Загадка пьесы Л. Н. Толстого «Живой труп»
Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2013
Владимир Чисников
Владимир Николаевич Чисников родился 1948 года в городе Шахтерске Донецкой области, кандидат юридических наук (1984), доцент, полковник милиции в отставке, ныне ведущий научный сотрудник ГНИИ МВД Украины, член Международной ассоциации историков права, Международной полицейской ассоциации, Редакционного совета журнала “Оперативник (сыщик)” (Москва). Проживает в г. Бровары, Киевской обл.
Автор, соавтор, составитель и редактор более 400 публикаций и печатных изданий по историко-правовой проблематике, один из ведущих специалистов по истории профессионального сыска. Более тридцати лет занимается исследованием темы “Лев Толстой под надзором тайной полиции”. Участник Международных Толстовских чтений и Международных Толстовских конгрессов. Печатался в журналах “В мире спецслужб” (Киев), “Новом журнале”, “Неве” (СПб), “Законность”, “Оперативник (сыщик)” (Москва) и др.
Федя Протасов — агент Охранки?!
Загадка пьесы Л. Н. Толстого “Живой труп”
Как известно, в основу сюжета последней неоконченной пьесы Л. Н. Толстого “Живой труп” положены обстоятельства семейной драмы Н. С. и Е. П. Гимер (1). В то же время большинство исследователей отмечают, что персонажи пьесы имеют мало общего с реальными лицами. Это утверждение, прежде всего, относится к образу Феди Протасова — одного из самых обаятельных героев русской драматургии, отличающегося от своего прообраза Н. С. Гимера “как небо от земли” (2). Литературовед А. Марьянов, например, пишет: “Федя Протасов рожден был из сложного сплава жизненных впечатлений и размышлений писателя, и назвать какое-либо имя в качестве стоящего за этим сплавом └прототипа“ вряд ли возможно” (3).
И все же возьмем на себя смелость назвать имя человека, который, на наш взгляд, был одним из главных прототипов Феди Протасова. Это — Федор Павлович Симон — родной брат Е. П. Гимер (в девичестве Симон) (4). Обоснуем нашу гипотезу.
Кто вы, Федя Симон?
Личность Ф. П. Симона толстоведам достаточно известна и его фамилия упоминается на семнадцати страницах Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого (юбилейное издание). В имеющейся литературе именные указатели характеризуют его, обычно как студента Петербургского лесного института, который лето 1886 года вместе с семьей провел в Ясной Поляне и впоследствии переписывался с Л. Н. Толстым (5). При этом исследователи совершенно игнорируют тот факт, что Симон являлся тайным агентом полиции и был направлен в Ясную Поляну следить за писателем, о чем впоследствии сообщил ему в письме.
Первоисточником этих сведений являются дореволюционные воспоминания журналиста И. Б. Файнермана (псевдоним Тенеромо), знавшего Л. Н. Толстого почти двадцать пять лет. В его рассказе “Шпион” говорится о студенте, проживавшем летом 1886 года вместе со своею женою в деревне Ясная Поляна и признавшемся впоследствии Льву Николаевичу в том, что был подослан тайной полицией для слежки за ним (6). Хотя в рассказе речь идет о студенте Семене Андреевиче и его жене Марии (автор по понятным причинам не называл их подлинные имена) исследователи единодушно утверждают, что этим студентом был Федор Павлович Симон (7).
В своих утверждениях о связях Симона с тайной полицией Файнерман не одинок. Сын писателя Илья Львович также вспоминает, что Симон был шпионом, “командированным Третьим отделением для наблюдения за Толстым и за всеми остальными посетителями Ясной Поляны” (8). О том, что Симон был “сыщиком по политическим делам в Третьем отделении” (9) упоминает и знакомый писателя А. С. Буткевич, часто посещавший Ясную Поляну и хорошо знавший Симона по совместной учебе в Орловском реальном училище. Заметим, что мемуаристы допускают маленькую неточность: Третьего отделения в то время уже не существовало, а политическими делами ведал Департамент полиции.
Несмотря на эти недвусмысленные свидетельства, ни в одной литературоведческой работе о Л. Н. Толстом мы не найдем указания, что Симон был агентом Департамента полиции.
Что сдерживает толстоведов от такого утверждения?
Ответ на этот вопрос находим в одном из томов Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого:
“Федор Павлович Симон (р. 1861), — говорится в комментарии к письму Толстого к Симону от 22 февраля 1890 года, — в 1890 года помощник лесничего в Бирском уезде Уфимской губ. Летом 1886 года, будучи студентом Лесного института в Петербурге, приезжал в Ясную Поляну, познакомился лично с Толстым и около трех месяцев прожил в деревне Ясная Поляна, работая с крестьянами. Судя по статье Тенеромо (И. Б. Фейнермана) └Шпион“ в его книге └Живые слова Л. Н. Толстого“ (М., 1912. С. 164–168), Симон якобы был подослан к Толстому, о чем он, раскаявшись, писал Толстому в не дошедшем до нас письме. Но в статье Б. Н[иколаев]ского └Свод разновременно поступивших указаний на вредное в политическом отношении направление писателя Льва Толстого“ (Былое. 1918. № 9. Март. С. 209–210) указывается, что в охранном отделении в 1887 года было заведено дело о Симоне за 87, к которому пришита выписка из письма Симона к Толстому от 25 января 1888 года, свидетельствующая, что Симон не скрывал перед Толстым своего революционного направления” (10).
Итак, исследователи ставят под сомнение утверждение И. Б. Файнермана о том, что Симон был тайным полицейским агентом. Одним из аргументов в защиту Симона выдвигается факт заведения на него в 1887 году Охранным отделением оперативного дела. Дескать, не будут же жандармы заводить дело на своего агента, а если завели, то, следовательно, Симон не был секретным сотрудником тайной полиции. Логично?
Логично для людей, не искушенных в технике тайного сыска. Именно на такую логику, как правило, и рассчитывали жандармы, плетя свои хитроумные агентурные сети. Именно “перекрестная” слежка за секретными сотрудниками давала им возможность убеждаться в их преданности или двурушничестве. “Вновь принятого сотрудника, — говорилось в жандармской инструкции, — следует с полной осторожностью незаметно для него основательно выверять опытным наружным наблюдением и постараться поставить его под перекрестную агентуру” (11).
Второй аргумент, реабилитирующий Симона — наличие у него революционного “направления”, которого он не скрывал перед Толстым.
О “своем революционном направлении” Симон писал в январе 1888 года, то есть спустя полтора года после отъезда из Ясной Поляны, а за это время, как мы далее убедимся, в его жизни и мировоззрении произойдет много перемен. С другой стороны, где гарантия, что его письмо не писалось под диктовку Охранки. Поэтому реабилитация Симона ссылкой на указанный жандармский документ не выдерживает критики.
Для начала обратимся к первоисточнику, то есть к журналу “Былое”, и на указанных страницах читаем: “В Департаменте имеется выписка из письма к графу Толстому от студента Лесного института, сына прапорщика Федора Симона от 25 января 1888 года (0. 0. 87/87 г. ), свидетельствующая, что Симон не скрывал перед Толстым своего революционного направления” (12).
Авторы комментария, излагая содержание данного документа, допускают ряд неточностей. Во-первых, речь идет не о деле, заведенном в отношении Симона, а о деле, где сосредотачивались материалы, добытые в результате перлюстрации писем, среди которых находилась и выписка из письма Симона к Л. Н. Толстому. Во-вторых, взятые в скобки буквы “0. 0” обозначают не 0[хранное] 0[тделение], а 0[собый] 0[тдел] — подразделение Департамента полиции, которое с 1881 года входило в состав 3-го делопроизводства и занималось разработкой агентурных сведений, перлюстрацией корреспонденции и т. д. (13). Следовательно, не Охранное отделение завело дело на Симона, а дело с выпиской перлюстрированного письма Ф. Симона хранилось в Особом отделе Департамента полиции.
И все-таки полицейское дело в отношении Симона было заведено, но немного раньше, в сентябре 1886 года, когда он был в Ясной Поляне. Об этом свидетельствует дело Департамента полиции “О выявлении личности мужчины, проживающего в Ясной Поляне Тульской губернии, по-видимому, студент Лесного института”, которое хранится в Государственном архиве Российской Федерации (14).
В деле имеется четыре документа, из которых три непосредственно относятся к Ф. П. Симону. Первый документ вышел из стен Департамента полиции, а три остальных — ответы начальника Тульского губернского жандармского управления.
Если рассматривать эти материалы изолированно, то действительно трудно заподозрить Симона в связях с Охранкой, даже наоборот. Но если эти документы изложить в совокупности с другими материалами, то они будут являться дополнительным звеном в цепи доказательств о сотрудничестве Симона с тайной полицией. Основываясь на приведенных источниках, а также других материалах попробуем восстановить в хронологической последовательности интересующие нас события, берущие свое начало в далеком 1886 году.
Незваный “гость” в Ясной Поляне
…Итак, в начале лета в деревне Ясная Поляна, в избе одного из дворовых графа Толстого, появился новый постоялец — студент из Петербурга Федор Павлович Симон. Вместе с ним приехала его невеста Зиночка, молодая энергичная барышня. Знакомый Симона А. С. Буткевич в своих воспоминаниях так описывает внешность Симона: “Красивое, женское лицо с большими, ясными, карими глазами, лишенное растительности, и вся его стройная фигура могла служить прекрасной натурой для изображения воплотившегося ангела Михаила в легенде Толстого └Чем люди живы“. Такой же мягкий и женственный в разговоре, он был воплощенною мягкостью” (15).
Почему именно в это время появился тайный агент полиции и почему он прибыл не из Тулы или Москвы, а из самого Петербурга?
Чтобы ответить на этот вопрос, следует заглянуть в анналы Московского охранного отделения. Архивные материалы свидетельствуют, что в сентябре 1882 года за Толстым был учрежден негласный полицейский надзор “вследствие его сношений с сектантами-пашковцами”. Циркуляр Департамента полиции за № 1202 предписывал: в случае приезда графа Толстого в Москву учредить наблюдение за ним, чтобы он не распространял здесь своего учения, а в случае нарушения им “изложенного выше запрещения, немедленно о том донести”.
На основании этого циркуляра пристав 1-го участка Хамовнической части Москвы Давыдов уже 4 октября 1882 года сообщал в Охранку, что Толстой приобрел “во вверенном ему участке собственный дом, куда и прибыл на жительство”. К рапорту пристав прилагал первую поднадзорную ведомость. Спустя четыре года, а точнее 1 марта 1886 года, секретным приказом № 33 негласный надзор полиции с Толстого был снят.
В апреле 1886 года Департаментом полиции “из совершенно негласных источников” были получены сведения, что в доме графа Толстого, проживающего в Москве, якобы имеется типография, где он печатает свои запрещенные сочинения (16). Действительно в этот период Россия была наводнена запрещенными гектографическими произведениями Льва Толстого. Директор Департамента полиции П. Дурново незамедлительно направил московскому обер-полицмейстеру А. Козлову секретное предписание, в котором требовал проверить “самым секретным образом, в какой мере изложенное известие заслуживает вероятия”. Генерал Козлов сообщил ему, что заявления о тайной типографии в доме графа Толстого поступали несколько раз, “но путем негласного наблюдения и секретных разведок известия эти не подтвердились”.
Не успел главный полицейский Москвы отправить ответ, как получил новое указание из Петербурга.
“Милостивый государь Александр Александрович! — писал Дурново. — В Департаменте полиции получены сведения, что среди лиц, сочувствующих учению графа Толстого, возникло предположение отлитографировать в течение предстоящего лета в значительном количестве экземпляров тенденциозные произведения этого автора, как-то: “Евангелие”, └Исповедь“, └В чем моя вера“, └Что нам делать?“, └Церковь и государство“, └Письмо к Энгельгардту“. Издание это предназначается к распространению в среде слушательниц высших учебных заведений, среди которых уже проводится подписка на оное. Считаю долгом сообщить о сем Вашему Превосходительству для принятия зависящих мер. Имею честь покорнейше просить не оставить меня своим уведомлением о последующем” (курсив мой. — В. Ч).
В ответном послании генерал Козлов уведомил начальство о “принятии им надлежащих мер к обнаружению лиц, желавших заняться подобным изданием”, хотя попутно не без некоторой иронии заметил, что вышеизложенные сочинения Толстого “настолько распространены между учащейся молодежью, что едва предоставляется надобность в новом издании их”.
Ответ московского обер-полицмейстера, видимо, не удовлетворил Департамент полиции, поэтому, спустя несколько недель в Ясной Поляне и появились “гости” из самого Санкт-Петербурга. Студенту Федору Симону — секретному сотруднику столичной охранки предстояло узнать: не находится ли эта тайная типография в имении графа Толстого.
Агентурная комбинация столичной охранки
Перед отправкой в Ясную Поляну своего агента столичные охранники разработали для него простую и вполне правдоподобную легенду: он студент, под влиянием учения Толстого решил “омужичиться”, вместе с невестой прибыл жить в деревню, чтобы познать крестьянский труд. Предполагалось “подойти” к Толстому с помощью его сына-гимназиста Ильи, находящегося в это время в Ясной Поляне. Поэтому перед Симоном стояла задача: познакомиться сначала с молодым графом, а потом уже через него — с самим Толстым. Для знакомства с сыном писателя заранее была предусмотрена оперативная комбинация, о которой мы узнаем из рассказа самого Ильи Львовича Толстого.
“Как-то летом, — пишет он в своих воспоминаниях, — гуляя по саду, мы натолкнулись на молодого человека, сидящего у канавы и спокойно курящего папироску. Наши собаки кинулись к нему и залаяли. Мы исподтишка потравили собак, а сами убежали в другую сторону. Через несколько дней этот же молодой человек встретился с нами опять на дороге недалеко от дома. Увидев нас, он приветливо поздоровался и вступил с нами в разговор. Оказалось, что он поселился в деревне, в избе одного из наших дворовых, и живет здесь на даче с своей невестой…
— Заходите попить чайку, — обратился он ко мне, — мне скучно, посидим, поболтаем, я вам кое-что расскажу, и, кстати, вы поможете мне в одном деле. Я на днях собираюсь жениться, а у меня нет шафера. Я надеюсь, что вы не откажете сделать мне это удовольствие” (8).
Предложение молодому графу показалось заманчивым, и он после недолгого колебания согласился. Через несколько дней Симон настолько сумел очаровать его, что они стали закадычными друзьями. Не проходило дня, чтобы Илья Львович не захаживал в гости к Симону, засиживаясь у него иногда допоздна. В день свадьбы он, очень гордившийся ролью шафера, отпросился у родителей на целый день и вместе с молодыми отправился в церковь. После венчания они обедали у Симона, и молодой граф пил за здоровье молодых сладкую наливку, не забывая кричать └Горько!“”.
Увлечение Ильи Львовича новыми знакомыми не прошло незамеченным для Софьи Андреевны. Она все настойчивее стала сдерживать сына от посещений молодоженов.
— Не смогу я пускать сына к человеку, которого вовсе не знаю, — отчитывала она Илью. — Всякий порядочный человек, принимающий у себя мальчика, должен по правилам приличия, прежде всего, познакомиться с его родителями.
Графиня, конечно, не догадывалась, что именно этого и добивался Симон. Когда Илья Львович передал ему просьбу матери, того не пришлось долго упрашивать. На следующий день они посетили имение, где Симон представился Софье Андреевне. Затем его познакомили с Львом Николаевичем, и Симон стал часто наведываться в графский дом. К нему привыкли и принимали, по словам Ильи Львовича, “просто и ласково, как своего человека” (8).
“Прозрение” агента и тревоги жандармов
С Львом Николаевичем Толстым у Симона сложились самые дружеские отношения. Вместе с ним он косил траву, рубил дрова, пахал землю, помогая крестьянам. Посещая имение Толстого, Симон общался с друзьями и единомышленниками Льва Николаевича, которые приезжали навестить писателя. Был среди них и художник Н. Н. Ге, посетивший в начале августа Ясную Поляну и проживший там более месяца (20).
Знакомый Симона и последователь Толстого И. Б. Файнерман, вспоминая этот период, пишет:
“Прошло три месяца. Симон втянулся в работу, ходил с крестьянами в поле, косил, пахал с ними, рубил лес, ездил в город на базар с сеном, с дровами, с картошкою.
— Простецкий малый, — говорили о нем крестьяне.
— Только уж щуплый больно. Того гляди, вот-вот переломится.
— И что ему за охота? — подхватывали другие. — Учится в институте, барином бы вышел, лесничим бы жил, а то тоже мужиковать вздумал! Где ему!..
…У Льва Николаевича бывал он часто и первое время совсем не читал его книг.
— Он сам для меня книга, — говорил он мне,— Поверьте, я ехал с другими мыслями, думал пробыть короткий строк и вернуться; но близость к этому человеку меня просто преображает. Меня тянет и тянет жить здесь всегда. Я об этом уже сказал своей Мусе (читай: Зине. — В. Ч. ) и написал родным. Я рву с прошлым и делаюсь мужиком…” (21).
По всей вероятности, такое решение Симон принял в начале сентября. В том, что в Ясной Поляне нет и никогда не было тайной типографии, он давно убедился. Однако общение с Толстым открыло ему глаза на многие вещи, заставив переосмыслить всю свою прежнюю жизнь. Искренне увлекшись “толстовством”, Симон после долгих душевных терзаний объявил родным и близкому окружению, что бросает институт и навсегда остается жить в деревне. Лев Николаевич видел в Симоне последователя своего учения и относился к нему с особой нежностью и любовью.
Следует предположить, что к этому времени Симон перестал посылать донесения в Петербург и там, естественно, заволновались. В Департаменте полиции надеялись, что скоро сам Симон заявится в столицу, так как студенческий билет ему был выдан до 11 сентября. Однако время шло, а он не появлялся, неизвестность настораживала охранников и заставляла действовать. Необходимо было, в первую очередь, навести справки о пропавшем агенте, но так, чтобы даже тульские коллеги не догадались о секретной миссии Симона. И тогда в Тулу полетела секретная депеша:
24 сентября 1886 г. Секретно.
№ 2280
506 Господину начальнику Тульского
губернского жандармского управления
Департамент полиции признает необходимым установить личность мужчины, проживающего ныне в Ясной Поляне, по-видимому, студент С. -Петербургского лесного института, называемого в среде товарищей Адею (Адя) и получающего корреспонденцию в Туле по адресу: Почтовая улица, Михаилу Поповичу Дмитриеву с передачею Ф. П. Сим. и в Ясной Поляне через полустанцию Козлова Засека. Вследствие сего Департамент имеет честь покорнейше просить Ваше Высокоблагородие установить личность проживающего в Ясной Поляне мужчины и его знакомых по Туле Дмитриева и Ф. П. Сим. и доставить о них подробные сведения.
По сему Департамент долгом считает присовокупить для Ваших соображений: 1) что по спискам студентов Лесного института на II курсе значится Симон Федор Павлович, сын прапорщика, 25 лет от роду, получивший первоначальное образование в Тульском реальном училище; 2) что из дел Департамента усматривается, что в 1881 году Симон, будучи воспитанником реального училища в Орле, был замечен во вредном направлении, усвоенном им под влиянием воспитанников Новикова и Саламатина, привлекавшихся к дознанию, и студента Арцибушева, приезжавшего в Орел на каникулы.
Ввиду таких указаний в апреле 1881 года за Симоном по распоряжению Департамента был учрежден негласный надзор, который в настоящем году прекращен вследствие одобрительной аттестации о поведении Симона в течение пяти лет.
Подписал Директор П. Дурново” (22).
Анализируя данный документ, обратим внимание на следующие детали.
Во-первых, документ отправлен 24 сентября 1886 года, то есть спустя тринадцать дней после окончания срока “командировки” Симона. Во-вторых, бросается в глаза чрезмерная осведомленность Департамента полиции. Оказывается, местная полиция совершенно не ведает о том, что в Ясной Поляне уже три месяца живет студент из Петербурга вместе с семьей, а столичной полиции известны не только адреса, по которым Симон получает корреспонденцию, но и его интимное имя “Адя”. В то же время, для зашифровки истинной цели и обоснования своего требования Департамент полиции специально показывает “неосведомленность” в том, что “Адя”, Ф. П. Сим. и Ф. П. Симон одно и то же лицо, а также “неуверенно” высказывает предположение, что “Адя… — по-видимому, студент С. -Петербургского лесного института”. Чрезмерная осведомленность Департамента полиции о личности Симона вполне объяснима. Что касается “почтовых ящиков” в Туле и Козловой-Засеке, то они были определены заранее, еще в Петербурге, перед поездкой Симона в Ясную Поляну. С их помощью осуществлялась двухсторонняя связь агента со своим куратором. В-третьих, информация Департамента полиции о том, что Симон ранее состоял под негласным надзором полиции, дает основания предположить о способе его вербовки в секретные сотрудники — на компромате. Видимо, произошло это в 1884 году, когда Симон поступал в Лесной институт. По существующим тогда правилам, каждый абитуриент, поступающий в высшее учебное заведение, обязан был представить свидетельство о политической благонадежности. Когда Симон обратился в полицию, ему в этом отказали, ссылаясь на то, что он “был замечен во вредном направлении”. Затем в процессе “душевной” беседы ему намекнули, что он может получить необходимый документ, но только при условии, что будет. . . помогать полиции. Симону ничего не оставалось, как дать свое согласие. Таким образом, в Петербургском охранном отделении появился еще один секретный сотрудник, “освещающий” студенческую среду.
После получения предписания из Петербурга тульские жандармы негласно навели необходимые справки, и вскоре в Департамент полиции был направлен ответ:
Начальник
Т У Л Ь С К О ГО
Губернского
Ж А Н Д А Р М С К О Г О
Управления
8 октября 1886 г.
№ 499
г. Тула
Секретно.
В Департамент Полиции
На отношение от 24 минувшего сентября за № 2280/506 имею честь донести Департаменту, что Бахмутский мещанин Михаил Петров Дмитриев получает корреспонденцию с почты на свое имя с передачею Федору Павлову Симону и получил два письма: одно месяца два или три тому назад с деньгами 10 руб. из г. Орла, как полагает Дмитриев от матери, а другое тоже с деньгами 15 руб. из г. С. -Петербурга от А. Голощанова из
Лесного института 28-го минувшего сентября, последнее и сейчас находится у Дмитриева и по вскрытии в нем оказались одни деньги без письма. Симон воспитывался в Тульском реальном училище и жил в то время у Дмитриева на квартире, по окончании курса четыре года тому назад поступил в Лесной институт, откуда вышел в настоящем году и ныне живет у графа Толстого в с. Ясная Поляна, Крапивенского уезда, в качестве работника; две недели тому назад Симон заходил к Дмитриеву получить корреспонденцию. Дмитриев образ жизни ведет приличный, занимается выделкою памятников, имеет каменоломни близ ст. Бараново, Московско-Курской железной дороги; в политической неблагонадежности замечен не был. За Федором Павловым Симоном мною поручено местному исправнику учредить самый тщательный секретный надзор, и за образом жизни его, знакомствах и занятиях имеется неослабное наблюдение, и что по сему окажется мною будет донесено дополнительно.
При этом долгом считаю присовокупить, что граф Толстой, в имении которого проживает Симон, освобожден из под негласного надзора полиции циркуляром Департамента от 6-го февраля сего года за № 475.
Полковник (подпись. )” (23).
Отметим любопытную деталь: в жандармском документе упоминается А. Голощанов “из Лесного института”, приславший Симону пятнадцать рублей и не написавший ему ни строчки. Можно с уверенностью утверждать, что этим благодетелем на самом деле был Федин куратор из Охранки. Когда агент вовремя не вернулся из “командировки”, то он предположил, что у Симона кончились деньги и он не может купить билеты на обратный путь. Поэтому в Тулу по заранее условленному адресу и была направлена указанная сумма. Если бы эти деньги посылал коллега-студент, то он, скорее всего, черкнул бы другу пару слов.
И еще. Если рассматривать этимологию фамилии “Голощанов”, то на сленге оперативников (многие термины заимствованы из воровского жаргона) слово “голяк” обозначает “пусто, ничего нет” (24). Иными словами, фамилию “ГОЛОщанов” можно перевести как “Человек, которого в действительности не существует”.
Пока столичные охранники ломали голову над тем, как им поступить с агентом-отказником, из Тулы поступило очередное донесение:
Начальник
Т У Л Ь С К О ГО
Губернского
Ж А Н Д А Р М С К О Г О
Управления
8 октября 1886 г.
№ 499
г. Тула
Секретно.
В Департамент Полиции
В дополнение донесения от 8-го сего октября за № 499, имею честь доложить Департаменту, что по собранным на месте сведениям оказалось, что в сельце Ясной Поляне, летом сего года действительно проживал студент С. -Петербургского лесного института II курса Федор Павлович Симон по билету, выданному от 21 июня за № 842 сроком по 11-е сентября сего года, при нем находилась жена его Зинаида Михайловна; во время проживания в Ясной Поляне вел знакомства с выкрестом из евреев Исааком Борисовым Фердерман (25) и его женою Надеждою Борисовою. Симон вместе с Фердерман часто ходил к местному землевладельцу графу Льву Толстому, с которым косили сено, пахали землю и рубили дрова. Жена Симона называет мужа “Адя”. В настоящее время Симон, вместе с своим семейством выехал в г. С.-Петербург. Исаак же Фердерман проживает и теперь в Ясной Поляне, и мною сделано распоряжение в выяснении его личности и об установлении за ним негласного наблюдения полиции.
И. д. Начальника Управления
Штабс-Ротмистр (подпись)” (26).
Покаянное письмо
Почему Симон уехал из Ясной Поляны?
Его решение остаться навсегда в деревне не одобрила жена. Знакомый Феди — А. С. Буткевич, характеризуя супругу Симона, писал:
“Как будто для иллюстрации житейской истины, что в браке сходятся противоположности, судьба сочетала этого женственного юношу (Симона. — В. Ч. ) с грубой по душе и фигуре орловской мещанкой. Некрасивая, грубая и прямо отталкивающая внешность ее была полным контрастом с женской, гибкой фигурой Симона. Далекая от всяких идей, а тем более толстовских, она, конечно, никак не могла добровольно пойти на жизнь в деревенской хате, в крестьянской обстановке. Вся она была грубая проза жизни, сама практичность” (27).
Поначалу Зиночка пыталась убедить мужа отказаться от принятого решения, но когда уговоры не помогли, разыграла сцену с отравлением, и Симон уступил. Заняв денег у Толстого, которому он объяснил, что родные отказались от них и перестали присылать деньги, Симон, вместе с семьей, уехал в Петербург. Спустя несколько дней Лев Николаевич писал художнику Н. Н. Ге: “Симон уехал, его жена увлекла… Какой чудный человек. Весь светится и горит. Тоже за него жутко, когда посмотришь с мирской точки зрения, а перенесешься в его душу, то так радостно и твердо” (28).
Через несколько дней после отъезда Симона в Ясную Поляну приехала его мать, Елизавета Антоновна, которую, по словам Л. Н. Толстого, “все очень полюбили” (29). Впоследствии она бывала в московском доме писателя и писала ему длинные и не очень грамотные письма. В них она жаловалась на неудачную жизнь дочери, Екатерины Павловны Гимер, и просила у Льва Николаевича совета (30). Живя в Москве, Толстой познакомился с сестрой Феди Симона и, чтобы поддержать ее материально, давал ей переписывать свои рукописи. Именно ее семейная драма и послужила основой для написания пьесы “Живой труп”.
Обратим внимание еще на один факт, который в нашем исследовании будет играть немаловажную роль. Находясь в Ясной Поляне, Симон под влиянием Толстого начал писать статью по метеорологии, предполагая в дальнейшем заняться составлением научно-популярных книжек для издательства “Посредник”. Оценивая эту работу, Лев Николаевич писал П. И. Бирюкову в октябре 1886 года: “Его (Симона. — В. Ч. ) начало метеорологии хорошо по чувству, по отношению к предмету, но мне все кажется, что нужно строго научное… ” (31). В дальнейшем писатель интересовался его успехами на этом поприще. “Симон все еще пишет свою книжку, — сообщал П. И. Бирюков Толстому в письме от 8 ноября 1886 года,— обещает скоро кончить. Он читает мне ее. Я полагаю, что если поправить ее, принимая во внимание Ваши указания, то выйдет образцовая вещь” (32). Однако, как показали дальнейшие события, ни одна из начатых Симоном работ так и не была закончена (33).
Из Петербурга Симон посылал в Ясную Поляну письма (34), а Толстой, в свою очередь, передавал через друзей “Симону милому” поцелуи (35). Осенью 1887 года Лев Николаевич получил письмо, в котором Симон признавался, что является тайным агентам полиции и был командирован в Ясную Поляну следить за ее жильцами и посетителями. В своих воспоминаниях И. Б. Файнерман так описывает это событие:
“Прошла зима, пролетело еще лето, и вот на пути из Смоленской общины я заезжаю ко Льву Николаевичу. Он грустный-грустный и держит письмо в руках.
— Вы помните, вероятно, того студента, что жил здесь и работал? — сказал Лев Николаевич. — Потеряли мы его! Пишет ужасное письмо, где рассказывает все, всю свою страшную тайну. Он — шпион. Да и был шпионом, когда жил здесь. Ему поручили следить за нами и все доносить. Он жену любил, нужны были деньги, и она благословила его на эту должность. Но, живучи здесь и увидя нас ближе и убедившись, что не о чем доносить, и будучи тронут новым взглядом на жизнь, он искренне увлекся и на самом деле захотел жить другой жизнью. . . Но тут опять жена стала на пути. Она увидела, что он службы своей не исполняет, денег лишился и может еще подвергнуться гонению со стороны тех, вот и разыгралась тогда сцена с отравлением. Вся эта история с родителями была придумана. Родители-то, оказывается, были их патроны по сыскной части, и те действительно осердясь, перестали им посылать деньги за бездеятельность. Плохо работали. Потом, когда они приехали в Петербург и он опять попал в институт, она примирила его с сыскным начальством и заставила вновь записаться в это черное число. Теперь, — пишет он,— он следит за другими, его обязанности другие, и нам про себя может откровенно все рассказать. Жизнь его надломлена… Душа убита… Вот прочтите. Какой ужас! Какой ужас!..
И он передал мне письмо. Я не мог читать его. Меня душили негодование и скорбь. Лев Николаевич отвернулся.
— Погибшая душа! — вздохнул он. — Думаю написать ему… ” (36).
И все же Симон нашел в себе мужество порвать с Охранкой. В письме от 25 января 1888 года он сообщал Толстому: “Волей-неволей попав в центр борьбы страстей, я не мог остаться покорным зрителем стонущих, что-то живое во мне начинало так же стонать и болеть и я пошел в борьбу. . . У меня был обыск, меня преследуют по пятам, обвиняют людей в знакомстве со мной и т. д. и т. д. ” (37).
Вскоре Симон был вынужден вместе с семьей покинуть Петербург и уехать в г. Бирск Уфимской губернии, где устроился работать помощником лесничего. С нового места жительства он написал Толстому два письма: от 9 февраля 1890 года и от 5 сентября 1903 года Лев Николаевич ответил ему письмом от 22 февраля 1890 года (38). Последняя весточка от бывшего шпиона пришла в августе 1908 года. В день своего восьмидесятилетия писатель получил открытку с надписью: “Искренне желаю еще много лет чувствовать Ваши удары по нашей совести. Ф. Симон” (39).
Два Федора. Что общего?
Теперь, когда о личности Феди Симона мы имеем более-менее объективное представление, попробуем найти общие черты, которые роднят его с Федей Протасовым. Во-первых, к Симону можно с полной уверенностыо отнести слова Л. Н. Толстого, задумавшего вывести в “Живом трупе” образ “отличной души человека” (40), “запутавшегося, падшего до презрения только от доброты” (41). Именно сочетание высокого и низкого в Симоне роднит его с Протасовым. Во-вторых, по просьбе Л. Н. Толстого, Симон готовил научно-популярную книжку для издательства “Посредник”, но работу так и не закончил. Федя Протасов также пытается писать труд, но не доводит его до конца. Когда князь Абрезков спрашивает его: “Ну, а труд?”, он отвечает: “Пробовал. Все нехорошо. Всем я недоволен…” (42). В-третьих, что особенно важно, совпадают имена Симона и Протасова. Л. Н. Толстой нередко в черновиках сознательно давал своим персонажам настоящие имена или фамилии прототипов, чтобы яснее представлять то лицо, с которого он писал (43). В-четвертых, имеется еще один существенный аргумент в пользу нашей версии, на который никто из исследователей ранее не обратил внимание. Речь идет о приятелях Феди Протасова. В авторской ремарке указываются их фамилии: Михаил Андреевич Афремов, Стахович, Буткевич и Коротков. Сразу отметим, что все это фамилии реально существовавших лиц, знакомых писателя. Что нам известно о них?
О М. А. Афремове и Короткове найти каких-либо сведений, к сожалению, не удалось. Известно только, что помещики Афремовы были старинными знакомыми семьи Толстых (44). Что касается Короткова, то, по всей вероятности, это родственник И. И. Горбунова-Посадова — редактора издательства “Посредник” (45) и теоретически Симон мог быть его знакомым.
Стахович Михаил Александрович (1861–1923) — близкий знакомый семьи Толстых, корреспондент и адресат Л. Н. Толстого. Был частым гостем в Ясной Поляне, дружил с сыновьями и дочерьми писателя. Летом 1886 года принимал активное участие в сельскохозяйственных работах в Ясной Поляне, помогая крестьянам. Молодой дворянин научился и пахать, и косить, и сено на возы накладывать. “Уж и прост он, — говорили о нем мужики и бабы,— с душой человек”,— вспоминал И. Б. Файнерман (46). О том, что Стахович гостил в Ясной Поляне в начале октября 1886 года отмечает в своем дневнике и дочь писателя Татьяна Львовна (47). В пьесе Стахович впервые появляется во втором действии, вторая картина, явление первое, а в авторской ремарке указано, что он “мохнатый”. Действительно, на фотографиях 1880-х годов у Миши Стаховича были пышные, курчавые волосы. Федя Симон и Миша Стахович были ровесниками: летом 1886 года им обоим исполнилось по двадцать пять лет; они вместе жили и работали в Ясной Поляне, потому их без особой натяжки можно назвать приятелями.
Буткевич Анатолий Степанович (1859–1942) — знакомый Л. Н. Толстого. Из семьи военного. Учился в Орловском реальном училище вместе с Симоном (в разных классах). За революционную деятельность был исключен из 2 курса Петровской академии и сослан в Сибирь. После ссылки увлекся учением Толстого. Впервые посетил Ясную Поляну в конце июля 1886 года. В своих воспоминаниях он отмечал: “С Симоном мы довольно часто виделись в Ясной Поляне” (48). В пьесе Буткевич — “бритый” (49). Действительно, после возвращения из ссылки Анатолий Степанович носил короткую стрижку, о чем свидетельствуют фотографии тех лет. Как видим, из четырех приятелей Феди Протасова двое (Стахович и Буткевич) были хорошими знакомыми Феди Симона.
Таким образом, проведенное нами исследование, дает основания утверждать, что Федя Симон был одним из прототипов Феди Протасова.
Не Симонов, а Симон!
В заключение, укажем на редакторскую ошибку в пьесе “Живой труп”, связанную с фамилией Симона, которая повторяется в публикуемых изданиях на протяжении столетия! (50).
Как известно, драма была опубликована спустя год после смерти писателя, в 1911 году, в первом томе “Посмертные художественные произведения Льва Николаевича Толстого” (под редакцией В. Г. Черткова). Пьеса не была завершена автором, поэтому, как отмечают исследователи, многие места в ней остаются непонятными читателю. Так, М. С. Альтман, обращает внимание на одно из них. “В драме Толстого, — пишет он, — так и остается не разъясненным очень интересный не только для суда но и для нас вопрос о денежных посылках Карениных” (51).
Напомним, что речь идет в деньгах, получаемых Федей Протасовым в Саратове, где он поселился после своей мнимой смерти и куда Каренины ежемесячно посылали ему переводы. В процессе расследования судебный следователь пытается добиться у обоих Карениных признания этого факта, а также требует назвать лицо, которое получало и передавало деньги Протасову. Каренины посылку денег признают, но назвать “соучастника” отказываются. Отказывается назвать его и Протасов. И тогда следователь сам сообщает фамилию человека, которую скрывают от него допрашиваемые:
Суд. след. Почему вам посланы были деньги?
Федя (молчит).
Суд. след. Вы получали через Симоно(ва) посылаемые вам в Саратов деньги?
Федя (молчит)”. (52)
Итак, если верить судебному следователю, то деньги Протасову в Саратове передавал некто Симонов. Кто он? На этот вопрос читатель не найдет ответа в тексте драмы. Упомянутая фамилия встречается там один-единственный раз. Среди действующих лиц в авторской ремарке она также не упоминается.
На загадочность этого места обратил внимание редактор еще при первом издании пьесы. К фамилии Симонова было сделано следующее примечание: “Мы уверены, — говорится в нем, — что здесь автор ошибся, под Симоновым имея ввиду Евгеньева, упомянутого в конце письма Феди в действии IV, картине II, явлении V” и предлагается “заменить имя Симоно(ва) — кстати, и не дописанное самим Львом Николаевичем, — Евгеньевым” (курсив мой. — В. Ч. ) (53).
С таким редакторским замечанием нельзя согласиться. В данном случае Л. Н. Толстой никакой ошибки не допустил. Он сознательно указал фамилию реально существовавшего лица — Симона Федора Павловича. Именно Симон, будучи студентом, проживал в Петербурге в то время, когда Николай Гимер после симуляции самоубийства покинул Москву и поселился в столице у своего родственника Веловзора (54). Писатель, по-видимому, предполагал, что именно Симону присылала деньги сестра, Екатерина Гимер, для передачи бывшему мужу, поэтому и указал в пьесе настоящую фамилию прототипа. Заметим, что в действительности зимой 1895 года, когда развивались указанные события, Симона в Петербурге уже не было, он уехал из столицы еще в 1890 году.
В том, что редактором первого издания “Живого трупа” в тексте была допущена ошибка: вместо “Симона” напечатано “Симоно(ва)”, можно легко убедиться, просмотрев автограф, хранящийся в рукописном отделе Государственного музея Л. Н. Толстого в Москве. В слове “Симона” буква “а” написана рукой писателя четко и ясно, и никаких сомнений не вызывает (55). Кстати, такую же фамилию указывает в копии и переписчик А. П. Иванов (56). Надеемся, что в последующих изданиях пьесы Л. Н. Толстого “Живой труп” эта редакторская ошибка будет исправлена.
Примечания
I. См.: Давыдов Н. В. Из прошлого. М., 1913; Кони А. Ф. Живой труп в действительности // Ежегодник имп. театров. 1911. — Вып. VI; Гусев Н. Н. Происхождение сюжета “Живого трупа” (Дело Гимеров) // Л. Н. Толстой. Юбилейный сборник. М.; Л., 1928; Жданов В. А. Последние книги Л. Н. Толстого. М., 1971; Крылов И. Ф. Были и легенды криминалистики. Л., 1987 след.
2. Шамаро А. Виновник, оставшийся в тени // Наука и религия. 1971. № 12. С. 36.
3. Марьянов А. Жизненный случай и литературный сюжет // Вопросы литературы. 1970. № 6. С. 100.
4. Впервые эта гипотеза была высказана нами на I Всесоюзных Толстовских чтениях в Москве (1988 год), однако опубликована не была. См.: I Всесоюзные Толстовские чтения. Программа. М., 1988, С. 7.
5. См.: Толстой И. Л. Мои воспоминания. М., 1969. С. 446; Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Т. 2. М., 1960, С. 539 след.
6. См.: Тенеромо И. Живые слова Л. Н. Толстого. М., 1912, С. 164–168.
7. См.: Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. В 90 т. Юбил. изд. М., 1928–1958. Т. 65. С. 34. Далее — ПССТ.
8. Толстой И. Л. Указ. соч. С. 164–165.
9. Буткевич А. С. Воспоминания //Летописи Гос. литер. музея Л. Н. Толстого. Кн. 2. М., 1938. С. 355.
10. ПССТ. Т. 65. С. 34.
11. ГАРФ. Ф. 102. Оп. 261. Д. 240. Л. Д. 30.
12. Н-ский Б. Л. Н. Толстой и департамент полиции // Былое. 1918. № 3(31), С. 209–210. В тексте допущена опечатка: вместо “87/87” надо “87/88”. См.: РО ГМТ. “Дело Департамента полиции № 349. Ч. 1 └О писателе графе Льве Николаевиче Толстом“”. Л. Д. 7об.
13. См.: Перегудова З. И. Политический сыск России. 1880–1917 гг. М., 2001. С. 60.
14. ГАРФ. Ф. 102. 3-е д-во. 1886, Д. 580. Л. д. 1–7.
15. Буткевич А. С. Указ, соч. С. 354.
16. См.: “Дело Департамента полиции “По поводу сведений об устроенной в Москве в квартире графа Льва Толстого тайной типографии” ГАРФ. Ф. 102. 3-е д-во. 1886. Д. 296, Л. д. 1–2.
17. Карякин В. Н. Московская “охранка” о Л. Н. Толстом и толстовцах // Голос минувшего. 1918. № 4–6. С. 289.
18. Типография Л. Н. Толстого // Былое. 1917. № 2. С. 19.
19. Толстой И. Л. Указ. соч. С. 165.
20. Факт пребывания художника Н. Н. Ге в Ясной Поляне летом 1886 года не отмечен литературоведами. См.: Л. Н. Толстой и Н. Н. Ге. Переписка. М.: Л., 1930; Гусев Н. Н. Летопись жизни и творчества Льва Николаевича Толстого. 1829–1890. М., 1958. О том, что Н. Н. Ге действительно гостил в это время у Толстого свидетельствует дочь писателя Татьяна Львовна. 4 августа 1886 года она записала в дневнике: “Здесь живет дедушка Ге, и мы много с ним беседуем”. Ровно через месяц, 4 сентября, она отметила: “Вчера Ге уехал, и мы совсем одни…” См.: Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник. М., 1987. С. 126, 128.
21. Тенеромо И. Указ, соч. С. 165–166.
22. ГАРФ. Ф. 102. 3-е д-во. 1886. Д. 580. Л. д. 1–2. Копия.
23 Там же. Л. д. 3–4. Оригинал. Заметим, что негласный полицейский надзор за Л. Н. Толстым был установлен секретным приказом московского обер-полицмейстера А. А. Козлова за № 422 от 28 сентября 1882 года на основании циркуляра Департамента государственной полиции за № 1202 о “вредной деятельности графа Льва Толстого и члена Географического общества Александра Пругавина, вследствие сношения их с сектантами”. См.: Карякин В. Н. Указ, соч. С. 284.
24. Бурик В. И., Шелестюк В. Г. Жаргон преступников. Киев, 1979. С. 43.
25. Имеется в виду И. Б. Файнерман.
26. ГАРФ. Ф. 102. 3-е д-во. 1886. Д. 580. Л. д. 5–5об. Оригинал. В именных указателях некоторых изданий ошибочно указывается, что Симон Адель (Адя) — жена Ф. П. Симона. См.: Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Т. 2. М., 1960, С. 539; Толстой И. Л. Указ соч. С. 446.
27. Буткевич А. С. Указ. соч. С. 354.
28. ПССТ. Т. 63. С. 400.
29. Там же. С. 388. В некоторых комментариях ошибочно указывается, что Е. А. Симон посетила Ясную Поляну в октябре 1887 года. См.: ПССТ. Т. 64. С. 101.
30. В РО ГМТ хранится девять писем Е. А. Симон к Л. Н. Толстому.
31. ПССТ. Т. 63. С. 388.
32. РО ГМТ. БЛ. П. 85/2. № 19.
33. См.: ПССТ. Т. 63. С. 389.
34. В РО ГМТ имеется пять писем и одна открытка Ф. П. Симона к Л. Н. Толстому. Даты написания трех писем неизвестны и датируются исследователями концом 80-х годов. На основании имеющихся у нас материалов более точные даты этих писем определяются следующим образом:
письмо (“Всем всем. Чувствую в себе что-то негодное…”) следует датировать 8–12 октября 1886 года, то есть временем отъезда Симона из Ясной Поляны. О том, что это было первое его письмо свидетельствует просьба встретить и проводить мать, Елизавету Антоновну, которая должна была приехать в Ясную Поляну, а также вопрос: благополучно ли доехал домой Никита, который. видимо, отвозил его семью на железнодорожную станцию. Л. Н. Толстой в письме к П. И. Бирюкову от 12–13 октября писал, что он получил письмо от Симона и что его мать “все очень полюбили” (ПССТ. Т. 63. С. 388). В комментарии к данному письму ошибочно указывается, “что письмо Ф. П. Симона к Толстому неизвестно” (там же. С. 389).
Второе письмо (“Ну как живете, друзья мои…”) следует датировать апрелем 1887 года, на основании письма С. А. Толстой от 13.04.1887 года, в котором она сообщает, что Л. Н. Толстой получил письма от Черткова, Бирюкова и Симона (см.: там же. Т. 84. С. 25). О том, что письмо Симона было написано весной 1887 года, свидетельствуют строки его письма: “…как взошла рожь у Надежды, я пахал очень неважно…”
Третье письмо (Дорогой Лев Николаевич! Давно я не писал Вам…”) датируется 25 января 1888 года, согласно перлюстрированного Департаментом полиции письма Ф. П. Симона, в котором он “не скрывал перед Толстым своего революционного направления” (Н-ский Б. Указ. соч. С. 210).
35. См.: ПССТ. Т. 63. С. 388; Т. 64. С. 43, 56.
36. Тенеромо И. Указ, соч. С. 168.
37. РО ГМТ. Письмо датируется на основании сведений Департамента полиции о перлюстрации письма Ф. П. Симона от 25 января 1888 года. См.: Н-ский Б. Указ. соч. С. 209–210.
38. См.: ПССТ. Т. 65. С. 34.
39. РО ГМТ. Открытое письмо от 25.VIII.1908 года.
40. Литературное наследство. Т. 37–38. М., 1938., С. 548.
41. ПССТ. Т. 52. С. 112.
42. Толстой Л. Н. Собр. соч. в 22 т. Т. 11. М., 1982. С. 307.
43. См.: Интервью и беседы с Львом Толстым. М., 1986. С. 189.
44. См.: ПССТ. Т. 53. С. 408,498.
45. См.: там же. Т. 74. С. 251.
46. Тенеромо И. Указ. соч. С. 405.
47. Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник. М., 1987. С. 129.
48. Буткевич А. С. Указ. соч. С. 354.
49. Л. Н. Толстой. Соб. соч. в 22 т. Т 11. С 30.
50. См.: Чисников В. Не Симонов, а Симон! // Книжное обозрение. 1994. 28 июня; Новый журнал. 1995. № 1. С. 189–190.
51. Альтман М. С. У Льва Толстого. Тула, 1980. С. 24.
52. Посмертные художественные произведения Льва Николаевича Толстого. Т. 1. М., 1911, С. 229.
53. Там же. С. 243.
54. См.: Крылов И. Ф. Указ. соч.
55. См.: РО ГМТ. Оп. 6. Л. 75 /фотокопия/.
56. См.: там же. Оп. 15. Л. 103.