Опубликовано в журнале Нева, номер 8, 2012
Лилиана Сашина
Лилиана Александровна Сашина родилась в 1978 году в Тюменской области. Публиковалась в альманахах, автор поэтических сборников “Наития” (2010) и “На дне Седьмого Неба” (2008).
В лебеде увязает калитка
петли ржавые, медлит рука,
жду, что бабушка громко окликнет:
— Что ж ты, милая? Шибче толкай!
Плотно сомкнуты синие ставни,
дверь подперта чугунной клюкой,
мне домишко в наследство оставлен:
деревенский приют — городской;
…
печь в углу с задымленной заслонкой,
пол дощатый не крашен, не мыт;
паутиной — прозрачной и тонкой —
занавешена полка; гремит
в такт шагам, ударяя соседок,
чашка белая в красный горох;
ненасытною молью изъеден
полубархатный полог; порог —
словно горб, безобразный и грубый —
весь в занозистых трещинах, мне
и рубцы небеленого сруба,
и засохший цветок на окне
больно душу царапнут — поплачем
чуть попозже — светло и легко,
я по крови, по мысли горячей
никогда не была городской;
…
запах свежести — извести едкой,
подсиненной; до скрипа чисты
половицы и стекла, салфетки —
под сервизом, в кувшине — цветы,
укачало веселые шторы
на прохладной волне сквозняка;
я не гостьей — хозяйкою — споро
старый дом прибирала к рукам —
приручала, баюкала — чуял:
не бесхозный, не кинутый — мой;
птицы с места на место кочуют,
чтоб однажды вернуться домой;
…
вечер выплеснул солнца остатки
прямо в окна избы, что в конце
тесной улочки; рябью закатной
синь подернута, и в хрипотце
галок грающих — сумрак и смута,
с гнезд сорвавшись, примкнули грачи
к темной массе. И ночь — бесприютна,
и все те, кто остались в ночи;
…
как чудно и таинственно в чане,
где вода налита до краев,
точно небо ночное, качаясь
в нем, до сути своей достает;
точно звезды — не звезды, а — камни,
угодившие прямо на дно,
в это черное зеркало кануть
и луне молодой суждено;
…
рассветает туманно и зябко,
размывает над соснами тьму;
то порожними ведрами звякнет,
то протяжно-приветливым “му-у”
оглушает и будит округу,
отголосками тянется вдаль —
до невставшего солнца и луга,
до полей, перелесков, туда,
где в прохладе густеет черничник
обдавая лиловым дымком;
…
ах ты, сердце-сердечко синичье,
ты у певчего горла — комком,
часто бьешься, и гулко, и тесно,
не утишу, не спрячу сама;
голос дан не для плача — для песни,
колокольня в деревне нема,
щебечи и высвистывай радость,
боль сама о себе пропоет;
где черничник вздыхает прохладой —
там вздыхает и сердце мое.
Июльское
… Ставни зыбкие с ромбом в середке
обрамляют оконный прищур —
то лукавый, то ласково кроткий —
тот, который упрямо ищу
в городских застекольях — мелькнет ли
что-то близкое, знак ли подаст;
…
у пруда тальниковые метлы
с неба звезды смахнули — вода
расступилась, чтоб тут же сомкнуться
крепче прежнего, — рябь расплылась,
тонко звякнули белые блюдца
полусонных кувшинок;
…
пылал
мак садовый на фоне шафрана —
и роскошество алое жгло,
пах жасмин удушающе пряно,
и молочные мальвы в стекло
засмотрелись — как в зеркало — статью
благородной своею гордясь;
стриж кроил золотое — метался
низко-низко, как будто дождя
обещал всем к полудню, но зноем
обдавал редкий вздох ветерка;
…
подбирая волну за волною,
пела синие песни река,
конь, коснувшись холодного, фыркал,
шумно воду тянул, мордой тряс,
и, пугливо шарахаясь, рыбка
зарывалась в придонную грязь;
…
по макушку облитая солнцем —
млела липа и пышно цвела,
то и дело июльские соты
наполняла трудяга пчела;
…
разморенные вялые кроны
жалит крыш раскаленная жесть,
в ряд по колышкам — банки, бидоны
по старинке развешаны;
здесь
отзовутся радушно ступеньки,
вслух дотошно шаги перечтя;
враз синицы, затейливо тенькнув,
с облюбованной ветки взлетят
и растают — как не было вовсе —
стихнет гомон, и эхо — за ним;
растушеваны абрисы сосен,
день июльский протяжно звенит,
увязая в меду разогретом,
как попавшая в чашку оса;
…
бесконечное — тянется лето
и — ведро за ведром — небеса
достает из колодца-темницы
и разносит по сельским дворам:
полетит в вышину — точно птица —
и обратно вернется журавль,
скрипнув горько, замрет — одноногий,
провожая с тоской облака;
…
подорожник у пыльной дороги,
голубая тесьма василька
вдоль овса,
красный клевер с пыреем —
на лугах, и кислицы костер
перелесок осиновый греет —
щедр июль и в забавах хитер.
В зените август
…В зените август — солнца медный шар
еще тяжел и щедро пышет жаром;
в бордовом позднем маке, чуть дыша,
сплетает сеть паук, но острым жалом
разрежет нити шмель, стряхнет пыльцу,
на свет — смешно и неуклюже — пятясь.
Румяный август яблокам к лицу —
не счесть на щечках красноватых пятен;
…
листва — грубее, в радужках стрекоз
все больше — сплин и дремы поволока;
лиловый дым над медленной рекой.
Сквозь дрожь и рожь темнеет тропки локон;
…
день стар, но вечер — беспощадно юн,
застыли чуть серебряные мушки
у лебеды;
гороха плети вьюн
обнял легко, а ветер погремушкой —
стручком трясет — горошины сухи;
в ресницах желтых — маслянен и черен —
зрачок подсолнуха,
свернули лопухи
в тугие свитки листья.
Даже корень
крапивы жжет — до волдырей и слез,
малину для себя приберегая;
покатится, как мячик, под откос —
пролесками, полями, берегами —
за кромку горизонта солнце.
…
Всклянь
налиты сумерки разбуженной полынью,
луна — ленива, виснет, оголя
щербатый бок, и луч спускает — длинный —
до темноты, до веток и плодов,
ощупывает яблоки,
хохочет —
и вдруг — роняет громкое одно
в подол притихшей
августовской
ночи.
Наброски одного утра
к Л.
…
ты утром нежен: так — лаская — длишь
видений сонных привкус карамельный;
сквозь мглу ресниц пытаюсь разделить
тебя и солнце, но нарочно медлю,
чтоб пребывать в неведении; свет
скользнет по мне — податливой, — балуя,
а я тебя благодарю в ответ,
касаясь губ лукавым поцелуем.
…
во взгляде — мед, он темен и горчит,
когда задумчив ты, когда ты грустен;
добавят крапин солнечных лучи —
я ощущаю сладость в послевкусье.
…
пригоршню солнца опускать, шутя,
в ладонь твою — подставленную, — это
во мне сейчас игривое дитя
со взрослым сердцем женщины-поэта;
и весь твой облик, мимика и речь —
метафор ряд и сонм ассоциаций;
поэту бы — в высокое облечь,
ребенку просто хочется смеяться.
…
сменялось солнце ливнем, только он
кончался быстро, не успев начаться,
был светом ярким часто прорежён
так, будто небо плакало от счастья.
…
смеюсь светло, когда смеешься ты, —
о чем? — не знаю; Господи, прости нас..
ращу неспешно райские сады
из хрупких-хрупких яблонек-тростинок.
Медовое
к Л.
…Вечер тягучий в прожилках янтарных —
солнечный мед растекается, тает —
льется на листья, дрожит в паутинках;
птица фальшивит, уставшая тинькать, —
долгим был день;
ветер в небо отпустит
пух одуванчиков, стайку капустниц —
в медном медлительном белая завесь;
в капле медовой весь мир увязает.
…
Глаза твои цвета гречишного меда —
лучистый янтарь в нем не раз искупался;
ночной мотылек, притворявшийся мертвым,
вспорхнул и растаял в вечернем,
на пальцах
оставив пыльцы перламутровый отсвет;
тюль выдохнул ветер, как — с нежностью — имя,
и руки мои сознавались в сиротстве,
на миг расставаясь с руками твоими.
Трижды о
к Л.
… У пасмурной скалы певучая река:
то ласково прильнет, то яростно отхлынет,
то примется качать-баюкать облака
и с небом говорить на одиноком синем;
прохладною рукой ракушки оттолкнув,
со светлого песка задумчиво стекает;
то смотрится в себя, то в талую луну,
на каменной груди под утро затихая.
…
Ты глядишь насмешливо и нежно,
будто знаешь обо мне так много,
будто в этом — дымчатом и вешнем —
вопреки всему сошлись дороги:
тесно нижем странность и случайность —
чередуя темное со светлым;
опою тебя своей печалью,
о которой только ветер ведал.
Не клянись, и я не стану клясться;
в час, когда опять тревожит память,
ты мои холодные запястья
согревай горячими губами.
…
Прочти мне Лорку, голос твой сродни
вечерним водам — призрачным, негромким —
они приносят к берегам огни,
и отпускают, не коснувшись кромки
песчаной, и — не трогают камней,
и — не шуршат, оглаживая щебень,
а вновь и вновь приводят свет ко мне,
отняв его у тысяч звезд на небе
и у луны, она — осиротев —
в сердцах разбудит дремлющую чайку,
чей силуэт — темнея в высоте —
чуть отдает и Лоркой, и печалью.
Говори, говори
к Л.
…Говори, говори, — твой язык мне знаком,
я сама изъяснялась таким языком
там, где тише трава, где закаты — алей;
и наречие лун, и ветров диалект —
различаю.
Огонь странно равен мечу,
и печали мои — все тебе по плечу,
сердцу вровень и в такт твой волнующий ритм;
говори, говори.
…
Полуночная взвесь из листвы и дождя,
фонари — отрешенно — друг в друга глядят,
так слепой на слепого вдруг вскинет глаза,
чтобы что-то сказать,
но — невидящий — он не способен на взгляд,
от усилий пустые глазницы болят;
и никто не мечтает о долгих речах —
им бы ночь домолчать.
…
Задыхаюсь, из топких бессонниц спеша
добежать до тебя, долететь, додышать,
словно пара минут, и — слова отберут,
только пряную плоть тишины поутру
мне оставят;
лови влажный лепет реки,
птичий шорох в ветвях полусонных ракит,
белой яблони стон, вишни розовой вскрик,
я и ветром могу для тебя говорить;
словно пара минут, и — отнимут слова,
и придется в молчании
жизнь доживать.