какую-то заморскую сказку:
— Нашла как-то раз на нашу землю туча великая, громы и молния принесла… А после нее отыскивают дети наши шарики стеклянные, и маленькие и крупные, проверченные, а другие подле Волхова собирают, которые выплескивает вода. Набрали их более ста, и все различные. В другой раз спустилась еще более черная туча, и из той тучи выпали без числа молоденькие белки, будто только что родившиеся. Думали, что дохлые, а они ожили и в леса наши поскакали… А в другой раз была другая туча, и из нее выпали олени маленькие, которые тоже теперьча живут и плодятся в наших лесах… Один из таких оленей упал давеча на голову моему свояку и насмерть его зашиб… — закончил свое печальное повествование ладожский посадник Павел.— Все ладожане у меня в свидетелях по этому смертоубийству проходят…
— А что ты к великому князю-то приехал?
— Да вот, хочу от него указ добиться, чтобы больше из тех туч олени на голову честным людям не падали… — простодушно отвечал Павел. — А то и вовсе без мужей именитых земля наша останется…
— А что святые отцы думают по этому случаю? — поинтересовался у инока -подьячий.
— Знамения сии бывают неспроста.
— А ты в своей ученой книжке об них что пишешь? Вот десятого дня на небе само Солнце во мрак погружалось и что? Что сие значит?
— Небесные знамения это повод нам, смертным, задуматься о наших земных делах… Я о них написал, как они есть… — Чернец раскрыл свою рукопись на по-следней странице и вслух почел. — «В год 6621 (1113). Явилось знаменье на солнце в 1 час дня. Было видно всем людям: осталось от солнца мало, вроде как месяц вниз рогами, марта в 19 день, а луны — в 29. Это бывают знаменья не к добру; бывают знаменья с солнцем или с луною, или со звездами не по всей земле, но если в какой стране будет знаменье, та его и видит, а другая не видит». Это последняя запись в моей книге… На этих двух небесных знамениях я и решил поставить многоточие…
— Что? Больше не будешь писать?
— Найдутся те, кто продолжат,.. А я все… Отписал свое… Пора и на покой к Богу собираться…
* * *
Выслушивая доклады своих бояр о проделанной ими работе, Святополка не-ожиданно посетила одна каверзная мысль:
— Чего суетимся? Было бы проще и намного дешевле саму боярыню Рогнеду как блудницу удавить! А я суечусь! Хлопочу за нее… Видать, действительно приворожила она меня, стерва! Взяла за живое…
— Великий государь! — обратился к нему с поклоном управляющий его имением Данила. — Ты ж еще с вечера намеревался в баньку сходить, свою спину веничком подлечить…
— Ах, да! Я и совсем позапамятовал! — вспомнил Святополк. — И то верно! Хребет, зараза, ноет! Мочи уже никакой нет! Что ж, пошли, сходим в баньку… Квасу и мяты вели подать…
В сенях князь увидел все еще смиренно сидящего на лавке инока Печерского монастыря и поспешно поворотил назад, поскольку в приемную вновь вошла великая княгиня Елена, вернувшаяся с могилы своего родителя.
— Принесла же ее нелегкая! — в сердцах буркнул Святополк, косо поглядывая на свою княгиню.
— Мне мои половцы донесли, — сообщила она ему с легким степным акцентом,— что под Киевом появились печенеги — «черные клобуки», которых нанял князь Мономах для своей личной охраны… Эти берендеи неспроста здесь шастают и что-то вынюхивают. Твои враги что-то против тебя явно замышляют…
— Ой, я тя прошу! — поморщился Святополк, а про себя добавил. «Еще мне не хватало эти бабские байки выслушивать от жены! Одна сорока принесла на хвосте сплетню, другая разнесла ее по свету…»
— Зря не веришь! Мои степняки тебя еще ни разу не обманывали… Откажись от своей дури политической! — продолжала настаивать на своем жена. — Она тебя до добра не доведет. Народ в Киеве уже волнуется против твоих ростовщиков в жидовском квартале. Не доводи дело до греха, до кровопролития…
— О чем ты? — попытался улыбнуться ей в ответ Святополк. — Я вовсе не собираюсь проливать ничью кровь…
— Подумай о детях! — взмолилась женщина, чуть было не кидаясь перед ним на колени. — Они ведь еще совсем малы… Или тебе крови моего отца мало? — с укоризной бросила она ему в лицо. — Если ты не желаешь никому зла, — продолжала наступать на мужа княгиня Елена, — то тогда зачем тебе все эти спекуляции с -солью?
— Женщина! В делах политики и торговли баба должна находиться позади оглобли! — потерял терпение князь. — И вообще, я в баню собрался! Ты со мной? Нет! Ну, я тогда пошел один…
Выходя из светлицы, князь, в который уже раз, встретился глазами с Нестором.
— Ты все еще здесь! Сейчас вернусь…
И он вальяжно и чинно прошествовал мимо него туда, куда и сегодня обычно посылают тех, кто всем безмерно надоел…
* * *
— Не твой нынче день, святой отец! — печально вздохнула великая княгиня, покидая покои своего венценосного мужа. — Сегодня вообще не наш день. Все валится из рук… Не удивлюсь, если увижу сегодня бесхозно валяющуюся на полу цар-скую корону…
— Твои бы слова, да Богу в уши… — поклонился ей вослед инок.
Нестор вспомнил свой случайный разговор с великой княгиней, которая как-то раз, поинтересовавшись, как идет работа над его летописью, высказала откровенно свое о ней мнение:
— Политика недостойна того, чтобы быть отдана на суд будущим векам… Ее необходимо судить здесь и сегодня. А вы, летописцы, должны писать историю любви, а не историю греха… Твоя же летопись — это хроника земных грехов…
«Она права… — подумалось Нестору. — Тысячу раз права… Любовь — это самое главное чудо нашего дольнего мира. Чем были бы мы без нее? Да, ничем! Мы все из нее вышли, живем в ней и с ней уйдем…»
Нестор вдруг понял, что в его труде нет практически ничего, что свидетельствовало бы о любви. И хотя он с любовью писал историю Руси, но при этом ему почему-то всегда не хватало времени и места, чтобы описать любовь самой Руси.
— О том, что собой представляет тот или иной народ, мы можем судить по тому, как он любит — Бога, Родину, Мать, жену… Великая княгиня беззаветно любит своего мужа… Любит так, что готова простить ему любой проступок, любое грубое слово… И эта любовь, быть может, является единственным оправданием всей их жизни…
* * *
Нестор послушно сидел уже целый день, и про него все благополучно забыли. Его даже не покормили и не напоили. И вот когда уже наступил вечер, старец поднялся с места и скромно подошел к подьячему:
— Мне бы по малой нужде выйти… — тихо попросился он у него на двор.
— Отхожее место для челяди за баней находится… — кивнул ему куда-то не-определенно головой тот.
Нестор вышел, бережно прижимая к груди свое бессмертное творение, с которым не мог расстаться ни на минуту, поэтому так с ним все время и таскался. Указанное заведение находилось на отшибе, возле дровяного сарая. Я полагаю, что за прошедшую тысячу лет это специализированное сооружение претерпело самые минимальные конструктивные изменения и по-прежнему украшает собой многие российские огороды и подворья. Но нас в меньшей степени интересует то, что там делал Нестор. Гораздо любопытнее оказалось то, что он там вскоре услышал. С внешней стороны этого строения подошли двое неизвестных. То, что их было двое, Нестор понял по скрипящему под их сапогами снегу. Но они подошли к этому строе-нию не за тем, что и инок, а чтобы пройти затем в сарай с дровами.
— Все наши уже собрались? — спросил некто у своего собеседника.
— Ждем только Прокопия из Белгорода, а остальные все в сборе, — отвечал ему второй, — Вас дожидаются…
Нестор прильнул к щели между досок и увидел две высокие фигуры в длинных бобровых шубах и медвежьих шапках. В одном из них он узнал переяславского тысяцкого Станислава, другой был ему незнаком, видать прибыл откуда-то со стороны.
«Что это бояре Мономаха делают тут под самим носом у великого князя? — задал сам себе вопрос летописец. — И зачем они хоронятся в дровяннике, а не в княжеском тереме? Заговор! — мелькнула у него обескураживающая догадка. — Бояре замышляют против великого князя заговор!»
Ноги сами понесли его к дровяному амбару, в стене которого тоже было немало щелей, для того, чтобы специально подслушивать о подобных политических катаклизмах. Себе на беду заговорщики выставили охранение уже после того, как Нестор зашел в свою деревянную будку. Поэтому он оказался незамеченным внутри оцепленного ими пространства.
В вышеупомянутом сеннике Нестор увидел ряд знакомых ему лиц из высших политических кругов тогдашней Руси. В центре был киевский посадник Даньслава Ноздрюч, которого окружали его сотники, недовольные политикой великого князя. На помощь киевскому посаднику прибыли посадники Переяславля и Белгорода Ратибор и Прокопий. Первый привел с собой своего тысяцкого Станислава и два десятка «черных клобуков». Последние как раз и составили охрану этого тайного совещания заговорщиков.
— Все, решено! Зовем на великокняжеский престол Владимира Мономаха. — сделал первое важное политическое заявление Ноздрюч. — Хватит терпеть произвол Святополка. Его сегодня же аккуратно изолируем в Вышгороде и предъявляем ему ультиматум: или он отказывается от власти, или мы его сажаем под замок в темницу.
Заговорщики дружно закивали головами, одобряя это его предложение.
— С нами княжеские мужи Нажир и Мирослав, а также боярин двоюродного брата Мономаха, новгород-северского князя Олега Святославича… — представил всем участников их тайного сборища посадник Киева. — Часть дружинников уже на нашей стороне. Боярство киевское тоже против Святополка настроено… Даже сам митрополит Нифонт от него отвернулся. А это значит, — боярин трижды перекрестился, — Бог на нашей стороне! Как стемнеет, пойдем и возьмем Святополка в его же собственной светлице… Всех его ростовщиков в прорубь, дворы его бояр отдадим на разграбление черни! Пусть горят они ясным пламенем в напоминание всем жадным и лживым…
— Повесим жида Иосифа на Жидовских воротах Киева! — прозвучал впервые в истории Руси призыв к еврейскому погрому.
— Не допустим Святославичей до великого княжения! — призывали другие. — Отдадим власть Мономаху! Давыд и Олег Святославичи с тмутараканскими жидами заодно!
— Завтра же в Софийском соборе призовем Владимира нами княжить… — выражали общее настроение третьи.
«Вот оно что! — вслух подумал Нестор, впервые воочию увидев то, о чем он так много писал в своем труде: о княжеских и боярских заговорах и предательствах. — Да… Такого в └Повести“ не напишешь… Власти не разрешат… А Богу они и без моего летописания ведомы».
Если бы заговорщики тогда знали, что именно в это самое время великий князь парится у них под боком в бане, то они, возможно бы, и не стали тянуть время и сразу же взяли его чистеньким в мыльне. Но этого они не ведали, поэтому продолжали -обсуждать детали своего заговора, дожидаясь наступления сумерек. Им хорошо было известно, что подобные дела при дневном свете никогда не делаются.
Услышанное повергло инока в самый настоящий шок. Ему как невольному свидетелю готовящегося преступления стало все ясно, и он решил вернуться в терем. Продолжая прижимать к себе свой драгоценный груз — труд всей его жизни, — Нестор завернул за угол и нос к носу столкнулся с печенежской охраной. Те, увидев перед собой инока, решили, что он свой, поскольку шел со стороны охраняемого ими дровяника и, второпях поснимав свои черные бараньи шапки, попросили у него благословения. Не догадываясь о том, что это дозор заговорщиков, Нестор благословил их и спокойно взошел на крыльцо великокняжеского терема. Так, к удивлению мирно, завершилась эта история, которая при ином стечении обстоятельств, могла бы закончиться и не столь удачно для печерского чернеца.
«Новообращенные всегда более рьяны в своей вере, чем урожденные… — подумалось иноку после его встречи с печенегами. — Печенегов мы победили не мечом, а словом… Так надобно и половцев в вере нашей утвердить, тогда и саблями махать за наше общее дело они будут…»
Перед летописцем остро встал моральный вопрос: предупреждать о грозящей опасности великого князя или промолчать? Чью сторону выбрать? И он решил до конца держаться стороны временных лет, то есть быть наблюдателем историче-ских событий, а не их участником.
«В
конце концов, — убеждал он самого себя, — я не участник политических действий,
а всего лишь их наблюдатель… Мои знакомые находятся как с этой, так и с той
стороны. Отдав кому-либо из них предпочтение, я нарушу принцип нейтралитета… У каждого из них своя правда, но
Истина одна. Поразмыслю еще над этим… Если
жизни великого князя ничего не будет угрожать, промолчу. Если таковая опасность
нависнет — расскажу… Никогда
против совести не шел… И сейчас, когда осталось дней моих земных щепоть, тем
более портить ее не буду…»
* * *
Парясь в бане со своими ближайшими боярами, великий князь Святополк продолжал обсуждать с ними сложившуюся политическую ситуацию, планируя провести в ближайшее время несколько убедительных акций по обезвреживанию своих потенциально опасных противников. Ему и в голову не могло прийти, что буквально в несколько шагах от него из того самого дровяного амбара, откуда его истопник брал для бани поленья, его заклятые недруги уже пришли за ним самим. Действительно: человек всего лишь предполагает, и порой весьма неудачно…
— Как лучше арестовать посадника? — обсуждал вслух проблему Святополк. — В его тереме, или в бане? В тереме полно челяди, будет много шума, а в бане… — князь посмотрел на свое намыленное плечо и усмехнулся: — В бане скользко, он будет весь в мыле, еще чего гляди, ненароком выскользнет…
Путята и Тудор дружно рассмеялись.
— Да, в бане его будет несподручно брать. Пусть уж лучше ополоснется… Возьмем чистенького, аки младенца… — пообещал воевода, размахивая березовым веничком.
Для пущей убедительности думцы решили приписать посаднику еще пару преступлений, дабы, оправдавшись в одном, он не смог бы оправдаться в другом. Такие приемы большой политики в ходу и сейчас. И в наши дни многие политики, когда хотят протиснуться к власти нечестным путем, вешают друг на друга столько злых «собак» и столько дохлых «кошек», что политика превращается в самый настоящий паноптикум или в террариум «верных друзей».
— Жаль, что лед все еще на Днепре стоит! — посетовал Тудор. — А то можно было бы сразу в ладью посадить, да в Византию отправить…
— Да… А возле порогов устроить ему кораблекрушение… — продолжил его мысль Путята. — Подослать печенегов и велеть им из его головы изготовить чашу для пиров…
— Не надежно все это! — поморщился великий князь. — Надо бы действовать наверняка…
— Тогда, может быть, ему все-таки припаять более серьезную политическую статью? — предложил еще один вариант Путята.
— Какую?
— Измену! В прошлом лете он вел переговоры с половецким ханом Буняком…
— Да, но вел он их от моего имени и по моему поручению… — возразил ему на это Святополк.
— Все так, но мы не знаем, о чем именно они там договорились… — продолжал отстаивать свое предложение боярин. — Может быть, он одно слово говорил от твоего имени и за тебя, а два других — от своего имени и для себя?! Ты свечу при этом их разговоре держал? Нет! Так что теперь мы можем наплести вокруг этой истории столько небылиц, что всякая правда окажется кривдой…
— Все это так… Дело нужно как следует обмозговать. Может, и из него что-нибудь путевое выйдет…
— А еще можно его в колдовстве обвинить! Бабы рассказывали, что его жинка часто к ведуньям бегает… — рассказал Тудор, не замечая, как у его князя от этих слов все лицо передернулось от непроизвольного тика. — Припишем Даньславу связи с языческими волхвами, в жизнь от них не отмоется…
— С волхвами нам лучше не связываться… — попытался остудить его интерес к этой теме князь, ища как бы перевести его внимание на что-то другое. — А что там старец Нестор говорил по поводу солнечных и лунных затмений? — вдруг вспомнил Святополк полученный от подьячего донос на чернеца.
— Говорил, что в той стране, на небе которой произойдет в один месяц солнечное и лунное затмение, надо ждать беды для верховной власти…
— Солнечное затмение было десять дней назад, — почесал себе бороду князь, — а вот про лунное… я что-то и не припомню…
— Он говорит, что оно будто бы будет сегодня вечером…
«Н-да… — с ухмылкой подумал Святополк. — Поживем, увидим…»
* * *
Через два с лишним часа великий князь разморенным вышел из бани и, откушав квасу, двинулся к себе в светлицу. Уже смеркалось. В приемной по-прежнему смиренно сидел и дожидался своего часа Нестор. На его измученном постом лице были видны все терзавшие его тогда тревожные мысли. Его дух просто не находил себе места, хотя внешне его тело пребывало в безмятежном спокойствии.
«Вот упрямый старик! — мелькнула у великого князя мыслишка. — Измором решил меня взять… Ладно… Побеседую с ним накоротке, по душам… Проблему с женой посадника я, кажется, урегулировал, можно теперь и с ним немного пообщаться…» — Как здоровье, отче? — обратился он к нему, подсаживаясь радом с ним на лавку. — Что слышно нового в ваших святых пещерах?
Находившиеся в той же комнате люди почтенно расступились, образовав вокруг них полукруг.
— Книгу обещанную принес. На днях завершил многолетний труд… — отвечал ему постник, протягивая свою тяжелую рукопись на пергаменте. — Всей обителью старались: кто пергамент делал, кто чернила, а кто обложку точил. Извини, княже, что без картинок, некому рисовать, да и времени совсем мало осталось…
— Да, без картинок, это плохо… Оставь… — вытирая полотенцем выступившую у него на лбу испарину, велел князь. — Будет время, как-нибудь взгляну… Не досуг ноне, извини…
— Суетная у тебя жизнь, княже, — сказал, что думал, инок. — День у тебя в приемной просидел, словно в древнем Вавилоне побывал… Суете ты поклоняешься и суетой живешь! Оттого ты из-за этой суеты правды не видишь и с кривдой дружбу водишь…
— Э.., старик! А как же без кривды на троне высоком выжить? Не об этом ли ты в своей книжонке пишешь?! — с укоризной бросил чернецу великий князь. — Да, суечусь! Да, возни вокруг меня полно… Всем чего-то от меня надо… Ты думаешь, у меня дум в голове мало. Вот на днях получил грамоту от дочери нашей Предславы, королевы Хорватии. Пишет, что с мужем ее проблемы вышли: пьет окаянный, а дела политические забросил. Все ей приходится одной решать… Совета просит… А как ей тут присоветуешь, коли у самих дел невпроворот… О таком в твоей книге вряд ли написано…
— Книга не для тебя писана, а для Господа… Тебе — читать, Ему — судить!
— А что ты там пишешь про меня? — поинтересовался князь, косясь на принесенную ему рукопись. — Сколько пасквилей вы там обо мне понапридумывали?
— Не «придумали», а «припомнили»… — аккуратно поправил князя инок. — Это вы грехи свои прежние забыть пытаетесь, потому что они вам мешают новые совершать… А наш долг — прошлое помнить. Помнить и напоминать, дабы другие не повторяли ошибок минувшей старины.
— С мертвыми не поспоришь! А ты попробуй с живыми прийти к тому, где правда, а где кривда в наших делах и умах засела?
— Да, ты прав… О живых всегда писать труднее, чем о мертвых… Поэтому повесть и называется «Временных лет». Смерть переводит нас всех в прошедшее время. Мы с тобою, княже, как раз и стоим на грани такого временного перехода…
— Мне всегда было интересно узнать, что напишешь ты про меня, когда я умру?
— С чего ты взял, что об этом буду писать я? Я тебе не судья…
— …Но и не помощник…
— О какой помощи ты говоришь? Разве ты в ней нуждаешься?
— Я нуждаюсь в том, чтобы сюда, — князь постучал указательным пальцем по переплету книги, — не попало ничего лишнего. Моим сыновьям править после меня на Руси, и я бы хотел, чтобы у них не было проблем с моим именем… Чтобы им не было стыдно за меня, а мертвые сраму не имут…
«Святым он все равно никогда не станет, — глядя на князя, размышлял Нестор.— Ничто так не ускоряет дорогу в ад, как объявленная на земле еще при жизни мнимая святость…» — А вслух произнес:
— Проблемы вы сами, князья, себе и всем нам создаете… Вместо того, чтобы мир ладить, войны распаляете и смуты плетете… Оттого неустрой и беспорядок на Руси выходит великий. Оттого и голова у вас, мужей именитых болит, что дурна и порядка царского в себе не имеет…
— Вот ты уже и судить о нас начал! А говорил, что не судья! Да что ты можешь видеть, сидя в своих пещерах? Я с вершины своего престола и то многих вещей не вижу, а ты из своего склепа пытаешься рассуждать о делах великих и давно минувших… О подлинной сущности верховной власти можно судить только с вершин самой власти. Вам, червям, копошащимся возле ножек престола, знать этого не дано… — В словах князя сквозила явная нотка высокомерия. — И вообще, многое из того, что ты там написал, измыслил старец Ян.
— Старец Ян был добрым человеком, — поспешил вступиться за своего почившего брата-схимника Нестор, — всю жизнь боровшийся со злом и ложью. Он — «альфа», я ж — «омега» этого труда… Я, недостойный, всего лишь выполнил его завещания…
— Я тоже выполняю заветы своих предков… — поспешил заявить в свое оправдание Святополк. — И они знали, что нельзя возлюбить всех своих ближних, ибо ближними у них были все их подданные… Вот о чем мне говорит мое прошлое… мои дорогие предки… Этого ни в одной книге не написано… Да и как об этом напишешь, когда самая главная книга запрещает это делать?
«Эта книга — о бездне прошлого… — думал про себя летописец, слушая разумные политические речи своего князя. — Прошлое — это черная дыра времени, в которую мы все безвозвратно уходим, когда приходит свой срок. И каждый час нашей жизни есть шаг в эту неизбежность».
— Ты знаешь, что произойдет в скором времени у нас в Киеве и почему я нахожусь здесь, в Вусегарде? — откровенно и вместе с тем загадочно спросил князь своего собеседника. — Не знаешь… А мне вот не надо быть летописцем или прорицателем, чтобы это знать! А произойдет вот что… Голодный и доведенный до отчаяния киевский люд подымется, возьмется за топоры да вилы и устроит погром в «жидовском» квартале Киева, истребив всех ростовщиков и спекулянтов солью… Крови будет немерено, потому что злоба лютая в народе нашем созрела…
— Так что же ты ничего не делаешь? — содрогнулось переживанием сердце -чернеца.
— А зачем?! — цинично взглянул на него Святополк. — Я же этим жидам тоже много, ох как много, задолжал… После любой грозы воздух всегда бывает свежее и здоровее, чем до нее… И над Киевом пронесется такая очищающая его от хазарского ига гроза…
«Не того мы в └Повести“ называли Святополком Окаянным! — подумал про себя Нестор. — Ой, не того…»
— Ты пойми, старик, большая политика правды не любит…
Инок нескромно заглянул в глаза своего собеседника и ему подумалось: «Шило правды в мешке сплетни не утаить…»
— …Большая политика, — закончил свою мысль великий князь, — любит красивую ложь…
— Нас рассудит время… — решил все-таки ему на этот раз перечить инок. — Правда времени не боится, ложь от времени — бежит…
— Эх, голубиная душа! — услышав его слова, посетовал ладожский посадник.
— Скажи мне, философ, зачем мы вообще живем?
— Чтобы испытать свой дух на прочность… В каждом человеке должна быть своя вертикаль, по которой его обыденное и примитивное «Я» восходит к совершенству… У многих это восхождение заканчивается весьма печально…
— На меня намекаешь, отче? — обреченно покачал головой князь.
— На тебя, родимый, на тебя… — откровенно признался ему тот. — А может, — неожиданно предложил ему Нестор, — тебе, великий княже, уйти на покой… Хватит, намаялся в суете земной жизни! Последуй примеру своего зятя Понкратия/Николая. В отличие от вас всех, он с миром живет в обители…
— Ну да… — ухмыльнулся Святополк. — Как он три года пробыть в поварне, три года быть монастырским привратником, прислуживать братии при трапезе, чтобы в итоге заслужить отдельную келью и стать вечным постником… Выносить ночные горшки не по мне… Нет, старик, нам с тобою не по пути… Возвращайся в свои пещеры и Бог с тобой… — Князь поднялся и направился к дверям в своей светлицы.
— Маешься ты, князь, шибко маешься. Давеча видел, как ты молишься в церкви — словно в наказание она тебе дана! — Святополк смущенно поморщил нос. — Человек должен телом стремиться к иконе, а духом — в икону. А ты духом в каком-то блуде застрял, и выбираться из него не хочешь…
Князь на секунду даже покраснел. «Неужто стыдом прошибло?» — успел подумать про себя Нестор.
Но пробить панцирную защиту княжеской совести ему так тогда и не удалось. Святополк остался при своем. Нестор молча перекрестил уходящего в суету князя и вновь прижал к себе свою книгу, на тот момент все еще пока в единственном экземпляре (случись что с этой рукописью тогда, и история Руси была бы ныне совсем иной). В церкви в это время как раз начали читать Священное Писание, свидетельствующее о наступлении Страстной, или Великой, седмицы.
* * *
Не успел великий князь скрыться за широкой дверью своей светлицы, как в его приемную ворвалась буйная толпа бояр во главе с киевским посадником.
— Нам к князю по неотложному делу! — объявил посадник дежурившим в приемной ратникам и самочинно прошел со всей своею свитой в княжеские покои.
«Началось… — подумалось Нестору, и тут же другая его мысль поправила предыдущую. — А может быть, для кого-то и завершилось…»
И действительно, тогда на его глазах завершилось двадцатилетнее правление великого князя Святополка Изяславича, и началось десятилетнее правление великого князя Владимира Мономаха. Но в тот момент мало кто из присутствующих об этом еще догадывался. Еще меньше было тех, кто это понимал в полной мере.
За дверьми послышались громкие голоса спорщиков, забегали слуги, всполошились домочадцы. Ратники заспорили, на чьей им быть стороне, и склонились на сторону посадника, потому что великий князь задолжал им за службу за последние полгода и якобы вообще не собирался за нее ничего им платить.
Когда Нестор наконец решился заглянуть в светлицу, то увидел сидящего за дубовым столом князя Святополка в окружении его политических противников. Тысяцкий Путята был связан, а вышеградский городской голова Тудор, похоже, перешел на сторону победителей и участвовал в составлении послания, которое заговорщики намеревались отправить в Переяславль к Владимиру Мономаху.
— Все равно у вас ничего из этой затеи не выйдет, — пытался их вразумить Святополк. — Мои сторонники вас всех сейчас, как кутят слепых, передавят…
— Это уже не твоя забота, князь! — лишил его права слова посадник Даньслав Ноздрюч. — Теперь мы решает, что да как…
Сочиненное ими послание начиналось словами: «Пойди, князь, на стол отчий и дедов», а завершалось грозным предупреждением: «Если же не пойдешь, то знай, что много зла произойдет, это не только Путятин двор или сотских, но и евреев пограбят, а еще нападут на невестку твою, и на бояр, и на монастыри, и будешь ты ответ держать, князь, если разграбят и монастыри».
От услышанной новости Святополк приуныл и уже не столь оптимистично смотрел в свое будущее. Окончательно добил его ультиматум, который предъявили ему заговорщики:
— У тебя, князь, два варианта: или ты добровольно уходишь, и мы тебе помогаем постричься в монахи, или второе: садишься в темницу на хлеб и воду и ждешь суда нового великого князя, надеясь на его милость, на которую, сам понимаешь, у тебя будет мало надежд…
Уйти в монахи было самым лучшим решением всей этой ситуации. Но идти в монастырь после резкого разговора с Нестором и каждый день смотреть в его чест-ные глаза Святополку было во сто раз хуже, чем взойти на плаху. И он молчал, растерянно хлопая глазами. Для него это падение с вершин политического Олимпа было полной неожиданностью.
— Хорошо… — понял его молчание как отказ от монашества Ноздрюч. — Будешь ждать суда нового великого князя… — Он трижды хлопнул в ладоши, и стоявшие в дверях печенеги набросили князю на голову какой-то ковер и, как попавшуюся в сети дичь, поволокли вон из светлицы.
По пути бояре начали предъявлять свергнутому властелину обвинения одно хлеще другого: корыстолюбие, жадность, ростовщичество, клевета, тайные убийства и т. д., и т. п. Кто-то даже с досады и себе в удовольствие пнул ковер сапогом, попав в какую-то мягкую княжескую конечность. «Ковер» от боли и обиды взвыл.
— В бане его пока заприте, а там решим, в какой острог его определить! — приказал печенегам посадник.
— Уже порешили! — увидев, что кого-то выносят в завернутом ковре, решил ладожский посадник и в страхе трижды перекрестился.
В этот час, когда на небе проходило лунное затмение, власть в Киевском княжестве на время перешла боярской аристократии, которая по-своему решила судьбу своей власти, на время изъяв ее из одних княжеских рук для того, чтобы затем передать в другие, более надежные руки. Да это, в сущности, был самый настоящий военный переворот. Но на удивление бескровный (если не считать разбитого носа тысяцкого Путяты) и с далеко идущими политическими последствиями. Не соверши они тогда это политическое злодейство, и у великокняжеской династии Рюриковичей могло быть совершенно другое лицо: другие персонажи находились бы тогда на престоле, и история могла бы пойти по совершенно иному сценарию.
У каждого из участников этого переворота был свой личный мотив в нем участвовать. Каждый имел свою личную обиду на великого князя Святополка. Но все это были все-таки частные случаи, сводившиеся к киевскому посаднику. Даньслав фактически вслепую использовал своих единомышленников по заговору, посчитав, что им не обязательно знать пикантные подробности его семейных проблем. А те, должно быть, не в малой степени удивились бы, узнав, что причиной этого государственного переворота стала измена его жены с великим князем. И все высокие политические интересы, и тонкие стратегические расчеты оказались ничем в сравнении с задетым боярским самолюбием.
— Отпразднуем Пасху и через неделю начнем в Киеве народное восстание, — объявил своим соучастникам по заговору посадник. — Пусть князья видят гнев народа и то, как мы можем жертвовать кое-кем из своих, — он презрительно бросил взгляд на связанного Путяту, — во имя наших общих целей…
«Вот он уже и во временных летах… — подумал Нестор о Святополке, поглядывая на свою книгу. — Был в настоящем, и вот уже в прошлом… Время и впрямь -быстротечно… — Он выглянул в оконце и увидел выплывшую из-за облаков Луну.— Тьма сошла с лунного лика… И на земле свершилось то, что предвещали небеса… Значит, так тому и быть!» — перекрестился инок.
Зло пожрало тогда самое себя, но добра от этого в мире не прибавилось.
Эпилог
Князь Святополк просидел в остроге на хлебе и воде две недели. Ему разрешили при себе иметь только Библию. Воспользовавшись неграмотностью приставленных к нему печенежских стражей, Нестор принес ему свою рукопись под названием «Повесть временных лет». Именно там, в застенках, князь и познакомился с историей своего Отечества, коим столько времени пытался управлять спустя рукава.
«Эх, прав был Нестор! — сетовал князь, перевернув последний лист его творения. — Страна у нас богата, да вот только порядка в ней нет… Именно поэтому сюда и будет постоянно лезть всякая нечисть, советовать нам же, как нами править… Такую страну, как наша, можно еще хоть тысячу лет безбоязненно грабить… — В глазах его блеснул алчный свет сребролюбца. — Занятное, однако, чтиво! — тут же похвалил он книгу. — Читается на одном дыхании, словно как заморский рыцарский роман… Может кусок хлеба заменить, и глотком свежей воды стать…»
Великому князю припомнились слова его отца, который когда-то, еще в далекой теперь уже юности, пророчески сказал ему: «Сынок! Живи всегда своим умом. Слушай людей умных и добрых и не верь умным и злым».
«Какие все же подлецы отечеством нашим управляли! — покачал головой бывший великий князь. — И чего только ты не сделаешь ради власти… И чего только власть не сделает с тобой…»
На пятый день злые люди и вовсе перестали кормить и поить своего несчастного узника, а на четырнадцатые сутки его голодовки всем объявили, что великий князь скончался от старческой болезни. Как и планировалось, в Киеве прошли погромы хазарских ростовщиков, а заодно были разграблены дворы тех бояр, которые спекулировали солью. Зерна народного гнева упали и взошли на подготовленной самим же Святополком благодатной почве всеобщих к нему гнева и ненависти. Власть получила по заслугам, а саму власть получили те, кто больше всего ее тогда хотел…
— Какое облегчение миру пережить очередного сильного мира сего… — перекрестились тогда во многих монастырях Руси Святой.
* * *
P. S. Когда после погребения великого князя в церкви святого Михаила его вдова, выполняя последнюю волю усопшего, вернула эту рукопись автору, Нестор увидел, что на многих ее страницах черными чернилами были вымараны целые предложения и даже абзацы.
«Не устоял… — догадался о цензуре инок. — Поддался искушению… Не смог принять правду, какой она есть… Задумал Богу в глаза втереться…»
Летописец взял в руки свое убогонькое перо и, обмакнув его кончик в коричневые чернила, сделал последнюю на тот день летописную запись:
«После этого знаменья приспел праздник Пасхи, и праздновали его; а после праздника разболелся князь. А скончался благоверный князь Михаил, которого звали Святополком, месяца апреля в 16 день за Вышгородом, привезли его в ладье в Киев, и привели в надлежащий вид тело его, и возложили на сани. И плакали по нему бояре и дружина его вся; отпев над ним полагающиеся песни, похоронили в церкви святого Михаила, которую он сам построил. Княгиня же (жена) его щедро разделила богатство его по монастырям, и попам, и убогим, так что дивились люди, ибо такой щедрой милостыни никто не может сотворить»…
«Вот она любовь земная… — подумалось Нестору. — Любовь — это когда впервые в жизни и на всю жизнь… Любовь — это вечность сегодняшнего дня… └Все пройдет, — вспомнил он слова апостола Павла, — но только любовь останется…“»