Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2013
«…Сохрани мою печальную историю…»: Блокадный дневник Лены Мухиной. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2012. — 368 с.: ил.
Среди уцелевших блокадных дневников не так много записей, которые вели подростки. Символом блокадного Ленинграда стала Таня Савичева, ее записи известны всему миру. Гораздо менее известен дневник ленинградского школьника Юры Рябинкина, погибшего в блокаду, который цитируют в «Блокадной книге» Даниил Гранин и Алесь Адамович. Блокадный дневник школьницы Лены Мухиной, хранящийся в Центральном государственном архиве историко-политических документов Санкт-Петербурга, публикуется впервые. Первую запись в своем дневнике Лена Мухина сделала 22 мая 1941 года, ей было всего 16 лет. Тяжким испытанием маячили экзамены за восьмой класс, причем за себя она тревожилась меньше, чем за одноклассников; приводила в смятение первая влюбленность, в одноклассника Вовку — как посмотрел, что сказал, что ответила она; волновали отношения между мальчиками и девочками; мучили подростковые комплексы — чувства одиночества и неприкаянности. «Впереди много неизвестного», — записала она 8 июня 1941-го. А впереди были война, блокада, трудное взросление. Она выезжала на рытье траншей под Ленинградом, работала в госпитале, училась в школе. Шоком стали сентябрьские бомбежки и артобстрелы, первые разрушенные дома, изуродованные улицы города. «О Господи Боже мой, что с нами делают…» — в ужасе перед бездной, в которую погружался город, вопрошает она. Лена познала мучительный голод, усугублявшийся морозной зимой. На ее глазах умерли от истощения близкие люди: жившая в их семье подруга ее приемной матери и приемная мать. Короткая строка, внесенная в дневник 8 февраля 1942 года: «Вечером умерла мама. Я осталась одна». Лена выжила. В мае 1942 года она была эвакуирована на Большую землю. Ее дневник, записи с 22 мая 1941 года по 25 мая 1942-го — уникальный документ эпохи. Это и рассказ о ежедневной борьбе за выживание — с перечнем «карточек», талонов, граммов, бесчисленных «мен». Подробности быта и — сводки с фронта, переданные по радио, смешные стихи и песенки, услышанные от сверстников, блокадные слухи, разговоры. Это и запись ощущений, главные из которых: страшно и жутко. И душераздирающие сомнения: «Но вот останусь ли я жива?» Это и свидетельство о стойкости людей, не бросивших родных и друзей в трудную минуту, и картина распада нравственных норм, когда реальность ломала людей, вытравляла у них чувство сострадания. И удивительные (для нас, нынешних) психологические портреты тех, кто нес на себе бремя блокады. В первую очередь трогает сама Лена Мухина с ее мечтой о том, чтобы ее сверстники «увидели, что мы живем, живем единственную свою жизнь. И чтоб каждый из нас твердо решил прожить свою жизнь по-настоящему. Стать действительной сменой наших родителей, быть лучше родителей. Культурней, образованней. И самим стать такими родителями, чтоб вырастить детей своих еще лучше, чем мы сами. Вот тогда будет для человека счастливая, плодотворная, радостная жизнь». Они, люди той эпохи, действительно были другими. Показательный диалог, что ведут вечером, после рытья окопов, мальчишки: «— А я тебе, бл.., говорю, этот город мы отбили. — Стоп на бане, дамы едут, — голос Андрея. — Тише, ребята, не ругайтесь хоть, ведь девушки здесь». Лена Мухина от действительности уходила в фантазии, среди ее спасительных беллетристических опытов рассказы о том, каким светлым станет ее будущее, о путешествии по мирной стране, о восстановленном Ленинграде. «Ведь должно это когда-нибудь кончиться?» И — «когда после войны наступит равновесие и можно будет все купить, я куплю кило черного хлеба, кило пряников, пол-литра хлопкового масла и буду наслаждаться, наемся до отвала», — написала Лена в ноябре 1941-го. Елена Владимировна Мухина блокаду пережила. В родной город она возвращалась ненадолго: здесь не оставалось ни жилья, ни родных. Она умерла в Москве 5 августа 1991 года. Публикаторы восстановили ее биографию — она помещена в книге, краткие комментарии в конце дневника уточняют некоторые реалии военной и блокадной жизни ленинградцев. Юношеский дневник Лены Мухиной за все минувшие годы только дважды упоминался в научных работах. Публикация дневника пополнила страницы трагической и героической блокадной летописи Ленинграда.
Сергей Арно. Смирительная рубашка для гениев. Роман-бред. СПб.: Издательство Союза писателей Санкт-Петербурга, 2012. — 272 с.
В России бесследно пропадают писатели. В короткий срок страна лишилась известных и замечательных писателей: Михаила Веллера, Валерия Попова, Александра Мелихова, Марии Семеновой, Дмитрия Быкова, Александра Кабакова, Семена Альтова, Владимира Сорокина и многих других. Ходят слухи, что похищают их инопланетяне, что уничтожает их бездарный и завистливый писатель-маньяк, что ФСБ проводит над самыми талантливыми бесчеловечные опыты по сублимации интеллектуальной энергии. Домыслов было множество. Но действительность оказалась куда более реалистичной и чудовищной. И фантасмагорической. Раскрыть тайну исчезновений, приобрести бесценный для писателя опыт, встретиться с героями своей книги и самому оказаться ее героем предстоит повествователю, писателю, от лица которого и ведется рассказ. А начались испытания автора с визита в психиатрическую больницу, куда он направился на экскурсию для сбора материала — и, попав в проект, стал пациентом психбольницы. Ибо, по убеждению главврача, «мания писательства есть не только своего рода психиатрический курьез, но прямо особая форма душевной болезни». Герой на себе познает методы лечения в обычном отделении, в буйном и в самом загадочном, что страшнее буйного, — девятом. Именно в девятом писателей приводят в адекватное состояние, там можно встретить и небритого Гришковца, и импозантного мужчину в халате и в тапочках на босу ногу — Валерия Попова. И Михаила Веллера: в смирительной рубашке, привязанный к койке, чеканя каждую фразу, он записывается для Радио России. И измученного интенсивной терапией — кровопусканием, ледяной водой на голову, слабительной солью, рвотным, мочегонным, центрифугой, — но несдающегося Дмитрия Быкова. Ибо есть и такие, которых, «кажется, изрежь на куски, истолки в ступе, а он назло слипнется и писать будет…» Герой романа побывает и в карцере, и в морге, встретит любовь и найдет друзей. Не раз — в разных обличьях — его посетит Ангел со шрамом, с ним он совершит путешествие над удивительным, фантастическим городом — Петербургом белых ночей. И будет вести философские разговоры: о мире перевернутых смыслов, о лишнем звене в нынешней структуре мира — творческой интеллигенции, о Слове, что от Бога, и о Числах (под числами значатся больные лечебницы), что от дьявола. Доверительной беседы героя книги удостоит и главный врач больницы. «…Уже давно доказано, что литературные способности или даже просто тяга к написанию литературных произведений являются психическим отклонением, приравниваемым к паранойе или шизофрении. Как показывает история психиатрии, писатели являются социально опасными элементами и их нужно лечить… Мы не пытаемся лечить писателей, которые пишут книги, что называется, └на злобу дня“ — детективчики там дешевые или любовные романчики, сценарии сериалов… эти люди, как правило, адекватные. Их задача проста и понятна всем — заработать как можно больше денег. И они зарабатывают, не претендуя своими книжонками на место в истории литературы; они, так сказать, не пишут для вечности, а пишут для денег. Поверьте, места в вечности уже распределены. И никому не нужно, мой любезный Аркадий Семенович, чтобы туда влез какой-нибудь незапланированный писатель со своим └Преступлением и наказанием“. Да и самому писателю это не нужно. А нужна ему достойная, сытая жизнь, автомобиль, дача, квартира отдельно от тещи…» Писатели — хуже маньяков. «Пусть бы и нападали и убивали, но тогда бы они были в общей структуре: в оставшееся от душегубства время они приносили бы пользу государству. Ведь наша задача не просто вылечить больных литераторов, наша задача — направить их недюжинный ум, способности и энергию на пользу нашему капиталистическому государству. Ведь они могут стать успешными менеджерами, бухгалтерами, администраторами, торговыми и рекламными агентами! Да если свою фантазию они направят на благое дело, мы, да и они сами, будем как сыр в масле кататься! Ведь самое главное — это получение высших ценностей, все остальное — от лукавого». А высшие ценности ныне — это что? Конечно, деньги. И есть глубокий смысл в «работе с писателем»: «Наше общество отравлено литературой восемнадцатого-девятнадцатого веков. Вечные метания довели Россию до краха! А так называемая духовность привела к нищете и убожеству. Книги Герцена, Пушкина, Толстого и многих других разваливали монархический строй! А книги Солженицына, Шаламова разваливали уже строй социалистический! Теперь с этим покончено! Мы не позволим развалить наш новый демократический строй, твердо стоящий на страже рыночной экономики и собственности олигархов. …Наша задача — исправить этот изъян! Мы исключим литературу из учебных программ по все стране!» Роман С. Арно — это почти триста страниц, насыщенные безудержно-щедрой фантазией, сатирой, юмором. Динамично развивающийся сюжет, неожиданные его повороты, многозначительный финал. Феерическое действо, разыгранное на безукоризненно точно и удачно выбранной площадке, нечасто используемой в нашей литературе. А за всем этим — серьезная и наболевшая тема: писатель и общество, в котором на смену прежних высоких ценностей пришли «высокие материальные ценности», когда литературу вытеснили коммерческие проекты, когда спят функции мозга, отвечающие за духовность, и торжествуют низшие функции: «выпить, пожрать, за границу съездить, машину купить…». Когда в таком «просоночном» состоянии находится вся наша литература, вся страна.
Наталия Соколовская. Рисовать Бога: Роман. СПб.: Издательская группа «Лениздат», «Команда А», 2012. — 224 с.
Наталия Соколовская пишет о том, что еще не отболело, об уже далеком прошлом, которое все еще мучительно отзывается в наши дни: о репрессиях сталинских времен. И тема эта предстает в неожиданном ракурсе. Повествование состоит из двух пересекающихся линий: дневниковые записи сгинувшего в лагере талантливого поэта, малоизвестного даже в узких кругах филологов, и день насущный, нынешний его дальнего родственника, уже пенсионера, тоскливо заполняющего оставшееся от жизни время. Этот родственник — тихий, неконфликтный Славик, Станислав Казимирович, бывший безынициативный сотрудник планового отдела, давно уверовал, что лично его — нет. Даже вороны его не замечали. «Такие же, как он и Сонечка (его жена), пенсионеры тоже наводили на него тоску. Ему хотелось, чтобы никого их не было, их, когда-то цветущих └членов общества“, готовых сносить любые трудности, └лишь бы не война“, их, кто на первомайских и ноябрьских демонстрациях бодро шел мимо трибун с бумажными цветами в руках и детьми на закорках. Теперь они ему были отвратительны». Но однажды — случилось. По просьбе сына, живущего на Дальнем Востоке, старик занялся перетряхиванием коробок из кладовки, и среди фотографий, отслуживших свое вещей обнаружил тетрадь в коричневой кожаной обложке, дневник поэта, переехавшего с женой накануне Второй мировой войны из Парижа в Ленинград, на родину жены, дочери эмигрантов. Надо ли говорить, что реальность, в которой оказалась молодая пара, не оправдала их ожиданий? И если с женой они никогда не говорили о том, что происходит вокруг, то в дневнике Тео Полян откровенен. «Задыхаясь от нежности и горечи», он пишет о любви, о творческих откровениях, когда «душа на границе миров», и о «прелестях» коммунального быта и советского быта вообще, о всеобщем страхе, о доносительстве, о неусыпном бдении известных органов, об арестах. И пытается жить так, «будто этого ничего не происходит». Придут и за ним. Погружение в чужую жизнь трудно досталось Славику. «И все-таки через нее его собственное существование стало наполняться мерцанием, о котором он или не знал, или не помнил». Славик, чье знакомство с отечественной словесностью едва тянуло на слабенькую четверку, найдет в РНБ и книгу стихов Теодора Поляна — единственную книгу поэта. И, преодолевая собственное внутреннее сопротивление, обратиться в ФСБ, чтобы ознакомиться с делом Поляна. И ему выдадут два дела: Поляна иотца, который, как считал Славик — или хотел считать, — погиб в финскую войну. Оказалось, не в финскую. И Славик вспомнит все, исчезнет защитный предохранительный рефлекс. И — «жизнь, которую он пропустил, вдруг случилась с ним в последние несколько месяцев, одномоментно. Здесь было все: детство, война, любовь, стихи, странствия, гибель, гибель, и снова любовь…» И собственная жизнь его с возвращением памяти, с прикосновением к чужой, но ставшей понятной судьбе приобрела объем, недостающий смысл, внутренний жар, а главное — получила обоснование… Чужая и своя беды обрушились на него, но он «пробудился», стал воспринимать плач и смех, заново полюбил жену. Без памяти, без осознания и приятия прошлого нет полноценной жизни, — таков посыл книги Н. Соколовской. А неожиданный ракурс: это редко бытующая в нашей литературе тема — психологические травмы тех, кто родился в конце 20-х — начале 30-х годов и стал бессознательным свидетелем страшных событий. Маленький Славик, его девочка-подружка, соседка по коммунальной квартире в довоенные годы, мальчик-сосед Тео. Н. Соколовская, автор проектов «Ольга. Запретный дневник» (СПб., 2010) и «Борис Корнилов: «Я буду жить до старости, до славы…» (СПб., 2011), соавтор сценария фильма «Блокада: эффект присутствия», фильма «Борис Корнилов: Все о жизни, ничего о смерти…»… Она, как принято говорить, «в теме», владеет материалом. Отсюда — точность, достоверность деталей, чудовищных и неприемлемых для нас, нынешних и будничных для тех, кто жил в страшную пору 30-х годов прошлого века. Мать, которая говорит приговоренному чекистами к расстрелу сыну-чекисту: «Это тебе за то, что батюшку нашего деревенского помогал вешать». Мертвый старик, которого пришли арестовать, и тело его вынимают из гроба: а вдруг он притворяется мертвым? Защитные рефлексы сняты и с нашего исторического сознания. «Это, Станислав Казимирович, защитный рефлекс. Но знаете… рефлексы годятся для собачек Павлова».
Сергей Чупринин. Признательные показания: Тринадцать портретов, девять пейзажей и два автопортрета. М.: Время, 2012. — 416 с. — («Диалог»)
Сергей Чупринин, человек толстожурнальной литературы, известный критик, главный редактор журнала «Знамя», сохранивший один из островков небуржуазности в бушующем рыночном мире, где и литература — качественная и нет — стала товаром. Он включился в литературный процесс — словосочетание, которое ныне стало выходить из повседневного употребления, когда художественные произведения еще становились событием национального масштаба и слово критиков, их «длинная мысль» обосновывала значимость этого события. Времена изменились. На наших глазах произошла и все еще идет переоценка ценностей и переустройство мира словесности по модели шоу-бизнеса. Балом правят крупные издательства-мейджоры. Русская литература сводится к нескольким раскрученным именам. Книги с литературным уровнем около ноля в газетных и глянцевых изданиях именуются мейнстримом. «Ужасно для людей, привыкших отличать Пушкина от Пупкина», — убежден профессиональный литератор. Не лучше обстоит дело и в литературном сообществе, превратившемся в сложную, ситуационно изменчивую комбинацию всякого рода тусовок, кланов и корпораций с премиями-маркерами, размечающими литературное пространство на сегменты. И конечно: «Исчезло то, что по русской традиции как раз и составляет сердцевину, основное содержание литературно-критической деятельности, а именно — понимание литературы как процесса, внимание к живой динамике, к тому особенному, что отличает тот или иной год, состояние того или иного жанра, набухание либо, наоборот, затухание тех или иных мировоззренческих, стилевых тенденций. Только критики могут предложить целостный └взгляд на русскую литературу“ такого-то года, проследить тонкие внутри- и междужанровые взаимодействия таких-то и таких-то творческих инициатив, обрисовать контекст, необходимый для верной интерпретации того или иного произведения, увидеть стилевые, смысловые, идеологические, любые иные оппозиции современной литературе в их живом родстве и живом противоборстве». Критика съеживается, как шагреневая кожа, и что останется грядущим поколениям, на что они могут опереться, попытавшись сориентироваться в необозримом море-океане литературы начала ХХI века? На «мнения», на всякого рода анкеты и рейтинги, хлесткие реплики и короткие аннотации — жанры, практически вытеснившие классическую литературную критику, оставшуюся разве что в некоторых специализированных журналах? Закономерно, что в такой ситуации у Сергея Чупринина явилась потребность создать по возможности целостную картину русской словесности последнего двадцатилетия. И он сделал это, выпустив двухтомник «Новая Россия: мир литературы» (М., 2003), вобравший в себя сведения почти о 15 тысячах современных русских писателей, о десятках литературных ассоциаций, сотнях литературных премий, журналов и альманахов, выпустив трехтомник «Русская литература сегодня» (М., 2007). Настоящая книга, куда вошли и фундаментальные историко-литературные работы, и мемуарные очерки, и «сердитые» статьи о том, как устроена сегодняшняя российская словесность, общую картину дополняют. Следуя своему глубокому убеждению, что в литературе ценны не только «поцелованные Богом», но все те, кто и без отпущенного небесами необъятного ресурса внес-таки важный вклад в большую русскую словесность, С. Чупринин пишет преимущественно портреты непризнанных классиков — о них и так сказано много, но художников второго ряда, без которых облик нашей классической литературы не полон. Среди тех, чьи портреты, представлены на страницах этой книги, — разночинец Николай Успенский и скромный труженик литературы Петр Боборыкин, газетный писатель Влас Дорошевич и самый здоровый, самый жизнерадостный и жизнелюбивый в кругу русских писателей ХХ века Александр Куприн. Критики Марк Щеглов, Александр Макаров, Александр Агеев, сумевшие сказать живое слово о жизни литературы и просто о жизни. Подзабытые писатели ХХ века Виталий Семин и Юрий Давыдов. А также Николай Гумилев, «Гулливер» Маяковский в контексте современной русской поэзии и жизни, «зодчий речи» Андрей Вознесенский, «беззаконная комета в кругу расчисленном светил» годов застоя — Владимир Высоцкий. И Андрей Сахаров, «человек, сумевший остаться нормальным даже в нашей ненормальной стране, даже в наше ненормальное время». Разные по объему, форме, стилистике, эти очерки, по утверждению самого С. Чупринина, вызывающи антифилологичны, ибо «мне интересны прежде всего сами писатели. И литература предстает для меня не миром произведений, но миром писателей. Их расхождений и сближений, их увлечений и причуд, их предрассудков и фобий. Их характеров». Не преминув заметить, что, как и положено либералу, он, рисуя литературные пейзажи нулевых годов ХХI века, проявляет преизрядную снисходительность, С. Чупринин картины создает разве что не сатирические. Литература и рынок, агрессивно навязывающий моду на чтение книг, которые к настоящей литературе и не относятся. Игрища литературного сообщества: фестивали, премии, пиар, архитектоника современного скандала. Особенности легконогой периодики: «Чтобы цепляло, но не грузило». Тараканьи бега нынешних свободных радикалов от эстетики, чьи имена на слуху. И в то же время признание, что русская литература сейчас в не худшей форме, в том числе и сопоставительно с уровнем мировой литературы. Книг много, в том числе замечательных, и неправомочно русскую литературу оплакивать. И жалко молодых: им творить в среде, заведомо агрессивной по отношению ко всему естественному, здоровому, нормальному. «Там, где надо кричать кикиморой. И где побеждает, да и не обязательно побеждает, только тот, кто крикнет громче и круче свернет себе язык». И нет для них опоры в конструктивной критике. И хотя С. Чупринину, по его признанию, случается временами впадать в отчаяние, есть вера: «Время само все расставит по своим местам, и я допускаю, что интервенция рынка в поле русской словесности приобретет более цивилизованные, то есть менее разрушительные формы, что журналы и литературное сообщество научатся наконец разговаривать на языке улицы, а конвергенция массолита и высокой культуры, даст результаты, действительно достойные внимания». Задачу современной критики С. Чупринин видит в том, чтобы вступить наконец в диалог с читателем, и, оставив бесконечные обмены мнениями между к литературе причастными, делится именно с читателем, настоящим и будущим, своими знаниями о писателях, о книгах, о литературе. Эту задачу он выполняет, он, русский либерал, человек нормы, чьи взгляды на русский либерализм изложены подробно в «Автопортретах», и дело его благородно, а точные, остроумные формулировки, ясность мысли, и просто воистину красивое русское слово дарят истинное наслаждение.
Гедиминовичи. Биографии. Гербы. Генеалогические древа / Е. Базарова, Г. Мурадян, А. Комаринец. — АРИА-Аиф, 2012. — 96 с. — (Великие династии мира)
Коллекция «Великие династии мира», предлагаемая «Аргументами и фактами», начала выходить с августа 2012 года. Намечено выпустить 35 томов. В серии уже вышли «Романовы», «Бонапарты», «Медичи», «Валуа», «Анжу», «Османы», «Гедиминовичи»…. Биографии прославленных правителей, большая политика, войны и союзы, враги и друзья, факты и легенды. А также тайны королевских домов, знаменитые резиденции, драгоценности, раритеты. Прекрасный зрительный ряд: фотографии, репродукции картин, гравюр. И внушительный по объему текст, в котором в полной мере использованы хроники, архивные документы, дошедшие до нас устные предания. По такой общей для всех выпусков схеме издан и том, посвященный Гедиминовичам, правителям Великого княжества Литовского с 1316-го по 1500 год. Языческая династия, чьи натиск и жажда новых земель сравнимы разве что с походами викингов, стремительно вознеслась в уже принявшей христианство Восточной Европе в начале XIV века. За какие-то шестьдесят лет Гедиминовичи превратили клочок земли на берегах реки Неман в мощное государство, которое теснило Тевтонский орден на западе и татарскую Орду на востоке, отвоевывало все новые и новые земли у соседа — Московской Руси. Уже основатель династии Гедимин захватил Полоцкое государство, отобрал у русских территории, входящие ныне в состав Украины и Белоруссии. В 1321 году он разгромил в битве при реке Ирпень войско великого князя Киевского и подчинил себе его земли. Действовал Гедимин не только мечом: умелые интриги и дипломатические переговоры позволили ему навязать свой протекторат Смоленску, Твери, Пскову, брак одного сына принес ему витебские земли, а брак другого — Галицко-Волынское княжество. Анастасия, дочь Гедемина, стала женой великого князя Московского Симеона Гордого, на ее средства был расписан один из соборов Московского Кремля — Спас на Бору, там ее и похоронили. Другая дочь Гедимина, Мария, была замужем за великим князем Тверским и Владимирским Дмитрием Михайловичем Грозные Очи. Кровь Гедиминовичей текла в жилах Василия I (1371–1425) и Василия II Темного (1415–1462), великих князей Московских. Не один век Гедиминовичи роднились с русскими княжескими родами — и вели войны, активно вмешивались в дела Золотой Орды и Московского княжества, сыграли заметную роль в противостоянии Московского и Тверского княжеств. История Литвы и России тех времен не отделима. Гедиминовичи стали вторым по влиянию и могуществу княжеским родом в России после Рюриковичей, они же дали начало известным в России родам Голицыных и Бельских, Волынских и Мстиславских, Трубецких и Хованских. Другой ареной для военных, дипломатических, матримониальных игр Гедиминовичей являлась Польша. Внук Гедимина Владислав II Ягелло стал основателем польской королевской династии Ягеллонов. Опасным соседом, угрожавшим существованию Гедиминовичей и сдерживающим их натиск на восток, был Тевтонский орден. Под предлогом борьбы с язычеством орден вел непрерывную борьбу с Великим княжеством Литовским. Орден не столько заботили религиозные воззрения соседей, сколько привлекали их земли. Только в 1410 году, в знаменитой Грюнвальдской битве, польско-литовское войско нанесло крестоносцам сокрушительное поражение. Гедиминовичи долгое время сохраняли веротерпимость: на их землях спокойно сосуществовали язычники, православные, католики; сами они, руководствуясь политическими соображениями и не колеблясь, принимали то католичество, то православие, то возвращались к язычеству. 1387 год стал годом крещения Литвы, Ягайло, уже король польский, естественно, выбрал католичество, тем самым обусловив откол от Литвы как земель с православным населением, так и отдельных знатных родов. В книге подробно рассмотрены — иногда с повторами — все сложные перипетии политической жизни некогда могучего государства, расположенного между востоком и западом. Представлены биографии — версии, документально обоснованные и легендарные, — правителей Литвы, имена которых хорошо известны литовцам, но мало — у нас. Гедимин, Ольгред, Кейсут, Витовт, Ягелло, Свидригайло, Сигизмунд. Великие люди Литвы, их судьбы, деяния. Их столичные города Троки и Вильно, в каменных постройках которых нашли отражение древнерусские, русско-византийские и готические традиции строительства. Тесен исторический мир, элиты и народы взаимосвязаны (и отнюдь не со знаком минус) в нем значительно крепче, чем мы привыкли предполагать. Книги серии «Великие династии мира» — проект, разработанный в Польше, книги, отпечатанные в Италии и выходящие в России, — взаимосвязь народов и элит выявляют.
Брайан Кинг. Лживая обезьяна. Честный путеводитель по миру обмана. Пер. с англ. П. Обухова. М.: Ломоносовъ, 2012. — 272 с.
Весьма неприятный факт — все люди по своей природе лжецы, только одни обманывают реже, а другие используют это умение напропалую. Мы пользуемся редкой способностью лгать во всех областях и сферах нашей жизни. При том, как показывает сканирование мозга, наш первоначальный инстинкт — говорить правду, но мы обладаем также и другим инстинктом, препятствующим основному — лгать. Зачем? Чтобы создать вокруг себя комфортную зону, которая служит своего рода барьером, ограждающим нас от разного рода жизненных невзгод? И запутаться в тенетах собственных выдумок. Чтобы повысить свое самоуважение и заслужить уважение чужое? И приди к самообману и разочарованию. Такая ложь может быть чрезвычайно опасной и разрушительной. В частной жизни каждый из нас врет в среднем по шесть раз в день (не то чтобы это строгий научный вывод, но статистически вполне достоверный). Но есть лжецы, так сказать, профессиональные, руководствующиеся в своих обманах в первую очередь жадностью либо амбициями. «Ложь на продажу» постоянно используют рекламщики и маркетологи. На благородном человеческом побуждении — стремлении доверять — играют крупные и мелкие мошенники. Бесполезно искать честность в мире бизнеса. Театром лжи является Суд. Последние места в рейтингах доверия делят журналисты и политики, чья ложь особенно цветиста и красочна. Книга британского писателя и журналиста необычна и остроумна. Примеры, любопытные факты, ссылки на исследования, исторические экскурсы, цитаты из произведений английских литераторов. И хотя формы лжи Б. Кинг исследует в основном на английских и американских «лужайках», но сравнение напрашивается само собой: в области лжи мы-то точно принадлежим к западной цивилизации. Узаконенное вранье в рекламе: вода, продукты питания, зубная паста, кинофильмы… Ни с чем не сравнимый по уровню стресса и морального потрясения рынок недвижимости. Двуличие и ложь на рынке автомобилей. Коррупция в мире бизнеса и корпоративный обман. Некомпетентная либо пристрастная и политически ангажированная журналистика. Громкие скандалы, вызванные журналистскими подлогами и враньем (хотя есть у журналистики и давняя благородная традиция — доискиваться до истины). Следы цензуры в ежедневных газетах и влияние на прессу интересов рынка. И такое знакомое послание: «Пришлите нам денег, и мы поможем обогатиться до невероятности». А есть ли цивилизационные границы у лжи? Или паутина обмана давно опутала весь мир? Есть сфера, где англосаксы, похоже, достигли совершенства: это элегантный способ слегка отклониться от правды — эвфемизмы. К тому же британцы — признанные мастера скрывать свои чувства за словесной дымовой завесой. Б. Кинг приводит выразительные примеры «политического английского»: «У нас — вооруженные силы, у них — военная машина. У нас — руководящие принципы, у них — цензура. Мы обезвреживаем либо подавляем, они — уничтожают». Наиболее же циничная форма применяется для сокрытия чудовищных преступлений, совершаемых во время войны, и даже геноцида, именуемого «этническими чистками» или «окончательным решением». Так что «двойные стандарты» западной политики не наша выдумка, прекрасно различают их и «соотечественники» политических лгунов. (А Кинг подробно пишет и об иракской кампании, и о роли Тони Блэра.) Могут ли опытные охотники за ложью, психологи, психиатры — с помощью полиграфов и детекторов лжи, анализируя мимику, слова, интонации человека — распознать обман? Это еще одна тема, на которой подробно останавливается автор книги. И исследовав современный мир лжи и ее исторические традиции, он скажет слово и в защиту лжи. Мир без нее существовать не может. Или это будет другой мир.
Публикация подготовлена
Еленой Зиновьевой
Редакция благодарит за предоставленные книги
Санкт-Петербургский Дом книги (Дом Зингера)
(Санкт-Петербург, Невский пр., 28,
т. 448-23-55, www.spbdk.ru)