Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2013
Валерий
Борисович Столов — историк,
педагог, директор частной общеобразовательной школы.
Подобно
тому как общественная жизнь в России в 40–50-е годы XIX века проходила под
знаком дискуссий между славянофилами и западниками, с диаметрально противоположных
позиций оценивающими историческую фигуру Петра Первого,
полтора столетия спустя в таком же фокусе общественного внимания оказалась
личность Иосифа Сталина. И если страсти вокруг первого русского императора уже
улеглись, то вокруг первого (и последнего) советского генералиссимуса их
отзвуки еще время от времени грохочут. Так, в Петербурге в каждый День города в
мае на улицах появляются сотни «петров» в камзолах и с тростью, которые
воспринимается как неотъемлемая часть городского пейзажа. В Москве же накануне
другого майского праздника — Дня Победы — на протяжении нескольких последних
лет разыгрываются страсти вокруг вопроса: можно ли среди других маршалов,
портретами которых украшают город накануне праздника, вывешивать также и
портрет Верховного Главнокомандующего?
В
этом споре, как обычно, победила точка зрения руководства, и изображение Сталина
(даже наиболее «политкорректное» из всех предлагаемых
— вместе с другими членами «Большой
тройки», Рузвельтом и Черчиллем) на улицах столицы так и не появилось.
Но как пела в своей песенке-визитке некогда популярная команда КВН «Новые
армяне»: «Мы не будем трогать власти — утомителен процесс». Гораздо любопытнее,
что с властями в этом вопросе были вполне солидарны люди, обычно критикующие
административные, запретительные меры, выступающие за максимально свободное,
гласное обсуждение проблем, имеющих общественное значение, в том числе —
проблем исторических. Почему же, когда дело касается освещения деятельности
Сталина, эти же люди неизменно отказываются от принципов свободного обсуждения
в пользу директивного запрета? По-видимому, они считают, что тем самым
создаются условия для невозвращения к наиболее мрачным явлениям, ассоциируемым
обычно со сталинской эпохой, в первую очередь — массовым репрессиям.
Однако
совершенно очевидно, что современная российская реальность слишком отличается
от периода шестидесяти-восьмидесятилетней
давности. Прежде всего, закончились коммунистический эксперимент и попытка
утвердить принципиально новую общественно-политическую модель. Сегодняшние
экономические реалии также разительно отличаются от тех, что существовали
тогда. Поэтому трудно согласиться с тем, что формирование позитивного образа
Сталина (равно как и негативного, кстати) способно как-то повлиять на наше
настоящее и будущее. Сталин окончательно и бесповоротно стал достоянием
истории. Так же, как ранее это произошло с Петром. Если уж называть фигуру
политического лидера, чья уже оставшаяся в прошлом деятельность по-прежнему
способна давать богатую пищу размышлениям о путях развития России, то это будет
фигура Б. Н. Ельцина. Но как раз ее критический разбор крайне не приветствуется
теми, кто вновь и вновь призывает к безжалостной критике сталинизма.
Противоречивость
подобной позиции очевидна для любого беспристрастного, неангажированного
человека. Имея смелость причислять себя к таковым, автор считает, что пришло
время для такого отношения к Сталину, к которому призывал древнеримский историк
Тацит: без гнева и пристрастия.
И
пусть вульгарные антисталинисты
расценивают такой подход как априори просталинский. В
конце концов, факты, и только факты позволяют нам судить об исторических
явлениях. Причем взятые во всей полноте, а не выборочно, с целью подгонки под
заранее «назначенный» результат. Ибо в условиях свободного хождения различных
мнений ущербность такой позиции быстро станет очевидной. А это неизбежно влечет
за собой и падение доверия к ее носителям.
Из
всех событий сталинской эпохи наиболее активно обсуждается, бесспорно, Вторая
мировая война. Настоящая статья представляет собой попытку рассмотреть наиболее
популярные мифы, связанные с участием в ней СССР и показать действительную роль
Сталина.
И
для начала попробуем ответить на вопрос: существует ли связь между
личностью советского диктатора и происхождением этого самого кровопролитного в
жизни человечества вооруженного конфликта?
Был
ли Сталин гениальным провидцем, за много лет предсказавшим, что СССР предстоит
подвергнуться нападению со стороны «капиталистического окружения», как это утверждают
сталинисты? Или же, напротив, он исподволь готовился
развязать эту войну, стремясь к завоеванию мира, но грубо ошибся в последний
момент, и ему пришлось испытать участь жертвы, а не агрессора, на чем
настаивают их непримиримые оппоненты?
Для
ответа на этот вопрос нам следует понять — что представляла собой та война, которую
мы привычно называем «Второй мировой». А для этого потребуется как-то ее определить.
Тут читатель, конечно, может возмутиться и сказать: «К чему множить сущности
без нужды? Каждый человек в нашей стране с детства знает — что такое Вторая мировая война! И безо всякого квазинаучного
определения». Что же — это верно. И то, что каждый у нас знает о ВМВ (или, по
крайней мере, имеет свое представление о ней), и то, что как-то без определения
обходились… Только подобное положение сложилось
потому, что цели ОБЪЕКТИВНОГО знания об этом историческом событии не
преследовались. Главным было именно формирование эмоционально окрашенных
представлений о нем, а не накопление знаний. Для этого формальные определения
действительно не нужны. Необходимость в них возникает в связи со стремлением разобраться,
а не просто расставить оценки. Для этого воспользуемся определением, принадлежащим
современному российскому историку Михаилу Мельтюхову:
«Вторая мировая война — это серия войн за передел мира с участием великих
держав, причины которых коренятся в итогах Первой мировой
войны».
И
в первую очередь обратим внимание на ту его часть, которая связывает Вторую мировую войну с итогами Первой. Выходит — ни Гитлер
и ни Сталин, ни Черчилль и ни Рузвельт «придумали» этот самый масштабный в
истории вооруженный конфликт, как уверяют пропагандисты антифашизма,
антикоммунизма или антиатлантизма, в зависимости от
своей «ориентации» демонизирующие того или другого руководителя воюющих держав.
Нет, мировые войны происходят не из-за того, что во главе некой страны оказывается
«плохой парень», этакий «Доктор Зло». Войны сопровождают человечество с незапамятных
времен; однако эпоха, когда они начинались из-за личных конфликтов правителей,
давно миновала. На первый план вышел Его Величество государственный интерес,
включающий в себя и соображения безопасности, и защиту экономических интересов
страны, и вопросы национального престижа, и стремление совместить культурные
границы с границами государства…
Версальский
и Вашингтонский договоры, которые оформили политические итоги
Первой мировой войны, разделили ведущие мировые державы на те, которые
были вполне удовлетворены своим положением в этом новом, послевоенном мире, и
те, которые стремились свое положение изменить, улучшить. Каким образом
изменить? Политическая практика включает в себя различные способы для этого. И
наиболее решительным из них является военный, который хотя и используют на
практике нечасто, но готовятся к нему постоянно.
Вероятность
обращения к военному решению резко возросла после мирового экономического
кризиса, начавшегося в октябре 1929 года, выход из которого все члены мирового
сообщества искали в одиночку, стремясь к решению своих проблем за счет других.
Это означало, что «предохранитель», препятствующий началу нового вооруженного
мирового конфликта, теперь «отключен» и его начало становится лишь вопросом
времени. И уже вскоре это время наступило.
Начало
ему было положено в 1931 году, когда Япония отторгла от ослабленного многолетними
внутренними раздорами Китая его северо-восточную провинцию Маньчжурию. Но главные
перипетии по «вызреванию» новой большой войны происходили в Европе, ибо именно
участие европейских держав превращало ее в мировую. Центром
противоречий являлась Германия, потерпевшая поражение в предыдущей, 1914–1918
годов, и решением победителей подвергнутая разоружению. Однако она
горела желанием вернуть себе статус великой державы. Следует ли считать
подобный реваншизм чем-то предосудительным? Обычно, памятуя о тех тягчайших
преступлениях против человечества, которые совершил нацистский режим, мы, не колеблясь,
отвечаем на этот вопрос утвердительно. Но давайте посмотрим на ситуацию не
перед Второй, а перед Первой мировой войной. Тогда
аналогичный порыв демонстрировали французы, потерпевшие сокрушительное поражение
от немцев в 1871 году и преисполненные решимости вернуть отторгнутые по ее
результатам Эльзас и Лотарингию. В конце концов именно
этот французский реваншизм стал одной из причин разразившейся в 1914 году
мировой мясорубки. И ничего — никто Францию за это не упрекает. Возможно,
потому, что, в отличие от Германии, она войну не проигрывала. Впрочем,
обстоятельства, при которых эту страну в 1945 году причислили к победителям,
имели больше отношения к послевоенному устройству, чем к реальным заслугам
Франции в достижении победы над Германией. Недаром даже Вильгельм Кейтель, которому досталась позорная роль подписывать акт о
безоговорочной капитуляции своей страны, в этот драматический момент не удержался
и спросил, увидев среди представителей союзников французского генерала: «Как, а
разве французы тоже нас победили?» И в данном случае с фашистским фельдмаршалом
трудно не согласиться: и с формально-юридической, и с конкретно-исторической
точек зрения в 1940–1944 годах Францию правильней ассоциировать с деятельностью
Петэна, но не Де Голля.
Что
же касается вопроса: мог ли германский реваншизм не принимать столь разрушительные
формы, как это произошло в действительности, то совершенно очевидно, что он
является эквивалентом вопроса: при каких обстоятельствах Гитлер не пришел бы к
власти? Согласно одной из точек зрения, роковую роль сыграло событие,
происшедшее всего за несколько дней до начала мирового кризиса, 3 октября
1929 года: умер лауреат Нобелевской премии мира и бессменный министр
иностранных дел Германии с 1923 года. На этом посту он прилагал огромные усилия
по примирению Германии со своими вчерашними противниками и ее экономическому и
политическому возрождению и достиг в этом впечатляющих успехов. Недаром его
называли самым крупным политическим талантом Германии между Бисмарком и
Аденауэром. А вскоре после его смерти, в марте 1930 года, из-за споров вокруг
реформы системы страхования на случай безработицы развалилось последнее
правительство парламентского большинства, возглавляемое социал-демократом Херманном Мюллером. После этого и вплоть до падения Веймарской
республики ее возглавляли кабинеты меньшинства, которые правили с помощью
чрезвычайных декретов рейхспрезидента, престарелого Пауля фон Гинденбурга. Одним из подобных декретов на пост
канцлера (то есть главы правительства) и был назначен лидер
национал-социалистов А. Гитлер. Причем в составе его кабинета первоначально
было лишь два его однопартийца. И лишь затем, с
использованием методов давления и провокаций, в течение нескольких месяцев в
Германии была установлена нацистская диктатура.
Это
обстоятельство следует подчеркнуть особо, ибо до сих пор широко популярен миф о
том, что Гитлер получил власть демократическим путем. И что сталинский запрет
германским коммунистам (обязанным согласно дисциплине Коминтерна слушаться
указаний из Москвы) блокироваться на выборах с социал-демократами сыграл в этом
роковую роль. В действительности демократическая, парламентская процедура в
Германии к тому времени была полностью скомпрометирована. Будущий диктатор смог
занять место главы исполнительной власти Веймарской республики в тот момент,
когда пик его популярности у избирателей уже миновал. Так, на
последних свободных выборах в Рейхстаг (внеочередных, поскольку предыдущий его
состав был также распущен указом президента) в октябре 1932 года нацисты
получили меньше голосов, чем на предыдущих, в июле. Также меньше голосов
было подано и за СДПГ, в то время как коммунисты «прибавили».
То
есть налицо была поляризация политических сил в стране, рост популярности наиболее
радикальных, антипарламентских партий. (Коммунисты в этом смысле мало отличались от нацистов. Их
лидер Тельман заявил: «Вы думаете, что мы вместе с правлением
СДПГ будем защищать проклятый буржуазный порядок?») В воздухе отчетливо
запахло гражданской войной. В этой ситуации у окружения
президента Гинденбурга возникла мысль призвать для противодействия «красной
угрозе» наиболее решительного правого политика — «фюрера» нацистов. Этот
презираемый ими радикал должен был выполнить «грязную работу» по нейтрализации
непримиримых левых, после чего отправиться в отставку вслед за своими
предшественниками из числа правых. Но как метко заметил германский историк Файт Валентин, «вся история Гитлера — это история его
недооценки». Те, кто планировал использовать Гитлера для достижения собственных
политических целей, оказывались жестоко разочарованными, увидев, что в итоге
это Гитлер использовал их.
И
все же: в каком направлении
могли развиваться события в случае, если бы предвыборный блок коммунистов и
социал-демократов состоялся и сумел опередить конкурентов по числу набранных
голосов избирателей? Именно по такому сценарию произошли через несколько лет
события в Испании после победы Народного фронта. Результат известен: военные
при поддержке правых сил совершили переворот и после ожесточенной гражданской
войны установили собственную диктатуру. В Германии же, как показала история,
подобный результат стал возможным и без гражданской войны. Только ведущая роль
в установлении диктатуры принадлежала партийной структуре, а не армии.
Так
что едва ли справедливо видеть в Сталине ту силу, которая могла помешать возвышению
Гитлера. Причины этого явления коренятся в германской внутриполитической
ситуации и политическом таланте последнего, который у нас традиционно стремятся
отрицать. Хотя зря. Ведь убеждение пушкинского героя о несовместности гения и
злодейства сегодня уже вряд ли кто-то разделяет…
Так
же едва ли можно принять теорию, согласно которой «кремлевский горец» использовал
«бесноватого фюрера» для развязывания войны, необходимой ему для распространения
коммунистической диктатуры на новые страны. Прежде всего
потому, что она в еще меньшей степени учитывает его реальные вес и возможности
на международной арене, нежели версия, что Сталин мог предотвратить приход к
власти Гитлера. Несмотря на то, что внутри страны Сталин был абсолютным
диктатором, за ее пределами он воспринимался как правитель огромной, но отсталой
страны, не могущей бросить вызов развитым в промышленном (а
следовательно, и военном) отношении державам.
И
здесь, чтобы понять, откуда проистекало подобное отношение, нам придется обратиться
к причинам поражения России в Первой мировой войне,
закончившейся всего несколькими годами ранее. Тем более что на наших глазах,
похоже, формируется новый официальный миф на эту тему. Не далее как минувшим
летом наш президент, выступая в верхней палате парламента, сказал, что этой
причиной стало национальное предательство большевиков (еще один пример того,
как нынешняя верховная власть в объяснении крупнейших проблем отечественной истории
демонстрирует полное совпадение взглядов с вульгарными
антисталинистами).
По
сути, эта версия представляет собой несколько модифицированный и перенесенный
на российскую почву германский миф «об ударе ножом в спину», крайне популярный
в правых кругах Веймарской республики и активно эксплуатируемый Гитлером на
пути к власти. К реальности же эти мифы имеют мало отношения.
Чтобы
выяснить действительные причины поражения России в Первой
мировой войне, попробуем ответить на следующий вопрос. Практически в любой
книге о 1914 годе, включая школьные учебники, всегда подчеркивается повсеместно
царившее убеждение, что эта война продлится недолго. На чем оно основывалось?
Ведь четверть века спустя, в начале уже Второй
мировой, в большинстве стран господствовало прямо противоположное мнение: что
она будет длительной. Именно этим, в частности, объясняются успехи немецкого
«блицкрига», ставшего полной неожиданностью в 1939–1941 годах сразу для целого
ряда стран — противников Германии: те просто не ожидали от нее столь решительных
действий. В 1914-м же году всем казалось, что запасов оружия и боеприпасов,
накопленных на складах, не может хватить больше чем на несколько месяцев
ведения активных боевых действий. В действительности же воевать пришлось
несколько лет. Как же армиям хватило оружия на такой большой период?
Это
стало возможным благодаря мобилизации промышленности, или, как это явление
традиционно называли у нас, «переводу ее на военные рельсы». Массовый выпуск
военной продукции осваивался на гражданских предприятиях. Разумеется, будучи
изначально приспособленными для производства совершенно других изделий, они не
могли полностью освоить изготовление сложных вооружений. Но обычно этого и не
требовалось. С небольших частных предприятий «выходили» отдельные
комплектующие, которые затем подвергались окончательной сборке на крупных
оружейных заводах. Эта схема позволила во много раз увеличить военное
производство; благодаря ей по
большому счету армии смогли вести боевые действия, не завися полностью от
предвоенных запасов на складах.
Однако
стабильность ее сильно зависела от уровня технологической культуры. Ведь для того, чтобы из выпущенных на разных предприятиях
комплектующих можно было собирать работоспособные конечные изделия (будь то
винтовка, пулемет или артиллерийский снаряд), они должны были быть изготовлены
с высокой точностью. И как раз трудность выполнения этого в условиях
России стала одной из главных причин ее поражения в войне: ведь и качество
станочного парка большинства предприятий, и квалификация занятых на них рабочих
были крайне низкими и не могли быть использованы для резкого роста военного
производства в условиях войны. Поэтому русская армия постоянно испытывала
недостаток вооружения. (Кстати, ситуация, описываемая сакраментальной фразой
«одна винтовка на троих», была характерна для нее именно в Первую
мировую войну, а не во Вторую.) Именно неспособность отечественной промышленности
перестроиться на «военные рельсы», обусловленная ее технологической
отсталостью, привела к невозможности для России продолжать войну.
Правда,
нередко можно встретить утверждение, что «снарядный голод» к 1917 году был
преодолен. Доказательство чему усматривают в том, что созданного до революции
запаса снарядов хватило красным и белым на всю Гражданскую войну, да и
впоследствии они еще долгие годы хранились на складах. Однако при этом не
учитывается, что речь идет главным образом о снарядах к «трехдюймовым» пушкам
(то есть калибра 76,2 мм), поражающих открыто расположенные цели. Именно
эти отличающиеся высокой подвижностью орудия широко применялись в маневренных
боях, характерных для российской смуты. В носящих же позиционный характер
сражениях мировой мясорубки велика была потребность в тяжелой артиллерии,
способной разрушать полевые укрытия. В ней русская армия испытывала дефицит на
всем протяжении своего участия в мировой войне. Так что в данном случае мы
сталкиваемся с очередной попыткой представить поражение России в этой войне в
виде «удара ножом в спину» прекрасно воюющей, оснащенной всем необходимым
стране.
Разумеется,
большевистское руководство, пришедшее к власти в результате революции,
прекрасно осознавало эти проблемы и предпринимало максимум усилий для того,
чтобы они не проявились вновь, став причиной падения на этот раз уже их
собственного режима в условиях нового мирового конфликта, наступление которого
есть лишь вопрос времени (как мы теперь знаем, история подтвердила верность
этого прогноза).
Не
желая, чтобы ее постигла участь России императорской, и
понимая, что технологическое отставание от развитых стран не может быть
ликвидировано по мановению руки, коммунистические правители начинают программу
индустриализации, преследующую в первую очередь оборонные цели. На возводимых
производственных мощностях начался массовый выпуск боевой техники, прототипы
которой, как правило, имели зарубежное происхождение. При этом на Западе,
сотрясаемом в это время мировым экономическим кризисом, военное производство
носит незначительный характер. В результате возникает впечатление о подавляющем
преимуществе Красной армии в вооружениях, дающее повод для многочисленных
обвинений сталинского режима в стремлении к завоеванию всего мира. Однако более
пристальное знакомство с тогдашними реалиями показывает, что амбиции красных
военачальников были гораздо скромнее. Приведу один пример, наглядно это
демонстрирующий.
В
свое время незабвенный В. Суворов красочно описал историю появления на
вооружении Красной армии танка американского конструктора Кристи, положившего
начало серии советских быстроходных танков «БТ». Этот скандальный автор
уподобляет данные боевые машины современной реинкарнации
воинов Чингисхана, готовых устремиться на завоевание Европы. Однако знакомство
с документами демонстрирует гораздо более скромную картину. Необходимость
срочно принять на вооружение танка Кристи обосновывалась советскими военными чиновниками
тем, что это уже сделано в такой враждебной стране, как… Польша! Так что, как
мы видим, в начале 30-х годов Сталину требовались вооружения для решения
гораздо более скромных и локальных задач, нежели завоевание мирового
господства. Тем более что зачарованная столь впечатляющими цифрами выпуска
военной техники в тогдашнем СССР публика обычно не замечает гораздо более
важных военных приготовлений, заключавшихся во всемерном развитии базовых отраслей
промышленности, таких, как металлургия, топливная промышленность и электроэнергетика.
Так был заложен фундамент победы в Великой Отечественной войне. Ибо никогда в
ходе этой войны, даже в самые тяжелые ее периоды, советская промышленность не испытывала
недостатка основных ресурсов, необходимых для наращивания военного производства.
Так что те меры, которые наиболее непримиримые критики Сталина расценивают как
его подготовку к развязыванию мировой войны, в действительности были направлены
на то, чтобы, когда она наступит, встретить ее во всеоружии (в данном случае —
в прямом смысле этого выражения). Кстати, надо отметить, что образцом, которым
руководствовались советские вожди при выборе модели подготовки экономики к
войне, послужили Соединенные Штаты Америки. Там тоже пошли по пути развития
базовых отраслей промышленности, что позволило быстро увеличить военное
производство при возникновении необходимости.
Наконец,
говоря о том, что проводимая Сталиным политика способствовала началу мировой
войны, обычно называют Пакт о ненападении между СССР и Германией, известный как
Пакт Риббентропа–Молотова. При этом имеется в виду, что его заключение стало последней
фазой развития политического кризиса 1939 года, после которой все возможности
его мирного разрешения были исчерпаны. Во многом это действительно так. Правда,
произошло это не в силу особой сталинской подлости или цинизма — ведь СССР
вовсе не владел монополией на проведение империалистической политики и даже не
делил ее с Третьим рейхом, подобная политика
представляла собой норму на определенном этапе развития великих держав.
Пакт означал тяжелейшее поражение британской дипломатии, возглавляемой
Н. Чемберленом, который в своих расчетах полностью исключал возможность
советско-германского соглашения. Чемберлен полагал, что свобода рук есть лишь у
него. Поэтому англо-французская делегация, прибывшая для переговоров в СССР летом 1939 года, не имела никаких конкретных
предложений, способных заинтересовать Кремль. Логика Чемберлена была ясна:
«Советы в любом случае обречены вести переговоры с нами; их договоренность с
нацистами принципиально невозможна».
Что
касается Франции, то она, сильно пострадав от мирового экономического кризиса,
испытывая постоянно опасность левого и правого переворотов во внутренней
политике и германской угрозы во внешней, фактически утратила самостоятельность
в международных делах, полностью доверилась Великобритании, видя в ней
единственного надежного союзника.
Поэтому
известие о заключении пакта стало для главы Великобритании громом среди ясного
неба, спутав все его планы. Теперь в его распоряжении действительно не оставалось
никаких возможностей для того, чтобы остановить войну. Но это положение стало
следствием близорукости, нереалистичности той
политики, которая проводилась британским лидером начиная
с Мюнхена и которая не желала принимать во внимание советские интересы.
Пакт
Риббентропа–Молотова был направлен против Польши, в которой каждая из сторон
видела врага. И Германия, и СССР, введя свои войска на польскую территорию, совершили
тягчайшие преступления против народа этой страны. Немецкие преступления были
вскрыты сразу после войны, советские (включая главное из них — катынское) — спустя
многие десятилетия, после крушения коммунизма. Все они заслуживают однозначного
осуждения и не имеют оправданий. Но это не отменяет безответственного поведения
западных союзников, своими гарантиями полякам породивших у тех иллюзии о поддержке,
которая ждет их с началом войны, и не оказавших ее вовремя. Точно так же, как и
безответственного поведения руководителей польского эмигрантского правительства
в Лондоне, отдавших летом 1944 года приказ о начале Варшавского восстания,
потопленного немцами в крови. И попытки в обоих случаях возложить вину на
Сталина представляют собой не что иное, как попытки переложить эту
ответственность на чужие плечи. Ведь в сентябре 1939 года советские войска
вошли на территорию Польши лишь после того, как она потерпела полное военное
поражение, причина которого заключалась в том числе и
в неполучении своевременной помощи от союзников. Равно как и в августе 1944-го
Советский Союз не брал на себя обязательств поддержать варшавских повстанцев.
Более того: их выступление как раз и преследовало цель обойтись без советской
помощи в освобождении своей столицы.
Заключение
Советским Союзом Пакта о ненападении с нацистской Германией, безусловно,
попирало и правовые, и моральные нормы. Но в ситуации мировой войны было невозможно
удержаться в рамках этих норм. Через два года после заключения Пакта Риббентропа–Молотова,
в августе 1941 года, СССР и Великобритания осуществили совместную агрессию
против Ирана. Законное правительство было смещено, территория страны
оккупирована. Благодаря этому появилась возможность доставлять в СССР грузы в
рамках программы ленд-лиза. В столице Ирана в конце 1943 года состоялась первая
за всю войну встреча «Большой тройки», на которой были обсуждены планы разгрома
Германии и Японии, заложены основы послевоенного мира. И никто сегодня не
ставит в вину победителям этот акт агрессии против независимого государства.
Советско-германский же пакт иногда представляется (вплоть до уровня Совета Европы)
чуть ли не доказательством равной с гитлеровской Германией ответственности СССР
за начало Второй мировой войны. Правда, при этом тот
же Совет Европы не ставит под сомнения правомочность нахождения в составе
современной Украины территорий, занятых Красной армией в сентябре 1939 года…
Мы
рассмотрели некоторые из мифов, связывающих фигуру Иосифа Сталина и происхождение Второй мировой войны. Полагаем, что читатель смог убедиться
в том, что данная фигура не оказала на это происхождение сколько-нибудь
решающего влияния вопреки тому, что ей это нередко приписывают. В значительно
большей степени Сталин предопределил исход величайшей из войн человечества. Но
это, как говорится, уже совершенно другая история…