Повесть
Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2012
Всеволод Непогодин
Всеволод Владимирович Непогодил родился в 1985 году в городе Бобруйске (Беларусь). Окончил Одесский институт финансов, публиковал рассказы на контркультурных сайтах в Интернете. Живет в городе Одесса.
Generation G
Повесть
Детям перестройки посвящается
Я обвиняю себя в том, что приписываю моему поколению собственные недостатки.
Фредерик Бегбедер. Windows on the World
1
Первая июньская пятница в Одессе проходит под знаком открытия летних танцевальных площадок. Стартует курортный сезон — райская пора для отдыхающих и худшее время для одесситов: торговцы и частные извозчики мигом взвинчивают цены. С самого утра только и слышны разговоры о том, какой ночной клуб стоит посетить в первую очередь. А у меня сегодня начало самовольного отпуска. Взял и не явился в офис, не поставив в известность руководство. Выключил телефон и выпал из информационного поля. Пусть начальник отдела теряется в догадках — то ли прогуливаю я, то ли пропал без вести. Тяжеловато, знаете ли, находиться восемь часов в кондиционируемом помещении на ненавистной работе в обществе дюжины некрасивых женщин, когда в десяти минутах ходьбы, на пляже Ланжерон, загорают привлекательные молодки. Ланжерон — самый близкий к центру города пляж, туда и идут с надеждой на успех большинство приезжих искательниц вагинальных приключений. Я уже понежился на песочке, но ни с кем не познакомился. На девочек посмотрел, но не купался — вода градусов двенадцать, холодновато. Зато песочек еще совсем чистый. Пройдет неделя-другая, и туристы загадят пляж бычками от сигарет, обертками от мороженого, пивными жестяными банками, водочными бутылками, использованными презервативами. Сижу на открытой площадке кафе-бара “Искра” и неспешно попиваю мятный фраппе.
Кафе-бар “Искра” открылся всего месяц назад. Новые арендаторы перекрасили стены, установили барную стойку. Поставили тумбу для диджейской аппаратуры, над ней прибили оленьи рога — опознавательный знак для хипстеров. Официантов набрали из студентов. Кинули рекламный клич по социальным сетям, и потекла в “Искру” клубная публика.
Двадцатипятилетние диджеи и фотографы каждый вечер собирались в новом кафе-баре. Архитекторы обсуждали предстоящую стажировку у Захи Хадид в Лондоне и вешали на коллег с нереализованными проектами ярлык “бумажный архитектор”. Дизайнеры приносили собственноручно сшитое по зарубежным лекалам тряпье и предлагали приобрести подающим надежды певичкам, пытающимся сменить региональную популярность на столичную славу. Племя юных фотолюбителей постоянно дискутировало о преимуществах цифровых аппаратов и недостатках пленочных. Единогласно сходились во мнении, что “Nikon” — это “Canon” для бедных. Кучка диджеев нахваливала свои мегамиксы, хвасталась коллекцией виниловых пластинок с танцевальными хитами и жаловалась на прижимистость владельцев клубов. Хипстеры, худющие юноши и девушки в непомерно большой одежде, только и делали, что занимались самолюбованием у овального зеркала. Тинейджеры играли с айфонами, айподами и айпадами. При отсутствии собеседников клиенты “Искры” доставали ноутбуки, подключались к бесплатному wi-fi и общались с единомышленниками в facebookе.
Вечеринки с крюшоном и женским стриптизом на барной стойке привлекали юных гуляк и прожигателей жизни. Парни и девушки, зачатые в середине восьмидесятых под хиты “Depeche Мode”, вытанцовывали под композиции московской синти-поп-группы “Tesla boy”, подражающей легендарным “депешам”.
Когда я допивал мятный фраппе, к “Искре” на велосипеде подъехал известный одесский татуировщик Кубарь, сорокалетний, слегка поседевший дядька, стремящийся выглядеть как тинейджер: красные кеды “Converse”, рваные джинсовые бриджи, черная майка “Sex Pistols”, обтягивающая здоровенное пивное брюхо. Икры и кисти украшены наколками. Кубарь — назойливый собеседник. Любит найти свежие уши и монотонно рассказывать о малоинтересных проблемах вроде замены труб.
— Читал вчера, Веля, в Интернете твое эссе “Говнопоколение”. Злой ты и нелюдимый. За что ты так не любишь своих сверстников? — спросил Кубарь.
— А за что их любить? За слепое желание следовать актуальным трендам? За непреодолимую тягу к безостановочному потреблению и отсутствие способностей к созиданию? За тотальную безнравственность? — ответил я вопросами на вопрос.
— Возможно, есть в твоих словах доля правды. Так кто, по-твоему, это говнопоколение?
— Говнопоколение — это те, кто вобрал самые плохие образчики нахлынувшей западной культуры и отверг все лучшее из социалистического наследия. Вообще, прослойку ровесников я предпочитаю называть не “говнопоколение”, а “generation g”. Английским словцом заменяю фекальную инвективу. Меньше слух режет.
— Но ты, Недопёкин, ничего не сможешь изменить. Остепениться тебе надо — бабу найди, женись, деток заведи. Сразу перестанешь искать недостатки в людях. А ты все шатаешься по выставкам и пописываешь желчные тексты для падонковских сайтов, не замечая бревна в собственном глазу. Ты разгильдяй, мечтатель!
— Спасибо за совет, но я как-нибудь сам разберусь, как мне строить жизнь. Пойми, мне совершенно чуждо это поколение. Я не имею желания увеличивать объемы продаж компании “Apple”. Меня вполне устраивает простенький телефон за пятьдесят долларов. Мне нет дела до того, какое шмотье в нынешнем сезоне назвали модным эксперты “GQ”. Я живу по своим правилам, а не по уставу медиазвезд.
— Ладно, не буду спорить. Сейчас небось собираешься в Аркадию ? Девочки, коктейли, свежий воздух.
— Меня не прельщает толпа. Собираюсь дождаться здесь Арбуза для выяснения отношений.
— Чем тебе Сережа не угодил? — Он лицемер, пустомеля и флюгер. Придет сюда — получит по роже!
— Я Арбуза уже двадцать лет знаю, он всегда таким был — ты его не перевоспитаешь.
— Не перевоспитаю, а по морде дам!
— Так ты еще и хулиган, Недопёкин! Певец говнопоколения ты наш!
— Кубарь, давай прекратим дискуссию. У меня нет ни малейшего желания с тобой ссориться.
— Добре, Веля. Пойду кофейку попью да с новым барменом потолкую.
После мятного фраппе я заказал бутылку “Жигулевского” и просидел еще час за маленьким столиком, накрытым красной клетчатой скатертью, но Арбуз не появился. По Екатерининской постоянно проносились спортивные кабриолеты, пугавшие прохожих грохотом сабвуферов и резким торможением на пешеходных переходах. Веселые водители нарушали клаксонами вечернюю тишину исторического центра, оповещая о начале летней фиесты.
В кафе-бар приходили новые улыбчивые посетители, а я чувствовал себя инородным телом среди этой легкомысленной публики. В тот первый летний пятничный вечер я не поддался на маркетинговые уловки летних ночных клубов, обещающих земной парадиз, не поехал в шумную Аркадию, а тихонько побрел домой… Я человек, которого обошло стороной явление, именуемое quarter life crisis. Западные социологи обозначили рожденных в 1984–2000 годах, поколением миллениума, или generation Y, а я постепенно выделил поколение ровесников — generation G. Поэт Аллен Гинзберг вопил о поколении битников, культуролог Дуглас Коупленд вещал о поколении компьютерного рабства. Постмодернист Виктор Пелевин описал поколение, вынужденное приспосабливаться к экономическим реформам. Виноторговец Сергей Минаев поделился наблюдениями о поколении, получавшем среднее образование при коммунистическом строе и закончившем вуз уже гражданами суверенных государств. Мне захотелось рассказать о своем поколении. На детей, впервые переступивших школьный порог в 1992 году, уже в эпоху демократических свобод, родителями возлагались большие надежды, но многие их не оправдали.
2
Проснувшись, я знаю, что на столе всегда ждет горячий завтрак — омлет или овсянка. Я живу вдвоем с матерью в трехкомнатной квартире. Не вижу ничего предосудительного в обитании взрослого парня под одной крышей с человеком, родившим его на свет. Пускай феминистки называют таких хлопцев маменькиными сынками. У матери я всегда сыт и обстиран. Глядя на своих ровесниц с длиннющими акриловыми ногтями на холеных пальчиках, подозреваю, что вкусно готовить они не умеют и вести домашнее хозяйство в одиночку категорически не хотят. Забить гвоздь или поменять смеситель в ванной я могу без чьей-либо помощи. Мать отстранена мной от физической работы по дому.
Пять дней в неделю я добросовестно выполняю трудовые обязанности, которые, правда, мне порядком поднадоели. Судьба избавила меня от надобности штурмовать каждое утро общественный транспорт — путь от дома до работы я преодолеваю за двадцать минут. Утренний променад мне в радость.
Выходя из подземного перехода на Привокзальной площади, я вижу изможденные лица людей, оказавшихся на обочине жизни. Торговцы, рано обзаведшиеся морщинами, раскладывают на стеллажах свежие газеты. Продавщицы дешевой китайской бижутерии, пытающиеся скрыть седину с помощью краски для волос, развешивают на стендах бусы из поддельных сапфиров. Мне еще повезло — офисное бытие все-таки комфортнее продуваемого всеми черноморскими ветрами пятачка, притягивающего голодных попрошаек.
Я шагаю мимо “Макдональдса” и осознаю, что внешние атрибуты корпоративной культуры обошли меня стороной. Я не надеваю на работу униформу. Нагрудный карман моей рубашки не приютил бейдж с моим именем. От меня не требуется обходительности и улыбчивости при общении с клиентами.
Я всматриваюсь в лица водителей, нервничающих в утренних пробках. Я не хочу приобретать машину и постоянно волноваться, что какой-то пьяный завистник поцарапает ее гвоздем. Мне лень искать свободное место для парковки и охраняемую стоянку с бдительным сторожем, а не сонным слепым пенсионером. Моя черта оседлости — Приморский район, я редко покидаю границы старого порто-франко.
Бизнес-центр “Бриз” находится на пересечении улицы Бунина и Польского спуска, ведущего к главным воротам морского торгового порта. В “Бризе” располагаются офисы страховых компаний, адвокатских фирм, девелоперских организаций. Я тружусь в одесском региональном управлении ТОР-банка.
К девяти часам утра через главный вход проходит толпа моих ровесников — разочарованных правоведов и хмурых экономистов, экономящих деньги на обедах ради отпуска на турецких курортах.
Наглаженные сорочки, начищенные туфли, обязательные галстуки, сосредоточенные лица — их не отличишь друг от друга, торопящихся поскорее сесть на вращающиеся стулья и прилипнуть к клавиатуре. Какие надменные взгляды мидллклассовая серость бросает на охранника в камуфляже. Мужчина лет сорока, прошедший срочную службу, а то и воевавший в горячих точках, представляется клеркам человеком третьего сорта.
В лифте всегда молчаливая и угнетающая атмосфера. Долговязый брюнет поправляет перед зеркалом узел галстука, смуглый коротышка смотрит на часы, чернобровый шатен с коричневым портфелем из ненатуральной кожи уставился в пол. По неписаному правилу последний, кто заходит в лифт, нажимает кнопку.
На третьем этаже меня встречает кадка с искусственной пальмой, раз в неделю тщательно протираемой уборщицей Зинаидой Дмитриевной, до сих пор не могущей понять, что пошел второй год, как она по штатному расписанию менеджер по клинингу. “Клининг клинингом вышибают!” — любит повторять орудующая тряпкой пятидесятилетняя женщина. Искусственные цветы искусственно радуют искусственных людей.
Я следую в отдел по работе с малыми предприятиями — безоконный бокс три на пять метров с прозрачными плексигласовыми перегородками. До сих пор не знаю, какое из двух офисных зол хуже — кабинет без окон или просторный open space, где все как на ладони, что подсознательно подталкивает к слежке периферийным зрением.
Для входа в бокс не требуется пластиковый пропуск. Никто не отмечает с точностью до минуты время моего прибытия. Сегодня я добрался раньше всех. После периода конвейерной раздачи кредитов, когда заявка зачастую рассматривалась за пятнадцать минут, настала пора сбора денег с процентами. Из кредитного специалиста я переквалифицировался в специалиста по работе с проблемными заемщиками.
ТОР-банк — австрийская финансовая группа с главным управлением в Киеве. Ориентирована на кредитование частного сектора экономики и расчетно-кассовое обслуживание крупных предприятий. Пытается внедрить западные корпоративные стандарты на рыхлой украинской почве.
Я включаю системный блок с десятизначным инвентарным номером на днище и, глядя на последнюю страницу ежедневника, ввожу пароль, который все никак не могу запомнить. Теперь мое присутствие на рабочем месте табелируется.
Я щелкаю курсором по ярлычку браузера — загружается корпоративный сайт ТОР-банка. Выход с рабочего места в Интернет заблокирован системными администраторами во избежание непродуктивных потерь времени. Вся информация имеется на корпоративном сайте. По привычке просматриваю валютные котировки, свежие нормативно-правовые акты национального банка, изменения в предлагаемых ТОР-банком кредитных продуктах. Хотя зачем мне вся эта тягомотина, когда я собрался покинуть офис…
Появляется Денис, самый молодой в отделе. Он работает первый год после окончания Экономического университета, родом из райцентра в Винницкой области, снимает комнату с хозяйкой в высотных джунглях поселка Котовского. Рыжеволосый, коротко остриженный, маленькие узкие глазки-щелочки, крепко сбитый, немногословный. По причине бедности и скудности гардероба всю неделю ходит в одной и той же сиреневой рубашке с короткими рукавами. Под мышками — влажные пятна полумесяцем. Пользоваться дезодорантом не приучен. Денис — хуторской парубок, пытающийся упорством, дисциплиной и трудолюбием закрепиться в городе-миллионнике. Как племянник окружного военкома, естественно, не пошел отдавать священный долг народу Украины. Пока успешно сопротивляется соблазнам мегаполиса, хотя подозреваю, что в случае финансового роста примется куролесить по дискотекам. У Дениса нет девушки из-за присущей местечковым парням закомплексованности и нехватки свободной наличности.
— Привет, корифей продаж банковских продуктов, — здороваюсь, подтрунивая над коллегой. Две недели все телефонные звонки Дениса потенциальным клиентам банка безуспешны. Ему все не удается привлечь новых предпринимателей.
— Здравствуй, — холодно отвечает Денис, даже не посмотрев в мою сторону.
— Чего ты грустный и понурый?
— Битый час добирался в маршрутке.
— Так вставай пораньше! Вместо вечерних посиделок за ноутбуком книжку почитай — словарный запас пополнишь, коммуникабельности прибавится, лучше сможешь с клиентурой общаться, глядишь, и продажи увеличатся!
— Книги мне не по карману.
— На Староконном рынке нищие пенсионеры распродают почти задаром свои библиотеки. За пятьдесят гривен можно приобрести качественного чтива на месяц. Выбери субботу или воскресенье и купи хороших книг!
Денис молча уткнулся в монитор. В десять минут десятого, немного опоздав, входит Аня, специалист по кредитному администрированию. Ей двадцать пять, моя одногодка. Аня — высокая худощавая болгарка, не пользующаяся косметикой. Одета в длинную юбку ниже колен и белую блузку с вырезом, хотя показывать потенциальным ухажерам особо нечего. Через плечо переброшена сумочка, в руке пакет с провизией (меня всегда удивляли девушки, пытающиеся произвести впечатление, неся кульки и авоськи, набитые харчами). Черные волосы заплетены в косу. Миниатюрный, едва заметный носик — единственная запоминающаяся черта. Позолоченные сережки тускло поблескивают. На шее — крестик с распятым Христом. Аня живет с матерью и старшей сестрой в окраинном гетто — поселке Таирова. Предпочитает не распространяться о своей личной жизни. Лишь однажды обмолвилась — с сестрой они не разговаривают: если сестра стоит у плиты, то готовит только для себя и матери. Кавалера у Ани нет, судя по вечно хмурой гримасе. Скромная и спокойная, почти ежедневно задерживающаяся до семи вечера, чтобы миновать час пик и выполнить “неотложные задания”. Почти всегда наше общение с ней в первой половине рабочего дня ограничивается дежурным приветствием. Изредка ближе к вечеру обсуждаем планы на выходные.
В четверть десятого к нашей троице присоединяется Юлия, наша с Аней ровесница, так же, как и я, занимающаяся проблемными заемщиками. Русые волосы, ниспадающие на спину, высокий лоб, глазки-пуговки, острые скулы, бледная кожа, толстый слой тонального крема. Родом из Тирасполя. Имеет паспорта Приднестровья, Молдовы, России и Украины. Четыре месяца назад вышла замуж за одессита с двухкомнатной квартирой — надоело мыкаться по общежитиям и съемным хатам. При первом удобном случае начинает рассказывать о своей свадьбе. Преображается, делясь материнскими планами, — дабы закрепиться в большом городе, одного штампа в паспорте мало. Мужа с жильем запросто могут увести настырные конкурентки.
— Здравствуйте, Юлия Владимировна, — нарочно говорю с раболепной интонацией холуя, будто обращаюсь к самой известной женщине на украинской политической сцене.
— Здравствуйте, Велимир Васильевич, — с тоскливым равнодушием произносит Юлия.
— Почему вы соизволили опоздать на целых пятнадцать минут, живя в центре? Неужто машина супруга поломалась и пришлось добираться своим ходом?
— Утром везде заторы, ничего удивительного.
— Заранее выезжать следует. Хромает у вас в новоиспеченной семье пунктуальность…
— А вы с утра приготовьте завтрак для двоих, потом посуду помойте, а мне еще себя привести в порядок надо…
Спорить не хочется, разговор сходит на нет.
В половине десятого появляется Татьяна Петровна, начальник отдела. Тридцать пять лет, центнер веса при росте метр шестьдесят. Стрижка каре, крашеные волосы каштанового цвета. Замужняя асексуальная женщина с претензией на художественный вкус, приобретенный благодаря многолетнему просмотру по вечерам отечественных сериалов. Чаще всего взирает не на подчиненных, а на принесенный из дому пятидесятилитровый аквариум с рыбками.
— Доброе утро, Татьяна Петровна, — одновременно выпаливают Юля и Аня.
— Здравствуйте, — сдержанно произношу я.
Денис, погрузившийся в просмотр новостей на сайте банка, вообще не замечает ее прихода.
— Доброе утро, — тихо отвечает Татьяна Петровна, включая кондиционер.
Наконец–то весь отдел в сборе. На пятнадцати квадратных метрах бокса воцаряется тишина, лишь иногда нарушаемая телефонными звонками. Жалюзи подняты, и сквозь прозрачные плексигласовые перегородки виден отдел по работе с физическими лицами. Парни — все как один в салатных галстуках корпоративного цвета, девушки — в шейных платочках с фирменным логотипом. Бирки с именем прикреплены к рубашкам в области сердца. Неестественные улыбки, шаблонные фразы, механические действия.
Я листаю дело предпринимателя, не платившего по кредиту уже полгода. Водитель, оформленный как частный предприниматель, взял деньги на приобретение микроавтобуса, поставил его на маршрут, но перевозки не задались. Сетует на удорожание горюче-смазочных материалов, уменьшение пассажиропотока, а еще семью кормить надо, двое маленьких детей. Я не считаю целесообразным реструктуризировать кредит. Микроавтобус находится в залоге у банка. Дело, скорей всего, передадут в ближайшее время юристам или в службу безопасности банка. Вынимаю из папки оригинал устава, свидетельство о государственной регистрации, кредитный договор с утвержденными дополнениями и иду сканировать в кабинет на другом конце офиса. На целое региональное управление международного банка всего один сканер.
Громоздкий лязгающий аппарат проглатывает, сканирует и выплевывает документы. Я нажимаю кнопки и вспоминаю, сколько тысяч раз мне пришлось делать подобные манипуляции. Целое поколение пять лет постигало науку в институтах, переходивших на якобы прогрессивную болонскую систему образования для того, чтобы, по сути, стать операторами копировальной техники. Мы дружно мечтали в полуголодном детстве об интересной работе и светлом будущем, а поголовно выросли одушевленными дополнениями к принтерам, сканерам, ксероксам и факсам. Обучиться пользованию всей офисной техникой, не считая компьютера, можно за сутки — стоило ли тратить пятнадцать лет на образование?
За анализом дела водителя маршрутки время проходит быстро. Наступает обеденный перерыв. Я спешу в столовую областного милицейского управления на Еврейской улице. В ведомственной харчевне готовят вкусно и относительно дешево. Встаю крайним в десятиметровую очередь. Габаритные дяди в погонах с нами, простыми смертными, не стоят. Передо мной сутулые спины менеджеров среднего звена, искривленных сидячей работой. Думаю, в случае очередной волны сокращений у них вряд ли получится переквалифицироваться в грузчиков. Слабаки, не поднимавшие ничего тяжелее шариковой ручки и мобильного телефона, — бич моего поколения. Иногда даже жаль, что на их долю не выпало кровопролитных войн.
Через пятнадцать минут подходит моя очередь. Ставлю на коричневый пластмассовый поднос тарелку борща и блюдце с двумя кусочками черного хлеба, на второе гречневую кашу с сосиской. На запивку — айвовый компот. Морщинистая женщина в синем переднике кладет на поднос чек и сдачу. Выискиваю взглядом свободное место. В тарелке борща расплывается белая капля сметаны. Первым делом прожевываю крохотный кусочек мяса. С первым блюдом расправляюсь за две минуты. Быстро съедаю гречку с сосиской, залпом выпиваю айвовый компот — в часовой промежуток у меня еще запланирована доверительная беседа. Оставшиеся тридцать минут сидеть в боксе глупо, а слоняться одному не хочется.
Периодически в перерыв я встречаюсь с давней знакомой Лидией Федоровой, живущей и работающей рядом с “Бризом”. Отношения сугубо дружеские. Лидии двадцать четыре, родом из Николаева, ближайшего областного центра. Рост под метр восемьдесят, рельефные икры, широкий таз, грудь — бутон, зеленые глаза, русые волосы собраны в пучок на затылке. Она единственная из приезжих, с кем я общаюсь. Общие интересы — русскоязычные театральные постановки, галереи современного искусства, концерты классической музыки в филармонии. Правда, не разделяю любви к балканским вечеринкам и Горану Бреговичу. Работает в мэрии на Думской площади. По вечерам ходит на тренировки по кунг-фу, что удивительно для изнеженных и избалованных сверстниц. По выходным катается по прибрежной зоне на велосипеде подружки, с которой снимает на двоих двухкомнатную квартиру. Зимой месяц отдыхала на Гоа — модные московские тенденции становятся актуальны в Одессе спустя пять лет. Лидия резкая в высказываниях, но искренняя и честная, удачно сочетающая захолустную напористость и эстетический вкус.
Мы приветствуем друг друга на старинном Строгановском мосту — излюбленном месте одесских самоубийц прошлого века. Суициды прекратились, когда на мосту, соединяющем две части Греческой улицы, установили трехметровое заграждение. Под мостом по Польскому спуску сбегает ручеек машин, двигаясь к морскому вокзалу и далее на Пересыпь. Солнечные блики бьют по глазам. Пахнет раскаленным асфальтом и паленой резиной.
— Что у тебя нового, Лида?
— Лето наступило, а в старых босоножках стыдно даже перед брюзжащими пенсионерами, ожидающими приема в кабинетах городского совета. Понравилась одна модель на Преображенской, возле Привоза. Алые, лакированные, да только стоят половину моей зарплаты. Отсюда дилемма: или справить обновку и голодать полмесяца, или ходить в тех, что есть, и стыдиться своей нищеты.
— Да ладно тебе переживать о лаптях. Ты молодая, юморная, статная. И без новых босоножек парня найдешь!
— Конкуренция высока. Нынешние студентки упакованы в шмотки из бутиков, дерзкие, наглые, беспринципные. Да и время бабское не вечно, возраст поджимает.
— Не вешай носа, Федорова! Будет и на нашей улице праздник! Как там поживает наш общий знакомый Арбуз? Давно с ним виделась?
— Месяц не общаюсь. Наверное, все волочится за каждой юбкой. Да и вообще, о чем можно с Арбузом говорить? Обсасывать половые связи друзей? Смаковать посещение ночных клубов? Или сюжеты малоизвестных итальянских фильмов семидесятых годов? Это не для меня.
— Доложили, что Арбуз байки про меня травит втихаря. Как встречу, сразу вместо “здрасьте” двину в торец.
— Веля, рукоприкладство — это грубо. Коренной одессит, интеллигентом себя пытаешься преподнести, а замашки как у жлоба.
— Думал, сообщишь что-то свежее про Арбуза. Пора возвращаться. Ты не расстраивайся из-за босоножек. Запомни: материальная бедность исправима, духовная — нет. Июнь всегда веселый месяц, отпуск не за горами!
— Удачи, Недопёкин! — сказала Лида, обнимая меня на прощание.
Возвращаясь в бокс, я застаю неприятную картину: на моем рабочем месте сидит полная Марина Михайловна из отдела обслуживания физических лиц и ест из пластиковой коробочки лапшу, закусывая белым хлебом.
— Что вы себе позволяете?
— Извините, Велимир Васильевич. Наш отдел полностью просматривается клиентами. Приходится обедать в других местах.
— А почему за мой стол? Он что вам, медом намазан?
Марина Михайловна забирает со стола свою коробочку и молча удаляется.
— Юлия Владимировна, а женщины могут обедать без разговоров о косметике и сезонной распродаже кофточек? — обращаюсь к коллеге.
— Что вы придираетесь ко всем? Нам с Мариной нужно было поделиться женскими секретами, не всем же в молчанку играть. Обедать вдвоем веселее.
В бокс заглядывают Леша и Саша из юридического отдела, старше меня на год и два соответственно. Всегда улыбающиеся, подтянутые брюнеты. Два брата-акробата. Оба холостяки. Их повадки за годы совместной работы изучены мной досконально. Ежедневно побриты, имеют в гардеробе турецкие рубашки пяти цветов (белую, синюю, голубую, салатную, розовую) и китайские галстуки трех (черный, серый, сиреневый). Хаотично варьируют сочетания рубашек и галстуков, не особо заботясь о совместимости цветов. Раз в месяц посещают парикмахерскую. Заходят, чтобы рассмешить Аню и Юлию избитыми шуточками из Интернета и телевизионных развлекательных программ формата stand up comedy. Аня и Юлия не сидят в Интернете, поэтому реагируют на вторичные остроты с неподдельным восторгом. Леша и Саша таскают с собой нетбуки, чтобы в паузы между составлением претензий залезть в сеть через wi-fi и прочесть свежие юморески. Стоит ли системным администраторам блокировать выход в Интернет, когда больные сетевой зависимостью в первой степени все равно придумывают способы попадания в паутину?
Парочка правоведов только и может говорить в курилке об автомобилях. Леше надоел дедовский ржавый “Москвич-2141”. Саша устал от битв в общественном транспорте. Со временем они скопят нужную сумму для первого взноса по автокредиту, если перестанут устраивать пятничные загулы в дороговатых тавернах.
Мне нечего обсуждать с Сашей и Лешей. Они предсказуемы, все представления о жизни черпают из газеты “Бизнес” и журнала “Банковский вестник”. Мне чужд их скучный мир сухих цифр.
К Ане приходит крупный заемщик Ехимовский, курчавый шатен с горбатым носом, противный еврейский гешефтмахер. Одет в желтое поло и широкие джинсы. На шее золотая звезда Давида. Обут в топсайдеры на босу ногу. В общем, обычный одесский летний денди, мечущийся между клубами, дабы засветиться в фотоотчетах о вечеринках на сайте geometria.ru. Аня лебезит перед важным клиентом — неестественная американская улыбка, плохо сыгранная радость в голосе. Скептически посматриваю на прогибающуюся коллегу. Ехимовский вежливо прощается и покидает бокс.
— Недопекин, что вы смотрите волком на Ехимовского? Человек крутится, свое дело открыл, а вы не смогли этого сделать. Сидите насупившись, строча однотипные акты. Чего вы такой озлобленный?
— Да пусть себе крутится! Я ему не завидую: лавировать между налоговой инспекцией, милицией, пожарными, санэпидстанцией, технадзором — весьма сомнительное удовольствие. Это вам завидно, что он потребляет больше материальных благ. Мне же консюмеризм безразличен.
— Велимир Васильевич, молчи лучше — за умного сойдешь! — презрительно сказала Юлия.
Ко мне явился Бородавко, старичок с тростью, взявший кредит на переоборудование своего кафе в Черемушках. Сделал капитальный ремонт, не поскупившись на услуги дизайнера. Не платит три месяца. Принес справку о доходах за первый квартал, а уже на дворе июнь. Задержку объясняет сезонностью бизнеса.
— Вот сейчас лето начнется, приедут курортники, рассчитаюсь по телу кредита, процентам, штрафам и пеням!
— Сидели бы вы лучше, батенька, тихонько дома на пенсии и не находили приключения на свою седую голову. И вам спокойнее, и мне бы не было мороки, а то пиши часами пояснительные записки в Киев, почему у заемщика Бородавко трехмесячная просрочка. Бизнес — удел молодых и шустрых, а вам уже следует больше о здоровье заботиться. Всех денег все равно не заработаете.
— Сынок, бизнес — это азартная игра. Я при Советском Союзе с детьми любил в “Монополию” играть, а сейчас появилась возможность соревноваться в реальном времени настоящими деньгами, а не бумажными фантиками. Пока я играю — живу.
— Возможно, вы и правы, только по долгам платить все равно придется. Вам ведь не хочется, чтобы на ваше имущество, находящееся в залоге, был наложен арест.
После ухода Бородавко я бесцельно торчал на корпоративном сайте. Взору предстали сотни внутренних инструкций, образцов актов, регламентов, нормативов, рекомендательных писем, призванных усложнить жизнь банковского служащего. Не беда, что на рынке десятки банков оказывают аналогичные услуги за меньший процент. Все неудачи по невыполнению плана продаж всегда спишут на сотрудника нижайшего звена, ведь это он “не умеет продавать”, несмотря на принудительное ежеквартальное посещение тренингов в выходные. Соберут в конференц-зале менеджерское стадо, выйдет к микрофону боящийся собственной тени бизнес-тренер в очках и примется с запинками вещать о технике продажи лажи. Клерку в одно ухо вошло, в другое вышло — белые воротнички в субботу выспаться хотят как следует после трудовой недели и пятничной попойки, а не слушать шарлатанские ереси психологов. После тренинга по продажам сплоченные корпоративной культурой менеджеры дружно устраивают похмельный тренинг, проглатывая сотни граммов национального сорокаградусного коммуникатора. В прокуренных барах, в заблеванных забегаловках, а не в конференц-залах происходит настоящий тимбилдинг, укрепляющий взаимоотношения между членами офисных коллективов.
— Сегодня после работы проставляется Михайловский, прощальный вечер с коллективом. Девчонки собирают по двадцать гривен на подарок, давайте деньги, — поставила перед фактом Юлия.
Михайловский — заместитель начальника регионального управления по физическим лицам. Скользкий тип — совковый чувак по духу, стремящийся выглядеть как яппи. За четыре года моей работы в ТОР-банке потерял всю шевелюру и стал гол как коленка. Женился на молодухе из отделения в Таирово. Приобрел за наличность “Toyota-Camry” цвета морской волны — бахвалится сим фактом при первом удобном случае. Входит в офис, демонстративно вертя брелок с ключами. Я не люблю прощальные вечера начальства за невыносимую атмосферу лживости. Все берущие слово наперебой говорят уходящему: “Как жаль, что вы покидаете наш дружный коллектив”, перечисляют вымышленные заслуги, но на самом деле несказанно рады. На должность заместителя начальника управления назначат кого-то из начальников отделов или отделений. Место начальника отдела или отделения достанется одному из ведущих специалистов. Все только и ждут, что в результате кадровых перестановок их повысят. Лица в курилках нервозны. Напряжение спадет, когда начальник управления огласит вердикт.
— Не собираюсь расставаться с двадцатью гривнами. После шести свободное время, и я волен распоряжаться им по своему усмотрению. Подарите Михайловскому очередной сервиз и толкнете речи без моего присутствия, — отвечаю Юлии.
Аня и Денис беспрекословно раскрывают кошельки и молча сдают нужную сумму. Покорные овощи, офисные терпилы. Меня всегда поражало тоскливым однообразием прощальное письмо, рассылаемое сослуживцам по корпоративной почте. Клерки обделены литературным даром и мало-мальской фантазией, предпочитая шаблонные тексты. “Уважаемые коллеги! Вот и настал час прощаться. Мне было приятно провести годы бок о бок с настоящими профессионалами своего дела, всецело отдающимися работе. Трудясь с вами, я приобрел неоценимый опыт, который пригодится мне в дальнейшем. Я всегда буду помнить наш дружный коллектив единомышленников. С наилучшими пожеланиями ваш надежный товарищ Иван Иванов”. Я не планирую рассылки подобных писем на прощание, так как за годы работы в ТОР-банке не познакомился ни с одним по-настоящему интересным мне человеком. Дружить и общаться с кем-либо из коллег после ухода не собираюсь. Устраивать офисное застолье с сыром, вареной колбасой и дешевым вином из одноразовых стаканчиков для меня дикость — вспоминается классик русской алкогольной прозы с коронной фразой “С вами не о чем больше пить!”. Офисные обиженки любят уйти, хлопнув дверью, напакостив и высказав без купюр в лицо начальству все, что о нем думают. Или выкрадут тайком важнейшие листы из договоров, или наплюют в пищу, находящуюся в холодильнике без присмотра. Я же исчезну тихо и мирно, как исчезает с офисного стола маленькая скрепка, случайно выпавшая при просмотре кипы бумаг.
Стрелки настольных часов очутились на числах шесть и двенадцать, разделив циферблат на две одинаковые половинки. Справа на циферблате остались годы, потерянные в офисе, — кварталы нуднейших согласований с главным управлением, месяцы общения с привередливыми клиентами, дни треволнений при коммуникации с региональным начальством, часы пустопорожних бесед с коллегами и лишь редчайшие минуты душевного равновесия. Слева ожидала трепетная пора неизвестности. Я ушел, не попрощавшись, по-английски, оставив в ящиках стола чашку и ежедневник. Вещи, способные напоминать об офисе, я не хочу брать в новую жизнь.
Мое офисное поколение, вооруженное степлерами, шредерами, дыроколами, биндерами, маркерами, клейкими карандашами, не сподобится организовать и успешно провести революцию. Никто не решится променять крутящиеся мягкие стулья на баррикады из рельсов, колючей проволоки и бетонных блоков. Клеркам привычнее держать бокал с водочным коктейлем, чем бутылку с коктейлем Молотова. Максимум, на что горазды мои ровесники, — это компьютерные военные игры и безрезультатные дискуссии в Интернете о необходимости свергнуть строй капиталистов-эксплуататоров.
Я не хочу быть похожим на Анну, похоронившую личную жизнь непонятно ради чего, ведь у нее нет ни малейших перспектив карьерного роста. Я не хочу больше слышать деревенский говор Дениса. Сельский сын, покинувший отчий дом-мазанку ради плексигласового бокса и съемной железобетонной клетки, обречен на муки. Рожденный на плодородном черноземе не найдет счастья в краю потрескавшегося асфальта и песчаных пляжей. Я не хочу больше видеть Юлию, считающую детективного беллетриста с грузинской фамилией, в заслуги которого можно занести разве что перевод Юкио Мисимы на русский язык, величайшим писателем за всю историю человечества. Урбанизирующееся крестьянство — это главная беда мегаполисов. Я презираю понаехавшую в Одессу сельскую молодежь не за стремление к хорошей жизни, что в принципе нормально, а за полное нежелание обустраивать хорошую жизнь своими руками в родных селах.
Выходящие из “Бриза” несутся к автобусной остановке и местам парковки своих авто. Строгие галстуки офисных клерков взвеваются на ветру, словно нити от воздушных змеев. Я же спокойно бреду, не обращая внимания на вакханалию вечерних пробок. Средний класс держит путь домой.
После съеденного на ужин пюре с котлетой я не устремляюсь в фитнес-клуб сгонять набранные калории. Не выхожу во двор для распития пива и игры в домино с окрестными хмырями. Не включаю телевизор, где парни и девушки знакомятся для создания семьи. Старый “Горизонт” давно сломался и был выброшен на помойку. Покупать новый не собираюсь за ненадобностью — футбольные матчи смотрю в спортивных барах на больших экранах. Массовый просмотр соревнований с шумом, размахиванием шарфами и скандированием мое поколение предпочитает одинокому болельщицкому сидению. Я, уставший от восьмичасового бдения за монитором, не собираюсь сидеть в Интернете весь вечер и просматривать новостийные ленты друзей в социальных сетях. Я проваливаюсь в сон с надеждой поскорее забыть офисное бытие.
3
Утро выходного дня мое поколение привыкло начинать с телевизора и компьютера. Ровесники зачастую включают говорящие ящики раньше, чем почистят зубы и позавтракают. В дошкольном возрасте мы смотрели по первому каналу “Утреннюю почту” с Юрием Николаевым.
Потом появились игровые приставки “Dendy” и “Nintendo”. Мы приглашали в гости друзей, вставляли в приставку желтый картридж и принимались детскими пальчиками давить кнопки на джойстиках. Сначала играли в примитивные танки. Потом управляли усачом-коротышкой Марио. Рубились в “Mortal combat”. Управляли болидом “Формулы-1” , гоняя по извилистым трассам. После гонки в Монце 1 мая 1994 года, когда погиб Айртон Сенна, я потерял интерес к “Формуле-1”, но иногда поигрывал в “Need for speed” на консоли “Sony Play Station”.
Мы повзрослели и стали тинейджерами. Игровые приставки вышли из моды и перекочевали в темные чуланы, как память о детстве. В домах появилось спутниковое телевидение и вместе с ним русская версия американского канала MTV. Мы принялись смотреть “Двенадцать злобных зрителей”, где в студии обсуждали новые клипы и нещадно критиковали плохое видео. Мы старались не пропустить ни одной серии мультфильма про американских дебилов Бивиса и Баттхеда, постоянно шатавшихся в футболках с надписями “Metallica” и “AC/DC” по провинциальному городку в поисках выпивки и девочек. В разговорную речь вошли слова “отстой” и “баклан”. Мы полюбили медленные баллады Хэтфилда со товарищи. Прямолинейную рок-музыку австралийской группы почти не слушали.
На стыке тысячелетий в квартирах появились персональные компьютеры — процессор “Celeron II”, монитор пятнадцать дюймов. Мы прекратили слоняться по компьютерным клубам и начали играть в стрелялки дома. Палили из ракетниц в бездушных ботов в главном хите поколения — “Quake II”. Уничтожали из снайперской винтовки воинственных террористов в культовом шутере “Counter-strike”. 11 сентября 2001 года я пришел из школы раньше (прогулял два урока) и, не пообедав, принялся мочить компьютерных террористов. Наигравшись и победив, я включил телевизор — оказалось, что в реальной жизни террористы гораздо страшнее мельтешащих на экране пикселей. Через пару недель на заставке серебристого телефона “Nokia 3210” у одноклассника Коли Москвина появился мифический бородач бен-Ладен. У меня тогда не было еще мобильного, и, признаться, я немного завидовал Коле.
Мы поступили в институты, и наши персональные компьютеры подсоединили к Интернету. Сначала выходили во всемирную паутину по карточкам, лимитировавшим доступ к сети энным количеством часов. После появились пакеты без ограничений времени. Мы принялись играть в стрелялки с друзьями, не выходя из дома. Утром нещадно забрасывали друг друга виртуальными гранатами, а вечером, сидя на скамейке в сквере, мирно баловались пивком под разговоры о будущем. Со временем беседы сошли на нет, уступив место общению в Интернете. Обитатели одной лестничной клетки, к сожалению, предпочитают набирать буквы на клавиатуре, нежели сделать десяток шагов и потолковать с глазу на глаз.
Я включаю ноутбук и захожу сразу в несколько социальных сетей, где являюсь модератором страниц пользователя “Велимир Недопёкин”. Первым делом просматриваю новости на facebook. Десятки статусов с избитыми истинами, встроенные с youtube видеоклипы, загруженные в сеть прямо с айфонов снимки юзеров, беснующихся в ночных клубах. Я наблюдаю фрагменты жизни людей, с которыми пересекался в школе, микрорайоне, институте и на вечеринках. Хотя все они фигурируют в реестре друзей, но назвать их настоящими друзьями сложно. Скорее знакомые и знакомые знакомых. Некоторые добавляют в друзья популярных телеведущих, певцов и прочих знаменитостей в надежде тем самым приобщиться к кругу избранных. Мне следить за похождениями celebreties не интересно, ведь звезды выкладывают только тщательно отретушированные фотографии и внимательно подкорректированные мысли. Самое любопытное про медиаперсон можно узнать из желтой прессы, но мне противно рыться в чужом грязном белье.
“Вконтакте” — более мещанская социальная сеть по сравнению с facebook. Вотчина моего ровесника Павла Дурова насыщена кадрами с молодоженами и родителями розовощеких карапузов, бережно держащих драгоценное чадо двумя руками за бока. Возле графы “Мои сообщения” горит (1). Сообщение “Привет! Как дела?”, поражающее своим нестандартным креативным содержанием, прислал Коля Москвин, отбывающий срок за незаконное хранение и распространение наркотиков.
Айфоны с выходом в Интернет гораздо ценнее для находящихся в пенитенциарных учреждениях, чем для сопливых хипстеров, пишущих в twitter при первом удобном случае. Позолотил ладонь вертухая — и пиши, лежа на нарах, малявы на волю с помощью социальных сетей.
Я отписываю давнишнему приятелю: “Привет, дела потихоньку…” В ответ получаю лаконичное сообщение: “Понятно”. Прошло почти десять лет, как мы покинули школьное крыльцо, пойдя каждый своей дорогой. Я поступил в институт, Коля трудился в фургончике с курами-гриль. Попался при перевозке в Одессу пакета с марихуаной, у одинокой матери не нашлось средств избавить нерадивого сынка от острога. Если мы когда-либо встретимся живьем, то нам с Колей не о чем будет говорить. Сегодня я могу себе позволить телефон “Nokia”, но Москвину ни капельки не завидую. Зачем он мне пишет сообщения…
Видимо, мне не хватает смелости кинуть ссылку на страницу одноклассника в черный список. На сайте “Одноклассники.ру” я не сижу — страницу там я зарегистрировал в 2007 году, но вскоре переделал для матери. На “Одноклассники.ру” заходят люди старшего поколения и предаются воспоминаниям о советской молодости. Удивляет ретроградство матери, отправляющей сообщения студенческим подругам в манере классических бумажных писем: “Здравствуй, дорогая Екатерина Михайловна! Спешу тебе сообщить, что у нас в Одессе наступило лето, но на море я еще не была. На работе у меня все по-прежнему и т. д. и т. п. С уважением и надеждой на скорую встречу Анастасия Недопёкина”.
Ставлю “Вконтакте” и на facebook статус “Bye bye office!”. Дети глобализации привыкли публично выражать эмоции на языке международного общения. Просматриваю список встреч, на которые откликнулся ранее, оповещая о своем возможном участии. Сегодня исполняется годик маленькому Люсьену, сыну fashion-фотографа Наташи Март. Наташа предпочитает запечатлевать худющих макияжных дылд с тонкой сигаретой в отбеленных зубах на фоне весенних безлюдных пляжей. Никто не обзванивает потенциальных гостей на именинах и не рассылает по почте конверты с пригласительными открытками. Создается приватный event в социальных сетях, где указано время и место проведения вечеринки, а также заранее вывешивается wish-лист с перечнем желаемых подарков для виновника торжества.
Самое сложное перед походом на вечеринку — найти пару одинаковых чистых носков без дырок. Пересмотрев ворох носков и выбрав парные в приличном состоянии, я иду в детский магазин “Андрюшка”. Из wish-листа я отметил для себя игрушечную машинку и развивающие книжки с картинками с прицелом на вырост. Покупаю пластмассовый самосвал и книжку про Чиполлино, прошу завернуть в подарочную синюю бумагу с золотистыми звездочками и перевязать золотой ленточкой.
Дом Наташи Март, элитная шестнадцатиэтажная новостройка из красного кирпича, высится в начале Базарной улицы среди двухэтажных лачуг конца позапрошлого века. В П-образный двор из трех домов солнечный свет не попадает. Светловолосая девчушка в сарафане горчичного цвета одиноко катается на качели и озирается по сторонам, надеясь высмотреть себе подружек. Грузчики в зеленых комбинезонах и бейсболках бережно вытаскивают из фургона стиральную машину.
Домофон встроен, но еще не включен. На межэтажных пролетах в углах горстки строительной пыли. Из-за кризиса продана лишь часть квартир. Пока дом полностью не заселят, то вряд ли начнут прибирать в подъездах. Нахожу квартиру, нажимаю кнопку звонка. Дверного глазка нет.
Дверь отворяется. Вместо Наташи Март меня встречает ее лучшая подруга Карина. Загорелая, будто еженедельно посещает солярий. Белая майка-алкоголичка, короткие потертые джинсовые шорты, серебристые вьетнамки, розовый педикюр. Правую щиколотку украшает золотая цепочка. Ресницы над раскосыми глазами (Карина по отцу китаянка) перенасыщены черной тушью.
— Здравствуйте, Велимир. Будем знакомы и в реале, — говорит Карина, добавившая меня в друзья “вконтакте”.
— Привет. Я не люблю, когда ко мне сверстницы обращаются на “вы” вне работы. Давай перейдем на “ты”.
— Договорились.
— А где Наташа с Люсьеном?
— Пока дома у матери, я здесь за распорядителя вечеринки. Подарки клади на кучу в комнате. Располагайся и веселись.
Вхожу в просторную квартиру-студию. Прихожая, зал, кухня и остекленный балкон образуют единое пространство. Интерьер, выдержанный в белом цвете, поражает минимализмом. Белый кожаный диван, рассчитанный на трех человек. Журнальный столик со стеклом овальной формы на небольшом белом коврике. Возле дивана музыкальный центр с двумя колонками средней мощности. На белых стенах пятнадцатисантиметровыми коричневыми буквами названия столиц мировой моды: Paris, Milan, New York, London. Сразу понятно, что жилец имеет отношение к fashion-индустрии.
На кухне топчется пара молодых людей. Судя по клетчатым байковым рубашкам и каналам в мочках ушей, они любители экстремального катания на скейтборде или маунтинбайке. На кухонном столе выстроилась шеренга бутылок — от сухого белого вина до “Hennesy”. Перед шеренгой тарелка с нарезанным сыром, солеными галетами и сервелатом, розетка с греческими маслинами и блюдце с десятком заранее забитых косяков. Первый день рождения и марихуана — это не укладывается в моей голове.
— Карина, а косяки — это второе блюдо или десерт к чаю?
— Это чтобы гости расслабились. Ты прямо сейчас хочешь дунуть джойнт?
— Нет, просто спросил.
Карина протягивает мне бумажный стаканчик с трубочкой. Оказывается, в стаканчике виски со льдом и яблочным соком. За полчаса я втянул три коктейля и слегка опьянел.
Пришли две Алёнушки, девятнадцати лет каждая. Обе родились в 1992 году, то есть уже после образования независимой Украины. Одна из них модель, выше меня на голову, безбровая, с длинными русыми волосами до копчика, отдаленно похожа на Уму Турман. Познакомились пару лет назад в арткафе на поэтических чтениях. Со второй Алёной, значительно уступающей мне в росте, знаком лишь шапочно. Миниатюрная девушка с неброским мэйкапом. Две Алёнушки, два образчика европейского типа красоты, национальности еврейской. Я давно подметил, что еврейская кровь с примесью славянской создает неотразимый колорит одесситок, сводящих с ума приезжих ловеласов. Еврейские девушки милее и культурнее украинок, интеллигентнее и образованнее русских, смекалистей и целеустремленнее белорусок. Еврейские девушки всегда на шаг впереди славянок, но мне не интересны как пассии.
— Привет, Алёнушка! Как жизнь? — обращаюсь к модели развязным тоном..
— Привет, потихоньку, радостного мало, — ответила Алёнушка, подсев ко мне на диван.
— Чего так? Алёнушка не может найти себе добра молодца? Dj Divan разочаровал?
— Мы расстались три месяца назад без ссор и обид. У него своя жизнь, у меня своя. Возле диджеев всегда много девчонок попами вертит, трудно удержаться от соблазнов, но я его не виню. Теперь я одинокая свободная женщина.
В прихожей появилась фотознаменитость Лара Леонова, старшая соратница Наташи Март по цеху fashion-съемок. Лара напрочь лишена женственности: короткая мальчишеская прическа, никакой облегающей одежды: широкие бежевые штаны, бесформенная футболка, дешевые черные кеды с белым резиновым полукругом на мыске. Бледное веснушчатое лицо с плохо замаскированными мешками под глазами выдает недосып, наверняка вызванный ночным загулом по открывавшимся танцплощадкам. Лару можно принять за мужеподобную лесбиянку, но она гетеросексуальна. Просто не может подобрать достойного спутника, способного удовлетворить нехилые материальные запросы и совладать с тонким душевным складом меланхоличной мастерицы фотографировать юных тростинок. Я покидаю диван с Алёнушкой и подхожу к новоприбывшей:
— Здравствуйте, Лара. Меня зовут Велимир Недопёкин. Много о вас наслышан, вдохновлен вашими фотоснимками. Рад возможности познакомиться живьем.
— Здравствуйте, Велимир, очень приятно. А что же вы обо мне наслышаны?
— Что Лара — это кошка, которая гуляет сама по себе и лишь по весне с котом.
— Вы хорошо осведомлены, Велимир. А кто же обо мне вам поведал?
— Одна ваша бывшая коллега по архитектурной студии “Саботаж”, не буду упоминать ее имя. Встречались непродолжительное время пару лет назад.
— В “Саботаже” одни завистницы, поэтому я там и не продержалась больше полугода.
— Теперь полностью сосредоточились на фотографической деятельности?
— Нет, совмещаю с архитектурной. Фотографов ныне море бескрайнее. Полно бесталанных новичков, готовых снимать свадьбы с корпоративами за сущие копейки. Съемки модных показов бывают в нашей все еще немодной стране не так уж часто.
— Бить их штативами по голове надо, а то развелось фотографов, как дворняг. Накупили цифровых камер и давай снимать, что ни попади.
— Насилие — это излишне, Велимир. Будьте снисходительней к молодым.
— А вы относите себя к фотографам или к фотохудожникам?
— Я отношу себя к племени человеческому.
— Лара, давайте тогда выпьем за знакомство.
Мы подходим к кухонному столу, берем по коктейлю и чокаемся бумажными стаканчиками.
— А какими фотоаппаратами все-таки лучше снимать? Пленочными или цифровыми?
— Во-первых, снимают прежде всего руками. Во-вторых, я не по фотоаппаратам. Я по чувствам.
— “Что надеть?”, “Куда пойти?”, “Каким гаджетом пользоваться?”
— Я надеваю то, в чем мне комфортно. Хожу туда, где мне уютно. Пользуюсь тем, что мне удобно.
— Предсказуемый ответ для преуспевающей горожанки двадцать первого века.
Долгожданная хозяйка с именинником прервала нашу беседу.
— Наташа, привет! Вы с Люсьеном прекрасно смотритесь вместе!
— Веля, спасибо!
— А где отец ребенка?
— В Питере по делам, никак не получалось отменить командировку. Работа есть работа.
Наташа — жемчужина, найденная мной в аспидных просторах Интернета. После выхода фильма “Груз 200” на одесском форуме (тогда еще социальные сети только начинали развиваться) я наткнулся на ее комментарий: “Я с четырнадцати лет мечтаю встретиться с Балабановым в трамвае, чтобы он подошел ко мне и сказал: “Слышь, а ты не хочешь сняться у меня в фильме?”. Я даже ради этого ходила в театральную студию, но потом подумала самой стать круче Алексея Октябриновича”. Мы мигом проскочили фазу сетевого общения и принялись обсуждать живьем кинофильмы, музыку и книги. Начали с творчества Балабанова, чей Данила Багров был кумиром наших сверстников. Наташу подкупала в Багрове немногословность, меня — былинная русская сила. Просмотренный в 2000 году фильм “Брат-2” привил тысячам парней антизападные убеждения и вселил гордость за принадлежность к русской нации. Сегодня давно нет в живых Сергея Бодрова-младшего, сыгравшего главную роль в “Брате-2”, VHS-кассета с фильмом хранится у меня в архиве как память о юности, а Алексей Балабанов продолжает снимать фильмы, вызывающие бурную реакцию в обществе. Я сразу проникся снимками Наташи, выделив ее из болота фотографической заурядности.
Наташа бледна, волосы обесцвечены, черные лосины с черной майкой. Годовалый Люсьен в желтой футболке и голубых шортах.
— Давайте выпьем, коль все приглашенные в сборе! — произнесла Наташа, держа бумажный стаканчик, словно олимпийский огонь.
— За Люсьена! — зычно выпалили гости и опрокинули во рты содержимое стаканчиков.
После первого тоста участники вечеринки разбились на микрогруппы. Я оказался вместе с Кариной и Наташей.
— А ты чем сейчас занимаешься? — неожиданно спросила Карина.
— Как это принято нынче говорить, “нахожусь в творческом поиске”. Устал от корпоративной муштры и забил на работу в банке. Пока планов никаких, я даже еще официально не уволился. Во вторник собираюсь в Киев выступить на литературном вечере.
— Ты выступаешь на литературных вечерах ради денег? — Карина задала надоевший мне вопрос.
— Изящная словесность и декламация прозаических экзерсисов — хобби. Литература — это призвание, а не профессия. Тебе как одесситке, наверное, трудно понять, что можно чем-либо заниматься не ради денег…
— А не хочешь попробовать себя в роли светского обозревателя для моего глянца? — еще неожиданней спросила Наташа.
— Я, простой пацан с района, и светское общество?
— У тебя есть слог, свое перо, умеешь точно и емко передать на словах увиденное. Света Синелобова, что вела светскую колонку последних четыре года, перебирается на постоянное место жительства к жениху в Москву. Зацепила прошлым летом топ-менеджера какой-то российской сырьевой компании, вытянула счастливый билет в лотерее клубной жизни. Вакансия пустует вторую неделю, достойных кандидатур на примете пока нет, лето обещает быть насыщенным, срочно нужен бойко пишущий человек, готовый окунуться в тусовочный водоворот. Давай я замолвлю за тебя словечко?
— Наташа, журналист — прежде всего пишущая шлюха. Главное профессиональное качество — готовность менять свое мнение в зависимости от обстоятельств. Вспоминается Хантер Стоктон Томпсон, отец гонзо репортажа “Журналистика — пристанище неудачников”.
— Главред Кристина — мировая баба. Для нее эталон светского обозревателя — Божена Рынска с дерзостью, острословием и категоричностью суждений. Подозреваю, что вы найдете общий язык. Кристина всегда настороженно относится к женщинам в коллективе. Сплетни, слухи, интриги, сам понимаешь. А ко всем мужикам лояльна. Кисоньки в большинстве своем журфак заочно закончили и прочли за жизнь десяток книг, включая букварь и телефонный справочник, взятый в руки для поиска салонов красоты. Яркого, запоминающегося стиля не имеют. У тебя есть шансы ей понравиться.
— Ладно. Может, что-то и получится. Дай ей мои контакты. Возможно, после мира банковских цифр я найду себя в глянце.
— Ты адаптируешься в среде бомонда, Веля. Только не робей.
Второй тост сказала Лара Леонова:
— За нашу Наташу, подарившую миру этого милого мальчугана!
Гости глотнули горячительных напитков и вновь разбились на микрогруппы, а я присел на белый диван и в одиночестве принялся наблюдать за праздником со стороны, поедая брынзу и соленые тарталетки. Вроде все вечеринкой довольны, а мне как-то невесело. Увиденное напоминает дни рождения американской молодежи в десятках фильмов. Пресная заокеанская культура просочилась через канал MTV, заразив американским вирусом наигранности улыбок.
Наташа на правах хозяйки подошла к притаившемуся возле дивана музыкальному центру и включила диск “Mujuice”, московского исполнителя электронной музыки.
— Давайте танцевать, народ! — крикнула Наташа.
Зазвучала ритмичная мелодия с синтезированной гитарой и изобилием сэмплов. Текст поражал простотой и прямолинейностью: “Навсегда вместе. Навсегда врозь. Навсегда космос. Навсегда кровь. Навсегда вечность. Навсегда зверь. Навсегда юность. Навсегда смерть”. Сразу вспомнился Виктор Цой с его кричащими хитами, звучавшими из всех кассетных магнитофонов во времена перестройки.
— Наташа, что это за вторичный музыкальный ширпотреб?
— Веля, ты что, это же “Mujuice”, последний писк! Я была на его концерте в московском клубе “Солянка” — неописуемый восторг! Хипстеры тащатся от песен Ромы!
— Я ничего не знаю о “Mujuice”.
— Москва ныне — это зарубежная сцена, а не отечественная.
— А для меня все равно отечественная, ведь мы живем в русскоязычном пространстве.
— Хватит болтать, Веля, вставай с дивана и танцуй со всеми!
— Нет, я не по танцам.
Парни в клетчатых рубахах гарцевали больше всех. Девицы вели себя сдержаннее. Алёнушка-модель стояла на кухне и не решалась пуститься в пляс. Лара Леонова показывала вариации на тему танца маленьких утят. Диск “Mujuice” меня не порадовал: кумиры моего поколения лишь воруют идеи прошлых десятилетий, разбавляя их навороченными электронными примочками.
— Пипл, пора уже дунуть! — прервала танцы Карина, нажав кнопку “pause”.
— Точно, надо втянуть урожай Марь Иванны! Свежая травушка, позавчера из Белграда привезли. Я у одного барыги пятый год закупаюсь — ни разу полову не насыпал,— Наташа поддержала предложение лучшей подруги.
— Выкурим косяк на двоих? — спросила меня Лара.
— Я не любитель марихуаны, но за компанию могу дунуть.
Лара поджигает косяк, делает две хапки и передает мне. Прикасаюсь губами к папиросе со следами алой помады. Марихуанный дымок обволакивает гортань. Легкие наполняются едким смрадом. Кашляю и выдыхаю дымок наружу. Возвращаю косяк Ларе. Потом снова повторяю курительную церемонию. Каннабиозное облако повисло над квартирой-студией. Бедный Люсьен, что же из тебя вырастет, если ты, еще не научившись говорить, уже вдыхаешь наркотические пары!
Конопляный дурман укрыл меня, словно мама в детстве, теплым одеялом. Поначалу было хорошо. Тело таяло от нежного блаженства. Затем захотелось глотнуть свежего воздуха. Я открыл окно на балконе, отодвинул в сторону москитную сетку. В пищеварительной системе мигом проснулся вулкан. Комья прожеванной брынзы с тарталетками падали на белый бордюрный камень. Девочка в сарафане горчичного цвета спрыгнула с качелей и побежала прочь со двора. Что было дальше — не помню. Очнулся дома в воскресный полдень. Голова раскалывалась на части, очень сильно хотелось пить.
4
Киев от Одессы отделяет ночь в поезде. Девять часов сна на верхней полке в плацкартном вагоне, и я на перроне вокзала Киев-Пассажирский. Когда москвичам хочется сменить обстановку, они за ночь добираются до города на Неве, а питерцы, наоборот, устремляются в Белокаменную. Второй июньский вторник я проведу в четырехмиллионном селе, где сосредоточены основные финансовые ресурсы страны. В планах — литературный вечер в арткафе “Бабуин” и прогулка с юной красоткой Софьей.
Очутившись на Вокзальной площади ранним утром, думаешь, что попал на воспетую Гоголем Сорочинскую ярмарку. Приехавшие сельчане торгуют всем подряд — от национальных вышивок до тайских вибромассажеров. Частные извозчики, сплошь пузатые усачи с красными от загара лицами, высматривают наивных провинциалов и назойливо предлагают свои услуги, заламывая двойную цену. Нестерпимо воняет мочой. На асфальте видны узоры ночных писунов.
Пройдя мимо ларьков с шаурмой и местных бомжей, тихо посапывающих возле забора и видящих сытные сны, я ступаю на улицу Симона Петлюры, бывшую Коминтерновскую. Арт-кафе “Бабуин” находится прямо на Симона Петлюры. Прозрачный плексигласовый навес над цокольным этажом здания похож на дачную теплицу для выращивания помидоров. Под навесом — четыре черных пластмассовых столика. Мигает индикатор на прикрепленной к стене коробке сигнализации. Заведение работает с двенадцати часов, мой литературный вечер в двадцать. Дожидаться открытия глупо. Я поднимаюсь вверх по улице.
Бывшая Коминтерновская упирается в бульвар Тараса Шевченко. Я спускаюсь в подземный переход, где все так же спят бездомные и стоит едкий запах мочи, а наверху сворачиваю на бульвар, названный в честь священной коровы украинской культуры. Прогулка по Шевченко доставляет удовольствие. Навстречу спешат в офисы рыцари клавиатуры и волнующиеся перед экзаменом студенты. Торопливостью пешеходы напоминают москвичей, нежели вальяжных и медлительных одесситов. Столица воздает по заслугам шустрым живчикам и отторгает любителей вяло копошиться. Полчаса ходьбы в умеренном темпе — и я на Крещатике.
Солнечный свет играет на витринах магазинов. Высотные сталинки напоминают Москву. На тротуаре маловато деревьев по сравнению с Дерибасовской. Возле входа на станцию метро “Крещатик” фастфудный триумвират — “Макдональдс”, суши и пиццерия. “Макдональдс” был пределом мечтаний в голодном тинейджерском возрасте, отмечать день рождения во вселенской бутербродной считалось шиком. Японские роллы из сырой рыбы с рисом под соусом васаби, ставшие русской народной пищей выходного дня для среднего класса, я пробовал всего лишь раз в жизни ради любопытства и больше не хочу подвергать мучениям свои вкусовые рецепторы и желудок. Методом исключения выбрал для завтрака пиццерию.
После завтрака остановился на Майдане Незалежности. Главная площадь Киева не вызывает никаких политических ассоциаций, связанных с “оранжевой революцией”. Сижу на скамейке, листая книжку Битова. Рядом опять “Макдональдс”. Дети ясельного возраста под надзором бдительных мамочек бросают хлебушек голубям. Старики беседуют на украинском об увеличении пенсии и льготном проезде в общественном транспорте. В поле зрения нет люмпенов с антиправительственными транспарантами и профессиональных бузотеров, изрядно разогретых алкоголем. Нормальная обстановка для центра европейской столицы.
Я решил спуститься к Почтовой площади, попутно заглядывая в витрины бутиков и рестораций. В Доме книги нашел только одну книгу русского автора на украинском языке — “Энциклопедию русской души” Виктора Ерофеева. Неудивительно, что произведение сына советской дипломатической шишки, обличающее пороки русской нации, переведено на украинский.
На Почтовой площади все тот же “Макдональдс”, символ вселенской глобализации. Перехожу Набережное шоссе по пешеходному мосту. Худощавая школьница в тельнике и белом берете вручает рекламный листок.
— Запрошую вас, пан, на теплоход “Полтава”. Видправлення на экскурсию по Днипру через пивгодыны.
— Ну, я не пан и вообще не люблю, когда ко мне обращаются на украинском языке.
— Выбачьте мене.
— Да все нормально.
Вот она, пресловутая американизация. Вместо изучения увесистых монографий, телефонной болтовни с подружками или свидания с влюбленным мальчишкой школьница занята простейшей работой, не требующей образования. Труд — дело, конечно, полезное, да маловато толку от неуверенной в себе девчонки с двумя заученными наизусть предложениями. Юная прелестница трудится на мосту и рискует получить солнечный удар, а взрослый дядя Недопёкин прогуливает сидячую работу в пятнадцатиметровом боксе.
Сажусь на скамейку, более грязную, чем на Майдане. Съедаю припасенное яблоко, глядя на Днепр. Набираю Софью.
— Приветик, это Веля, уже полдня гуляю по Киеву. Сейчас возле Почтовой площади. Где и когда встретимся?
— Здорова, одессит, я в метро на эскалаторе. Еду домой. Пообедаю, и можно пересечься. Тебе подходит в три часа на Контрактовой площади? Это совсем недалеко от Почтовой.
— Подходит. Наверное, в старину во времена губернатора Фундуклея отсюда по почте отсылались контракты.
— Да я не в курсе истории площадей. Увидимся!
— Не забудь фотоаппарат!
— Обовьязково!
С набережной я забредаю на Волошскую улицу, где находится галерея современного искусства “Yagallery” — выставочная площадка для лучших молодых художников. Основал галерею Павел Гудимов, бывший участник группы “Океан Эльзы”, для продвижения талантов. Вообще, украинская культура скучна донельзя, все регалии, титулы и статусы давно розданы пожизненно. “Океан Эльзы” — лучшая рок-группа, Руслана Лыжичко — главная певица страны благодаря победе на “Евровидении”, Юрий Андрухович — литературный патриарх, Богдан Ступка — мэтр актерского цеха. Я не слушаю плохо подражающего Роберту Планту Вакарчука и Руслану, скачущую в лохмотьях на сцене, как иранская лань. Ни одного текста Андруховича в русскоязычном переводе, а тем более в оригинале я дочитать не смог. А вот Богдану Сильвестровичу Ступке за одну только роль в фильме “Тарас Бульба” нужно поставить прижизненный памятник.
Галерея Гудимова занимает помещение на первом этаже в серой кирпичной “хрущевке” на углу Оболонской улицы. Скорей всего, раньше на месте торговли хлебом духовным продавали хлеб насущный. В галерее экспозиция “Слова” — работы молодого поколения со всей Украины. По большей части инсталляции, ведь мастерством живописца овладеть сложнее, чем лепить арт-объекты из всего, что попалось под руку. Белые трусы, запачканные экскрементами и надписью “Бараны всегда остаются с победителем”. Коллажи из глянцевых журналов, высмеивающие отфотошопленных девиц. Мужской детородный орган, изображенный на чертеже металлорежущего станка. Жуки, приклеенные к окрашенной в бирюзовый цвет фанере. Увиденное похоже на аппликации умственно отсталых детей-инвалидов. Мое поколение, взращенное на постмодернистских идеях и плевавшее на постулаты соцреализма, творит тошнотворную лабуду, которую можно повесить лишь в деревянном сортире на приусадебном участке, но никак не в квартире. Молодой художник — это шарлатан, идеализирующий Энди Уорхола и Бэнкси, но не знающий истории отечественного искусства. В художники подаются не желающие творить прекрасное, с раннего детства готовившие себя служению музам, а недотёпы, жаждущие скорой наживы и громкой славы. Во вторую часть галереи на улицу Хорива идти расхотелось.
На Контрактовой площади мне уютно и комфортно, но я долго не могу понять почему. Запахи из вентиляционного канала метро радости не прибавляют. Внимательно осмотревшись по сторонам, я понимаю, что мое душевное равновесие вызвано отсутствием “Макдональдса”. То ли маркетологи сочли нецелесообразным открытие закусочной из-за меньшего количества прохожих, чем на Крещатике и Почтовой. То ли не смогли найти подходящее помещение. Обедаю я на Контрактовой в украинском национальном “Макдональдсе” — ресторане быстрого питания “Пузата хата”. Заказываю самые традиционные блюда — борщ с пампушками и вареники с картошкой, политые сметаной. Еда вкусная и сытная, всяко лучше бигмаков.
Звонит Софья.
— Ты где?
— В “Пузатой хате” на Контрактовой площади.
— Я уже в начале Андреевского спуска, подходи.
— Понял, через пять минут буду.
Мы приветствуем друг друга крепкими объятиями и поцелуями в щеку. Между нашими постоянными местами жительства полтысячи километров. Между нами десять лет разницы. Между нами пропасть в образовании, но это все не имеет значения, ведь нам хорошо вместе. Стоит ли говорить, что мы с Софьей познакомились в Интернете…
— Привет, весельчак! Нагулялся уже по Киеву?
— Привет, нагулялся, больше всего мне на Контрактовой понравилось. Общаться на ходу не люблю.
— Пошли вверх, там есть пара местечек.
Соня миниатюрного роста, едва достает мне до подбородка. Черные крашеные волосы, очки — авиаторы “Ray Ban”, на правом плече сумочка, на левом — фотоаппарат “Nikon”.
— На “Canon” денег не хватило? — спрашиваю.
— Фотоаппарат родители вручили на день рождения. Дареному коню в зубы не смотрят, — с улыбкой ответила Софья.
— Памяти хватило вставить в фотоаппарат карту памяти?
— Фотоохотник полностью готов. Ты, главное, жертв поскорей подавай!
Поднимаемся по извилистому Андреевскому спуску. По брусчатке, трясясь на ухабах, едут внедорожники. Фасады двухэтажных домишек начала двадцатого века отреставрированы. Прямо на тротуаре разложились торговцы сувенирами, предлагающие приобрести значки и тарелки с видами Киева. В “Музей одной улицы” не заходим — я там бывал ранее.
— Слева музей Булгакова и памятник Михаилу Афанасьевичу. Сфотографировать тебя с памятником мистическому автору?
— Сними на память, хоть он и не мой любимый писатель. По музеям я не ходок.
Бронзовый Булгаков в смокинге и бабочке расселся на лавочке, закинув нога на ногу. Присаживаюсь с краю и копирую позу гонимого советской властью литератора.
— Булгаков — один-единственный, не надо ему подражать!
— Да я прикалываюсь просто. Щелкай давай!
Мы продолжили подъем.
— Ты читала “Мастера и Маргариту”?
— Читала, мне очень понравилось.
— А чем?
— Чертовщиной.
— А я не в восторге от подобных произведений. Больше реализм люблю, суровую прозу жизни. Варенухи да Арчибальды Арчибальдовичи — мелкие, трусливые, ничтожные людишки с примитивным кругозором.
Возле галереи “Карась” находим лоток с прохладительными напитками и шатер с пластиковыми столами и стульями.
— Ну шо, по пивку? — обращается ко мне Софья.
— Давай возьмем по бутылке “Черниговского” светлого.
— Да устала я на консультации, расслабиться хочется. Ты чего такого не подумай, я обычно, когда гуляю в центре с друзьями, колу охлажденную пью.
— Ладно, верю. По тебе сразу столичную цыпочку видно: в Киеве говорят “шо”, в Москве “чё”, а в Одессе строго “что”. Город накладывает отпечаток на говор.
Бутылка “Черниговского” стоит восемь гривен, ровно доллар — приятная цена для центра. Присаживаемся за самый дальний столик.
— Рассказывай, где твои семнадцать лет на Большом Каретном.
— Шо?
— У Высоцкого такая песня есть.
— Не знаю, не слышала. Мне семнадцать только в декабре исполнится, тридцать первого числа. Праздную два в одном — Новый год и день рождения. Лицей “Просвещение” для мажорных детей. Папа туда засунул. Любую оценку в аттестат можно купить, рыночные отношения во всей красе. Поступать буду в Экономический университет, на факультет туристического бизнеса.
— А чего так?
— Специальность сейчас престижная, количество отелей увеличивается, иностранные языки мне даются, в отличие от тригонометрии.
— А женишка себе уже присмотрела? Или хочешь выйти замуж после университета за какого-нибудь иностранца?
— Да не спешу я пока замуж. Хочу образование получить, мир посмотреть. Замуж всегда успею. Я ведь у папы четвертая дочь от шестого официального брака — пусть сначала сводные сестры супругов себе найдут, а потом и моя очередь настанет под венец! — сказала Софья, усмехаясь.
— Хочешь получить образование или диплом об образовании?
— Каверзный вопрос. Без корочки нынче никуда, но и знания с навыками тоже необходимы. В процессе работы все равно раскроется низкая квалификация специалиста, если диплом купленый.
— А свободное время проводишь как?
— Да его не так уж и много. Ходить по ночным клубам надоело. У подруг по лицею родители богатые, все имеют дачи за городом, куда сваливают на выходные, а мы в квартирах девичники устраиваем. Бухлом закупаемся, диджея приглашаем с аппаратурой и веселимся.
— Я в твоем возрасте слово “бухло” не употреблял, не говоря о пьянстве. Фотографии с девичников потом выкладываете “вконтакте”?
— Нет, ты шо! Там такое творится! Снимки хранятся на флэшках, спрятанных в самых укромных местах. Не дай Бог, родители увидят! Шо я все про себя рассказываю — давай ты говори!
— А мне что говорить? В четверг забил на ТОР-банк, через десять дней получу на руки расчет и трудовую книжку, а там видно будет. Возможно, стану светским обозревателем в глянце. Буду про вечеринки и модную жизнь статейки пописывать. Ты летом собираешься в Одессу?
— Хочется, конечно, но у меня сейчас выпускные экзамены, потом вступительные. Родители планируют взять меня в августе с собой во Францию. Не знаю, как получится. А как ты организовал литературный вечер в Киеве?
— Набрал в поисковике “Арт-кафе └Киев“”, отсеял места с убогим интерьером. Выбрал “Бабуин” — есть свой сайт и от вокзала совсем рядом. Взял с сайта номер телефона администратора и связался с ней. За пять минут обо всем договорились. Афишу, правда, я так и не сделал — не умею пользоваться графическими редакторами. Считаю, анонса в социальных сетях предостаточно. Уик-энды забиты на месяц вперед, поэтому приходится выступать в будний день, но это для меня не суть важно. Те, кто действительно намеревается слушать рассказчика, придут в любой день. Тебе как моему личному фотографу вход бесплатный. Для простых смертных — двадцать гривен.
— Спасибо, мне приятно. Я, правда, за полгода не научилась нормально снимать людей, но постараюсь оправдать доверие. Допиваем пиво и идем дальше?
— Да, сфотографируешь меня на Крещатике и Майдане. Сначала зайдем в галерею “Карась”. Посмотрим, что там выставлено.
Галерея “Карась” — старинное кирпичное одноэтажное здание, окрашенное в желтый цвет. Внутри нас никто не встречает. Гостей, куратора выставки и охранника нет. На потолке трещины, дом проседает, на серое ковровое покрытие осыпается побелка.
— Шо за фигня? Везде белые аисты парят в небе над степью. Я не врубаюсь в такое старомодное искусство.
— Софья, это Виктор Покиданец, мэтр украинской живописи. Проект “Лелеки” призван показать всю красоту благородных птиц, летающих над реками и нивами.
— Я понимаю только работы художников, представленных в арт-центре Пинчука, хоть и приходится отстоять минимум полчаса в очереди, пока попадешь на выставку. Зарубежные творцы сориентированы на то, чтобы поразить простого зрителя. Наши же мазилки привыкли отталкиваться от мнения искусствоведов и культурологов, отгородившихся от реального мира мудростями мертвецов из пыльных книг.
— Не по годам зрело рассуждаешь, вынужден с тобой согласиться.
Прогуливаемся по Крещатику, Софья засматривается на “мерседес” S-класса, металлического цвета, припаркованный прямо на тротуаре.
— Хочешь себе такую тачку? — спрашиваю.
— Конечно, хочу!
— А розового цвета устроит?
— Я тебе шо, тупая? Никакого розового!
— Ты прямо как грузин с “Волгой” из советского анекдота: подарю зеленую и езди на ней, как дурак!
— Я привыкла к “мерседесу”. Папа на “кабане” десять лет ездит. Машина надежная, но бензина жрет до хрена. До Одессы вашей доехать надо семьдесят баксов на топливо.
— А ты не пробовала автостопом путешествовать?
— Я боюсь. Изнасилуют еще в салоне, а потом выкинут на ходу в канаву. Страшно.
— Тогда пошли в метро. Я изрядно находился за сегодня.
Между станциями “Крещатик” и “Университет” одна остановка. Составы забиты до отказа, киевляне спешат по домам. Еле втискиваемся в вагон. В подземке Софья слушает музыку через наушники, подсоединенные к айподу. После долгого подъема на эскалаторе оказываемся на бульваре Шевченко.
— Софья, тебе какой Шевченко больше нравится — Тарас или Андрей?
— Андрей — он живой и имеет много денег, а Тарас — это дядька из хрестоматии по украинской литературе. Мне нравятся успешные современники, достигшие славы при жизни, а не крепостные, ставшие святынями после кончины.
— Если бы Андрей писал стихи и тебя в школе заставляли их учить, то его бы ты тоже невзлюбила. А у тебя бывают творческие порывы? Например, стих написать или натюрморт изобразить?
— Нет, не бывают. Фотографирование — это не творчество. Цифровой фотоаппарат есть у любой одноклассницы, но ведь не все из них творческие личности.
В арт-кафе “Бабуин” нахожу администратора, уточняю нюансы выступления. По неписаным правилам меня как приезжего бенефицианта угощают чаем и бутербродами за счет заведения. В зале, где пройдет литературный вечер, двенадцать столиков и пятьдесят посадочных мест. От микрофона отказываюсь, благо голос позволяет.
Арт-кафе появились, когда возникла потребность в местах встреч для молодежи, интересующейся качественной зарубежной музыкой, кинематографом для избранных, неофициальным искусством. Столовые при Союзах художников и писателей не удовлетворяли эстетическим запросам прогрессивной молодежи. Требовались стильные интерьеры, и съедобное меню по доступным ценам, и, естественно, широкий ассортимент алкогольных напитков. Вместо пунктов приема стеклотары и макулатуры в полуподвальных помещениях в центральных кварталах крупных городов стали открываться десятки арт-кафе. Винтажный антураж создается раритетными транзисторами времен оттепели, красными стягами победителей социалистических соревнований с ликом Ильича и поношенными кителями, висящими на вешалках. Каждую неделю в арт-кафе читают стихи девственные доморощенные дарования и выставляют снимки начинающие фотографы, скопившие денег на автобусный тур по Европе и отщелкавшие десятки пленок с банальными видами столиц вроде писающего мальчика в Брюсселе. По арт-кафе непрерывно гастролируют лысый певец псевдобунтарских песен Захар Май и патлатый рассказчик растаманских сказок Дмитрий Гайдук. Публика арт-кафе по большей части состоит из бедных студентов, поэтому после платы за вход у посетителей зачастую остается средств только на зеленый чай. Выступающие рвут глотки у микрофонов в надежде услышать аплодисменты от чаевничающих слушателей.
Я не играю в нонконформизм и контркультуру, читая юморески в арт-кафе, а просто получаю удовольствие от улыбок, что обращены ко мне. Я не сочиняю шуток, пытаясь подражать Аверченко, Жванецкому или телевизионным клоунам из Comedy club, а лишь записываю спонтанно родившиеся экспромты и подслушанные на улицах Одессы остроты. Живя с рождения в городе Юморины, невольно пропитываешься духом игривых подначек и каламбуров. Мои выступления не ради денег. Выкладывая в сети фельетоны, не получаешь контакта с читателем. Комментарии из смайликов и штампов наподобие “пиши еще” не заменят огонька в глазах, особенно в девичьих.
Зал заполнен менее чем наполовину, человек двадцать от силы. Бросаю рюкзак в угол, достаю папку с распечатанными рассказами. Поначалу немного нервничаю, с первыми хлопками смеющихся гостей приходит уверенность. В конце концов, не в первый раз на сцене. Периодически меня подменяют друзья из театра “Черный квадрат”, с актерскими интонациями декламирующие сатирические вирши собственного сочинения. Публика навеселе. Софья непрерывно фотографирует присутствующих, озаряя вспышкой темноватый зал. Полтора часа пролетают незаметно. Вечер подходит к завершению. Судя по довольным лицам и громким одобрительным возгласам, моя гастроль удалась. Получаю деньги от администратора. Прощаюсь с Софьей.
— Выкладывай “вконтакте” фотографии как можно скорей!
— Постараюсь!
Учитывая стоимость железнодорожных билетов в оба конца и карманные расходы, я оказался в плюсе. Побродил по столице, провел время в обществе милой Софьи, получил заряд позитива от успешного литературного вечера. А мог бы торчать в офисе, выслушивая глупости коллег и вранье обещающих погасить долги заемщиков. Медленно спускаюсь к вокзалу по Симона Петлюры. К вечеру торговый балаган утих. Таксисты устали от атак на приезжающих и расслабленно восседают на водительских сиденьях. Патрульные милиционеры не обращают внимания на бездомных выпивох, хлещущих водку прямо из горла. Из “Макдональдса” выходят последние посетители. Засыпаю, едва предъявив проводнице оранжевый прямоугольник билета.
Вернувшись утром домой, сталкиваюсь в дверях с матерью.
— На тумбочке лежит повестка из военкомата, паспортистка из ЖЭКа передала.
— Что за ерунда? Мне уже стукнуло двадцать пят, я не подлежу призыву на срочную службу!
— Не знаю, повестка выписана на твое имя. Сходи сегодня же в военкомат и разберись.
5
Кабинет вояки, отвечающего за мобилизацию. Казенная морда с тараканьими усиками, руки сжаты в замок. Презрительно осматривает меня с головы до ног.
— Моя фамилия Недопёкин, я по повестке, — обращаюсь и протягиваю паспорт с повесткой.
— Есть такой гражданин в списках запаса, подлежащих отправке на учения, — листая паспорт, отвечает вояка.
— Я не совсем понимаю, о чем речь. Разъясните поподробней.
— Граждане Украины мужского пола возрастом до пятидесяти пяти лет включительно обязаны периодически проходить военные учения. У тебя в деле указана специальность “бухгалтер” — парней с такой квалификацией не так уж и много. Поучишься недельку особенностям финансового дела в армии. Хлебнешь воинской жизни в Чабанке.
— И с какого числа эта “зарница”? Что хоть брать с собой?
— Завтра чтоб был как штык в шесть утра в вестибюле военкомата! Мыльно-рыльные возьми, курево, денег немного. Только никакого спиртного! И коротко подстригись сегодня в парикмахерской, если не хочешь, чтобы завтра тебя в части ручной машинкой обкорнали срочники!
Перспектива недельного пребывания в воинской части, ежегодно упоминаемой в новостных лентах как место гибели солдат от неуставных отношений, меня, мягко говоря, не обрадовала. На обратном пути расстался с шевелюрой, оставив шестимиллиметровый “ежик”. Волосы в пляжный сезон мне ни к чему, большая часть одесских парней летом стрижется коротко.
Без пяти минут шесть я с рюкзаком в вестибюле военкомата. У полусотни осоловелых парней лейтенант забирает повестки. Пацаны непрерывно зевают, источая перегар. Самым старшим — немного за тридцать, большинство — мои ровесники. На медицинское освидетельствование уходит ровно час. Годными признаны все до единого, несмотря на явные признаки у многих алкогольной интоксикации. После медкомиссии построение в вестибюле. Военком командирским голосом дает последние наставления. В полвосьмого два стареньких ЛАЗа с черными армейскими номерами увозят нас в Чабанку. Военком едет следом на новом гибридном “лексусе”. Кряхтящие автобусы медленно, словно гусеницы, ползут по пустынным улицам просыпающегося города. Дворники в оранжевых манишках поливают тротуары, смывая птичий помет.
На КПП воинской части “А0666” столпотворение из четырех сотен здоровенных лбов. На учения привезли парней из всех районов города и области. Опять построение и перекличка. Проверяют военные билеты. Военком передает нас низкому жирному прапорщику с одутловатым лицом.
Входим на территорию части. Первым делом получаем противогазы. Размером головы у нас никто не интересуется, противогазы выдают на глаз. Заходим в палатку и делаем сотню приседаний в противогазах. Появляются одышка, ломота в суставах и учащенное сердцебиение.
Каптерка находится в подвале пятиэтажной казармы. Очередь из четырехсот человек движется медленно, даже разделившись на две части: офицерский состав — влево, рядовые — вправо. В подвале с бетонным полом и серыми стенами холодно и сыро, несмотря на солнцепек снаружи. Снова проверяют военные билеты. Получаю камуфлированные штаны и рубаху, берцы со стоптанными каблуками и порванными верхними отверстиями для шнурков, портупею, синие трусы, пару носков, футболку цвета хаки, кепку, флягу, сумку, котелок и вещмешок. Хорошо хоть, что портянки отменили. Ставлю росписи в ведомостях о получении обмундирования. Штаны и рубаха велики, долго и безуспешно пытаюсь застегнуть портупею. Выручает отслуживший сосед. Мобильный телефон и деньги перекладываю в нагрудный карман рубахи. Пустой рюкзак запихиваю в вещмешок и сдаю вместе с гражданской одежкой на ответственное хранение каптенармусу.
Облаченный в камуфлированную форму после часа нахождения в подвале, выхожу на плац. Утомленные каптеркой пацаны дымят в курилке из двух лавок, защищенных от дождя шиферной крышей. В зеркале на плацу вижу нелепое пугало в мешковатой форме не по размеру. Прапорщик сообщает, что построение и обед — в полдень. Пока необходимо размещаться в казарме.
Поднимаюсь на третий этаж. Дневальный отдает мне честь. Очередная проверка воинских билетов. Слева и справа от меня по два ряда с шестнадцатью кроватями в каждом. Высчитываю в уме, что рядом со мной в одном помещении ночью будут храпеть и пердеть аж шестьдесят три мужика. Линолеум на взлетной полосе вымыт дочиста. Располагаюсь возле окна с приоткрытой форточкой. Кровать аккуратно застелена. Кантик отбит. Цепляю сумку на спинку стула и достаю флягу с котелком. Армейская утварь мне в диковинку. Прикрепляю флягу справа на портупею. Я понятия не имею, где по уставу положено носить флягу, но мне удобней справа. Стопы начинают с непривычки болеть от берцев. Заваливаюсь на кровать, свесив ноги на пол. Снимать и снова обувать берцы неохота. Закрываю глаза. Сразу всплывают из недр памяти снятые на камеры телефонов видеоролики с youtube, где в темное время суток озверевшие деды в казармах топчутся по спинам отжимающихся от пола новобранцев. Окунают салаг с головой в параши и ставят “на лося”. Меня охватывает противное ощущение надвигающегося ужаса, унизительных издевательств.
В полдень спускаюсь на построение. Прячусь за спины, в самом конце шеренги. Низкий жирный прапорщик с одутловатым лицом, вцепившись руками в ремень, грозно смотрит на бойцов.
— Моя фамилия Терещенко. На ближайшую неделю я для вас отец, мать родная и Господь Бог. Почему молодой человек небрит? Почему, я вас спрашиваю?! — прапорщик прицепился к доходяге в первом ряду.
Доходяга молчит, отводя взгляд в сторону от Терещенко. Прапорщик продолжает монолог, подойдя к длинному парню с косой.
— А почему вы косичку не состригли? Вы мужики или невесты на выданье? Бегом марш в казарму стричься!
Длинный выходит из строя и быстрыми шагами направляется в казарму. Терещенко повышает тон беседы.
— Я смотрю, вы совсем распоясанные на гражданке. Но ничего, узнаете у меня, что такое армейская дисциплина! Вас ждут ночные дежурства, наряды с мусорными урнами, заваленные дерьмом толчки. Почувствуете фунт лиха, сосунки! Вас призвали на совместные военные учения с миротворцами НАТО, а не на дискотеку с кралями! Сейчас идете в столовую, а после обеда сразу на тактические занятия в актовый зал. Направо! Шагом марш!
Перед входом в одноэтажное здание столовой набираю из бака во флягу горячую кипяченую воду. В офисном кулере очищенная водица несравнимо лучше армейской. Из кранов в столовой льется только холодная вода, нет мыла и полотенец. Приходится вытирать руки о штаны. Очередь из сорока бритых затылков движется медленно. На первое — розовая баланда с кусочком сала размером с ноготок на мизинце. Второе — комок разваренных макарон. Компот из сухофруктов на запивку. Милицейская столовая на Еврейской по сравнению с солдатской харчевней — это ресторан Бокюза. После обеда осознаю, что следует покинуть расположение воинской части как можно скорей. Я не хочу мучить желудок тухлятиной, годами валявшейся на складах. Если я ненароком заработаю язву, то кто компенсирует мне потерю здоровья? Я не верю в бесплатное медицинское обслуживание. Я не хочу дрожать всю ночь в казарме и бояться, что какие-нибудь потерявшие рассудок от водки ублюдки из старослужащих набросятся на меня и примутся избивать только потому, что им захотелось развлечений. Я не хочу участвовать в любых мероприятиях с миротворцами НАТО. Я лишен малейшего грамма храбрости и героического начала. Мною движет инстинкт самосохранения. Я не собираюсь никого защищать в любых вооруженных конфликтах, потому что сегодня у меня нет Родины. Моя Родина — Советский Союз. Я никогда не пойду воевать против братьев-славян из России и Белоруссии.
Перед входом в актовый зал армейского клуба я, набравшись смелости, подхожу к Терещенко.
— Товарищ прапорщик, разрешите обратиться… Возникли неотложные дела, мне надо срочно вернуться домой…
Терещенко понимает намек с полуслова.
— После окончания занятий подходи на трибуну стадиона, там и поговорим.
На занятии сижу в последнем ряду. В актовом зале сыро из-за протекающей крыши и темновато. Освещают помещение три лампочки Ильича. Час занятий кажется вечностью. Россказни инструктора о маневрах на полигоне пропускаю мимо ушей. Удивлюсь соседям по ряду, внимательно слушающим и конспектирующим инструктора, положив тетради на колени.
На трибуне стадиона, кроме меня, с десяток парней. Каждый подходит по очереди к Терещенко для индивидуальной беседы. Пока мой черед не настал, вынимаю из нагрудного кармана рубахи и пересчитываю имеющуюся наличность. Пятьдесят долларов в гривневом эквиваленте. Мне не привыкать давать взятки. Мое поколение покорно платило дань преподавателям в институтах, опасаясь завалиться на экзаменах. Пацаны после конца действия отсрочки от армии каждый призыв заносили сотню баксов в военкомат.
— Что ты мне можешь предложить? — спросил прапорщик.
— Пятьдесят долларов гривнами.
— Давай сюда и говори свою фамилию.
— Недопёкин, — произношу и передаю смятые купюры прямо в руки.
Терещенко засовывает деньги, не пересчитывая, в карман штанов.
— В шесть часов сдашь в каптерку выданное обмундирование, а потом я вас выведу через контрольно-пропускной пункт. Смотри не опаздывай!
В оговоренное время спускаюсь в каптерку. Сдаю полученное утром обмундирование. Мне возвращают рюкзак. На пятках кровоточат натертые берцами мозоли. Второпях я забыл взять с собой пластырь. Вонь от стоп меня мало волнует. Терещенко выводит десяток откупившихся за ворота части, давая напутствие:
— По бумагам вы всю неделю находитесь в части. Смотрите за эти дни уголовщины не натворите, а то и мне, и вам влетит по первое число. Пойдете под военный трибунал. Летите по домам, офисные пташки!
Порядком измотанный за день, я заснул прямо в рейсовом автобусе Южный–Одесса. Удивительно, что никто не позарился на рюкзак. Дома очутился уже затемно. Казарменные нравы явно не по мне. Все-таки есть положительные моменты в бытовой коррупции.
6
— Доброе утро, могу я услышать Велимира Недопёкина? — в трубке раздался незнакомый женский голос.
— Да, это Недопёкин.
— Меня зовут Кристина Присяжнюк, я главный редактор журнала “Luxury”. Наш фотограф Наташа Март дала мне ссылки на ваши тексты и номер телефона. Тексты уже прочтены, хотелось бы лично встретиться и обговорить возможное сотрудничество. Мне понравилась ваша манера подмечать мелкие детали. Вам удобно будет сегодня после обеда?
— Я пока не готов к разговору…
— У меня график встреч расписан на неделю вперед.
— Хорошо.
— Записывайте адрес: Терешковой, пятнадцать. Жду вас в четырнадцать ноль-ноль и настоятельно прошу не опаздывать.
Я принял холодный душ, но бриться не стал. Никакого официоза в одежде — полосатая футболка, легкие летние джинсы, белые кожаные шлепанцы. Все рекомендации психологов, как следует себя вести на собеседовании, я никогда не воспринимал всерьез.
Улица, названная в честь первой в мире женщины-космонавта, делит на две равные половинки жилой массив Черемушки. В здании редакции раньше располагался научно-исследовательский институт, изучавший нечто непонятное для человека, не сталкивавшегося с техническими терминами.
На третьем этаже меня встречает девушка на ресепшн:
— Подождите минуточку, я сейчас позвоню ей. Она выйдет и заберет вас.
Фраза про минуточку оказывается правдой. Секунд через пятьдесят на ресепшн появляется дамочка ростом метр с кепкой и разражается затянутым приветственным монологом:
— Здравствуйте, Велимир. Пройдемте за мной. Я рада вас видеть в стенах медиа-холдинга “Time group”, являющегося лидером на информационном рынке южного региона. В состав холдинга входят телеканал, две радиостанции, семь газет, четыре журнала, в том числе и наш — “Luxury”. Наш коллектив единомышленников сплоченный и дружный, всегда готовый оказать помощь в адаптации новому члену. За пятнадцать лет существования наш холдинг из маленькой газетенки с объявлениями, раздаваемой бесплатно, разросся до крупной компании, входящей в десятку лучших в стране в своем сегменте.
Лицо Кристины мне показалось знакомым. Вспомнил, что видел ее как-то в “Искре”, отплясывающей с бокалом шампанского. Кабинет главреда. размером три на три, ничем не удивил: рабочий стол завален отечественными и зарубежными журналами мод, на стенах в рамках памятные грамоты и сертификаты. Ободок монитора облеплен цветными листочками с номерами телефонов корреспондентов и рекламодателей.
— Велимир, у меня хватает желающих занять вакантную должность светского обозревателя, но я хочу отдать предпочтение вам. Насколько я понимаю, у вас нет опыта в журналистской сфере?
— Совершенно верно.
— Вы прогрессивный молодой человек со своим взглядом на происходящее. Подозреваю, что отслеживаете модные тенденции, интересуетесь клубной жизнью.
— Есть такое, — нагло соврал я.
— Сейчас для меня очные собеседования с кандидатами зачастую являются пустой формальностью. Наиболее правдивую информацию о человеке можно выведать из его страничек в социальных сетях. Посмотрела список аудиозаписей “вконтакте” и сделала заключение о музыкальных предпочтениях. Изучила список друзей и приблизительно определила круг общения. Глянула мельком фотографии в альбомах и поняла, какие места вы часто посещаете. Ну а из ваших эссе можно узнать ваш психологический портрет. Короче, вы нам подходите. Надеюсь, вы готовы сегодня к боевому крещению?
— Смотря, что вы подразумеваете под боевым крещением.
— Вечером в клубе “Arcadia Plaza” состоится показ новой коллекции купальников от популярного одесского кутюрье Кирилла Ливанова. Вам следует посетить мероприятие, написать отчет, проинтервьюировать Кирилла и прислать материал мне на электронную почту до завтрашнего полудня. Сроки сдачи номера поджимают. На основании присланного вами материала я и сделаю окончательный вывод о нашем возможном сотрудничестве.
— Хорошо, я согласен. А как мне пройти на показ в “Arcadia Plaza”?
— Держите именной пригласительный, — сказала Кристина, протягивая мне обычную по виду открытку серебристого цвета. — У нас в архиве предостаточно снимков Ливанова и его купальников, поэтому я не буду с вами отправлять на показ нашего фотокорреспондента.
— Вопросы кутюрье задавать на свое усмотрение, в зависимости от увиденного на показе, или есть стандартный перечень для интервьюера?
— На свое усмотрение. Главное — постараться раскрыть неординарную личность интервьюируемого для массового читателя. Хоть наш журнал “Luxury” и ориентирован на обеспеченную, изысканную публику, но его из зависти и желания подсмотреть за богатым миром читает достаточно людей, еле сводящих концы с концами. А вообще слово “luxury” — лучшая приманка для тех, у кого есть деньги, но нет вкуса.
— А на какой электронный адрес мне скидывать материал?
— Я сейчас отправлю вам все мои координаты. Если будут какие-то неотложные вопросы, звоните на мобильный. Удачного дебюта!
Слегка ошарашенный тем, что уже вечером придется трудиться на новом поприще, я второпях покинул офис медиа-холдинга “Time group”. Закрутились мысли о необходимости раздобыть журналистские принадлежности. Карманной записной книжки и диктофона у меня никогда не было. Также нужно продумать свой внешний вид, ведь face control на модных показах всегда отличается особой тщательностью. Вдруг еще сочтут за бродяжку, выклянчившего или укравшего пригласительный у потерявшего бдительность мажора.
После недолгих размышлений я решил не менять одежду и обувь, в которых был на собеседовании. На первое задание я ничего с собой не взял, понадеявшись на слуховую и визуальную память. Пятничная прогулка вечером по летней Аркадии — это главная ярмарка тщеславия одесситов и, в особенности, молодых одесситок. Мужчины унизывают толстые пальцы золотыми перстнями, обвешивают бычьи шеи гирляндами золотых цепочек, надевают самые дорогие брендовые вещи из имеющихся в гардеробе, дабы наглядно показать всем окружающим свой достаток и благополучие. Аркадийские девушки цокают высоченными шпильками по центральной аллее, красуются в как можно более открытых платьях, прячут в клатчах пудреницы и противозачаточные таблетки с целью произвести впечатление на наиболее выгодного с финансовой точки зрения кавалера. Троллейбусная остановка вся занята таксистской мафией, стригущей сверхприбыли в курортный сезон. На воспетом Жванецким старом пятом трамвае в Аркадию добираются только бедные студенты. Неспособные платить втридорога за алкоголь в клубах, они покупают спиртное в круглосуточном магазине и без промедлений выпивают прямо на выходе. Милиционеры снисходительно закрывают на это глаза. Вокруг белой колоннады с надписью “Аркадия” разлеглась спящая стая из десятка дворняг. Утомленные дневной жарой псы мирно дремлют, не обращая внимания на толпу, шагающую к ночным клубам. У бесприютных собак нет ни сил, ни желания лаять и кусаться. Пройдя сотню метров по центральной аллее, натыкаешься на аттракционы. Изрядно выпившие сельские богатыри забавляются, ударяя силомер. Городские тихони отдыхают в тире, метясь в кинематографических злодеев на стендах. Бойкие зазывалы раздают рекламные листовки с описанием новшеств в меню одной из местных харчевен кавказской кухни. Девять месяцев в году одесситы вкалывают, пашут, батрачат, чтобы скопить денег и прогулять их за двенадцать летних пятниц в Аркадии.
Аркадия помнится мне не нынешним летним клубным центром, а любимым пляжем детства. Специальный курортный троллейбус курсировал летом по тринадцатому маршруту из Черемушек в Аркадию и обратно. По центральной аллее прохаживались не шустрые дискотечные мальчики и клубные девочки, а степенные советские граждане, обосновавшиеся по профсоюзным путевкам в близлежащих санаториях. Курортники в белых панамах неторопливо прогуливались, вдыхая целебный морской воздух. Ради двухнедельной путевки в Одессу трудяги долгих одиннадцать месяцев глотали индустриальный смрад на социалистических производствах. Выйдя из троллейбуса, я сразу тащил маму за юбку к лотку с мороженым. Ассортимент был скуден: пломбир и крем-брюле в вафельном стаканчике, шоколадное на палочке. Я почти всегда выбирал пломбир в вафельном стаканчике и аккуратно выбрасывал обертку в урну в виде пингвина. Сорить считалось дурным тоном. Уронивший на тротуар бумажку немедленно ловил на себе предосудительные взгляды курортников и едкие замечания старушек, предлагавших отдыхающим за символическую плату измерить свой рост и вес. Пределом моих мечтаний была сахарная вата, но мама строго отвечала на все просьбы, что “сладкое вредно”. Сладкое облачко сахарной ваты мне не покупали. Мы спускались на пляж, мама занимала деревянный топчан с подголовником, а я принимался строить замки из песка там, где заканчивали свой путь волны и начинался сухой берег. Пляжники закапывали в мокрый песок стеклянные бутылки с прохладительными напитками, дабы они не нагрелись под палящими солнечными лучами. Контролер взимала плату за пользование топчаном и вручала билет. Между загорающими ходили дородные торговки с коробками, предлагавшие семечки и горячую кукурузу. Початки любимой сельскохозяйственной культуры Никиты Хрущева тщательно солили, а обглоданные кочерыжки бросали в пасть все тех же урн-пингвинов. У раздевалок всегда стояли длинные очереди, поэтому мама надевала купальник еще дома, чтобы не выстаивать два раза в ожидании свободной кабинки. Краник на железном стебле одиноко стоял на раскаленном песке, одаривая всех желающих тонкой струйкой воды, но мать запрещала мне пить из него. Внимание детишек всегда привлекали пляжные фотографы, обвешанные с ног до головы надувными игрушками. Они фотографировали веселых мальцов пленочным “Зенитом”, а позже снимки из фотоателье забирали родители. Теперь летом в аркадийских киосках можно найти сотни видов мороженого, произведенного в Украине и за рубежом, вишневого и клубничного, с арахисом и миндалем, да только душе все равно ближе пломбир в вафельном стаканчике со вкусом детства.
Я брел по центральной аллее, мимо “Ибицы” и “Итаки”, двух наиболее популярных клубов, мимо продавщиц роз и ларька с шаурмой, мимо пункта охраны порядка и платного туалета и везде ощущал дискомфорт из-за суеты, беготни, тотальной суматохи и пустых разговоров окружающих. Каждые полсотни метров встречаешь знакомого, считающего своим долгом сказать: “Привет! Как твое ничего?”, получить ответ на заданный вопрос, а потом и поделиться своими насущными проблемами. У входов в клубы скапливались зеваки, подсматривающие за происходящим на танцевальных площадках, но не решавшиеся пройти внутрь. Здоровенные охранники в черных брюках и черных футболках, нахмурив лица, досматривали посетителей заведений на предмет наличия оружия.
Я мысленно готовился к унизительному досмотру на входе в “Arcadia Plaza”, но секьюрити никого не похлопывали по одежде и не проверяли пригласительные ввиду малого количества людей. “Arcadia Plaza” находится в трех сотнях метров от шумных “Итаки” и “Ибицы”. Столики и шатры прямо у моря. У барной стойки я приметил давнюю знакомую Настю Николаеву, попивающую мохито и кокетливо разговаривающую с барменом. Мы три года учились в одном классе и порой даже сидели за одной партой. Помнится, Настя не пользовалась уважением в ученическом коллективе, и я всегда отвечал отказом на ее просьбы дать списать контрольные работы. Никаких талантов в школьные годы она не проявляла. После окончания девяти классов поступила в медицинское училище на фельдшера. С тех пор о ней ничего не было слышно. Я не любитель разговоров за жизнь с одноклассниками, но строгий облик деловой женщины меня заинтриговал. Классическое вечернее платье Насти гармонично сочеталось со стильными туфлями явно не отечественного производства.
— Добрый вечер, Анастасия.
— Добрый вечер, а мы разве знакомы? — с недоумением посмотрела на меня Настя.
— Знакомы, — утвердительно ответил я.
— Да, что-то припоминаю, где-то я вас раньше видела. А не могли бы напомнить, где и при каких обстоятельствах мы познакомились? — спросила она, одновременно набирая текстовое сообщение на айфоне.
— Мы в одном классе учились и даже одно время парту делили. Вас зовут Анастасия Николаева, я не забыл, а меня — Велимир Недопёкин, если запамятовали.
— А, точно, вспомнила! — с улыбкой ответила Николаева.
— Так какими судьбами в “Arcadia Plaza”? Пришли на новую коллекцию купальников поглазеть? Пятничный отдых?
— Нет, что вы, какой отдых, я на работе. Я соучредитель модельного агентства “Stargirls”. Пришла посмотреть за своими подопечными. Они сегодня и будут демонстрировать купальники от Кирилла Ливанова. А вас чего сюда занесло?
— Предложили написать материал о показе для журнала “Luxury”. Вообще, занятная работенка — глазеешь на красоток, и тебе еще за это деньги платят!
— Только эти красотки не всем по карману! — с усмешкой сказала Настя. — Претензии и запросы у них серьезные. Вот и расхаживают по подиумам, лезут в фотообъективы, борясь за качественное мужское внимание.
— Так вы, можно сказать, сутенерша в каком-то роде, только легальная. Продаете женскую красоту.
— Это бизнес, серьезный бизнес. Да и девочки сами просятся ко мне, а не я их приглашаю в агентство. Все происходит по обоюдному желанию, никакого принуждения.
— И даже оказываете так называемые эскорт-услуги?
— А как же! Я как представитель агентства взимаю почасовую плату согласно прайсу, ну а клиент уже на месте договаривается с моделью, если хочет получить дополнительные удовольствия.
— А вы читали “Яму” Куприна? — застал я врасплох Настю.
— Мы, кажется, проходили в школе. В этой яме еще медведь-молотобоец вроде был.
— Это вообще-то “Котлован” Платонова.
— Яма и котлован — это для меня одно и то же. Я не разбираюсь в строительстве. Так к чему был задан этот вопрос? Я не совсем поняла…
— “Яма” — это повесть о девушках, торгующих своим телом. Напрашиваются параллели между модельным агентством и публичным домом. Названия разные, а суть по большому счету одинаковая. Хотелось бы узнать ваше мнение о данном произведении, Анастасия.
— Прочту на досуге, если будет свободное время. Постоянные кастинги, портфолио, презентации. Останавливаться нельзя ни на секунду. Конкуренты настигнут и обставят. Не до книг мне.
— Понятно. Значит, вы избрали путь бизнес-леди? В школе никогда бы не подумал, что у вас есть деловые данные. Были скромной тихоней, а теперь центровая дама.
— Проявилось с возрастом. А вы общаетесь с кем-либо из одноклассников?
— Одноклассников разве что “вконтакте” вижу. В феврале будет встреча выпускников, десять лет выпуска — собираетесь пообщаться с одноклассниками?
— Затрудняюсь ответить.
— А я наверняка приду. Любопытно, что выросло из поколения тамагочи и “Yupi”.
— Извините, мне пора, скоро начнется показ. Надо заглянуть в гримерку.
Анастасия ретировалась в направлении гримерки, а я от барной стойки переместился к бассейну. Меня всегда удивляли бассейны возле морского побережья. За столиком рядом с бассейном праздно восседала Алёнушка-модель. Я кивнул и хотел было подойти поближе, но, завидев ее спутника, немедленно остановился. С Алёнушкой был Арбуз. Мой главный враг обнимал Алёнушку за талию и с ехидной улыбкой что-то шептал ей на ушко. Они чокнулись бокалами с шампанским и принялись мелкими глотками пить. Хотя на столике стояла бутылка “Советского игристого”, но лица у Сергея и Алёнушки были такие важные, будто пьют они “Crystal Roederer”.
Арбуз, он же Сергей Арбузов. Тридцатилетний айтишник, тусовщик и дамский угодник. Давно уже лишился шевелюры, ежедневно бреет голову наголо. Сызмальства вращается в творческой среде, пытаясь приобщиться к создателям прекрасного. Старается не пропускать ни одного открытия выставки и презентации всего чего угодно — от косметических салонов до книг по домоводству. Никакими талантами не обладает. Оставил след в городской культуре лишь участием в нескольких перформансах в качестве молчаливого статиста. В армии не служил, к уголовной и административной ответственности не привлекался. Арбуз хочет нравиться абсолютно всем. Улыбается и раздает комплименты налево и направо. В конфликтных ситуациях замечен не был. Сергей — главный party surfer Одессы. За вечер и ночь успевает заглянуть на десяток вечеринок, шустро перемещаясь по танцевальным площадкам. Торговать рожей перед вспышками клубных фоторепортеров стало для Арбуза своеобразным наркотиком. Сергей с детства рос тепличным мальчиком, единственным сыном в дипломатической семье. Начальное образование получил в школе при посольстве в Венгрии. Привык к западному гедонизму и расслабленному образу жизни. После окончания университета получил в подарок от родителей двухкомнатную квартиру возле Нового рынка и теплое местечко в блатной фирме, занимающейся морскими грузоперевозками. Арбуз мог бы при желании выклянчить у папочки деньги на автомобиль, но настолько ленив и труслив, что панически боится садиться за руль и даже не осмелился закончить водительские курсы. Три года назад развелся с актрисой Русского драматического театра, уставшей от постоянных измен супруга. Девушка предпочла сосредоточиться на вторых ролях в театре, чем быть на третьих у кобеля-мужа. Знания об окружающем мире Арбуз черпает из журнала “Esquire”, зачитываемого до корок и постоянно цитируемого не к месту. Всегда покупает новую модель айфона в первые дни продаж. Привык лебезить, угождать, пресмыкаться, поддакивать, жеманничать, строить из себя знатока искусства, ценителя рок-музыки, эксперта в арт-хаусном кинематографе, специалиста по ресторанам и завсегдатая винных лавок. Разве что в области физической культуры и спорта не пытается выглядеть осведомленным человеком. Толерантный отпрыск дипломата спокойно плыл по течениям жизненных рек и нажил только одного врага, имя которому — Велимир Недопёкин.
Мы познакомились случайно четыре года назад на поэтическом вечере, оказавшись в одной компании. Поначалу вежливый Арбуз не вызвал у меня и малейших опасений. До свинского визга не напивается, не дебоширит, обладает нужными связями. Вскоре после знакомства помог мне побывать на закрытой вечеринке в честь открытия нового ночного клуба, куда вход был только по пригласительным для прожженных тусовщиков. Мы часто пересекались на культурных мероприятиях, город-то маленький. Со временем в Арбузе меня стала раздражать готовность принять любую точку зрения в зависимости от ситуации, желание сохранить дружественный нейтралитет даже с откровенными мерзавцами вроде художников-педофилов и музыкантов-драгдилеров. Я терпел до поры до времени, но весной не сдержался. В марте Арбуз опубликовал на facebook фотоальбом “Мои замечательные друзья”, где в комментариях к снимкам на все лады нахваливал растлителей маленьких девочек и героиновых спекулянтов. Я высказал в социальной сети все, что думаю, и сразу же оказался в опале у Арбуза и его богемных прихвостней. Три месяца мы переругивались в Интернете, обмениваясь оскорблениями и угрозами, и вот наконец наша встреча состоялась.
Передо мной неожиданно обрисовалась дилемма: или тут же устроить выяснение отношений на кулаках и быть вышвырнутым охраной за пределы клуба, или сделать вид, что не замечаю Арбуза, и продолжить дожидаться начала показа. В момент моих раздумий Алёнушка что-то сказала Арбузу и удалилась в гримерку. Сергей тотчас посмотрел в мою сторону, наши взоры пересеклись, и он первым быстро отвел взгляд в сторону моря. Зная Арбуза, я понял, что боксерский спарринг со мной в его планы сегодня не вписывается. Если я разукрашу синяками его ухоженное кремами лицо, то как он тогда сможет после показа посетить еще с десяток тусовок?! Я почувствовал, что Арбуз панически боится меня, поэтому расквитаться с ним я всегда успею.
Начало показа задержалось на час. Диск-жокей ставил ретрокомпозиции семидесятых. Гости все прибывали, в ожидании показа болтали за барной стойкой или прохаживались взад-вперед по ближайшему пирсу, бросая камешки в морскую гладь. И тут, когда чернильная темень разлеглась на склонах, передо мной еще неожиданней встала вторая дилемма. Кристина дала четкие указания проинтервьюировать кутюрье Ливанова. Автор коллекции купальников вышел из гримерки, и мне сразу стало понятно, почему переодевающиеся модели не стесняются его присутствия. Мелированные волосы, выщипанные брови, не подобающая мужчине вертлявая походка, ломаный женственный голосок выдавали педераста.
Воспитанные коллективным бессознательным рабочих районов парни вроде меня презирают гомосексуалистов, считая их низшей человеческой кастой. Мне плевать на мнение педерастических защитников, называющих всех гомофобов латентными геями. Я считаю зазорным общаться и соприкасаться с людьми нетрадиционной сексуальной ориентации. У педерастов в стране, свято чтящей криминальные порядки, есть только одно право — право на петушиный угол и дырявое весло. Я скорее соглашусь на сотрудничество с газетой “Одесский вестник” с ее копеечными гонорарами, чем буду брать интервью у омерзительного мужеложца. Увидь сейчас Ливанова прапорщик Терещенко, то, скорей всего, разразился бы семиэтажной матерной тирадой, а потом собственноручно утопил бы его в бассейне, не постеснявшись сотни свидетелей.
Арбуза мне не избивать, Ливанова не расспрашивать. Оставалось только наблюдать за показом, стараясь приметить и запомнить любопытные нюансы. Девицы в купальниках выходили с интервалом в десять секунд, чеканя шаг, огибали бассейн и возвращались в гримерку. Худые и бледные модели ежились от холодноватого вечернего морского ветра. Тростинки с опаской делали каждый шаг, боясь оступиться и нечаянно упасть в бассейн. Николаева зорко смотрела за своими подчиненными и, в отличие от большинства зрителей, ни разу не аплодировала. Ливанов не особо следил за показом, увлекаясь приветственными поцелуями с новоприбывшими лицами мужского пола. Громче всех прелести девиц обсуждали турки с прилизанными черными волосами и расстегнутыми тремя верхними пуговицами рубашек. Я ушел, не дожидаясь окончания. Мне и так стало все понятно. Присутствие на мероприятии совсем необязательно, выезжать придется на фантазии и правдоподобном вранье.
Утром я принялся красочно расписывать посредственные творения вторичного Ливанова как вещи от дизайнера-новатора, с оригинальной цветовой гаммой и креативными решениями, окрестил вульгарные стразы “божественными жемчужинами морской пучины”. Никому не известные модели агентства “Stargirls” превратились в популярных манекенщиц, востребованных на подиумах европейских столиц. Целый абзац я посвятил Насте Николаевой, преподнеся беседу тет-а-тет как тайну за семью печатями, выведанную в кулуарах. Я разродился витиеватыми пассажами о том, что длинноногие бестии участвуют в откровенных показах не для широкой публики. Я выдумал каверзные вопросы для Ливанова и пространные ответы. Я успел закончить к полудню и отправил материал.
Присяжнюк позвонила через час.
— Я прочла материал и в целом довольна. Есть излишне затянутые места, надо быть впредь лаконичнее. У меня осталось впечатление присутствия на показе, а это самый лучший показатель. Вам удалось разговорить Ливанова. Сплетни про Настю Николаеву как нельзя кстати. Теперь можете считать себя нашим светским обозревателем. Поздравляю!
Наврав с три короба и высосав из пальца интервью, я стал светским обозревателем журнала “Luxury”. Ныне только отъявленные лжецы и безудержные врали добиваются успеха. Правда — это атавизм, свойственный социальным низам вроде пенсионеров, инвалидов и матерей-одиночек.
7
Волонтером я стал волею случая. Откликнулся на просьбу знакомой выступить в интернате для детей-инвалидов. Приехал, увидел своими глазами, проникся. Принялся собирать вещи у сверстников. Написал в социальных сетях о том, что пока золотая молодежь жирует и кутит на деньги предков, брошенные дети не имеют обуви. Айфонное поколение прочло мое послание, подкрепленное фотографиями нищеты в интернате, призадумалось и сделало выводы. Принялись свозить дискотечные наряды, пропахшие табаком. Женские туфли на шпильках я категорически брать отказался.
Интернат находится на улице Макаренко, в живописных окрестностях Золотого берега. Между ним на Макаренко и лагерем “Орленок” на Дачной, где я бывал во второй половине девяностых, всего полсотни метров. Отдыхая в “Орленке”, я и не подозревал, что совсем рядом брошенные родителями дети.
В лагере “Орленок” приходилось откровенно скучать впроголодь. Завтрак — овсяная каша на воде. Обед — жиденький супчик с лапшой и ячневая каша с соевой сарделькой. Ужин — пюре из проросшего прошлогоднего картофеля с несъедобной рыбной котлетой. Развлечений не было. Вожатые, студенты-практиканты пединститута, изымали колоды карт, сами по ночам сражаясь в покер на интерес. Кольца на баскетбольной площадке зимой спилили охотники за металлом. Мы гоняли мяч после ужина до заката. Турецкий дерматиновый мяч “Аdidoz”, по неосторожности выбитый на соседний с лагерем дачный участок, мы не смогли вернуть. Владельцу мяча потеря казалась вселенской трагедией.
После несытного завтрака мы шагали к морю на тринадцатую станцию Большого Фонтана. Проходя мимо будки с хот-догами, облизывались и порой, порывшись в карманах и найдя мелочь, покупали в складчину хот-дог на четверых.
Вожатые не следили за нашим поведением на пляже. Двенадцатилетние курильщики, не стесняясь, стреляли сигареты у взрослых. Мужчины сначала косо смотрели, но потом вспоминали свое табачное детство и давали по две-три сигареты. Спички или зажигалку мы всегда носили с собой. Вожатые при случае просили огоньку у курильщиков. Пацаны с молчаливым стыдом давали прикурить. Провинившимся вожатые угрожали самым страшным из наказаний — рассказать по приезду родителям, что их сын или дочь курит.
Я никогда не умел плавать, как бы стыдно это ни звучало для одессита. Ходить по пирсу от берега до волнореза побаивался. Однажды я поборол страх. Захотелось посмотреть, как любители рыбной ловли управляются со спиннингом. До ближайшего рыболова я не дошел два метра, ощутил толчок в спину и очутился в воде. Пацан из старшего отряда пошутил. Я бултыхался, выплевывал соленую воду, вопил, но никто не вызвался меня спасти. Могучая волна накрыла меня с головой и отнесла к берегу. Я ощутил песчаное дно с ракушками и облегченно вздохнул. Жаловаться на шутника не было смысла. Будущие педагоги смотрели сквозь пальцы на подобного рода шалости. Больше на пирс я не ходил.
После обеда дневной сон. Дюжина накупавшихся ребятишек, однако, не спала. Мы полушепотом обсуждали кумиров и делились планами. Дети, выросшие на компьютерных стрелялках и видеокассетах с боевиками, поголовно хотели влиться в бандитские ряды. Отрядные рассказчики неумело имитировали блатной жаргон, смакуя сплетни и небылицы про Карабаса — главного авторитета постперестроечной Одессы. Карабас представлялся пацанам, опьяненным криминальной романтикой, могучим Робином Гудом, грабящим богатых и делящимся наживой с бедными. Карабаса застрелили возле бани на улице Асташкина. Возле памятника Карабасу каждый день появляются живые цветы.
До ужина мы бесцельно слонялись по территории. Пытались тайком подглядывать в девичьи комнаты и женский туалет. Пацан, пойманный вожатым за вуайеризмом, должен был пятьдесят раз отжаться на глазах у всего лагеря. Курить на территории строго-настрого запрещалось. Дымить ходили вчетвером в туалет. Один стоял на шухере, трое затягивались. В случае тревоги стоявший на шухере обязан был свистеть.
Мы любили стоять возле ограды и глазеть на иномарки, проезжавшие по Фонтанской дороге. Нувориши начинали скупать земли в районе Золотого берега и возводить на месте ведомственных пансионатов роскошные особняки. Украсть эмблему с капота “мерседеса” считалось верхом пацанской храбрости. Трофей не оставляли в тумбочке, а всегда носили с собой.
Мы мечтали купить не просто иностранный автомобиль, а обязательно кабриолет. Машина с открытым верхом в южном приморском городе — знак принадлежности владельца к когорте избранных. Мы с детского сада научились разбираться в зарубежном автопроме благодаря вкладышам в турецкой жевательной резинке “Turbo”. Девчонки предпочитали жевательные резинки “Love is…” с вкладышами, посвященными большому и светлому чувству. Спустя десятилетие собирательницы вкладышей принялись одаривать своей любовью лишь тех коллекционеров вкладышей “Turbo”, кто обзавелся всамделишными иностранными стальными конями, а не просто серией картинок с машинками.
Кульминационным моментом дня была дискотека. Мы совсем не умели танцевать и дрыгались как попало, стараясь попасть в такт музыке. Подражать лунной походке Майкла Джексона или крутить нижний брейк даже не пытались. Диджей из числа вожатых ставил композиции с казавшихся тогда диковинными CD-дисков. Разумеется, диски были самопальными, качество звучания ненамного превышало аудиокассеты. Наибольший восторг вызывали песни группы “Руки вверх!”. Все девчонки симпатизировали диджею, при встрече днем игриво улыбались и просили поставить на дискотеке обожаемые мелодии. Дискотека по традиции заканчивалась медленными песнями. Диджей брал микрофон и объявлял белый танец. Каждый надеялся, что самая красивая девчонка в отряде пригласит и разрешит поцеловать хотя бы в щечку…
Нас, десяток волонтеров, впускают в интернат через старинные ворота из красного кирпича. Собранные вещи оставляю в сторожке возле ворот. Надеюсь, что воспитатели не растащат по домам наши дары. Коробки с печеньем и бутылки со сладкой водой заносим в столовую. После утренника у детей будет сладкий стол. Сладкий стол — самое приятное воспоминание о школьных годах. Мамы состязались в кулинарии, выпекая вертуты с яблоком, воздушные слойки, эклеры, штрудели, безе и наполеон. Мы наедались до отвала, жуя и при этом доказывая, что “моя мама вкусней всех готовит”. А у детей-инвалидов в интернате нет мам и школы. Их не учат алгебре, основам естествознания и английскому языку. При наступлении совершеннолетия инвалиды не покидают интернат, оставаясь здесь насовсем до самой смерти. Самому старшему в интернате двадцать восемь лет…
Территория интерната удивляет порядком: тротуары подметены, бордюры побелены, клумбы ухожены. Даже фонтанчик функционирует — изо рта железной щучки льется тонкая струйка воды. Ощущение, будто попал в пансионат тридцатых годов из пропагандистских советских фильмов. Лишь стеклопакеты в двухэтажных домиках выдают двадцать первый век. Как интернат еще не стал жертвой рейдеров и чиновников, отчуждающих государственные земли в прибрежной зоне в частную собственность?
Мои товарищи-волонтеры еще студенты. Учатся на экономико-правовом факультете университета. Тепличные, изнеженные, домашние, откормленные, розовощекие, одевающиеся в недешевых магазинах, покупающие последние модели мобильных телефонов, оставляющие за неделю в кафетериях внушительные суммы. Они, сами того не осознавая, приезжают в интернат не для помощи инвалидам, а ради соприкосновения с жизнью без прикрас. Им хочется увидеть людское существование в самых неприглядных формах. Они не могут себе представить, что есть дети, не только не пользующиеся Интернетом, но и вообще не знающие, что это такое. Парни поголовно ходят на военную кафедру и ни при каких обстоятельствах не пошли бы воевать. Девки зажиревшие, вялые, инертные, больше всего боящиеся родов. Они выросли эгоцентричными гедонистками, с первого дня на свете зацикленными на себе и лишенными материнского инстинкта. Им не нужно потомство. Они смотрят на инвалидов как на забавных собачек.
Актовый зал интерната полон. Утренник, проводимый раз в квартал, настоящее событие для покинутых калек. Я вижу огонек в глазах детей. Им для счастья не нужны айфоны и японские малолитражки. Они счастливы от полученного в подарок игрушечного автомобиля без колес.
Я выхожу на сцену, едва сдерживая слезы. Я много выступал на людях и никогда не боялся публики. А перед детьми-инвалидами спасовал.
Я должен был прочесть из книжки стихотворения Агнии Барто, известные мне с детсадовских времен. Ком подступил к горлу при виде обращенных ко мне детских лиц. Я не знал, с чего начать. Я принялся говорить о том, что мы несказанно рады выступить на утреннике, что привезенных нами подарков на всех не хватит, но вы, пожалуйста, не ссорьтесь, и если кому-то не достанется тюбика с зубной пастой, то поделитесь своим. Пятиминутным спичем я постарался сбить волнение, и мне это в какой-то мере удалось.
Книжка тряслась в дрожащих руках. На лбу выступил пот. Я открыл первый попавшийся стих и начал громко и медленно читать. Дочитав до конца, я понял, что в стихе рифмовались “елки — злые волки”. Стих был для новогодних утренников. Мне было стыдно за досадную оплошность, но дети не заметили ляпа и восторженно аплодировали и улыбались.
Я прочел еще три стихотворения и, не поклонившись, скрылся в подсобке. Я не стеснялся плакать, сев прямо на пол. Пусть себе думают, что хотят. Сочтут инфантильным и сентиментальным — черт с ними, рабами Интернета и заложниками сезонных распродаж. Я не обижусь, даже если напишут об этом “вконтакте”.
Я вышел за ворота интерната, не дожидаясь сладкого стола и ничего никому не сказав. Все равно я не смог бы находиться в столовой.
На тринадцатой станции Фонтана я не решился спуститься вниз, на пляж, и стал дожидаться трамвая. Леонид Утесов пел о том, что до шестнадцатой станции ходит восьмой трамвай. На самом деле между Золотым берегом и Куликовым полем курсирует восемнадцатый. Трамвай цвета зрелого томата с желтыми лимонными полосами и табличкой “18” снаружи выглядит так же, как и пятнадцать лет назад. Разве что появилась бегущая строка, а так все по-старому. Я сел ближе к выходу. Отсыпал контролеру в голубой манишке горсть пятикопеечных монет. Прислонился лбом к стеклу, засматриваясь на утопающие в зелени дома, отгороженные высоченными заборами. Большой Фонтан поэтичен. Я прекрасно понимаю Бабеля, снимавшего здесь летом дачу. Писать в прохладе, под виноградными гроздьями, наслаждаясь тишиной и морским воздухом, — это чистое удовольствие.
Волонтеры после утренника обязательно выложат в социальных сетях кучу снимков, показывающих их помощь инвалидам, ведь если ты решился сделать доброе дело, то об этом стоит непременно оповестить всех друзей и знакомых. Совершать хорошие поступки без пиара у информационного поколения не принято.
Я не написал постов о том, какой я замечательный — вызвался выступить бесплатно на утреннике. Не разместил ни одной фотографии, где я в зале со слезами читаю стихи Агнии Барто. Я просто заснул средь бела дня с мыслью, что я не бездушная сволочь.
8
Незаметно пролетели две недели, и настала пора официального расставания с ТОР-банком. Мне очень не хотелось видеть бывшего начальника и сослуживцев, ощущать их пренебрежительные и презрительные взгляды. Отчебучивать что-нибудь из ряда вон выходящее я не планировал. Обойдусь без финальных аккордов.
Я впервые пришел в банк не в офисной униформе, оделся по-пляжному. Поднимаюсь в отдел кадров:
— Мне нужна Жанна Валерьевна Савицкая, я за трудовой книжкой.
— А, Недопёкин, это вы наконец-то соизволили появиться, — похихикивая, произнесла рыжая кикимора средних лет.
— Я же сказал, чтобы написали от моего имени заявление по собственному желанию. Вы, надеюсь, написали? Ну теперь-то я могу получить трудовую книжку?
— Нет, конечно же. Теперь придется подписать обходной лист у начальника вашего отдела, административно-хозяйственного, бухгалтерии, компьютерщиков.
Получаю обходной лист и с поникшей головой иду в опостылевшей бокс. Захожу без стука. В боксе ничего не изменилось. Мое рабочее место пустует. Аня, Юлия, Денис и Татьяна Петровна с недоумением смотрят на меня. Пятнадцатисекундная тишина. Кладу на стол начальнице обходной лист:
— Подписывайте, я вам нисколечко не должен. Штампы остались в ящике стола, я ничего с собой не забирал.
Татьяна Петровна импульсивно подписывает обходной лист и швыряет его мне.
— На! И чтобы духу твоего здесь больше не было!
— А сюда я, разумеется, никогда не приду. Кому приятно посещать места, где была угроблена молодость?!
Аня и Юлия пристально слушают мою перебранку с Татьяной Петровной.
— Эй, овощи, а вы чего таращитесь? У вас никогда не хватит храбрости высказать начальству в лицо все, что вы о нем думаете! Так и просидите до самой пенсии, а потом подохнете в безвестности и болячках, заработанных пахотой на корпоративного дядю! А жизнь-то, она одна нам дается, надо успеть все попробовать! — обратился я к Ане и Юлии.
— Прекрати немедленно этот балаган. Давай проваливай, а иначе я вызову охрану! — крикнула разъяренная Татьяна Петровна.
— Себе-то хоть перестаньте врать, а? Ладно, что это я тут перед вами распинаюсь. Живите, как знаете. Пока, — сказал я и вышел из бокса, хлопнув дверью.
В административно-хозяйственном отделе и у компьютерщиков я получил подписи без намеков на конфликт. Из бухгалтерии меня отправили в отдел физических лиц. Оказывается, увольняющийся работник банка должен в обязательном порядке сдать полагающуюся бесплатную пластиковую карточку, подлежащую аннулированию и уничтожению.
— Пишите заявление о досрочном прекращении пользования картой. После того как с вами сегодня полностью рассчитаются и деньги поступят на счет, то снимите все средства с карты и занесите ее, пожалуйста, мне. С завтрашнего дня счет будет заблокирован, — вяло ответила тучная женщина с понурым лицом.
Возвращаюсь в отдел кадров и вручаю Савицкой обходной лист со всеми необходимыми подписями.
— Ну что, теперь-то я могу наконец получить трудовую книжку?
— Ваше заявление передано на подпись руководителя регионального управления, но его сейчас нет на месте, так что вам придется подождать еще пару часиков. Когда заявление будет подписано, то вам будут произведены все выплаты и вы получите свою трудовую книжку. Я ее не съем! — ответила раздраженная Жанна Валерьевна.
Где убить несколько часов в июньской Одессе, коль вы очутились в центре? Можно пойти на пляж Ланжерон полюбоваться сексапильными загорающими девчатами. Есть вариант неторопливой прогулки взад-вперед по Дерибасовской. Можно сесть на Соборной площади и прислушаться к разговорам гроссмейстеров и футбольных болельщиков, но нет настроения для гамбитно-офсайдных словесных баталий. Хочется тишины. Я предпочитаю лавочки за морским вокзалом возле причала для яхт. Яхты любят арендовать пришедшие из рейсов первые, вторые и третьи помощники капитанов. Возьмут с собой подруг и выпивку, вцепятся в штурвал, отойдут на пяток километров от берега и воображают, как в будущем потеснят босса и станут капитанами, третирующими помощников. Раньше отсюда отчаливали морские трамваи, катавшие туристов по акватории порта и ходившие до Золотого берега. А теперь возле Свято-Никольского храма место встреч влюбленных и кормежки голубей.
Я и не заметил, как пролетели два часа. Смотрел вдаль на поселок Котовского, который я никогда не воспринимал как часть Одессы. Николаевская область для меня начинается сразу за Пересыпским мостом, а микрорайон Лузановка назван так потому, что там живут лузеры. Наблюдал за шустрыми буксирами, виляющими по акватории впереди крупных судов. Прислушивался к гудкам длинного контейнеровоза, медленно покидавшего порт и постепенно скрывшегося за горизонтом.
Вернувшись в “Бриз”, я первым делом подхожу к банкомату на первом этаже. Деньги уже перечислили. Значит, заявление подписано.
Третий раз за день появляюсь в отделе кадров.
— Деньги получил, карточку возвратил. Дадите, в конце концов, трудовую книжку?
Савицкая протягивает трудовую книжку.
— Теперь вас, Недопёкин, больше ничего не связывает с ТОР-банком! Желаю новых свершений на полях трудовых сражений! — злорадно произнесла Жанна Валерьевна.
— И вам не горевать!
Я перелистал трудовую книжку и нашел свежие лиловые печати. С офисным рабством было покончено. Впереди меня ждали приключения светского обозревателя журнала “Luxury”. Я переложил деньги из кармана шорт в трудовую книжку и, выйдя на Польский спуск, испытал облегчение. И это пьянящее ощущение свободы окрылило меня. Я задышал полной грудью и уверенно зашагал навстречу новой жизни.
9
Получив гонорар за первую публикацию в журнале, я пригласил на чашечку кофе Наташу Март, составившую мне протекцию в “Luxury”. Я предполагал, что она захочет поболтать в “Искре”, но у Наташи было другое мнение. Ей удобней было беседовать в “Компоте” на Дерибасовской. Столики прямо на улице, все праздношатающиеся хипстеры на виду. Кафе “Компот”, открывшееся на месте крупнейшего овощного магазина времен тотального дефицита, мне никогда не нравилось. Деревенский персонал с характерным для сел “шоканьем”. Претенциозный интерьер с обилием резной древесины. Неуместные гортензии с петуниями (хорошо еще, что нет гераней). Сервис советский, а цены европейские.
Наташа опаздывала, и мне пришлось коротать время, наблюдая за публикой. Везде слышалась английская речь. Молодые девушки, разместившие свои данные на сайтах зарубежных знакомств, назначали свидания специально приехавшим иностранцам зрелого возраста, ищущим славянских невест. Пузатые, лысые, веснушчатые Джоны в бейсболках и кроссовках “New Balance” заполоняют Одессу в курортный сезон.
Девушки чаще всего ищут не женихов, а спонсоров для обновления гардероба и косметички. Иностранцы маскируют банальный секс-туризм.
Происходят забавные игрища. Девушки стремятся затащить приезжих похотливых мужиков в магазины, стараясь раскрутить по полной программе. Администраторы магазинов в сговоре с девушками. Излишки купленных вещей возвращаются обратно на прилавки, а бабло делится между участницами сговора. Приезжие ловеласы стараются сразу сообщить, что ограничены в средствах (якобы платят бывшей жене алименты), и водят девиц по дешевым местам, заказывая лишь фруктовый чай и круассан с вишневым джемом. После выгула потенциальных невест пытаются склонить к test-drive. Надо ведь прочувствовать, как кандидатка в жены умеет выполнять супружеские обязанности. Мне стыдно за девушек моего поколения, раздвигающих ноги перед американцами с фастфудными животами.
С “Компотом” соседствует ресторан “Steakhouse”, у заведений один хозяин. В “Steakhouse” ужинают антрекотами и отбивными состоятельные люди. Медлительно отрезают ножичком кусок стейка, вилкой отправляют мясо в рот, неспешно прожевывают, запивают вином из звонких бокалов. Быть приглашенной в “Steakhouse” считается верхом успеха у молодых одесситок. Чуть поодаль от “Компота”, на другой стороне улицы, ближе к Екатерининской, в желтом двухэтажном отремонтированном здании дореволюционной постройки находится “Макдональдс”. Тинейджеры с айпадами поедают гамбургеры с охлажденной колой. Студентки щебечут о шопинге. Парни делятся советами, как охмурить студенток. “Макдональдс” — это место малобюджетных свиданий. “Steakhouse” и “Макдональдс” разделяет всего сотня метров, но для молодых одесситок эта стометровка превращается в марафонскую дистанцию с препятствиями. Чтобы получить приглашение не в американскую бутербродную, а в мясной ресторан, девицам приходится проделывать колоссальный объем работы по улучшению собственного внешнего облика. Изнурительные часы в фитнес-центрах и на беговых дорожках стадионов, заплывы в крытых бассейнах, посещения визажистов и парикмахеров, рекомендации диетологов, омолаживающие процедуры в спа, примерки платьев, подчеркивающих прелести и скрывающих недостатки фигуры. Необразованные бесприданницы, имеющие в активе лишь физиологический ресурс, из кожи вон лезут, дабы быть замеченными богатеями. Сядут за столик в “Steakhouse”, закажут стакан минеральной негазированной воды и примутся караулить момент, когда подвыпившего папика потянет на девочек. И настает момент истины. Либо богатей влюбится на хмельном глазу и будет выпотрошен на всю катушку, либо дальше щипков за задницу дело не продвинется.
Наташа опоздала на полчаса.
— Веля, приветик! Ты тут не скучал?
Наташа присела на плетеный стул, положив на столик айфон.
— Ну, рассказывай, как прошел твой дебют.
— Рассказывать особо и нечего. Пришел, увидел, написал. Долго ли умеючи, как говорится.
— А с Кристиной быстро нашел общий язык?
— Кристина отнеслась ко мне с пониманием. Дебют, между прочим, удивил парой неожиданных встреч. Знаешь, с кем я видел вместе Алёнушку-модель?
— С кем? — оживилась Наташа.
— С Арбузом. Сюсюкались перед показом.
— Не думаю, что между ними что-то серьезное. Алёнушка — девочка на экспорт, Арбуз — мелкий гнусный мудак. Не по зубам она ему.
— А еще меня поразила Настя Николаева. Приходилось общаться с ней по работе?
— Да, снимала пару раз портфолио для худышек из ее агентства. Строгая, обязательная, целеустремленная.
— Просто учились в одном классе. Николаева никаких надежд не подавала. А теперь бизнес-леди.
— В жизни всякое случается. Видимо, человек очень старался, шел к своей цели и был вознагражден судьбой.
По Дерибасовской на велосипеде проезжал Кубарь. Татуировщика, неторопливо крутившего педали, потряхивало на брусчатке.
— Наташа, а как ты относишься к Кубарю и ему подобным моралистам с сединой?
— Плохо отношусь. Они обожают критиковать, разглагольствовать, но ни хрена не делают для того, чтобы стало лучше. Толку от их группы на facebook с фотографиями старой Одессы? Обсасывают времена, когда в парке Шевченко находился карантин, где приезжих мариновали две недели. Предаются воспоминаниям, живут прошлым. Нынешние сорокалетние — это люди с девизом “no future”. Молодость пришлась на развал страны, многие не реализовали свой потенциал. От того и склонность к злобному охаиванию. Вместо пикетирования варварских застроек исторического центра они ставят “like” под фотографиями домов середины девятнадцатого века. Нужно прежде всего стремиться сделать светлым завтрашний день, а не сохранить память о позавчерашнем. Я хочу жить в современном городе, а не в пыльном музее с ветхой стариной.
— А с чем ты как профессионал связываешь рост фотографов среди молодежи?
— Цифровые фотоаппараты доступны по цене. Можно быстро рассылать снимки в любой конец света. С-помощь. Хипстеры с “зеркалками” просто кидают понты, снимая свои рожицы и прикиды из секонд-хенда, это детская блажь. Настоящий профи долго учится фотосъемке. Надо уметь подобрать ракурс, свет. Портретная съемка — это отдельный жанр со своими законами. Нужно подмечать плюсы и минусы человеческого лица. Кому-то матушка-природа дала оттопыренные уши, кому-то нос с горбинкой, кому-то щеки с ямочками, а ты должен создать свой образ человека, если ты действительно фотохудожник, а не дурашка, балующаяся с дедушкиным “ФЭДом”.
— А настоящих мастеров фотоискусства среди армии владельцев “Canon” и “Nikon” много?
— На наш город-миллионер настоящих фотохудожников едва ли с десяток наберется.
— Хорошо это или плохо?
— Для меня, конечно же, хорошо. Вот, допустим, захотела девочка при деньгах качественное портфолио. Ну, чтобы, как в модном журнале, смотрелось. Пролистает все наши глянцевые издания и поймет, что среди журнальных фотографов фигурируют всего пять фамилий. Вот и выбирает девочка из пяти фамилий, к кому идти. Шанс получить заказ, как понимаешь, двадцать процентов. Но она может обратиться к фотографу, у которого съемки расписаны на месяцы вперед, и не захочет ждать, поэтому шансы возрастают. Если обратиться ко мне, то я заламывать заоблачные цены не стану, но и дешевить не собираюсь. Сделаю ей портфолио, девочка останется довольна, похвастается перед подружками. Подружки загорятся тоже заиметь портфолио и попросят мои координаты. Одна довольная клиентка обычно приводит за собой еще трех, вот так-то! Халтурить и делать тяп-ляп совершенно не имеет смысла. Самое трудное изначально для фотографа — пробиться в глянец. Потом уже намного легче.
— А знаменитостей приходилось фотографировать?
— Приходилось, конечно. Сначала бывал легкий мандраж, но со временем привыкла. Главное, выбросить из головы все титулы и регалии личности, с которой предстоит работать. Надо сконцентрироваться на мысли, что перед тобой обычный человек. У него те же две руки и две ноги, он так же ходит в туалет и, возможно, портит воздух, — посмеиваясь, произнесла Наташа.
— А отечественные фотографы-профессионалы стремятся на Запад?
— В большинстве своем не стремятся. Посуди сам. На Западе рынок давно сформирован, трудно отвоевать себе место под солнцем. А у нас полным-полно глупышек, готовых платить приличные деньги за съемку портфолио. Портфолио потом отсылаются на Запад, где и теряются в папках агентов домов мод, но это уже не наши проблемы. Запад — профессионализм до мозга кости, пахота по шестнадцать часов в сутки, высочайшая конкуренция, а у нас мастеру, если недоработать где-то, все равно почти никто не заметит, кроме профессионалов, а если и заметят, то аккуратно закрасят в программе “Adobe Photoshop”. На Западе слава и деньги идут вместе, а у нас это совсем не обязательно. Можно иметь деньги без славы, снимая потоком свадьбы и корпоративы. А можно иметь славу без денег, как старые пердуны из Союза фотохудожников. Наградит их государство раз в год памятными вазами, об этом напишут петитом в муниципальной газете на последней полосе, а заказов на съемки-то у членов союза толком и нет. Не умеют они себя пиарить и продавать в рыночных условиях.
— А что мешает хипстерам с “зеркалками” вырасти в мастеров фотоискусства?
— Лень, отсутствие малейшего художественного образования и безденежье. Я художественную школу закончила по классу живописи перед тем, как прийти в фотографию. А хипстерам неохота учиться чему-либо, они и так считают себя умнее всех. Фотография — удовольствие не из дешевых. Мне вот муж помог раскрутиться. Даже не знаю, если честно, чем бы занималась, если бы с фотографией не срослось… Расскажи лучше, как у тебя обстоят дела на личном фронте.
— На личном, как и на западном, без перемен. Как расстался с Юноной, так и не нашел пока никого. И не ищу намеренно, верю в судьбу. Либо встречу своего человека, либо останусь в гордом одиночестве.
— Ты еще встретишь свою любовь!
— Где я ее встречу? В клубе “Ибица”, где торчат одни валютные путаны с букетом венерических заболеваний? В “Искре”, где ошиваются хипстерши с колтуном в нечесаных волосах и с залежами серы в немытых ушах? Или на кинофестивале?
— Любовь обязательно найдет тебя сама! Попомни мои слова, Веля!
— Да не верю я в любовь. Знаешь, как жители Западной Украины говорят? Любовь москали придумали, чтобы деньги не платить! Есть доля правды в их словах, я так считаю.
— Не будь пессимистом!
— Да и вообще, Наташа, ты ведь неглупая, университет закончила. Скажи мне тогда, пожалуйста, а что нашим детям делать в будущем, а? Количество рабочих мест неуклонно уменьшается. Прикажешь безработицу плодить?
— Надо надеяться на лучшее. Да, безусловно, выживают лишь сильнейшие. Значит, придется воспитывать ребенка с мыслью о постоянной борьбе за существование.
— А если он вырастет лентяем? Пойдет не в меня, а в мать? Или мать не даст воспитывать чадо как надо? Что тогда? Зачем мне это ярмо на шее?
— Тебе виднее, не буду больше ничего советовать. Давай сменим тему разговора.
— Хорошо. О чем тогда поговорим?
— О счастье жить в Одессе летом.
— Мне кажется, что летом Одесса становится столицей Украины и России. Я лично не могу находиться в Питере в период белых ночей: не получается заснуть, когда за окном светло. Я ведь привык к одесской летней темени. А разводы мостов, когда часть города становится недосягаемой? Вот и приезжают жители Северной Пальмиры расслабляться в Южную. Москвичи балдеют от здешних пляжных дискотек. Для них наши цены — дешевизна. На танцевальных площадках — ширь, простор и раздолье. В Москве на любой дискотеке на каждый квадратный метр приходится по пять танцующих. Только и делают, что ноги друг дружке оттаптывают.
— Да, Одесса становится летней резиденцией для новой русской знати. На самолете всего полтора часа. Все прекрасно говорят по-русски. Студентам московским тоже удобно в Одессе отдыхать, потому что в Сочи и Крыму дороговато. А вот по поводу Питера я с тобой не соглашусь. К белым ночам можно привыкнуть. И порой весело тусоваться на Дворцовой площади, когда время далеко за полночь, а вокруг светло как днем!
— Да в любом месте хорошо, когда деньги есть! — отшутился я.
— Ладно, Веля, пора закругляться. Заболтались мы с тобой, — сказала Наташа, посмотрев время на айфоне.
— Тогда до встречи!
— Пока!
10
Ко второму одесскому международному кинофестивалю я особо не готовился. За день до открытия получил пластиковый пропуск на мероприятия кинофорума. На пропуске, защищенном голограммами от подделок, под изображением моей физии значилось: “Velimir Nedopyokin, PRESS”.
Меня всегда удивляло, почему Оперный театр толком не запечатлен в литературе. Туристами сделаны миллионы фотографий на фоне Оперного, но писаки почему-то не жалуют памятник архитектуры, бережно охраняемый государством. Организаторы кинофестиваля, по слухам, даже и не рассматривали другие варианты проведения официальной церемонии открытия, кроме как в Оперном театре. Из-за красной ковровой дорожки на сутки перекрыли автомобильное движение по Ришельевской улице, в квартале между Ланжероновской и Дерибасовской. Соорудили тридцатиметровый пандус к главному входу в театр. Оградили металлическими парапетами от натиска зевак, желающих поглазеть на приезжих celebrities. Поставили стенд с логотипами спонсоров, чтобы знаменитости позировали на фоне бизнес-символов компаний, оплативших рекламу на фестивале. Смонтировали летающую камеру и большой экран, чтобы транслировать происходящее внутри театра для тех, кому не досталось приглашений и пропусков. Возвышающейся над фасадом Мельпомене, сидящей в запряженной четырьмя разъяренными пантерами колеснице, предстояло покровительствовать служителям киноискусства.
На церемонию открытия мне впервые со времени ухода из ТОР-банка пришлось обуть туфли. Хотелось, конечно, пойти в сандалиях без носков, но организаторы требовали дресс-кода black tie, что казалось сумасшествием. Надеть черный смокинг с бабочкой в июльскую жару (тридцать два по Цельсию в тени) вменяемый человек вряд ли согласится во избежание солнечного удара. Я ограничился старыми черными брюками и белой рубашкой с коротким рукавом, прикупленными еще перед выпускными экзаменами в одиннадцатом классе. Канатик с прикрепленным пропуском надел на шею. Предполагал, что на соблюдение дресс-кода прессой охранники будут смотреть сквозь пальцы. Интуиция не подвела, гости красной ковровой дорожки тоже его проигнорировали, одевшись кто во что горазд.
За час до начала церемонии к металлическим парапетам прилипли простые люди, решившие своими глазами увидеть героев телеэкранов. Столпившиеся наблюдатели принялись тестировать цифровые фотоаппараты — “мыльницы”, чтобы успеть запечатлеть кинозвезд в короткий миг прохода по красной ковровой дорожке. Каждый неудачник, снимающий кинозвезд любительским фотоаппаратом, в юности грезил стать популярным актером, будоражащим женские сердца, но его мечты не осуществились, и поэтому он довольствуется скромным местом у парапета среди толпы себе подобных лузеров.
Церемония на красной дорожке проходит в два этапа. Сначала в лучах славы купаются кинематографисты, потом настает черед VIP-гостей. Кинематографисты подъезжают на серебристых автомобилях массовой французской марки, являющейся официальным партнером фестиваля. На дверцах крупными буквами выведено: “Odessa International Film Festival”. Авто останавливается, статный кудрявый лакей в черном фраке, бабочке и белых лайковых перчатках открывает дверцу и подает руку дамам. Киношники приветственно машут рукой столпившимся зевакам и с белозубой голливудской улыбкой идут по красной ковровой дорожке. Старых седых режиссеров с загоревшими морщинистыми лбами эскортируют ухоженные стройные девушки на высоких шпильках. Я им не завидую. Приходится натужно изображать радость, идя вместе с дядями пенсионного возраста, давно уже коллекционирующими не любовные победы, а болячки и тома собственных медицинских книжек.
После киношников наступает пора торжественного самолюбования для VIP-гостей. Особо важные персоны подъезжают на пятилитровых черных немецких машинах представительского класса. Кудрявый лакей открывает дверцу лимузина и подает руку спутницам знати с подобострастием на грани раболепия. VIP-гости — это депутаты Городского и Областного советов, предприниматели средней руки, воротилы местечкового бизнеса, стремящиеся выглядеть как преуспевающие олигархи. В общем, все те, кто может купить за шестьсот долларов гостевое приглашение на официальную церемонию открытия, дающее право пройтись по красной ковровой дорожке.
Они идут с каменными лицами, исполненными презрения к простым людям, глазеющим на них. А неудачники кипят ненавистью, потому что не смогли вовремя урвать кусок госсобственности, не стали вовремя чиновничьими кумовьями или бандитскими сватами. VIP-гости даже на фотокорреспондентов и видеооператоров не обращают внимания. Я подозреваю, что нуворишам страсть как хочется смачно плюнуть в морды всем простофилям у парапетов, но они сдерживают себя от публичного проявления высокомерного хамства. Красная ковровая дорожка кинофестиваля — это спектакль, который гораздо интересней любого фильма, представленного в конкурсной и внеконкурсной программе. Больше всего меня поразили спутницы мужчин высшего общества. Дамы в роскошных колье, дорогих строгих платьях — сплошь с двумя подбородками, толстенными ножищами, габаритными седалищами. Мужчины, чья сексуальная привлекательность зашкаливает по причине финансовой стабильности, ступали под руку с абсолютно асексуальными самками. Нувориши женились, будучи, образно говоря, “лейтенантами”, их выбор пал на доступных дам со среднеспециальным образованием, неспособных хранить стройную молодую красоту в долгосрочной перспективе. Пока мужчина зарабатывал состояние, его жена тянула бытовые проблемы и рожала потомство, отсюда и быстрое старение. Конечно, богачи контактируют с сексапильными любовницами, но пройтись с ними по красной ковровой дорожке не позволяет этикет. Толстосумы зачастую имеют политические амбиции и на публике стараются выглядеть примерными семьянинами. Разводиться, деля пополам совместно нажитое имущество, невыгодно, вот и терпят дрянных толстушек владельцы заводов, газет, пароходов. Для дородных женушек вспышки фотообъективов — это вознаграждение за годы, проведенные за спиной мужей. Гешефтмахер Ехимовский, клиент Юлии Владимировны, шагал по дорожке в бежевой льняной двойке без женского сопровождения. Наташу Март в зоне для фотокорреспондентов я не обнаружил, но увидел там Лару Леонову, щелкавшую самодовольных гостей, и перемигнулся с ней. Тусовщика Арбуза и гомосексуального кутюрье Ливанова в поле зрения не было.
В белом платье с оборками по ковровой дорожке уверенно шла девушка, которую невозможно ни с кем спутать. Припудренные щеки, вызывающе яркая помада, подведенные глаза, черная вуалетка, гирлянды бус. Это была Валерия Гай Германика, дерзкая выскочка, ставшая одной из героинь моего поколения. Я не просматривал перед фестивалем новостные сайты и не знал, кто из знаменитостей собирается посетить кинофорум. Появлению Германики я обрадовался. Я не смотрел сериал “Школа”, так как вообще не перевариваю телевизионных саг и не имею телевизора в принципе, но фильм “Все умрут, а я останусь” мне понравился натуралистичностью показанных нравов и персонажей. Валерия сумела передать психологию современных тинейджеров такой, какая она есть на самом деле. С посиделками на лестницах в подъездах, с разрушительными для организма энергетическими напитками, с обидами на несправедливых предков, с разборками на школьном подворье. Германика подкупает правдивым реализмом на грани фола, резкость высказываний сделала ее голосом моего поколения.
Прессу не пускают в театр через главный вход. Негоже клеветникам и поклепщикам путаться в ногах у вороватой знати в дорогостоящих итальянских костюмах. Вдруг еще подслушают сплетни и мигом растрезвонят на всю страну. Для журналистов существует боковой вход. Бритоголовый верзила с рацией, пристегнутой к брючному ремню, тщательно обыскивает меня, похлопывая по груди, бедрам и икрам. Удостоверившись, что я не собираюсь взорвать театр, обвешав себя тротиловыми шашками, разрешает пройти внутрь. Вестибюль бокового входа крохотный, широкая мраморная лестница начинается через десяток шагов от массивной двери. Своды высоченного потолка украшены позолоченной лепниной. Трио скрипачей, глядя в ноты, наигрывает спокойные классические мотивы, создавая атмосферу светского раута в дворянском доме. На двух столиках, накрытых синей скатертью, расставлены коньячные бокалы с терпким напитком. Шампанского и закуски нет, зато коньяка предостаточно. Коньячный завод — главный спонсор фестиваля. Аккредитованным журналистам предлагали даже экскурсию на завод с бесплатной дегустацией, но я отказался. Пресса — люди второго сорта, им запрещено проходить к вестибюлю главного входа. Сладость шампанского — для ухвативших за хвост птицу счастья, для состоявшихся и состоятельных, для не привыкших присматриваться к правой колонке меню в ресторанах и ценникам в бутиках с дизайнерским трикотажем и замшевыми мокасинами. Коньячная горечь — для проигравших сражение за престижное потребление, для жалующихся на фарт и произвол властей, для обслуги пьющих сладкое шампанское, для откладывающих доллар в месяц, чтобы раз в пятилетку приобрести новые турецкие джинсы на вещевом рынке. Придется накачиваться коньяком в одиночку — друзей и знакомых в репортерской среде у меня нет. На фуршетах в центрах современного искусства я обычно пью коктейль “Арт-критик” — смешиваю дармовой коньяк и красное вино в пропорции один к трем. Четыре коктейля — и я становлюсь опасным типчиком, способным к физическому насилию, сквернословию и уничтожению объектов искусства, представленных на выставке. Главное — перед коктейлями успеть взять пресс-релиз, чтобы с похмелья сподобиться написать статью в журнал.
Я, пропустив предварительно к столу женщин и старших, беру бокал с коньяком и отхожу в сторонку, к колонне тосканского ордера серо — изумрудного цвета. Я не умею пить коньяк медленно. Мне не понять алкогольных эстетов, смакующих его в ротовой полости. Я пью коньяк не ради вкусовых качеств, а чтобы поскорей опьянеть. Собравшись с духом, залпом выпиваю. Хочется закусить, но нечем. Приходится впиться губами в запястье. А в вестибюле главного входа небось полным-полно закуси: тарталетки с голландским сыром, канапе, бутерброды с сельдью, нарезанные яблоки, свежий виноград. Буржуи едят ананасы и рябчиков жуют, как писал пламенный трибун революции. Спутницы богачей демонстративно выпячивают бюст, чтобы акцентировать внимание на драгоценных ожерельях, украшающих область декольте. Вот тебе, Веля, и стимул перебраться из второстепенной публики в авангард.
Коньяк быстро дал о себе знать. Вскоре за первым бокалом были выпиты второй и третий. Журналисты разбились по кучкам и принялись болтать о своем наболевшем, а я продолжал одиноко стоять в сторонке, не помышляя о том, что можно завести новые связи. Пьяным, развязанным языком легко налаживать контакты, да только порой, протрезвев, понимаешь, что данные знакомства тебе совсем ни к чему. Прицепишься к какой-нибудь бабе бальзаковского возраста, страдающей от отсутствия половой жизни, примешься навешивать на уши небылицы на любые темы — от положения Экваториальной Гвинеи на международной арене до осмысления культурологических кодов позапрошлогоднего поэтического фестиваля, который посвящен памяти Максимилиана Волошина. Гонишь, сочиняешь на ходу, фантазируешь, завираешься. Баба млеет и тает от словесного напора, предлагает продолжить общение, выпив за знакомство у нее дома. Очутившись в квартире одинокой женщины, пьешь из горла первой попавшейся бутылки в домашнем баре. Она валит тебя на кровать, второпях расстегивает ширинку, стягивает штаны и остервенело принимается высасывать семенную жидкость. А потом валишься на нее всем телом, и происходит сношение в рабоче-крестьянской позе. Дальше — провал в памяти. Просыпаешься на грязной простыне от непривычного запаха прелых подмышек. Под боком дрыхнет совсем непривлекательная туша, похрапывающая во сне. Все вокруг тебе кажется враждебным и старомодным. Бросаются в глаза пыль на серванте и паутина по углам. Порой слышны мышиные скребки. Замечаешь мозоли на пятках и подгнивающие ногти на бабьих ногах. Стараясь не разбудить партнершу, ты тихонько одеваешься и бежишь прочь из чужой квартиры, оставив входную дверь незакрытой, а бальзаковскую дамочку — наполненной сонными амурными фантазмами и надеждой на пробуждение с влюбленным мачо. И остается несмываемый осадок, что поступил нехорошо, нагадив в душу несчастному человеку. Поэтому я предпочитаю воздержаться от пьяных знакомств после смены рода деятельности. Я поплелся вверх по лестнице в самом хвосте журналистской вереницы, дабы не путаться под ногами новых коллег. Проходя мимо скрипачей, складывавших уже инструменты в футляры, я зааплодировал с громким комментарием “Браво!”. Музыканты с пониманием улыбнулись и ответили поклоном на мою хмельную браваду.
Бредя по лестницам между ярусами и коридорам театра, я посматриваю на орнаменты бронзовых инкрустаций, светильники и канделябры. Оперный театр — это нетронутый островок истинного зодчества, чудом сохранившийся в мире практичной архитектуры из стекла и бетона. Схема ходов театра столь запутанна, что я умудряюсь заблудиться почти каждый раз. Для прессы зарезервировали самый верхний ярус. Я присел в самом первом ряду, вцепившись в перила. Ложа прессы была заполнена едва ли наполовину, боковые места пустовали. Я завороженно взглянул вниз — на партер, бенуар и бельэтаж. В элитных ложах заканчивали рассаживаться улыбающиеся знаменитости, приветствовавшие друг друга короткими поцелуями или крепкими объятиями. В центре бельэтажа, прямо напротив сцены, в так называемой царской ложе, разместились губернатор и мэр со свитой телохранителей и помощников. Я пристально рассматривал потолок с четырьмя картинами художника Лефлера в виде медальонов. Изображенные на картинах сцены из произведений Шекспира “Гамлет”, “Зимняя сказка”, “Сон в летнюю ночь”, “Как вам это понравится” наталкивают на думы о вечном. Хрустальная люстра поражает изяществом ажурных деталей. Бордовый занавес, расшитый золотыми нитями, придает помпезности монументальному интерьеру.
Пусть я и не сижу в бенуаре с длинноногой фотомоделью, но все равно мне повезло оказаться в числе избранных, прорвавшихся на главное событие года в Одессе. Мигом забывается вонь торговых закоулков на Привозе, шестнадцатиэтажная серость поселков Таирово и Котовского, однообразные хрущевки на Черемушках, дымящие трубы на Бугаёвке, разваливающиеся железнодорожные пакгаузы на Товарной, разбитые дороги на Курсаках, грозящий рухнуть в любой момент Горбатый мост, покосившиеся лачуги из ракушечника на Молдаванке, затопляемая ливнями многострадальная Пересыпь, заброшенная грязелечебница на Куяльницком лимане, цыганский поселок Палермо с наркотрафиком и работорговлей. Ты осознаешь, что никогда по своей воле не уедешь из Одессы, потому что нигде не найдешь столь великолепного театра, с крыши которого отчетливо виднеются белые круизные лайнеры, заходящие в порт и привозящие туристов из всех уголков нашего причудливого мира.
В ложах погасло освещение. Остались гореть только мощные прожекторы, направленные на сцену. Ведущие церемонии, брюзжащий зануда Александр Гордон и говорливая теледива Маша Ефросинина, вышли на сцену и принялись нахваливать спонсоров фестиваля, не пожалевших денег для комфорта приезжих киношников. Ведущие по очереди называли фамилии почетных гостей. Короткие и обязательные речи мэра и губернатора состояли из общих фраз и были встречены взыскательной публикой с прохладцей.
Зал замер в ожидании. Всегда мрачный, немногословный Гордон улыбнулся и сказал:
— А сейчас на сцене появится человек, не нуждающийся в дополнительном представлении. Я не собираюсь перечислять его регалии, титулы, звания. Я не знаю больше людей, в честь которых еще при жизни в Одессе назвали целый бульвар. Встречайте — Михаил Жванецкий.
Михаил Михайлович вышел, будто из ниоткуда, материализовавшись из кромешной тьмы. Появился словно из народа. И пока Михаил Михайлович добирался до сцены, все, не сговариваясь, поднялись и устроили овацию. Жванецкому аплодировали журналисты, видеооператоры, банкиры, жулики, спекулянты, аферисты, фальшивомонетчики, комедианты, гримеры, бутафоры, мэр и губернатор.
— Присядьте, дамы и господа, присядьте, пожалуйста. Я прекрасно понимаю, что вы все меня очень рады видеть, но овация до выступления — это уже слишком.
Жванецкий рассказал о том, что каждое лето обязательно проводит в Одессе на даче рядом с морем и пишет миниатюры. Смысл сказанного поняли все в зале — от бабуль-билетерш до областных тузов: “Жить в Одессе летом — это высшее счастье для человека, не сравнимое ни с чем”.
Я пренебрег профессиональным долгом и не пошел по окончании церемонии на пресс-конференцию. Мне хотелось июльского воздуха и приключений. Петляя в толпе, я вернулся к боковому вестибюлю. Фуршетный коньяк закончился. Догнаться было нечем. Слегка разочарованный, я, минуя охранников, очутился в уютном дворике, именуемом Пале-Рояль, а новоявленные Гэтсби, блиставшие нарядами на красной ковровой дорожке, поехали в Аркадию гулять по ночным клубам и втягивать носом белые кокаиновые дорожки.
Пале-Рояль, садик между Оперным театром и Екатерининской, — самое романтическое место свиданий в старом городе. Когда в центре дворика бил фонтанчик, то все скамейки были заняты влюбленными парочками. После того как подземные коммуникации фонтана прогнили и пришли в полную негодность, посещаемость Пале-Рояля целующимися резко упала. Я присел на первую от бокового входа в театр скамью. Пятница, вечер, июль, Одесса, я преисполнен пьяного человеколюбия. Я покосился на фонтан, увенчанный статуей полуобнаженной римлянки под зонтиком. И меня потянуло на девочек.
Прошмыгнув под аркой, я оказался на Екатерининской улице и объявился в “Искре”. За отдельными столиками под сенью каштана сидели Лара Леонова и Кубарь. Татуировщик болтал по телефону. Фотомастерица размешивала ложечкой сахар в чашке.
— Лара, поделитесь впечатлениями о церемонии. Сумели заснять что-нибудь компрометирующее? Может, в кадр попало, что кто-нибудь из дамочек в просвечивающих платьях не надел трусики?
— Я фотографировала лица. Пикантные подробности — не мой профиль. Снимать компромат — удел папарацци, а я девушка с принципами и чту неприкосновенное пространство других людей.
— Все с вами понятно, Леонова. Выпускницу института благородных девиц из вас ни за что не вытравить.
— Неискоренимый шутник вы, Недопёкин. Хлебом не корми — дай посмеяться.
— Какие люди без охраны! Недопёкин собственной персоной! — приветствовал меня Кубарь, закончивший говорить по телефону.
— Ага, Недопёкин, он самый, — сказал я и от Лары перебрался к Кубарю.
— А что это за пластиковая карточка у тебя на шее? — полюбопытствовал мастер нательного рисунка.
Я и забыл, что у меня на шее болтается фестивальный пропуск, на котором значится: “Velimir Nedopyokin, PRESS”. Я тотчас же снял и положил его в задний карман брюк.
— Понимаешь, Кубарь, ваше поколение кричало, что требуют перемен ваши сердца и глаза. Оно, требование, оказывается, в вашем смехе, слезах и пульсации вен. И вы ждали перемен. А мое поколение не кричит и не ждет перемен. Я захотел перемен и изменил свою жизнь. Стал светским обозревателем журнала “Luxury”. Вы скорее поколение слов, а нас уместней назвать поколением дел.
Татуировщик выдержал длиннющую паузу:
— Эх, Веля, ну вроде поменял ты работенку. Но ведь ты как стучал по клавиатуре, так и продолжаешь, только теперь оперируешь буквами, а не цифрами. А слабо пойти на завод и начать карьеру токарем второго разряда? Руками по-настоящему поработать? Чтобы мозоли на пальцах? Чтобы под ногтями сажа? Конечно, ты не хочешь создавать продукт. С бумажками ведь легче возиться.
— Кубарь, я для себя живу, а трепотню о необходимости увеличивать темпы производства всегда пропускаю мимо ушей. Если ты так за державу радеешь, то бросай набивать татуировки и сам иди поднимать промышленность. У тебя ведь высшее образование, факультет машиностроения в Политехническом закончил, если не ошибаюсь? Так чего же ты, дипломированный специалист, девкам крестцы уродуешь вместо действительно полезных для страны дел, а?
— Недопёкин, с тобой невозможно разговаривать. Ты постоянно переводишь стрелки на других.
— Ладно, не будем. Чего так мало народу сегодня? Куда подевались красотки?
— А все на Потемкинской лестнице. В рамках кинофестиваля бесплатный показ “Броненосца └Потемкина“”. У подножия лестницы соорудили сцену, на нее проецируется кинокартина. Ступени вместо кресел. Демонстрировать фильм, прославивший Одессу в месте, где происходит кульминационная сцена со скатывающейся вниз детской коляской, я считаю хорошим подарком одесситам от организаторов фестиваля.
— А когда начало?
— Да уже с минуты на минуту должен начаться. Ты успеешь, здесь же совсем близко.
— Тогда бывай, дядя Кубарь!
— Арриведерчи, Недопёкин!
Дюк, облаченный в римскую тогу, указывает на склоны, плотно оккупированные акациями, как бы пытаясь сказать сквозь тень веков: “Посмотрите, какая благодать вокруг!”. Фуникулером на двенадцать мест, медлительно ползущим по рельсам, как сонливая улитка, я никогда не пользуюсь. Пока я молод и здоров, не буду себе отказывать в удовольствии спуститься или подняться пешком по Потемкинской лестнице. Благодаря продуманному соотношению пролетов и площадок я не устаю даже при самом быстром подъеме к Дюку де Ришелье. Каждая из ста девяносто двух гранитных ступеней величественной лестницы за свою историю, начавшуюся в 1841 году, знавала подошвы ботинок и сапог многих людей. Ступени помнят прикосновения каблуков Владимира Высоцкого и босоножек Марины Влади, спускавшихся в порт, чтобы прокатиться на “Шота Руставели”. В советское время туристические группы в обязательном порядке фотографировались, стоя лицом к Дюку, чтобы на заднем плане виднелся морской вокзал. Приехавшие отдыхать в Одессу жители лесистых равнин по возвращении домой горделиво показывали снимки. Отпуск в городе солнца, моря и ветра считался шиком. На рубеже веков за морским вокзалом возвели высотный отель “ODESSA”, испоганивший вид на акваторию порта, и одним местом для туристской фотосъемки стало меньше.
Но мне Потемкинская лестница навсегда запомнилась не апрельскими столпотворениями на Юморине, а акцией памяти Майкла Джексона летом 2009 года. На каждой ступени возле парапетов зажгли по свечке. Я никогда больше не видел лестницу столь красивой, как в ту ночь. Мои ровесники на самом верхнем пролете хором пели песни кумира. Огоньки горели, а молодежь скандировала: “All I wanna say is that: they don’t really care about us”. Пластичные юноши и девушки возле Дюка имитировали лунную походку Майкла. Сверстники, того не понимая, на самом деле прощались не с певцом, а с детством и юностью. Похоронив Джексона, мое поколение окончательно рассталось с отроческими иллюзиями и стало взрослым.
Поздним июльским вечером креативные менеджеры фестиваля превратили лестницу-символ в кинотеатр под открытым небом. Посмотреть черно-белое творение Сергея Эйзенштейна пришли как аборигены, так и сезонные гости. Для придания драматизма шедевру немого кино пригласили духовой оркестр.
— Велимир, здравствуй. Какими судьбами? — прямо у Дюка столкнулся с Кариной.
— О, привет, я пришел “Броненосец └Потемкин“” глянуть, ищу как раз спутницу на вечер. Ты с кем-то или сама?
— Сама.
— Тогда идем вместе?
— Ок.
— Слушай, а чего Наташи не было в Оперном?
— Она улетела на съемки в Питер.
Мы спустились по лестнице на три пролета вниз, нашли свободное место на ступенях и сели. Начался фильм, валторны и тромбоны заглушили шум проезжающих автомобилей.
— Карина, помнишь, мы курили траву на вечеринке у Наташи?
— Помню. А что?
— У тебя с собой сейчас случайно нет косяка? Неплохо было бы дунуть. Тогда добротная трава была.
— Есть пяточка, но ведь ты не собираешься курить прямо тут? Тебя загребут в два счета. Придется потом штуку зелени отдать, чтобы откупиться. Оно тебе надо?
— Карина, спокойно. Я знаю, что делаю.
Карина из пурпурного лакового клатча достала пяточку с пьезовой зажигалкой. Я сделал пару хапок. И стало мне хорошо-хорошо. Я не смотрел на экран, где показывали матросов, взбунтовавшихся против кормежки червивым мясом. Мне не было дела до милиционеров с овчарками, зрителей и Карины. Я глядел на звезды. Там, в далеких галактиках, наверное, нет богатых и бедных, войн и эпидемий, заводского грохота и гудков тепловозов, а царит любовь и тишина…
Хотя я и имел сексуальные планы на вечер и Карину, но после марихуаны мне расхотелось. Входить в девушек с азиатской кровью надо только на трезвую голову. А для алкогольно-наркотических слияний есть славянки. Я покинул ее, ничего не сказав напоследок. Лишь чмокнул в щечку. Современное немое кино.
Я остановил на Екатерининской голубые “Жигули”.
— Двадцать гривен, Транспортная улица.
— Падай, — коротко и ясно ответил усатый дедок.
Вечер открытия кинофестиваля закончился для меня без взломов мохнатых сейфов.
11
Через день меня послали на мастер-класс голливудского актера Джона Малковича. Кристина затребовала подробный отчет о выступлении заокеанской знаменитости перед слушателями летней киношколы и аккредитованными журналистами. Мне предстояло написать о человеке, о котором я ничего не знал. Американский кинематограф для меня закончился на “Титанике” с Леонардо ди Каприо. В детстве я любил смотреть “Терминатор” с Арнольдом Шварценеггером и мечтал быть сильным и всемогущим, как он. Наверное, я один из миллионов сверстников, кому имена Джонни Деппа, Орландо Блума и Джорджа Клуни совершенно ничего не говорят. Я привык к советскому и российскому кинематографу.
Кто такой этот Джон Гэйвин Малкович? Почему фамилия оканчивается на “ович”? Поляк? Белорус? Еврей? Что он сделал весомого, что сняли фильм “Быть Джоном Малковичем”? Я не искал в Интернете ответы на эти вопросы, авантюрно пойдя на мастер-класс неподготовленным.
Появление на Молдаванке голливудской знаменитости — неслыханное событие. Тысячи людей хотели проникнуть в большой зал кинотеатра “Родина”, чтобы увидеть живьем Малковича. Особо настырные совали охранникам купюры, но бугаи решительно отказывались. Каждую минуту подходили беспокойные парни и девушки с вопросом: “У вас нет, случайно, лишнего пропуска?” Желающие послушать Малковича сидели в проходах, на ступенях, ведущих к сцене, и прижимались к стенам. Я сначала оккупировал сидячее место, но потом перебрался в пресс-центр, где велась прямая трансляция происходящего. Я всматривался в глаза людей и видел в них ожидание чуда, надежду на нечто сверхъестественное. Неужели они верили в то, что Малкович чем-то отличается от обычного человека? Неужели им еще непонятно, что жизнь голливудских звезд широко освещается в прессе лишь для отвлечения простых людей от насущных проблем? Для кого Ги Дебор написал “Общество спектакля”?
Разве это тайна, что Малкович как актер и в подметки не годится тому же Олегу Меньшикову? Мне стало страшно в одном зале со стадом психов, одурманенных иллюзиями о голливудских божествах. В “Родине” собрались дети глобализации, у которых нет чувства Родины.
Я смотрел в монитор. Лысый шестидесятилетний дядька с оттопыренными ушами, отдаленно похожий на Ролана Быкова, отвечал на вопросы из зала простыми короткими фразами. Шепелявый переводчик произносил по-русски банальные мысли Малковича: “Я много наслышан о вашем городе. Одесса — это место, где снимал Эйзенштейн. Я рад быть почетным гостем кинофестиваля. Уверен, что проведение фестиваля станет хорошей традицией и послужит толчком к развитию кино на Украине. Я непременно хочу посетить следующий фестиваль. В Одессе замечательная публика”. Хотя мероприятие было анонсировано как мастер-класс, но превратилось в тривиальную пресс-конференцию. Малкович не показывал актерские приемы и не делился секретами профессионализма, а лопухи в зале все равно восхищенно хлопали.
Когда мастер-класс близился к концу, зазвонил мобильник. Меня решила побеспокоить Лидия Федорова.
— Привет, Федорова. Я почти уверен, ты звонишь, чтобы узнать, как попасть на мастер-класс Джона Малковича. Спешу сообщить, помочь тебе я ничем не могу, мастер-класс скучноват и должен уже закончиться с минуты на минуту.
— Привет, Недопёкин. У меня отпуск только в августе, сейчас я на работе, так что на мастер-класс Малковича я бы в любом случае не попала, да и вообще не собиралась на него. Хотела спросить: как пробраться на вечерние конкурсные показы? Ты не мог бы что-нибудь придумать?
— Я не фокусник-маг, но если будет возможность, то я постараюсь помочь. Если что — сразу наберу.
Я покинул пресс-центр и пошел к главному входу. Я заметил, что пустует столик в вестибюле, где выдают пропуска аккредитованным журналистам, но за соседним столиком сидят студентки, устроившиеся работать на фестиваль вспомогательным персоналом. Теоретически можно подойти и украсть пропуск, но риск быть пойманным с поличным очень велик. Я насчитал аж четырех охранников. Да и камеры видеонаблюдения наверняка установлены. В вестибюле топталось около полусотни человек, но, как оказалось впоследствии, столпотворение только мне на руку.
Я бесцеремонно сел за круглый столик, предназначенный для киношников. Налил минеральной воды в одноразовый стаканчик и принялся в тени обдумывать план действий. Я не страдаю клептоманией и ничего доселе преднамеренно не воровал. Добродушный вор Деточкин для меня никогда не служил образцом для подражания, но ради Федоровой мне захотелось совершить сомнительный поступок. Пусть обрадуется рядовая служащая городского совета. Я затаил было обиду на Лиду, но уже простил ее. Мы как-то стояли вместе возле арт-центра на Пушкинской перед открытием выставки киевского художника-абстракциониста, пользующегося популярностью только у лиц, состоящих длительные сроки на учете в психоневрологическом диспансере. Владелец арт-центра с улыбкой на миллион долларов въезжал в свои владения на черном кабриолете “Rolls-Royce Phantome”, покуривая кубинскую сигару и приветствуя гостей выставки троекратным сигналом авто. “Живут же люди!” — восторженно сказала Федорова. “Это пыль в глаза, очнись!” — ответил я. “Ты просто завидуешь его успешности!” — утвердительно выразилась Лида. Мне не хотелось спорить, и я замолк. Вскоре владельца арт-центра застрелили в Пале-Рояле, после себя он оставил долгов на десять миллионов американских денег. Время рассудило нас.
Даже если меня застукают охранники или вспомогательный персонал за кражей пластикового пропуска, то что мне за это грозит? Сомневаюсь, что делу дадут ход. Кому нужны скандалы на фестивале? Скорей всего, пожурят и скажут, чтобы больше так не делал. Или вообще отмажусь, соврав, что просто взял пропуск посмотреть и сравнить со своим. Мол, коллеги говорят, что бывает несколько видов аккредитаций для прессы с различными степенями ограничений.
Тянуть время не стоило. Выдающая пропуска девушка могла вернуться в любой момент. Я встал и решительно двинулся в вестибюль. К радости, вся четверка охранников прямо передо мной пошла из вестибюля на обед в кафе кинотеатра. Столик с пропусками все еще пустовал. Я подошел и сделал вид, что читаю афишу. Сидящие за соседним столиком студентки и не посмотрели в мою сторону, оживленно разговаривая с парнями с длинными дредами, выдававшими в них любителей регги и марихуаны. Я опустил взгляд вниз с афиши на картонную коробку с пропусками. Несмотря на третий день работы кинофестиваля, еще не все журналисты получили пропуска. Я ухватил первый попавшийся, дошел до туалета и закрылся в кабинке. В ладони был пропуск, на котором значилось: “Nataliya Sinyavskaya, PRESS”. Я повертел его и решил, что пока не буду сообщать Федоровой о подарке. Слишком мало времени прошло с момента ее звонка.
Добыть канатик для пропуска не составило большого труда. Коробки с бесплатной фестивальной атрибутикой стояли без присмотра, и никто не контролировал журналистов, бравших на память сувениры. Помимо канатика, я взял для Лиды алую торбочку с глянцевым каталогом.
После обеда значились пресс-конференция Федора Бондарчука, сыгравшего главную роль в фильме “Два дня”, и журналистский показ “Любовь втроем” Тома Тыквера. Московского бритоголового актера и режиссера я, конечно же, знал по многим работам в кино, а вот что снимает немец — для меня было неведомо.
Кондиционеры работали на полную мощность, в пресс-центре было холодновато, и я вновь вышел к главному входу в “Родину” с надеждой встретить Валерию Гай Германику. Я всматривался в лица фестивальной публики, но вместо ровесницы — успешного режиссера заметил ровесницу — успешную поэтессу. Вера Полозкова покуривала в сторонке, пытаясь остаться незамеченной. Красный нос картошкой, густые черные брови, широкие бедра, пляжная тряпичная сумка на плече, серое бесформенное платье, скрывающее явные недостатки фигуры. Верочка мне противна несоответствием художественного образа и реального человека. Крепкая рязанская коренастая бабища выдает себя за хрупкую, ранимую девчушечку с тонкой душевной организацией. Ей бы коров доить и быкам хвосты крутить в фермерском хозяйстве, а она сочиняет претенциозные вирши и гастролирует по клубам от Калининграда до Владивостока. Могучие ручищи Верочки пригодились бы при прополке грядок или уборке картошки. И чего Полозкова в Одессу наведалась? Что ей здесь надо? На Привозе любая торговка сочней рифмует, чем стихопишущая девочка-вундеркинд, прославившаяся благодаря публикации сочинений в своем живом журнале.
— Недопёкин, здравствуйте, вы таки посещаете кинофестиваль? Не ожидал вас здесь увидеть, — услышал я за спиной баритон.
— А, Денис Никифорович, здравствуйте. Ваши труды по моему культурному воспитанию не пропали зря, — обернулся я к импозантному мужчине в пробковом шлеме колонизатора и порезами от бритья на горле.
Денис Никифорович Буряченко — мой институтский куратор, преподаватель международной экономики. Ежеквартально водил нашу группу по театрам, музеям и галереям. Прививал любовь к искусству студентам из районных центров, где, кроме танцевальной самодеятельности и вокально-инструментального ансамбля, больше ничего нет. Платил из своего кармана за билеты беднейших студентов. Принципиально не брал взятки за экзамены у нерадивых учеников, заставляя знать предмет и порой отправляя пять раз на пересдачу. Прогульщиков на парах у него никогда не было, ходили даже самые отъявленные разгильдяи, так как знали, что на зачете и экзамене нельзя будет договориться. Конечно, над честным педагогом, склонным к культурному просвещению студентов, посмеивались в деканате. Другие кураторы групп лишь выполняли посреднические функции при передаче взяток от студентов (деньги для “решения вопросов” собирала староста) экзаменаторам. Буряченко защитил кандидатскую диссертацию, но аккуратно пользоваться безопасной бритвой так и не научился.
— Велимир, а какие у вас впечатления? Понравилось что-то?
— А я тут по работе. В основном хожу по мастер-классам и пресс-конференциям. Подался в журналистику. Вы водили нас в студенческие годы по культурным местам, и вот тяга к прекрасному пересилила финансовую рутину. Так что ваше кураторство очень повлияло на меня, за что я вам благодарен.
— Экономистов и финансистов сейчас полным-полно, а работа в журналистике поинтересней будет. Рад, что вы себя нашли в профессии.
Я оставил Дениса Никифоровича, так и не узнав, с кем он пришел в “Родину”. Мне очень хотелось увидеть спутницу Буряченко, потому что на экскурсии он часто брал с собой пассий, и это всегда были превосходные дамы, но ни на одной из них он так и не женился. Наверное, до сих пор живет с мамой. Впрочем, как и я.
Федор Бондарчук на пресс-конференции смотрелся сибаритствующим барином, заехавшим в свои далекие владения справиться о делах. Вяло комментировал столичные кинематографические сплетни, говорил, что главная роль в фильме “Два дня” Авдотьи Смирновой сыграна им с удовольствием. Но все присутствующие засматривались не на Бондарчука, а на севшего в ряду для особо важных персон Никиту Михалкова. Оскароносный директор зашел в зал тихо и без помпы, в сопровождении телохранителя и принялся внимательно слушать Бондарчука, закинув ногу на ногу. Утомленный солнцем выглядел серьезно и сосредоточенно, как и подобает мэтру, лишь изредка пощипывая себя за усы большим и указательным пальцами левой руки.
Я поглядывал то на Бондарчука, то на Михалкова, и мне пришла на ум одна закономерность. Что объединяет Федора Бондарчука, Никиту Михалкова и Авдотью Смирнову, помимо того, что вся троица — режиссеры и актеры? Перечисленная компания своей карьерой в огромной степени обязана знаменитым отцам. Кем был бы Федя Бондарчук без гениального отца, снявшего великие фильмы “Судьба человека” и “Война и мир”? Дворником, сантехником, трубочистом? Кем был бы Никита Михалков без папы, способного ужиться с любой властью? Учителем русского языка в школе? Костюмером в театре на московской окраине? Заведующим библиотекой при кулинарном техникуме? Снимала бы кино Авдотья Смирнова без покровительства бати, поставившего “Белорусский вокзал”, который наши потомки, рыдая, будут смотреть и через триста лет?
Отцы моих ровесников — потерянное поколение, вынужденное приспосабливаться к капиталистическому мироустройству. Наши отцы воспитывались с верой в дружбу, взаимовыручку, коллективизм и потерпели болезненный крах идеалов. Дипломированные инженеры, вынужденные сменить чертежные доски на клетчатые баулы, часто срывали агрессию и комплексы собственной нереализованности на женах и детях. Многие беспробудно пили во дворах, пытаясь утопить боль в горькой. А наши матери в это время вкалывали на двух-трех работах, дабы поднять нас на ноги.
Мой отец бросил нас с матерью десять лет назад. Мы устали от его алкоголизма, грубости, невыдержанности, хмельных дебошей с рукоприкладством, семейных разборок с битьем посуды и вызовом соседями милицейских нарядов. Мой папа, в отличие от отцов Бондарчука, Михалкова и Смирновой, не проторил мне дорожку в светлое беспечное будущее с вояжами по зарубежным фестивалям, государственными премиями и комплиментарными отзывами обычно дерзких кинокритиков. Но я его не виню в том, что он ушел из семьи. Со временем он будет сильно раскаиваться, но будет уже поздно.
Мой отец ушел в начале 2000 года, когда у моих одноклассников отцы попросту умирали. Сначала у Вадика Семеновича, тощего троечника, всегда терявшегося при невозможности подсмотреть в учебник при устном ответе. Его родители остались без работы после ликвидации завода металлорежущих станков и занимались тем, что закупали на рассвете оптом овощи на Привозе и продавали их на несанкционированном базарчике недалеко от школы, ежедневно платя дань участковому. Тюки с товаром таскали вручную, транспорт делал бизнес Семеновичей нерентабельным. В феврале отец Вадика заболел гриппом и не смог выздороветь. На поминках я и многие одноклассники впервые попробовали водку. После смерти отца Вадик занял место на базарчике. Рано утром, до начала занятий, он помогал матери доставлять овощи с Привоза, а после уроков торговал на точке. Никто в классе не посмел насмехаться над товарищем, у которого в одночасье оборвалось детство, сменившись суровой, взрослой жизнью. А в начале марта умер отец у Сережи Плещеева, отличника, впоследствии единственного золотого медалиста в нашей параллели из трех классов. Отец Сережи был дальнобойщиком. После очередного рейса он лег спать дома и не проснулся. У сорокалетнего здоровенного мужика за центнер весом не выдержало сердце. Мы поехали на похороны, чтобы поддержать Сережу. Хоронили на Северном кладбище, за пределами городской черты. Вместо железного креста поставили деревянный: у матери Сережи, работавшей в регистратуре шестой поликлиники, не было средств. Бюджетникам задерживали зарплату по полгода, а умерший отец приносил в семью львиную часть денег. Я никогда не забуду плач возле креста внезапно овдовевшей женщины, упавшей на колени в весеннее грязевое месиво и не знающей, как дальше быть и воспитывать сына. Сережа держался достойно, но все равно не удержался от слез. На обратном пути я набрался смелости и подошел к Плещеевой: “Крепитесь, тетя Таня! У вас есть Сережа, и вы должны для него жить. Умер ваш муж, но сын никуда не делся. Сережа обязательно станет человеком, которым бы гордился его отец”. Тетя Таня едва слышно вымолвила: “Спасибо, Веля. Я постараюсь”. Мама Сережи и сейчас работает в шестой поликлинике. Когда я изредка заболеваю и иду к врачу, то мне всегда приходится брать у нее свою карточку. Всегда попадаю на ее смену. Тетя Таня направляет меня к самым квалифицированным специалистам.
А в конце марта двухтысячного убили отца у Илоны Филиппенко, худощавой зазнайки с родимым пятном на щеке. Ее отец занимался незаконными валютными операциями, или, как говорят в Одессе, “стоял менялой”. Исправно отдавал по установленной таксе легальной и нелегальной крышам. Получил пять пулевых ранений в подъезде. Скончался, истекая кровью, на пороге квартиры, на руках у жены и дочерей.
Пресс-конференция Федора Бондарчука закончилась. Внимание прессы переключилось на просмотр фильма “Любовь втроем” Тома Тыквера. Поначалу ничего не предвещало потрясений. Двое мужчин и женщина переживают кризис среднего возраста. Семейная пара не может завести ребенка, женщина, по-видимому, страдает бесплодием и начинает изменять мужу. Казалось бы, классический любовный треугольник, ничего нового. Но потом муж и любовник случайно пересекаются в бане, и мастурбирующий любовник кончает на лицо мужу. Мне стало не по себе, а присутствующие в зале, наоборот, заулыбались.Я хотел немедленно уйти, но решил остаться и посмотреть, что будет дальше. Когда муж и любовник слились в постельной сцене, то я едва сдержался, чтобы не облевать впереди сидящих репортеров. Гомосексуальный контакт вызвал бурю оваций среди пишущей братии. Я понял, почему журналистов называют представителями второй древнейшей профессии. Я не выдержал и ушел. Мне не хотелось знать, чем заканчивается фильм “Любовь втроем”.
Идя домой мимо Привоза, я набрал номер Федоровой. Звон гирь и весов вместе с громкими зазывающими возгласами продавцов создавал неповторимую торговую симфонию. Воняло кислой капустой и солеными огурцами.
— Лида, у меня для тебя хорошая новость. Я раздобыл журналистский пропуск для тебя. Сможешь теперь беспрепятственно, а главное — бесплатно ходить на вечерние показы.
— Веля, ну ты молодец. Я не ожидала. Спасибо, Недопёкин! До встречи в “Искре”!
— Пока!
12
Я появился в “Искре” загодя. Лидия не заставила себя долго ждать.
— Привет, дорогой. Какое пиво тебе заказать? Я угощаю.
Бармен поставил перед нами бокалы, и мы стали потягивать пиво через трубочки, хотя со стороны это смотрится детским баловством.
— Лид, а тебе пиво не вредно? От него вроде поправляются.
— Ой, какие мои годы. Я баба молодая, сбросить лишние килограммы для меня еще не проблема.
— А я не люблю, когда девушки пиво пьют, особенно молодые. Достаточно раз взглянуть на даму с пивом, как навсегда перестаешь ее хотеть.
— Это у тебя одесский снобизм, Недопёкин. Будь проще и не придирайся по пустякам.
Я хотел было парировать выпад Федоровой, но возникли непредвиденные обстоятельства, заставившие меня замолкнуть. В “Искру”, держась за руки, вошли кутюрье Кирилл Ливанов и мой заклятый враг Сергей Арбузов. Судя по довольным выражениям лиц, между ними было нечто явно большее, чем крепкая мужская дружба. Парочка села в обнимку на черный кожаный диван и подозвала официантку.
— Вот тебе на. В последний раз я Арбуза видел на презентации новой коллекции Ливанова. Он оказывал знаки внимания Алёнушке-модели. Мне потом Наташа Март сказала, что вряд ли между ними может быть что-то серьезное. Оказалось, что заигрывание с Алёнушкой было для отвода глаз. Теперь я понял, почему Арбуз появился на показе в “Arcadia Plaza”, — медленно произнес я.
— А что тебя удивляет? Сейчас многие не скрывают гомосексуальных отношений, двадцать первый век все-таки, — ответила Лида.
— У меня, если честно, не укладывается в голове, что Арбуз педераст. Ну и новости. Даже не знаю, как теперь поступить. Я ведь планировал расквитаться с ним по-мужски.
— Эй, Веля, ты чего? Ты ведь герой, храбрец! Чего ты сидишь? Отомсти врагу за клевету. Выясните на кулаках, кто из вас прав. Ты ведь так хотел физической расправы.
— Да пошел он! Мне западло об него руки пачкать. Он теперь не мой враг, а пустое место. Пусть себе долбится с Ливановым. Флаг им в руки, совет да любовь!
— Гомосексуалисты тоже люди и имеют право на личную жизнь!
— Пусть валят в страны, где разрешены однополые браки, а наше общество педерастов будет всегда отвергать!
Ливанов и Арбуз слились в горячем поцелуе, не постеснявшись посетителей. Сергей постоянно пощупывал модельера за колено — видно, у геев свои ритуалы заигрывания. Наша с Федоровой дружеская встреча грозила перерасти в ссору из-за парочки обнаглевших педерастов. Еще пара реплик на повышенных тонах — и я бы с Лидой окончательно разругался. Но, видимо, в тот июльский вечер суждено было случаться самым неожиданным встречам.
— О, Недопёкин, мальчишка, который все никак не может повзрослеть. Ну здравствуй, шалопай, — услышал я от вошедшей девушки в темных очках.
— Привет, Юна. Давно не виделись.
Юнону Новаковскую, мою бывшую девушку, я, конечно же, сразу узнал по певучему голосу. Мы расстались больше года назад и с той поры не пересекались. Заблокировали странички друг друга “вконтакте”. Я стер с жесткого диска своего ноутбука все совместные фотографии и удалил ее номер из телефона. От нее осталась лишь подаренная мне на день рождения развивающая игра для двенадцатилетних детей “Эрудит”, которую я все никак не соберусь выбросить из-за своей расхлябанности. Наши отношения не были счастливой сказкой. История знакомства ничем не примечательна. Мы оказались за одним столом в арт-кафе при игре в мафию. Город засыпает, участники, склонив головы, закрывают глаза, мафия делает свой выбор. Город просыпается, подняв головы и открыв глаза, недосчитывается нескольких мирных жителей. Мы вытащили черные карты, оказавшись вместе в преступной коалиции, и сразу начали успешно понимать друг друга без слов. Мы уничтожили всех мирных жителей, включая комиссара, победив в игре. Завязалось общение, нашлись обоюдно интересные темы. Выяснили, что часто посещаем одни и те же места, что слушаем одни и те же группы (“Muse”, “Radiohead”, “Red Hot Chili Peppers”), что читаем одних и тех же писателей (Чак Паланик, Мишель Уэльбек, Ирвинг Уэлш). Правда, познания Новаковской в кинематографе были гораздо шире моих и круг любимых режиссеров существенно отличался. Юна выделяла ленты популярных современников Педро Альмодовара и Ларса фон Триера, я же любил фильмы мертвых итальянских классиков Федерико Феллини и Пьера Паоло Пазолини. Но мы оба могли часами говорить взахлеб об Андрее Тарковском. Оказалось, что у нас около двадцати общих знакомых. Что учились в соседних школах. Что обожаем заварные пирожные в кафе “Сегед”, пешеходные прогулки по Ланжерону и посиделки с кормежкой голубей на Соборной площади возле монумента графу Воронцову. Поняв, что у нас немало совпадений в культурных предпочтениях, мы стали встречаться.
Но уже на первом свидании начался разлад. Из-за невнимательности я по привычке зашел первым в арт-кафе, не пропустив Юнону вперед. Не заметил в неосвещенном месте лужу, в которую Новаковская умудрилась наступить, промочив туфельки. При мне она не высказала никаких замечаний, но потом три дня не брала трубку и не отвечала на сообщения “вконтакте”. Стоило больших трудов выяснить причину ее недовольства.
Юнона работала танцовщицей в ансамбле военного округа, жила возле городской черты на Ленпоселке. Деньги по основному месту работы ей платили смехотворные. Приходилось подрабатывать клоунадой на новогодних утренниках в частных детских садах и плясками на корпоративных гульбищах. Строгий папа-майор запрещал дочери танцевать у шеста в стриптиз-барах. Времени на отношения у Новаковской всегда не хватало.
Мы старались придумывать оригинальные свидания. Хотели, чтобы каждая встреча была совершенно не похожа на предыдущую. В полночь, периодически попивая шампанское, мы вдвоем вальсировали в ротонде, что стоит посередине городского сада. Я не умею танцевать, и кружиться в паре с профессионалкой было для меня тяжелым испытанием, но я справился. Юнона задавала темп, а я следовал за ней, пытаясь предугадать следующее движение. Конечно, я пару раз сбивался с ритма и наступал партнерше на ногу, но она отнеслась с пониманием к моему танцевальному дилетантству. Красные, разгоряченные, уставшие, мы лобызались до рассвета, сидя на скамейке в городском саду, потому что общественный транспорт уже не ходил на Ленпоселок, а тратиться на такси не хотелось. Не будь у нас трех бутылок шампанского, вряд ли бы я вальсировал.
Мы устраивали поэтические чтения, стоя на постаменте памятника Дерибасу в самом начале Дерибасовской улицы. Крохотный бронзовый мужичок, похожий скорее на дохляка из хосписа, чем на основателя города, слушал, как Новаковская вдохновенно произносила строчки Ахматовой. Я старательно делал вид, что мне нравятся стихи уроженки Одессы в исполнении Юноны, хотя происходящее мне было не по душе. Поэзию, и Ахматову в частности, я всегда недолюбливал. А Юнона всерьез изучала Серебряный век, засиживаясь в читальном зале Горьковской библиотеки на Пастера.
Но вскоре оказалось, что совпадения в культурных предпочтениях еще ничего не значат. Парень из центра и девушка с окраины не могут быть вместе из-за разных менталитетов. Новаковская привыкла общаться с недоедающими солдатами-контрактниками, впитав их нищенское мировоззрение. Для нее было нормой в течение трех суток гастролей по области питаться бич-пакетами с лапшой “Мивина” (местный аналог “Доширака”). Я же привык к вкусной и здоровой пище. У нашей пары не было перспектив.
— Мне оставить вас наедине? — взяв меня за кисть, спросила Федорова.
— Не стоит, Лид. У меня от тебя нет секретов. Оставайся.
Лида тактично отвернулась, переключившись на кокетничанье с барменом, дав нам с Юноной возможность поговорить вдвоем. Лисья мордочка с острым носиком, в прошлом осыпаемая поцелуями, теперь не вызывала никаких положительных эмоций.
— Недопёкин, ты ничуть не изменился за год. Все тот же большой ребенок без грамма мужества. Как живешь хоть? Чем занимаешься? — полюбопытствовала бывшая пассия.
— Уволился из ТОР-банка, подался в глянец. Пописываю статейки про богатеев и знаменитостей. Ныне всем доволен, претензий и жалоб нет. А ты как?
— Танцую на круизном лайнере. Ходим из Пирея на Мадейру. Платят в евро, оклад приличный. Правда, дома бываю раз в полгода. Вот приехала родителей проведать. Скучают по мне. Долгое время не хотели отпускать, сопротивлялись, но потом сдались. Поняли, что бесполезно удерживать. Так хоть мир повидаю, а то надоело за копейки колесить по районным центрам. До генерала я все равно не дослужусь, — с иронией произнесла Новаковская.
— Конечно, какое же еще может быть будущее у украинской патриотки — только крутить задницей перед мордами зажравшихся европейцев. И еще, возможно, исполнять “приватный танец” в отдельной каюте за дополнительную плату. Знаю я, какого рода услуги оказывают наши девушки на круизных лайнерах. В шлюхи, значит, подалась. Все с тобой понятно.
— Веля, твой цинизм меня всегда поражал.
— Да, я такой себе циник, не стесняющийся в выражениях.
— Я не люблю, когда матерятся.
— А я не матерюсь, только когда люблю.
— Веля, а что мне делать прикажешь? Ждать, когда ты сделаешь карьеру и заработаешь денег на отдельное жилье? Я не хочу финансово зависеть от мужчины, вот и вынуждена прокладывать путь себе сама.
— А кто тебя вообще надоумил избрать танцы профессией? Танцы — это блажь, отдушина, выплеск эмоций, но не профессия. Вместо хореографической школы занималась бы углубленным изучением иностранных языков, толку б больше было. В общем, я даже рад, что у нас с тобой не сложилось. Хорошо, что дело не дошло до свадьбы и совместного проживания.
— А где было бы у нас с тобой это совместное проживание, ты когда-нибудь думал? С твоей мамой, что ли? Или с моими родителями? Или метаться до гроба между съемными квартирами и общежитиями? Ждать, пока кто-то из предков склеит ласты и освободит жилье?
— Юна, а ты прикажешь нам взять ипотеку и всю жизнь пахать на нее как проклятые, не видя белого света?
— Ты всегда найдешь тысячу отговорок, чтобы только ничего не делать.
— А толку с твоего деланья, а? Ты хоть когда-нибудь пыталась размышлять о том, что будет, когда тебе стукнет сорок лет? Так вот, слушай. К сорока годам в ансамбле ты уже будешь никому не нужна. Придут молодые, задорные танцовщицы, которые оттеснят тебя на третий план. А у тебя к тому времени будет лишь букет заболеваний, нажитый в репетиционном зале и на сцене. Я помню твои жалобы на здоровье, в особенности на позвоночник. У тебя будет изнывать от боли вся спина, и ни иглоукалывание, ни массаж тебе уже не помогут. Станешь никому не нужным инвалидом без семьи, детей и друзей.
— Очень приятно, Веля, слышать от тебя добрые, обнадеживающие слова. Я всегда знала, что ты замечательный парень с большим сердцем.
— Твой сарказм неуместен. Я говорю тебе чистейшую правду, без прикрас. Хочешь верь, хочешь нет, но так и случится.
— А ты не доживешь до сорока лет. Умрешь от цирроза печени. Как я вообще на тебя повелась?
— Нет, это я совершил ошибку. Чего я тогда пошел играть в мафию? Знал ведь, что в арт-кафе приличные девушки не ходят.
— Ты мерзавец, разгильдяй, болтун.
— Ладно, давай обойдемся без скандалов и выяснения отношений. Между нами все в прошлом. Незачем нагнетать обстановку и портить настроение. Ты случайно зашла в “Искру” или целенаправленно? — решил я повернуть диалог в более корректное русло.
— С Машей Герасимчук договорилась повидаться. У нее свадьба скоро намечается, как только Виталик из рейса придет.
— А ты, естественно, будешь свидетельницей. Лови букет невесты.
— Букет ловить не собираюсь и замуж не хочу.
— Ладно, Юна. Похоже, нам не о чем больше говорить.
— Тогда не буду утомлять тебя, Недопёкин. Живи как знаешь, не поминай лихом.
— И тебе всего наилучшего. Наверное, еще свидимся. Город-то у нас небольшой.
Я обратился к Лиде, увлекшейся кокетничаньем с барменом:
— Хватит отвлекать человека от работы.
— Так что там у твоей бывшей? — спросила Федорова.
— Корабельная интердевочка, по рукам пошла. Танцует на круизном лайнере, плавающем по Средиземноморью. Конченый, в общем-то, человек.
— А что ты хочешь? Каждый устраивается, как может. Будь у меня шанс попробовать силы в танцевальном ансамбле лайнера, заходящего в европейские порты, я бы тоже, наверное, все бросила и рискнула.
— А я привык ощущать твердую почву под ногами, морская стихия не для меня. Я люблю море с берега. Прислуживать чванливым французским рантье — унизительно. Лучше на родине работать за скромную зарплату, чем за вдвое большую мыть сортиры за границей, это сугубо мое личное мнение. Я вообще не планирую посещать Европу до тех пор, пока будут существовать визы. Выстаивать в очередях у посольств и консульств десяток часов ради получения несчастной бумаженции — это дико. С Россией у нас, к счастью, безвизовый режим, в случае свободных средств проедусь по Золотому кольцу.
Я все время косился в зал, стараясь уследить за происходящим. Маша Герасимчук села за столик к Новаковской, и подружки стали говорить полушепотом. Ливанов расстегнул ширинку Арбуза и теребил причиндалы лысого тусовщика.
— Лида, мне сегодня что-то совершенно не по себе в “Искре”. Не хочется находиться в одном заведении с проституткой Новаковской и педерастом Арбузовым. Пойду я лучше домой, материалы в журнал надо подготовить, а ты оставайся. Надеюсь, я тебя не обижу?
— Ничего страшного, я все прекрасно понимаю. Еще раз спасибо за пропуск!
На выходе я столкнулся с Ларой Леоновой.
— Лара, вы самая красивая девушка из тех, кого я знаю лично. Я бы с удовольствием поболтал с вами за чашечкой кофе, но, увы, вынужден торопиться.
— Недопёкин, вы странный, но вы мне нравитесь, — с улыбкой ответила Леонова.
— Все мы со странностями, да только немногие могут себе позволить быть самими собой, не скрывая своих тараканов. Те, кто не ориентируется на социум, — особая секта творцов. Творцы кайфуют от процесса созидания. Мы с вами, Лара, относимся скорее к творцам.
— У вас столько мыслей.
— Приходится порой думать, бывает, — с усмешкой ответил я.
Бывшая девушка оказалась шлюхой, бывший товарищ — педерастом. Надо немедленно выбросить игру “Эрудит”. О дальнейшем посещении “Искры” не может быть и речи. Пускай себе хипстеры сопливо хандрят в окружении гомосексуалистов, а я больше туда ни ногой.
13
Пролетели мигом десять фестивальных дней, с Валерией Гай Германикой я так и не пересекся. Не успел оглянуться, как закончилось календарное лето. Настоящее же лето в Одессе продолжается до тех пор, пока вас кусают комары. Осень прошла в любопытных репортерских приключениях, но писать после Довлатова о журналистских похождениях глупо. Вряд ли кто-то сумеет переплюнуть Сергея Донатовича в умении точно передать редакционный быт. Два зимних месяца были порой пьянства и застольных бесед. В декабре пришлось выпивать, обсуждая с коллегами по журналу, как лучше встретить Новый год. В январе квасил под разговоры о том, как кто встретил Новый год. Собственно Новый год я, естественно, не встречал. И наступила первая пятница февраля. Если в первую пятницу июня все в Одессе устремляются на открытие летних ночных клубов, то в первую пятницу февраля наиболее сентиментальные горожане по традиции собираются на встречах выпускников. Но сначала о том, что случилось с моими героями.
С Кристиной у нас не возникает конфликтов, стараюсь не лезть на рожон и уступать. Киевлянка Соня так и не посетила Одессу летом, а тридцать первого декабря удалила меня из друзей, сделав тем самым себе подарок ко дню рождения и Новому году. Татуировщик Кубарь прославился в сентябре тем, что скатился кубарем с Потемкинской лестницы в изрядно поддатом состоянии. Обошлось без серьезных травм. Лара Леонова сфотографировала меня на закрытии кинофестиваля в обнимку с Буряченко. Снимок вышел отменным, и теперь он на заставке рабочего стола моего ноутбука. Денис Викторович наконец-то завел электронную почту. Наташа Март в конце января родила второго ребенка, подарив Люсьену братика Лукреция. Ливанов и Арбузов стали в августе жертвами нападения молодежной радикальной организации ультраправого толка: целовались на бульваре Жванецкого, не придавая значения проходящему маршу маргинальных крикунов. Арбузову сломали челюсть и пару ребер, Ливанов получил сотрясение мозга средней тяжести и недосчитался двух передних зубов. Мое желание набить морду гнусному тусовщику исполнили другие. Лидия Федорова по-прежнему служит в Горсовете, мечтая встретить суженого-ряженого. Алёнушка-модель ездила в Москву поступать в ГИТИС, не прошла по конкурсу, теперь учится в Киеве на факультете искусствоведения. Карина в ноябре укатила в Китай, на родину отца, и не собирается возвращаться. Пишет в статусах на facebook, что Страна восходящего солнца ей ближе по духу, восточное спокойствие предпочтительнее южной горячности. Кафе “Искра” закрылось из-за постоянных жалоб жильцов дома на громкую музыку и вопли среди ночи. Хипстеры остались без любимого места сборищ. Развивающую игру “Эрудит” я не выбросил, а отдал в интернат на Макаренко. О судьбе бывших сослуживцев из ТОР-банка и Юноны Новаковской не ведаю и, признаюсь, хочу поскорей стереть их навсегда из памяти.
Илона Филиппенко написала заранее “вконтакте” всем одноклассникам, что в первую пятницу февраля собираемся вечерком в кафе “Генацвале”. Учителя в школе принимали гостей в тот же вечер.
В вестибюле школы ничего не говорило о встрече выпускников. Ни музыки, ни приветственных транспарантов. Затюканного вида песик грелся под батареей, служащей сушилкой для тряпок уборщицы. На стенде объявления о наборе в хореографический кружок и отчет о расходовании школой бюджетных средств за позапрошлый год. Я дернул дверь спортзала, но она оказалась закрытой. К двери канцелярской кнопкой прикреплена записка: “Найдены кеды, размер 37, обращаться на вахту”.
Я дернул дверь столовой, но она тоже оказалась закрытой. Мне хотелось выразить благодарность бессменной заведующей столовой тете Зине за добросовестный труд. Самым приятным моментом учебного дня была для нас покупка булочки с корицей или восьмерки, посыпанной сахаром. Едва заслышав звонок на перемену, мы вихрем вырывались из класса и сломя голову неслись в столовую. Жадины, купив булочку, старались побыстрей ее проглотить, боясь столкнуться с просьбой “Дай кец булки” от хулиганья из малоимущих семей и получить затрещину в случае отрицательного ответа. Лафа школьных лет — дежурство в столовой. Дежурные освобождались от занятий. В паузах между помощью тете Зине дежурные резались в карты. Никто из учителей не делал замечания картежникам, потому что не считал подкидного дурака азартной игрой. Запах столовой — это запах свежевыпеченного теста, остывающего на противне и будоражащего воображение детей с полупустыми желудками.
Я поднялся на второй этаж. Февраль, а искусственную елку так и не убрали в кладовку. Я заметил только одно изменение: появились подвесные потолки, придав офисные черты пространству детства. Правильно, пусть школьники с ранних лет привыкают к однообразным интерьерам бизнес-центров. Потом легче будет адаптироваться.
— Ну и времена настали, никто не ходит на встречи, — бросила мне хромая уборщица в сером халате, черных галошах и теплых шерстяных носках. Я ничего не ответил.
Я проскочил мимо кабинетов директора и завуча. Не хотелось видеть людей, каждый семестр прилагавших невероятные усилия, чтобы выгнать меня из школы. Прогулял урок — звонок маме. Два дня непосещения — родителей вызывают в школу. Я всегда был на особом счету у руководства.
Коридор украшали стенгазеты, наглядно показывающие вред от употребления наркотиков, — статистические выкладки, вырезанные из периодики проповеди врачей-наркологов. Уверен, что авторы стенгазеты, получив за свои труды хорошие оценки от учителей, предавались курению марихуаны в ближайшей подворотне. Современная молодежь только на словах против наркотиков.
В кабинет Галины Васильевны, классной руководительницы, я вошел без стука. Учительница украинского языка и литературы сидела за столом, укутавшись в пуховую шаль. Над столом — традиционный портрет Тараса Шевченко с нахмуренной физиономией, вышиванка с тесемками и белый рушник, расшитый красными нитями. Гостей в кабинете учительницы, называемой за полноту Колобком, не было.
— Ну здравствуйте, Галина Васильевна. Решил я зайти на огонек. В этом году все-таки десять лет нашего выпуска.
— О, Недопёкин, здравствуй. Хорошо, что пришел. Я одна вот сижу. Видно, подзабыли ученики. Ты у нас главная звезда выпуска, я смотрю. Читаю твои статьи в “Luxury” — бойко пишешь, дерзко. И как тебя угораздило журналистом стать?
— Так сложились обстоятельства, я ни о чем не жалею.
— Молодец, я за тебя рада, что в люди выбился. Из вашего класса лишь твоя фамилия на слуху. Скажи мне теперь откровенно, чего ты так в школе украинскую мову и литературу не любил? Из-за того, что я предметы вела или они сами по себе не нравятся?
— Галина Васильевна, вы взрослый человек, а задаете наивные детские вопросы. Зачем мне мова и украинская литература? Меня сейчас какой язык кормит — русский или украинский? Правильно, русский, я на нем статьи в журнал пишу! Толку мне с вашей мовы?
— А украинская литература тебе чем не подходит?
— В середине восьмидесятых один уроженец Слобожанщины, живший в то время в Париже, написал биографический роман о школьных годах в Харькове, высказав такую мысль: “Скучнее украинской литературы нет в школе предмета. Бесконечное нытье по поводу “крипацтва” — уши вянут. “Крипацтва” давным-давно нет, а нытье осталось”. Я полностью согласен с ним.
— Недопёкин, я рада бы с тобой и дальше болтать, но мне уже пора, а то опоздаю. Класс, который я выпустила ровно двадцать лет назад, пригласил меня в кафе. Им уже по тридцать семь, у многих дети.
— А из нашего класса так никто и не пришел.
— Передай всем привет от меня. Пусть заходят, не стесняются. Скажи, что Галина Васильевна всегда рада видеть своих бывших учеников.
Уже выходя из вестибюля на морозную улицу, я обернулся и посмотрел на вахту: плешивый охранник разгадывал кроссворд, чиркая шариковой ручкой по газете. В девяностые годы на вахте не было никаких охранников, хотя процветал дикий бандитизм. На вахте сидела баба Тамара и вязала варежки для внучки. Меня часто оставляли в группе продленного дня. Если меня не успевали забрать до окончания работы продленки, то я сидел на вахте и слушал истории бабы Тамары: про ее юность в Раздельной, военное лихолетье, оккупацию города румынами, замужество, рождение сына, эпидемию холеры, работу на джутовой фабрике. Рассказы седой пенсионерки скрашивали тоску, одиночество и отчаяние ребенка, уставшего ждать папу или маму. Когда кто-либо из родителей появлялся в дверях школы, то я резко вскакивал, хватал ранец и бежал вприпрыжку навстречу пришедшему. Бабы Тамары, наверное, уже нет в живых, а радости, сравнимой с той, детской, при виде наконец-то появившихся родителей, я больше не испытывал никогда.
В кафе “Генацвале” я нашел Илону Филиппенко в отдаленном закутке. В главном зале происходил тривиальный пятничный менеджерский разгуляй с караоке и танцами. Илона сидела одна за столом, сервированным на десять персон. Крашеные черные волосы, черная водолазка, черная юбка, черные колготки, черные сапоги-ботфорты, черный маникюр — будто она явилась на поминки, а не на встречу выпускников.
— Привет, Недопёкин, хоть ты пришел, присаживайся, — с грустью в голосе сказала одноклассница.
— Я человек слова. Сказал “буду” — значит “буду”, если только не случится форс-мажор. Опоздал на сорок минут, извини. Ты чего в юбке? Морозец крепкий, застудишь еще свое хозяйство.
— Муж прямо к кафе подвез, обратно тоже заберет. Ты не знаешь, кто-то еще будет из наших? Созванивался с кем-то? Я забронировала стол на десять человек. Неудобно, если будем лишь мы вдвоем. Хозяева заведения мои знакомые, у меня карточка, дающая право на пятнадцать процентов скидки.
— Нет, ты организатор встречи, ты и напоминай людям о том, что стоит отметить вместе десятилетие выпуска. Я только что был в школе — кроме меня из наших к Галине Васильевне больше никто не пришел.
— Настя Николаева прислала смс-сообщение, что у нее много неотложных дел, срочных проектов, пашет без выходных, поэтому не сможет.
— Я пересекался с ней минувшим летом. Настоящая бизнес-леди. А Колю Москвина ты проинформировала? Галина Васильевна говорила, что он уже вышел на свободу.
— Да, я звонила ему сегодня, но он сказал, что у него не получится. Ему надо вставать в три часа ночи на работу, устроился грузчиком на оптовом промтоварном рынке.
— А по словам Галины Васильевны, он барменом где-то на Фонтане.
— Ну это же Москвин, я лично давно не верю его байкам.
— Вадику Семеновичу сообщила?
— Его нет “вконтакте”, поэтому как я тебе его найду? — возмутилась Илона.
— Позвони в справочную службу и спроси по фамилии. Раньше так делали.
— Это позавчерашний день.
— Сережа Плещеев собирается прийти?
— Нет, он сильно занят. Учится в аспирантуре и преподает в Политехническом институте у младших курсов. Выбрал научную стезю — старомодный человек.
— Тогда, Илона, рассказывай, что у тебя и как.
— Третий год замужем, правда, это у меня уже второй брак. Первый муж был вообще ни на что не годен, порой нам есть нечего было. Живу со вторым супругом и его матерью, на свое жилье еще не заработали. Свекровь, конечно, золотая женщина, с тремя верхними образованиями, еженедельно в Оперный ходит смотреть балет, но две бабы на одной кухне — это невыносимо! Я с тринадцати лет сама готовлю, а она мне постоянно указывает, как правильно следует резать лук и чистить картошку!
— Что-то заказывать будете? — бесцеремонно прервал нашу беседу подошедший официант.
Я выдержал короткую паузу, переглянулся с одноклассницей и ответил халдею:
— Вы знаете, мы отменяем бронь, потому что все приглашенные проигнорировали мероприятие, а у нас с Илоной нет обоюдно интересных тем для диалога. Мы ничего не будем заказывать и немедленно покинем кафе.
Официант опешил.
Илона надела черную меховую шубу с капюшоном и обернулась ко мне:
— Ты правильно сориентировался. Чего попусту языком молоть, коль никто не пришел. Я лучше с мужем проведу вечер. Сейчас звякну, пусть приезжает. Посидим где-нибудь при свечах. Удачи тебе, Веля!
— Пиши мне “вконтакте”, не стесняйся!
— Обязательно!
Мне не удалось расспросить Илону, Вадика Семеновича и Сережу Плещеева, как они перетерпели смерть отцов. Идти домой и коротать вечер за ноутбуком не хотелось, я побрел в парк Победы. Несмотря на поздний час, при тусклом свете одинокого фонаря каталась на коньках молодая пара. Им было лет по девятнадцать, не больше. Краснощекие от мороза парень и девушка, в пуховиках, кружились на льду, не замечая редких прохожих. Глядя на влюбленных, я подумал, что не все так плохо с моим поколением.