Рассказы
Опубликовано в журнале Нева, номер 8, 2012
Марина Ясинская
Марина Леонидовна Ясинская по российскому образованию юрист и лингвист, по канадскому — магистр права. Живет в Канаде, город Эдмонтон, с 2006 года. В настоящий момент занимается правовыми исследованиями и разработками реформ уголовного права в Министерстве юстиции провинции. Писать начала несколько лет назад. В 2008 году стала лауреатом премии Facultet в номинации “Фантастика и фэнтези”. Участвует в различных сетевых литературных конкурсах. Публиковалась в журналах “Сибирские огни”, “День и ночь”, “Полдень XXI век”, “Уральский следопыт”, “Химия и жизнь”, “Мир фантастики”, “Очевидное и невероятное” и другие.
Лотерея жизни
Рассказы
Carte Blanche
РАЗЫСКИВАЕТСЯ
Смысл жизни.
Пропал около года назад.
Особые приметы: для мужчины тридцать пять лет, женат, сыну три года, хороший программист, двухкомнатная квартира, “хонда-сивик”, отпуск на море, гольф, фалеристика.
Вознаграждение гарантируется.
Артем остановился у стеклянной автобусной остановки, заляпанной, словно брошенными снежками, рваными клочками объявлений, пробежал текст глазами и криво усмехнулся. Он и сам мог бы написать похожее.
Бахрома из узких бумажных полос с телефонным номером уже лишилась нескольких лепестков: кто-то оторвал. Интересно, неужели и впрямь нашли разыскиваемое?
Хмыкнув, Артем поднял воротник — накрапывал мелкий ноябрьский дождик, а следующего автобуса, судя по пустой остановке, придется ждать еще долго. Да, а ведь мог бы не мокнуть сейчас на улице. Ехал бы домой на своей машине, да хоть на той же вот “хонде-сивик”… Дальнейшая цепочка мыслей выстраивалась быстро и привычно, как вымуштрованные солдаты на параде: мог бы стать хорошим программистом, владельцем иномарки и квартиры в центре, отдыхать на островах и заводить престижные хобби. Могло быть все — ведь на последнем выпускном он сдал свою карту с отличием! А в итоге…
Подошел автобус, желтый, как добрый тигр из детской сказки. Артем привычно нырнул в его ярко раскрашенное брюхо, плюхнулся на дешевый дерматин пустующего сиденья и прикрыл глаза. Не потому, что устал, а потому, что смотреть было не на что — маршрут его будней не менялся вот уже несколько лет.
Двадцать минут езды по знакомым улицам, ритуальные танцы на светофорах, пятьдесят две ступени наверх.
Борщ или курица с пюре, “Как на работе?” — “Нормально”.
Печенье к чаю, газета к лицу.
Дочка показывает раскраску или плюшевого зайца. Жена смотрит мыльную оперу на экранах чужих окон в доме напротив: “Ты представляешь, тот, что со второго этажа в третьем подъезде, сегодня пьяный с работы пришел! А ведь его всего месяц назад кодировали. А крашеная блондинка, с пятого в первом подъезде, только что привела к себе какого-то молодого парня. Не иначе, любовник…”
Три карты на стене — три успешно завершенных вояжа. Золотистые тона открытых земель, ломкие линии берегов, четкие полосы проложенных им маршрутов.
А четвертой карты не будет. Не будет новых горизонтов, не будет новых вояжей. Ничего больше не будет… Чертовы картографы!
Автобус вдруг фыркнул и взбрыкнул. Выплюнул густое облако сизого дыма — и затих.
— Сломались, — внес ясность ничуть не опечаленный водитель, — Выходим, выходим, ну же! — подгонял он.
Артем с сожалением вылез из брюха желтого зверя: там было сухо, а на улице моросило, и ветер, коварный, как вор-карманник, умело пробирался сквозь одежду и незаметно лишал тепла.
Улицы, изученные из окон автобуса вдоль и поперек, вплоть до потухшей неоновой буквы в названии аптеки, до асфальтовой кляксы на месте выбоины на тротуаре, преобразились, стоило лишь ступить на них ногой. Артем не сразу сообразил, в которой стороне дом. Всего пять кварталов — пожалуй, можно и пешком дойти.
Глотая смесь мокрой пороши и бензинового дыма, Артем шагал по знакомым, но неуловимо чужим улицам, безразлично скользя глазами по стенам безликих домов и равнодушным лицам прохожих.
Велосипедиста он заметил издалека — уж очень неожиданный и неуместный в это время года транспорт. Того и гляди, поскользнется на мокром снегу и вылетит на проезжую часть.
Накаркал.
Переднее колесо припадочно завиляло, отказываясь слушаться руля; велосипедист тяжело плюхнулся на землю, велосипед с обиженным треньканьем прокатился еще несколько метров и замер, врезавшись в фонарный столб.
Артем остановился около упавшего, помог ему подняться:
— Ничего не сломано? “Скорую” вызвать?
— Нет, все нормально, — помотал косматой головой велосипедист. — Спасибо, — он поднял глаза на Артема, и тот, рассмотрев из-под длинной челки заросшее щетиной осунувшееся лицо с больными глазами, недоверчиво прищурился.
— Димка?
Велосипедист настороженно уставился на Артема:
— Я тебя знаю?
Теперь уже Артем не сомневался:
— Неужели не узнаешь?
Димка молчал.
— Дим, да мы же с тобой первую карту вместе сдавали! И вторую… — тут Артем осекся.
— А-а, — в глазах Димки появилось узнавание. — Да, вторую сдавали…
Артем ругнулся про себя — вот ляпнул! Бросил беглый взгляд на давнего прияте-
ля — и постарался спрятать, убить сочувствие, которое появилось в глазах. Димка был лучшим вояжером курса, его ждали головокружительные перспективы. И вот во что он превратился!
Видимо, Артем отвел взгляд недостаточно быстро — Димка, неузнаваемый из-за густой, давно не стриженной шевелюры, с досадой отвернулся, завозился с велосипедом. Бросил через плечо:
— Ну, а ты как? Третья сдана, четвертую открываешь?
Артем вздрогнул. Постарался взять себя в руки.
— Нет, не открываю.
— Что так?
— Четвертая карта… м-м… пропала.
Вот так. Прошедшие и грядущие годы бесцельности и пустоты — все они уместились в трех словах.
Велосипедист обернулся, и Артем с трудом подавил в себе желание отвести взгляд. Вот, значит, как он только что смотрел на Димку… Чтобы скрыть замешательство, неловкость и досаду, он выпалил первое, что пришло в голову:
— Ну, а Даша там как?
И снова прикусил себе язык слишком поздно.
Димка снова отвернулся и завозился с велосипедом, бестолково прилаживая отвалившийся от руля блестящий, в мелкую ржавую крапинку, звонок, а потом, не поднимая головы, забормотал:
— Даша… Дашенька… Дай только время… Дай мне совсем немного времени… Потерпи еще чуть-чуть… Я уже почти…
Артем с трудом сглотнул.
Даша. Яркая, как солнечный зайчик, ясная, как погожий летний день…
Лучше бы он прошел мимо Димки, не узнав его.
* * *
Председатель Городского комитета картографии одобрительно взирал на нарядную толпу притихших под давлением торжественности обстановки выпускников с трибуны в форме глобуса. Стены актового зала украшали огромные репродукции старинных карт земель, потолок расписан под звездную карту, пол устлан коврами, изображающими личные карты самых выдающихся вояжеров современности.
Плотная глянцевая карта вкусно пахла типографией; Даша с удовольствием вдохнула сладковатый запах новой бумаги и остывшей краски и радостно улыбнулась: пункты ее вояжей почти полностью совпадали с Димкиными.
Димка же вертел в руках только что полученную карту и казался растерянным:
— Училище искусств? Что за ерунда! Математик или, там, физик — это я еще понимаю. Но художник?.. А синхронное плавание? Вообще чушь — я пейнтбол люблю.
— Планы картографов — планы народа, — привычно ответила Даша. Сама она тоже предпочла бы что-нибудь другое вместо Училища искусств, но была счастлива тем, что новые вояжи не разведут ее с Димкой в разные стороны, и не собиралась выражать недовольство полученной картой. Тем более что все равно ее не оспорить и не сменить.
— Планы народа, — пробурчал Димка с ноткой недовольства. — Если бы картографы и впрямь планировали для нас, они бы нанесли нам с тобой на карты острова Свадьба, Семья… Дети…
— Значит, на третьей будут, — ничуть не расстроилась Дашка и повернулась к стоявшему рядом Димкиному приятелю: — Тем, а у тебя что?
— Экологический, — отозвался тот, изучая свою карту.
— Здорово! — с энтузиазмом откликнулась Дашка и заглянула ему через плечо, рассматривая ломкие линии берегов и читая названия земель. — Так, ну, Первый Курс, Второй, Третий — это понятно. А это что за остров? Практика в Фонде Охраны Дикой Природы, ого!.. Студенческая газета? Интересно… Баскетбол… Ты играешь в баскетбол? Нет? Ну, теперь придется… “Свадьбы” тоже нет?
— И слава богу, — отшутился Артем. Отвернулся и незаметно вздохнул.
Даша не была запланирована среди открытий приятеля; Димка встретил ее случайно, почти уже приплыв в конечный пункт первого вояжа. Артем бы и сам был не прочь отыскать такую… Может, на третьей карте будет.
* * *
Димка, хоть и уверял, что с ним все в порядке, сильно хромал, и потому Артем не покинул бывшего однокашника.
Да и не только потому. Встретив много лет спустя давних приятелей, редко торопишься разбежаться по сторонам. Хочется обменяться новостями, вернуться ненадолго в воспоминаниях в “старые добрые деньки”, посмотреть со стороны на юного себя и снисходительно улыбнуться тогдашним планам и ожиданиям, надеждам, мечтам и наивной уверенности в том, что все будет именно так, как задумывается.
— Мы сдавали с тобой вместе вторую карту? — переспросил вдруг Димка и с подозрением уставился на Артема.
Да, разделить светлую ностальгию былого на двоих с ним вряд ли получится. Старый приятель выглядел человеком сломленным и сломанным: нестриженые волосы, давно небритая щетина, не фокусирующийся на собеседнике взгляд, реплики в сторону, порой невпопад, нескоординированные движения…
— Сдавали, сдавали… Ты где-то здесь живешь?
— Я? Я вообще не здесь, — рассеянно отозвался Димка, отирая рукавом куртки погнутую, выпачканную раму велосипеда.
— В другом районе?
— Район?.. Нет, нет… Разве что следующая жизнь…
— Квартира твоя где? — Артем не сдавался, надеялся, что все-таки получит вменяемый ответ.
— Да там, — неопределенно махнул рукой Димка, а потом вдруг совершенно осмысленно выдал: — Сразу за Памятью, три пятнадцать.
“Неблизко”, — прикинул про себя Артем расстояние до площади Памяти. Глянул на что-то тихо бормочущего под нос Димку. Одного оставить, сам дойдет?.. Нет, как-то неправильно…
С другой стороны, пока Артем туда, пока обратно, дома будет часов в восемь, не раньше, пропустит… А что он пропустит?
— Пошли, — Артем решительно перекинул сумку наискось, через грудь, на манер почтальонов, взялся за руль велосипеда и пресек вялую попытку давнего приятеля вмешаться: — Транспорт твой я докачу, а ты, главное, сам дойди, с такой ногой.
…Димкино жилье Артема удивило. Он ожидал увидеть темную, заброшенную конуру, в которой будут соседствовать пыль и беспорядок, а оказался в небольшой двухкомнатной квартире, казавшейся куда более просторной, чем на самом деле,
из-за высоких потолков, огромных окон и почти полного отсутствия мебели.
“Интересные обои”, — отметил Артем про себя, переводя взгляд на стены.
Некоторое время смотрел на абстрактные золотисто-кофейные узоры, а потом вдруг замер, не в силах оторваться.
Стены вовсе не были оклеены обоями. Это была карта. Одна огромная карта.
Артем сделал шаг к стене, чтобы лучше рассмотреть надписи. Знакомые названия материков, на которых он успел побывать за три совершенных им вояжа — Выпуск из Школы, Семья, Работа по Профессии, Дети, — соседствовали с очертаниями неизвестных островов, до которых он так и не добрался. Да что там не добрался — никогда даже и не видел.
— Как? — тихо спросил Артем, не поворачиваясь к Димке, — он не мог отвести взгляд от карты на стене. — Ведь картографы… Ведь тем, кто… Ведь тебе же не полагалась новая карта.
— Это не картографы, — голос Димки прозвучал предельно серьезно и вменяемо — ни следа рассеянности, ни намека на душевное расстройство. — Это я. Я рисовал карту.
— Себе? — обернулся Артем. Он был настолько ошарашен ответом, что даже не подумал о крамольности заявления приятеля: создание карт было исключительной прерогативой картографов.
— Мы сдавали с тобой вторую карту! — вдруг, просияв, закивал головой Димка. — Ты — Артем, да?
— Артем, Артем, — отмахнулся он и вернулся к волнующему его вопросу: — Так ты кому карту рисовал? Себе?
— Себе, — хмыкнул Димка. — Зачем мне карта? Она у меня была.
— Как это? Ведь ты же ее… Я же видел, как ты ее…
— Нет, — замотал косматой головой Димка, — Она всегда была со мной…
— Карта?
— Даша.
Артем вздрогнул и на миг прикрыл глаза.
Даша. Яркая, как солнечный зайчик, ясная, как погожий летний день.
Очень хотелось спросить, где она и что с ней стало, но Артем промолчал. Он был совсем не уверен, что хочет услышать ответ.
* * *
Актовый зал Городского комитета картографии уже не давил своей торжественностью так, как в первый раз.
Да и выпускников сейчас было меньше. Кто-то задержался в пути: слишком много времени провел на каком-то острове или выбрал долгий маршрут; кто-то и вовсе не смог добраться до порта назначения. Последним приходилось хуже всего. В то время как все остальные получали новые карты, недоплывшие должны были смириться с тем, что в их жизни больше не будет вояжей. Не сделавшие всех обозначенных на карте открытий в срок не имели права получать следующую. Картографы снимали ответственность за маршрут их жизни и оставляли дрейфовать в одиночестве — без целей и без ориентиров.
На первом выпускном Артем был слишком занят рассматриванием новой карты, чтобы обращать внимание на тех, чьи вояжи закончены. В этот раз вышло по-другому.
Получив из рук председателя Городского комитета картографии плотный конверт, Артем нетерпеливо его разорвал. Третья карта, новенькая, глянцевая, как и предыдущие две, вкусно пахла типографией.
Артем жадно разглядывал незнакомые линии. Отплывал он из последнего порта второго вояжа — Получить Профессию. Впереди — густой архипелаг островов, не вытянутый в ряд по одному, как на первых двух картах, а расплывшийся густой кляксой — не понять, с которого начинать и каким маршрутом следовать. Названия земель, которые ему предстояло открыть, нанесены тонким, изящным шрифтом: Инженер-Эколог, Жилье, Волонтерство в Союзе Охраны Водных Ресурсов, Семья, Поездка на Енисей, Ребенок, Гребля на Байдарках…
Артем повернулся к Димке, собираясь поинтересоваться, что же приготовили картографы его приятелю, — и слова застряли в горле.
Бледный, как зимнее утро, Димка медленно рвал свою карту.
Только что полученную третью карту!
Плотная глянцевая бумага скрипела, не поддавалась дрожащим пальцам, но он упорно терзал края до тех пор, пока не появилась бахрома, за которую уже можно было поудобнее ухватиться.
Даша же, всегда такая яркая и ясная, отвернулась от Димки и, кажется, беззвучно плакала, сжимая в руке конверт с новой картой.
Артем бросился к приятелю, схватил его за руки:
— Ты что делаешь!
Димка медленно сфокусировал взгляд на лице Артема. С трудом разжал стиснутые зубы:
— Она мне не нужна.
От неожиданности Артем даже отступил на шаг.
— Как не нужна? Ты что!
— Не нужна, — ровно, без эмоций повторил Димка и добавил: — Не такая.
— Дим, — попытался уговорить Артем приятеля, — Дим, планы картографов — планы народа. Пока еще не случилось ничего непоправимого; ты разгладишь карту, успокоишься, подумаешь… Помнишь, на первом выпускном ты и в Училище искусств не хотел, а посмотри, как у тебя прошел вояж — лучше всех на курсе! Ну, что ты там такого страшного увидел? Тебя отправили на остров Уличный Художник или к материку Учитель Рисования?
Артем осторожно вытащил смятую, надорванную карту из рук приятеля, расправил, пригляделся к названиям запланированных открытий.
— Э, Дим, да ты что! Ты названия—то читал? Семья, Дети, Коллекции, Вернисажи, Выставки, Музеи, Аукционы… Ты дурак — такую карту рвать? — едва не закричал он. — Даш, ну скажи ты ему!
Даша медленно обернулась, и Артем, посмотрев на ее бледное лицо, как-то сразу все понял. И больше уже ничего не говорил — просто вытащил кусок бумаги из ее пальцев, бросил всего один взгляд — и у него перехватило дыхание.
Дашина карта белела нетронутой глянцевой пустотой.
…А Димка тем временем рвал свою карту.
* * *
Димка, с отсутствующим видом бродивший по квартире, извлек из глубин своего затуманенного сознания какие-то обрывки воспоминаний о том, как надлежит вести себя с гостями, и пригласил Артема на кухню. Там обнаружились электрочайник, ароматная заварка и красующейся посреди пустого стола замок из кусочков комового рафинада.
— Со стен бери, — строго предупредил хозяин и подал пример, осторожно сняв кусок сахара возле угловой башни. — Иначе им оборону не удержать.
Артем аккуратно внес свою лепту в разрушение стен крепости и рассеянно наблюдал за тем, как Димка достал из закромов дешевого шкафа-пенала коробку с комовым рафинадом и принялся осторожно восстанавливать пострадавшую фортификацию.
“Неужели меня ждет то же самое? — со страхом думал он, наблюдая за невнятно бормочущим Димкой. — Неужели это из-за того, что нет карты?”
— А ты почему не в вояже? — не отрываясь от сахарно-восстановительных работ, спросил вдруг Димка.
— Так получилось, — пожал плечами Артем.
— Как получилось?
Вспоминать Артем не любил. Плакаться и жаловаться на несправедливую судьбу не хотелось…
— Неужели третью не проплыл? — Димка оторвался от строительства и смотрел на давнего приятеля совершенно здравым, осмысленным взглядом.
Резкие качания маятника Димкиной вменяемости выбивали Артема из колеи.
— Да нет, — нехотя отозвался он. Понадеялся, что Димка вернется к сахарному замку и забудет о нем, но тот не отводил внимательного взгляда, и Артем нехотя продолжил: — Помнишь, как были расположены на третьей карте острова? — бросил опасливый взгляд на приятеля, сообразив, что снова упомянул больную тему. Димка был спокоен, и он продолжил: — На первых двух картах они ведь шли рядком, Первый Класс, Второй, Третий, Первый Курс, Второй… А на третьей — не пойми куда плыть, все вперемешку, одной большой кляксой.
— Но ты проплыл? — перебил его Димка.
— Проплыл. И очень хорошо проплыл. Получил четвертую, а там… Там — как на третьей, только еще хуже. Очень, просто очень много островов, только это уже не клякса-архипелаг, а клякса на всю карту. Проложить маршрут просто невозможно.
— И ты испугался, — Димка не спрашивал, он утверждал.
— Да, я испугался. Наверное, я бы посидел и разобрался; в конце концов, многие люди совершают четвертый вояж и как-то справляются… Да только вскоре после третьего выпускного я наткнулся на рекламный плакат. Может, помнишь, были такие, зелено-оранжевые. “Определение масштаба, движение по азимуту, измерение расстояний — не прокладывай маршрут сам, найми себе…”
— “Штурмана”, — неожиданно подхватил Димка.
— Ну вот, собственно, и все, — резко закруглил рассказ Артем. Если Димка знает о “Штурмане”, значит, знает и конец его истории.
Ошеломительная по своей наглости и печальному успеху афера несколько лет назад обескартила приличную часть населения. Компания “Штурман” предлагала принести свою карту и за символическую сумму обещала профессионально проложить оптимальнейший маршрут.
Когда, выждав обещанный срок, Артем пришел в контору, “Штурмана” и след простыл, зато на обитой узкими рейками двери висело напечатанное на плохой бумаге объявление о возбуждении в отношении ООО “Штурман” уголовного дела.
— К картографам ходил? — период “просветления” у Димки, похоже, продолжался.
— Ходил, — вяло махнул рукой Артем.
— И?
— Что — “и”? Как ты сам думаешь?
Димка закивал и вернулся к укреплениям сахарного замка. Артем же только усмехнулся, вспомнив обитую дешевым дерматином приемную в Городском комитете картографии, длинную очередь за дверями и неприступную перезрелую секретаршу с наглухо, как ворота обороняющегося города, застегнутым воротничком старомодной блузки.
— Вы четвертую карту получали?
— Ну, получал.
— В реестре расписывались в получении?
— Ну, расписывался.
— Тогда — все. Это ваши проблемы.
— Но ведь я же… Неумышленно.
— Не имеет значения.
— Но у вас же наверняка остались копии выданных карт.
— Что?
— Может, сделаете мне новую?
— Молодой человек, вы хоть представляете себе, какую титаническую работу проделывают картографы, создавая каждому человеку индивидуальную карту?
— Но как же я теперь… без карты…
— Как остальные. И вообще, осторожнее надо было с выданной. Следующий!
Чертовы картографы!
С той поры все пошло не так, как должно было. Разумеется, ведь без карты на руках потерялись ориентиры и направления. Смысл и цель. Впереди не ждали новые горизонты и неизвестные открытия. Артем перестал отчетливо видеть свое будущее.
Зато сегодня в лице Димки он увидел один из его возможных вариантов. И такое будущее его ужаснуло.
* * *
Пустую карту выдавали всего в двух случаях. Гениям, полет чьих мыслей не стоило ограничивать рамками заданных открытий, или тем, кто хоть и завершил свой вояж, но проделал его с таким трудом, что в глазах картографов не имело смысла тратить время для создания им следующей карты и отправлять их в новое плавание.
Белая карта в последнем случае являлась бюрократической формальностью. Невыдача карты свидетельствовала о том, что человек не завершил вояж. Белая кар-
та — о том, что вояж человек завершил, но так плохо, следующий не заслужил. Конечный результат — один и тот же.
Димка не радовался второй карте: он не хотел идти в Училище искусств и заниматься синхронным плаванием, но у него неожиданно обнаружились способности и к тому, и к другому, словно подтверждая известную истину “Планы картографов — планы народа”.
А вот в Дашином случае эта истина не сработала. Художественное искусство давалось ей с большим трудом. От острова Первого Курса ко Второму, от Второго к Третьему она добиралась только с помощью Димки, решительно настроенного на то, чтобы прийти к порту назначения одновременно и из него же отправиться дальше — вместе.
Не вышло.
— Даш, ты неправильно на это смотришь, — уговаривал ее Артем. — Понимаешь, вот если бы тебе вообще не дали карту, то это другое дело. Но тебе же ее дали. Послушай. Белая карта — это как… карт-бланш. Понимаешь? Полная свобода действия. Признание гениальности, можно сказать… А ты смотришь на нее как на черную метку…
Наверное, ему не хватало убежденности. Или, скорее всего, он просто сам не верил в то, что говорил. В глубине души Артем знал, что лично он не обрадовался бы карт-бланшу; полной свободе действий, неизменно влекущей за собой груз ответственности за принятые решения, он предпочел бы нанесенные на карту конкретные земли.
Всегда такая яркая, как солнечный зайчик, Даша стала хмурой, словно пасмурное осеннее небо. Она уныло смотрела в одну точку, и было ясно, что ее одолевали те же мысли, которые так старательно гнал от себя Артем. Не надо никакого карт-бланша, не надо никакой свободы. Даша хотела, как прежде: чтобы указали на горизонты и назначили порт прибытия.
* * *
Когда стены замка были полностью восстановлены и сахарная крепость могла вновь встретить очередной штурм чаепития, Артем все же рискнул.
— Дим, — едва слышно, позвал он приятеля. — Так что с Дашей?
“Просветление” закончилось; маятник Димкиной вменяемости стремительно понесся в другую сторону. Он наклонил голову и словно заговорил с кем-то невидимым:
— Я нарисую тебе карту, не хуже картографов… Глупцы, да что они о тебе знают? Я, я тебя знаю!.. Я дам тебе все острова… Только не гасни, слышишь? Только не гасни…
Артем отчаянно вслушивался в Димкино бормотание, выхватывал обрывки смысла.
— Погасла? — тихо, чтобы не спугнуть ход больных мыслей, спросил он.
Димка схватился руками за голову и закачался взад-вперед:
— Не успел, я не успел… Я научился, но не успел!
— Научился?
— Я научился рисовать. И ей нарисовал. Но было поздно, слишком поздно!
— Ты нарисовал Дашке карту?.. А как же картографы? — Артем напрочь забыл, что разговаривает с душевнобольным, и жадно подался вперед, так, словно его будущее зависело от следующих слов.
Словно почуяв его отчаянное напряжение, маятник Димкиной вменяемости качнулся обратно.
— А что — картографы? – Димка снова смотрел на него трезво и пронзительно.
— Ну, как же, — растерялся Артем, — это же они создают нам карты.
Димка вдруг вскочил, так, что одна из смотровых башенок сахарного замка вздрогнула и рухнула на стол.
— Хочешь, я покажу тебе твою карту?
— Мою?
— Да, да, твою! Четвертую. Ту, что у тебя забрали.
— Постой, как ты можешь знать, что на ней было?
— Знаю. Я рисовал карты для Дашки. Много карт. Очень много. Я научился. Только вот для нее не успел… — маятник вменяемости, достигнув пика, понесся в обратную сторону. Димка снова вцепился руками в густую шевелюру и закачался вперед-назад: — Не успел… Поздно, слишком поздно!
Артем молча сидел за столом, с холодным спокойствием наблюдая за метанием больных мыслей Димки. А когда тот затих, встал и тихо попросил:
— Показывай.
…В маленькой спальне было темно, и Димка не торопился включать свет. Как-то по-крабьи, бочком, он подошел к окну и задернул плотные шторы. Теперь темноту не нарушал даже рассеянный свет с улицы.
Из угла раздалось какое—то шуршание, а затем зажегся подслеповатый свет ночника и поплыл по стенам комнатушки.
— Смотри внимательно. Вот сюда, на этот материк. Что он тебе напоминает? — Димкин голос звучал абсолютно вменяемо — уверенно, четко и ясно.
— Не пойму, — Артем скептически наблюдал за проступавшими на стене контурами. Ну откуда этот безумец, самолично порвавший свою карту, может знать, что было запланировано в чужом вояже?
— Вспоминай, вспоминай, — настаивал Димкин голос.
— Ну, — вздохнул Артем, сдаваясь, и присмотрелся, — кажется, немного напоминает порт прибытия моей третьей карты, — неуверенно сообщил он.
— Как он назывался?
— Инженер-Эколог.
— Теперь посмотри на два острова сразу следом за ним.
— Ну.
— Неужели ничего не видишь?
Артем пригляделся — и вдруг в проступающих на стенах линиях ему почудились знакомые очертания, которые, кажется, и впрямь были на потерянной им четвертой карте.
— Вижу, — выдохнул он, не веря происходящему. — Вон тот, в форме подковы, — это Продвижение по Работе. А вытянутый, слева, он назывался… как же его… Проект Внедрения Ветровых турбин, точно!
— А теперь вон тот, в правом углу…
Голос Димки водил его по чуть расплывчатым очертаниям на стене, и в незнакомых линиях Артем находил земли, которые, как ему казалось, были нанесены на его потерянную четвертую карту… Или не были? Четвертую карту Артем держал в руках совсем недолго, он не успел ее запомнить.
Но с каждой проведенной в Димкиной комнате минутой его сомнения все больше рассеивались. Он ясно видел перед собой земли Карьерного Роста, материк Общественной Деятельности, остров Первой Карты Ребенка… Все они точно были на потерянной карте. Не могли не быть!
Надо же, как испугала его тогда своей сложностью четвертая карта! А сейчас он так рад ее видеть, что она уже не кажется ему неодолимой; наоборот — все так просто!
— Димка, я даже не знаю, что тебе сказать, — развел он руками позднее, уже стоя в прихожей. Клочок бумаги со своим адресом Артем оставил на столе, приперев его одним из обломков сахарного замка. В руках он держал сумку, в памяти — каждую черточку потерянной и вновь обретенной карты. — Ты… Спасибо! — Артем взялся за ручку двери и, уже повернув ее, обернулся: — Мне очень жаль, что ты не успел тогда…
Димкин маятник снова полетел в другую сторону — он стоял в дверях кухни, смотрел мимо приятеля и бормотал что-то бессвязное.
— Ладно. Ты, это… в гости заходи, адрес я оставил. Ну, бывай, друг, — тихо попрощался Артем и аккуратно прикрыл за собой дверь. Вышел на улицу, огляделся и, как ребенок, радостно зашлепал по лужам.
Димка же еще некоторое время смотрел на захлопнувшуюся дверь, а потом тихо прошептал, будто передразнивая кого-то:
— Мы не умеем, мы не можем!..
Прошел в маленькую спальню, где только что показывал Артему его карту, и щелкнул выключателем. Яркая электрическая лампочка зажглась в высоте потолка и осветила стены. Те белели нетронутой глянцевой пустотой.
Лотерея жизни
Вика включила телевизор и крепко прижала к себе дочку. Юленька недовольно заерзала у нее на руках.
— Пусти, — наконец сказала она.
Вика усадила дочку рядом:
— Давай вместе телевизор смотреть.
Юля смешно наморщила носик и капризно надула губки:
— Я хочу мультики!
— Не сейчас, моя хорошая. Чуть попозже. Маме надо посмотреть одну передачу, а потом будем вместе смотреть мультики!
— Ты со мной их смотреть будешь? — обрадовалась дочка.
— Непременно, — заверила Вика и вздохнула. — Непременно.
— Мама, — Юля была в том возрасте, когда усидеть на месте, да еще и молча, ну просто невозможно. — Мама, а почему у тебя на работе нельзя мультики смотреть?
Вика работала продавщицей на строительном рынке. У нее было хорошее образование, но устроиться на приличную работу не получилось — какое же предприятие захочет вкладывать ресурсы в работника, зная, что срок жизни того истекает так скоро. Но, слава богу, стоять за прилавком ее все-таки взяли.
Разумеется, заработок был мизерным. Денег, чтобы оформить дочку в детский сад, не хватало, и потому Юленька проводила целые дни вместе с мамой в душном павильоне рынка. А Вика, прекрасно понимая, как плохо ее ребенку, ничего не могла поделать.
Казалось, что вся ее жизнь состоит исключительно из вещей, которые нельзя изменить. Вике очень хотелось посвятить недолгие, оставшиеся ей дни своей маленькой девочке. Хотелось проводить с ней каждую секунду: читать сказки, гулять во дворе, петь колыбельные. Но больше всего на свете хотелось ее вырастить. Вместо этого Вике приходилось брать Юлю с собой на работу и уделять долгие часы покупателями, а не дочке. Что до мечты вырастить ее… Вика горько вздыхала — ей оставалось только представлять, какой станет ее Юленька в десять, пятнадцать, двадцать лет. Увидеть это ей было не суждено.
— Мам, так почему у тебя на работе нельзя мультики смотреть?
— Потому что самый главный начальник сказал, что нельзя.
Дочка задумалась. Когда Юля делала такую серьезную мордашку, как сейчас, она становилась очень похожа на Влада. Правда, судить об этом могла только Вика. Юленька никогда не видела и не увидит отца.
Не зря, наверное, говорят, что дети часто повторяют судьбу своих родителей — Вика и сама не знала своего отца. Она появилась на свет в неудачное время. За год до ее рождения в стране произошел незапланированный бум рождаемости, и правительство, жестко регулировавшее количество населения в мире с давно ограниченными ресурсами, быстро подсчитало, к какой катастрофе это приведет. Проблему решили крайне кардинальным методом, до сих пор вызывавшим возмущение в цивилизованном мире: на следующий год, как раз тогда, когда родилась Вика, срок жизни определили всего в сорок лет. Ни одна страна мира не ставила еще такой низкий порог.
Вике было двенадцать лет, когда наступил год смерти отчима. Тот никак не мог с этим смириться и попытался скрываться.
За отказ от утилизации карали сурово. Мер по отношению к самому преступнику не применяли: его дни так и так сочтены. Наказывали семьи. Эта практика сложилась в самые первые годы после введения ограничения срока жизни. Предполагалось, что только самый бессовестный эгоист рискнет скрываться от утилизации, ставя тем самым под удар своих близких. Наказывая семьи, рассчитывали также, что другие увидят и усвоят урок.
И это работало.
Отчима поймали и утилизировали. Но прежде оставшихся членов семьи, мать и падчерицу, приговорили к сокращению срока жизни на пять лет без права на обращение за дополнительными годами. На момент вынесения приговора у матери было всего четыре года до срока смерти. Так в двенадцать лет Вика осталась сиротой, а цифра тридцать пять стала для нее приговором, ее личным, персональным “числом зверя”. Тридцать пять — столько ей будет, когда ее жизнь закончится.
Помня, как мало ей отведено, Вика старалась не связывать свою жизнь с други-
ми: зачем привязываться всем сердцем к людям, зная, как недолго ты можешь с ними пробыть?
Ей было двадцать девять, и она давно смирилась с одиночеством, когда появился Влад. Его не смутили нарочито холодное обращение и отчужденность, которой Вика старательно окружила себя. Он не убежал в страхе, когда узнал, что ей осталось всего шесть лет. Но когда Вика забеременела, рационально рассудил, что не стоит рожать ребенка, зная, что не вырастишь его. Она настаивала — ведь у Влада в запасе было, как минимум, двадцать лет! Она даст жизнь их ребенку, а потом, когда придет ее срок, он воспитает сына или дочку сам. Влад не согласился…
Юленька все равно появилась на свет — беспомощная кроха, до нелепости похожая на отца, которого на момент ее рождения у нее уже не было.
Ей будет всего пять, когда у нее не станет матери. Эта мысль изо дня в день сводила Вику с ума. Неужели на свете нет ни капли справедливости?
Кого она спрашивает? Да и зачем? Она ведь и так знает ответ…
Но хотя у Вики давно не осталось веры, надежда, как ни странно, была еще жи-
ва — где-то в самой глубине души. Именно из-за надежды Вика сидела сейчас перед телевизором, с билетом в руке, ожидая прямой трансляции с ежегодного розыгрыша Лотереи Жизни. Джек Пот — пятнадцать лет. Пятнадцать! Она бы вырастила дочку…
— Добро пожаловать на крупнейшее событие года! — раздался с экрана телевизора радостный голос ведущего.
Вика сделала глубокий вдох. Она знала, что номера будут выпадать медленно — ведь это же грандиознейшее событие года, разумеется, оно не может завершиться всего через несколько минут.
Праздничная программа раздражала. Для кого-то это, может, и шоу, но для нее — вопрос жизни и смерти. Самый последний шанс.
— Джек Пот Лотереи Жизни в этом году составляет пятнадцать лет! По сложившейся традиции пять человек, у которых будет не хватать одного выигрышного номера, получат призы в размере трех лет! А вот и первый шар — номер двенадцать. Проверяйте свои билеты!
Двенадцать… Есть.
Известный певец долго терзал слух Вики своей последней популярной песней. Наконец, ведущий снова вернулся к барабану.
— Шестьдесят четыре!
Цифры прыгали перед глазами…
Есть!
И снова изнурительное ожидание — безголосая группа полураздетых девушек невпопад открывала рты под фонограмму.
— Следующий номер — пять.
Боже мой, ну как же заставить цифры прекратить безумную пляску? Как заставить стол перестать качаться, а весь мир – крутиться, словно карусель? Это пять? Или все-таки шесть? Не разобрать… Маленькие черные закорючки носятся по билету со скоростью разъяренных атомов… Пять, все-таки пять… Скоро ли уберется со сцены очередной исполнитель?
— Сорок один!
Не может быть. Этого просто не может быть. Обман зрения.
Нет, все-таки это и правда сорок один.
Вику колотила дрожь.
Реклама тянулась мучительно долго. Какая ирония — как быстро проходит жизнь и как изнурительно долго тянутся сейчас мучительные минуты рекламы!
— Мы продолжаем ежегодный розыгрыш Лотереи Жизни. И следующий выпавший номер — двадцать шесть.
Цифры уже не пляшут. Они просто исчезли. Того и гляди, билет тоже растворится у нее перед глазами. Неужели?..
Да, вот он, номер двадцать шесть.
И снова на сцене какая-то знаменитость….
— Семнадцать!
Несколько минут назад Вике казалось, что страшнее быть уже просто не может. Она ошибалась. Шесть номеров, и они все есть. Надежда росла и крепла, причиняя мучительную боль своей хрупкостью.
— Номер восемьдесят!
И снова в цель. Вика заметила, что тяжело дышит. Воздуха не хватало, но отойти в этот миг от телевизора, чтобы открыть окно, было выше ее сил.
— Следующий выпавший номер — девяносто три!
Совпадает… Боже, неужели ты все-таки есть в этом жестоком мире?
— Восемнадцать!
Еще миг назад мир оглушал Вику звуками — назойливая мелодия из телевизора, шум проезжающих за окном машин, бешено колотящееся в ушах сердце. И вот сейчас наступила пронзительная тишина.
Последний приговор судьба вынесла Вике цифрой тридцать пять, когда осудили ее отчима.
Второй приговор принял обличье цифры восемнадцать.
Чудес не бывает.
Сквозь мертвую тишину прорвался раздражающе радостный голос ведущего:
— И наконец, последний номер — тридцать семь!
Вика равнодушно скользнула глазами по билету. Тридцать семь… У нее есть тридцать семь.
Это означает… Мысли прыгали не хуже, чем цифры на билете несколько минут назад.
Это означает три года. Три года жизни.
Сердце сжалось. Не от счастья – от боли. Юленьке будет восемь. Она закончит первый класс. В этом возрасте девочка уже хорошо запомнит маму. И тот день, когда ее потеряет. Раннее детство, милосердно стирающее из памяти всю боль, уже минует, и дочка со всей силой ощутит горечь потери.
— Мама, ну что, теперь можно мультики? — потянула ее за рукав Юля.
— Да, моя хорошая, теперь будем смотреть мультики, — Вика переключила канал, крепко прижала дочку к себе и незаметно вытерла слезы. На экране телевизора маленький мамонтенок отважно пересекал океан на льдине, разыскивая свою маму.
* * *
— Степан Николаевич! — настойчивый голос наконец пробился в сознание профессора. Юра, его ассистент, молоденький парнишка, не так давно поступивший в аспирантуру, выжидательно глядел на своего начальника. Тот понял, что его внимание пытались привлечь, похоже, уже не раз, но, как всегда, увлекшись расчетами, он не расслышал вопроса.
— Что?
— Можно включить телевизор?
— А что там такое? Какой-нибудь чемпионат?
Мало какие события внешнего мира занимали Степана Николаевича. Всю свою жизнь он посвятил разработкам технологий улучшения коэффициента эффективности паровых генераторов при производстве энергии. Он проводил дни и ночи на кафедре и в лаборатории, не завел семьи и детей и сейчас, стоя на пороге открытия, с горечью осознавал, что из отведенных лет у него осталось всего два года. Всего лишь два года, чтобы завершить труды всей своей жизни.
Надежда успеть не покидала его. А что же еще ему остается, кроме надежды? Если повезет, то он не только решит энергетическую проблему человечества, но и войдет в историю. Если повезет. Ведь он так близок! Решение — вот оно, совсем рядом, протяни руку и возьми. Если бы еще хотя бы на пару лет подольше…
Потому Степан Николаевич попросту не мог себе позволить отвлекаться на что-либо происходящее в мире, если это не имело непосредственного отношения к его работе.
— Ну как же, профессор, — восторженный голос Юры звенел от еле сдерживаемого возбуждения, — прямой эфир Лотереи Жизни!
— А-а, — рассеянно протянул тот. — Ну что ж, включай, смотри. Только негромко — мне надо сосредоточиться на расчетах.
— Степан Николаевич, а вы разве смотреть не будете? У вас же есть лотерейный билет!
— У меня? Откуда? – несколько раздраженный, он оторвался от расчетов и недоуменно посмотрел на своего ассистента.
— Вам же подарили на юбилей.
— Ах, да, — припомнил профессор. И правда коллеги, поздравлявшие его с двадцатипятилетием научной деятельности, преподнесли ему в подарок этот страшно дорогой лотерейный билет. Степан Николаевич про себя втихомолку решил, что нет более бестолкового способа потратить деньги, чем на покупку малюсенького шанса. Лучше бы новое оборудование закупили в лабораторию. Но вслух этого, конечно, не сказал — зачем обижать друзей?
Лотерейный билет до сих пор валялся где-то тут, в столе, вместе с поздравительной открыткой. Порывшись в залежах давно несортированных бумаг в столе, Степан Николаевич извлек-таки его наружу.
— Держи-ка, Юра.
Ассистент бережно взял протянутый конверт.
— А вы что же, сами смотреть не будете?
— Нет, — ответил профессор и, глядя на удивленно взмывшие вверх брови Юры, добавил: — Да что толку смотреть? Со статистической точки зрения этот шанс почти не существует.
— А вдруг! — в Юре кипел юношеский энтузиазм пополам с наивным оптимизмом, — Представляете, а вдруг все-таки выиграете? Это же пятнадцать лет!
Профессор покачал седой головой. Да, за этот срок он бы точно успел завершить свою работу и, пожалуй, насладиться заслуженными лаврами. Да какие там пятнадцать — его и пара лишних лет вполне бы устроила.
— Сам посмотри, а мне потом скажешь.
Юра, нерешительно потоптался на месте, будто надеясь, что профессор еще передумает, а потом мотнул вихрастой головой и побежал включать телевизор.
“Молодость! Пока еще верит в чудеса”, — вздохнул про себя Степан Николаевич и вновь склонился над формулами. Если он все рассчитает правильно, то эффективность генерирования пара и выработки энергии при обработке биомассы возрастет со считающихся предельно возможными сорока процентов до восьмидесяти пяти…
Едва слышный звук, раздающийся из соседнего помещения, все-таки отвлекал.
— Следующий выпавший номер — девяносто три! — вещал радостным голосом телеведущий. Грохот оваций возрастал с каждым новым шаром.
— Восемнадцать!
Громовые аплодисменты.
— И наконец, последний номер — тридцать семь!
Степан Николаевич облегченно вздохнул — ну вот и все, сейчас Юра выключит телевизор, и в лаборатории снова воцарится рабочая тишина.
— Степан Николаевич, — Юра показался в дверях, и его голос звучал как-то странно. — Степан Николаевич, у вас девять номеров из десяти.
Профессор раздраженно отодвинул от себя расчеты — когда же наконец он сможет спокойно углубиться в вычисления?
— И что из этого следует?
— Это значит, — в голосе Юры явственно слышалась едва сдерживаемая дрожь, — что вы не выиграли Джек Пот, но зато выиграли один из пяти призов.
— И что же за приз я выиграл? — профессор был очень далек от всей этой суе-
ты. — Чайник? Набор кастрюль? Или, может, телевизор — его-то как раз мне дома и не хватает! – сухо пошутил он.
— Нет, — тихо и очень торжественно сказал Юра. — Вы выиграли три года.
Три года.
Эти слова доходили до его сознания очень медленно.
Три года?
Три года.
Три года!
Он успеет! Теперь-то он точно успеет закончить дело всей своей жизни!
Юра глядел на профессора в радостном ожидании. Степан Николаевич откинулся на спинку стула, снял очки и закрыл лицо ладонями. Он качал головой и улыбался.
* * *
“На сегодняшнем заседании Государственная Дума утвердила проект квоты на следующий календарный год. Итого: срок жизни детей, рожденных с первого января по тридцать первое декабря этого года, составит пятьдесят три года”.
Олег переключил канал и тихо выругался. Из года в год они оставляют все меньше и меньше. Когда-то квоту делали на семьдесят лет. Но вечно бедствующее государство вскоре сочло это неразумным. Пенсионный фонд требовал слишком существенное вложение из бюджета. Вывод был очевиден: понизить квоты и тем самым избежать многомиллиардных выплат пенсионерам. За какие-то двадцать лет квоты понизили сначала до шестидесяти пяти, потом и до шестидесяти лет и продолжали в том же духе. А чтобы избежать недовольства, размер пенсий увеличили. Правда, доживало до них все меньше народу.
Олег родился в год, которому досталась квота в пятьдесят шесть лет. При пенсионном возрасте в пятьдесят пять получалось, что он сможет отдохнуть и пожить за счет государства лишь один год, последний. Год его смерти.
Невидящим взглядом уставившись на экран, Олег задумался. Вся жизнь, считай, прошла, а он так и не успел пожить для себя. Сначала — школа, потом — военное училище, затем — двадцать пять лет на службе в армии. Наконец долгожданная отставка, и вот он на гражданке, словно сирота, вышедший из детского дома в большой мир, — растерянный и никому не нужный.
За какие только работы он не брался! Водил такси, торговал на рынке, работал в охране, разносил газеты. Денег всегда не хватало, а семья была немаленькой. И если старший сын давно уже живет самостоятельно, то средний совсем недавно поступил в университет, а младшенькая дочка только в пятом классе. Ее еще растить и растить. Учебники в школе из года в год дороже, из одежды она вырастает все быстрее. Деньги словно утекают сквозь пальцы. Да и осталось ему всего шесть лет — вырастить младшенькую толком не успеет.
— Папа, переключи на пятый канал! — голос дочки вывел его из задумчивости.
— На, смотри, что хочешь, — устало сказал Олег и протянул ей пульт.
— Пап, а ты куда? Ведь сейчас Лотерея Жизни! — дочка теребила его за руку и за-
глядывала в глаза. — Пап, пап, ну смотри. Интересно же!
— Смотрю, Настя, смотрю, — отвечал он.
Говорили ему друзья, что не стоит заводить ребенка в сорок. Но его жена была на десять лет моложе, у нее в запасе времени куда больше. И потом — ему всегда хотелось много детей. К тому же пока он был на службе, о материальном достатке беспокоиться было нечего. Отставка казалась такой далекой, а перспективы гражданской жизни — куда более радужными, чем та реальность, с которой он столкнулся.
— Пап, а где твой лотерейный билет? … Мама, достань папин билет и пойдем, сейчас уже розыгрыш начнется.
Вся семья собралась у телевизора в ожидании самого большого события года. Олег же почти не замечал происходящего: он услишком устал. Вот уже третий год он вахтовым методом работал на непрекращающихся грандиозных стройках столицы. Работа отнимала, казалось, не силы, а годы жизни. Но платили — по меркам его города — прилично, и потому он, успокаивая дома родных, про себя повторял: “Только бы хватило здоровья протянуть еще немного”. Сколько именно “немного” — Олег не загадывал. Дай бог — протянет до пятидесяти пяти. Еще пять лет. Пять лет — и прямиком в последний год, год смерти…
Порой сквозь непроходящую усталость пробивалась злость. Как несправедливо устроена жизнь — пашешь, пашешь, а отдохнуть тебе так и не дадут. И посмотреть, как растет младшая дочка, и увидеть всех внуков — тоже.
— Олег! Олег! — жена настойчиво трясла его за плечо.
Он оторвался от своих нерадостных размышлений и посмотрел на жену.
— Ты выиграл! Три года! Олег, три года! — по ее щекам текли слезы. — Три года!
Три года…
Олег не сразу осознал, что это значит. Мысли двигались неторопливо, словно никак не могли справиться с неожиданной информацией.
Три года.
Он все-таки отдохнет. Он все-таки успеет отдохнуть перед смертью. Средний сын закончит университет, а Настя как раз поступит. Может, даже он успеет увидать хотя бы одного внука… Три года…
— Мам, пап, ну чего вы плачете? Радоваться надо, мы же выиграли, — повторяла Настя, растерянно глядя на родителей.
* * *
Наталья Александровна держала телевизор на кухне включенным. Так было веселее, квартира казалась не такой пустой, а она чувствовала себя не так одиноко. Кроме того, он отвлекал от нерадостных размышлений.
Как ни готовь себя к году смерти, легче не становится. Ее мужа утилизировали полгода назад. С тех пор квартира казалась ее обитательнице нежилой, будто бы погруженной в вечные сумерки. Слова гулким эхом терялись среди холодных стен, и безрадостные мысли бродили по лабиринту, из которого не было выхода. Впереди еще четыре таких же унылых года. Как жаль, что у них с мужем не совпали годы смерти!
Впрочем, сегодня грустные мысли не посещали Наталью Александровну. Она с радостным нетерпением ждала гостей. К ней должны были приехать сын с невесткой.
Леша уехал давно — лет десять назад. Уехал за границу. В одну из тех благополучных стран, в которых людям разрешали еще дожить лет до шестидесяти пяти, а то и семидесяти. Женился тоже там. Не все было у него гладко, но со временем жизнь наладилась. Сын работал менеджером небольшого магазина, его жена — секретарем в агентстве недвижимости. Они купили себе новую машину, снимали трехкомнатную квартиру на самом побережье Халифакса, раз в год ездили отдыхать в Штаты.
Конечно, плохо, что он уехал так далеко от дома. Но и слава богу, что уехал: переехавшим в Канаду россиянам новая родина повышала срок жизни до своей нормы. Так что сын продлил себе жизнь на целых двенадцать лет. Правда, жена у него была из Болгарии, а болгарам Канада срок жизни не прибавляла, потому как квоты в Болгарии, в отличие от России, более—менее соответствовали международным стандартам. Сын однажды признался, что с ужасом думает о том, что переживет жену на целых пять лет. “Страшно представить — как оно будет”, — сказал он ей тогда… А вот Наталья Александрован теперь знает — как это.
Леша старался навещать дом почаще. Два года назад он оформил родителям документы, прислал билеты, и они поглядели, как живется ему вдали от родины. Им понравилось.
Заодно посмотрели на чужую страну. По возвращении, когда знакомые жадно выспрашивали: “Ну как там? Что вас больше всего поразило?” — они с мужем отвечали: “Там очень много пожилых людей”. И правда, они почти забыли, как выглядит семидесятилетний человек.
И вот сегодня сын снова приезжает в гости. Наталья Александровна со вчерашнего вечера почти не выходила из кухни. Салатики, курочка, заливное, пироги — так хочется накормить чем-нибудь вкусненьким! Какое же это счастье — когда навещают дети. О том, какой пустой снова станет квартира, когда они уедут, Наталья Александровна старалась не думать.
Должны уже скоро объявиться. В духовке стоит ватрушка — как раз поспеют на горяченькую. А пока можно и присесть, посмотреть телевизор. Что там по программе? А, Лотерея Жизни. Что ж, пойдет. У нее и билет есть — как-то, поддавшись минутному порыву, приобрела. Непонятно, правда, зачем — ей-то не надо. “Если выиграю — сыну подарю, — решила она, наблюдая за выпадающими номерами. — Сыну подарю, а он уж там решит. Тонечке, например, отдаст часть, чтоб не пришлось ему мучиться, как мне, доживая последние годы в одиночестве”.
— Восемнадцать!.. И наконец, последний номер — тридцать семь!.. В этом году, кроме Джек Пота, призы получают еще пять человек!
Наталья Александровна поправила очки, перепроверила номера на экране. С замирающим сердцем посмотрела на свой билет. Опять на экран. На билет… Боже мой, три года! Невероятно! Вот сын-то обрадуется! А уж Тонечка!
Раздался долгожданный звонок в дверь. Наталья Александровна с колотящимся сердцем побежала в прихожую. Надо же, какой радостный день! Пожалуй, первый раз после смерти мужа она чувствовала себя счастливой.
В широко распахнутую дверь влетел Леша, крепко обнял ее и возбужденно заговорил:
— Мам, у нас для тебя сюрприз. Мы не говорили по телефону — решили дождаться встречи. Тоня беременна. Пятый месяц. Мам, у тебя будет внучка! Жаль только, отец не дожил. Мам, не плачь, не надо. Ну что ты!
— Да я не плачу, сынок, — дрожащими руками она вытерла слезы и обняла невестку. — Действительно, хороший сюрприз.
* * *
Сергей и Ольга уютно устроились на диване перед телевизором. Стоявшая на стеклянном столике лампа бросала ласковые теплые блики на песочный ковер, на высокие светлые стеллажи, тяжело нагруженные книгами и безделушками, на зеркальные рамки причудливых картин фантастического сюжета, отчего казалось, будто драконы, изображенные на них, расправляют огромные крылья, сверкают в окованных сундуках драгоценные камни, а с мечей отважных воинов капает кровь врагов.
Им было хорошо в своем доме — они обставили его по своим вкусам.
Им было хорошо вдвоем — прожив вместе семь лет, они были твердо убеждены, что в мире и правда есть половинки, предназначенные друг другу.
Им было довольно того, что у них есть, для счастья. Ничего страшного, что приходится много работать, что неприятности имеют отвратительную привычку случаться в самое неподходящее время и что на смену одним трудностям всегда приходят другие. Зато они были вместе, радовались каждому дню и бесстрашно планировали будущее. Бесстрашно потому, что год их смерти совпадал. Они прекрасно знали, как сильно им повезло.
В своем будущем они видели двоих детей, работу, отнимающую куда меньше времени, относительный достаток и — путешествия. Пронзительно-бирюзовые глубины Белиза, заснеженные вершины Монблана, пыльные просторы долины Серенгети, раскаленные солнцем улицы Гвадалахары, светящиеся мосты Сиднея, плавучий хрусталь айсбергов вдоль берегов Перу, зеленая сокровищница лесов Мадагаскара, сияющие радуги Кауаи… Да мало ли прекрасных мест на свете, где так хочется побывать!
Ольга с Сергеем знали, что в жизни ничего не дается просто так. Все приходится зарабатывать, за все приходяится платить. Но в этот раз они решили попробовать поиграть с удачей. Торжественно пообещав друг другу не возлагать на это огромных надежд, они купили билет на Лотерею Жизни и, усевшись на плюшевый диван, смотрели розыгрыш.
— Сереж, а если вдруг выиграем? — нерешительно спросила Ольга, когда половина шаров уже выпала и номера совпали с теми, что были на их билете.
— Не дели шкуру неубитого медведя, — отшутился Сергей, сам, впрочем, ощущая, как нарастает напряжение по мере того, как они все ближе подбирались к проворной и неуловимой удаче.
— Ну просто абстрактно — ты что бы предложил?
Сергей усмехнулся:
— Оль, что ты глупости спрашиваешь? Сама же знаешь! Зачем жить лишние годы, когда можно осуществить мечту! Продадим, конечно. Продадим и поедем путешествовать.
Ольга довольно вздохнула.
— Спасибо! — шепнула она.
— Номер восемьдесят! — торжественно провозгласил ведущий.
Сергей заметил, как Ольга невольно подалась ближе к экрану.
— Следующий выпавший номер — девяносто три!
Совпадает. Неужели?
— Восемнадцать!
Ольга сунула ледяную ладонь в руку Сергею, и тот крепко ее сжал.
— И наконец, последний номер — тридцать семь!
— Сережа… — Ольгин голос сорвался. — Сережа…
— Три года… Три года! Оля, три года! — он сгреб ее в охапку. — Три года! Ура! Куда сначала? В Австралию? В Кению? В Индию? Добро пожаловать в нашу мечту!
Сергей кружил Ольгу по комнате, и она смеялась.
* * *
“В областном суде вынесен приговор по делу супругов Кораблевых. Они обвинялись в преднамеренном оставлении в опасности их новорожденного ребенка, что привело к его смерти. По данным следствия, супруги рассчитывали получить квоту, выделенную на ребенка. Напомним, что в соответствии с новым законом, если человек умирает, не дожив до определенного ему максимально срока, оставшиеся годы переходят к близким родственникам умершего. Супруги Кораблевы были признаны виновными и приговорены к уменьшению срока жизни на восемь лет каждый без права обращения на дополнительные годы. Квота умершего ребенка передана в государственный резерв”.
— Ну, что скажете, Павел Иванович? — секретарша вопросительно поглядела на начальника.
— Скажу, что при правильном подходе это может оказаться золотым дном.
Павел Иванович был не последним человеком в Областном комитете социального обеспечения. Он возглавлял департамент, который занимался рассмотрением заявлений граждан о выделении им дополнительных лет жизни.
Закон предусматривал случаи, когда в силу определенных обстоятельств человек мог претендовать на увеличение срока жизни. Перечень оснований был довольно широк: выдающиеся заслуги перед страной, государственные интересы, семейные обстоятельства, производственная необходимость и многие другие.
Плюсом этого закона было отсутствие четкой формулировки, что позволяло довольно широкую трактовку, и потому претендовать на дополнительные годы мог чуть ли не каждый. Минусом же было то, что в огромных очередях желающих безосновательно заполучить себе несколько лишних лет зачастую терялись те, кому это было жизненно необходимо. Кроме того, хотя граждане и могли обратиться на увеличение квот, государство — в лице комитетов социального обеспечения, на которые были возложены данных функции, — было вовсе не обязано их выдавать. Решение этого вопроса полностью находилось в руках работников комитета. Чем многие не преминули воспользоваться.
Павел Иванович поставил дело на широкую ногу. Отказываем тем, кому нечего предложить. Даем тем, кто предложит больше. Нечего предложить, но очень надо? Хорошо, я выпишу вам два года, а год вы отдадите мне…
В своем комитете Павел Иванович был царем — нет, он был богом, ведь в его власти было продлить жизнь!
Он обеспечил максимально допустимую жизнь себе и семье. Раздал годы жизни всем родственникам. Дарил их близким друзьям. А потом, когда годы, украденные из государственного резерва, накопились в приличном количестве и использовать их было больше не на кого, он начал их продавать.
Учитывая, как запредельно дорого оценивался даже один год жизни, Павел Иванович очень скоро не просто достиг достатка, а разбогател. Шикарный особняк — жене, роскошную квартиру — любовнице. Лучшие вузы — детям. Новые машины, модные курорты, дорогие безделушки… И все благодаря неиссякаемой очереди просителей, что толпятся под его дверьми. Пусть говорят, что на чужих бедах счастья не наживешь. Может, деньги — это и не счастье, но вполне приличный заменитель.
— Лидочка, у тебя что-нибудь еще? — поинтересовался Павел Иванович, с удовольствием оглядывая секретаршу.
Секретарь ему полагался по введенному три года назад новому штатному расписанию. Павел Иванович здорово рассердился: незаметно проворачивать свои делишки с секретарем под боком очень затруднительно. Если только не взять его в долю. А еще лучше — сделать его обязанным ему по гроб жизни. Причем в самом буквальном смысле.
Лидочку он заметил в очереди своих просителей. Столько отчаяния было в ее глазах, что даже он, давно уже равнодушный к любому проявлению человеческого горя, обратил внимание. Молоденькая девочка подавала заявление от имени мамы. Та доживала год смерти, отца не было, зато было трое младших братиков и сестренок.
Она просила для матери еще хотя бы три года. Небрежным росчерком пера на заявлении он щедро подарил семь и тем купил себе Лидочку в пожизненное пользование.
— Да, Павел Иванович. Я забронировала билет в Москву. Вылет в пятницу в пять вечера.
У меня разве там дела? — удивленно поинтересовался он.
— Разве вы не поедете получать свой выигрыш? — Лидочка округлила глаза.
— Какой выигрыш?
— Лотерея Жизни. Вы же выиграли Джек Пот.
— Да? — Павел Иванович такими мелочами не интересовался. — А я покупал билет?
— Ну разве вы не помните? Приходил к вам такой старичок, все обжаловать отказ пытался. Целыми сутками вам надоедал, пока вы наконец не подписали заявление, чтобы он отстал. Помните, он вас все благодетелем называл и в благодарность оставил билетик. А вы мне велели потом проследить за лотереей.
— Да, что-то припоминаю, — рассеянно отозвался Павел Иванович. — И сколько там лет, в Джек Поте?
— Пятнадцать.
“Не так уж и плохо. За пятнадцать лет деньги выручу приличные. А на что потрачу?” — он задумчиво посмотрел на Лидочку — та была сегодня особенно хороша в коротенькой черной юбочке. Вздохнул. “Старею, — философски подумал он. — Силы уже не те. Раньше бы… Да-а. Может, квартиру ей купить? А то она все со всей своей оравой в двухкомнатной конуре живет. К ним не придешь, домой не приведешь. А по съемным квартирам мотаться надоело. Точно, куплю ей квартиру”.
— Значит, в пятницу, — довольный принятым решением, протянул он. — Пойди к главному, скажи ему, что я в пятницу на работу не выйду, а потом напиши объявление и повесь в приемную. Хотя что толку. Говори им — не говори, все равно припрутся и будут ждать невесть чего, — он еще раз с удовольствием оглядел Лидочку с головы до ног и добавил: — Купи еще один билет — полетишь со мной.
* * *
— Вы смотрите прямую трансляцию с торжественной церемонии вручения призов Лотереи Жизни. Сегодня у нас в студии шестеро счастливчиков. Ну что же, давайте с ними познакомимся. Здравствуйте. Как вас зовут?
— Наталья Александровна Тихоненко.
— Расскажите немного о себе, Наталья Александровна. Откуда вы?
— Я из Самары.
— Сколько вам еще до года смерти?
— Четыре года.
— Уже нет — теперь семь! Скажите, как вы распорядитесь полученными годами?
— Я передам их сыну. Срок его жены наступает на пять лет раньше, чем его. Он однажды сказал, что не может себе представить, как будет доживать эти годы один. А я — могу. У меня полгода назад подошел срок мужа, и я знаю, как это тяжело. Так что я отдам эти годы сыну — для его жены.
— Как зовут вашего сына?
— Леша. Алексей.
— А невестку?
— Антония.
— Какое необычное имя!
— Она из Болгарии.
— Что ж, Алексей и Антония, надеюсь, вы смотрите сейчас нашу передачу и узнали о том, какой щедрый подарок вас ожидает. После короткой рекламной паузы мы познакомимся с очередным счастливчиком.
Часть прожекторов потухла, по съемочной площадке забегали люди, зашумел переполненный зрительный зал. Вика осторожно выдохнула. Ее тяготила вся эта суета. Кроме того, Юленька плохо перенесла поездку и потому капризничала, сидя у нее на коленях.
Вика оглядела победителей. Наталья Александровна украдкой утирала навернувшиеся на глаза слезы. Да, хороший подарок она сделала сыну. Интересно, кто же получил Джек Пот? Седеющий пожилой мужчина в старомодном свитере и очках, которые придают ему профессорский вид? Наверное, он. Вон какой довольный! А, может, та молодая пара, что просто светится от счастья? Да, пожалуй, либо профессор, либо они. Двое других финалистов выглядят куда более сдержанными. По крайней мере, один из них — представительный мужчина в дорогом костюме. Наверное, какой-нибудь важный государственный служащий или преуспевающий бизнесмен. Последний из финалистов, мужчина лет пятидесяти, выглядит не столько сдержанным, сколько усталым.
— Прямой эфир через три, два, один… Добро пожаловать! Мы продолжаем прямую трансляцию торжественной церемонии вручения призов победителям ежегодной Лотереи Жизни. Представьтесь, пожалуйста, и расскажите немного о себе.
— Колтунов Олег Васильевич. Подполковник в отставке. Проживаю в Челябинске. Работаю вахтовым методом на стройке в Москве. До срока осталось шесть лет.
— Сразу видно кадровых офицеров! Скажите, как вы распорядитесь полученными тремя годами?
Вика заметила, как тот нахмурился. Видимо, по-военному четкого ответа на этот вопрос он не приготовил. Когда же наконец он начал говорить, казалось, что слова даются ему с трудом.
— Использую на себя. Поживу немного напоследок. Проведу время с семьей. Посмотрю на выпуск сына из университета и дочки из школы. Может, даже до первого внука теперь доживу.
— Замечательно. Полагаю, ваша семья была просто счастлива!
— Конечно.
— А впереди у нас — знакомство еще с четырьмя победителями и церемония вручения выигрышей. Не переключайте канал!
Снова суета, снова передвигают оборудование, подправляют макияж…
— Без этих трех лет ты хоть до пенсии то дожил бы? — услышала Вика, как обратилась к Олегу Наталья Александровна.
— Выходил бы на пенсию — и аккурат в год смерти, — мрачно ответил он.
— Ох, — вздохнула Наталья Александровна. — Слава богу, и правда хоть поживешь немного по-человечески. Семья- то, поди, и не видит тебя совсем — все на вахте да на вахте.
— Угу, — неохотно отозвался тот. Помолчал, а потом скривился: — Возвращаюсь чуть живой от усталости, вообще ни на что сил нет. Вроде, я и дома, а считай, что нет меня.
— На телевидении этого не расскажешь, — понимающе покачала головой Наталья Александровна.
— Куда уж там, — ухмыльнулся Олег, — Им никак не надо, чтоб такое шоу портили.
Вика вздохнула. Когда дойдет очередь до нее, что она будет говорить? Ей нечего приукрасить — у нее даже недосказать, как это сделал Олег, не получится.
— Прямой эфир через три, два, один… И снова мы продолжаем прямую трансляцию с церемонии награждения победителей Лотереи Жизни. Давайте познакомимся со следующим счастливчиком!
— Сергей Евгеньев. Из Петербурга.
— Думаю, у вас еще много лет в запасе.
— Двадцать девять.
Вика заметила, как виновато тот покосился на сидящего рядом “профессора”. “Забавно, — подумалось вдруг ей. — Раньше спрашивали: “Сколько вам лет?”, а сейчас спрашивают: “Сколько вам осталось?””
— И как вы распорядитесь тремя годами?
— Мы с женой мечтаем путешествовать. И так как на свои заработки поездку дальше Крыма мы себе позволить никогда не сможем, то выигрыш — это наш шанс воплотить мечту. Мы продадим три года, и с вырученной суммой поедем по миру.
— Да, на полученные деньги вы и впрямь сможете объездить немало. Как вас зовут?
— Ольга, — взволнованно отозвалась девушка.
— Ольга, скажите, куда вы собираетесь отправиться прежде всего?
— Мы еще не решили. Наверное, сначала в тур по Европе, а там посмотрим.
— Что ж, приятных вам путешествий. Продолжение — после рекламы.
Вика начинала нервничать. Вот-вот подойдут к ней. При всем желании она вряд ли сможет изобразить искреннюю радость. Если для кого-то три года — это подарок судьбы, то для нее этого совсем недостаточно.
— Мама, а когда мы поедем домой?
Конечно, как же дочке усидеть так долго на одном месте?
— Скоро, Юленька, скоро. Потерпи еще немножко. Вечером мы с тобой сядем на поезд и поедем домой. Я тебе в поезде расскажу сказку.
— Хорошо, — послушно согласилась дочка. Изнуряюще долгие дни, проведенные в павильоне рынка, приучили к терпению даже такую кроху.
— Выходим в эфир через три, два, один… Вы смотрите прямую трансляцию с церемонии вручения призов Лотереи Жизни. Давайте знакомиться со следующим победителем.
— Степан Николаевич Ижеев, доктор наук. Преподаю в Новосибирском государственном университете.
Вика слегка улыбнулась. Надо же, и правда профессор. Значит, Джек Пот получает тот представительный мужчина в дорогом костюме. Интересно, нужны ли ему эти годы так же отчаянно, как и ей?
— Сколько вам осталось?
— Два года.
— И как вы распорядитесь выигрышем?
— Я всю свою жизнь посвятил разработкам технологий улучшения коэффициента эффективности паровых генераторов при производстве энергии. Не буду утомлять вас подробностями, просто скажу, что я нашел решение, при котором эффективность генерирования пара и выработки энергии при обработке биомассы повышается до восьмидесяти пяти процентов. Для сравнения, предельными на данный момент считаются сорок. Я очень боялся, что не успею закончить свое дело за оставшиеся два года. Но теперь, когда у меня в запасе целых пять лет, я совершенно точно завершу все необходимые расчеты, и это приведет к революции в энергетике.
— Браво! Поистине достойный способ распорядиться выигрышем на всеобщее благо. Аплодисменты Степану Николаевичу! А мы вернемся после короткой рекламной паузы.
Вика почувствовала, как сердце словно поднялось к горлу. Будто из ниоткуда появившийся рядом с ней парень в наушнике и с блокнотом в руках, заглядывая в глаза, медленно и четко, будто для глухой, повторял, какие вопросы будут задавать, объяснял, как лучше усадить Юленьку и напоминал, что нужно улыбаться. Вика согласно кивала, едва разбирая его слова за грохотом сердца, и посторяла про себя: “Только бы не расплакаться, только бы не расплакаться”.
— …Три, два, один… Мы продолжаем прямой эфир с церемонии награждения победителей Лотереи Жизни. Давайте знакомиться с нашим следующим счастливчиком.
Камеры нацелены на нее. Парень в наушниках отчаянно жестикулирует. Ах, да — надо же улыбаться. Вика попробовала, но, даже не имея возможности увидеть себя со стороны, поняла, что получился скорее вымученный оскал.
— Гуреева Вика. И моя дочка Юля. Мы из Тюмени.
— Полагаю, вам тоже осталось еще немало лет. Как вы распорядитесь своим выигрышем?
Вика глубоко вдохнула. Вымученная улыбка сползла с губ. Он полагает, что ей немало осталось… Эх, будь что будет.
— Через два месяца наступает год моей смерти, — резко, словно отрубив, сказала она. В аудитории воцарилась мертвая тишина, стало отчетливо слышно тихое жужжание аппаратуры. Все знали, как получается, что у человека остается так мало лет.
— Это случилось не по моей вине. Я родилась в шестьдесят четвертом.
Аудитория сдержанно загудела. Все помнили тот год — единственный год, когда родившимся выделили всего сорок лет жизни.
— А потом мой отчим оказал сопротивление утилизации.
Заученная улыбка ведущего давно исчезла. Он молча смотрел на нее, ожидая продолжения.
— Моей дочке сейчас — четыре года, — голос Вики сорвался, и на глаза, несмотря на все усилия сдерживаться, навернулись слезы. — Я очень надеялась на Джек Пот, чтобы вырастить ее… чтобы не оставлять одну на целом свете, — тут горло совсем перехватило. Вика опустила голову, чтобы не так заметны были слезы, которые, того и гляди, покатятся из глаз.
Ведущий замялся. По всему выходило, что надо бы сказать какие-нибудь слова утешения. Но их не находилось. Беспомощно помолчав, он наконец произнес:
— Через несколько мгновений мы познакомимся со счастливчиком, выигравшим Джек Пот. Оставайтесь с нами.
Студия шумела. Кто-то сунул Вике в руку стакан с водой. Юленька крепко вцепилась в ее рукав и молча смотрела на нее широко раскрытыми глазами. Вика старалась делать глубокие вдохи и выдохи, чтобы успокоиться — не стоит еще больше пугать и без того уставшую дочку.
Раздались громкие аплодисменты, и Вика поняла, что они снова в прямом эфире.
— Лазаренко Павел Иванович, — говорил главный победитель. — Из Нижнего Новгорода. Председатель департамента государственного резерва лет жизни при Областном комитете социального обеспечения.
— Скажите, как вы отреагировали, когда узнали, что выиграли Джек Пот?
Павел Иванович вежливо улыбнулся.
— Не поверите, но я даже не смотрел розыгрыш — был занят на работе. Мне только потом сообщили о выигрыше. Разумеется, я был очень рад.
— Для человека, получившего целых пятнадцать лет жизни, вы выглядите весьма сдержанным.
— Я немало прожил, и так получилось, что осталось мне тоже прилично, — довольно сухо ответил победитель.
— Расскажите, пожалуйста, что же вы будете делать с главным призом?
— Распределю между членами семьи, — сухо отозвался он.
— Итак, мы познакомились со всеми счастливчиками, выигравшими в Лотерее Жизни. Не переключайте канал — через минуту состоится торжественное вручение призов!
Пришлось переходить в соседнюю студию. Там, на постаменте в центре сцены, красовался поднос с шестью крошечными чипами.
Под громкую музыку и непрекращающиеся аплодисменты ведущий торжественно вручил призы победителям.
Вика рассматривала тонкую пластинку, лежащую на ее ладони. Даже не верится, что вставишь эту малюсенькую полоску невидимых схем и контактов в жизнекарту, и тебе прибавятся годы жизни…
По сценарию победителям полагалось подойти к микрофону, одиноко стоявшему в самом центре сцены, и сказать несколько слов. Испытание, которое Вика была бы рада избежать любой ценой. Но она оказалась ближе всех к микрофону, и ей пришлось брать слово первой. Сжимая чип в ладони, а другой держа дочку за руку, она нехотя шагнула под прицел многочисленных камер и прожекторов.
— Хочу поблагодарить организаторов Лотереи Жизни за то, что они предоставляют такой замечательный шанс, — безжизненно проговорила Вика давно заготовленные слова и отошла в сторону.
К микрофону, крепко взявшись за руки, направились Сергей и Ольга.
— Мы даже не можем выразить словами, как мы были рады своему выигрышу — ведь это означало, что исполнится наша заветная мечта! На свете не так много вещей дороже самой драгоценной мечты человека, — торжественно проговорил Сергей, посмотрел на Ольгу и широко ей улыбнулся. Она согласно кивнула ему в ответ. — И одна из таких вещей — это семья. Потому мы решили передать наш выигрыш Вике.
Зал пораженно затих.
— Что вы, что вы, не надо! Не надо! — ахнула Вика.
Не слушая ее возражений, Сергей взял ее за руку и силком всунул чип в ладонь.
— У нас впереди еще много лет. Может, мы в следующий раз Джек Пот выигра-
ем, — тихо сказала Ольга, пока зал громыхал аплодисментами. — А у тебя — маленькая дочь и последний шанс. Разве можно оставить восьмилетнего ребенка сиротой?
Вика, крепившаяся из последних сил, поняла, что сдержаться выше ее сил. Искренняя доброта, такая редкая в этом мире, бередила душу сильнее, чем сочувствие, жгла горячее, чем равнодушие. Глаза застилали непрошеные слезы, а сердце, казалось, не умещалось в груди… Из-за этого Вика не сразу заметила, что теперь перед ней стоит профессор. Она попыталась сморгнуть мутную пелену. А он, кажется, поняв, что она ничего не слышит и не видит, просто взял ее ладонь и вложил ей свой чип.
Слезы потекли на щеки.
— Ваши исследования… – начала было Вика.
— А, — отмахнулся Степан Николавич, — успею! Буду больше работать.
Словно во сне, Вика наблюдала, как, сказав что-то в микрофон, к ней направилась Наталья Александровна, наклонилась, ласково обняла Юленьку, потом ее и протянула крохотную пластинку. Подполковник в отставке и вовсе прошел мимо микрофона и, остановившись перед Викой, без слов отдал ей свой чип.
Зал сходил с ума — казалось, стены вот-вот обрушатся от громовых аплодисментов. Многие зрители утирали украдкой набежавшие слезы. Среди разразившейся бури эмоций только одна из многочисленных камер заметила и бесстрастно зафиксировала пренебрежительную усмешку на лице Павла Ивановича…
Вика не могла больше крепиться; закрыв лицо руками, она безудержно разрыдалась. Двенадцать лет — ей подарили двенадцать лет! Отдали в ущерб своим планам и мечтам. Совершенно посторонние люди! Можно ли когда-нибудь в жизни отблагодарить их за это? Да и есть ли вообще на свете хоть что-то, чем можно воздать за такую доброту?
У микрофона произносил свою речь главный счастливчик, сорвавший Джек
Пот, — Павел Иванович Лазаренко. Закончив, он подошел к остальным победителям, собравшимся на краю сцены, встал неподалеку и, старательно избегая их взглядов, изобразил на лице самую что ни на есть безразличную полуулыбку.
…Погасли огни, затихла выключенная аппаратура, расходились зрители. Вика бестолково металась от Натальи Александровны к профессору, от Сергея с Ольгой — к Олегу, сумбурно благодарила и беспрестанно спрашивала, что она может для них сделать. Они смущенно улыбались, успокаивали ее и говорили какие-то невразумительные слова.
* * *
Пришла в себя Вика только на выходе из телестудии. По-осеннему влажные сумерки плеснули в лицо частой моросью.
— Мамочка, мне холодно, — потянула ее за рукав Юля.
— Сейчас, моя хорошая, — ответила Вика, беря дочку на руки, — сейчас мы с тобой покатаемся в метро, а потом сядем на поезд. Будем ехать долго-долго, мимо разных лесов и озер, полей и деревенек, и наутро приедем домой.
“А потом я наконец-то найду нормальную работу — ведь впереди — пятнадцать лет. И моей девочке больше не придется целыми днями сидеть со мной на рынке”, — счастливо размышляла она.
— Только не забудь сказку рассказать, — напомнила дочка.
Юле непременно потребовалось самостоятельно шагнуть на эскалатор и, стоя на движущихся ступеньках, самой держаться за едущий поручень. Вика с неохотой поставила дочку на пол. Хотелось не отпускать ее ни на мгновение, хотелось прижать ее к себе и закружиться, подпевая ликующей душе. Она вырастит свою маленькую девочку! У них впереди теперь так много времени! А когда придет ее срок, Юленьке будет двадцать. Двадцать, а не пять.
Душа была преисполнена чуть виноватой радости, которая словно отбрасывала вокруг теплые отблески, сказочным образом превращая тусклые лампы переходов метро в старинные канделябры, длинные коридоры — в древние подземелья, шум проходящих составов — в грохот хрустальных водопадов, а сами вагоны — в роскошные кареты. Хмурые, унылые лица спешащих куда-то людей даже на самую малую толику не портили Вике праздник. Жизнь казалась радужно-яркой, сияюще-прекрасной!
И только уже на подходе к Казанскому вокзалу это волшебное настроение словно споткнулось обо что-то. Краски потускнели, сказочные очертания растворились, и сквозь них проступила реальность: тусклая, унылая, безнадежная.
Бессильно прислонившись к грязной бетонной стене, в подземном переходе стояла молодая, очень измученная женщина. Безразлично глядя недвижными, почти мертвыми глазами в никуда, она покачивала на руках ребенка. На полу стояла от руки написанная таблица: “Продам два года жизни — дешево. Ребенок болен лейкемией, срочно нужны деньги на операцию”.
— Мама, ты чего? — спросила Юленька, подергав Вику за руку.
— Иду, иду, — отозвалась Вика, не двигаясь с места.
Откуда-то сбоку, сначала издалека, потом ближе, а затем по мере удаления, затихая, раздались равнодушные слова какого-то прохожего: “Вот дура, столько лишних лет получит за умершего ребенка, что еще не одного успеет народить да вырастить. Другой бы радовался на ее месте”.
Было в безжизненном взгляде этой женщины что-то такое, что крепко зацепило Вику. Она встряхнула головой, пытаясь прогнать наваждение. В голове и правда прояснилось. А в следующий миг Вика поняла: точно такими же глазами всего пару часов назад смотрела она сама. Глазами человека, у которого не осталось ни веры, ни надежды, ни даже отчаяния. Глазами человека, прошедшего через все круги ада и по какому-то странному недоразумению еще живого и испытывающего самую страшную боль — не за себя, а за своего ребенка.
Вика достала из сумочки кошелек, медленно его открыла и вынула пять маленьких пластинок, состоявших из крохотных, почти невидимых микросхем. Короткую секунду подержала их, будто взвешивая, согревая… Потом глубоко вздохнула, отобрала одну из них, подошла к женщине, вложила чип в холодную ладонь и решительно, не оборачиваясь, пошла дальше — чтобы не видеть, как глаза той медленно наполняются жгучими слезами.